Мистер Кон исследует "русский дух"

ГЛАВА 1 ТЕОРИЯ НАЦИОНАЛИЗМА Г. КОНА

Добросовестность или недобросовестность — отнюдь не просто личное качество ученого. Отточия Ганса Кона — это лишь методика, так сказать, технические приемы его «научной» работы. Но методика и «техника» являются производным от методологических и социальных воззрений.

Какова же методология Ганса Кона? Она отличается исключительной простотой. Решающим фактором исторического развития в новое время профессор считает национализм. Возник национализм-де на берегах Атлантического океана вместе с английским торговым «средним классом», затем распространился на Восток. Теперь это — сила, действующая в масштабах всего мира, представляющая множество изменчивых и самых разнообразных форм. Первоначально национализм, согласно Кону, воплощал права индивида по отношению к собственному государству, нёс «блага конституционных свобод». В Англии, колыбели национализма, его можно было наблюдать, так сказать, в первозданной либеральной чистоте. Чем дальше от Англии, тем больше его природу извращал восточный «традиционализм». Западный национализм-де нёс миру дух терпимости, компромисса, гуманности, уважение к правам других народов, восточные традиции якобы консервировали всюду дух насилия, нетерпимость, национальный «эгоцентризм». Национализм на Востоке перестал быть «носителем индивидуальной свободы, он возвел в культ коллективную власть». Так под влиянием «крайних» восточных традиций, по мнению Кона, возникли пангерманизм, панславизм и паназиатизм. «Подобно двум другим великим пандвижениям XX столетия — пангерманизму и панславизму, паназиатизм полностью порвал с западной либеральной традицией и выродился в тоталитаризм»[15].

В конце концов к западному «либеральному» и восточному «тоталитарному» национализму Кон сводит все многообразие национальных движений, все оттенки национальных идей, традиций и культур[16]. Внутренние социальные изменения, происходившие в той или иной стране, не меняли присущего ей от века единого «духа нации»; добродетели или грехи предков фатально определяли характер потомков; Запад оставался Западом, Восток — Востоком. Столкновение «либерального» Запада с «тоталитарным» Востоком — ось всей новой истории, подкладка всех событий и в наши дни.

В основе своей «теория» Кона[17]не нова: родилась она вместе с колонизацией Востока, уже в прошлом веке стали крылатыми слова трубадура британских колонизаторов Киплинга: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток и с места они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на страшный господень суд».

К тому же далеко не один Кон защищает этот отживший миф в наши дни. Прежним империалистам он был нужен для «обоснования» колонизации Востока, нынешним — еще более для борьбы с национально-освободительным движением, для клеветы на социализм. Но если не блещет ни новизной, ни оригинальностью тематика Кона, то по крайней мере по «фундаментальности» ее разработки Кон в прошлом и настоящем «западной науки» вряд ли имеет равных себе. Еще бы, в перспективе борьбы «двух» форм национализма рассмотрена им вся (!) история цивилизации, начиная от древних иудеев и греков и кончая последними событиями наших дней.

Очевидно, именно по этой причине на исследования Кона опираются его зарубежные коллеги. Труды Кона помогают им раскрыть, как они выражаются, «сердцевину вопроса»[18]. Очевидно, именно по той же причине «заглавные» статьи профессора открывают последние руководящие «западные» пособия вроде сборника «Идея колониализма"[19]или важнейшего политического номера журнала "Current History", целиком посвященного "анализу пятнадцатилетнего конфликта Востока и Запада, его преломлению во внешней политике США"[20]. По той же самой причине "теория национализма" Ганса Кона потребует и нашего специального разбора.

Профессор Кон любит называть себя представителем "западной объективной науки", которой в наши дни противостоит (в полном соответствии с его концепцией) восточный "необъективный", "догматический" марксизм. Но прежде всего сопоставим выводы самого Кона с реальными историческими фактами.

Кон повсюду исходит из вековой национальной противоположности "Запада" и "Востока". Но что вообще можно уяснить в истории с помощью этих географических понятий? Как объяснит "специалист" по национализму хотя бы "Священный союз" 1815 г., в котором участвовали не только "восточные" Пруссия или Россия, но и "западная" Франция, почему "либеральная" Англия была в числе вдохновителей его мероприятий? Что такое коммунизм, выражение западного или восточного "духа"? Почему он возник впервые в Европе и распространился затем во всем мире? Почему в дни Парижской коммуны "западная" Франция Тьера и "восточная" Германия Бисмарка вместе подавляли восставший Париж? И почему защита Парижской коммуны была кровным делом революционеров и западных и восточных стран? Почему в "свободной" республиканской Франции точно так же преследовали Дрейфуса, как преследовали Бейлиса в "тоталитарной" самодержавной России? Почему Англия и Франция объединились с "восточной" Россией против "восточной" Германии в 1914 г. и почему Англия и Франция вместе с "восточной" кайзеровской Германией участвовали в интервенции против "восточной" России, как только там установилась Советская власть? И почему пролетариат западных стран в те же годы защищал лозунг "Руки прочь от Советской России"? Почему, скажем, в наши дни маленькая западная страна Куба восстала против американского империализма? Что такое американский маккартизм — восточное или западное явление? Не доказывает ли он лишний раз, что фашизм во всех своих формах — это законнорожденный отпрыск буржуазии? Вопросов можно поставить сотни и тысячи, но ни на один из них не даст сколько-нибудь убедительного ответа коновская "теория" национализма.

Но если коновской "теории" не соответствует одни ряд фактов, Ганс Кон всегда может возразить, что ей вполне соответствует другой их ряд. Прежде всего профессор указывает на определенные общие черты у представителей каждой нации, выражая эту общность в понятиях "английский дух", "немецкий дух", "русский дух" и т. п. Изучению каждого такого "духа" в отдельности он посвящает все свои конкретно-исторические труды, в результате этого "изучения" он и открыл такие категории, как "западный" и "восточный" национализм.

Наличия определенного единства внутри каждой нации, действительно, не будет отрицать ни один историк. Нация — это сложившаяся в эпоху развития буржуазных связей общность людей, общность не только "духовная", но и экономическая, территориальная, языковая. Но какие глубочайшие противоречия раздирают это единство, какие антагонизмы зреют под покровом этой общности! Пролетарий и капиталист, рабочий класс и буржуазия живут в одной и той же стране, говорят на одном и том же языке, имеют общие черты национального характера, в конституциях за ними формально записаны одинаковые права. Но одинаково ли они живут, находятся ли в равных условиях в рамках одного и того же восхваляемого профессором режима "законной свободы"? Равные ли возможности и условия имеют они для отдыха и труда? Одинаковые ли доходы получают, имеют ли они равную политическую власть? Кто подготавливал и начинал захватнические империалистические войны — пролетарии или буржуа? И кто погибал на полях сражений, а кто наживался на войне? И разве не в "колыбели" коновского национализма, не на почве доброй старой Англии возникло представление о том, что пролетариат и капиталисты представляют "две нации" в одной нации, разве не было подтверждено и проверено это представление историей всех буржуазных наций, будь то "либеральный" Запад, или "тоталитарный" Восток?

Кон ссылается на то, что в новой истории — как это было в эпоху Французской буржуазной революции, Отечественной войны русского народа 1812 г. и т. п. — нации зачастую выступали как единое целое. Но истины ради стоит сказать, что и в этих событиях внешнеполитические, межнациональные противоречия носили классовую подоплеку, что национально-освободительная борьба лишь временно отодвигала на второй план зреющий в недрах общества классовый антагонизм.

Вся французская буржуазная нация, не считая кучки свергнутых аристократов, сплотилась осенью 1792 г. против реакционно-монархических государств полуфеодальной Европы. Но разве одинаковую роль сыграли в организации отпора интервентам жирондисты и монтаньяры, народные массы и крупные буржуа? И разве та же Франция не была и в ходе революционной войны, и на протяжении всей своей дальнейшей истории ареной непрекращающейся классовой борьбы? Разве здесь не было схваток за власть между различными слоями буржуазии в 90-е годы XVIII в., заговора Бабефа, восстаний 1830, 1848, 1871 гг.?

В начале XIX в. народы европейских государств, России в том числе, вели освободительную национальную борьбу против захватнических стремлений французской крупной буржуазии. Но разве в 1812 г. одинаково воевали помещики и крестьяне? Разве первые даровали вторым землю и волю по случаю достигнутого "национального единства"? Разве русский крестьянин отказался после 1812 г. от борьбы и разве в России не было революционных ситуаций 60—70-х годов, революций 1905–1907 и 1917 гг.?

Народы Англии, Франции, США в годы второй мировой войны боролись за разгром гитлеровской коалиции. Но разве не политика господствующих реакционных классов этих же стран позволила гитлеровцам развязать войну? Разве не затрудняла та же политика ведение освободительной борьбы? И разве не в результате политики тех же самых реакционных сил возрождается теперь снова в центре Европы германский милитаризм?

Даже в те моменты, когда нации сплачиваются в справедливой освободительной войне, между антагонистическими классами данной страны сохраняются острые противоречия. А сколько знает история войн несправедливых, захватнических, в которых господствующие классы маскировали свои корыстные интересы под национальный интерес. "Высший героический подъем, на который еще способно было старое общество, это — национальная война, и она оказывается теперь чистейшим мошенничеством правительства; единственной целью этого мошенничества оказывается — отодвинуть на более позднее время классовую борьбу, и когда классовая борьба вспыхивает пламенем гражданской войны, мошенничество разлетается в прах"[21],— писал Маркс по поводу союза Бисмарка с палачом Тьером, избивавшим восставший парижский пролетариат.

Можно напомнить профессору о том, каким страшным кровавым похмельем закончилось патриотическое опьянение европейских наций в годы первой мировой войны. Миллионы и миллионы людей погибли в 1914–1918 гг. во имя империалистических прибылей и дележа колоний, думая, что воюют во имя "родины", против ее национального врага.

Да, видимость национального единства в новой и новейшей истории буржуазных стран далеко не адекватна сущности явлений, а момент — еще далеко не целое, не вся история, как полагает профессор Кон. И не случайно, когда Кон обращается к устойчивым, повторяющимся фактам истории, от его же собственной "теории" не остается и следа. Рассказав о "единстве" французской нации, он признает, что "это национальное единство оказалось недолговечным. Политические и религиозные различия раскололи нацию"[22]. А вот другое любопытное признание. Национализм, пишет Кон, нередко служил государственной власти "законным основанием для употребления силы как против своих собственных граждан, так и против других государств"[23](!). Но это отдельные оговорки Кона, а не принципиальная оценка фактов по существу.

Факты истории опровергают домыслы об извечном, едином "духе наций" — откуда же в таком случае взялись в социологии всем известные понятия "Запад", "Восток"? Дело в том, что европейские страны в период становления буржуазных наций действительно обогнали страны Востока в своем развитии, однако коновский "дух" здесь совершенно не при чем. Не западный или восточный национализм, а уровень социального развития определял на протяжении всей новой истории как передовой характер, так и отставание той или иной страны. Географические понятия Запад и Восток служили всего навсего условными обозначениями разных ступенек социального развития или для выражения противоположности враждующих классовых сил. В этом смысле противоположность Запада и Востока вполне соответствовала, к примеру, противоположности свободного буржуазного Севера и рабовладельческого Юга во время гражданской войны в США. И если Ганс Кон признает в своих трудах, что национальный антагонизм Севера и Юга был связан с различием их "социальной структуры"[24], то почему бы ему не применить тот же принцип к истории других народов и стран. Тогда все встало бы на свои места, а понятия, выражавшие в XVII–XIX вв. противоположность капитализма и феодализма, приобрели совершенно иной конкретно-исторический смысл. В XX в., когда Восток открыл эру социалистических революций, в тех же понятиях иногда условно выражают новую социальную противоположность, новое деление стран мира — на капитализм и социализм.

Там, где "теории национализма" не хватает опоры на факты, Кон призывает на помощь авторитет. В предисловии к "Духу современной России" мы читаем: "Гизо, живший в эпоху от Французской революции конца XVIII в. до середины XIX в., был более удачлив как историк и моралист, чем как государственный деятель и политик. С глубоким проникновением в национальную историю он писал: "Когда за плечами народов долгая и славная жизнь, они не в силах порвать со своим прошлым, что бы они ни предпринимали для этого. Они подвержены его воздействию даже в тот момент, когда трудятся над его разрушением. В ходе своих наиболее блистательных преобразований они остаются в основе своего характера и судьбы такими же, какими их когда-то сформировала история. Какой бы смелой и могучей ни была революция, она не может уничтожить национальные традиции прошлого. Поэтому не только ради удовлетворения духовной жажды, но и для правильного поведения нации в ее делах, так важно хорошо знать и понимать эти традиции""[25].

Независимо от тех субъективных моментов, которыми руководствовался Гизо, формулируя credo своей методологии (к 1857 г., когда им написаны эти слова, он давно скатился в лагерь реакции и искал в традициях прошлого опоры для борьбы с революционной демократией в настоящем), его рассуждение имело определенные основания. Самые радикальные буржуазные революции, несмотря на все благие намерения их участников, действительно не смогли порвать со многими пороками старого строя: эксплуатацией человека человеком прежде всего. Но это постоянство традиций феодального и буржуазного общества было обусловлено только и исключительно одним обстоятельством: переходом господства в руки нового — эксплуататорского же класса. Гизо недаром зовут историком реставрации. Франция вернулась в XIX в. ко многим старым порядкам (а Гизо стал министром реакционного правительства) только потому, что в ходе развития революции были либо уничтожены, либо отстранены от политического руководства (а тем самым от главенства в национальной традиции страны) демократические элементы, только потому, что борьба двух наций во французской нации закончилась временной победой реакционной крупной буржуазии, с которой историк и политик Франсуа Гизо связал свою судьбу.

Несомненно, отражая в своей формуле этот объективный момент истории, Гизо совершил одну из самых распространенных ошибок: особые черты перехода от одной эксплуататорской формации к другой (более того, особые переходные черты Франции эпохи реставрации) он возвел в степень всеобщего закона истории.

Но были разные революции и разные традиции. Буржуазные революции, действительно, не отменили, а приумножили традицию эксплуатации и угнетения. Но совершенно иное дело — революции социалистические, которые бесповоротно рвут с подобными "национальными традициями", освобождая, закрепляя и развивая традиции совсем иные — традиции борьбы против всякой эксплуатации, против всякого угнетения. И если о буржуазных революциях Маркс говорил: "традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых", то к социалистическим революциям относятся другие его слова. Эти революции, говорил Маркс, могут "черпать свою поэзию только из будущего, а не из прошлого"[26]. И когда Кон, цепляясь за ошибку Гизо, ссылается на его слова, он попросту меряет социалистические революции на аршин буржуазных. Слова Гизо, верные только в отношении национальных традиций буржуазного общества, Кон пытается чисто софистически перенести на социализм.

Правда, в обыденном смысле говорят о сложившихся и устойчивых, почти "прирожденных", национальных чертах характера того или другого народа (их неправомерно смешивает с политическими традициями формула Гизо): систематичности и аккуратности немцев, деловитости американцев, широте русской души, сдержанности англичан и т. п. В таких определениях много правильного, хотя, разумеется, невозможно полностью раскрыть национальный характер с помощью двух-трех определений. Но и в этих национальных чертах нет ничего мистического. Их происхождение целиком объясняется реальными историческими условиями жизни наций. Кроме того, эти черты проявляются по-разному у представителей разных классов одной и той же нации. Эти черты, наконец, не остаются постоянными, они меняются.

Кстати, если говорить о постоянстве национальных традиций, Кон мог бы и не обращаться к Гизо, а привести другие, хорошо известные ему авторитетные слова: "Суждения наблюдателей относительно характера национальных групп всегда окрашены в различной мере политическими требованиями момента и сентиментальными чувствами автора. Кажется чрезвычайно сомнительным, имеет ли какую-либо научную ценность всякое утверждение о постоянном национальном характере". Автор этих справедливых слов — признанный знаток теории национализма, зовут его… Ганс Кон. Этот вывод он сделал в своей книге "Картина мира в исторической перспективе", вышедшей в 1942 г. Пару лет спустя, издавая свою "Идею национализма" и переписав туда весь этот абзац, он выбросил (притом без традиционного коновского отточия) выделенные нами слова[27](см. стр. 22–23). А жаль, они были бы великолепным эпиграфом к его позднейшим исследованиям "духа современной России", к доказательствам извечной "реакционности" национализма восточных стран.

Но мы несколько забегаем вперед. Вопрос о том, что говорил и писал прежний Кон и что заставило его столь радикально изменить свои взгляды, еще будет предметом специального разбора. Сейчас же нам еще предстоит познакомиться подробнее с коновской теорией идейных влияний.

Поскольку мир — согласно Кону — всегда делился на Запад и Восток, поскольку они-де "следовали в противоположном направлении как в своих политических идеях, так и в своей социальной структуре", то "вестернизация" — влияние "западного национализма", а точнее, английской либеральной идеи было и остается единственным фактором развития "отсталых" восточных стран.

Ганс Кон "препарирует" свои собственные работы. Переписывая из одной книги в другую свою "теорию национализма", профессор выбрасывает положение, опровергающее его "новейший вывод" о постоянстве национальных традиций.

Детали коновской теории таковы. Предыстория "английской национальной идеи" уходит в седую древность: на ней лежит печать "еврейского мессионизма" и развитого в греческом полисе "чувства высшего долга перед государством". Во время реформации и ренессанса Ветхий Завет и классики древности были прочитаны в новом свете. "И там и здесь были найдены семена растущего национального сознания"[28].

Затем идею национализма возвестил "одинокий голос" Макиавелли. Наконец в Англии в эпоху буржуазных революций XVII в. появились сначала Мильтон, а затем Локк, выразившие идею "личных свобод" индивида, подчеркнувшие ответственность государства перед народом. Затем английский "национальный дух" проник на Европейский континент. Именно под его влиянием, сообщает профессор, французские философы "боролись в XVIII в. против авторитаризма, нетерпимости и цензуры своей церкви и своего государства". Франция, в свою очередь, стала передаточным пунктом все тех же идей "английского либерального национализма" другим странам: "Тем самым национальные и исторические свободы англичан приобрели универсальное значение"[29].

О том, как происходило, по Кону, влияние той же "английской" идеи далее на Восток, мы узнаем на примере России. В ее истории Кон выделяет четыре периода: Киевский, Московский, Петербургский и снова Московский.

О Киевском периоде профессор ничего вразумительного не сообщает вероятно потому, что "восточный" Киев стоял по своему развитию не ниже, а во многих отношениях выше тогдашнего "Запада", являлся одним из очагов прогресса в Европе. В следующий — Московский — период Россия, по мнению Кона, не развивалась, ибо была "отгорожена" от Англии. В ней доминировала "монголо-византийская традиция". В Петербургский период, когда был открыт доступ "западным ветрам и влияниям", начался ее медленный прогресс, который всячески задерживали уже известные нам "восточные традиции". В последний период (с 1918 г.) столица России снова была перенесена в Москву, страна оказалась отрезанной от Запада, в силу чего, сокрушается профессор, период современной истории России, хотя и временно, "пришел к концу"! "Россия, — резюмирует Кон, — была первой крупной "отсталой" страной, подвергшейся западному воздействию после возникновения здесь прозападной интеллигенции, которая приняла западные идеи и пыталась применить их в среде, которая социально и идеологически была не подготовлена к ним"[30].

Разумеется, ни один историк не станет отрицать сам факт идейного воздействия одной страны на другую; в истории любой из наций был и определенный период "ученичества", в этом, кстати сказать, нет ничего зазорного для народа данной страны. Известно, что процесс развития буржуазных наций при капитализме равномерностью и гармоничностью не отличался — разным странам, в разное время, разной ценой удавалось вырваться из отсталости, встать в ряд "цивилизованных" государств. Молодым нациям в определенных условиях "заимствования", несомненно, сокращали путь развития, помогали наверстывать упущенное, преодолевать феодальную косность и застой. Еще Маркс подчеркивал: "всякая нация может и должна учиться у других"[31]. Но из признания всех этих неоспоримых фактов вовсе не вытекает правота "теории" Ганса Кона. Напротив, факты опрокидывают ее.

Начнем с того, что сам процесс идейных влияний одной страны на другую полностью разбивает домыслы профессора о мнимой противоположности путей Запада и Востока и доказывает единство этих путей. Россия, к примеру, потому и могла вступить в духовное общение с Западом, "заимствование" потому и было возможным, что Россия и Запад двигались в своем социальном развитии в одном и том же направлении. Что же касается английской "национальной идеи", то как раз интернациональное буржуазное содержание английской революции, а вовсе не ее национальная форма, которую выдвигает на первый план профессор, определило в эпоху буржуазных преобразований в Европе воздействие ее идей (и, в частности, либерализма) на континент.

Не следует, далее, путать внешние и внутренние факторы развития, причины главные и побочные, как постоянно делает Кон. Не потому начинался прогресс той или иной отсталой восточной страны, что были прогрессивные внешние "западные влияния", а сами влияния становились возможными, потому что начинался обусловленный внутренними экономическими и социальными сдвигами прогресс данной страны. Никакие семена западной освободительной идеологии не дали бы всходов на русской почве, если бы эта почва не была уже вспахана плугом классовой борьбы. До того как в истории России открылся "Петербургский период", здесь не одно десятилетие развивалось товарное производство, складывался единый национальный рынок, укреплялось централизованное абсолютистское государство — создалась, короче говоря, историческая потребность в более тесных связях с Европой, которую и выразили реформы Петра. Как раз в эпоху "просвещенного абсолютизма" Екатерины II, когда прогрессивные мыслители России обратились к антифеодальной идеологии Запада, в России прошла полоса крестьянских волнений, завершившаяся грандиозной крестьянской войной; здесь появились первые признаки кризиса феодально-крепостнической системы, т. е. созрела "почва" для восприятия антифеодальных идей.

Условием усвоения и использования достижений передовых стран странами более отсталыми является к тому же национальная независимость последних. Индия или Бирма, к примеру, были на протяжении нескольких веков объединены с "либеральной" английской метрополией в одной и той же британской колониальной империи, более тесных "уз", казалось, и быть не могло. Но Бирма и Индия до тех пор стояли, по существу, вне истории, вне прогресса, пока здесь вопреки английским колонизаторам не началась национально-освободительная борьба "туземных" революционных сил.

Кроме того, заметим, что в Англии в XVII в. существовали не только либеральные идеи, действовали не только Мильтон и Локк, но левеллеры, Лильбёрн, которые представляли начисто "забытый" профессором английский буржуазный демократизм. Подобно якобинцам, пишет историк Англии Мортон, они "завели движение слишком далеко, и поэтому завоеванные ими рубежи не могли быть закреплены надолго, но даже и временный их захват способствовал общему прогрессу"[32]. Кроме того, вопреки домыслам Кона решающую прогрессивную роль как на Европейском континенте, так и в Америке сыграл в XVIII в. вовсе не английский либерализм. Уже американские революционеры сделали из локковского принципа народного суверенитета несвойственные английскому либерализму выводы, призвав народ к вооруженной борьбе с угнетателями, с английским "либеральным" королем. Локку и не снилось, когда он писал свои политические труды, свидетельствует историк Америки, что он готовит практическое руководство для американских революционеров[33]. Не остановились на Локке и французские мыслители, решающее влияние на политическое развитие Франции оказали идеи американских революционеров и демократизм Руссо. Демократизм этот профессор объявил просто-напросто "извращением" английской идеи, приписав ему разнуздывание "коллективных инстинктов, враждебных индивидуальным правам". Но тот же западный демократизм послужил важным идейным источником прогрессивной мысли XVIII в. и в России — он был преломлен здесь сквозь призму необычайно острого классового антагонизма крепостного и помещика[34].

Если же перейти от XVIII к XIX и XX вв., то вообще нельзя говорить о преобладающем прогрессивном влиянии на восточные страны западных буржуазных идей. Дело в том, что западная мысль в новое время — о чем также молчит профессор — не сводилась только к идеям либеральной "английской свободы" или к ее "извращению" в виде теории Руссо. Противоречия буржуазного строя породили чуть ли не со дня его рождения сначала утопический, а затем научный социализм. Как раз влияние этих забытых Коном, но тоже западных идей оказало наиболее существенное прогрессивное влияние на Россию, если брать XIX и XX вв. Пока почва для их восприятия не созрела, они служили здесь, как и в других странах Востока, идеологической оболочкой для лозунгов антифеодальной борьбы. Когда на Востоке появился пролетариат, он взял через посредство революционной интеллигенции себе на вооружение западный научный социализм, что во много раз ускорило развитие его Классового сознания, содействовало достижению его победы.

При этом и на Западе и на Востоке оригинальные мыслители никогда не ограничивались простым повторением локковских формул или прочих "заимствованных" идей. Они развивали, а не "извращали", как уверяет профессор, они углубляли, двигали дальше прогрессивную мысль, пытаясь дать ответы на вопросы, поставленные ходом социально-экономических, политических процессов внутри своей страны.

И последнее, весьма существенное обстоятельство. Не было и быть не могло даже в XVII–XIX вв. какого-то однородного прогрессивного идейного влияния Запада на Восток. В условиях раскола и Запада и Востока на антагонистические классы были прогрессивные и реакционные западные влияния, а представители различных классов Востока по-разному относились к тем и другим. Защитники самодержавной России (исключая мимолетные периоды "либеральных" заигрываний) всегда душили и изгоняли передовые западные идеи, казенная "среда" была действительно "социально и идеологически не подготовлена к ним". И, напротив, защитники угнетенных классов всегда жадно впитывали, перерабатывали, развивали революционные идеи XVIII, XIX, XX вв.

Кроме того, было не одностороннее влияние Запада на Восток, но взаимовлияние стран Востока и Запада, причем мера воздействия менялась в зависимости от уровня социального развития той или другой страны. Сама европейская цивилизация была наследницей древнейших культур народов Востока (этот факт отчасти признает профессор Кон, излагая предысторию английского национализма), и хотя в дальнейшем Европа обогнала Азию в своем социальном и культурном развитии, эта историческая особенность эпохи восходящего капитализма отнюдь не стала особенностью всей истории вообще. Безусловно верно, что демократическая и социалистическая Россия очень и очень многим обязана передовому Западу. Но верно и то, что прогрессивные деятели "восточной" России сумели, несмотря на гнет и насилия царизма, внести в интернациональную культуру демократизма и социализма огромные ценности. "Мы гордимся тем, — писал Ленин, — что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великоруссов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика… великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами"[35].

Никакими домыслами конов о "едином" русском духе не удастся зачеркнуть великой борьбы русского народа за свободу, борьбы, которая в 1917 г. вырвала из рабства все нации России, борьбы, которая привела в могучее освободительное движение "весь мир голодных и рабов". Патриотизм русских революционных демократов и их наследников-коммунистов ничего общего не имел с национальной замкнутостью или восточным "национализмом", как пытается изобразить его Кон. Этот патриотизм всегда органически сочетался с интернационализмом, ибо в основе всей деятельности большевиков лежали интересы угнетенных классов, общие для Запада и для Востока.

Если же говорить о нынешних взаимных влияниях, то Восток учился и будет учиться всему передовому у Запада. Но в наши дни Восток ушел в своем социальном развитии далеко вперед и он уже "показывает всем странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего"[36]. Именно это огромное, все возрастающее воздействие идей социализма на Запад и побудило теперешнего президента Международного общества по изучению идей заняться в последние годы изучением "русского духа" и доказывать "национально-ограниченный" характер ленинизма с помощью… отточий в ленинских цитатах.

Если поверить Гансу Кону, "вестернизацию" отсталого Востока всемерно ускорял западный колониализм. "Именно благодаря колониализму, — пишет профессор в статье "Размышления о колониализме", — впервые возникли способные туземные кадры для управления страной и выполнения всех функций цивилизованного общества. Многие из новых "наций" (кавычки Кона. — Авт.), подобно Индии, Индонезии, Гане, обязаны своим существованием в качестве государств и своему потенциальному сплочению в качестве наций именно колониальному режиму".

Правда, если верить тому же Кону, "туземцы" никогда не отличались особой благодарностью. Получив "западное образование", восточная интеллигенция начинала "завидовать" благосостоянию западных стран, не только не благодарила "благодетелей", а вела с ними борьбу. "Чем более либеральным был колониальный режим, — уверяет профессор, — тем более злобный антиколониализм он порождал". Таким образом, следствием занесенных западными колонизаторами "свобод", а не следствием угнетения якобы явилась на Востоке национально-освободительная борьба. "Распространен пропагандистский тезис о том, что западный империализм привел к бедности, войнам, расовой дискриминации и экономической эксплуатации в Азии и Африке, — продолжает Кон свои "размышления". — Но это не так. Бедность существовала в Азии и Африке с незапамятных времен, как она существовала в Европе до возникновения либерализма и капитализма… Насколько идут в глубь веков исторические воспоминания, в Азии и Африке были вечные войны. А экономическая эксплуатация была всеобщим явлением"…[37]Остановимся на этих "размышлениях", а точнее, измышлениях о колониализме: нигде, пожалуй, не обнажается столь явно лицемерие коновской "теории" национализма, вся ее реакционность и фальшь.

Ни один уважающий факты историк не станет доказывать, что до европейской колонизации полупатриархальный Восток был похож на рай, что там не было ни эксплуатации, ни войн, ни нищеты (хотя все данные говорят за то, что такого разорения, такой эксплуатации и такого избиения, как при господстве "передовых" колонизаторов, "отсталый Восток" никогда не переживал).

Но в данном случае обойденная профессором суть вопроса состоит вовсе не в рассмотрении доколониального прошлого Востока, а в истории его колонизации, не в том, чем был Восток до нее, а в том, чем он стал в результате ее. Буржуазия и на Европейском континенте не знала иного способа развития цивилизации, кроме насилия и угнетения, но нигде не обнаружился с такой силой антагонистический, антигуманный характер буржуазного прогресса, как на колонизируемых пространствах Африки, Азии, Америки. Уничтожение целых цивилизаций и народов, охота на негров, миллионами отправляемых на рынки живого товара за океан, разрушение ирригационных систем, массовые голодовки и вымирание туземцев, уродливое, однобокое развитие отраслей промышленности, нужных колонизаторам, разорение миллионов ремесленников, сочетание невиданно высоких прибылей от колониальных предприятий с полурабскими формами труда на них, подавление всякой самостоятельной мысли, тюрьмы и расстрелы для тысяч и тысяч людей — такова реальная история той "вестернизации" колониального Востока, которую прославляет ныне профессор Кон. "Стоит только сравнить развитие за минувшее столетие независимых стран Европы или Северной Америки и развитие колониальных стран Африки, — указывала Советская делегация на XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН, — как станет ясным, что путь колониализма есть путь регресса, путь медленного умирания, разрушения и деградации насильственно порабощенных стран.

В то время как в экономически развитых странах промышленность, земледелие, наука и культура достигли высокого уровня, появились морские суда, движимые энергией атома, в космическое пространство запущены искусственные небесные тела, Африка, страна сказочных богатств, отстала и превратилась в континент голода, в ее земледелии, как и тысячи лет назад, главные орудия труда — это мотыга, соха и заостренные колья…

Между независимыми государствами с высокоразвитой промышленностью и колониальными странами разверзлась настоящая пропасть, а ведь Азия и Африка были некогда колыбелью великих цивилизаций, обогативших культуру и цивилизацию других народов"[38].

Именно история "вестернизации" колоний особенно наглядно демонстрирует антагонистичность буржуазного прогресса, его разрушительные результаты для народов "отсталых стран".

Те буквально крохи цивилизации, которые выпадали на долю "отсталых" наций от "забот" колонизаторов, доставались слишком дорогой ценой, да и к плодам цивилизации приобщалась только горстка избранных, а не народы этих стран. Джавахарлал Неру свидетельствует в своей книге "Открытие Индии", что когда после 187 лет владычества, "сопровождавшегося, как нас заверяют, энергичными попытками со стороны англичан улучшить условия жизни и научить народ искусству самоуправления", колонизаторы покинули страну, народ ее некогда цветущих и богатых провинций, таких, как, например, Бенгалия, представлял собой "жалкую массу нищих, голодных и вымирающих людей"[39].

Правда, Кон может счесть это высказывание если и не "коммунистической пропагандой", то во всяком случае пристрастным взглядом человека, зараженного "восточным национализмом". Но сошлемся на свидетельство органа, который в глазах самого профессора стоит выше деления на "западный" и "восточный" дух — данные Организации Объединенных Наций. В 1947 г., когда Индия вырвала свою свободу из рук империалистических "благодетелей", здесь было около 90 % неграмотных (против, примерно, 5 % в метрополии), средняя продолжительность жизни индийца равнялась 27 годам (против 62–66 лет в метрополии), годовой доход на душу населения был меньше, чем в метрополии, примерно в 13 раз (соответственно 57 и 773 долларов). Одной строчки этих сухих цифр достаточно для того, чтобы опровергнуть тома красноречивых профессорских рассуждений о "заслугах" английских колонизаторов перед народами Востока. И одной строчки таких же сухих цифр о нынешнем расцвете культуры и экономики прошлых колониальных окраин России достаточно для того, чтобы покончить с коновской клеветой о "современном советском колониализме". За 200 лет господства английской колониальной системы народ Индии так и остался забитым, лишенным плодов современной культуры, самых элементарных благ. За 40 с небольшим лет бывшие народы колониальных окраин России во многих отношениях обогнали не только соседние государства, но и некоторые страны Запада. В шестьдесят с лишним раз выросла, к примеру, в Советских республиках Средней Азии продукция крупной промышленности, в этих республиках — бывших районах сплошной неграмотности — созданы тысячи школ, сотни средних и высших учебных заведений, на каждые 10 тыс. жителей здесь приходится 88 студентов — в два раза больше, чем во Франции, почти в три раза больше, чем в Италии или Западной Германии[40].

Это сравнение разрушительных "плодов" британского колониализма с созидательными результатами советской национальной политики вскрывает противоположность двух путей прогресса — прогресса буржуазного и прогресса социалистического. На первом пути — пути социальных контрастов и политических насилий — одна страна и один класс богатеют за счет другой страны и другого класса, на втором — плоды прогресса достаются не эксплуататорам, не избранным, а массам, народу.

Эти неоспоримые факты и прячет за грудой софистических рассуждений профессор Кон. "Историки будущего, — восклицает он в своей книге "Двадцатое столетие", — признают, что современный западный колониализм, особенно британская экспансия, в целом принесли в недавнее время больше добра, чем зла угнетенным народам"[41]. История рассудит, повторяет он в своей работе "Размышления о колониализме", чей колониализм, восточный или английский, был "лучше". Но история уже давно вынесла суждение на этот счет. Можно с полным основанием сказать, что любой колониализм "хуже". Система английского колониализма была и остается такой же классической системой произвола и насилия, угнетения и порабощения, какой была и колониальная система русского царизма. Вся история колониальных разбоев нового времени свидетельствует еще раз, что искать "единый дух" надо не у той или иной нации Востока и Запада, а у восточных и западных эксплуататоров. Это реальное, а не мнимое единство русских царских и западных либеральных палачей и угнетателей было засвидетельствовано их делами, скреплено кровью угнетенных народов. Английские "либеральные" держиморды дали не худшие, чем держиморды царские, образцы забот об "отсталых" нациях, расстреливая и топя в крови восстание сипаев, держа миллионы азиатов и африканцев "в такой забитости и нищете, которая могла конкурировать только с забитостью и нищетой самых отсталых царских колоний. Трогательные заботы "западных" колонизаторов совсем недавно испытали на себе народы Египта и Гватемалы, и не будь в 1917 г. такого исторического события, как социалистическая революция в России, как знать, не цвела ли бы и поныне пышным цветом волчья "цивилизация" империализма на огромных просторах Индии и Китая, Индонезии и Бирмы. И, наоборот, можно и должно говорить о "едином духе" эксплуатируемых и борющихся за свое освобождение народов Востока и Запада. Союзу реакционеров всех стран противостоит интернациональный союз революционеров.

Нет, речь идет не о том, какой колониализм был "лучше". Речь идет о том, что в наши дни пришла пора навсегда кончать с буржуазным колониализмом, кончать с "цивилизаторской" миссией капитализма вообще. Эту потребность нашей эпохи и выразила Декларация о предоставлении независимости колониальным странам и народам, внесенная советской делегацией на рассмотрение XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Этот исторический документ — не "пропаганда" коммунистов, а выраженное коммунистами требование нашей эпохи, лозунг всех мыслящих и честных людей. Это реальная программа их борьбы и действий, а не еще одна красивая "утопия". С утопиями так не воюют, как воюют сегодня колонизаторы с Советской Декларацией. Утопии не находят такой отклик, какой она нашла на всем земном шаре.

Страстный голос народов, рвущих цепи колониализма и империализма, ворвался в холодную залу Генеральной Ассамблеи ООН, этим голосом новые страны, целые континенты провозгласили свое право на свободную жизнь.

Вот он, голос Африки, встречающей после вековой ночи рабства зарю свободы. "Великий поток истории, — заявил президент республики Гана Кваме Нкрума, — в своем течении приносит к берегам действительности один за другим упрямые факты жизни и человеческих отношений. Один из кардинальных фактов нашего времени — это великое воздействие пробуждения Африки на современный мир… Более 200 миллионов наших людей поднимают один могучий голос — и что же мы говорим? Мы не требуем смерти своих угнетателей; мы не желаем злой участи тем, кто владел нами, как рабами; мы выдвигаем справедливое и позитивное требование; наш голос гремит через океаны и горы, над холмами и долинами, в пустынях и на обширных пространствах, населенных людьми, он требует свободы Африки. Африка хочет свободы, Африка должна быть свободной.

Это — простой призыв, но он служит также красным сигналом предостережения всем, кто хотел бы его игнорировать.

Многие и многие годы Африку попирали колониализм и империализм, эксплуатация и упадок. На севере и на юге, на востоке и на западе ее сыны изнывали в цепях рабства и унижения, а эксплуататоры Африки и самозванные властители ее судьбы топтали нашу землю с невероятной бесчеловечностью, не зная пощады, стыда и чести. Эти дни отошли в прошлое, они отошли навсегда, и сегодня я, африканец, стою перед этой высокой Ассамблеей Объединенных Наций и говорю голосом мира и свободы, возвещая всему миру зарю новой эры"[42].

Вот он, подлинный голос Латинской Америки, которая на примере Кубы учится бороться за свободу. "Проблема Кубы, — говорил на XV сессии премьер-министр Кубинской республики Фидель Кастро, — это лишь пример того, что происходит в Латинской Америке. До каких же пор Латинская Америка будет ожидать своего развития? Если придерживаться критерия монополий, то ей, очевидно, придется ждать до греческих календ!.. Мир поделен между монополистическими группировками. Кто же осмелится отрицать эту историческую истину? Монополии отнюдь не заинтересованы в развитии народов… Мы прочитали речь, произнесенную президентом Эйзенхауэром, и не нашли в ней реальных предложений ни о разоружении, ни о развитии слаборазвитых стран, ни о колониальной проблеме. А между тем гражданам данной страны, столь подверженным влияниям лживой пропаганды, полезно было бы посвятить некоторое время объективному изучению и сравнению речей президента США и советского премьер-министра и увидеть, в которой из них проявлена искренняя озабоченность о мировых проблемах… Соединенные Штаты не могут быть вместе с алжирским народом, ибо они являются союзниками метрополии; они не могут быть вместе с конголезским народом, ибо они союзники Бельгии; они не могут быть вместе с испанским народом, потому что они являются союзниками Франко. США не могут быть вместе с пуэрториканским народом, чью национальную самобытность они уничтожают в течение многих лет; они не могут быть с панамским народом, ни с филиппинцами, ни с крестьянами, которые хотят земли, потому что США являются союзниками латифундистов. Они не могут быть вместе с колониями, которые стремятся к освобождению, потому что США являются союзниками колонизаторов… Поэтому мы провозглашаем право народа на суверенитет и свою национальную сущность". Перед лицом Америки и всего мира, заявил Кастро, Куба провозглашает "право крестьян на землю, рабочих — на плоды своего труда, детей — на образование, студентов — на бесплатное обучение, негров — на свободу… Она провозглашает право государств на национализацию международных монополий и выкуп национальных богатств; право стран… на то, чтобы превращать крепости в школы и вооружать своих рабочих, крестьян, студентов, интеллигенцию, негров и индейцев, угнетаемых и эксплуатируемых для защиты их законных прав"[43].

А вот он, голос Азии, приступающей к построению нового свободного мира, мира без угнетения, войн и нищеты. "Теперь ясно, — говорил на сессии президент республики Индонезии Сукарно, — что все главные проблемы нашего мира взаимосвязаны. Колониализм связан с безопасностью; безопасность связана с проблемой мира и разоружения; разоружение связано с мирным прогрессом слаборазвитых стран… Все мы живем в мире в период построения государств и разрушения империй… Этот процесс неизбежен и несомненен. Порою он неизбежен и замедлен, как движение расплавленной лавы по склонам индонезийского вулкана; порою он неизбежен и быстр, как поток, прорвавший непрочную плотину. Но будь она замедлена или быстра, победа национальной борьбы неизбежна и несомненна… Когда этот поход к свободе закончится во всем мире, тогда наш мир станет лучшим местом, чем теперь, более чистым и гораздо более здоровым… При этом мы должны бороться не за одних себя, а ради всего человечества и даже за тех, против кого мы боремся"[44].

Да, времена изменились. Ликвидация позорящей человечество системы колониализма — реальность наших дней. Реальность и то, что идеи Советской Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам стали идеями Декларации Генеральной Ассамблей о предоставлении независимости колониальным странам и народам, принятой 14 декабря 1960 г. подавляющим большинством голосов 89 стран. И если бы колонизаторы прошлого века могли ожить и попасть на XV сессию Генеральной Ассамблеи, если бы они услышали голос ее участников, если бы они увидели жалкие фигуры своих наследников, оставшихся в позорном одиночестве[45], если бы они взглянули на карту современного мира, то они в самом деле бы решили, говоря словами Киплинга, что "небо с землей предстали на страшный суд"…

Подведем итог сказанному выше. Суть "теории" национализма Ганса Кона в отрицании объективных законов исторического развития, в подмене социального национальным, хотя в конечном счете сама эта подмена имеет вполне определенный социальный смысл: противопоставляя Запад Востоку, Кон и пытается обосновать незыблемость и вечность капиталистических порядков. Разумеется, никто не собирается отрицать роль "национализма", а точнее, национальных движений в современной истории. При определенных условиях в эпоху консолидации наций буржуазного Запада они были фактором прогресса, они остаются фактором прогресса в колониальных и полуколониальных странах Востока, освобождающихся из-под ига империализма в наши дни.

Но, во-первых, национальные движения сами по себе еще не объясняют нам ни общих закономерностей, ни всей сложности исторического процесса. Эти движения (как в свое время и религиозные) имеют свою социальную основу, они сами должны быть "сведены" к более глубоким причинам.

Во-вторых, обращение к социально-экономическим корням национальных движений показывает, что не было и нет какого-то особого, "западного" или "восточного" пути. Было (при огромном разнообразии темпов и форм) движение в одном и том же направлении, по общим объективным законам развития общественно-экономических формаций: от феодализма к капитализму, от капитализма к социализму. В наш век освобождения Азии, Африки и Латинской Америки вряд ли кому надо специально доказывать, что именно социальные задачи решают в конечном счете любые национальные движения.

В-третьих, стоит нам только встать на почву конкретной социально-экономической закономерности, как в любом антагонистическом обществе, и на Западе, и на Востоке, мы увидим вместо единой "нации" две нации, вместо единого "духа" — две национальные традиции. И там и тут класс эксплуататоров и его "национальная" традиция закабаления своего и других народов противостоит классу угнетенных, его подлинно национальной традиции борьбы за освобождение своего и других народов от всех и всяческих форм социального гнета. Именно поэтому, говорил Ленин, "при всяком действительно серьезном и глубоком политическом вопросе группировка идет по классам, а не по нациям"[46].

Наконец, что касается господствующей в истории той или другой страны, в тот или иной период национальной традиции, то она тоже не будет неизменной. Она будет меняться в зависимости от того, какой класс господствует в стране, вершит политикой государства и как изменяются его интересы.

Эти истины настолько бесспорны и настолько очевидны, что их не может не признать в той или иной форме даже такой почитатель национализма, как профессор Кон. В предисловии к своей книге "Национализм, его значение и история"[47] Кон пишет черным по белому, что национализм — это "исторический феномен", определяемый "политической и социальной структурой различных стран, в которых он пускает корни". Введение основного труда Кона "Идея национализма" также прямо говорит о зависимости национализма от "других факторов": "индустриализма", социальной и политической структуры. Но поскольку дальше общих фраз в предисловиях и введениях дело не идет, поскольку в ходе дальнейшего исследования влияние "других факторов" на национализм не выявляется, то национализм в понимании Кона остается главной движущей силой истории. По коновскому определению, это явление, "в котором сконцентрированы все проблемы недавней истории и современности". Национализм остается, кроме того, самодовлеющей, определяемой из самой себя исторической силой, отождествляемой то с особым "состоянием духа", то с "актом сознания", то с некоей мистической "идеей-силой" (idee-force). "Хотя объективные факторы и имеют важное значение для образования национальностей, — пишет Кон, — наиболее существенным элементом является живая и активная корпоративная воля"[48]. Наконец, в самых "содержательных" из коновских определений национализма пропадает уже всякое содержание. "Национализм, — заключает американский профессор, — это идея, идея-сила, которая наполняет ум и сердце человека новыми мыслями и чувствами, заставляя его воплощать их в акты организованных действий"[49].

Устранив из своего идеалистического определения национализма всякое конкретно-историческое, классовое содержание, Кон получает далее возможность употреблять термин "национализм" по своему произволу. Когда речь идет о "восточном духе", то с ним навеки отождествляется реакционная политика феодальных режимов или самодержавный панславизм. И, наоборот, когда речь заходит о "западном духе", то здесь на все страны и периоды распространяется момент относительной прогрессивности раннего буржуазного национализма. К этой весьма простой механике сводится вся, с позволения сказать, "методология" Г. Кона.

Было два Запада и два Востока — этот факт последовательно и систематически скрывает в последних работах Кон.

Но известно, что реакционной политике "восточных деспотий" давно положен конец во многих странах Востока демократическими и социалистическими революциями XX в. Хорошо известно и другое: прогрессивность западного буржуазного национализма была и относительной и недолгой. Даже в эпоху своей революционной молодости американская буржуазия, обеспечив известные демократические права для "белой расы", отвергла попытки Джефферсона отменить рабство для миллионов "черных". Робеспьеру уже в период революционной якобинской диктатуры приходилось бороться против буржуазных хищников, стремившихся превратить освободительные войны Французской республики в захватнические. Потребовалось всего каких-нибудь 10–15 лет, для того чтобы при Наполеоне в войнах Франции возобладала реакционная, завоевательная тенденция. Говорить же о прогрессивности современного "либерального" капитализма, доказывать, что "солнце (!) западного империализма" принесло "устойчивые выгоды" народам Востока, что именно благодаря "западным влияниям уменьшился (!) разрыв" между восточными и западными странами, что "это был период, за который Западу и особенно Великобритании нечего краснеть (!)", можно только, действительно утратив эту "способность краснеть". Но этого мало. Весь Запад, провозглашает Кон, "незаслуженно страдает от мук совести" и это может толкнуть его на "несоразмерное возмещение за якобы причиненное воображаемое зло!"[50]

Когда читаешь слова Кона о "незаслуженных страданиях" Запада от "мук совести", когда слышишь его советы "не краснеть", то вспоминаются удивительно похожие рассуждения "творцов" нацистской Германии, рассуждения о том, что совесть — "химера", которая унижает человека и от которой "надо освободиться".

Впрочем, Кон зря беспокоится насчет "больной совести" империалистического Запада. Этот Запад пока не разоряется на возмещение убытков, причиненных народам колониальных стран. Он продолжает тратить средства на гонку вооружения, вскармливает колониальных фашистов, вроде алжирских "ультра" или молодчиков Мобуту, пытаясь подавить освободительную борьбу народов, спасти от неминуемой гибели колониализм. Идеологическому оправданию этого "святого" дела и служат последние коновские творения, осуждающие "нездоровый" азиатский национализм, доказывающие "отсталым" народам, что их интересы будут лучше всего обеспечены не национально-освободительной борьбой, а вступлением в "сверхнациональные объединения" вроде НАТО, СЕАТО и СЕНТО.

Если либеральному Западу Ганс Кон советует "не краснеть" и не тратить сил и средств на возмещение за причиненное колониальным народам "воображаемое зло", то, напротив, освобождающимся от империалистического рабства народам Востока (а неизбежность их освобождения ясна даже Гансу Кону) он рекомендует не слушать "коммунистической пропаганды" и идти по западному пути. Именно Запад, уверяет он, показал на своем примере, как можно построить свободное общество, устранить социальные конфликты, ликвидировать отсталость и нищету.

"Случилось то, — заявляет Кон, — чего не ожидал Маркс. В первую половину XX столетия Западное общество разрешило свою самую неотложную проблему, которая казалась неразрешимой в XIX веке… В передовых Западных странах — США, Британии, Скандинавии, Нидерландах и ФРГ рабочий уже не чувствует себя простым объектом эксплуатации, он осознал, что и он приобрел решающий голос в определении своей жизни и национальной судьбы. Редко происходили в истории более быстрые и более радикальные изменения в положении и экономическом благосостоянии, чем те, которые произошли в условиях жизни рабочего класса в начале XX века и полвека спустя. Западные социалистические и рабочие партии признали это и отказались от отжившей марксистской идеологии, как вступившей с существующей реальностью в явный и совершенный конфликт… Тот бунт, на который возлагали надежды Маркс и Ленин, не произошел. Вместо этого пролетарии были интегрированы и включены в Западное общество. В 1950-х годах ни одной из передовых стран Западного содружества не грозит революция или классовая война"[51].

Несомненно, жизненный уровень рабочего класса в некоторых высокоразвитых капиталистических странах за последний век изменился. Рабочий трудится не 12–15 часов, как это было в эпоху Маркса, а 7—10 часов, в ряде случаев он получает временное пособие — по безработице, страховое пособие — в случае увечья, пенсию — после того, как отработает на капиталиста несколько десятков лет.

Но, во-первых, все это не дар, а завоевание, стоившее рабочему классу огромных жертв и усилий. Сколько конфликтов, забастовок, вооруженных столкновений можно обнаружить в истории "образцовых" западных демократий за минувший век, и не походила ли прославляемая профессором "интеграция" на непрерывную, иногда бескровную, иногда кровавую войну? Вспомним хотя бы совсем недавнюю всеобщую забастовку в Бельгии, этой "образцовой" западной стране, которой "не грозила", согласно Кону, классовая война. А сколько конфликтов, столкновений предстоит еще выдержать рабочему классу Запада, чтобы не потерять то, что он сумел завоевать?

Далее, хотя рабочий класс в отдельных странах добился в упорной борьбе удовлетворения ряда своих насущных требований, гнет капитала не только не исчез, он стал еще более нестерпимым с тех пор, как капитализм перерос в государственно-монополистический капитализм. Соединив в единый механизм силу монополий с силой государства, современный капитализм в новых формах, прежде всего путем интенсификации труда, неизмеримо усилил эксплуатацию рабочего класса, ускорил процесс разорения широких крестьянских масс[52].

Такой же реальностью, как и в эпоху Маркса, остается и раскол западных буржуазных наций на две нации. Вот как выглядела, к примеру, социальная структура Англии в пятидесятых годах XX (а не XIX!) века, по свидетельству тех самых реформистов, которые на всех перекрестках кричат, что "отжившая марксистская идеология вступила с существующей реальностью в явный и совершенный конфликт". В обращении английской лейбористской партии под названием "К равенству" говорится: "Как в хозяйственном, так и в общественном отношении мы представляем "две нации". Почти половина населения владеет одними только личными вещами и предметами домашнего обихода, зато один процент населения обладает, примерно, половиной всей частной собственности. Но и этим контрастом еще не вполне передана растущая концентрация богатств. Об этом говорит хотя бы такой пример: ¹/₄ часть нашей частной собственности состоит из больших состояний по 50 тысяч и более фунтов стерлингов, и этой собственностью распоряжается всего 0,2 английского народа"[53].

Кроме того, почему из поля зрения профессора исчезли миллионные армии безработных, которые до сих пор обременяют "процветающий" западный мир? Может быть эти люди уже стали "хозяевами" (comasters) своей жизни и своей национальной судьбы? И кто поручится за то, что эти армии не увеличатся завтра же втрое или впятеро, что перечисленные "передовые страны" не постигнет катастрофа, подобная кризису 1929–1933 гг.? Разве не входит в понятие общественного прогресса фактор прочности и обеспеченности социальных завоеваний и где можно увидеть эту прочность и обеспеченность в западном обществе в наши дни? "Организация рабочих, их все растущее сопротивление, возможно, воздвигнет некоторую плотину против роста нищеты, — предвидел "устаревший" Энгельс еще в 1891 году. — Но что наверно возрастает, это необеспеченность существования"[54].

Во-вторых, капитализм — это не одно только "западное общество", несколько перечисленных Коном стран. Это совокупность всех общественных отношений данной формации, отношений, охватывающих весь капиталистический мир. Богатства капиталистического Запада создавались и создаются в немалой степени за счет жесточайшей эксплуатации колониальных и зависимых стран и народов, за счет расхищения их труда и природных богатств. Капитализм — это не только Англия, веками богатевшая на грабеже колоний, но и ограбленные (теперь уже бывшие) колонии Англии: — Индия, Бирма, Пакистан. Это не только США, но и нищие страны Латинской Америки, где хозяйничал и продолжает хозяйничать американский монополистический капитал. И если в наши дни — по сравнению с прошлым веком — трудящиеся добились некоторого повышения жизненного уровня, так сказать, в собственном английском или американском доме, то этого — как мы уж знаем — не скажешь об "окраинах" западного мира, если брать распределение нищеты и богатства на международных полюсах.

В колониях и бывших колониальных и полуколониальных владениях люди живут в среднем в десять — двадцать раз хуже, продолжительность жизни здесь в два раза меньше, чем в метрополиях, — вот на чем в немалой степени держится процветающий "западный" мир.

Любопытные признания насчет того, какова была за последние полстолетия тенденция развития капиталистического мира в целом, можно иногда обнаружить и в буржуазной литературе. Доктор Балог, английский экономист, писал например: "Сомнительно, превышало ли общее реальное производство на душу населения за пределами советской орбиты в 1950 году уровень 1913 г. или даже 1900 г. Более того, вторая мировая война не только не ослабила, но усилила эту тенденцию. В большинстве недоразвитых стран производство продуктов питания отстает от роста населения. Мрачное предсказание Маркса о том, что богатые станут богаче, тогда как бедные будут терпеть все большие лишения, к сожалению, оправдалось в международном масштабе".

Это особенно характерное для системы капитализма XX века международное перераспределение бедности и богатства в немалой степени объясняет тот факт, что именно с Востока начали в этот век свое движение к социализму народы мира. "Устаревший" Ленин, разрабатывая программу РКП (б), писал еще сорок с лишним лет тому назад: "Может быть, было бы целесообразно сильнее подчеркнуть и нагляднее выразить в программе выделение кучки богатейших империалистских стран, паразитически наживающихся грабежом колоний и слабых наций. Это — крайне важная особенность империализма, которая, между прочим, до известной степени облегчает возникновение глубоких революционных движений в странах, которые подвергаются империалистскому грабежу, которым угрожает раздел и удушение их гигантами-империалистами (такова Россия), и, наоборот, до известной степени затрудняет возникновение глубоких революционных движений в странах, которые грабят империалистски много колоний и чужих стран, делая таким образом, очень большую (сравнительно) часть своего населения участником дележа империалистской добычи"[55].

В-третьих, можно ли говорить о капиталистическом мире без учета порожденного им милитаризма и империалистических войн? Коны лицемерно твердят, что капитализм вооружается только ввиду "агрессивности" социализма. Но вся история доказывает, что система эксплуатации человека человеком была неотделима от системы истребления человека человеком — это две стороны одного и того же капиталистического строя[56]. Войны — закономерное порождение капитализма, он имел достаточно времени выявить свою милитаристскую сущность и в те времена, когда на земле не существовало ни одной социалистической страны и за последние сорок с лишним лет. Ведь это оно, прославляемое Коном "западное" общество породило, помимо бесчисленных малых войн, две мировые войны, разорившие десятки стран, стоившие человечеству более тридцати миллионов убитых, около ста миллионов раненых. Ведь это оно, "западное" общество, развязало безумную гонку ядерного вооружения, употребив лучшие силы человеческого гения на созидание чудовищных разрушительных средств.

За десять лет существования Северо-Атлантического блока, рекламируемого Коном в качестве "прообраза" будущего сверхнационального "содружества", участники его потратили на приготовления к новой войне почти 600 млрд, долларов. Это — стоимость более сорока (!) пятилетних планов такой страны, как Индия, которая предполагала затратить на мирное строительство в 1955–1960 гг. 62 млрд, рупий, или около 13 млрд. долларов[57]. Средства, бросаемые империалистами на гонку вооружений, позволили бы в других общественных условиях поднять из нищеты все без исключения отсталые страны земного шара, превратить их в процветающие, развитые государства[58]. Но мало сказать, что все эти сотни миллиардов просто "выброшены на воздух". Развитие новейших видов оружия позволило материализовать их в такие орудия разрушения, которые могут в любой момент поднять на воздух все культурные ценности, уже накопленные человечеством, опустошить целые континенты, погубить сотни миллионов людей!

Вот что сулит человечеству и куда ведет его восхваляемый Коном "западный" капитализм! Кон берет отдельные страны Запада, а не весь капиталистический мир. В этих странах он исследует отдельные периоды, а не всю историю их развития, учитывает отдельные слои, а не все население. Новые формы эксплуатации труда монополистическим капиталом, вчерашние кризисы и сегодняшние депрессии, миллионные армии безработных и полубезработных — не в счет. Мировые войны, милитаризм — несущественные детали. Угроза ядерной катастрофы — сущий пустяк. "Получается": Маркс устарел, классовой борьбы нет и в помине, "интегрированный" рабочий счастлив, Запад цветет, учитесь у него строить свою жизнь. А у западного "интегрированного" рабочего погибли в империалистической войне братья. Сам он провел молодость в окопах и долгие годы выкарабкивался из послевоенной разрухи и нищеты. Он живет под постоянным страхом потерять работу. Третья часть создаваемых им богатств идет монополистам, еще одну треть его хозяева расхищают на выгодную им гонку вооружений. Его судьбой играют безумцы, вооруженные водородными бомбами, его дом, его город может каждую минуту превратиться в прах, ему, этому "интегрированному рабочему", грозит уже не просто абсолютное обнищание, о котором писал Маркс, ему угрожает абсолютное уничтожение, а человечеству песет либеральный буржуазный "прогресс"!

"Если бы чума могла раздавать должности, доходные места, почести, пенсии, — писал в XVIII в. Мабли, — она вскоре имела бы своих богословов и своих юристов, доказывающих, что она божественного происхождения и что оказывать сопротивление ее опустошениям грешно"[59].

По масштабам бедствий, которыми современный империализм грозит человечеству, его можно вполне уподобить чуме. Но если чума все же не имела своих апологетов, то империализм их имеет в избытке. Именно поэтому он уже унес больше жертв, чем средневековая чума. Именно по этой причине борьба с ним потребует от людей несравнимо больше сил, чем они затратили в свое время на борьбу с чумой.