Мне повезло

Перед зеркалом

Клаудия Кардинале:

«Я знаю только, что происходит с моим лицом, когда я смеюсь: появляются две ямочки, верхняя губа приподнимается так, что достает почти до кончика носа, а нос покрывается морщинками до самых уголков глаз. Почему так? Не знаю».

Альберто Моравиа:

«Потому что смех у вас очень интенсивный, очень открытый, безудержный, девчоночий. Кажется, что в нем разряжается и находит выход вся ваша робость. Можно сказать, что ваш смех — это средство коммуникации, вы смеетесь, чтобы побороть свою робость…»

«Моравиа беседует с Клаудией Кардинале». Из книги «Моравиа для кино и в кино».

Женщины мне нравятся сильные, активные, а не покорные, слабые, безответные рабыни мужчин.

Мне нравятся красивые женщины. Я без стеснения оглядываюсь, чтобы посмотреть им вслед. Но и в этом случае красота для меня обязательно должна сочетаться с силой, а сила женщин в глазах, в смехе, в походке.

Сила — это и умение быть простой: я не люблю женщин, слишком увлекающихся тряпками, гримом и явно прошедших через руки хирурга-косметолога, потому что все это свидетельствует об их слабости.

Мне нравится в женщинах чувство собственного достоинства, умение «нести» свой возраст, не мучаясь, не заимствуя платья у молоденьких дочек в надежде помолодеть.

Да, женщины… А я? Нравлюсь ли я себе?

Начнем с того, что я никогда не считала себя какой-то особенной и никогда не страдала самовлюбленностью. Прежде всего я видела в себе недостатки, видела то, что мне не нравилось.

А не нравилась мне, и до сих пор не нравится, некоторая поверхностность. Она идет оттуда — от девочки, росшей в очень трудном мире, мире научившем защищаться и бороться за выживание.

Моя жизнь приучила меня не столько к размышлению, сколько к действию. И уж коль скоро я начала действовать, мне пришлось идти по этой дорожке и дальше. Долгие годы я переходила от одной работы к другой, от одного фильма к другому, пересаживалась из одного самолета в другой. В таких условиях заниматься шлифовкой своей культуры и оттачиванием мысли было почти невозможно. Я восхищалась женщинами, которым удалось развить в себе не только способность действовать, но и способность мыслить. Я преклоняюсь, например, перед киноактрисой Катрин Спаак, уважаю ее за умение делать свой выбор, за ее работу. Сила тех женщин, которые меня особенно привлекают, — это прежде всего сила их интеллекта.

Физическая красота… Ну, не знаю. Я всегда была очень ловкой: отдавая себе отчет в некоторых своих недостатках, я старалась как-то замаскировать их, сгладить. Я уверена, что нет некрасивых женщин, а есть женщины, просто не умеющие выбрать нужное платье, не способные себя преподнести. В отличие от них, я всегда знала, что мне идет, что можно себе позволить, а чего следует всячески избегать.

Может показаться забавным, но я, преподносимая международной прессой как секс-символ, не только никогда не обнажалась полностью в фильмах (в моих контрактах это всегда оговаривалось очень четко), но и в жизни, даже на море, очень редко надевала купальник. Я не нравлюсь себе в купальнике, да и другие женщины тоже. Мне всегда казалось, что обнаженная или полуобнаженная женщина утрачивает свою таинственность, а следовательно, и очарование.

Я редко бываю у моря, но если бываю, никогда не раздеваюсь полностью, обычно чем-нибудь прикрываюсь. Как знать, может, все эти рассуждения о таинственности, в которой, по-моему, и состоит очарование женщины, своего рода алиби, и все объясняется тем, что ноги у меня не такой уж идеальной формы. И потому я стараюсь их прикрывать.

Я знаю: у меня красивая грудь. Так было всегда. Из-за этой части тела у меня никогда не бывало проблем, за что я благодарна матери-природе, тут только ее заслуга. Заслуга матери-природы еще и в том, что она одарила меня хорошей фигурой, а не сделала каким-то обрубком: у меня всегда была тонкая, очень тонкая талия, округлые бедра и шея под любое декольте.

Обычно я ношу туфли на низком каблуке, почти мужские. Но если я собираюсь на какой-нибудь праздник или важный прием, то надеваю туфли на высоком каблуке, так как считаю, что нет ничего прекраснее стройной высокой женщины. Карлицы ведь никому не нравятся…

Так вот, с самого начала у меня был замкнутый, бунтарский, почти мужской характер Клод и очень женственная внешность Клаудии. Вот из этого материала я и создавала своих персонажей, на нем строила свою артистическую карьеру.

В фильмах я показывала все существующие типы женщин: простушек, буржуазок, женщин-игрушек и даже деловых женщин. И в каждой из них было что-то от меня самой, что-то принадлежащее только мне и кроющееся в глубине моей души. Дело в том (я уже об этом говорила), что я никогда не полагалась на одну лишь технику исполнения. Наоборот, чтобы сыграть какую-то роль, я должна прочувствовать характер персонажа, его жизнь. В результате я во всех своих фильмах оставила частицы Клода и Клаудии. Я — Анжелика из «Леопарда»: в ней моя сила, ее здравый взгляд на жизнь, упорное желание идти вперед, настойчивость. Но я и героиня фильма Скуитьери «Акт боли», мать, убивающая сына-наркомана. Крещендо этой трагедии близко и очень знакомо мне тоже. Я — Ида из «Истории» Коменчини, с ее полнейшей пассивностью существа, растоптанного жизнью, историей, и неспособного противостоять ей и защитить себя. А ведь и я, сильная, упорная, волевая, могу быть очень пассивной. Эта моя пассивность, этот фатализм тянутся из далекого далека — из Африки, из Туниса…

Я — Аида из «Девушки с чемоданом»: ее грусть, ее переживания мои, подлинные.

Я — Карла из «Равнодушных». Я тоже могу быть равнодушной, хоть это, скорее, не равнодушие, а фатализм.

Я — дьявол, я погибель, женщина, которая может только губить; такой меня видел и показывал в своих фильмах Болоньини — и в «Красавчике Антонио», и в «Ла Виачче», и в «Дряхлости». Все эти черты я нахожу главным образом в своем отрочестве и ранней юности. Тут особенно показательна героиня «Ла Виачча» — женщина невероятно жестокая. Я была женщиной, чья душа исполнена горечи и обиды, — вот я и вложила в характер своего персонажа всю свою горечь и всю свою обиду.

Кларетта из одноименного фильма Паскуале Скуитьери похожа на меня меньше, особенно в первой части, когда она еще такая легкомысленная, ребячливая. Но наступает трагедия, и вот трагедийные нотки все больше становятся моими. Не случайно мне всегда с трудом даются комедии. Как знать, может, из-за моего лица…

И все же в комедиях я тоже снималась — вспомните хотя бы «Розовую пантеру» Блейка Эдвардса. Мне удается быть забавной в силу ситуаций, в которых я оказываюсь, но лично я к этому не имею отношения. Дело вот в чем: я могу играть в комедии, но никогда не смогла бы вытянуть комическую роль. Я была бы неправдоподобной и в искрометном персонаже французского типа. Опять-таки потому, что это не похоже на меня.

Я работала и жила, постоянно сталкиваясь с женской хрупкостью и неумением справляться с бедой. Помнится, когда я приехала в Америку, мне выделили гримерную, некогда принадлежавшую Мэрилин Монро. Ко мне прикрепили даже ее парикмахершу и ее гримера. Открыв ящики туалетного стола Мэрилин, я нашла там ее пробы в разных ролях, образцы причесок и смотрела на все это с огромной любовью и восхищением, которые всегда к ней испытывала. И не столько с болью из-за ее смерти, сколько с состраданием к ее такой несчастной жизни.

И эта гримерная, эти снимки, эти пробы лишний раз укрепили меня в мысли, что если хочешь заниматься своей профессией, то должен развивать не столько профессиональную технику, сколько свою внутреннюю силу. Нужно, просто необходимо быть сильным, этаким все сметающим ураганом…

Думаю, что все беды и несчастья актрис связаны с проблемой возраста: женщины вообще тяжело переносят появление первых морщин, а что говорить о тех, кто был воплощением красоты и молодости?

У актрис к этому прибавляется еще одна проблема — экран, который еще вчера отражал их красоту, сегодня вдруг, словно назло, только подчеркивает тени и морщины на их стареющих лицах.

Конечно, Мэрилин не успела увянуть: ее убили не морщины, отраженные зеркалом… Думаю, что ей, такой хрупкой, было невыносимо оказаться в центре внимания всего мира. Вот почему я всегда считала, что нужно иметь детей.

Дети дают тебе другое измерение, уводящее тебя из центра всеобщего внимания, отнимают у тебя свободное время и становятся важнее тебя самой. Как ни парадоксально, но именно это помогает тебе, актрисе, жить лучше, полнее.

Но актрисы, особенно раньше, неохотно обзаводились детьми. У Мэрилин детей не было. У Брижит Бардо были, но она не признавала своего материнства, а это все равно как если бы она никогда и не была матерью.

Брижит… Я помню, какой она была, когда мы снимались в «Поджигательницах». Во время съемок пришло сообщение о самоубийстве Пьера Анджели и она плакала в три ручья, ее невозможно было успокоить. Я старалась ее утешить, спрашивала о причинах этих слез, и она наконец призналась: «Такой конец неизбежен для всех нас… Все безнадежно».

Бедная, милая подружка моя Брижит. Мы познакомились и работали вместе, когда она была еще совсем молоденькой. И такой беззащитной. К тому же она ненавидела свою профессию: всегда опаздывала, быстро уставала, спорила, отказывалась делать то одно, то другое.

Мало того, она еще всего боялась: животных, лошадей, которые вызывали у нее ужас. Ей, как и мне, приходилось садиться на лошадь, и однажды, помню, она играла свою роль, сидя на деревянном коне…

Как-то нам предстояло с ней подраться. Утром у нее подскочила температура до сорока градусов. Когда я навестила ее, она сказала: «Я не буду сниматься в этой сцене, потому что знаю: ты меня прикончишь…» «Ну как я могу тебя прикончить?» — удивилась я, а потом поняла, откуда этот страх. В те дни она наблюдала за мной, когда я занималась боксом и стрельбой по мишеням, потому она и сказала: «Я все видела, ты сумасшедшая… А я вовсе не хочу рисковать из-за этого жизнью». Тщетны были мои клятвы: «Брижит, обещаю, я тебя не убью». Она потребовала, чтобы ее заменили каскадером, и вот на съемочной площадке появился мужчина в ее костюме и с ужасными волосатыми ногами.

Я не выдержала и сказала: стоп. Потом я пошла к Брижит: «Ну просто смешно, что мне придется сражаться с каким-то типом, одетым в твое платье. Поверь мне, Брижит, ты от меня и царапины не получишь, только делай, что я скажу». Наконец я ее уговорила, мы отрепетировали сцену, а потом преспокойно ее сняли. Кадры получились потрясающими, и она была очень довольна: я ее даже не задела.

Так случилось, что во время этих съемок она выставила за дверь своего очередного возлюбленного. Она его затерроризировала, так как требовала от своих дружков полнейшего подчинения. А он однажды, увильнув из-под ее контроля, поехал куда-то, если не ошибаюсь, навестить свою мать. Когда он вернулся, его чемоданы были уже выставлены за дверь.

Парень был замечательный: высокий и крепкий австриец. Охваченный яростью, он накинулся на дверь Брижит, намереваясь войти в комнату. А она, такая трусиха, в ужасе спустилась со своего балкона на мой, находившийся этажом ниже.

Хочу вспомнить еще один эпизод, связанный с этим фильмом.

Мою машину водил один молодой человек, страстный любитель кино. На меня он смотрел как зачарованный: я для него была киномечтой. Сегодня этот юноша стал одним из крупнейших французских продюсеров. Это Ален Терциан. Кино принадлежит мечтателям… Кино — это страсть.

Одним из живых примеров того, как актрисы становятся несчастными из-за страха перед старостью, стала для меня Рита Хейуорт. Мы снимали «Мир цирка». Она чувствовала себя плохо, возможно, у нее уже начиналась болезнь Альцгеймера, которая и свела ее потом в могилу. Тогда ей было сорок пять лет, а мне чуть больше двадцати.

В свои сорок пять лет эта «атомная бомба», одна из самых красивых женщин американского и мирового кино, была уже совершенной развалиной. Она пила, а напившись, обо всем забывала. Она все пила, пила, потом, посмотрев на меня, сказала: «А я все-таки еще красивая…» Ужасно.

Может быть, именно поэтому я никогда не делала ставку только на свою внешность. Да, для прессы я была секс-символом. Но в кино, к счастью, нет. Прежде всего я была актрисой, работающей у великих Мастеров.

И в этом не только моя заслуга: моя родина, Африка, научила меня с глубоким уважением относиться к судьбе и удаче…