Митридат. Отважный воин, блестящий стратег, зловещий отравитель. 120–63 гг. до н. э.

Глава 4. Потерявшиеся мальчики

Опасаясь, что врагам во дворце удастся сделать с помощью меча то, чего они не смогли достичь с помощью яда, Митридат решил во что бы то ни стало защитить себя[127]. Было только две возможности. Молодой Митридат мог остаться в Синопе: ему пришлось бы слушаться своей матери-предательницы и надеяться выжить до тех пор, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы вырвать власть из ее рук. Или же он мог приступить к решительным действиям — именно такой способ посоветовал бы синопский философ Диоген. Рок Митридата, возвещенный оракулами и кометами, требовал выбрать второе.

Разрабатывая свой план, Митридат мог обдумать опыт персидского царя Кира, Александра и Митридата I — основателя Понтийского царства. Каждому из них пришлось оставить дом и семью на какое-то время перед тем, как достичь власти. Будучи в изгнании, эти цари стали более мудрыми, приобрели верных друзей, политическое окружение и любовь простых людей. Предводитель мятежников Аристоник также нашел убежище и поддержку в сердце Анатолии.

Слушая персидские предания о своих предках и читая труды Ксенофонта, Митридат мог отождествлять себя с Киром Великим. Враги Кира в детстве пытались его убить. В 13 лет Кир оставил царский дворец в Сузах и стал жить в Мидии, потом он вернулся и правил всей Персией. В насыщенных действием описаниях великолепных охот Кира на крупную дичь и других его приключений Ксенофонт рассказал и о том, как будущий персидский царь и его друзья учились полагаться на самих себя и принимать решения, вместе совершая отважные подвиги в нагорьях Ирана. В трактате Ксенофонта «Об охоте», написанном для молодых греческих аристократов, юный Митридат также мог найти увлекательные рассказы и практические советы. Совместная охота воспитывала в подростках из аристократических семей добродетель, навыки лидерства и военную доблесть. Ксенофонт не только во всех подробностях описал, как должен одеваться охотник, какое у него должно быть оружие и как преследовать добычу: великий греческий полководец говорил и о том, что тот, что блистает на охоте, обязательно станет героическим воином и командиром.

Герой Митридата Александр любил охотиться с друзьями: они расслаблялись, охотясь на кроликов и ласок, и доказывали свое мужество, убивая львов и медведей. Отважный и безрассудный подросток Александр славился тем, что рисковал брать на себя опасность как на охоте, так и в войне. Митридат, конечно, завидовал тому, что Александр мог уже в 16 лет по своей воле отправиться на битву, пока его отца не было дома. Позднее, в ходе семейного кризиса, Александр призвал своих товарищей и уехал в дикие области Иллирии, на дальний запад Македонской империи. Тут Александр и его друзья жили самостоятельно, добывая пропитание охотой. Когда отец Александра был убит, Александру пришлось действовать быстро, чтобы завоевать доверие македонской армии. Идеи подобного предприятия, такого, которое могло бы сочетать охоту и управление государством, начали формироваться в уме Митридата[128].

Если верить Юстину, Митридат «придумал отважный план, который требовал большого остроумия и упорства». Рассказ Юстина скуден, но весьма показателен: с самого детства основной целью Митридата было выживание. Он всегда опасался заговоров, прежде всего отравления, и укреплял свою позицию с помощью противоядий и атлетических упражнений. После кончины его отца (как говорит Юстин) Митридат и несколько его спутников исчезли из Синопы. В течение семи лет они не спали под крышей и жили охотой, разбивая лагерь в горах. Юный царь вырабатывал выносливость, охотясь на диких зверей пешком и убегая от них, когда они начинали на него нападать. Иногда (совсем как греческий супергерой Геракл) Митридат даже осмеливался помериться силой с опасными дикими животными, борясь с ними и убивая их голыми руками[129].

Юстин описывает деятельность именно такого греко-персидского аристократического «бойскаута», о котором с таким энтузиазмом писал Ксенофонт. Такими средствами, говорит Юстин, Митридат не только избежал покушений на свою жизнь, но также развил огромную силу и совершил удивительные подвиги выносливости и отваги. Проведя семь лет вдали от дворца (пишет Юстин в своей лаконичной манере), Митридат вернулся в Синопу, разобрался со своими врагами и начал царствовать.

К сожалению, немногословный Юстин — единственный дошедший до нас источник по этому важному периоду — времени между убийством отца Митридата примерно в 120 г. до н. э. до начала независимого правления царя примерно в 115 г. до н. э. Поскольку Юстин кратко пересказывал утраченный труд другого историка, Трога, в его версии некоторые события опущены, объединены или повторяются несколько раз. Если бы у нас только был первоначальный полный рассказ Трога! Некоторые современные историки, вынужденные иметь дело с такими неточными датами, совсем отбрасывают хронологию Юстина и указывают на то, что статуи и надписи, где восхваляется Митридат и его младший брат, воздвигались на Делосе в 116/115 г. до н. э., пять лет спустя после убийства их отца, когда Митридат якобы отсутствовал в Синопе. Однако царица Лаодика, конечно, легко могла поставить статуи и надписи от имени юных сонаследников, даже если сам Митридат и отсутствовал. На самом деле это могло стать умной пропагандистской мерой, чтобы противодействовать слухам, что пропавший царевич уже убит. В ответ сторонники Митридата могли выпустить монеты, где изображалась появившаяся при его рождении комета, когда он еще был в изгнании, чтобы все знали о судьбе, ожидавшей юного царя, и готовились к его неизбежному возвращению. Обе партии имели веские основания пропагандировать его образ даже в отсутствие Митридата[130].

Действительно, «семь лет» у Юстина — подозрительно мифическое число. «Семь» часто в фольклоре обозначает просто «много лет». Однако если убрать фольклорное украшательство, то в рассказе Юстина нет ничего особенно сенсационного или нелогичного. Нет ничего невероятного в том, что Митридат исчез после убийства отца. В Синопе он столкнулся с реальной опасностью; в эту эпоху есть много примеров, когда царственных детей убивали. Не приходится сомневаться в том, что наследник престола уехал с несколькими спутниками так, как это описывает Юстин (и, может быть, более детально описывал Трог). Мы не можем знать точно, сколько именно отсутствовал Митридат, но четыре или пять лет — разумный срок[131].

Что же произошло в течение этого, самого таинственного периода жизни Митридата — в годы между убийством его отца и днем, когда Митридат возвратился к власти? Дальше мы предлагаем вероятный сценарий того, как могло проходить добровольное изгнание Митридата, основываясь на известных фактах и обоснованных догадках.

Путешествие царя было не внезапной шалостью: оно должно было требовать месяцев тщательного планирования. Скрытный, творческий, смелый юноша, уверенный в том, что ему суждено занять место в истории, Митридат изобрел стратегию, которая воплощала в себе различные эпизоды из жизни его героев, а также включала его любовь к охоте. Наследник понтийского трона был окружен друзьями — ровесниками и чуть постарше; в их числе было и несколько аристократов, которым уже было за двадцать. Этот круг друзей воспроизводил ту же элитную свиту, которая окружала Александра и Кира.

Лучший друг Митридата Дорилай помогал ему воплотить план в жизнь. Его собственная жизнь также была под угрозой. Он был племянником полководца убитого царя (которого тоже шали Дорилай): поэтому юный друг царя также стал целью дворцовых заговорщиков. Можно представить себе, как два подростка шептались поздно ночью, решая, кому из товарищей по учебе можно довериться, чтобы те могли их сопровождать. Испорченный младший брат Митридата — Митридат Добрый — в их число не входил. По надписям на портретных бюстах, найденных на Делосе, мы узнаем имена некоторых из ближайших соратников Митридата в первое время его правления. Некоторые из них могли быть членами его свиты в молодости: например, Гай, сын Гермея, и Диофант, сын Митара, а также Гордий — каппадокиец, который стал особым послом Митридата.

Беглецы должны были быть в пути несколько лет, пока они не почувствовали бы себя достаточно сильными, чтобы обеспечить себе победу. Слишком большая группа людей могла привлечь внимание. Человек восемь — десять могли эффективно охотиться и добывать себе пищу. Митридат, видимо, излучал уверенность и ум уже в четырнадцати-пятнадцатилетнем возрасте, если у него оказались такие преданные спутники, которые согласились последовать за ним в изгнание. Ими двигали дружеские чувства и любовь к приключениям, но при этом они надеялись и на великую награду. Они знали, что товарищи Александра Македонского унаследовали его царство. У Митридата и Дорилая был другой мощный стимул — они спасали свою жизнь.

Итак, приблизительно составив план, Митридат стал без конца говорить про охоту: Юстин рассказывает, что царь «изобразил огромную страсть к охоте» перед тем, как испариться. Его отряд оставался в каждой экспедиции все дольше и дольше, не вызывая подозрений. Может быть, юноши запасали провизию и деньги в каких-то тайных убежищах во время путешествий, пока не настал назначенный день. Молодой царь мог требовать дополнительных лошадей для царской конюшни, если охота затягивалась надолго. На самом деле охота действительно была его любимым делом — царь был просто на ней помешан. Я могу себе представить, что к 118/117 г. до н. э. Митридат и его товарищи были готовы к бегству. Митридат мог сказать, что это особенная охотничья вылазка, чтобы отпраздновать его шестнадцатый день рождения и первый год пребывания мальчика-царя на понтийском троне.

Когда Митридат и его товарищи ускакали прочь той весной после пира по случаю дня рождения царя, на каждом был практичный костюм неяркого цвета (таковы рекомендации Ксенофонта — никаких ярко-белых или пурпурных одежд!). Юноши надели бурые туники, шляпы, короткие шерстяные плащи и высокие кожаные сапоги; на некоторых были персидские штаны (как и на самом Митридате). Предводитель отличался от остальных простой диадемой и тяжелым золотым кольцом-печаткой: на нем была царская печать Понта. У каждого из охотников была пара дротиков, посох и дубинка, лук и стрелы, меч и кинжал. Любимые собаки трусили рядом с грузовыми лошадьми, нагруженными подстилками, сетями для крупной дичи и инструментами, личными вещами (такими, как музыкальные инструменты, настольные игры, рыболовные крючки и т. п., а также любимые книги). У каждого из юных любителей приключений с собой была кожаная сумка, набитая монетами для приобретения самого необходимого и еды, а также для того, чтобы награждать жителей Понта. Деньги должны были понадобиться и на приношения в храмы[132].

Митридат мог запастись картой Понта и сведениями о горных цепях, реках и ручьях; городах и деревнях, укреплениях, храмовых участках; царских дорогах, небольших проселках и тропках через горные перевалы[133]. Охотники уже давно разведали свою первую стоянку — она была в целом дне езды. Мальчики небрежно попрощались с родными и друзьями; они вели себя так, будто собираются скоро вернуться, но знали, что не увидят близких еще несколько лет — если вообще увидят когда-нибудь.

На восходе отряд выехал на юг из врат Синопы, свернув средней дорогой через холмы в долину реки Амний. Западное ответвление дороги вело по скалистому берегу в маленькие бухточки Пафлагонии; восточная дорога шла по берегу в Амис. Горы и долины Анатолии идут с востока на запад. Перейдя через подножия холмов, охотники перебрались через Амний и повернули коней на юг, по старой Персидской дороге вдоль реки Галис. Справа от всадников вздымались поросшие лесом горы с хорошими местами для лагеря, чистой водой, изобиловавшие дичью. Однако они не хотели оставаться вблизи Синопы. По каменному мосту через Галис всадники продолжали ехать мимо крошечных деревень вдоль древней дороги. Первые ночи в пути были заполнены радостным возбуждением, смешанным с тревогой, когда они думали о величии своей задачи.

Наверное, они разговаривали о ядах, проезжая дорогу к крепости, которая охраняла шахты на горе Реальгар, где рабы падали замертво, вдыхая вредоносные пары синопской «красной земли». Это смертельное вещество — мышьяк, — возможно, убило и их царя Эвергета. Митридат хотел продолжать свои токсикологические исследования: ему так хотелось проверить свои новые зелья на месте. Чтобы прожить достаточно долго и достигнуть всех амбициозных целей, которые он ставил перед собой, царь должен был усовершенствовать свое противоядие.

Но сначала (помня о том первом, что сделал Александр после убийства своего отца) Митридат понимал, насколько жизненно необходимо завоевать доверие военных командиров своего отца в царстве. Многие могли считать его марионеткой могущественной матери и думать, что он вряд ли доживет даже до 20 лет. Ему надо было предоставить армиям Понта убедительное доказательство того, что Митридат VI Евпатор теперь является их вождем наделе, а не только на словах. Он должен был убедить их в том, что у него есть реальный план того, как вернуть себе власть в Синопе. Они должны были узнать, что Митридат должен принести царству славу и богатство, и победу — своим воинам.

В I в. до н. э. Понт и другие восточные земли Анатолии напоминали средневековую феодальную страну. Система дорог связывала основные города; небольшие дороги соединяли деревни, храмовые земли и наследственные поместья; было и много тропинок для лошадей и пеших странников. Замки и крепости охраняли стратегические пункты. Логичной первой целью Митридата была бы крепость Амасия, расположенная примерно в 150 милях (241,4 км) от Синопы.

На следующем большом перекрестке отряд Митридата дошел до реки Ирис и хорошо известного курорта под названием Фасемон; здесь путешественники сделали приношения богу-целителю Асклепию и очаровательным нимфам, которые, как говорили, резвились в теплых источниках. Отдохнувшие после приятного купания в целебных ваннах, юные всадники продолжали свой путь в Амасию. У них не было никаких причин избегать главных дорог: в Синопе еще не знали об их отсутствии. Близ Амасии они поднялись на холм, к Храму Зевса-Стратия (предводителя войск), где Митридат часто видел, как его отец приносит жертвы на высоком алтаре (Митридат почитал Зевса, как один из аспектов Ахурамазды/Митры). Возможно, и сам Митридат теперь в первый раз совершил эту церемонию. Руины алтаря вместе с надписями, посвященными Зевсу, можно увидеть и сегодня[134].

Власть царицы Лаодики распространялась на дворец в Синопе и, может быть, на несколько соседних городов. Друзья отца Митридата и его войска все еще контролировали укрепления Понта; они должны были приветствовать Митридата и его спутников. Обитатели хоры (сельской округи) остались верны убитому царю и его сыну, а Амасия была родиной семьи Дорилая. Историк Страбон расточает похвалы красоте и удобному стратегическому расположению своей родной Амасии — бывшей столицы (царская резиденция переместилась в Синопу примерно в 183 г. до н. э.). Плодородные долины хоры славились хлебом и зерном, а к северо-западу отсюда лежали богатые серебряные рудники.

Амасию охраняла неприступная крепость, притулившаяся на двух вершинах, связанных естественным скальным мостом. Подземные лестницы и множество тайных резервуаров позволяли этому форту переносить длительные осады (все эти черты архитектуры можно видеть в руинах Амасии и сегодня). Когда прибыл Митридат и его товарищи, воины показали царю тайные проходы и резервуары с водой, а также лежавшие вдали сторожевые башни, которые служили для сообщения с крепостью Амасия. Это были как раз те ценные сведения, которые нужны были Митридату, чтобы стать настоящим командиром армий Понта[135].

Страбон, писавший несколько десятилетий спустя после смерти Митридата, посетил все древние крепости Митридата. Он взобрался на древнюю каменную башню в Сагилионе в хоре Амасии, которая господствует над горячими источниками. В этой башне (как отмечает Страбон) был еще один большой резервуар, «некогда весьма полезный для понтийского царя». Однако по времени Страбона все тайные цистерны Митридата иссохли: они были забиты огромными булыжниками по распоряжению Помпея Великого после завершения Митридатовых войн[136].

Однако в тот ясный весенний день 117 г. до н. э., когда ветер разносил аромат яблоневого цвета, Митридат и его друзья взошли на башню Сагилион и стены Амасии, дабы осмотреть укрепления и восхититься видом. С высот, охватывавших Амасию с севера, они могли посмотреть вниз, на лишенную деревьев равнину вокруг озера Стифане в нескольких милях оттуда. У озера можно было различить Лаодикею, основанную матерью Митридата после убийства его отца. Она приняла займы от римлян — деньги, полученные от рабов и налогов, выжатых из Анатолии, — чтобы построить себе роскошную виллу у озера и замок Икизари на известковом утесе. Обозревая эту сцену, Митридат, наверное, не мог удержаться от улыбки. Его мать построила свой замок вблизи горячих источников и очаровательного озера. Она думала об удобстве в путешествиях и о развлечениях вместо того, чтобы выбрать место, которое легко было бы оборонять.

После завершения Митридатовых войн Страбон посетил озеро Стифане и сообщил, что оно буквально кишит жирной рыбой. Однако при Страбоне дворец Лаодики уже превратился в кучу щебня: он порос диким виноградом и его окружали поля пшеницы. Замок царицы опустел, но все еще стоял. Сегодня можно видеть замок Икизари (Кисари) близ деревни, которая сохраняет имя царицы на турецком: Ладик. Археологи обнаружили здесь бронзовые монеты, на которых выгравировано имя Лаодики: они были отчеканены в отсутствие Митридата. Эти находки и другие монеты, на которых отпечатано ее имя и портрет наряду с эмблемой Понта — звезда и полумесяц, говорят о том, что Лаодика считала себя законной властительницей Понта. Некоторые историки предполагают, что она даже хотела сделать Лаодикею новой столицей Понта[137].

Митридат избегал этого региона, который контролировала его мать. Но весь остальной Понт был усеян сотнями других крепостей, креплений, башен и сторожевых пунктов, где стояли преданные царю войска и «знатные люди из древних персидских родов, которые управляли своими замкнутыми владениями из скалистых замков глубоко в лесах»[138]. Они должны были приветствовать Митридата как своего вождя и давать ему провизию и новых лошадей. Митридат хотел посетить столько укреплений, сколько возможно, чтобы получить поддержку во всем своем царстве. Было также необходимо потребовать себе сокровища династии Митридатидов и сделать так, чтобы золото и серебро, которые хранил его отец в этих изолированных замках годами, было в безопасности. Завоевав доверие гарнизона Амасии, Митридат должен был получить информацию, необходимую для дальнейшего путешествия, и более подробные военные сведения о скрытых сокровищах, арсеналах и малоизвестных дорогах через горы.

Если сведения о деятельности римлян достигли Амасии, Митридат, наверное, мучительно размышлял об имперских планах на Западную Анатолию и о том, что его мать согласилась на них. Лаодика позволила римлянам занять Великую Фригию, которую римский сенат подарил его отцу после мятежа Аристоника и «граждан солнца». Примерно в 116 г. до н. э., пока Митридат еще был в изгнании, отряд из десяти римских официальных лиц прибыл в Синопу, чтобы организовать передачу этой новой провинции. Царица Лаодика увела понтийскую армию из Фригии и распустила войска своего царства. Она также посоветовала своей дочери, Лаодике Старшей, царице Каппадокии, стать союзницей Рима. Его мать продавала великие достижения, полученные в царствование отца Митридата[139].

Одним из важных ключей к завоеванию лояльности понтийских армий было продемонстрировать преемственность царской династии. Например, Александр посетил гробницу Кира Великого, поскольку хотел, чтобы его считали следующим истинным царем Персии.

Чувства Митридата, наверное, обострились, когда он и его друзья посетили мавзолей его царственных предков в Амасии. Пять величественных гробниц царей Понта были вырублены в скалах высоко над рекой — в соответствии с древними иранскими и анатолийскими погребальными обычаями. Этот великолепный некрополь и красивые стены крепости на акрополе Амасии — самые впечатляющие археологические памятники во всем Понте. В 2002 г. археологи открыли внутренние лестницы и туннели, которые связывали гробницы с замком наверху. Одна из надписей указывает на место упокоения деда Митридата — Фарнака I. У каждой гробницы была терраса, усаженная дикими цветами. Согласно зороастрийским верованиям, личный огонь царя после его смерти rас, но его xvarnah (дух) мог все еще витать над костями, погребенными в мавзолее. Если духи предков Митридата все еще были рядом, то, конечно, они улыбались смелым планам юноши избежать убийства и отомстить за гибель отца[140].

Теплый прием в Амасии поддержал в Митридате уверенность в себе и энтузиазм его товарищей по поводу их великого приключения. Поклявшись вернуться тогда, когда в Амасии созреют прославленные золотые яблоки, Митридат отправился дальше, по реке Ирис, остановившись в другой крепости своего отца — Дадасе, расположенной на высоком утесе над деревней Газиура. Из Газиуры дорога вела на запад, к Зеле, которую защищала еще одна крепость — Скотий. В Зеле был большой храмовый участок, основанный несколькими столетиями раньше скифскими кочевниками: он был посвящен персидской богине Анахит. Если мальчикам из Синопы повезло и они прибыли во время ежегодного праздника, то они, наверное, смогли присоединиться к толпам опьяненных мужчин и женщин, одетых в скифские платья — вязаные штаны с узорами в виде зигзагов, кожаные туники и шапки с кисточками, — и, как говорил Страбон, они «обезумели от пьянства».

После Зелы мальчики вернулись на восточную дорогу, пересекли мост над Ирисом, чтобы посетить и другие крепости в Дазимоне и Талавре. Отсюда они могли заехать на юг, к реке Галис, направляясь в Каппадокию. При каждой личной встрече с полководцами своего отца Митридат получал их заверения в поддержке и обеспечивал свой контроль над своим наследством. Клады монет и сокровищ, спрятанные в каждом из этих фортов, окажутся очень важными для Митридата в грядущие годы[141].

Когда листья начали становиться багряными и золотыми, Митридат повел свой отряд на север, к ласковому морскому берегу: это было прекрасное место для того, чтобы провести там первую зиму. Дорога пролегала мимо Кабиры, укрепленного дворца древних царей Понта. Расположенное в стратегической точке на реке Ликос, это место, отличавшееся дикой красотой, легкое для обороны, произвело огромное впечатление на юного Митридата. Страбон отметил, что дворец был окружен густо поросшими лесом горами, где водилось множество дичи.

Одним из самых впечатляющих мест вблизи Кабиры был источник на высокой скале над рекой в нескольких милях к северо-западу, который струился круглый год. Источник бил мощным водопадом, который катился каскадом по отвесной скале в глубокую пропасть внизу. Рядом с укрепленной царской резиденцией в Кабире было и большое святилище, посвященное анатолийскому лунному богу Мену и лунной богине Селене. В храме, основанном Фарнаком I, цари Понта традиционно приносили свои священные клятвы, призывая Мена и моля даровать им здоровье, безопасность и процветание. Синопских юношей восхитило изображение бога, который держал дротик, сидя на коне; за плечом у него был молодой месяц[142].

Из Кабиры Митридат мог решить поехать непроезжей извилистой дорогой по горам к Черному морю. Страбон описывает эту область с ее стадами газелей и полями зерна, виноградом, грушами, яблоками и орехами; их было так много, что человек мог собирать себе плодов на пропитание круглый год. Страбон даже говорит о глубоких коврах мертвых листьев, на которых путники могли устроить себе ночлег. Продолжая странствие по узкой прибрежной дороге к востоку, всадники из Синопы повторяли путь, по которому прошел Ксенофонт и его 10 тысяч греческих наемников, а также сам Ясон и аргонавты. Исследовав скалистый берег, группа нашла скрытые пещеры, куда заходили пираты, грабившие черноморские берега. Дорога исчезала, переходя в каменистую тропку в дальней хоре Трапезунда — города с великолепной гаванью. Из Трапезунда дорога шла к югу, через перевал Зигана в верховья реки Евфрат и в Армению. На северо-восток оттуда лежала Колхида — «легендарная земля золота, ядов и колдовства». Вдали высились неприступные Кавказские горы, а за ними — бескрайние степи Скифии[143].

Когда их кони пробирались по прибрежной тропинке, Митридат заезжал в крепости в Сиде, Фабде, Хабаке и Фарнакии. Здесь жители деревень зарабатывали себе на жизнь, добывая серебро и цинк и ловя тунца. Визит юного царя был огромной честью для каждой деревушки: селяне чествовали царскую охоту рыбой, хлебами и вином. Тремястами годами ранее Ксенофонт и его армия были столь же гостеприимно приняты предками жителей. Когда Митридат и его друзья прибыли в Трапезунд, они, наверное, вспомнили, как воины Ксенофонта, тосковавшие по дому, кричали от радости, наконец увидев здесь Черное море.

В ходе этих путешествий Митридат познакомился со своими будущими подданными, с природными ресурсами и географией своего царства, с его плодородными долинами, гаванями и крепостями в величественных горах. Он и его юные спутники столкнулись с опасностями и трудностями; они всегда были настороже: им угрожали и внезапные бури в горах, и множество видов диких змей, и свирепые волки, кабаны и медведи. Другой опасностью были изолированные народы и их смертельные травы. В горах Понта и Армении, где было множество шахт, где добывали серебро, цинк, олово и железо, обитало множество «странных первобытных народов» — париадры, санны, бизеры, керкиты и мосинеки (назовем лишь некоторых из тех, кого перечисляет Страбон). Митридат с его способностями к языкам мечтал встретиться с этими экзотическими народностями и проверить, удастся ли ему объясниться с ними. Местные шаманы должны были знать редкие яды и тайные противоядия. Может быть, лучники откроют тайные рецепты ядовитых стрел? Ядовитая чемерица, белладонна и голубой аконит пышным цветом цвели в долах и на склонах гор. Путешественникам нужно было быть уверенным, что их лошади не наедятся этих ядовитых трав. Митридат тщательно собирал образцы, делал заметки о свойствах растений и противоядиях.

Мальчики, наверное, и раньше уже экспериментировали со стрелами, наконечники которых были намазаны чемерицей: ими пользовались галлы и другие племена для охоты на кроликов. Эта техника прекрасно работала, если только быстро срезать отравленное мясо с раны. Галлы носили с собой противоядия на тот случай, если сами поранятся стрелой (как и скифы). Митридат надеялся однажды встретиться и с соанами — племя в дальней Колхиде, которое славилось своим ядом для стрел. Страбон писал, что один чудовищный запах соанской стрелы, пролетавшей мимо головы, мог убить человека!

Мосинеки («племя башен») были, как и все горцы, «совершенно дикими» и даже «превосходили в этом смысле прочих» (по крайней мере, так считал Страбон). Они питались каштанами, маринованной рыбой и мясом диких зверей; «люди башен» выдалбливали из дерева каноэ, сражались деревянными боевыми топорами и копьями и строили на деревьях дома на помостах в густых лесах рододендронов на горных склонах у моря. Ксенофонт, который провел свои 10 тысяч воинов через их территорию, сообщает, что это племя выбирало «царя», который должен был играть роль судьи. Это «царь» был пленником на самом высоком помосте. Если его суждения людям не нравились, то племя могло уморить его голодом. «Люди башен», как рассказывал Ксенофонт, любили заниматься сексом прилюдно, и на бледной коже мужчин и женщин (и даже детей!) было множество татуировок: «Они были покрыты разноцветными узорами из всевозможных красивых цветов». Люди башен с враждебностью встречали чужаков и были печально известны тем, что нападали на ничего не подозревавших путников, спрыгивая на них сверху, как обезьяны-убийцы, из своих башенок-«мосин». Наверное, именно так Митридат и его друзья познакомились с ними. Каким-то образом Митридату удалось привлечь на свою сторону этих воинственных людей: «племя башен» оказалось важным союзником в последних Митридатовых войнах[144].

Когда пришла весна, «пропавшие мальчики» из Синопы повели своих коней по «американским горкам» в горы и исчезли в холодных горных лесах, где последние снежинки осыпались с вечнозеленых ветвей. Вопя от восторга, подростки отпраздновали первую годовщину своей свободы, когда они стали жить своим умом — как Робин Гуд и его веселые стрелки в Шервудском лесу. Они с нетерпением ждали будущего, бросая вызов любым властям, которые могли быть связаны с предателями, оставшимися в Синопе, и планируя свое триумфальное возвращение.

Жуя миндаль, фисташки, каштаны и сушеные фиги, которые они собрали в нижней части нагорья и подражая суровому образу жизни старика Диогена, жившего на «подножном корму», мальчики срезали нежные зеленые ростки весной и летом. Вспоминая о том, как юный Кир наставлял своих спутников несколькими столетиями раньше в Персии, Митридат заявил, что чистая ледяная вода из растопленного снега — лучшее средство для утоления жажды и что сама земля — самое лучшее ложе. Золотые груши, dziran (абрикосы) и сливы созрели за несколько месяцев. Уходило лето, и юноши с удовольствием ели дикие вишни, которые растут в Понтийском царстве и в степях, и сушили их впрок. Отряд Митридата, может быть, встречался с селянами, которые учили их, как делать из молока кобыл творог с помощью вишневого сока и получить освежающий сбродивший напиток, так нравившийся скифским кочевникам. Вишня как будто бы облегчала тяготы их энергичной жизни на природе — и действительно, вишневый сок приносит облегчение от мышечных болей.

Проходили недели, месяцы, а потом и годы. Отряд Митридата охотился на зайцев, газелей, диких козлов, оленей, вешая трофеи своих охот на ветви дерев, как приношение местным богам. Рыбалка в древних озерах и реках помогала им разнообразить стол. Юноши постарше показывали свою ловкость: они делали искусственных мушек — наживки, искусно привязывая перья к рыболовным крючкам: это была новая техника, изобретенная в Греции столетием раньше. Однажды охотники даже убили понтийского бобра и поспорили, что съедят яички, которые якобы укрепляли мужскую силу. Все опасались диких львов и медведей, которые все еще бродили там — совсем как в славные дни Геракла[145].

Мальчики набирались уверенности и ловкости и начинали искать более опасной дичи. Самые опытные охотники хвастались тем, что брали свирепых диких кабанов. Охота на кабана была обязательной проверкой на мужественность в Македонии при Александре: только тот, кто лично убил кабана копьем (без сети), считался настоящим мужчиной. Вспоминая о великолепных кабаньих охотах мифических героев Греции (и одной героини — Аталанты), юноши задавались вопросом: неужели правда, что чем больше злится кабан, тем горячее его клыки? Старые охотники говорили, что раскаленные клыки могут опалить шерсть охотничьих собак.

Ксенофонт рассказал о том, как греки охотились на кабанов. Размахивая 9-футовыми (3-метровыми) боевыми копьями с 15-дюймовыми (40-сантиметровыми) лезвиями, снабженными перекрестьем (чтобы насаженный на копье зверь не смог приблизиться к охотнику), Митридат и его друзья, возбужденно крича, преследовали зверя, пока не загоняли его в угол. Осторожно мускулистый, отважный царевич подходит к зверю. Если он промахнется, то отчаявшийся зверь нападет: тогда обольются кровью и люди, и псы. Митридат убивает зверя точным ударом копья, и в этот вечер его отряд ест царский ужин[146].

Однажды ранней весной близ Трапезунда, оставив своих новых друзей, «людей башен», отважные путники проехали через пышные заросли фиолетовых, розовых и белых цветов рододендрона. Они узнали, что ядовитый сок этих деревьев делает стрелы смертоносными. Вдоль извилистой тропинки в лесу они заметили множество ульев диких пчел; восковые соты сочились соблазнительным медом. Митридат, не перестававший думать о токсикологических экспериментах, вспомнил предупреждения «людей башен» — не есть мед в этих прекрасных лесах. Но что за «вкусный» парадокс — сладкая отрава! Внезапно он понял, почему вся греческая армия Ксенофонта внезапно лишилась сил и не могла встать три дня после того, как греки вкусили дикий мед Трапезунда. Ксенофонт пишет, что для него было загадкой, почему все его люди распростерлись на земле, оказавшись совершенно беззащитными в незнакомых местах.

Митридат порадовал своих друзей мрачным описанием у Ксенофонта мощного воздействия нектара рододендрона[147]. Мальчикам стало любопытно, и они решили познакомиться с предметом поближе: мед оказался жидким и текучим, красноватым, горьковатым — ничего похожего на золотистые медовые пироги, которые подавали на пирах в честь дня рождения у них дома. По пальцам у них течет темная жидкость. Слегка попробовали — кончик языка защипало… Митридат бросает друзьям вызов на адское соревнование. Он будет судьей. Кто сможет съесть больше этого меда, и у него при этом не будет заплетаться язык, не будет спотыкаться, как пьяный, не обделает штанов и, наконец, не умрет?

Несомненно, были и другие состязания: Митридат хладнокровно увеличивал свои научные знания о ядах и противоядиях, а молодые люди проверяли свою доблесть. Они получали уроки верности, работы в команде, доверия и лидерства, а также практические знания. Насколько далеко можно выстрелить стрелой или метнуть дротик? Сколько стадиев (8 стадиев = ок. 1 мили) можно проехать за день? Кто может вынести больше укусов шершня? Какое самое лучшее лекарство от укуса змеи? Как быстро ты побежишь, когда за тобой будет гнаться разъяренный медведь? Состязания показали, кто лучше всех читает стихи Гомера, цитирует поэзию, борется, сражается в тренировочном бою, лучше плавает. Мальчики на спор бегали, устраивали скачки и бесчисленное множество других состязаний на спор.

Это был отряд энергичных и спортивных мальчиков-подростков: они радовались своей свободе, искали опыта и приключений. Какова была их сексуальная жизнь во время этих лет, которые они провели наедине друг с другом? Некоторые из юношей в этой группе были парами любовников — в традиционном стиле греческой аристократии. Другим нравились бисексуальные отношения, что напоминало хорошо известные наклонности Александра Великого и его македонских товарищей, а также многих римских аристократов эпохи Митридата. Однако у персов таких традиций не было, если верить греческому историку Геродоту: он считал, что персы научились терпимому отношению к гомосексуализму у греков. Римские историки отмечали (с удивлением, учитывая, что у них были учителя-греки), что Митридата привлекали только женщины, но никогда — мальчики или мужчины. Другие юноши его круга, возможно, разделяли эту интересную «причуду»[148]. Однако где же молодой Митридат и его друзья находили сговорчивых девушек в сельской местности Понта?

На пирах своего отца Митридат, Дорилай, Гай и их школьные товарищи, конечно, слышали, как мужчины хвалятся своими сексуальными подвигами в некоторых печально известных храмовых святилищах Анатолии. Они были посвящены культам ближневосточных богинь любви (Милитты, Ма, Энио, Анахиты и Беллоны). В богатых храмовых комплексах были обширные участки священной земли, и там служили тысячи жрецов, жриц и рабочих. В Понте верховный жрец обладал огромной властью: единственным, кто стоял над ним, был царь, назначивший его.

Огромное богатство храмам приносила священная проституция — хорошо известная, но малопонятная нам древняя практика. В Понте, Каппадокии, Армении, Вавилоне, Лидии и некоторых других древних культурах было обычаем, чтобы молодые женщины вступали в сексуальные отношения с посторонними людьми в храме до того, как выйти замуж. Они дарили заработанное ими серебро богине.

Самым прославленным из этих «храмов любви» была Комана Каппадокийская и Комана Понтийская. Историк Диодор описывал визит в Коману Понтийскую как приятное и веселое развлечение, а не торжественный религиозный ритуал. Еще будучи в Синопе, Митридат и его друзья мечтали, когда в один прекрасный день навестят этот «сад земных наслаждений», и воображали, как их приветствуют стайки прекрасных девушек, жизнь которых посвящена тому, чтобы наслаждаться священным сексом с проходящими мимо странниками. Говоря цветистыми словами эпикурейского философа Лукреция, современника Митридата, который писал о любви и страсти:

А теперь у юношей появилась возможность осуществить свои мечты! Главный жрец в Комане Понтийской, в живописной долине реки Ирис был назначен отцом Митридата. Второй после самого царя, жрец мог знать множество тайн и мог оказать множество услуг и получить множество в ответ. Здесь Митридату представился уникальный шанс соединить приятное с полезным. Самое близкое доверенное лицо — родственник или близкий друг убитого царя — мог принять Митридата как своего нового монарха. Итак, ведомый тем, что Лукреций назвал «дикой похотью», которая приходит с «тою порою, когда возмужалое тело окрепло», Митридат и его друзья (по крайней мере, это вполне разумно предположить) не раз посещали сады Команы за те годы, что провели сами по себе.

То, что происходило в Комане, не выходило за пределы Команы. Однако перевод с латыни скромного, вполне научного описания идеального сексуального акта, описанного Лукрецием, передает то, что Митридат переживал во время этих свиданий в Комане:

Многие древние авторы описывают обычаи этих храмов. Судя по всему, молодые особы могли отказываться от предложений и выбирать партнеров себе по вкусу, приглашая тех, чей статус и физические данные соответствовали их собственным. Мы можем представить себе, что Митридата и его юных аристократов — богатых, красивых «чужестранцев», которые, как известно, весьма щедро дарили серебряные монеты, — встретили с радостью[150].

Общий опыт в Комане усилил связь между Митридатом и его другом Дорилаем. В какой-то момент Митридат обещал Дорилаю, что, как только ему удастся снова обрести власть над своим царством, он назначит его верховным жрецом Храма Любви.

Жизнь в близости к природе, наблюдения за растениями, животными, насекомыми, птицами и рептилиями, нравилась Митридату. Как и Александр, он очень интересовался естественной историей и обладал умом экспериментатора. Например, обнаружение саламандры под гниющим деревом, когда собирали топливо, могло плохо кончиться для амфибии. Какой мальчик мог устоять перед тем, чтобы не проверить народные поверья, окружающие саламандр? Неужели они действительно огнеупорны? Сушеные шкурки «саламандр» использовали в древности, чтобы хранить наиболее ценные царские драгоценности. Торговцы в Синопе показывали целые простыни серой волокнистой «шерсти», которую якобы сбрасывали саламандры в дальней Индии (на самом деле это был природный асбест из Таджикистана). Якобы неуязвимость саламандр перед огнем могла зачаровывать юношу, который мечтал приобрести личную неуязвимость перед ядами и стать непобедимым. Митридат вспоминал утверждения наставника Александра, Аристотеля, что саламандры могут не только проходить через огонь, но и фактически его тушить. Если Митридат экспериментировал с саламандрами в огне, возможно, ему удалось доказать, что Аристотель ошибался. Мальчики могли проверять и другой фольклор о саламандрах — они были ядовиты, однако их мясо, смешанное с медом, считалось афродизиаком[151].

Беседы у костра часто обращались к военной истории и тактике. Например, какие вещества лучше всего защищают деревянные осадные машины, каменные стены и палисады от горящих стрел или пылающей нефти? Некоторые военные эксперты рекомендовали пропитывать стены и осадные машины кислым вином (уксусом) в качестве защиты от огня. Уксус действительно задерживает огонь. Однако Митридат, вспоминая кампании Ганнибала против римлян, мог указать на то, что пропитанные уксусом камни могут треснуть и развалиться, если во время атаки огнем они перегреются. Все были согласны в том, что квасцы (если бы можно было импортировать достаточно этого редкого минерала из Египта или Сирии) были гораздо лучшим средством борьбы с огнем для военной обороны.

В течение всех этих лет, проведенных вдали от Синопы, Митридат и его друзья могли без перерыва продолжать свое образования, читая эпическую поэзию, обсуждая историю, споря о философии и читая книги. Новая техника переплета пергамента (бараньей кожи) в форму книги была изобретена в Пергаме примерно пятьдесят лет назад, чтобы заменить египетские свитки папирусов. Эта технология позволяла молодым аристократом носить с собой прочные, компактные издания их любимых книг. Книги на пергаменте также позволяли Митридату вести письменные записи своих научных исследований во время всех его путешествий и кампаний[152].

Митридат знал, что Александр Великий бережно хранил свою копию «Илиады» Гомера с примечаниями его учителя Аристотеля. Даже во время военных походов Александр держал свиток рядом с кинжалом под своей постелью. Победив Дария III, Александр стал хранить «Илиаду» в богато украшенном ларце, одном из самых драгоценных сокровищ персидского монарха. Можно представить себе и то, что понтийский царевич копировал Александра и в этом и держал своего собственного Гомера в таком же драгоценном ларце — может быть, найденном среди наследства Дария I[153].

В эпосе Гомера о первой «мировой войне» между Европой и Азией Митридат нашел захватывающие описания троянцев, которые защищали Анатолию от греческих захватчиков. С точки зрения Митридата, сопротивляться тем, кто вторгся с Запада, пришел в Азию, чтобы грабить и захватывать добычу под предлогом возвращения похищенной супруги царя, — это дело справедливое и правое. Представьте себе презрение Митридата, когда его учителя в Синопе рассказывали ему, что невежды римляне на самом деле верят, что они происходят от великолепных троянцев из Анатолии.

Как и его персидские предки, у которых были собственные переводы «Илиады», Митридат оценивал эпос с точки зрения троянского царя Приама. Он знал, что Ксеркс совершил особое путешествие в Трою (в 480 г. до н. э.). Ксеркс взобрался на каменную лестницу самой высокой башни цитадели Приама, и его маги принесли в жертву духам троянских героев тысячу коров. Александр тоже посетил Трою и совершил возлияние греческому герою Ахиллу. Митридат надеялся однажды увидеть Трою, чтобы подивиться гигантскому бронзовому оружию троянского героя Гектора и арфе, на которой играл Парис. Царственный турист мог примерить и огромный бронзовый шлем Аякса и даже прикоснуться к великанским костям древних воинов.

Как и Ксеркс, Митридат, наверное, воображал царя Приама в его башне, наблюдающим за многоязычными войсками союзников Персии со всего Причерноморья и далее. Армии Приама собирались на равнине под горой Ида, на кургане царицы амазонок Мирины. Родные земли союзников Приама для древних греков были на краю света, и те называли их варварами. Но их имена, которые перечисляет Гомер, должны были для Митридата звучать удивительно знакомо. Там были пафлагонцы из дикой страны коней и скифские кочевники-лучники, чьи колчаны ершились ядовитыми стрелами, скакавшие на сильных степных малорослых лошадях. Опытные лучники прибыли из Понта, к ним присоединились воины Вифинии и Лидии, сиявшие золотыми доспехами. Таинственные провидцы из восточных земель стояли бок о бок с одетыми в бронзу воинами Карии, где будущее предсказывали птицегадатели. Отряды из изобиловавшей пещерами Каппадокии и богатой серебром Мисии и даже из дальней Армении прислали своих воинов, чтобы помочь защитить Трою. Наконец прискакал отряд амазонок, которыми командовала прекрасная царица-воительница Пенфесилея. Ей суждено было сразиться с самим могучим Ахиллом. Когда амазонки присоединялись к массам пришедших издалека племен, собравшихся на троянской равнине, среди клубящейся пыли и звона копий и стука конских копыт зазвучал крик воинов, «различный язык разноземных народов союзных». Однако троянцам удалось объединить все эти рассеянные племена ради единого дела — зашиты Анатолии[154].

Собственные земли Митридата были полны романтическими преданиями об амазонках. По всей стране были разбросаны курганы амазонок-воительниц; считалось, что амазонки основали многие анатолийские города, в том числе и Синопу, Амасию, Амастриду и Фемискрию на Понте, а также Эфес, Митилену на Лесбосе, Смирну, Приену, Кимы, Питану, Магнесию, Фиатиру, Амазонион и Мирину. Величайшие герои греческих мифов сражались с воительницами с Востока и влюблялись в них. Даже сами Кир и Александр встречались с волевыми царицами амазонок. Митридат, наверное, наизусть знал все эти истории. Такие независимые женщины древним грекам были чужды, однако в мире Митридата царицы были могущественными властительницами — как и его мать и сестра. Свирепые женщины-воительницы существовали не в фантазиях, а в реальной жизни. Среди воинственных сарматов, аланов, скифов, сиргиннов, массагетов и других кочевников, обитавших в Причерноморье, мужчины и женщины вступали в поединки перед браком, а женщины ехали на битву наравне с мужчинами. Углубляясь дальше в восточные земли, Митридат и его друзья поддразнивали друг друга — вот бы встретить целый отряд юных и независимых всадниц. Может быть, они бы согласились путешествовать вместе с юношами как отряд равных — совсем как в романтической истории о молодых скифских охотниках и воительницах-амазонках, которые объединились и стали племенем сарматов (про это рассказывают Геродот и Юстин)[155].

Легендарную армию Приама превосходила армия Ксеркса. Геродот (родившийся в Карии в годы персидского правления) развернул перед читателями красочную панораму: миллионные войска Ксеркса, собранные с разных концов Персидской империи. На экзотическом параде множества воинов Ксеркса на равнине у каждого отряда были особые доспехи и оружие, характерные для их родины. Потрясая саблями, копьями, мечами, отравленными стрелами, колчанами, сделанными из дубленой кожи врагов-людей, они ехали на колесницах с серпами, боевых конях и боевых верблюдах[156]. Царь Дарий командовал столь же разнообразным и обширным войском персов и союзников, чтобы сражаться с Александром. И, как и царь Приам в «Илиаде» и великие персидские цари, Александр также нанимал воинов разных национальностей из дальних и таинственных стран, до самого Афганистана и Индии. Читая про эти разнообразные армии в мифе и истории, юный Митридат мог представить свою собственную многоязычную армию в будущем, набранную в тех же самых чудесных землях, которые описывали Гомер, Геродот и Ксенофонт.

Иногда до сельской местности долетали новости о римлянах, и Митридат создавал свою собственную сеть информации. Он знал, что римские работорговцы и сборщики дани кормились в Западной Анатолии, и слышал сообщения о конфликтах его матери с римлянами. По мере того как росло расстояние между ними и Синопой, Митридат и его отряд могли открыть людям, кто они на самом деле. Слухи о том, что Митридата где-то видели, наверное, просачивались обратно, к его матери и ее партии, и даже доходили до римлян в Пергаме. Возможно, Митридат хотел, чтобы часть этих новостей дошла и до его сторонников в Синопе — чтобы предотвратить любые попытки распространения его матерью слухов о том, что он уже мертв. Народные предания о его подвигах возвысили репутацию царя, в то время как его отряд оставался неуловимым и всегда был в дороге.

Люди на Востоке помнили две удивительные кометы и древние пророчества магов. Мужчины и женщины передавали из рук в руки мелкие монеты, на которых было отчеканено имя Митридата и его кометы каждый раз, когда шли на рынок. Они были в восторге, когда им удавалось лично встретиться с изгнанным царем или услышать удивительные слухи о нем и его отряде юных воинов: они-де путешествуют по Понтийскому царству и набираются сил. Наверное, ходили рассказы о приключениях красивого молодого царя с романтическими деталями про его подвиги и высказывания. Понт так и ждал того дня, когда Митридат VI Евпатор, царь-спаситель, выйдет из своего укрытия и начнет править — совсем как божественный герой Митра, явившийся из темной пещеры в потоке ослепительного света.

Размышляя о всем том, что он узнал за годы, проведенные вдали от Синопы, Митридат — наверное, теперь ему было лет восемнадцать — двадцать — чувствовал гордость, смешанную с беспокойством. Он знал, что Александр захватил трон Македонии в возрасте 20 лет. Будущее царства Митридата не давало ему покоя: он устал думать об убийстве отца и предательстве царицы. Остался ли его младший брат тем же безвольным мальчиком, которым командует расчетливая мать? Может быть, и его сестры тоже подпали под ее влияние? Негодование по поводу римского разбоя в Азии воспламеняло идеалистическую преданность всему истинному и светлому. Митридат чувствует себя сильным, непобедимым: ему не терпится приступить к делу. Его друзья согласны с ним: время захватить власть, время наказать порок, время исполнить пророчества, ниспосланные богами.