Мистер Монк и две помощницы

Глава 6. Помощница мистера Монка делает открытие

Глядя на мужские слезы, я всегда отвожу глаза. Но на сей раз не смогла себя заставить отвернуться.

Я откровенно пялилась на Тревора, изучая каждую стекающую по его щекам слезинку, каждую гримасу боли, каждое вздрагивание груди. Немного я видела плачущих людей, но все они обнажали в такие моменты душу. Это даже интимнее и откровеннее, чем секс.

Однажды я застала отца плачущим. Мне тогда было девять лет. Я направилась к нему в кабинет, чтобы показать свой рисунок с изображением нашей собаки. Дверь была не заперта, но что-то заставило меня остановиться и заглянуть в щелочку, прежде чем войти.

Папа сидел за столом в одиночестве, прижав руки к лицу, его плечи дрожали. Он убрал одну руку от лица, и я увидела изборожденную слезами щеку. И разглядела многое другое. Уязвимость. Страх. Стыд.

Он не заметил меня, и я ни словом не обмолвилась о том, что видела. Не узнала тогда, да и сейчас не ведаю, почему он плакал. Но никогда не забуду тот момент и свои чувства. Подобную неуверенность и страх я испытала лишь при землетрясении, когда твердая почва под ногами превратилась в желе.

Сидя в зале свиданий, я подумала, что папа чувствовал нечто подобное тому, что сейчас ощущает Тревор.

Посмотрев на мужа Шароны, я увидела лицо моего отца в пресловутый вечер. Нелегко подделать такие эмоции, если на вашем камине нет статуэтки «Оскара» или «Эмми».

Тревор плакал две минуты, может, три, и я заметила, что для него это непривычно и унизительно. Он взял себя в руки, сделав два глубоких вдоха и состроив гримасу. Затем оглянулся, не было ли свидетелей сцены, как его мужская сущность дала трещину, но в зале находились только я и охранники. А охранники если что и заметили, виду не подали.

Я не стала притворяться, будто не видела слез и уязвимости, которую они обнажили. Я не выдающаяся актриса.

Он вытер глаза рукавом джинсовой тюремной рубашки. — Я не убивал Эллен Коул, — сипло прохрипел он.

Впервые при мне упомянули имя бедняжки.

— Почему же ее вещи оказались в твоем грузовике?

— Меня подставили.

— Кто мог сделать это?

— Тот, кто огрел ее настольной лампой по голове, — ответил он. — Вот кто.

— Можешь назвать желавших ее смерти? — Разумеется, он не мог. Если бы мог, уже давно бы сообщил. Глупые вопросы, но умные в голову не шли. Я импровизировала.

— Нет. Я только косил лужайку, выпалывал сорняки и подрезал кусты, — обреченно всхлипнул Тревор. — Этим и ограничивались наши отношения.

— Почему же твои отпечатки остались по всему дому?

— Она постоянно просила меня помочь в разных мелочах. Не мог бы ты достать это? Поменяешь лампочку? Поможешь передвинуть комод?

— Она по возрасту старуха?

Он взглянул на меня. — Разве Вы ничего не знаете о деле?

— Честно говоря, нет, — призналась я. — Даже не знаю, о чем еще спросить.

— Ей около тридцати, она маленькая, с точеной фигуркой. Плюс она часто флиртовала, но я не реагировал. Я счастлив в браке. — Он вздрогнул, словно почувствовав физическую боль. — По крайней мере, был счастлив. Или думал, что был. Что Вы делаете для Монка?

— То же самое, что делала Шарона, — пояснила я, — но не столь хорошо.

— Откуда Вам знать?

— Потому что он хочет ее вернуть, — вздохнула я. Меня тянуло к откровенности с Тревором после его слез. — Почему же Шарона тебе не верит?

— Это самое худшее в случившемся, даже хуже пребывания здесь, — совсем скис Тревор. — Я негодяй, знаю. Я обманывал людей. Использовал их. Я всех разочаровал, особенно ее. Но я не виноват! Я не мог никого убить.

— Если ты негодяй, почему Шарона вернулась к тебе?

— Несколько лет назад я возвратился в Сан-Франциско провернуть небольшую аферу, чтобы снова сойтись с Шароной, — разоткровенничался он. — Мне было нужно показать моему богатенькому дядюшке, что я снова примерный семьянин. Он разорвал отношения со мной, когда Шарона ушла. Проблема заключалась в том, что на мне висели крупные карточные долги, и я позарез нуждался в его финансах.

— Он бы подумал, что деньги пойдут на Шарону и ребенка. Ты подло использовал их в качестве реквизита, — я покачала головой.

— Ага. Шарона поняла все в тот самый день, когда мы собирались вернуться на восток. Она отправила Бенджи к сестре, и когда я подъехал на грузовике, выложила все, что думает. Потом спросила, не хочу ли я позвонить Бенджи и рассказать, как я им манипулировал, или ей придется самой открыть ему глаза. Угадайте, что я выбрал?

— Ты вынудил ее саму делать это.

Он стыдливо кивнул. — Той ночью и ежедневно в течение нескольких недель я представлял их разговор и разочарованный взгляд моего сына. Это причиняло сильнейшую боль. Меня тошнило от себя. Я не мог смотреть в зеркало. Поэтому решил измениться.

— Что же ты предпринял?

— Я устроился на работу официантом и посудомойщиком, выплатил долги. После все деньги до цента посылал Шароне. Немного, но я хотел, чтобы она знала: я снова зарабатываю. Наконец, набрался смелости и позвонил Бенджи. Он не слишком обрадовался звонку, но я повинился в содеянном, попросил прощения. Я начал звонить каждую неделю, а потом и по два раза в неделю. В один прекрасный день мы с Шароной возобновили общение.

— Так одно привело к другому, — тихонько произнесла я.

— В этот раз я действительно больше всего на свете хотел, чтобы мы снова сошлись. И думал, Шарона убедилась, что я уже не тот парень, который разочаровал ее. А теперь Эллен Коул убили, и я обнаружил, что ошибался. Все ложь. Шарона не верила в меня по-настоящему. Она не знает, какой я. А это хуже, чем пилить меня, понимаете?

Я понимала.

Я прилетела в Сан-Франциско как раз вовремя, чтобы отвести Джули в пару местечек в нашем районе.

Когда мы вернулись домой, у нее в кармане лежал чек на тридцать долларов от «Пиццы Сорренто» и наклейка на гипсе. Любой, кто закажет пиццу и укажет, что узнал о ресторане, увидев рекламу на гипсе Джули, получит скидку в десять процентов. Если продажи окажутся высокими, Сорренто обещали оплатить и вторую неделю гипсорекламы (термин придумала Джули, и планирует его запатентовать).

Сделка не вполне устроила мою дочь. Она ошеломила меня познаниями об оговорке про скользящие цены во время переговоров. Если Сорренто наторгуют на пять сотен долларов, ее курс поднимется до пятидесяти долларов за две недели.

— Где ты научилась вести переговоры? — спросила я на выходе из ресторана. Ей заодно удалось выцыганить два куска пиццы, которые мы с удовольствием умяли по пути домой.

— Благодаря «Пан или пропал».

— Игровому шоу с лысым парнем и кейсами, набитыми деньгами?

— Отличное шоу, — пожала плечами Джули.

Теперь у нее появился стимул больше гулять, демонстрируя гипс. Уверена, она проведет агрессивный маркетинг ресторана «Пицца Сорренто» и в школе. Надеюсь, это не спровоцирует директора задушить бизнес в зачатке.

В конце концов, если Шарона отнимет мою работу, мы как-нибудь проживем на кусочках пиццы и рекламных долларах.