Миротворцы

Глава первая. Инициация

– Теперь разденься! – приказали ему.

Медленно негнущимися пальцами он расстегнул пуговицы на рубахе, сбросил её на пол. Потом снял ботинки, носки, джинсы. И остался в одних трусах. Поёжился, переступил на хо-лодном сыром полу.

– Разденься донага.

Он снова поёжился, но ослушаться не посмел. Снял трусы, добавил их к беспорядочной куче материи под ногами.

– Уберите одежду!

В полосе света, которой ограничивались сейчас его мир и бытие в этом мире, появились руки – жёлтые, словно из воска – двумя движениями сгребли одежду в ком и снова исчезли за терминатором между светом и тенью.

– Теперь иди!

Он пошёл. Первые шаги дались с трудом. Колени подгибались. Чувство равновесия подводило. Его шатнуло, и он взмахнул руками, чтобы устоять. В ноздри ударил резкий и пона-чалу казавшийся кислым до приторности запах. Однако стоило сделать ещё пару шагов, и кис-лый запах сменился озонирующим потоком свежести, тело налилось силой, походка стала уверенной, пружинистой.

Впереди, по ходу движения, открылась, скрипнув в петлях, дверь. Он различал её давно – обыкновенную и металлическую, без каких-либо украшений, одну из многонационального рода подвальных дверей, разделяющих вселенную на две неравных части подобно полосе света, в которой он шёл. Он видел эту дверь, приближался к ней, но почему-то мысль, простая и вполне логичная, о том, что дверь эта должна открыться, когда он подойдет вплотную, до сих пор не приходила ему в голову, и когда это все-таки произошло, он вздрогнул от неожиданно-сти и остановился.

– Иди.

Он шагнул в проём.

И словно провалился в пустоту.

Помещение за дверью было по объему гораздо больше того коридора с полосой света, который он только что покинул. Он не видел этого глазами – в помещении царил абсолютный, почти осязаемый мрак – но обнаженное тело, кожа почувствовали пространство, восприняли его феноменально огромным, способным вызвать приступ агрофобии.

– Иди.

Он снова пошёл вперёд, в кромешной темноте, подавляя естественное желание вытя-нуть руки, чтобы не налететь сослепу лицом или грудью на какую-нибудь водопроводную тру-бу. Но команды такой – вытягивать руки – от того, кто шёл позади, не последовало, и прихо-дилось сдерживаться.

Справа раздался короткий и резкий звук, словно струна лопнула. И тотчас несколько го-лосов заговорили одновременно, наполняя пустоту негромким слаженным речитативом на странном тарабарском языке. При этом голоса придерживались определенного ритма произне-сения слов, и создавалось впечатление – чем дальше, тем больше – что они не говорят, а поют.

Впереди шаркнуло, и как бы сам собой зажёгся огонь, выхватив из мрака причудливую конструкцию: тускло отсвечивающий золотом короб, опирающийся на четыре широко расстав-ленные опоры. Более всего эта конструкция напоминала мангал-жаровню: из тех, что можно лицезреть в летний день где-нибудь на пляже у реки Вороны – на них готовят шашлыки или бастурму. Впрочем, и этот короб служил жаровней, но только не для шашлыков.

Огонь – теперь было видно, что это огонь факела – сместился, и, слабо потрескивая, пламя коснулось чего-то, что лежало на дне мангала – какой-то бесформенной чёрной массы. Масса мгновенно воспламенилась, разбросав яркие жёлтые искры.

– Встань на колени.

Он медленно встал на колени в шаге от короба. Угол зрения изменился, но и из этой по-зиции легко было увидеть, что сверху на коробе, опираясь концами на его загнутые края, лежат – не шашлыки, безусловно, – длинные обоюдоострые клинки. Лежат в ряд – ровно двена-дцать, дюжина. Клинки эти были длинноваты для кинжала, но в самый раз подходили под оп-ределение "испанский" меч. Однако в отличии от испанского меча эти клинки не имели кресто-вины, и лезвие непосредственно переходило в рукоять, в свою очередь лишенную каких-либо украшений.

Огонь в коробе разгорелся ярко и жарко, ещё расширив границы освещаемого простран-ства. Теперь можно было различить стену, и на стене, на высоте человеческого роста – ещё один меч, но в отличие от тех, что лежали сейчас в языках пламени, гораздо больший по раз-мерам и с непропорционально большой крестовиной. Отблески играли на отполированном, остро заточенном лезвии, из-за чего создавалось впечатление, будто не холодный мёртвый предмет висит на стене, а вполне живое существо, очень неуютно чувствующее себя, стремя-щееся вырваться, освободиться, но лишенное минимальной степени свободы, обреченное ос-таться здесь навсегда.

В малое пространство между стеной, на которой висел вертикально меч, и коробом-жаровней, в которой продолжало разгораться пламя, вошёл человек закутанная в чёрное фигура. Лица человека видно не было: его скрывал низко надвинутый капюшон. Лишь тонкие, как нить, губы и большое родимое пятно внизу на левой щеке могли помочь идентифицировать его личность. Однако это и не требовалось тому, кто стоял перед ним на коленях: он хоро-шо знал человека в чёрном, знал задолго до их встречи здесь, во мраке, под огромным мечом. Но всё это знание не имело сейчас никакого значения, потому что над коробом стоял не просто человек – более чем просто и вообще человек – над коробом стоял Наставник.

– Веруешь ли ты? – спросил Наставник, и в тот же момент голоса, напевавшие во мра-ке, смолкли на полувздохе.

– Я верую, – в наступившей тишине отвечал тот, кто стоял на коленях.

– Веруешь ли ты в Господа?

– Я верую в Господа.

– Веруешь ли ты в Господа нашего Иисуса Христа?

– Я верую в Господа нашего Иисуса Христа.

Пауза. Наставник выпростал из складок одежды руки, и его тонкие, по виду совершенно хрупкие пальцы вошли в пламя. И на глазах того, кто стоял коленопреклоненным, произошло настоящее чудо. Огонь не причинил наставнику никакого вреда. Языки пламени лизали тонкие пальцы цвета фарфора, но кожа не краснела, не вздувалась волдырями ожогов под их воздей-ствием.

– Уверен ли ты? – новый вопрос в продолжение к предыдущим.

– Я уверен.

– Уверен ли ты, что готов служить?

– Я уверен, что готов служить.

– Уверен ли ты, что готов служить Господу нашему Иисусу Христу?

– Я уверен, что готов служить Господу нашему Иисусу Христу.

Новая пауза.

Наставник опускает руки ещё ниже в огонь и, прошептав: "Господи, помоги мне сделать правильный выбор" – касается кончиками пальцев крайнего слева клинка. Потом переводит руку к следующему в ряду, и к следующему, задерживаясь у каждого не более чем на секунду.

– Способен ли ты? – ещё один вопрос, требующий ответа.

– Я способен.

– Способен ли ты оказаться от мира?

– Я способен отказаться от мира.

– Способен ли ты оказаться от мира во имя Господа нашего Иисуса Христа?

– Я способен отказаться от мира во имя Господа нашего Иисуса Христа.

Процедура повторяется. Наставник снова проводит пальцами по клинкам, но теперь за-держка при переходе от одного к другому более продолжительна. Тот, кто на коленях, покорно ждёт.

Наконец пальцы замирают на одном из клинков.

– Клянешься ли ты?

– Я клянусь.

– Клянешься ли ты посвятить жизнь?

– Я клянусь посвятить жизнь.

– Клянешься ли ты посвятить жизнь Господу нашему Иисусу Христу?

– Я клянусь посвятить жизнь Господу нашему Иисусу Христу.

– Да будет так. Аминь.

Наставник берёт в правую руку выбранный им из ряда клинок, обходит короб-жаровню.

– Теперь встань и повернись.

Когда тот, кто стоял на коленях, поднимается и поворачивается к нему, наставник дела-ет два быстрых отработанных движения правой рукой сверху вниз и слева направо, и острие меча оставляет глубоких царапины на обнаженной груди первого.

Течёт кровь, но боли нет. Наоборот, несмотря на нервную напряженность момента, тот, кто стоял на коленях, чувствует волну тёплого возбуждения, поднявшуюся толчком от пяток, прокатившуюся по чуть дрогнувшим коленям, через пах, наполнив кровью крайнюю плоть, че-рез грудь, заставив сладостно заныть сердце, и выше, дурманяще – в голову.

Наставник берёт клинок в две руки: острие на правой ладони, рукоятка – на левой, про-тягивает меч своему визави:

– Бери его. Отныне и во веки веков он будет всегда с тобой. Ибо сказано: "Не мир при-шёл я принести, но меч"…

– Ибо сказано: "Не мир пришёл я принести, но меч"… – вторит эхом тот, кто стоял на коленях, принимая и целуя клинок.

А кровь вытекает из порезов на его груди, и капли её падают на пол, тут же становясь невидимыми за призрачной игрой между колеблющимся светом и неподвижной тьмой.