Мне повезло

Мужчины

На вопрос, какое ты любишь мороженое, обычно отвечаю: сливочное, ванильное, шоколадное, со взбитыми сливками… Почему нельзя так говорить о мужчинах? Впрочем, мужчины на вопрос: «Какая женщина вам нравится?» без малейшего смущения отвечают: «Брюнетка или блондинка, такого-то роста, с такими вот бедрами и с такой грудью…»

Что ж, отвечу на вопрос, какой мужчина мне нравится, и я. Мне нравится, чтобы мужчина излучал сексуальность. Вообще, я не люблю в мужчинах слабость, вульгарность, агрессивность. На меня действует не столько внешний вид, сколько нечто идущее от нутра и обычно отражающееся в глазах, во взгляде. По-моему, это и есть обаяние. Я не придаю большого значения внешнему лоску. Главное, чтобы манера одеваться, какой бы она ни была, не свидетельствовала об отсутствии внутренней гармонии. Она-то меня и волнует.

Теперь, должно быть, не составляет труда сообразить, какие мужчины мне нравились. Взять хотя бы Марлона Брандо… ну и Алена Делона. И конечно же, Жан-Поля Бельмондо, в него я во время съемок «Картуша» безумно влюбилась. Кое-кто приписывал мне также Уоррена Битти, но с ним у нас была действительно только дружба, и ничего более.

Что мне нужно от мужчины, к которому я неравнодушна? Чтобы он сумел покорить меня. А это нелегко, так как после всего, что произошло в моей жизни по вине одного мужчины и мужчин вообще, я не так-то легко покоряюсь, наоборот, я крайне недоверчива и всегда настороже.

Для тех, кто хочет меня обольстить, самое последнее дело комплименты. Я ненавижу их. Для меня они, все без исключения, звучат фальшиво. А главное, я всегда чувствую, что за ними что-то кроется: у мужчины, делающего тебе комплимент, всегда на уме какая-то цель… Он уже знает, о чем попросит тебя в следующую минуту, и обычно это бывает одно и то же.

Так как же покоряли или покоряют Клаудию Кардинале?

Для этого нужно обладать подлинным обаянием, притягательным взглядом. И я люблю таинственность. Мне интересен человек, которого нужно разгадать. И совершенно не нравятся люди вполне ясные и откровенные, может, потому, что я никогда не любила ничего легкодоступного. Итак, вы теперь знаете, что я принадлежу к числу тех, кто влюбляется сначала головой и только потом телом.

Мужчина мне нужен сильный, поскольку я сама чувствую себя сильной женщиной. С мужчиной я хочу быть на равных. Мне не надо, чтобы меня приручали, но и сама я покорять никого не собираюсь. Возможно, поэтому, даже старея, я никогда не рисую себе молодого возлюбленного, хотя, когда я прохожу по улице, молодые люди всячески выражают свое восхищение. Меня это забавляет, и только.

И никогда у меня не было никаких сентиментальных или эротических фантазий, связанных с какой-нибудь женщиной. Хотя сама я, случалось, бывала объектом такого внимания со стороны некоторых дам. Одна арабская принцесса преследовала меня на протяжении многих лет, посылала мне подарки, ставящие меня в неловкое положение, очень дорогие украшения, писала мне письма… Отделаться от нее стоило большого труда. Причем она была не одна такая — не знаю уж, почему я вызываю странные лесбиянские поползновения и желания.

Среди моих самых отчаянных поклонников были священник, генерал и японский журналист. Этот последний собирался как раз жениться и в назначенный день не явился на церемонию бракосочетания, так как незадолго до того узнал, что его будущая жена недостаточно восторгается мною…

Священник? Он посылал мне из Нью-Йорка письма до востребования. Причем не один год, обращаясь ко мне так, как можно обращаться только в молитвах к Мадонне. Никакого секса — упаси Боже, — он почитал меня как святыню.

После всего, что я сказала об идеальном мужчине, по-моему, ясно, что Паскуале вполне соответствует этому идеалу. У него твердый взгляд, ум, сила, он бывает вызывающим, но не вульгарным.

«Я женился на тебе для радости» — так называется милая комедия Натали Гинзбург.

Официально я не замужем за Паскуале, но это все равно как если бы мы поженились. Перефразируя название комедии, можно было бы сказать, что я вышла за него, оценив его жизнелюбие… или витальность. Одним словом — «для жизни».

Я заметила, что все время повторяю эту фразу. Но она, пожалуй, несколько абстрактна. Что значит для меня жизнь, жизнелюбие… свобода жить?

Трудно сказать. Потому что слово «жизнь» очень объемно, оно ко многому обязывает. К тому же полной, настоящей мою жизнь делают порой малые, самые малые вещи, даже стыдно их перечислять.

Так, например, я обожаю обретенное право на свободу ходить по улицам, как все люди. Вчера какой-то парень лет двадцати остановился и спросил, не позволю ли я ему поцеловать себя в знак восхищения и благодарности. Я позволила. Прекрасно!

Жизнь — это возможность самой решать, в каком фильме сниматься, то есть работать не по необходимости, а ради удовольствия.

Это — ходить самой за покупками в супермаркет, бродить там по субботам, как все, с тележкой, полной покупок.

Это — сидеть дома и читать. Спокойно, безмятежно, не мучаясь мыслью, что я не там, где «что-то» происходит, или не там, где можно встретиться с какой-нибудь важной персоной.

Это — скупо и редко давать интервью, а уж если давать, то говорить своими словами, высказывать свои мысли, без чьих-либо подсказок.

Это — любить в мужчине мужчину, а не «хозяина». Отца моей дочери и нередко моего режиссера, от которого, однако, не зависит вся моя работа.

Это — жить в Париже, потому что Париж мне нравится, потому что в Париже я говорю по-французски, на языке моего детства. А Паскуале живет в Риме, но это не значит, что мы не любим друг друга, что мы разошлись. Просто мы не мешаем друг другу делать то, что нравится.

Это — умение, несмотря ни на что, сохранять молодость души, благодаря которой я легко загораюсь энтузиазмом, с удовольствием проживаю каждую дарованную мне жизнью минуту и бываю счастлива от пустяка, как когда-то в детстве.

Это — свобода и право есть, как я хочу и когда хочу. Раньше, работая в компании «Видес», я вечно боялась потолстеть: вся моя жизнь состояла из диет, постоянных консультаций в специализированных швейцарских клиниках. И каждую ночь мне снились спагетти. Потом я познакомилась с Паскуале. Он посмотрел, как я ем, и спросил: «Что ты делаешь?!» И я вдруг открыла для себя, что, питаясь нормально, как он и советовал, я не только не потолстела, а даже стала худеть. С тех пор как мы вместе, я очень похудела. Я пытаюсь себе это как-то объяснить и даже дошла до мысли, что, когда человек голодает или лишает себя еды, о которой продолжает мечтать, как это было со мной, у него вырабатывается желудочный сок, который переваривает даже воображаемую пищу.

Итак, жить — значит есть. Я только стараюсь, если на столе макароны, есть только макароны, ну в крайнем случае с овощами. Если же я ем мясо, то никогда не сочетаю его с макаронами или с хлебом. По правде говоря, мяса я вообще почти не ем: я его не люблю. В том и состоит моя свобода выбора: есть сыр, макароны или рис и не есть мяса.

Жить в свое удовольствие, а не по обязанности — это значит признавать старость и отказываться от всяких там подтяжек. Как много я видела женщин, навсегда испортивших себе лицо из-за абсурдной борьбы против законов природы, в силу которых все мы неизбежно стареем. Да и вообще, подтяжку за километр видно: сразу замечаешь все рубцы и убеждаешься, насколько эта искусственная молодость делает людей уязвимыми. Нет, это не по мне…

Жить — это значит быть полноценным гражданином своей страны: читать газеты, интересоваться информацией, следить не только за перипетиями жизни в кино и сплетнями о коллегах, но и за более серьезными вещами, имеющими отношение к политике.

Жить — это заполнять свой дом цветами: роскошь, от которой я не отказываюсь и не отказывалась, даже когда не могла или не должна была этого делать. Мне нравится, когда в доме полно цветов, и очень нравится ходить здесь, в Париже, за ними на рынок и составлять композиции.

Жить — это курить, когда хочу и сколько хочу. Прекращать курение и тем более сдерживать себя у меня нет никакого желания. Жизнь нам дается только раз, зачем же портить ее всякими ограничениями…

Курить я начала на съемках «Туманных звезд Большой Медведицы» с Лукино Висконти. Именно он, Лукино, хотел, чтобы я там курила, а я не знала даже, как это делается. Он показал мне, как надо закуривать сигарету, как держать ее в пальцах, как подносить ко рту.

И я начала курить. Сначала ради забавы. Но только с тех пор, как мы живем вместе с Паскуале, я стала курить по-настоящему и много: это неизбежно, когда ты постоянно находишься рядом с курящим мужчиной. Хотя и по сей день дает себя знать моя прежняя неопытность, из-за которой я выгляжу скорее смешной, а не роковой женщиной. Например, когда я закуриваю, то делаю почему-то не вдох, а выдох…

По правде говоря, я не люблю запах сигаретного дыма и его вкус; больше того, как люди некурящие (или бросившие курить), я ненавижу запах холодного пепла, так что, едва покурив, я первым делом бегу выбрасывать окурки из пепельницы. В курении мне нравится — и от этого я не могу отказаться — сам ритуал: поднести сигарету ко рту, зажать ее в губах, поиграть с выдыхаемым дымом.

Но жить — это прежде всего иметь дочку, которую можно любить не таясь, которой можно заниматься, как занимаются своими детьми обычные матери. С тех пор как родилась Клаудия, я соглашаюсь работать в кино только во время ее каникул: не могу и не хочу оставлять дочку одну в период учебы. Я воспитала ее свободной: нетрудно представить себе, что для женщины, пережившей то, что пережила я, свобода — одна из главных ценностей. Но если Клаудия куда-то собирается, особенно вечером, мне надо знать, куда именно она идет и с кем, — я не стесняюсь быть матерью, которая, не ложась спать, ждет возвращения дочери.

Жить — это, конечно, и ссориться. Ссориться с дочерью, которая растет и у которой такой же независимый характер, как у ее отца. Ссориться с ее отцом: наши отношения свежи, так как они всегда были бурными.

Неправда, что жизнь — это большая спокойная река. Я, во всяком случае, в это не верю: опыт научил меня тому, что спокойствие очень часто противопоказано жизни или, по меньшей мере, делает ее сонной и скучной…