МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №1, 2016(16)

Михаэль ВАРЦБЕРГЕР фон ХОХБЕРГ
ЦЕПНАЯ АВАРИЯ

Я стоял на Дизенгоф в ожидании автобуса. Его все не было, и я рисковал опоздать на работу. Внезапно кто-то крепко ухватил меня за левую руку. От влажных, вспотевших пальцев, тянувших меня, исходило отчаяние. Я медленно повернул голову налево – передо мной стояла девушка, почти совсем еще подросток. Да, несомненно, она была довольно красивой, несмотря на свой небольшой рост. Но красива она или нет – это ровным счетом ничего не меняло: девушки меня не привлекают. Однако я не мог не обратить внимания на ее отчаянную мольбу: «Мне надо рассказать вам нечто важное, я просто обязана!» Я не понял, чего она от меня хочет. С одной стороны, я не знаком с нею, в этом не было сомнений, с другой – хотя никогда не блистал памятью, я полагал, что еще слишком молод для слабоумия. «Кто вы?» – спросил я. «Вы не понимаете… – тяжело вздохнула она. – Я должна…» Ее рот открывался и закрывался снова и снова. Но больше ни звука она не издала. Ситуация все больше доставала меня. Я попытался высвободить руку, но девушка еще сильнее сжала ее. «Я не понимаю, что вы от меня хотите. Мы даже не знакомы!» – перешел я на крик. Вокруг нас стали собираться любопытные, и я чувствовал нарастающий дискомфорт. Наконец мне удалось вырваться, и я побежал в первом попавшемся направлении.

Последний раз мне довелось пробежать несколько сот метров, когда я учился в начальной школе. Но с тех пор прошло столько лет… Уверен, если бы наш учитель физкультуры видел меня в тот момент, он бы испытал гордость за меня. Без сомнений, мне удалось побить собственный рекорд в беге на двести метров и, вполне возможно, школьный рекорд. Я запыхался и тяжело дышал, и тут... У меня в голове эхом зазвучали слова девушки, перемежающиеся с плачем: «Я влюблена в парня, но не могу признаться ему в этом. У нас отличные отношения, но он не отвечает мне взаимностью. Я опасаюсь, что если откроюсь, то потеряю его навсегда… Наши дома расположены один напротив другого… Сколько раз я украдкой сквозь жалюзи наблюдала, как он стоит на балконе, опираясь на поручни, и воображала, что он смотрит на меня и хочет быть со мной…» Ее голос заставил меня вздрогнуть. Как ей удалось так быстро нагнать меня, ведь на ней туфли на высоких каблуках? Я резко обернулся, но не увидел ее. Хвала Всевышнему, ее не было рядом. Теперь можно было перевести дух. На лбу выступила испарина, и мне захотелось пить. Я решил подкрепиться стаканом фруктового сока в духане, находившемся, как мне помнилось, неподалеку.

Я остановился возле прилавка, рассматривая фрукты и подбирая наиболее освежающее сочетание. На продавце, молодом смуглом парне с приятным лицом, была черная майка, обнажавшая мускулистые татуированные руки. Я легонько пощупал свои бицепсы – сравнение не воодушевило меня. Я напомнил себе, что мне следует записаться в бассейн. Или купить велосипед и постоянно крутить педали. Ну, или, по крайней мере, заняться пилатесом. Я смахнул с лица пот тыльной стороной ладони. Мне не нравится, когда у меня разыгрывается фантазия.

Продавец взглянул на меня и спросил: «Что приготовить для вас, дружище?» Я нахмурился: совсем не думал о нем как о друге, и поспешил заказать большую порцию сока из клубники и бананов. Пока он нарезал фрукты, я рассматривал его стройное тело и тихо роптал про себя на отсутствие всякой справедливости в этом мире. Он взбил шейк и, подавая его, сказал: «Дружище, я должен поделиться с вами чем-то очень личным. Это очень важно для меня». Я застыл как вкопанный, не обращая внимания на протянутый мне стакан. Что случилось с миром? Он сошел с ума? Или я? Ведь я никогда раньше не встречал его. «Скажите, мы с вами знакомы?» – спросил я. Парень проигнорировал мой вопрос. «Это первый раз, когда я разыскиваю того, кто…» Больше он не издал ни звука, в точности как та девушка. Было заметно, как он расстроен, как пытается что-то сказать, как покраснело его лицо, но ничего нельзя было услыхать. «Послушайте… У меня нет понятия, что вы хотите от меня, и это не мое дело, – поспешно сказал я. – Я передумал, я уже не хочу ничего пить». У него затряслись руки, и часть содержимого стакана выплеснулась мне на одежду. Я попытался отстраниться от продавца, но он предпринял отчаянную попытку преодолеть прилавок, чтобы удержать меня, схватив за рубашку, но промахнулся.

Придя в себя, я обнаружил, что бегу по улице. Но тут меня настиг рыдающий голос, полный безмерного отчаяния: «Никто не знает, как мне тяжко… Каждый раз, выходя из дома, я натягиваю улыбающуюся маску. И с каждым днем делать это становится все труднее и труднее. Друзья и семья удивляются, почему я отдалился от них. А я обманываю их, рассказываю, как занят свыше головы на работе, да еще тренировки… Меня одолевают мысли о самоубийстве. Каждый день я выхожу на свой балкон на четвертом этаже и, облокотившись на перила, раздумываю, не сигануть ли мне вниз и не покончить со всем разом… Я пытаюсь отогнать эти мысли. Стараюсь заигрывать с девушками, заглядывающими сюда, но ничего не помогает».

Как этот несчастный смог догнать меня? Я даже не слышал его шагов. Я обернулся на всякий случай, но его не было рядом.

Я запаниковал. Что со мной? Я сплю? У меня галлюцинации? Я ущипнул себя – боль была абсолютно настоящей. Я взглянул на рубашку. На ней еще можно было различить красные брызги сока. Не было никакого логического объяснения происходящему. Я привык к тому, что близкие люди норовят поделиться со мной своими переживаниями, даже если я не проявляю особого желания выслушивать их, но сейчас это переходит все границы. У меня слегка закружилась голова. Может, от жары? Или от переживаний? Я опустился на скамейку, чтобы перевести дух. Но не прошло и пары минут, как ко мне подошла девушка. Пока я раздумывал не встать ли мне и ретироваться, она обратилась ко мне: «Извините, вы не знаете, как пройти на улицу Жана Жореса? Мне нужно посольство Шри Ланки». Она выглядела нормальной, впрочем, не совсем: кому может понадобиться посольство Шри Ланки? Я взглянул на нее. У девушки было красивое и ухоженное лицо с правильными чертами. Я расслабился и сказал: «Знаю. Идите дальше по Дизенгоф и поверните налево после...» Она прервала меня: «Знаете что, это пустяки… Я должна вам кое-что объяснить, очень важное, потому что…» Ее рот продолжал шевелиться, но звук исчез. Признаюсь, я порядком разозлился. «Да что вам всем от меня надо? Вам и вашим друзьям? – закричал я. – Это идиотская попытка меня разыграть или еще что-то?» Ее лицо осталось совершенно серьезным и никак не наводило на мысль, что где-то рядом припрятана скрытая камера. Она наклонилась ко мне и принялась отчаянно трясти за плечи. Ее лицо исказилось, но она все еще не могла говорить. Я оттолкнул ее и пустился наутек. Я чувствовал себя слишком взбешенным, чтобы отправиться на работу, тем более, я уже существенно опаздывал.

Хотя я отношу себя к честным людям, свободным от предрассудков, но в данных обстоятельствах решил, что мне не повредит незапланированный выходной. Я стал придумывать безобидную ложь, способную оправдать мое неожиданное отсутствие на работе. Я затруднялся в выборе между серьезными болями в спине и несварением желудка и в итоге остановился на последнем. Это не было абсолютной ложью: я испытывал легкую боль в ступнях от бега в неприспособленной для этого обуви. Ноги или живот – какая собственно разница? В конце концов, и то и другое является частью моего тела, и я лишь немного преувеличил в описании проблемы, не так ли? Мои рассуждения нарушил задумчивый женский голос: «Я просто ненавижу себя! Мой замечательный друг любит меня и делает все, чтобы угодить мне, а я дважды изменила ему с парнем, которого почти не знаю, готовящим соки в духане рядом с моим домом. Я не понимаю, почему каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, я вижу чудовище. Я ненавижу себя, когда вспоминаю, что он берется за самые грязные работы, чтобы побаловать меня небольшими подарками. Я отвратительна себе…»

На этот раз я даже не обернулся. Я постарался как можно быстрее отдалиться от нее и побежал в сторону дома, чтобы принять хороший душ и прилечь отдохнуть. У меня заняло полчаса добраться до нашего домофона. Молодой человек раскладывал рекламу по почтовым ящикам. Избегая встретиться с ним взглядом, я рылся в сумке в поисках связки ключей. Нервы были на пределе, и мои руки немного тряслись. Я решил проверить в Интернете, не Паркинсон ли это. На мое счастье парень не произнес ни звука, пока я занимался поисками ключей. Когда я наконец извлек их из сумки, они выскользнули из рук и упали на землю, задев его сандалию. Я поднял их и промямлил извинения.

Парень выглядел очень серьезным, словно я совершил тяжкий проступок, который невозможно простить. «Бросьте, – сказал он, – это не имеет значения. Куда важнее, чтобы вы знали, что…» На его лице и в движениях проявилось страшное разочарование, но ни звука не было слышно. Что со мной? Я попал в параллельный мир? Чего хотят от меня все эти сумасшедшие? Я должен был избавиться от него и побыстрее. «Сожалею, но у меня нет времени, – пробормотал я. – мне надо идти». Парень попробовал преградить мне дорогу, чтобы овладеть моим вниманием, но я довольно бесцеремонно отодвинул его от домофона. «Оставьте меня!» – рявкнул я, поворачивая ключ в замке. Я легонько надавил на дверь, проскочил внутрь и тут же захлопнул ее, чтобы он не мог войти, если ему вздумается увязаться за мной. Я взлетел по лестнице на первый этаж, затем, сбавив темп, поднялся на второй и уж совсем обычным шагом – на третий. Я вошел в свою маленькую квартирку и рухнул на пол. С экрана телевизора вещал голос: «У меня проблемы, и я не знаю, как мне быть. Два года назад я пристрастился к алкоголю и не могу ничего с этим поделать. Моя подруга полагает, что у меня нет денег, и я из-за этого истязаю себя на нескольких подработках. А на самом деле я наполняю бутылку-другую из-под минералки чем-нибудь крепким и иду на пляж, где обычно меня уже поджидает приятель, и напиваюсь. Я опасаюсь, что моя подруга догадается и бросит меня. Если это случится…»

Я взглянул на пустой экран телевизора и захотел умереть. Где мне укрыться от всего этого безумия, если даже у себя дома я не могу найти убежища? Я проглотил таблетку от головной боли. Голова еще не болела, но я не сомневался, что за этим дело не станет. Я решил, что если у меня и есть призрачный шанс прочистить мозги, то для этого мне стоит прогуляться по берегу моря. Там я всегда чувствую себя счастливым. Море, солнце, праздность, никакой спешки. И даже люди выглядят совсем не так уж плохо. Я побросал в маленький рюкзачок полотенце, крем от загара и все такое, что необходимо для безделья. Я переоделся и вышел из дома. Разносчика рекламы уже не было. Я двинулся в сторону пляжа Хилтон – ближайшему к моему дому. Жара была невыносимой – «температура средняя для этого времени года», как сказал вчера в новостях диктор-прорицатель, – но еще невыносимей было мое настроение.

Я разложил полотенце, разделся, улегся на спину, снятую одежду сунул под голову вместо подушки. Мне хотелось немного расслабиться. Я закрыл глаза и постарался сосредоточиться на шуме волн и запахе соли, но мне мешали скатывающиеся на лицо капли пота. Нет, все-таки я должен записаться в тренажерный зал. Но мне отвратителен спорт, к тому же через пару месяцев станет прохладнее и мне все равно придется носить длинную одежду. Под эти тревожные мысли в какой-то момент я уснул.

Очнулся я в испуге: мою грудь массировали чьи-то крепкие руки, а в нос шибанул неприятный запах чеснока. Открыв глаза, я увидел склоненные надо мной физиономии купальщиков, а на их фоне, ближе всего ко мне лицо спасателя. Раздались аплодисменты, и какая-то женщина объяснила мне: «Вы отключились, и мы решили, что с вами что-то не так». Смуглый парень обратился к спасателю: «Вы молодец, как здорово вы сделали дыхание рот в рот». Я думал о своей удаче: наконец-то я удостоился поцелуя или чего-то вроде того. Я не осознавал, как это случилось со мной. У меня не болело в груди, и мне казалось, что я задремал всего на несколько минут. Так или иначе, я не сомневался, что если даже и перенес сердечный приступ, то единственной причиной, по которой я проснулся, был непереносимый чесночный запах, исходивший от спасателя. Я приподнялся и сел. Кто-то протянул мне теплую воду, слишком долго пробывшую на солнце. Спасатель гаркнул: «Вы в порядке? Может, вызвать скорую?» – «Не… Нет необходимости, – запротестовал я. – Я чувствую себя отлично». Спасатель упорствовал: «Может, все-таки вызвать?.. А пока они будут добираться, я расскажу вам о том, о чем еще никому не рассказывал…» Он приблизил рот к моему уху, но из него не исходило ничего, кроме чесночного запаха. Я схватил сумку и бросился бежать, оставив полотенце, одежду и пляжные тапочки. Для того, кто, возможно, только что перенес сердечный приступ, я бежал достаточно быстро. Думаю, мой побег убедил спасателя и любопытных, что я пока еще не собираюсь умирать, и они не стали преследовать меня.

Я выбрался на набережную и не успел пройти сотни метров, как у меня в голове зазвучал противный голос: «В прошлом году я, окончив смену, задержался и изрядно выпил с товарищем. Я был уверен, что без проблем поведу машину. Но по дороге домой я кого-то задел и даже не остановился. Хорошо, что это случилось на подъезде к светофору, и скорость была не слишком большой. Но парень получил удар, упал и, видимо, стукнулся головой. Вместо того, чтобы остановиться и посмотреть, что случилось, я дал задний ход, объехал его и удрал с места происшествия, не вызвав скорую и никому не сообщив об аварии. С тех пор меня по ночам мучают кошмары: чувство вины не покидает меня…» Я обессилел: сценарий был до чертиков знаком. Этот странный день совершенно выбил меня из колеи. У меня убыстрился пульс, а дыхание стало поверхностным и тяжелым. Я дышал, словно мне не хватало воздуха. Я был уверен, что со мной вот-вот случится что-нибудь очень плохое. Мне казалось, что я наблюдаю за собой со стороны, и я вполне допускал, что так оно и есть на самом деле. И главное – меня охватил страх, какой я еще не испытывал в жизни. Я ухватился за ограду набережной и стал ждать в надежде, что приступ паники пройдет.

Не знаю, сколько времени потребовалось мне, чтобы прийти в себя. Я заметил, что ко мне подходит Надав. На самом деле я не знаю, как его зовут, но мысленно я дал ему это имя. Надав, парень внушительный и высокий, лет тридцати с небольшим, его темно-каштановые волосы немного растрепались, красивое лицо обрамляла легкая небритость. Небольшой шрам, рассекавший его правую бровь, на мой вкус, добавлял ему привлекательности. Последние полгода наши пути пересекались, по меньшей мере, раз в неделю, когда я шел на остановку автобуса по дороге на работу. Мы сближаемся с противоположных концов улицы и расходимся по своим делам, бегло взглянув друг на друга. В его взгляде необычайная теплота. Он мне очень нравится, и я представляю себе, что мы вполне могли бы быть парой. Но при встрече я всегда смущаюсь и прохожу молча, а потом злюсь на себя, что не осмелился заговорить с ним. Что он подумает обо мне, когда увидит, что я возвращаюсь домой босиком и в одних плавках? С одной стороны, ситуация была слегка обескураживающей, но с другой, в сравнении с тем, что мне пришлось пережить за сегодня, сущие пустяки.

Надав подходил ко мне размеренным шагом. Я посмотрел на ситуацию с приятной стороны. Даже очень. Одет как всегда в джинсы и трикотажную футболку, великолепно сидящие на нем. Он был совсем уже близко, когда я осознал, что рассматриваю его слишком уж пристально и слишком откровенно. Он остановился подле меня, и его карие глаза улыбались, когда он смотрел на меня. К моему удивлению, его совсем не обеспокоил мой взгляд, как и то, что до сего дня я не появлялся в тренажерном зале. Улыбка на лице Надава расплылась, он тщательно осмотрел меня с ног до головы и сказал: «Привет! Я вижу, что вам… э-э-э… очень жарко? – Краска бросилась мне в лицо. – Мне надо вам кое-что сказать…» – добавил он. Услыхав эти слова, я изготовился сбежать, так как хорошо представлял, что произойдет дальше, но уж очень он был симпатичный… Я передумал. Надав глубоко вздохнул и продолжил: «По-моему, мы уже слишком долго игнорируем друг друга… Мне бы хотелось познакомиться с вами и мне кажется, что это взаимно. Что вы скажете на это? Как насчет посидеть в кафе?»

Я улыбнулся ему в ответ, меня уже не волновало, одет я или нет, сошел ли я с ума или нет, пристанет ли ко мне еще какой-нибудь чудак или нет. Иногда безумие – вопрос времени. Мой час пробил.

Перевод с иврита: Леонид Шифман

Виктор УАЙТЧЕРЧ
КАРТИНА СЭРА ГИЛБЕРТА МАРРЕЛЛА

Дело о пропаже товарной платформы на ветке Большой западной железной дороги Дидкот – Ньюбури получилось чрезвычайно интересным и нашло заметное место в дневнике Торпа Хейзелла. Только благодаря его везению и смекалке удалось обнаружить, как все происходило. Но сам он всегда подчеркивал, что у него особый интерес вызвал уникальный способ выполнения дерзкого замысла преступников.

В то время Хейзелл как раз гостил у своего приятеля в Ньюбури. С собой, как не только библиофил, но и фотолюбитель, он прихватил фотокамеру, правда, снимал по преимуществу локомотивы и поезда. Едва он в тот день вернулся с утренней прогулки с камерой через плечо и собрался насладиться двумя плазмогеновыми^{10} бисквитами, как его поприветствовал хозяин дома.

– А вот и вы, Хейзелл, – обратился он к гостю. – Вы-то как раз им и нужны.

– А что случилось? – спросил Хейзелл, снимая камеру с плеча и приступая к своим «упражнениям».

– Я только что со станции. Мы накоротке с начальником станции, и он рассказал мне, что вчера ночью произошел ужасно странный случай.

– Где?

– На ветке до Ньюбури – Дидкот. Это одноколейка, проходящая по Беркширским холмам.

Не прекращая вращать руками над головой, Хейзелл улыбнулся.

– Эта линия мне хорошо известна, – произнес он. – Но буду благодарен за подробную информацию. Что там произошло?

– А произошло вот что. Прошлой ночью из Дидкота через Уинчестер отправился товарный состав, но одна из товарных платформ так и не прибыла в Ньюбури.

– Ну, это дело обычное, – продолжая свои «упражнения», заметил Хейзелл. – Платформа шла в хвосте поезда и оторвалась от него. Тут есть только опасность, что следующий поезд с ней столкнется.

– Нет-нет! Платформа шла в середине состава.

– Скорее всего, ее просто забыли на запасном пути, – проговорил Хейзелл.

– Тоже нет. Начальник станции говорит, что обзвонил все станции на пути следования поезда, и платформы нет ни на одной из них.

– Значит, она не выехала из Дидкота.

– Начальник клянется, что такого не может быть.

– Что ж, дело становится интересным, – отметил Хейзелл, прекращая вертеть руками и приступая к поглощению своих плазмогенов. – В этом что-то есть… Правда, частенько случается, что вагоны просто цепляют не к тому составу. Но я загляну на станцию.

– Я пойду с вами, Хейзелл, и представлю начальнику. Он наслышан о вашей репутации.

Хейзелл снова повесил камеру на плечо, и через десять минут они уже оказались в кабинете начальника станции.

– Рад с вами познакомиться, – сказал служащий. – Это дело – настоящая загадка. Я просто ума не приложу, как это случилось.

– Вам известно, что находится на той платформе?

– Это-то меня и тревожит, сэр. Там очень ценное имущество. На следующей неделе в Уинчестере намечена выставка картин, и на той платформе перевозили для нее некоторые полотна из Лимингтона. Они принадлежат сэру Гилберту Марреллу. Это, кажется, три большие картины, каждая из них в отдельной упаковке.

– Г-м… Звучит забавно. Вы уверены, что платформа находилась в составе?

– Симпсон, проводник поезда, сейчас здесь, и я за ним послал. Так что вы сами услышите его рассказ.

Вскоре в кабинете появился сопровождающий грузов. Хейзелл внимательно изучил его, но не заметил в бесхитростном лице проводника ничего подозрительного.

– Я знаю, что платформа была в составе, когда поезд покидал Дидкот, – сказал Симпсон в ответ на расспросы. – Я видел ее и на следующей станции, в Аптоне, где мы отцепили пару вагонов. Она была пятой или шестой от моей тормозной площадки. Я в этом совершенно уверен. Потом мы остановились в Комптоне, где прицепили платформу со скотом, но я там никуда не отлучался. А дальше до самого Ньюбури мы нигде не делали остановок, и уже в конце пути я обнаружил, что платформы в поезде нет. Я было подумал, что мы по ошибке оставили ее в Аптоне или Комптоне, но оттуда сообщили, что платформы там нет. Это все, что я знаю, сэр. Очень странно, правда?

– Невероятно! – воскликнул Хейзелл. – Наверняка вы ошиблись.

– Нет, сэр, я в этом уверен.

– А машинист поезда ничего не заметил?

– Нет, сэр.

– Но ведь это невозможно! – заметил Хейзелл. – Груженую платформу нельзя украсть незаметно. Сколько было времени, когда вы отправились из Дидкота?

– Около восьми часов, сэр.

– Ага, уже довольно темно. Вы ничего не заметили в пути?

– Ничего, сэр.

– Полагаю, вы все время находились на тормозной площадке?

– Да, сэр… Во время движения.

Тут раздался стук в дверь, и в кабинет вошел носильщик.

– Прибыл пассажирский из Дидкота, и машинист сообщил, что видел платформу с упаковочными ящиками на запасном пути в Черне.

– Будь я проклят! – воскликнул проводник. – Мы же проехали Черн без остановки. Там вообще не бывает остановок. Разве что во время военных учений.

– А где находится Черн? – спросил Хейзелл, который пока что не знал, что и думать.

– Между Аптоном и Комптоном. Там нет ничего, кроме площадки и боковой ветки рядом с территорией военного лагеря, – ответил начальник станции. – Ею пользуются только военные, да и то лишь в летнее время, когда солдаты находятся в лагере.

– Я бы хотел как можно скорее осмотреть то место, – сказал Хейзелл.

– Это пожалуйста, – ответил станционный начальник. – Сейчас как раз по этой ветке отправляется поезд. С вами поедет инспектор Хилл. Машинист получит указание сделать там остановку. А обратно вас заберет встречный поезд.

Меньше чем через час Хейзелл и инспектор Хилл сошли в Черне. В этом пустынном месте, расположенном в котловине среди холмов, даже дерева не встретишь, не то что людей. Только в полумиле оттуда виднелся одинокий домик пастуха.

Сама «станция» действительно состояла из единственной площадки, будки и боковой ветки, которая заканчивалась тупиком, где стояли деревянные буферные брусья, способные остановить любой вагон. Чтобы попасть на ответвление с основной колеи, надо было перевести находившуюся там стрелку.

И как раз там, в тупике, упираясь в брусья, стояла пропавшая платформа с тремя упаковочными ящиками и табличкой «Лимингтон – Уинчестер через Ньюбури». Так что сомневаться в этом не приходилось. Но вот как она могла попасть туда из середины проходившего без остановки состава, не мог представить даже изощренный мозг Торпа Хейзелла.

– Ладно, – сказал инспектор, когда они вдоволь налюбовались платформой. – Давайте лучше вернемся к стрелке. Пошли.

На этой примитивной станции не было даже сигнализации. Стрелки переводились с помощью двух рычагов, стоящих возле линии в специальной раме. Один рычаг освобождал, а другой передвигал стрелки.

– Что скажете о стрелках? – спросил Хейзелл, когда они подошли вплотную. – Наверно, они используются очень редко, а в основном бездействуют?

– Именно так, – ответил инспектор. – Между боковым и основным рельсами закреплен болтом деревянный клин… Ага! Как видите, его не трогали. Сами рычаги тоже под замком. Вот здесь в раме отверстие для ключа… Да, мистер Хейзелл, с таким загадочным случаем я еще не встречался.

Торп Хейзелл смотрел на стрелки в крайнем изумлении. Чтобы направить платформу в тупик, их надо было перевести, это он понимал. Но как?

Внезапно его лицо просветлело. Для того чтобы открутить гайку болта, который фиксировал деревянный клин, явно воспользовались смазкой. Потом его взгляд упал на ручку одного из двух рычагов, и у него вырвался еле слышный радостный возглас.

– Посмотрите, – как раз проговорил инспектор, – их невозможно перевести…

И он протянул руку к рычагу. К его изумлению Хейзелл схватил его за рукав и не позволил прикоснуться к ручке.

– Простите, – воскликнул Хейзелл, – и не обижайтесь. Если вы не возражаете, сначала я хочу сфотографировать эти рычаги.

Инспектор недоуменно проследил, как он устанавливает камеру на принесенную с собой треногу в нескольких дюймах от ручки одного из рычагов и тщательно делает два снимка.

– Не понимаю, сэр, для чего это, – проворчал инспектор.

Хейзелл не соизволил ответить. «Пускай сам подумает», – решил он про себя. А потом произнес вслух:

– Полагаю, инспектор, стрелки надо было разблокировать… Ведь ясно, что иначе платформа не могла бы попасть в тупик. Как это удалось, пока остается загадкой. Но если это сделал преступник-рецидивист, то думаю, мы сумеем его найти.

– Как? – удивленно спросил инспектор.

– Знаете, – прозвучал ответ, – пока я об этом умолчу. А теперь очень интересно проверить, целы картины или нет.

– Скоро узнаем, – проговорил инспектор. – Платформу мы заберем с собой.

И он сначала отсоединил болт гаечным ключом, а потом отпер рычаги.

– Гм… Они работают совершенно свободно, – заметил он, потянув один из них.

– Это понятно, – сказал Хейзелл. – Их недавно смазали.

До обратного поезда оставалось около часа, и Хейзелл использовал это время, чтобы прогуляться до пастушьего дома. Там он объяснил встретившей его женщине:

– Я проголодался, а голод – это сигнал Природы о том, что надо подкрепиться. Вы меня очень обяжете, если дадите пару луковиц и ручку от метлы.

Хозяйка дома и по сей день рассказывает своим гостям о странном мужчине, который «сначала покрутил над головой ручку от метлы, а потом торжественно, с видом судьи, который выносит приговор, съел сырые луковицы».

Первым делом после возвращения в Ньюбури Хейзелл проявил фотопластинки. К вечеру они высохли, и он сделал два снимка на высокочувствительной бумаге. Выбрав самый четкий, он отослал его с письмом знакомому служащему Скотланд-Ярда, предупредив, что зайдет за ответом через пару дней, когда собирается вернуться в город.

На следующий вечер ему пришло письмо от начальника станции. Оно гласило:

«Дорогой сэр,

я обещал, что сообщу Вам, вынимал ли кто-то картины на платформе из упаковочных ящиков. Только что мною получено из Уинчестера сообщение о том, что, как я понял, упаковка была не тронута, а сами картины тщательно осмотрены организационным Комитетом временной выставки. Комитет с удовлетворением констатировал, что полотна не повреждены, не содержат следов постороннего вмешательства и получены в том состоянии, в каком отправлены их владельцем.

Мы до сих пор не в силах понять, каким образом и с какой целью платформа была переведена в Черне на боковую ветку. Прибывший из Пэддингтона чиновник потребовал, чтобы мы ничего не сообщали общественности о случившемся, поскольку груз прибыл в целости и сохранности. Уверен, что Вы сохраните происшествие в тайне».

– Дело становится все загадочнее, – сказал себе Хейзелл. – Ничего не могу понять…

На следующий день он зашел в Скотланд-ярд и встретился со знакомым служащим.

– Думаю, вы с радостью узнаете, – сказал тот, – что дело оказалось простеньким. Мы просмотрели наши дела и обнаружили вашего человека.

– И кто он?

– Его настоящее имя Эдгар Джеффриз. Но у него много и других имен. Он отбыл четыре срока за кражи и грабежи. В последний раз – за дерзкое ограбление поезда, так что это как раз по вашей части, мистер Хейзелл. Чем он отличился на этот раз и как вы получили эти отпечатки?

– К сожалению, – ответил Хейзелл, – я пока не знаю толком, что он сделал. Но мне бы хотелось знать, как его найти, если что-то прояснится. Насчет отпечатков не могу ничего сообщить. Дело носит чисто личный характер, так что его детали не подлежат разглашению.

Чиновник написал на листке бумаги адрес и сказал, вручая его Хейзеллу:

– Сейчас он живет здесь под фамилией Аллен. Мы всегда держим таких людей под наблюдением, и я сообщу вам, если он куда-то переедет.

Открыв на следующее утро газету, Хейзелл радостно вскрикнул. И неудивительно, потому что на полосе стояло такое сообщение:

«ТАЙНА КАРТИНЫ

СЭР ГИЛБЕРТ МАРРЕЛЛ И ВРЕМЕННАЯ ВЫСТАВКА В УИНЧЕСТЕРЕ

УДИВИТЕЛЬНОЕ ОБВИНЕНИЕ

Организационный Комитет временной выставки картин, которая открывается на следующей неделе в Уинчестере, сейчас находится в замешательстве из-за странного обвинения, выдвинутого против него сэром Гилбертом Марреллом.

Сэру Гилберту, который проживает в Лимингтоне, принадлежат несколько очень ценных картин, и в том числе знаменитое “Святое семейство” кисти Веласкеса. Эта картина вместе с двумя другими была отправлена им на выставку в Уинчестер, а вчера он сам прибыл в этот город, желая убедиться, что “Святое семейство”, как он требовал, размещено на самом видном месте.

Когда сэр Гилберт вместе с несколькими членами Комитета пришел в галерею, картина еще стояла на полу у колонны. Сначала его все устроило. Но когда он случайно зашел с тыльной стороны полотна, то к удивлению присутствующих заявил, что это не его картина и что вместо нее здесь находится копия. По его утверждению, он совершенно уверен в этом, так как на тыльной стороне оригинала имеются сделанные им лично определенные пометки, которые трудно заметить и которые на этом полотне отсутствуют. Он также признал, что данная картина очень похожа на его полотно и что это самая удачная подделка из тех, какие он когда-либо видел. Далее состоялась весьма нелицеприятная дискуссия, в ходе которой выставочный Комитет настаивал, что получил от железнодорожной компании именно ту картину, которая здесь стоит.

В настоящее время все случившееся является загадкой. Однако в беседе с нашим корреспондентом, которому удалось встретиться с сэром Гилбертом, тот весьма эмоционально утверждал, что картина безусловно не его, и заявил, что, поскольку полотно является чрезвычайно ценным, он намеревается возложить ответственность за имевшую, по его словам, место подмену на выставочный Комитет».

Хейзелл понял, что газетчики пока еще не пронюхали об инциденте в Черне. Железнодорожная компания держала это дело в тайне, и выставочному Комитету ничего не было известно о случившемся. Однако теперь несомненно начнется расследование, так что он решил взяться за решение загадки незамедлительно. Было ясно, что если заявление сэра Гилберта о подмене правдиво, то это произошло как раз на пустынной боковой ветке в Черне.

Хейзелл, который находился у себя дома в Лондоне, уже через пять минут после прочтения газеты вызвал извозчика и поспешил к одному из приятелей, который был хорошо известен в артистических кругах как критик и историк искусства.

– Могу сообщить все, что вам нужно, – сразу же сказал тот, – потому что готовлю статью об этом для вечерней газеты и просмотрел все необходимые материалы. Итак, существует превосходная копия этой картины Веласкеса, сделанная предположительно одним из учеников мастера. Некоторое время назад даже велись дискуссии, какое из полотен является подлинником… Кстати, то же самое сейчас происходит с «Мадонной», принадлежащей некоему джентльмену из Сент-Моритца, тогда как Венская галерея заявляет, что она находится у нее… Однако проблема со «Святым семейством» была окончательно решена в ходе тогдашнего диспута, и ясно, что оригинал находится у сэра Гилберта Маррелла. Куда девалась копия, никому не известно. Все ее следы потерялись еще двадцать лет назад. Ну и… Это все, что я могу вам сообщить. Мне надо детально изложить это в статье, и я собираюсь прямо сейчас этим заняться. До свидания!

– Минутку!.. А где копию видели в последний раз?

– Ах, да! Ее последний владелец – граф Рингмор. Но когда он узнал, что это подделка, то, по слухам, потерял к ней интерес и продал практически за бесценок. Вот так.

– Скажите, он ведь уже очень стар, не правда ли?

– Да. Ему уже почти восемьдесят. Но он по-прежнему страстный любитель и коллекционер живописи.

– Он продал ее… Но – по слухам, – покидая дом, пробормотал Хейзелл. – Это очень сомнительно… Никто не знает, на что готовы эти энтузиасты, когда по-настоящему нацелились на какую-то вещь. Порой они вместе с головой теряют всякое понятие о чести и совести. Я знавал чудаков, которые просто крали у друзей коллекции марок или бабочек. А если в этом что-то есть? Ну и скандал тогда разразится! Думаю, если удастся предотвратить шумиху, все будут мне благодарны. Так что придется сделать выстрел наудачу. К тому же надо все-таки разобраться, как платформа попала на боковую ветку.

Раз уж Хейзелл напал на след в загадочном происшествии на железной дороге, он не стал попусту терять время. Не прошло и часа, как он уже направлялся по адресу, который получил в Скотланд-Ярде. По пути туда он достал из сумки карточку, написал на ней «От графа Рингмора» и положил в конверт. «Ход, конечно, рискованный, – сказал он про себя, – но игра стоит свеч».

Дверь ему открыла женщина. Когда он спросил Аллена, она взглянула на него с подозрением и ответила, что мистера Аллена, кажется, нет дома.

– Передайте ему это конверт, – сказал ей Хейзелл.

Через пару минут женщина вернулась и пригласила последовать за собой.

При входе в комнату его встретил настороженным взглядом низкорослый, жилистый мужчина со злыми глазами.

– Слушаю, – рыкнул он. – В чем дело?.. Чего вам надо?

– Я пришел по поручению графа Рингмора. Вы поверите этому, если напомню вам Черн, – ответил Хейзелл, сразу же выкладывая свой козырь.

– Понятно, – заявил мужчина. – И что дальше?

Хейзелл резко развернулся, неожиданно запер дверь, сунул ключ себе в карман и снова повернулся к мужчине. Тот было подался вперед, но Хейзелл мгновенно выхватил и нацелил на него револьвер.

– Вы… детектив?

– Нет… Я же сказал, что пришел по поручению графа… Он хочет, чтобы я уладил с вами наши дела.

– О чем ведет речь этот старый дурак? – спросил Джеффриз.

– Ага! Вижу, вы в курсе дела! А теперь спокойно выслушайте меня и раскиньте как следует мозгами. Вы подменили недавно ночью в Черне картину.

– Похоже, вы много знаете об этом деле, – сбавив тон, проворчал мужчина.

– Верно, очень много. Но пока что не все. Вы сваляли дурака, оставив на рычаге свои отпечатки пальцев. Понятно?

– Это еще как? – воскликнул Джеффриз, явно теряя уверенность.

– Вымазали руку в смазке и оставили на ручке отпечаток большого пальца. Я сфотографировал его, и в Скотланд-Ярде его опознали.

Мужчина негромко выругался.

– Так чего вы все-таки хотите? – спросил он.

– Сейчас поясню. Вы ведь, наверно, получили неплохой куш за эту работенку.

– Даже если получил, то не собираюсь брать всю вину на себя. Я так и сказал старику. Он куда хуже меня! Ведь это он поручил мне достать картину. Так что когда все выплывет наружу, пусть получает по заслугам… Наверно, он хочет, чтобы его имя не упоминалось, поэтому вы и пришли ко мне, так?

– Вы не совсем правы. Так что послушайте меня. Вы грабитель и заслуживаете наказания. Но я действую чисто в личных интересах. Полагаю, что если я верну настоящую картину ее владельцу, то к общему удовлетворению шума и скандала удастся избежать. Старый граф уже получил от вас картину?

– Пока что нет, – признался мужчина. – Уж очень он хитер. Но ему известно, где она. Мне, конечно, тоже.

– Ага! Вот теперь вы рассуждаете разумно! Послушайте. Сейчас вы облегчите душу, а я все запишу на бумагу. Вы поклянетесь перед нотариусом, что сказали чистую правду… Само признание ему смотреть необязательно. Бумага будет у меня на всякий случай. Но если вы поможете мне вернуть картину сэру Гилберту, то я никому ее показывать не стану.

После некоторого уточнения и обсуждения Джеффриз согласился все объяснить. Пока он рассказывал, Хейзелл достал из кармана бутылку молока и ломоть цельнозернового хлеба, невозмутимо проделал свои «упражнения» и съел свой «ленч». Тем временем Джеффриз рассказал такую историю:

– Все это дело на совести старого графа. Неважно, он нашел меня или я его и кто все придумал. Не в этом дело. Все эти годы он держал подделку в чулане, не теряя из виду настоящую картину. За копию он заплатил очень дорого и все время мечтал завладеть оригиналом. Сами понимаете, он помешался на картинах… Ну, в общем, как я уже сказал, он спрятал подделку и распустил слух, что продал ее. А сам всегда надеялся как-то поменять ее на оригинал. Тут ему подвернулся я и проделал всю работу. Дело было трудное, и мы провернули это втроем.

– Мы выяснили, на каком поезде перевезут картину… Это оказалось просто. Я подделал ключ для отпирания рамы, так что открутить болт не составило труда. Стрелки я как следует смазал, так что они должны были сработать отлично. Один парень был со мной, на боковом пути, чтобы затормозить платформу, когда она туда заедет. Я должен был орудовать стрелками, а другому парню досталась самая трудная работа. Он ехал в поезде на той самой платформе, прячась под брезентом. С собой он вез два прочных троса с крюками на каждом конце.

– Когда состав прошел Аптон, он взялся за дело. Товарные поезда движутся очень медленно, так что времени у него хватало. Считая от последнего вагона с тормозной площадкой, нужная нам платформа была пятой. Парень сперва с помощью одного троса соединил четвертый от конца вагон с шестым, закрепив крюки на боковинах, причем середина троса оставалась у него в руке свернутой в бухту. Потом, когда поезд пошел по спуску, он отцепил платформу, где находился сам, от четвертого вагона. У него с собой были нужные для расцепки инструменты, так что сделать это было несложно. Потом он стравил слабину троса, так что тот полностью натянулся. Потом вторым тросом он соединил свою платформу с шестым от конца вагоном, отцепил ее от этого вагона и стравил слабину троса.

– Вот что произошло дальше. Последние вагоны состава теперь соединялись с помощью троса напрямую с шестым от конца вагоном. Нужную нам платформу короткий трос тоже связывал с тем же вагоном. Мой напарник и сам перебрался на шестой вагон, держа в руке острый нож. А все остальное было совсем просто. Я держал рычаг, придвинувшись вплотную к основной колее. Как только шестой от конца вагон прошел стрелку, я потянул за рычаг, и платформа перешла на боковую ветку. Мой напарник тут же разрезал короткий трос.

– Едва платформа полностью зашла на боковую ветку, я снова передвинул стрелку, и остальные вагоны состава последовали по основному пути. Перед Комптоном находится спуск, так что хвост поезда приблизился к составу, и мой напарник с помощью троса подвел четвертый вагон вплотную к шестому. Ему оставалось только сцепить эти вагоны и спрыгнуть с медленно идущего поезда. Вот так мы это и сделали.

В глазах у Хейзелла загорелись искорки.

– О таком хитроумном преступлении на железной дороге я еще никогда не слышал, – сказал он.

– Вы так считаете? Ну, все-таки это потребовало немалой ловкости. Заполучив платформу, мы открыли упаковочный ящик и заменили настоящую картину подделкой. На это ушло немало времени, но в таком глухом месте нас никто не потревожил. Картину я свернул в рулон и спрятал. На этом настаивал старый граф. Я должен был сообщить ему, где она находится, и он собирался выждать несколько недель и потом забрать ее сам.

– И где вы ее спрятали?

– Вы точно не будете раздувать это дело?

– Если бы не так, вы бы давно уже находились под следствием.

– Ну, ладно… От Черна до Ист-Иллзли по холмам ведет тропка. С правой стороны от нее есть старый колодец, где раньше поили овец. Сейчас он почти пересох. Картина там внизу. На веревке, которая привязана вверху. Вы ее легко найдете.

Расставаясь с Джеффризом, Хейзелл взял с собой его должным образом заверенное признание, считая, что, возможно, оно ему еще пригодится…

– Как я уже говорил вам, я всего лишь частное лицо, – начал он разговор с сэром Гилбертом Марреллом. – И разыскал вашу картину частным порядком.

Сэр Гилберт перевел взгляд с картины на спокойное лицо Хейзелла.

– И все-таки, сэр, кто вы такой? – спросил он.

– Предпочитаю, чтобы меня называли библиофилом. Вы не встречали мои экслибрисы на переплетах книг времен Якова Первого?

– Нет, – ответил сэр Гилберт, – не имел такого удовольствия. Но я должен до конца разобраться в том, что произошло. Как вы нашли картину? Где?.. И кто?..

– Сэр Гилберт, – перебил его Хейзелл. – Разумеется, я могу рассказать вам всю правду. Лично я ни в чем не виновен. По чистой случайности, а также благодаря кое-чему еще я открыл, как картина была украдена и где она находится.

– Но я хочу знать об этом все! Я потребую наказать… Я…

– На мой взгляд, не стоит этого делать. Кстати, вы помните, где последний раз видели подделку картины?

– Да. У графа Рингмора… Он ее продал.

– В самом деле?

– Что?..

– А может, он все это время хранил ее у себя? – многозначительно заметил Хейзелл.

Последовало долгое молчание.

– Господи! – воскликнул наконец сэр Гилберт. – Вы хотите сказать, что… Не может быть! Он же очень стар, он практически одной ногой в могиле… Мы с ним обедали всего пару недель назад…

– Ну, что ж, сэр Гилберт, по-моему, вы теперь знаете вполне достаточно.

– Это ужасно! Ужасно!.. Я получил назад свою картину и не собираюсь поднимать скандал на потеху всему миру.

– А этого и не требуется, – заметил Хейзелл. – Вы уладите дело с организаторами выставки в Уинчестере?

– Да… Да! Конечно! Даже если придется признать, что я ошибся, и оставить подделку в экспозиции.

– Думаю, так будет лучше всего, – сказал Хейзелл, который сам никогда не жалел о содеянном.

«Разумеется, Джеффриз должен понести наказание, – подумал он. – Хотя надо признать, что замысел… замысел был очень хитроумный!»

– Вы согласитесь разделить со мною ленч? – спросил сэр Гилберт.

– Благодарю вас, но я вегетарианец и…

– Думаю, мой повар сумеет что-нибудь устроить… Сейчас я ему позвоню.

– Вы очень любезны, сэр, но я уже заказал в вокзальном ресторане чечевицу с салатом. Однако, если позволите, я проделаю прямо здесь физические упражнения, которые обычно выполняю перед едой. Это избавит меня от необходимости демонстрировать их публично.

– Разумеется, делайте, – произнес удивленный баронет.

Хейзелл тут же снял пальто и принялся вертеть руками на манер ветряной мельницы.

– О пищеварении следует заботиться перед едой, – пояснил он.

Перевод с английского: Михаил Максаков

Гермини КАВАНАХ
КАК ВОЛШЕБНЫЙ НАРОД ПРИБЫЛ В ИРЛАНДИЮ

Самая безлюдная верховая дорога во всей Ирландии ведет от усадьбы Тома Хили вниз по склону холма и вдоль долины, а дальше превращается в серпантин, огибающий огромную гору, Слив-на-Мон^{11}.

Одной ветреной, ненастной ночью отец Кессиди, возвращаясь домой от больного, ехал как раз по этой дороге. И неудивительно, что священник, пока его конь лениво трусил вдоль долины, раздумывал о другой ночи, на кухне Дарби О’Гилла – о той ночи, когда он повстречался с Добрым Народцем. А между тем, слева уже виднелся грозный Слив-на-Мон, обитель Волшебного Народа.

Темный древний холм возник перед священником, его мрачный вид словно бы говорил: «Как посмел ты прийти сюда? Как посмел ты?!»

– Дивлюсь я, – сказал отец Кессиди сам себе, глядя на черный склон, – будто бы Добрый Народец – это падшие ангелы, как о том толкуют. Почему были они низвергнуты с небес? Должно быть, великий грех они совершили, как бы там ни было, если даже молитва не в силах освободить их. Потому-то сказать фэйри святое слово – то же самое, что брызнуть на него кипятком. Видать, тяжкое проклятие наложено на этих несчастных. Хотел бы я знать какое.

Вот об этом он и размышлял, пока Ужас нервно вышагивал среди дорожных камней, как вдруг жуткая, отвратного вида глыба, казалось, выпрыгнула и загородила им путь.

Ужас отпрянул от нее, споткнулся, и тут случилась одна из самых скверных вещей, которая только могла случиться: у коня слетела подкова и он охромел.

Священник мигом соскочил на землю и поднял подкову.

– Матерь Божья^{12}! – воскликнул он, оглядывая поврежденную ногу. – Что ж ты наделал, красавец^{13}? Отсюда же пять миль до кузнеца и семь – до твоей тепленькой конюшни...

Конь в ответ склонил голову и ткнулся своим мягким носом в щеку священнику. Но божий человек лишь укоризненно глянул в его большие карие глаза, обращенные на него одного.

Так и стоял священник на безлюдном склоне, раздосадованный и беспомощный, с подковой в руке, как вдруг услышал некий голос, доносившийся откуда-то снизу, от колен Ужаса.

– Доброго вечера вашему преподобию, – произнес голос. – Очень жаль, что вам так не повезло.

Посмотрев вниз, отец Кессиди заприметил маленького нарядного человечка и поймал взглядом отблеск золотой короны. А носил ее не кто иной, как сам Бриан Коннорс, Король Волшебного Народа.

Его слова звучали столь дружелюбно, что святой отец улыбнулся в ответ:

– Ну, в таком случае, пусть вам повезет больше, король Бриан Коннорс, и будьте здоровы! Каким ветром вас сюда занесло?

Король ответил охотно и радостно:

– Парни сказали, что вы спустились по горной дороге, и я прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть вашу неудачу. Я послал за Шоном Ру, нашим кузнецом, лучшего в Ирландии не сыскать. Он должен быть с минуты на минуту, так что не тревожьтесь.

Священник чуть было не сказал: «Благослови вас Бог!», когда у короля вздыбились на голове волосы. Так что отец Кессиди в последний миг сдержался, переиначив свое благословение так, чтобы не повредить владыке Доброго Народа.

– Что ж, – сказал он, – никогда бы вам не знать лиха, пока сами не захотите разбудить его.

– Так или иначе, нынешней ночью никакого лиха не будет, – заверил король, – ведь пока Шон будет починять лошадку, мы усядемся вон там на камнях, раскурим трубки и предадимся приятной беседе да мудрым речам.

Пока король говорил, два одетых в зеленое маленьких человечка стали разводить огонь для ковки. Работа у них шла споро, а тем временем священник и фэйри взобрались на камень и уселись наверху. Тысячи золотистых искр плясали на ветру, мерцающее пламя боролось с тьмой.

Почти тут же раздался чистый и звонкий, радостный звук от наковальни, а среди мечущихся теней дюжина деловитых человечков работали над конем. Одни, одев кожаные фартуки, держали копыто, пока Шон присаживал на него раскаленную докрасна подкову; другие качали меха или подкладывали в огонь свежий хворост; все шутили, смеялись, припевали, дурачились; никто не сказал бы точно, работают они или забавляются.

Раскурив трубки и одарив друг друга кучей комплементов, владыка Слив-на-Мон и священник затеяли серьезную дискуссию касательно удовольствия от охоты на лис, которая перетекла в размышления об удивительных премудростях конных скачек и о том, как опозорились день-и-ночь-рычащие псы Скиббербега.

Отец Кессиди припомнил, как лучший скакун Неда Блейза был избран для участия в скачках за Кубок Коннемары, и в последний момент Нед струхнул ставить на него. Конь же столь преисполнился в сердце своем обиды на недоверие хозяина, что сбросил жокея, перескочил ограду и с высоко поднятой головой помчался домой галопом.

Затем король поведал о великой охоте, в которой участвовали трое судей и двое начальников налоговой службы, а вожак своры Скиббербега, вместо того, чтобы преследовать лису, завел всю охоту через холм прямо на двор Патрика МакКефферти. После этого вся округа пустовала еще две недели.

Так их разговор переходил от одной приятной темы к другой, пока отец Кессиди, хитроумный человек, не спросил – осторожно и вкрадчиво:

– Я слыхал, будто бы до низвержения с небес вы, Добрый Народ, все были ангелами.

Король выпустил изо рта тонкую струю дыма, задумчиво тронул бакенбарды, затем сказал:

– Нет, мы были не совсем теми, кого вы могли бы назвать ангелами. Настоящие ангелы – вовсе не такие, как толкует ваша церковь.

– Так может, вы мне расскажете, каковы же они? – спросил отец Кессиди, весьма удивленный.

– Я подкину вам пару идей, чтобы вы смекнули, каковы они, – сказал король. – Они не любят часовен, они не любят лесов, они не любят океана. Они отличаются от великанов – довольно сильно отличаются – и мастерски лицемерят. Вообще же вы не ошибетесь, приняв за одного из них любую вещь, какую только видели в жизни. Вот теперь у вас есть отличное представление о том, каковы они. И еще я подумал, – добавил фэйри, нахмурившись, – что в вашем приходе есть трое молодых холостяков, которые имеют дурную привычку называть ангелами тех девиц, что вовсе на ангелов не похожи, вовсе не похожи. Будь я на вашем месте, то осудил бы это во время проповеди.

– Ну, я даже не знаю! – протянул отец Кессиди, утаптывая угольки в трубке. – Молодежи следует говорить друг другу подобное. А если молодой холостяк заводит приятные речи с приятной девушкой, и не более, то имеет все шансы так и остаться холостяком. С другой стороны, парень, который стал бы обсуждать со своей возлюбленной, сколько он уберет урожая, вероятно, может к ней охладеть, когда они обвенчаются. Но, впрочем, это не имеет отношения к вашему историческому экскурсу. Продолжайте, ваше величество.

– Ну, я в любом случае терпеть не могу глупости, – ответил фэйри. – Так или иначе, как я уже говорил, там, на небесах, они звали нас Маленьким Народцем. Нас были миллионы, мы держались друг друга, и я был королем им всем. Мы были счастливы вместе, словно птички в одном гнезде, пока вражда не разделила черных и белых ангелов.

С чего все началось, я толком так и не узнал, а выспрашивать боялся, чтобы не оказаться вовлеченным. Я советовал Маленькому Народцу держаться от этого подальше, ибо друзья у нас были с обеих сторон, и мы не желали неприятностей ни с теми, ни с этими.

Я хорошо знал Старого Ника^{14}. Более учтивого и более приятного собеседника вам бы не повстречалось – пожалуй, его манеры были даже слишком приторны. Он был тысячекратно благосклонен и любезен к моим подданным, и теперь, когда он низвергнут, я не скажу о нем худого слова.

– А я скажу! – заявил отец Кессиди, глядя весьма сурово. – Я – против него и всех его делишек и козней. Да я ручаюсь, что в конце окажется, что тех, кому он навредил, побольше выйдет, чем тех, кому он помог!

– А я его виню только в одном, – сказал король, – он отвратил от Маленького Народца моего побратима и лучшего друга, Таддеуса Флинна. Случилось же это так. Таддеус был добродушным малым, но чудовищно смелым и столь же вспыльчивым. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу, словно наяву – вот он размашисто шагает, в одиночку, склонив голову, с трубкой в зубах, заложив руки за спину. Никогда он не носил плаща, но его жакет всегда был застегнут. Высокая шляпа сидела набекрень, с побегом зеленого клевера в тулье. Его лицо обрамляла тонкая черная бородка.

Отец Кессиди вскинул руки в сильнейшем изумлении:

– Если бы я не крестил его и не отпел его доброго батюшку, то мог бы поклясться, что вы мне только что описали моего прихожанина, Майкла Питера МакГиллигана!

– МакГиллиган не столь порядочен, не столь изыскан и не столь доблестен, чтобы быть фэйри, – презрительно бросил король, помахивая трубкой. – Но позвольте продолжить.

Таддеус и я частенько посиживали в месте, которое называлось зубцами или парапетом, где огромная золотая стена тянулась по краю небес, и где широкие ступени вели вниз, и где можно было усесться славным вечерком, свесив ноги, или постоять, готовясь к полету в чистейшем воздушном просторе... В общем, короче говоря, в ночь перед великой битвой Теди и я сидели на нижней ступеньке, глядели на бездну, простиравшуюся лига за лигой, и беседовали о мире, что раскинулся на шестьдесят тысяч миль внизу, и об аде – двадцать тысяч миль напротив, когда прибыл тот, кто взметнул бурю над нами, чьи черные крылья затмили небо, в чьей деснице, словно копье, сверкала длинная молния: то был Старый Ник.

– Бриан Коннорс, сколько еще ты будешь прозябать в убогости да ничтожестве и прятать взор вместе со своими подданными? – спросил он.

– Воистину, с чего бы это? – спросил Теди и взвился на ноги в сильнейшем волнении.

– Почему же, – спросил Старый Ник, – были вы созданы мелкими коротышками на посмешище да на потеху всему свету? Почему не созданы вы ангелами, как мы, все прочие?

– Черт побери! – воскликнул Теди. – Я никогда об этом не думал.

– Так муж ли ты – или же мышь? Станешь ли ты сражаться за свои права? – спросил Сатана. – Если да, то присоединяйся ко мне и будь одним из нас. Ибо завтра мы обрушим на них свою ярость!

Теди не раздумывал ни секунды:

– Я пойду за тобой, Сатана, добрый мой друг! Тьфу, тьфу, подумать только, какие мы все-таки убогие! – И, одним прыжком вскочив на плечи Старого Ника, он отправился с ним в полет, словно колибри на спине орла.

– Береги себя, Бриан, – сказал Теди, – и приходи посмотреть на битву. Я буду там, да и тебя приглашаю. Битва начнется поутру. Над долиной шеренга черных ангелов пересечет небеса, лицом к лицу с шеренгой белых ангелов.

У каждого в руке был рупор, как рисуют на картинках, и они стали поносить друг друга тяжкими словесами через долину. И поскольку белые ангелы не могли ответить или сквернословили, то армия Старого Ника получила значительное преимущество. Но когда дошло до дела, и ангелы стали швырять друг в друга горы да метать громы, тут уж черные получили свое.

Бедный маленький Таддеус Флинн стоял среди них, в пыли, грохоте и реве, отважный, как лев. Он не мог швыряться горами, не мог метать громов и молний, но что касается крепкого словца – в этом ему не было равных.

Я увидел, как он скинул жакет, бросил его наземь и замахнулся трубкой на здоровенного ангела.

– Ты, скотоподобный смерд! – воскликнул он. – Я позволяю тебе пройти полпути отсюда!

– Батюшки-светы, верно, когда армии сошлись в рукопашную, это было величественное зрелище! – сказал отец Кессиди. – Мне дивно, что вы держались там в стороне.

– Я всегда полагал, – ответил король, – что не стоит драться, если точно получишь на орехи, кроме тех случаев, когда это твой долг. А драться ради спортивного интереса, когда все равно в итоге будешь бит, это – напрасно тратить время и портить свое доброе имя. Знаю, многие считают иначе, – добавил он, указывая куда-то трубкой. – Возможно, я не прав, однако препираться об этом не собираюсь. И, быть может, мне же было бы лучше, если бы в тот день я руководствовался иными правилами.

Как бы там ни было, пока все были заняты тем, что огибали глыбы да уклонялись от молний, я сказал себе: «Здесь не место тебе и таким, как ты!» И вот я увел весь мой народ за зубцы и велел всем схорониться на нижних ступенях. Не успели мы занять места, как – бац! – черный ангел пронесся у нас над головами и начал падать все ниже, и ниже, и ниже, пока не исчез из виду. Затем еще парочка его товарищей перелетела через зубцы; за ними немедленно последовали сотни других, и скоро ливень черных крыл рухнул в пропасть.

В разгар суматохи ко мне спрыгнул не кто иной, как запыхавшийся Теди.

– Это конец, Бриан, мы позорно разбиты, – сказал он, раскинув руки для прыжка и балансируя на краю ступени. – Может, ты и не подумал бы обо мне подобного, Бриан Коннорс, но я – падший ангел.

– Погоди, Таддеус Флинн! – сказал я. – Не прыгай!

– Я должен прыгнуть, – сказал он, – или буду проклят.

Следующее, что я помню – это как его несло, крутило и вертело на мили подо мной.

– И я знаю, – сказал король, вытирая глаза полой плаща, – что, когда настанет Судный День, у меня будет по крайней мере один друг, который дождется меня внизу, чтобы показать и самые холодные края, и местечки потеплей.

В следующий миг прибыла белая армия с пленными ангелами, черными и белыми, теми, что не поддержали в битве ни тех, ни этих, а стояли в стороне, как и мы сами.

– Тот, кто из страха за свою шкуру, – сказал архангел Гавриил, – не стал за правду, когда правда была под угрозой, может, и не заслужил ада, но и на небесах ноги его не будет. Набейте звезды этими трусами и зашвырните их за край неба! – приказал он.

С этими словами он подбросил одного бедолагу в воздух, да так, что он улетел на десяток миль в горние выси.

Прочие добрые ангелы последовали его примеру, и я видел, как тысячи уходили, оставляя по себе лишь полоски черного дыма на сотни миль вокруг.

Архангел Гавриил обернулся и увидел меня, и, признаться честно, я вздрогнул.

– Что ж, король Бриан Коннорс, – произнес он, – я надеюсь, ты видел, что бывает со слишком умными, слишком хитрыми и слишком осторожными – с такими, как вы. Я не могу отправить вас на звезды, так как они уже переполнены, и не стану бросать вас в бездонную пропасть, так как чаю помочь вам. Я отправлю вас всех вниз, на землю. Довольно скоро мы собираемся создать и род людей, хотя они в итоге окажутся никчемными тварями, а в конце мы выжжем это место дотла. После этого, если вы все еще будете живы, то пойдете в ад, ибо это единственное место, которое для вас осталось.

– Слишком уж ты суров к коротышкам, – сказал прибывший архангел Михаил. Святой Михаил был личностью открытой и дружелюбной. – В самом деле, что плохого, что скверного, что хорошего могут они нам сделать? Да и как ты можешь винить этих бедных маленьких созданий в невмешательстве?

– Может, я несколько погорячился, – сказал архангел Гавриил, – но, будучи святыми, мы должны выполнять то, что говорим. Во всяком случае, я позволю им осесть в любом уголке мира на их выбор, и я поселю туда таких людей, какие придутся им по душе. Теперь назови свои условия, – сказал он мне, раскрыв свою книгу и приготовив карандаш, – и я создам для вас таких людей, среди которых вы хотели бы жить.

– Ну, – сказал я, – пусть их мужи будут отважны и доблестны, а жены – добродетельны.

– Очень хорошо, – сказал он, записывая, – на это я согласен.

– И я хотел бы, чтобы они знали толк в веселье и забавах, в скачках, песнях, охоте и драках, да и во всех прочих невинных шалостях.

– Только потом не жалуйся, – предупредил он.

– И, – добавил я, – пусть они будут бедными и гонимыми, ведь когда человеку случается разбогатеть, в нем не остается места для веселья.

– Да, это я учту, – сказал архангел Гавриил, записывая. – В этом ты прав.

– И я не хотел бы, чтобы они были христианами. Сделай их язычниками, потому что христиане слишком уж озабочены Судным Днем.

– Довольно! Ни слова больше! – воскликнул святой. – Я не стану создавать целый народ смертных, обреченных аду, только чтобы порадовать тебя, Бриан Коннорс.

– Ну хотя бы евреями их сделай, – сказал я.

– Если я сделаю их евреями, – проговорил он, задумчиво прищурив глаз, – как же вы сможете удержать их в нищете? Нет-нет! – он захлопнул книгу. – Ступайте. Вы достаточно получили.

Я хлопнул в ладони, и весь Маленький Народец шагнул на край ступени, сложив руки, как пловцы, готовые нырять. Я прокричал:

– Раз, два, три!

А затем мы все дружно спрыгнули.

Мы падали два года и двадцать шесть дней, прежде чем оказались на земле. На следующее утро мы начали искать место, где могли бы жить. Мы странствовали с севера на юг и с востока на запад. Кто-то устал и осел в Испании, кто-то во Франции, а прочие во всяких разных уголках земли. Но большинство из нас продолжали скитания, пока мы не нашли одинокий остров, мерцавший, сверкавший и весело шумевший посреди моря.

– Здесь мы и осядем, – решил я, – и не надо нам ни продолжать поиски, ни возвращаться в Италию или в Швейцарию, ибо из всех уголков мира этот остров ближе к небесам. А в графствах Клэр и Типперэри – лучшие места, чем где бы то ни было.

Так мы заняли великую гору Слив-на-Мон, и по сей день это – наш дом.

Король замолк и сел, подперев подбородок руками.

– Это правдивая история, – сказал он, печально вздыхая. – Мы не заняли ни чью сторону, мы были озабочены лишь своими делами, и за это мы прокляты.

Отец Кессиди так заинтересовался рассказом короля, что пение и звон молотов угасли без его ведома, и он не заметил, как долину окутала тьма и тишина воцарилась на склоне. Но теперь, когда предводитель Волшебного Народа умолк, божий человек, несколько напуганный безмолвием, встал на ноги и обернулся, ища взглядом своего коня.

В неверных отсветах угасающего костра компания Маленького Народа застыла в ожидании, терпеливо и тихо удерживая Ужаса, который беспокойно кусал удила да бил копытом о твердую землю.

Как только священник глянул на них, двое коротышек в кожаных фартуках отделились от остальных и повели коня, неспешно и бережно, к месту за камнями, где стоял божий человек.

– Вы из-за меня задали себе хлопот этой ночью, – сказал священник, положив руку с уздой на конскую гриву, – а я, если попробую вам отплатить, то скорее причиню неудобства, так что лучше я промолчу.

– Ни малейших хлопот, – заверил король, – но не позже чем через час на вашем пороге точно будут хлопоты – в виде куска превосходной ветчины, удачно расположенной посреди пареной репы. Мы стащили ее прошлой ночью у судьи Блейка из графства Вексфорд.

Священник взобрался в седло.

– Я не подразумеваю ни малейшего неуважения, – поспешно заверил он в ответ, – и не хотел бы задеть ничьих чувств, однако ради спасения собственной души я не могу есть ничего неправедно добытого.

– Сплошные трудности, гляньте-ка! – сказал король. – В каждом деле есть изнанка, но я и представить себе не мог, как тяжко быть приходским священником. Как же нам это уладить? Может, я оставлю это в некоем месте, где вы найдете, или отдам кому-то из ваших друзей, а тот перешлет вам?

– Погодите-ка, – сказал отец Кессиди. – Когда я был у Тома Хили, то подумал, что он скорее голоден, чем болен, что ему картошка нужней микстуры. Словом, отправьте ветчину ему.

– Ох-хо! – сказал король и сухо откашлялся. – Стало быть, у Хили нет души, в отличие от приходского священника.

– Я бедный, слабый, ничтожный грешник, – сказал священник, качая головой, – я впал в первое искушение. Не надо ничего отправлять.

– Коль уж вы меня попросили, то я отправлю, – сказал король, посмеиваясь. – Вы мне не указ. Завтра Хили получит пять добрых голов капусты, любовно приготовленных в горшке с ветчиной, лучше которой не найти во всем Типперэри... разве только вы исполните свой долг и поскачете предупредить его. Помните о его бедной душе, – добавил он, – и о своей не забудьте.

Святой отец поерзал в седле.

– Я возложу всю ответственность на Ужаса, – рассудил он. – У скотинки нет души, так что и терять нечего. Я только приспущу ему поводья: если он развернется и пойдет обратно к Хили, я предупрежу его, а если он пойдет домой, то пусть это будет на его совести.

Он спустил поводья, и бессовестное животное немедленно помчалось домой.

Однако через несколько шагов отец Кессиди натянул повод и обернулся в седле. Не было видно ни души. Лишь безлюдная дорога и пустынный склон холма. Последний отсвет от костра фэйри угас, и мягкий покров тьмы опустился между ним и тем местом, где он только что был.

– Желаю вам доброй ночи, Бриан Коннорс! – крикнул священник.

Откуда-то из темноты в ответ донесся голос:

– Доброй ночи, ваше преподобие!

Перевод с английского: Виталий Кривонос