Мистер Кон исследует "русский дух"

ГЛАВА 3 НЕСКОЛЬКО СВИДЕТЕЛЬСТВ КОНОВСКОЙ ЛЖИ

Протесты против антинаучных методов исследования истории России раздаются и в среде зарубежных ученых. Протесты эти немногочисленны, но тем важнее на них остановиться.

Джон Сомервилл, прогрессивный американский философ, опубликовал в 1956 г. в журнале "Американское обозрение славянских и восточно-европейских стран" рецензию на "Дух современной России"[145].

Сомервилл справедливо отмечает, что необычайная краткость приводимых Коном отрывков не может дать адекватного представления о первоисточниках. Он перечисляет, далее, следующие "предвзятые мнения или полемические предпосылки", из которых исходил Кон при комментировании материала: "Во-первых, он считает, что единственно достойный путь культурного расцвета России в ее объединении с Западом. Во-вторых, что это объединение свершится при условии принятия ценностей либерализма. В-третьих, этот либерализм зависит, главным образом, от "среднего класса", который, конечно, едва ли возможен без капиталистической системы".

Сомервилл с иронией замечает, что "подобный подход зачастую придаст известный оттенок тоски по былому всему исследованию, в котором то здесь, то там появляются, к сожалению, пространные полемические искажения важных фактов". Вот почему "временами трудно избежать ощущения, что история проходит мимо издателя, который все еще хочет вернуть ее на истинный путь". Хотя Кон и желает тесно связать свои выводы с публикуемыми материалами, свидетельствует далее Сомервилл, однако это оказалось нелегким делом. Упрямым историческим фактом является то, что "сильный средний класс" никогда не развился в России, а громадное большинство "западников" не высказывало какой бы то ни было склонности к либерализму и капитализму, а было совершенно явно против него, за социализм и коммунизм. Все это сообщает попыткам Кона установить преемственность своих взглядов со взглядами русских западников какой-то "нереалистический характер". Изучающий русскую историю не получит верного представления даже о Герцене, которого Кон зачислил в своего единомышленника, забыв о том, что Герцен не разделял ни его симпатий к либерализму, ни его симпатий к капитализму, "трудности же в отношении правильного понимания марксистов достигают максимальных размеров". Они представлены убежденными противниками "западников", в то время как они всю жизнь защищали то основное течение мысли, которое представлено Белинским, Герценом, Чернышевским, Плехановым. Более того, если принять тезис Кона, пишет Сомервилл, то либо придется отрицать, что большевики были учениками Маркса и Энгельса, либо, что Маркс и Энгельс происходили с Запада, "что является уже совершенной бессмыслицей".

Издателю кажется, пишет Сомервилл, высмеивая исторические аналогии Кона, что Ленин, как и Достоевский, обращался к Азии для борьбы с Европой, "что они имели в виду ту же самую Азию, тех же союзников, тех же противников. Разумеется, оба они писали об Азии (а о чем только они не писали), но их выбор был противоположным, они ценили совершенно различные вещи и питали в отношении Азии противоположные надежды".

"Утверждение, упорно повторяемое в этой работе, будто Ленин ввиду хороших для него перспектив на Востоке был "антизападником", игнорирует тот факт, что Ленин был в равной степени убежден, что хорошие перспективы откроются для него и на Западе. Согласно его точке зрения, не Запад выступает против Востока. Класс выступает против класса, и оба борющихся класса существуют как на Востоке, так и на Западе, и, разумеется, на Западе, а не на Востоке он нашел своего учителя и открыл свою миссию…" "К сожалению, — заключает Сомервилл, — рядовой студент, нуждающийся в хрестоматии подобного рода, не в состоянии понять, что комментарий издателя в столь многих случаях отражает его субъективные и сомнительной ценности взгляды, вместо того чтобы правильно трактовать содержание текстов и исторические явления".

Немало сделал Дж. Сомервилл и для разоблачения клеветнических обвинений в адрес коммунистов, обвинений, которые насаждались в последние годы в США. "Только очень небольшое количество людей в Америке, — писал он, — имеет более или менее точное представление об учении марксизма-ленинизма; в настоящее время всеми средствами массовой пропаганды — кино, радио, телевидением, ежедневной и еженедельной прессой, так же как и в подавляющем большинстве начальных школ, в высших учебных заведениях и церквах, коммунист изображается как беспринципный человек, жаждущий и готовый к использованию насилия и вооруженной силы в любом случае, террористом-индивидуалистом, который не думает о благосостоянии большинства или об увеличении этого благосостояния, а работает в небольших конспиративных группах только для той цели, чтобы обеспечить господство Советского Союза над миром. В настоящее время это мнение разделяется также большинством студентов в Америке. Оно, конечно, не основано на знании работ классиков марксизма-ленинизма… Понятие революции, совершаемой меньшинством, всегда отвергается марксизмом… Во многих работах, и особенно в работах Ленина, подчеркивается, что, прежде чем произойдет социалистическая революция, большинство должно поддержать ее принципы. Все это хорошо известно любому человеку, серьезно изучающему марксизм-ленинизм" [146].

Высказывания Сомервилла не являются случайностью для этого автора. Его философские воззрения, во многом спорные с точки зрения марксизма, в основном связаны с идеей мирного сосуществования между странами и противопоставлены идеологии "холодной войны", одним из представителей которой и является Ганс Кон. Сомервилл писал: "Я не знаю, можно ли назвать невежество силой, но оно определенно является питательной почвой для опасных сил… У нашего народа не будет даже возможности занимать нормальную позицию по отношению к Советскому Союзу, пока он не будет получать такую же правильную информацию о России — ее истории, философии, литературе, языке, институтах и культуре, какую он получает о Франции или Германии… Какой бы ни была специфическая природа наших проблем в любое данное время, то, чего мы должны больше всего бояться в отношении России, — это незнания России"[147].

Вот почему Д. Сомервилл и выступил против Кона, пользующегося невежеством своих читателей и насаждающего среди них такое же невежество и предрассудки[148]. Можно только пожалеть, что рецензия Сомервилла прозвучала одиноко среди десятков других апологетических отзывов.

Для выяснения предвзятого характера "изысканий" Кона много дает также их сравнение с работой Фредерика Шумана "Россия после 1917 года"[149].

Американский буржуазный историк Фредерик Шуман — коллега Ганса Кона. Он, как можно полагать, религиозно настроенный человек и вне всякого сомнения убежденный противник коммунизма. Совершенно очевидна зависимость Шумана от догм буржуазной историографии. Шуман разделяет, по существу, традиционную концепцию "вестернизации" России, повторяя традиционные фразы о "западном ветре", "забросившем в эту мрачную землю дикие семена, из которых произросли странные цветы и необычайные плоды". Он нередко пытается вывести основы внутренней и внешней политики большевиков из "русского мессианизма", "славянофильских" и даже "монголо-византийских" традиций. Авторитетом в вопросах "преемственности" старой и новой России, этой страны "комиссаров и царей", служит для него не кто иной, как Ганс Коп. Шуман — автор одной из многих хвалебных рецензий на коновскую "Идею национализма". Подобно другим буржуазным авторам Шуман повторяет в своей книге веховские басни о "диалектике экстремизма", якобы уподобившей русских революционеров своим врагам. Он также уверяет, что по принципам, "рекомендованным Нечаевым", строилась партия большевиков (хотя сам же в отличие от Кона именует нечаевщину "карикатурой" на русских революционеров). И для Шумана марксизм — это "догма" и т. д. и т. п. Но, несмотря на десятки пунктов соприкосновения, между двумя историками — Шуманом и Коном есть очень и очень существенные различия.

Изыскания Кона призваны "доказать" невозможность компромисса между "либеральным" Западом и "тоталитарным" Востоком, неизбежность и вечность если не горячей, то хотя бы "холодной войны", вытекающей, как он уверяет, из самой "природы коммунизма"[150]. Обратное доказывает Фредерик Шуман. "Эта книга, — заявляет он о своей работе, — исходит из того, что между двумя половинами (или тремя третями) расколотого мира желательны, необходимы и возможны мирные отношения, если мы не хотим, чтобы война уничтожила нас всех… Если это подтвердится, многообещающие перспективы откроются перед нами на путях созидательного соревнования, не в производстве орудий смерти, а в производстве жизненных средств. Я пишу в надежде, что это историческое исследование будет содействовать конструктивному использованию открывающихся в будущем перспектив". "Пришло время мира", — таким эпилогом венчает свою книгу Ф. Шуман[151].

Изыскания Ганса Кона сводятся только и исключительно к повторению традиционных буржуазных догм, они ставят целью скрыть или подогнать к этим догмам противоречащие им исторические факты. Фредерик Шуман в отличие от Кона пытается объективно разобраться в фактах русской истории. Это стремление к объективности заставляет Шумана на каждом шагу противоречить разделяемым им предвзятым взглядам: характеризовать, например, советское общество, "как мозаику парадоксов" и в то же время ставить его во многих отношениях выше так называемого западного мира. В "тоталитарной" России Шуман обнаруживает и огромные достижения в области социального прогресса, и более здравую, чем на Западе, внешнюю политику. В то же время "свободный" Запад нередко характеризуется им как "деградирующее" общество, погрузившееся уже к началу второй мировой войны в "зловонное болото безответственности, варварства, самоубийственного безумства"[152].

Стремление Фр. Шумана разобраться в объективных фактах истории СССР заставляет нас обратиться к его свидетельству по ряду вопросов, извращенных Гансом Коном.

Согласно Кону, Октябрьская революция была "навязана" народу кучкой "бланкистов-большевиков", ее содержание свелось к борьбе против "западных" идеалов, ее основным методом было физическое уничтожение своих противников, кровавый террор. Ф. Шуман, при всей его непоследовательности, разоблачает эту ложь. Не "антизападная" пропаганда большевиков, а расхождение интересов правящих буржуазных партий с интересами народа лежало, согласно Шуману, в основе развития и углубления революционного процесса в России в период от Февраля до Октября 1917 г. Как "либеральные" кадеты, так и связанные с ними реакционеры, свидетельствует Шуман, "чем дальше, тем больше слабели и дискредитировали себя, в результате того что их планы на будущее существенно расходились с надеждами большинства крестьян, рабочих и солдат. Простые люди на улицах городов, в деревнях и траншеях были все в той или иной мере "социалистами", и все они жаждали мира"[153]. Большевики, как доказывает, опираясь на факты, Шуман, не только не занимались подготовкой "бланкистских" заговоров, но, напротив, считали, что власть может перейти в руки пролетариата только тогда, когда Советы, пользующиеся "массовой поддержкой", увидят целесообразность и необходимость взять на себя управление. Они начали подготовку к вооруженному восстанию только тогда, когда власть фактически перешла "в руки реакционной военной верхушки и бонапартистов", когда "Временное правительство буквально не имело защитников". Установка на возможно более мирные и безболезненные формы социального переворота была, по свидетельству Шумана, одной из главных особенностей проведения социалистической революции в России. "Поражало отсутствие кровопролития, поджогов, террора. Советская Россия родилась, а Временное правительство умерло в спокойной обстановке, без всяких потрясений… Во всяком случае, вопреки мнению, вскоре распространившемуся на Западе, Советское правительство в период между ноябрем 1917 и июнем 1918 г. утвердилось и проводило свою программу, реже прибегая к насилию и с гораздо меньшим числом жертв, чем любой другой революционный режим в истории человечества… Твердо решив обобществить все средства производства, Ленин не имел намерений лишать имущие классы свободы или жизни, пока оставалась надежда заручиться их поддержкой. Партия стремилась убедить банкиров, промышленников, чиновников, инженеров и даже помещиков — всех, кто осуществлял управленческие функции в старом обществе, стать платными чиновниками при новом строе…"[154]

Согласно Гансу Кону, либеральный Запад в эпоху революционных потрясений в России был более всего озабочен насаждением в этой стране "демократического порядка", "западных свобод"; интервенция союзников ограничивалась исключительно задачами воссоздания "второго фронта"; вся вина за конфликт Запада и Востока лежит исключительно на "нетерпимых", антизападниках-большевиках. Совсем иначе рисует главные этапы развития отношений России и "Запада" за 40 лет Советской власти Фредерик Шуман:

1) Февраль — Октябрь 1917 года. Полное непонимание правителями Запада происходящего в России. Жалкие денежные подачки Временному правительству, "проповеди в защиту добродетели и восхваление союзнического единства", наконец, прямые требования "более энергично вести войну" при отказе поставить вопрос о пересмотре ее целей. Постоянное вмешательство во внутренние дела страны: требования "принять более жестокие меры против большевистских вождей", попытки примирить Керенского с Корниловым, содействие бегству Керенского из революционного Петрограда в дни Октября и т. п.

2) Ноябрь 1917–1920 гг. Уклончивые обращения представителей официальной Америки к большевикам и одновременная организация интервенции стран Антанты в Россию. Безудержная клеветническая кампания против Советской власти, начатая прессой и политическими руководителями "свободного Запада". Попытки опереться на самые реакционные, обреченные историей силы внутри России, сулившие фашистско-монархический режим. "Вооруженное насилие 1918 года… — свидетельствует Шуман, — было вызвано решением политических руководителей Запада прибегнуть к блокаде, вторжению и интервенции в надежде "удушить в колыбели", как выразился впоследствии Черчилль, угрозу коммунизма, впервые пришедшего к власти в одной из великих держав"[155].

Правда, возлагая на Запад ответственность за развязывание гражданской войны в России и вооруженное вмешательство в русские дела, Шуман вместе с тем пытается найти если не оправдание, то хотя бы объяснение таким действиям в том, что "угроза коммунизма" была реальной, а не вымышленной. "Революционный марксизм, — пишет он, — еще в 1847 году объявил войну "всем буржуазным правительствам", а Ленин и его товарищи в ходе мировой войны и после Октября "обращались к пролетариату с призывами уничтожить все капиталистические режимы". Но в данном случае Шуман смешивает две разные вещи: непримиримость социального конфликта между капитализмом и коммунизмом, с другой стороны — вооруженное вмешательство одних государств в дела других государств. Коммунисты никогда не скрывали, что капитализм — строй, принесший человечеству чудовищные кровопролитные войны, порабощение и нищету сотен миллионов людей, ходом самой истории осужден на гибель и рано или поздно умрет. Но коммунисты считают, что революция — внутреннее дело народов каждой страны, они выступают против "экспорта революций", их "подталкивания", они с самых первых дней Советской власти стоят за мирное сосуществование государств с различными социально-политическими системами, за невмешательство в дела других стран.

Интересно, однако, что Шуман понимает, что белые армии, снабженные "либеральным" Западом и брошенные против русского народа, "по своему образу мыслей и по своим делам были предвестниками "фашизма" грядущих времен и потому были разбиты"[156].

3) 1920–1957 гг. Вынужденное признание странами Антанты Советского Союза. Постоянные стремления повернуть его развитие вспять, взращивание с этой целью фашистского зверя, с которым сами же "демократические" страны Запада справиться не смогли. Саботаж политики "коллективной безопасности", попытки повернуть фашистскую агрессию против СССР, содействие развязыванию второй мировой войны. "Значительная часть имущих классов Атлантических наций, — пишет Шуман, — восторгалась фашизмом и полагала, что в их собственных интересах поддерживать и расширять власть фашистов. Более того, влиятельная группа дипломатов и политических лидеров демократических стран была глубоко убеждена и страстно веровала в то, что свобода рук, предоставленная Тройственному союзу на трех континентах, приведет к германско-японскому нападению на Советский Союз и что "цивилизация" будет тем самым "спасена от большевизма"". Именно неразумная политика "западных демократий", их упорное нежелание считаться с фактами "привели к тому, что отношения между Востоком и Западом были отравлены навсегда; они в значительной мере способствовали возникновению второй мировой войны, а затем и "холодной войны", а также современной атмосферы обоюдного недоверия и ненависти, грозящей еще более гибельными катастрофами в будущем"[157].

Согласно Кону, все 40 лет Советской власти — это период "застоя" в жизни страны. Кон вообще отрицает право России на современную историю с октября 1917 г. Шуман, детально исследовав последние 40 лет русской истории, не может отрицать "грандиозных и великолепных достижений России за 40 лет", позволивших ей преодолеть неимоверную разруху после гражданской войны, справиться с нашествием фашистов, быстро и без всякой помощи извне оправиться от ран, нанесенных второй мировой войной. "Индустриализация, — пишет, в частности, Шуман, — не какое-либо исключительное явление… Но СССР отличает то, что события, занявшие во всех других странах полстолетия или даже больше, заняли здесь какие-нибудь 10 лет. Больше того, индустриализация в Советской России была проведена без частного капитала и без всяких иностранных инвестиций (если не считать использования иностранных инженеров и технических советов), без частной собственности на какие-либо средства производства и без нетрудовых доходов или частных прибылей, достающихся обычно предпринимателям или удачливым вкладчикам. Накопление ресурсов, набор, обучение и распределение рабочей силы, накопление и вложение капитала — все это было осуществлено не посредством механизма цен и рыночной конкуренции, а посредством сознательно разработанных и осмотрительно выполненных национальных хозяйственных планов…

Потрясающий переворот в жизни людей может быть лишь весьма слабо отражен в следующих выводах: это смелое предприятие привело страну от неграмотности к грамотности, от нэпа к социализму, от примитивного земледелия к коллективной обработке земли, от преобладания сельского быта к преобладанию городского быта, от всеобщего технического невежества ко всеобщему овладению современной техникой"[158].

Наконец, последнее сопоставление. И коновские "Основы истории современной России" и книга Фредерика Шумана "Россия с 1917 года" изданы в одно и то же время — в 1957 г. Ганс Кон венчает свои "изыскания" констатацией "тяжелого экономического и идеологического кризиса", который якобы поразил лагерь социализма, и надеждами на то, что Россия и русский народ "возобновит, в конце концов, прерванный ход своей современной истории", вернувшись к "европейскому" образцу[159]. Фредерик Шуман другого мнения. "Вопрос о том, может ли "работать" такая система, удовлетворяя потребности, уже давно решен. На сегодня (и, насколько можно предвидеть, на бесконечное будущее) советская система обобществленного производства функционирует и будет функционировать великолепно"…[160]

По-видимому, иногда вынужденные, порой добровольные уступки Шумана антикоммунизму так и не смогли примириться с его объективностью ученого, ответственностью политического публициста и совестью человека. Сравнительно легко понять происхождение этих его уступок. Но можно только догадываться, какие трудности ожидают людей такого направления, которые ищут правду, но не фальсифицируют ее. Шуман мог хвалить Кона, он мог повторять некоторые идеи Кона, но писать в целом, как Кон, Шуман, к счастью, так и не научился. Он ошибался и ошибается, но после знакомства с его работами у нас сложилось убеждение, что он не прибегает к фальсификации[161]. Если Кона можно только разоблачать, то с Шуманом можно полемизировать. Более того, работы Шумана во многом разоблачают Кона.

Но, безусловно, самым лучшим свидетельством предвзятости последних работ Кона остаются его собственные ранние работы. Кон был не только современником, но и очевидцем событий Октябрьской революции — эти годы он провел в русском плену. В начале 20-х годов, вернувшись в Европу из Советской России, Кон написал книгу "Смысл и судьба революции"[162]. Надо сказать, что уже здесь он пытался объяснить "загадку" русской истории борьбой элементов "восточного" и "западного", углублялся под воздействием Достоевского и Мережковского в мистические тайны "русской души". Но вопреки своим учителям и негодной методологии Кон сделал в той же книге интересные фактические признания насчет значения и хода социалистической революции в России. Эти свидетельства тем более ценны, что и в те годы Кон не симпатизировал большевикам, он просто-напросто уважал объективные факты.

Вот простое сопоставление выводов и оценок нынешнего Кона с тем, что он говорил и писал 20–30 лет тому назад.

О характере Октябрьской революции

1923

Это "подлинная русская революция (wirkliche russische Revolution)"[218].

1957

Это "не революция, а контрреволюция"[163].

О закономерности Октябрьской революции

1923

"Я пытался доказать, что взятие власти большевиками осенью 1917 года не было случайностью, что они должны были взять ее от имени народа, что свершившееся здесь было плотью от плоти и кровью от крови народа, русского народа"[164].

1957

"Читателя надо предостеречь от предположения насчет того, что большевистский переворот был логическим или необходимым следствием современной русской истории. Напротив, он в очень большой степени был ее отрицанием, поворотом к прошлому"[165].

О предпосылках победы большевиков

1923

Уже в революции 1905–1907 гг. рабочие и крестьяне "проснулись к политической жизни, инстинктивно осознали необходимость европейской дисциплинированности, целеустремленности, методов работы… Образование начинает проникать в народ, пробуждается интерес к западным движениям. В то время как неудача действует угнетающе на усталую и издерганную интеллигенцию, она, напротив, оживляет совершенно пассивный до того народ, придает конкретные формы его надеждам, воспитывает его активность… Все идет навстречу новой попытке переворота, в котором на этот раз заложена возможность революции, как взаимодействия сознательного, целенаправляющего руководства интеллигенции с экономическими требованиями, с коренными представлениями масс"[166].

1955–1957

"Большинство представителей образованных классов трудилось над полной интеграцией России в Европу. Но их попытки разбились о тупость продажного правительства, а также отсталость и инертность масс… Массы не были подготовлены к конституционным свободам, многие интеллигенты исповедовали эсхаталогическую веру в революционный утопизм… Внезапное ослабление уз традиционной власти мобилизовало неевропеизированные массы, развязало силы, направленные мастерской и беспощадной стратегией Ленина к возрождению старого московского единства церкви и государства"[167].

О роли кадетов в русской революции

1923

Большевики были правы, полагая, что "либералы хотели лишить народ плодов его победы". Поверив в конституционную реформу, обещанную царем, "кадеты бросили революционное народное движение на произвол судьбы". Они больше всего "боялись масс"[217].

1957

"Либеральная партия, состоявшая из прекрасно образованных и патриотических граждан, могла бы вполне стать орудием преобразования русского самодержавия в режим законной свободы"[168].

О деятельности буржуазного Временного правительства

1923

Просвещенная буржуазия "боится расширения революции, господства массы и из осторожности берет на себя руководство. Берет не для спасения революции, а для спасения буржуазии… Народ боролся за свой старый лозунг: землю и свободу. Свобода была в суровых условиях войны равнозначна миру. Временное правительство с крупным помещиком князем Львовым во главе, состоящее преимущественно из представителей крупного капитала, таких, как текстильный фабрикант Коновалов, миллионер-сахарозаводчик Терещенко, откровенно выступает против мира и против захвата земли крестьянами. Все министры, включая Керенского, были до переворота монархистами… Но революционное правительство обязано своим существованием народной воле, оно не может устоять, если вступает с этой волей народа в противоречие… Естественная логика революционных событий последовательно берет свое. Революция родилась из войны и против войны. Буржуазное правительство, используя для обмана народа правых социалистов, намерено ее продолжать вопреки всякому разуму. Но слишком сильны иностранный капитал и совместные классовые интересы… Ничего существенного не происходит. Учредительное совещание не созывается, закон о национализации земли не публикуется, мир не заключается… К концу октября каждый знает, правительство Керенского в том числе, что большевики возьмут власть. Они — единственные, кто может совладать с хаосом. С удивительной легкостью и неотвратимостью совершается падение Временного правительства, подобно тому как за 7 месяцев до этого пал царский режим"[169].

1957

"Тем временем Дума пытается ввести революцию в организованные рамки и встать во главе ее. 14 марта она назначила Временное правительство. Его председателем был князь Георгий Львов, либеральный вождь земства, социальный реформатор с глубокой верой в доброту русских людей… Среди других знаменитых членов Временного правительства были Милюков — министр иностранных дел и Гучков — военный министр. Оба были решительными патриотами и националистами, желавшими продолжать до победы войну на стороне союзников, осуществить желанную для России цель — контроль над проливами и Константинополем. Но самой яркой личностью был во Временном правительстве молодой человек, Александр Керенский, адвокат и блестящий оратор, 35 лет, член партии трудовиков, воплощавший страсть и надежду революции… Немедленно после создания Временное правительство приступило к насаждению полной свободы в России… Но почва для этой свободы недостаточно созрела. Свободы должны предполагать сознание ответственности, массы же не сознавали, что свобода требует честной игры и учета интересов нации в целом. Для них свобода означала безвластие…"[170]

Ганс Кон разоблачает Ганса Кона. Обложка и одна из страниц ранней работы Кона, где он писал о предательстве народных интересов русской буржуазией и Временным правительством в 1917 г.

О роли "западных" влияний в период от Февраля до Октября

1923

"Союзники не только не оказывают помощи, но их господствующие классы, по природе враждебные революции, не имея элементарного понятия о событиях, роковым образом вмешиваются во внутренние дела, протестуют против национализации земли"[171].

1957

"В те дни усиливающееся проникновение западных идей помогло рождению нового царства политической свободы и демократического равенства, упразднению традиционного полицейского режима, появлению веры в способность обыкновенного человека самостоятельно мыслить и способствовать решению жизненных проблем нации"[172].

Ганс Кон о тактике большевиков в 1917 г.

1923

"Усиление большевизма не было плодом специальной агитации, а необходимым результатом развития событий. Большевики всего-навсего воплощали программу народа, в этом была их сила, их призвание. Только они свершили революцию, если под революцией понимать осуществление чаяний народа"[173].

1957

"Из тактических соображений Ленин никогда не колебался выставлять от лица партии лозунги, которые не выполнял. Эти лозунги обеспечили большевикам поддержку в России"[174].

О характере большевистского правительства

1923

"Впервые в истории здесь народ создал свое государство, как когда-то рыцарство создало феодальное государство, как буржуазия в эпоху французской революции создала свою республику. И пусть не говорят, что кучка политиков или даже тайная организация чуждых народу субъектов навязала это государство русскому народу. Какое непонимание истории!"[175]

1957

"Ленин учредил первое в истории тоталитарное правительство… Народ не хотел создания такого правительства… Ленин верил в решительные и безжалостные действия небольшой кучки вышколенных и дисциплинированных профессиональных революционеров, которые будут готовы в период кризиса навязать свою волю народу…"[176]

О свободе в большевистской России

1923

"Зреет новое чувство свободы человеческого достоинства, оно подобно тому, что навеяла эпоха Просвещения, но здесь оно проникает глубже, охватывает огромный круг людей"[177].

1957

"При Ленине Учредительное собрание погасло так же, как погасла всякая свобода в России"[178].

Об отношении большевизма к Западному миру

1923

Большевизм "в известном смысле пытается европеизировать Россию, дать ей упорядоченное правление, охватить научным просвещением сознание масс…

…Неведомые народы в глубинах и на границе Азии впервые в известной нам истории обрели собственную жизнь, европеизировались при этом, пришли в соприкосновение с существующей цивилизацией"[179].

1957

"Ленин смотрел на западное общество и цивилизацию, как на главного врага. Он не только повернул Россию против Запада, но и обратился к Азии за поддержкой в борьбе против Запада". "Отступничество России от союзников в марте 1918 г., когда столица ее была перенесена из Санкт-Петербурга, обращенного к Западу, обратно в Москву, означало растущее отчуждение России и Азии от Запада"[180].

Сравнение Гансом Коном буржуазных революций XVII–XVIII вв. с пролетарской революцией в России

1923

"В то время как французская революция была только европейским событием, русская все более вырастает в общечеловеческую. Большевизм — это шаг к общечеловеческому синтезу… Дворянство и буржуазия кажется исчерпали себя, их творческие силы иссякают… Новая грядущая эпоха, которую едва ли может сдержать новый Священный союз и плоды которой увидят только будущие поколения, заключается в освобождении четвертого сословия. Если задачей французской революции было освобождение третьего сословия, то ясно, насколько грандиознее масштабы русской революции. Дело идет о бесчисленных миллионах новых людей, о становлении и преобразовании целых народов. А с освобождением четвертого сословия начинается новое человечество: космос новых чувств, новых ценностей, новых дерзаний. Новая культура, о которой еще никто не может сказать, какова будет она, вовлечет в светлую сферу своего влияния миллионы прежде тупых и духовно забитых людей, множество затерянных и впавших в спячку народов. Все яснее будет вырисовываться единство человечества"[181].

1957

"Англо-американские революции XVII и XVIII вв. развились на основе единственных в своем роде английских традиций самоуправления и индивидуальной свободы. Они могли привести к постоянному расцвету законных свобод… Французская революция ввела символы нового культа свободы и прав человека и связала воедино три слова, выразивших суть новой цели демократии: свобода индивидуума, равенство и братство людей… Новые идеи проникли в Европу и даже в Центральную Россию… демократия впервые, казалось, была близка к завершению своей всемирной миссии освобождения всех классов и всех людей… Русская революция означала катастрофу, ибо арена ее находилась среди политически, культурно, социально отсталых европейских масс, там, где традиции свободы едва успели пустить корни"[182].

В 1922 г., когда еще немногие люди на Западе понимали смысл происходящих в России процессов, Кон, оценивая первые успехи большевиков на созидательном поприще, писал: "Здесь (в России) за последние годы сделано бесконечно многое"[183]. 35 лет спустя, когда всему миру стало ясно, как бесконечно много сделано в России, Кон решил… "закрыть" ее историю на Октябре 1917 г.

Не удивительно после всего сказанного выше, что и всю проблему "западного" и "восточного" национализма молодой Кон трактовал совершенно с иных позиций. В Европе, писал он, национализм уже выполнил свою историческую миссию и потерял моральный смысл. "На Востоке его можно расценивать в духовном и хозяйственном отношении еще как положительную и прогрессивную силу…"[184]

Борьбу СССР "против капитализма западных держав" Кон рассматривал в этой связи не как попытку отгородить Восток от Запада, Азию от Европы, а как событие, впервые включающее отсталые народы Азии в русло общечеловеческого единого социального прогресса[185].

Еще в 30-е годы Кон обличал фашизм и доказывал, что коммунизм — последовательный противник фашизма, прямая противоположность ему "по своим целям и всему мировоззрению". Ныне тот же Кон уверяет, что государство Аденауэра — это "свободный мир" с "демократической структурой", и заодно "доказывает", что фашизм и коммунизм — "одно и то же"[186].

Если бы "великому историку современности" было суждено издать полное собрание своих сочинений, ему пришлось бы немало потрудиться над переписыванием и вымарыванием своих собственных ранних работ — почти все знаки в них он сумел переменить на обратные! Раньше он стоял на распутье между мистикой и исторической наукой. Теперь мистика органически дополняется фальсификацией истории, препарированием не только чужих, но и своих собственных работ. Но зато если ранние исследования Ганса Кона помогали зарубежному читателю понять "смысл и судьбу" великой революции, то теперь о его последних "трудах" этого не скажешь. Эти труды оставят в совершенном недоумении зарубежного читателя, когда тот попытается понять, каким образом прежде отсталая и забитая Россия сумела встать во главе социального прогресса и повести за собой сотни миллионов людей, каким образом вышла на первое место в мире ее наука, как она оказалась способной поставить теперь перед собой задачу — выйти в течение ближайших 12–15 лет на первое место в мире по объему промышленного производства, обеспечить самый высокий в мире уровень жизни народа. Вряд ли разъяснят что-либо этому читателю коновские басни о "монголо-византийской традиции", "бланкистах-большевиках", "отгородивших Россию от Запада", экскурсы в историю панславизма, цитаты из Достоевского и Тютчева. Но кое о чем ему, безусловно, расскажут работы безвестного молодого историка Ганса Кона.

Итак, перед нами не ошибки на пути поисков истины, а преднамеренное искажение уже известных и самим же Коном открытых истин.

Ганс Кон, как показывают его труды, "эволюционировал" пока в одну определенную сторону — в сторону отказа от правды. Однако за каждую отдельную личность нельзя ручаться и Кон может еще изменить свои концепции в сторону их более тонкой и искусной маскировки или даже (что почти невероятно) в сторону отказа от лжи и клеветы. Но что бы ни случилось лично с Гансом Коном, можно вполне определенно сказать одно: сама тенденция, которую он представляет сегодня, явление более глубинного порядка, явление более устойчивое, она не может так просто исчезнуть из идеологической надстройки буржуазного общества, пока не перестроены его классовые основы. А кроме того, при всех возможных изменениях взглядов самого профессора его работы 40—50-х годов безусловно останутся классическим примером тех фальсификаторских тенденций, которые господствовали в США в эпоху маккартизма, которые господствуют там, к сожалению, и в наши дни.

Кстати, весь параграф "Ганс Кон против Ганса Кона" можно было бы озаглавить и по-другому: "Переписывание русской истории!" (Rewriting Russian History), как был назван вышедший не так давно в США сборник, доказывающий, что все развитие советской исторической науки — это просто-напросто замена одних положений другими — на злобу дня[187]. Среди "ревнителей" исторической правды выступают в этом сборнике люди, которые позавчера носили маску советского гражданина, вчера продались гитлеровским фашистам, а сегодня с почетом приняты в американской буржуазной науке. Набрав из советской же литературы критических замечаний в адрес некоторых советских историков, они пытаются выдать открытое исправление наших отдельных ошибок, борьбу за строжайшую объективность в марксистской науке за "отсутствие" в ней объективности вообще. Одним из эпиграфов к своей работе они взяли слова Вольтера: "Хорошо писать историю можно только в свободной стране". Слова, конечно, замечательные. Но сколько мы ни искали в американской буржуазной литературе ответа на вопрос, почему, например, Ганс Кон "переписывает русскую историю", все усилия наши оказались напрасными.

Но, может быть, Ганс Кон исключение в науке "свободного" Запада? Приведем еще пример, который наряду с коновским может быть также увековечен в качестве классического образчика "переписывания истории". В США в 1945 и 1956 гг. вышло два издания "Иллюстрированной истории России" (A Picture History of Russia). На одних и тех же страницах, но в разных изданиях, здесь можно прочитать следующее[188]:

Издание 1945 г.

"Ленин не поколебался… встретить насилие насилием…" (стр. 209).

"Национальная политика Советского правительства есть полная противоположность национальной политике царской империи" (стр. 227).

Санаторий для рабочих в Кисловодске, где они отдыхают за счет государства (подпись под фотографией на стр. 276).

Издание 1956 г.

"Ленин не поколебался систематически применять жестокость и насилие…" (стр. 209).

"Национальная политика Советского правительства есть хитроумное видоизменение национальной политики царского правительства" (стр. 227).

Санаторий для бюрократии, где переутомленная элита отдыхает за счет государства (подпись под той же фотографией на стр. 274).

Мы не нашли пока в американской печати никаких разъяснений по поводу этих и подобных им примеров, но зато узнали, что данное пособие издания 1956 г. — "наиболее полный, авторитетный и объективный труд". Вот как пишется и переписывается в "свободной Америке" история "тоталитарной России".