Миткалевая метель

Охлопочек-Отонышек

Все блага — от народа, от полей да от заводов. Как земля по весне травой покрывается, так и жизнь трудом украшается.

Слово у пословицы не из захудалого лубка и не из балаганного райка — оно из живого клубка. Клубок тот по всем дорогам за человеком катится.

Говорили, бывало: с голоду хоть вой, хоть плачь, но ступай в Орехово или в Киржач; был в селе горемычником, на чужой стороне станешь фабричником.

Да и чужая-то сторона в те поры была не добрее родной.

У нас за селом, как овраг-то перейдешь, прежде фабричка стояла. Так, небольшая, всего станков на восемь. Ткацкой светелкой называлась.

Богатый мужик Аплей Щипок ее построил. Восьмерых ткачей посадил за станки. Сам за подрядами катал в Юрьев-Польский к купцам Ганшиным, пряжу у них брал, а сработанный товар купцам сбывал.

Аплея в своем селе-то больше оплеванным звали. Бывало, особенно когда злой, плюнет через губу — обязательно плевок себе на бороду повесит. Так и ходит. Такой уж был Щипок, все так и норовит, как бы чело-века обидеть. И обманывал и обсчитывал. Ни во что народ не ставил.

Вот и ткал у него в той светелке дедушка Мирон. Мастер он был тик выделывать — это такой сорт ткани. И в мелкую и в крупную шашку, какой хочешь узор соткет. А зарабатывал уж больно мало. Сколько ни старался, а все он в долгу, как в шелку, у Щипка.

Однажды, по зиме дело было, ткет Мирон тик ряженый, торопится. Одной рукой бердо водит, другой — ременной погонялкой челнок шугает, перебрасывает со стороны на сторону, ногами подноженки под станом перебирает. На одну подноженку наступит — в основе половина ниток подымется; другая половина опустится — между нитями дорожка появится, по этой дорожке и катится челнок на маленьких каточках. Наступит Мирон на другую подножку — нити местами поменяются.

Дернул он посильнее ремешок-погонялку — челнок выскочил и вылетел в окно.

«Ладно, — думает Мирон, — рядок дотку, схожу найду челнок». Перед ним на полотне еще два челночка лежат: в одном — нитки красные, в другом — голубые.

Взял он другой челнок. Только было раз прокинул, и этот челнок, как на грех, на другую сторону выскочил, тоже в окно вылетел.

— Что за напасть нынче на меня… — погоревал Мирон.

Вышел он из светелки. Морозно. Сугробы чуть ли не по самую стреху 45. У окна стоит Аплейка Щипок, и варежки у него в снегу.

— Ты чего не ткешь? — крикнул Щипок на Мирона.

— Да вот челночки развеселились, выскочили…

— Ну, ищи. А не найдешь — смотри у меня! — пригрозил Щипок.

Искал, искал Мирон, все сугробы перерыл руками… Нет челноков. Вот беда-то на старую голову!

Щипок куда-то сходил и опять тут. Чванится, руки в карманы засунул:

— Эх ты, ворона старая! Ну, что теперь станешь делать? Только хозяина убыточишь. За эти два челнока я взыщу с тебя десятикратно. А потом вон, видишь, два стекла разбил челноками, — тоже взыщу.

— Мне и так есть нечего… Голодный сижу, — говорит Мирон.

— Потому и голоден, что лентяй ты! Почему же я сыт?

— А потому, что мои-то щи к тебе на стол ушли, — Мирон прямо в глаза ему.

И взлютился тут Щипок. С кулаками на старика лезет:

— Такой-сякой, смутьян! За эти слова всю твою бороду по мелкому клочку выщиплю!

Толкнул ткача.

Глянул Мирон горячо, но стерпел.

— Ладно, не трясись, я взамен этих двух выстрогаю, выточу четыре челнока, — утихомиривает он фабрикантишка деревенского.

— На что они мне твои-то, деревянные? Эка невидаль… Мои были железные, на каточках-поводочках. Железные покупай! Где хошь бери, хоть из-под земли доставай! — требует Щипок.

— И золотые купил бы, да моя-то трудовая медная копейка закатилась в твою семейку, — твердит свое Мирон. — Железа у меня нет, а прочного дерева, так и быть, добуду, сделаю не хуже твоих железных…

Прибрел Мирон домой за полночь. Старуха его, бабка Афанасьевна, за прялкой сидит, пряжу прядет с гребня.

— Что, старик, голову повесил? — спрашивает она.

— Новая беда, старуха, на нас с тобой: два челнока у меня нынче пропало. Опять мы в долгу у Щипка остались… Не Щипок ли плут ту потерю подобрал?.. Буду челноки строгать, — говорит он.

Сел старик на порог, стал мастерить. Режет он, строгает, точит, ниткой примеривает. Устал. Да и темновато в избе. Палец невзначай порезал, большая капля крови спелой земляникой упала на белый березовый шашочек.

— Батюшки, поилец, кормилец, что ты это наделал? Руку порушил? Как теперь пойдешь ткать? — испугалась Афанасьевна.

— Ничего, на живом-то заживет. Дай-ка мне щепоть болотной травки-сушеницы на закрепу да еще охлопочек на повязку, — просит старик.

Сняла старуха с гребня остаток кудели, проще сказать — горстку недопряденного льна, который уж не годится в пряжу, малехонький опрядышек.

— Вот тебе охлопочек, лечись.

Унялась кровь.

Старик положил охлопочек вместе с березовым отонышком-чурочкой в печурочку — такое боковое окошечко в печи.

Спать легли. Обоим не спится, не дремлется с горя. Тужат оба.

— Вот кабы, старуха, был у нас с тобой маленький внучек, уж он бы нам, старым, помог! Плохо нам с тобой жить. Замаял нас Щипок. Сколько ни работаем, а счастье все никак не найдет дорогу к нам в избу, — жалуется старик.

— Ох, дед, не заморозила бы нас зима холодом, не загнала бы нужда в гроб голодом, — охает старуха. Спина у нее разболелась.

Поговорили и уснули. А дверь в избенку у них и привычки не было на засов запирать — немного в избе добра: печь пустая да обгорелый сковородник.

Утром дед Мирон и говорит своей бабке:

— Ты знаешь, что мне привиделось во сие?.. Будто березовый отопок в печурочке за ночь пареньком стал. Нашим, стало быть, помощничком!

— Ну, где уж нам с тобой помощника дождаться, так и станем маяться…

Только это старуха промолвила, а на печке кто-то как чихнет! Дед — туда, а там, не мал не велик, лежит парнишка кудреватенький.

На стене, как раз над голбцем 46 сумка висит. Уж не забрел ли какой бездомничек?

— Эй, ночлежничек, вставай! Слезай с нами картошку в мундире есть! — зовет Мирон.

Проворно слезает с печки мальчонка, такой приглядыш пригожий.

Зато как не бывало охлопочка-опрядыша, не видно и березового отонышка…

Вот так гость!.. Румяненький, волосы, ни дать ни взять, — переяславский ленок — что волнисты, что шелковисты! А сам ростом мал, но складненький.

— Кто это тут у нас ночевал? — спрашивает старик незнакомчика.

— Это я! Ваш помощник, ваш заступник, ваш внучек! — раздается веселый голосок.

— Внучек? А все-таки кто же ты? — удивляется Мирон.

— Я маленький, удаленький, родился со смекалинкой! — отвечает малышок.

— Как же нам звать-величать тебя? — спрашивает дед.

— Так и будем звать — Охлопочек! — говорит Афанасьевна.

— А по батюшке?

— Отонышек! — улыбнулась бабка.

— Охлопочек-Отонышек, а что ты умеешь делать? — еще больше возрадовался старик.

— Все, что ваши мальчишки умеют, то и я умею. Могу дрова колоть, и лен полоть, и прясть, и ткать, и в горелки играть.

— Ну, живи с нами, только у нас больно голодно, — тужит старуха.

— Я сам себя прокормлю и вам добуду, — отзывается Охлопочек-Отонышек.

— Всем ты, парень, хорош-пригож, только вот росточком не взял, — говорит старик.

— Росточком-то? — усмехнулся малец. — Это так кажется, кто меня не знает. Стоит мне на мизинец вот эту пряслицу костяную надеть да в осколочек зеркальный поглядеть, где надо — до стрехи достану, а то захочу — не выше вот этого веретенца стану.

И правда, мал, да удал парнишка. Показывает он костяное колечко — пряслицу, точь-в-точь такую же, что на веретено пряхи надевают, чтобы легче прялось, чтобы прядево шло ровнее, и зеркальце — с ноготь, не больше оно. Не зря, знать, с собой такие вещички носит.

И стал он жить со стариком и старухой. Сшила ему Афанасьевна одёжку из чего пришлось, а много ли такому и надо? Шапку, варежки сладили, валеночки скатали. Спрял он себе нитку тонкую, длинную, скрутил из нее кушачок, стал этой ниткой подпоясываться.

— Сам ты, внучек, с перст, а поясок в семь верст. На вот покороче, — хлопочут около него дед с бабкой.

— Этот кушачок мне понадобится, — отвечает он.

Соседки, бывало, спросят бабку на улице:

— Откуда у вас мальчишечка, такой проворыш, взялся?

— Бог послал, да счастье помогло. Из березовой чурочки появился, а как — и сами не видели. Живая кровинка на лице гуляет, бел ленок кудри украшает. А что росточком не взял — не беда! Были бы хлеб да вода, придет срок — он свое возьмет.

С тех пор, что было и что не было в селе, во всей Симской волости, всё на Охлопочка-Отонышка валят. Понятно, добрые-то люди зря на него не наговаривают. А богачи-пустомели что бы худого ни баяли, все равно нашей чести не убудет. Люди-то любят Охлопочка-Отонышка. Чего не придумают, как только речь зайдет про Огонышковы похождения! Если люди того захотят — и через игольное ушко пролезет Отонышек, лишь бы себя и других в обиду не дать мирским захребетникам.

Повел старик Охлопочка-Отонышка с собой на ткацкую фабричку: мол, не возьмет ли Щипок внучка хотя бы шпульки мотать за копейку в день.

— Я, Оплюй Оплевыч, помощничка нажил… Вон какой приглядыш! Прими шпульничком, он смекалистый, — просит Мирон.

— Такого-то коротышку! Да на что он мне? Да что он умеет делать? В пряже запутается, — сплюнул себе на бороду Щипок.

— Я все умею делать, я в дедушку и в бабушку пошел, — не дается в обиду Охлопочек-Отонышек.

— Да ты, такой заморыш, вместе с шапкой гроша не стоишь! — еще пуще чванится Щипок.

— Мал золотник, да дорог, а то велик у купца сын, да голова-то как овин, и то непокрытый, — не сдается Охлопочек-Отонышек.

— Да ты моим сыновьям, дочерям и в подметки не годишься! Они у меня — умные и все благородного образования! А ты что? — гремит себялюбец Щипок.

— Нельзя, внучек, пререкаться, — шепчет дед.

— А коли ты больно умелый, то сначала послужи мне по дому, — решил Щипок. — Сделай мне три дела, а я погляжу, сколь ты ловок. Первое дело: съезди один на мельницу, пшеницы-невеянки намели. Второе дело: с бельников старых из лесу доставь на дрова березнику. Третье дело: с круглых прорубей бочку воды привези.

— Мы работы не боимся, был бы хлеб. Все сделаю! — обещал Охлопочек-Отонышек.

— А сделаешь ли? Сдюжишь ли?.. Да ты мою варежку не поднимешь, силы в тебе — как в мерзлом воробье, — подтрунивает Щипок.

Однако взял он Охлопочка-Отонышка в работники по дому.

Вот посылает Щипок веселого работничка пшеницу молоть. Охлопочек-Отонышек насыпал в мешок зерна. Мешок на санки-покатушки положил. А старший-то сын Щипка, красноносый Полиешка, собирается в гости, рысака запрягает в санки-обшивни с медными скобами, с бархатным сиденьем. Бубенчики подвесил, шапку заломил набекрень, сам насмехается над батрачонком:

— Охлопочек-Отонышек, куда спешишь?

— На меленку!

— Чего молоть?

— Невеянку!

— Кого кормить?

— Безделинку! — смело отвечает Охлопочек-Отонышек; сам садится верхом на мешок.

— Ну, ну, какой языкастый! Ты у меня не больно гордись… А то я тебе покажу! — злится недотепа Полиешка. — Дурачок ты, а не работник… Чего уселся на мешке? Думаешь, санки сами поедут?

— Может, у кого другого и не поедут, а у нас покатятся, — не унывает батрачок.

Полиешка кнутом стеганул белого рысака в желтых яблоках. Снег столбом взвился за санками-обшивнями. Тут и санки-покатушки сами покатились за большими санями. Охлопочек-Отонышек посиживает на мешке. У реки остановились покатушки, как раз около водяной мельницы.

Смолол Охлопочек-Отонышек пшеницу, снова сидит около дороги на мешке с мукой.

Пьяный Полиешка как полоумный гонит из гостей. Охлопочек-Отонышек подскочил к задней скобе, опять закинул за крюк бечевку со своего кушачка, а сам — прыг скорее на мешок. Покатились покатушки за коваными санями.

У Щипка под окнами Полиешка ползком ползет из саней. Охлопочек-Отонышек тем временем на плече мешок муки несет в присенник.

— Вот тебе, хозяин, и блины по аршину длины, а ты еще, не видав меня за работой, подбивал клин под чужой блин! — говорит Охлопочек-Отонышек, требует плату за работу.

— Нет, ты второе дело сделай, а я погляжу, — жадничает скопидомный Щипок.

На другое утро Охлопочек-Отонышек рано встает, острый топор берет за кушачок, вывозит из закутка санки-покатушки. А Хрисанфка, средний сын Щипка, собирается на охоту. Надел он шубу синего сукна, на шубе — сзади две светлые пуговки. Ружье взял, лыжи. Хрисанфка-то глупее Полиешки был; спал за двоих, пил-ел за троих, целыми днями на печи бока парил. Здоровый был парнище, а смекалки-то не спрашивай — какой-то недотепа.

Вышел он ко двору и тоже чванится, привередничает:

— Охлопочек-Отонышек, куда пошел?

— До бельнику!

— Чего рубить?

— Березнику.

— Кому служить?

— Бездельнику! — отчеканил батрачок.

— Ну, ну, ты не больно у меня дразнись!.. А то скажу тятеньке, он тебе за это все кудри выщиплет! — сердится увалень толстопятый Хрисанфка.

Охлопочек-Отонышек на санках сидит, к лесу глядит.

— Чего ты уселся, дурачок? Вези санки! — кричит Хрисанф.

— Подожду, когда сами поедут.

Вот идет, шагает здоровый Хрисанф по дороге, а за ним, скажем в полверсте, едет на санках Охлопочек-Отонышек.

Хрисанфу и ни к чему, что та прочная бечевка за крючок к его шубе прицеплена.

На опушке Охлопочек-Отонышек отцепился, нарубил березнику, сидит, ждет. Выскочил напуганный заяц — знать, от волка он удирал, — в бечевке-то и запутался, как в силке.

— Ну, что мне с тобой, зайка, делать? Гулять хочешь или мне на воротник?

— Гулять… Отпусти ты меня снова в лес!

— Я добрый! Так и быть, отпущу, только ты меня по лесу покатай! — говорит Охлопочек-Отонышек.

А Хрисанф тем временем в чаще выстрелил в волка. Убил наповал. Тут Охлопочек-Отонышек и подскакал на зайце; притаился за пеньком, дожидается, за уши заячьи держится.

— Что, попался, серый волчище! — наклонился Хрисанф над волком.

— Попался, только, охотник, ты мне не обрадуешься. Я тяжелый, я железный, до дому меня не доне-сеть, — говорит вместо волка Охлопочек-Отонышек из-за березового пенька.

— Не донесу, так волоком доволоку. Ты не знаешь, какой я сильный — не только волка, а воз дров на себе довезу! — хвастает Хрисанфка.

Накинул он на волка веревку и поволок по снегу.

Охлопочек-Отонышек на опушке привязал бечевку волку за хвост, посиживает на санках. Хрисанф и волка и дрова везет.

— Эх, и правда, волк железный мне попался! — пыхтит, отдувается Хрисанф.

Так и доехал на Хрисанфе Щипков батрачок.

На третье утро Щипок посылает Охлопочка-Отонышка за водой. Делать нечего, надо ехать. Вкатил он бочку на санки, привязал ее, чтобы не упала, в передок ковш на длинном черенище поставил, сам на бочку сел.

Выходит на крыльцо сварливая Палашка, дочь Аплея, большая, неповоротливая. Послали ленивую полоскать полотенца на прорубь. Бельевая корзинка у нее на руке, а крынка с горячей водой — в корзинке. И эта, не лучше своих братьев, вздумала почваниться над работничком:

— Охлопочек-Отонышек, куда поедешь?

— К проруби!

— А с кем поедешь?

— С бочкою!

— С какою бочкой?

— С беленькой!

— Кому вода?

— Бездельникам! — не побоялся Охлопочек-Отонышек сказать правду в глаза.

Пучеглазая Палашка набросилась на Охлопочка-Отонышка с вальком — все у нее замашки отцовские:

— Ах ты голодранец, батрачонок непутевый! Не смей меня называть бездельницей! Я не тебе чета, я богатая, я фабрикантова дочь!

— А я дедушкин да бабушкин внучек.

— А на чем ты за водой поедешь!

— Вот на этом ковше!

— Ну и глупый ты батрачонок… И всё бы на ковше за водой ездили! — засмеялась Палашка.

— А ну, ковш, давай обгоним ее! — кричит Охлопочек-Отонышек.

Щегольливая, чванливая Палашка сморщила нос и побежала под гору. И не видит, что за корзинку зацеплена прочная нитка. Только Палашка под гору, а мимо нее в обгон просвистели санки… Маленький водовоз сидит на бочке:

— Вот и обогнал на ковше!

— Что это у тебя санки везде сами ездят? — не поймет Палашка.

Она полощет на ближней проруби, а он воду черпает на дальней. Полную бочку налил, закрыл кружком и черпак впереди санок воткнул. Сам думать стал, как же ему бочку с водой ввезти в крутую гору.

Озябла Палашка, губы у нее посинели. Опустила она руки в крынку с горячей водой; сидит над крынкой, плачет:

— Ой, замерзну теперь! Ой, до теплой печки не доплетусь!

Охлопочек-Отонышек подкрался, спрятался за корзинкой.

— А зябнут на морозе только ленивые, — говорит он.

— Крынка, ты горячая, хоть ты скажи, как же мне согреться? — спрашивает Палашка.

— Очень просто — работой согреваются, — отвечает за крынку Охлопочек-Отонышек. — Ты сейчас в гору беги, да назад не оглядывайся: жарко станет. Да смотри, чтобы снова ковш тебя не обогнал.

— Ну да, так и дам несчастному ковшу обогнать меня, фабрикантову дочь! — Палашку обуяла спесь.

Ухватилась Палашка за корзинку, а дно ко льду примерзло.

— Корзинка, корзинка, что ты стала такая тяжелая? — спрашивает Палашка.

— А ты беги — я полегче стану. Торопись! Дома оладьи едят, в окна глядят, долго ли ты еще, — подсказывает корзинка.

Палашка понатужилась, оторвала ото льда, подхватила корзинку, побежала в гору. Тут и бочка с водой поехала. Охлопочек-Отонышек сидит на бочке, стучит палочкой о ковш:

— Ковшик, ковшик, быстрее вези — давай обгоним Палашку!

Оглянется Палашка и еще пуще семенит ногами:

— Ну да, так и позволю, чтобы меня пустой ковшик обогнал!

А сама и не видит, что нитка по снегу ползет, что сама она, здоровая, и корзину несет и бочку с ковшом везет.

Все три дела сделал умелый Охлопочек-Отонышек. Скряга Щипок выдал ему небольшое жалованье.

— А ты и впрямь, корешок, маленький, но умеленький. Пожалуй, я тебя в светелку посажу, станок дам, ткать будешь, а то там у меня Мирон-старик все челноки растерял.

Охлопочек-Отонышек забежал в лавку, купил хлеба, принес бабушке с дедушкой. Поужинали старики досыта в первый раз в жизни. Больно уж рады — поильца, кормильца, помощничка дождались.

Щипок поставил еще стан в светелке, только этот станок был поменьше. Наказывает он Охлопочку-Отонышку:

— Тки, да без прорех, без изъянов, а то с твоей кожи заплатки вырежу — порченое полотно штопать.

— Уж постараюсь, — не унывает маленький ткач.

Пошло у него дело на лад. Собрался Щипок ехать в Юрьев-Польский, повез фабриканту Ганшину сотканный товар. А когда собирал полотна, уж и так и этак повертывал ткань. Придраться не к чему. А все равно обругал Щипок ткачей: мол, плохо ткете.

Дед Мирон и шепчет Охлопочку-Отонышку:

— Маленький со смекалинкой, выручай нас. А то вернется Щипок из города и опять обманет: дескать, браковщик в конторе все наши хорошие товары забраковал. И опять нам — щипки да штраф от Аплейки.

— Не тужи, дед, я послежу за Щипком, — обещает внучонок.

Охлопочек-Отонышек пряслицу на мизинец надел, в осколок зеркальца поглядел и стал — не узнаешь его.

У Щипка был ременный кнут, а черенище у кнута полое — трубочкой. Охлопочек-Отонышек — так уж народ здешний сказывал — будто шмыгнул в черенище и посиживает. А может, и под сиденье спрятался.

Выехал в поле по бойкому тракту Щипок к большому торговому селу Симе 47, торопится поспеть в Юрьев к базару. Охлопочку-Отонышку базар-то не больно нужен. Щипок. — свое, а мальчуган — свое. Пегая кобыла и не знает, чьего же голоса ей слушаться. Щипок счел, что на лошадь норов нашел.

— Н-но! Волчья сыть, карусель мохноногая! — понукает Щипок.

Въехал в Симу, едет мимо трактира базаром.

— Но! Розвальня! — сам кнутом лошадь.

Кнут — хлоп! А черенище свое: тпру, стоп! Кобыла и не поймет: или ей вскачь бежать, или на месте стоять. Щипок лютует. Встал на мешки с товаром. Кнут — хлоп, а кнутовище свое: тпру, стоп!

Бранится Щипок: когда, мол, я на такой ленивой колоде доберусь до Юрьева? Скинул он тулуп, спрыгнул с саней, бежит стороной дороги и рубцует лошадь. Кнут — хлоп. А черенище: тпру, стоп!

Услышал Щипок, что будто черенище останавливает лошадь, бросил кнут под лыковый кошель с сеном:

— Ах ты, деревяшка! Вот домой приеду, я тебя в печке сожгу!

Кое-как доехали до старинного городка Юрьева-Польского. Солнце уже на полдни поднялось. Щипок воткнул кнутовище за санную скобу, сам — в контору к приемщику, мешки с товаром начал таскать. Охлопочек-Отонышек вылез — может, из черенища, а может, из сена, — сел на облучке и ножки свесил.

В окно ему все видно, что делается в конторе, а в открытую дверь все слышно, что там говорят. Браковщик, как ни придира был, но даже и он похвалил щипковских ткачей за мастерство. На этот раз ни гроша штрафного не загнал себе под ноготь.

— Вот этот кусок Мирон ткал, — объясняет Щипок.

— Не тик, а прямо шелк! — любуется браковщик.

— А это вот Васька ткал.

— Не товар, а серебро!

— А это вот работал мой новенький ткачонок.

— Не товар, а золото!

Сдал товар Щипок, полны сани наклал клубьев пряжи. Домой поехал запоздно. А ехал-то он пьяным-пьян — всю дорогу к штофу прикладывался. В поле лунно. Снег блестками мерцает. К волостному селу Симе подъезжает Щипок и вслух подсчитывает, с кого и сколько сдерет он штрафу ни за что ни про что. Не вынес Охлопочек-Отонышек такой несправедливости: как чихнет где-то рядышком — может, в черенище, а может, и в сене, — да и говорит:

— Нечестно живешь ты, Оплюй Оплевыч! Рабочий народ обманываешь.

— А ты мне что за указ? Да я тебя сейчас в канаву брошу! — рассердился скаред Щипок на совестливый кнут.

Не знает спьяну-то, кто там сидит, в черенище. Разозлился Щипок и бросил кнут на снег, вожжами погоняет лошадь и плетушку с сеном уронил с саней… А кнут встал, снег стряхнул с себя и за Щипком вдогонку:

— Посади, все равно расскажу ткачам про твои плутни!

Щипок стоит на санях, что есть силы лошадь вожжами хлещет, через плечо оглядывается… А кнут не отстает. Щипок мимо оврагов в объезд, а кнутовище мальчишкой стало, бежит по насту чистым полем напрямик.

Подъезжает Щипок к своей светелке — а уж кнут на пороге лежит как ни в чем не бывало. Ткачи за станками сидят, сказки сказывают. Охлопочек-Отонышек — румян, как мак — тоже за станком.

— Ах ты негодный кнутишка, ты уж здесь!

Щипок схватил кнут, в печку бросил, а самого из стороны в сторону шатает, перегаром винным несет от него.

— За что такая немилость кнуту? — спрашивает Мирон.

— Не твое дело… Захочу — всю светелку спалю!

— Твоя воля.

Стал Щипок ткачей рассчитывать. А сам злой, так волком и глядит.

— С тебя, Мирон, опять полтинник штрафу… Браковщик, знаешь, как твой товар ругал…

— Говорил: «Не полотно, а прямо шелк», — добавляет Охлопочек-Отонышек.

— Ты, вертушок, молчи!.. С тебя, Васька, тоже штраф! Ты знаешь, браковщик как твой товар хаял… — бормочет Щипок.

— Говорил: «Не товар, а серебро»! — опять кричит Охлопочек-Отонышек. — А про мою ткань сказал: «Не товар, а золото». И никакого штрафу на этот раз браковщик не взял!

— Ах ты смутьян! Кто тебя научил? От кого ты это услышал? Убью! Волосы выщиплю! — схватил было Щипок Охлопочка-Отонышка.

— Так это все слышали… Только сейчас нам твой кнут обо всем рассказывал, — отвечает маленький ткач.

Зло покосился Щипок на печку, а уж от черенища одни угольки остались. Не то что устыдился Щипок, но побоялся — на половину штраф сбавил.

А Мирону и на этот раз все равно ничего не причитается: он еще за потерянные челноки и разбитые стекла в долгу.

— Ладно, дедушка, не тужи, отработаем долг Щипку, — увещевает Охлопочек-Отонышек. — Я поменьше спать буду, побольше работать.

До полуночи ткали. Стали домой собираться.

— Пойдем, малышок, — зовет старик.

— Ты, дед, иди, а я здесь останусь. Немножко посплю да и за работу, — говорит Охлопочек-Отонышек.

— А где тебе поспать-то?

— Да хоть вот в твоем большом челноке — мне места немного надо! — смеется малышка.

Положил он горстку льна в изголовье, свернулся калачиком и заснул. Вторые петухи пропели — встал Охлопочек-Отонышек, выбежал на улицу, снежком умылся — и за стан. За окном большая луна ходит. Светлота, как днем.

Дед утром приплелся, а у мальчугана вдвое больше против вчерашнего соткано.

— Молодец, паренек! И впрямь ты маленький, но с большой смекалинкой. Полегче мне с тобой жить стало.

На вторую и на третью ночь — такой уж слух держался в народе — опять лег Охлопочек-Отонышек отдыхать в дедушкин челнок. А перед этим пряслицу на мизинец надел, в осколочек зеркальца поглядел. Уснул и не услышал, как ночью за чем-то пришел Щипок в ткацкую. Взял он со стана у дедушки большой челнок и в карман убрал. А в этом челноке как раз Охлопочек-Отонышек почивал. Проснулся он в глубоком кармане у Щипка, никак не поймет, куда попал, — как в яме, темно.

Щипок у себя в горнице бросил этот челнок в сундук. А в том сундуке еще два железных челнока лежат. На замок сундук запер и ключ себе на пояс повесил.

Охлопочку-Отонышку в щелку из сундука видно, что в горнице делается. Щипок в Симу собирается, к торговцу Шарину. Сел и уехал. Ходит Охлопочек-Отонышек по сундуку, никак вылезти не может. И инструментов с ним никаких нет. День сидит, второй томится. Щипка нет и нет.

Дед с бабкой горюют: не знают, куда пропал ночью Охлопочек-Отонышек.

Видит Охлопочек-Отонышек — на дне сундука сучок, словно черный коровий глаз, чуть не с чайное блюдце. И непрочно этот сучок сидит в еловой доске. Вот если бы его выковырнуть, то можно бы из этой ловушки уйти. Да, на беду несчастному, с утра и до вечера хозяйская дочь — дура Палашка — сидит на этом сундуке, обняла голову и воет:

— Папаня, скоро ли приедешь? Скоро ли мне каленых орехов привезешь?

— А во мне орехов полно всяких: и грецких, и вологодских, сырых и каленых, — вдруг заговорил сундук.

Так и подпрыгнула Палашка:

— Ну да, сундук, ты врешь?

— Это только купцы да фабриканты врут, а я, простой сундук, живу честно, — отвечает Охлопочек-Отонышек из сундука.

Приподняла Палашка сундук, тряхнула — челноки загремели, а она думает, что это орехи катаются.

— Да, и правда орехи… Сундук, научи, как мне из-под замка орехов достать? — спрашивает она.

— Научу. Ты сильная, сладко пьешь, много ешь, долго спишь. Подыми сундук, пошибче стукни углом — орехи сами и покатятся, — подсказывает сундук.

Палашка подняла сундук, стукнула углом о порог — сучок из дна вылетел.

— А где орехи? — стучит кулаком по сундуку дура.

— Нешто ты слепая? Вон орех покатился, а другой назад воротился; сначала этот разгрызешь, потом и другой возьмешь, — говорит сундук.

Схватила Палашка орешек… А это не орех, а сучок. Обиделась она на сундук:

— Ах ты обманщик! Ты сучками меня угощаешь… Я тебя в сени выброшу, больше не пущу к нам в горницу!

И выбросила сундук в сени. Сама к матери в спальню бежит, плачется, жалуется:

— Мамка-сударка, меня сундук обманул! Обещал орехов, а из дырки посыпались сучки.

— Полно, дурочка, молчи уж лучше, а то соседи услышат, засмеют.

Тем временем Охлопочек-Отонышек уже на фабрике.

Сел за свой станок и ткет вместе с дедушкой как ни в чем не бывало.

— Внучек, где ты пропадал?

— После, дедушка, скажу…

— А у меня и большой-то челнок уволокли. Теперь хозяин нас сживет со свету, — печалится старик.

— Я знаю, дедушка, где твои челноки лежат. Не горюй!..

Приезжает Щипок: челноки из сундука вынул, маслом смазал и на фабрику несет.

— Всю неделю из-за тебя, Мирон, по торговым городам ездил, челноки искал. Насилу нашел. Был и в Юрьеве, был и в Переяславле, был и в Суздале, был и в Ярославле. Придется тебе с внучонком за эти челноки еще поработать, — прикинулся доброй лисой Щипок.

Охлопочек-Отонышек и открыл вдруг эту хитрость:

— Ты не в Юрьеве был и не в Переяславле, ты не в Суздале был и не в Ярославле…

— Где же я их купил? Ты, что ли, мне их добыл? — закричал, замахал длинными руками Щипок.

— Ты их из сундука взял… Эти челноки дедушкины…

Щипок как пустит железным челноком в Охлопочка-Отонышка! Хотел насмерть убить, да промахнулся.

Прошло лето, а за ним осень зашумела ветрами. Снова ткачи сели за станки.

Чуть что — Щипок нападает на ткачей, а Охлопочек-Отонышек за них заступается. Вот раз и разбушевался Щипок, раскричался:

— Да я из тебя уши с корнями выщиплю! Я тебя сейчас же спроважу к уряднику, к самому земскому начальнику в Юрьев!.. Эй, Полиешка, Хрисанфка, ко мне на подмогу! У нас забастовщик объявился.

Прибежали здоровяки Полиешка и Хрисанф, схватили Охлопочка-Отонышка:

— Куда его, папаня? Самим загубить или к уряднику свезти?

— Везите в Симу к уряднику!

— А в чем везти его? Еще убежит такой вьюн!

— Там стоят у нас три корзинки с крышками, в которых шпули лежат. Посади в корзинку и вези! — приказывает Щипок.

Хрисанф притащил Охлопочка-Отонышка, бросил в корзину, а шпули забыл вытряхнуть. Завязал корзину веревкой, запряг лошадь, погнал в Симу; сидит на корзине, угрожает Охлопочку-Отонышку:

— Мы тебя, забастовщик, в тюрьме сгноим!

А Охлопочек-Отонышек пряслицу на мизинец надел, в осколочек зеркальца поглядел и не тужит: готов на отпор.

Прикатил Хрисанф к волостной управе, вносит корзину, поставил ее в темном коридоре.

— Господин урядник, мы с папаней у себя на фабрике забастовщика поймали!

— Ввести сюда! В кандалы заковать!

— Я его в корзине привез!

Урядник глаза вытаращил:

— Ты за кого меня считаешь? Что я тебе, куль с трухой?

— Ей-богу, господин начальник, энтот бунтовщик в корзинке! Он хоть и маленький, а страшный, я и то его стал бояться, — объясняет Хрисанф.

— У нас и такому пощады нет! А ну, давай его сюда! — скомандовал урядник.

Хрисанфка открыл корзину, а в ней одни шпули. Будто и следа не осталось от Охлопочка-Отонышка. Гремел, гремел шпулями, глупец…

— Пожалуй, я ошибся, не ту корзину второпях схватил. Господин начальник, уж не прогневайтесь, я к вечеру другую корзину с тем забастовщиком привезу… Он, наверно, там сидит. Уж мы его споймаем, закуем в кандалы!

Зло взяло урядника; пнул он корзину — покатились по полу шпули в разные стороны. Одна шпуля под стол закатилась.

Взлютился царский слуга, начал дверьми хлопать из комнаты в комнату:

— Прочь пошел, дурак! Что ты свои шпульки по управам возишь! Нам теперь впору с народом справиться… Вон, в больших-то городах кричат: долой царя, долой фабрикантов и помещиков… И до нас доберутся…

Кое-как подобрал Хрисанфка с полу шпульки, погнал домой.

— Папаня, я, знать, не ту корзину взял… А в Москве-то революция началась… — с испугу заплетается язык у Хрисанфа.

Сунулся в другую корзинку — нет в ней Охлопочка-Отонышка. И в третьей нет…

Так и засверкали, как у волка ночью, глаза у Щипка:

— Эх ты, чурбан осиновый! Он у тебя из рук убежал. Ну-ка, я сам сгоняю к нашему заступнику, господину уряднику… Подарок кстати отвезу.

Запряг тройку и погнал, как на пожар.

Уж вечерело. Урядник посадил у телефона солдата, сам в другую комнату спать пошел. У всех дверей поставил стражу с ружьями, наказал строго:

— Если вдруг появится маленький или большой забастовщик, хватать его или на месте стрелять!

А тем временем Охлопочек-Отонышек лежит за старым диваном. Конечно, он все эти приказы слышит, сам думает с радостью: «Ага, вы революции испугались! Рабочих боитесь! Ну, подождите, мы скоро со всеми пауками и трутнями расправимся!»

Хочется Охлопочку-Отонышку скорее вернуться на фабричку, рассказать всем, чтобы выше голову держали, не падали духом. Но как выбраться отсюда?

Осторожно вылез он из укрытия. На его счастье, солдат подслеповатый во всю ивановскую храпит. Охлопочек-Отонышек притаился. Видит, на стене ящик и какая-то трубка висит. Любопытно ему, что это за штука такая: дай-де, посмотрю; снял трубку, посмотрел, к уху приложил, слушает. Все ему слышно. А это переговариваются между собой по телефону московский губернатор с владимирским. Владимирский губернатор докладывает, что иваново-вознесенские ткачи бастуют, прокламацию напечатали. Охлопочек-Отонышек слушает да запоминает.

Ни свет ни заря подкатил к управе Щипок. В корзине у него куры квохчут, поросенок хрюкает — подарок уряднику. Охлопочек-Отонышек снова спрятался. Вбежал в управу Щипок и столам и стульям кланяется. Тут зазвенел телефон; урядник встрепанный бежит, трубку прикладывает к уху:

— Слушаю, ваше благородие! У телефона урядник Свистунов.

Затряслись руки у Свистунова. А говорит с ним по телефону вовсе не благородие…

— Что прикажете? — мямлит Свистунов.

— А вот что прикажу: убирайтесь все отсюда, пока мы вас не выбросили за шиворот! Долой всех захребетников!

Как ужаленный отскочил от телефона Свистунов.

— Что с вами, господин урядник? — подбежал к нему Щипок.

— Что со мной, то сделают и с тобой… Хотят царя вверх тормашками, фабрикантов с помещиками тоже… И нас с тобой туда же… На-ка, послушай!

Щипок приложился ухом.

— Это я, степенный гражданин Аплей Щипок. Какие есть в больших городах новости?

— Новости самые хорошие. Революция начинается! Фабрики — рабочим! Земля — крестьянам! Буржуям — крышка!

— А кто это говорит, приказывает? — недоумевает Щипок.

Взял он шапку в охапку, да и вон оттуда — торопится домой, спасать свое богатство.

Суматоха поднялась. У Щипка куры из корзины вылетели, кудахчут по проулку; поросенок в огород убежал. Фабрикантишка гоняется за ними.

Тем временем Охлопочек-Отонышек не зевал; выскочил, сел в возок и покатил по прямой столбовой, по каменной. Едет он от посада до посада, от села до села, на каждом прогоне коротку сходку собирает, народ оповещает, радует:

— Долой царя! Фабрики — рабочим! Земля — крестьянам! Буржуям — крышка! Подымайтесь, мужики, рабочим помогать, революцию делать!

И дальше мчится…

А тут к фабричонке человек подходит, посланец к крестьянам, мыслями поделиться с мужиками хочет.

Идет он ближе; смолкли мужики… Мирон из-под ладони приглядывается: кто же бы это? Вроде который-то из Отонышковых братьев. Отонышковых-то три брата жило: Илья-старшак — этот в Питере на заводе в кузнецах работал; средний-то Иван — в Ярославле на Корзинкинской мануфактуре; младший, Митрей, в селе жил. Да за решетку его урядник упрятал за непокорство. Было это за год до прихода к Мирону паренька-малышка. Осталась изба с заколоченными окнами.

— Илья! Друг ты мой! Ты ли это?! — признал всех первее Мирон односельца. — Откуда?.. Из Питера? С завода или с фабрики?

— Из Сибири, дедушка Мирон… С каторги…

— Скажи нам, Илья, что всего дороже на свете и как нам дальше жить-быть? Доткали нас, добили… Сил больше нет…

— Дороже всего на свете правда трудовая. А без революции нам правды не добиться. Ради рабочего дела, ради революции ничего не щади… Вот после стачки меня к черту на рога угнали, жену чахотка доконала… Был сынок у меня, но и тот, знать, сгиб — наверно, о голоду умер… И след его пропал… Но все равно мы от своего не отступимся!

Глядь, гонит к фабрике Охлопочек-Отонышек;

— Дедка, дедка, радость-то у нас какая!

Илья увидел мальца-удальца, глазам своим не поверил; шатнуло его от радости нежданной…

— Сынок! Корешок!.. Ты ли это? Узнаешь ли меня? — закричал Илья.

— Папка, мой папка!.. Дедка Мирон, вот мой папка, про которого я тебе украдкой рассказывал, чтобы урядник не знал, чей я и откуда! — закричал Охлопочек-Отонышек и на шее у отца повис.

А дед Мирон и тем уж премного доволен, что такого смекалистого мальчишечку приютил, сберег, родным назвал, погибнуть не дал.

— Подымай наше знамя алое! — дал команду Илья.

Старый ткач взобрался по лесенке на крышу фабрики.

Красный платок на белом березовом колышке взвился над светелкой. Со всех концов народ торопится на сходку к фабричке. По улицам шум, веселье идет.

Только в большом доме у оплевыша Щипка в этот светлый час, как тараканы по щелям, забились по темным углам Щипковы последыши.