Миткалевая метель

В горах, на камне сером, при дороге,

Сидик старик. Спокойный. Загорелый.

Большие, голубые, добрые глаза.

В руке костыль. У ног лежит собака.

Кто он, влюбленный в эти горы,

Землепроходец прежний или пилигрим?

И ящериц семья вокруг него резвится.

Такие смелые: одна по сапогу

Взбирается погреться на колено,

Другая на руке его свернулася в колечко

И малахитовым глазком загадочно смеется.

На нем под ремешок рабочая рубаха,

И брюки дудочкой заправлены за голенища,

И сапоги времен войны гражданской.

В лугу пасется врассыпную стадо.

А там дымятся заводские трубы.

На небе чисто. Ярко светит солнце.

Трава в логу по пояс — не прорежешь.

Наносит мятой. Пахнет иван-чаем.

В подоблачье парит недвижно ястреб.

И звуки жаворонка льются с высоты.

С цветов сбирая мед, хлопочут пчелы,

Звенят, как струны, около ушей.

Вон, над рекою, зеленеет роща,

Плес светло-цинковый льнет к берегу вдали.

А я иду дорогою кремнистой.

Как домны жаркие, теплынью скалы веют.

Мне тяжело, меня печалит что-то.

Мне горестно: я не нашел то слово,

Которое с мальчишества искал.

За ним я и отправился в дорогу.

Кто мне споет неслыханную песню?

Кто скажет сказ, как молодость, желанный,

С которым возвратился б я домой?

Ищу. Ищу. Все обрести надеюсь.

Хожу. Хожу. Путь труден и уныл.

А не найду — назад я не вернуся.

С пустой котомкой лучше при дороге

В краю чужом упасть и умереть.

Ковыльным саваном пускай земля укроет,

Под ветра шум пускай оплачет дождь.

Зима пройдет. А будущей весной

Валяться будет почернелый посох

И желтый череп. Сквозь него

Трава пробьется. Вспыхнут первоцветы.

И раздадутся вновь в просторах поднебесных

Залетных птах непорченые трели:

На песню права не отнять у птицы,

И птицу не заставить петь с фальшивых нот,

И хорошо, что птицы не фальшивят

И тем пример поэтам подают.

Прохожий остановится и скажет:

— Одно вчера взяла себе землица,

Другое нынче людям отдала.

Жизнь никогда не покорится смерти.—

Наклонится к цветку и не сорвет цветка.

А летом пчелы прилетят за медом.

И теплым медом в сотах я душистых буду.

Вернется пахарь из поля в полудень,

Чай станет пить в тени густых акаций —

И снова возвращусь я к жизни:

Вольюся в кровь его, и в мускулы, и в жилы,

Чтобы опять страдать, мечтать и мыслить.

Пройдет гусляр кремнистою тропою,

Увидев кости, петь заставит струны

О счастье, о любви. И оживу я в песне…

— Зайди, сынок! — я слышу мирный голос.

Зовет старик. Как не зайти к нему.

И на почтительный поклон он кротко

И дружески взглянул в мои глаза.

Я сел у ног его, а он сидел на камне.'

Собака ласково щеку мою лизнула,

Глаза зажмуря, разлеглась на солнце.

Мне стало хорошо, как будто я вернулся

В отчий дом к себе после скитаний долгих,

И светлый лик уральского Бояна

Хотелось навсегда запечатлеть.

На шелковистой бороде его играли блики.

Опершись локтями об острые колени,

Сидел он, грустный, с головой склоненной.

Его привыкшие к труду мозолистые руки

Висели в воздухе. И он спросил:

— Куда идешь? —

Я рассказал всю правду.

— Не пухом, а каменьями усеяна дорога

В страну чудес, в край лукоморский сказа.

Отважен тот, кто враз туда доходит,

Храбрец и тот, кто сгинет по пути.

Ты позабыл о крове и о хлебе,—

Он указал на сумку, — это всем дано…

Я угощу тебя моей целебной пищей,

Не будь которой, я б давно увял.

Засох, как корень, без дождя в пустыне. —

В глазах его «живинка» засветилась,

Что слову вещему простор и взлет дает,

Он встрепенулся, весь преобразился,

И вот повел правдивое сказанье.

А мне подумалось в те светлые минуты:

Сказанья этого был весь народ творец.

Он говорил, а я сидел и думал:

«Кудесник ты. Ты чародей. Ты маг.

Ты та пчела, что облететь успела

Все лучшие цветы и мед весь собрала.

А где ж мой сказ, тот, за которым вышел

Я с посохом моим в нелегкую дорогу?»

Спускалось солнце. Я молчал и слушал.

Кудесник встал. Окинул взором горы.

И горы как бы улыбнулися ему,

Готовые свои поведать тайны…

А я решил: — Ну что ж, вернусь домой.

— Нет, не домой! — вручил он свой мне посох,

Мой взял себе. — Ступай себе дорогой,

Куда шагал — в край многотрудный сказа.

Не путай, слышь-ко, сказ и сказку, братец.

У сказки-складки от Жар-птицы крылья.

Сказ ходит по земле за добрым человеком.

Куда ни устремится трудолюбец — туда и сказ.

На дно Урала, в лес, где выжигают уголь,

В молотовую, где грохочет гром железный,

И в Петербург — в казенные палаты…

Москва издревле мастерица сказов.

Москва словам, как рукодел алмазу,

Дает свою огранку и свеченье.

И лад московский не испортит песни.

Сказ медяницей юркой греется на солнце,

Под камнем этим — ключ к чертогам горным.

Владенья сказа не окинуть взглядом!

Сказ нить серебряную взял из рук у пряхи,

У челнока в светлице ярославской

Подслушал верхневолжские зачины,

А в Суздале и в Шуе были и новины.

Узоры слов из ситцевого царства

Весна-красна с ивановских лужаек

В Купалы день для сказа принесла.

У сказа под горой богатой Благодатью

Хранится книга, что всем книгам книга!

В ней буквы писаны не золотом, а кровью.

Перо из лебединого крыла прислал писцу

Сам вольный Стенька Разин. —

Пожав мне руку жаркими руками,

Ушел мудрец тропой, ведущей в горы.

И дальняя скала в лучах закатных солнца

Вставала, словно Медных гор хозяйка,

И украшалась облачной одеждой.

А звезды с неба падали к ней на фату.

И белый горностай точил о кремень коготь —

Не знаю для чего, не знаю для кого…

А я один остался на дороге пыльной.

Пойду в тот край, куда велел ведун.

Быть может, и ко мне когда-нибудь,

Как ныне я, причалит юноша усталый

Послушать сказ мой так, как я послушал,

И молвит вдруг: «Ну что ж, вернусь домой».

А я скажу: «Ступай своей дорогой!» —

И посох, мне врученный, подарю ему.