Мне повезло

К.К. — самая красивая итальянка Туниса

Парней я к себе не подпускала. В пятнадцать-шестнадцать лет за мной многие ухаживали, но я обращалась с ними ужасно. Я была преисполнена гордости, а складывалась она в равной мере из робости, необщительности и рано развившегося чувства собственного достоинства, без которого я не могла обойтись ни как женщина, ни просто как человек. И потому, чтобы не ошибиться и не попасть впросак, я ни с кем не разговаривала — была очень замкнутой, дикаркой и отвечала грубостью тем, кто приставал ко мне с разговорами.

У меня был альтернативный язык, заменявший мне слова. Например, моя манера одеваться людям понимающим ясно говорила о моей робости и стремлении к самоизоляции. Совсем еще девчонка, только-только вышедшая из подросткового возраста, я сознательно одевалась во все черное, носила высокие воротники и «конский хвост». И страшно затягивала волосы на висках, чтобы глаза казались более удлиненными. Никакая косметика не допускалась — в этом отношении отец был невероятно строг. Иногда в классе я обычным карандашом пыталась кое-как навести тонкую тень над ресницами. Карандаш был твердый, следов не оставлял, и я только портила себе веки. Образцом для подражания была для меня, разумеется, Б.Б. — Брижит Бардо: я смотрела все фильмы с ее участием. Так что в Тунисе, не без моей подсказки, меня стали называть К.К.

Я до безумия любила кино и, когда могла, вернее, когда папа разрешал, ходила в Киноклуб. Там я пересмотрела все фильмы с моим кумиром — Марлоном Брандо, а также фильмы режиссеров Де Сика, Росселлини…

Моя первая встреча с кино уже не в качестве зрительницы, а своего рода героини произошла в Тунисе, когда мне было четырнадцать лет.

Тунисское Министерство культуры поощряло создание художественных и документальных фильмов. Тогда-то меня и выбрал знаменитый французский документалист Рене Вотье для участия в картине, которая снималась в монастыре. Там были заняты все — моя сестра, я, многие наши подружки и соученицы. Всех нас обрядили в покрывала, так как мы должны были изображать группу арабских женщин, жен рыбаков. В финальной сцене мы, стоя на скале, провожали своих мужчин в море. Режиссер захотел, чтобы только у меня в последнем кадре ветром сдуло с лица покрывало. Так появился мой первый крупный план… И, надо сказать, удачный, потому что фильм взяли на Берлинский фестиваль, где он был удостоен главного приза по разделу документального кино.

Кто-то обратил на меня внимание, и посыпались предложения, запросы: у моей матери спрашивали, не разрешит ли она мне участвовать в проводившемся в Тунисе показе молодежной моды. Сначала мама ответила отказом, но я столько ее уговаривала и так настаивала, что она в конце концов сдалась. Показ состоялся: я демонстрировала присланную из Европы коллекцию для самых молодых. Это было не бог весть что, потому что тогда, в свои четырнадцать-пятнадцать лет, я была довольно плотной девочкой: какая уж там из меня манекенщица! Но местные журналы не обошли это событие своим вниманием и поместили большие снимки, запечатлевшие меня на подиуме.

В народе говорят: лиха беда начало. В моем случае именно так и произошло. Сначала документальный фильм. Потом демонстрация моды. Третий шаг на пути к тому, что стало впоследствии моей профессией, был сделан, когда я еще училась в школе. Однажды у выхода меня ждали Омар Шариф и режиссер Жак Баратье. Они намеревались снять какой-то фильм вместе с тунисскими кинематографистами. Меня спросили, не хочу ли я сыграть роль героини, да еще с Шарифом.

То был как раз пик моей добровольной некоммуникабельности: я не разговаривала, на вопросы отвечала резко. И им я ответила примерно так же, чуть ли не к черту их послала. И это Омара Шарифа и режиссера! Но они не отступили, а пошли к нашей директрисе, которая сообразила, что надо послать за моим отцом. Она ему объяснила, что дело это серьезное и не стоит пренебрегать таким случаем. Отец неожиданно сказал: «Что ж, ладно».

Как-то в субботу, во второй половине дня, меня пригласили на пробу в один из тунисских отелей. Я, настороженная, как обычно, явилась с тремя подружками, и все вместе мы поднялись в номер, где меня ждал режиссер. Ему это не очень понравилось, и он заставил меня сыграть какую-то сцену. Подробностей я не помню, но сценка была несколько сомнительного свойства.

В результате роль героини мне не дали, так как тунисская сторона захотела, чтобы ее играла настоящая туниска, а не какая-то итальянка. Но со мной все же подписали контракт на исполнение роли служанки героини — арабской танцовщицы или певицы, если не ошибаюсь. Я вижу себя в восточных одеждах, с косами, посреди апельсиновой рощи…

Потом был благотворительный вечер в Гаммарте, на самом севере Туниса. Потрясающее, волшебное место, сплошные дюны, почти настоящая пустыня. Там был отель, тоже очень красивый, «Белая башня», где и проводился бал, к которому имела отношение и моя мать, бывшая членом комитета по оказанию помощи самым бедным и обездоленным итальянцам в Тунисе.

Бал был костюмированный. Я выступала в национальном сицилийском костюме. А Бланш нарядилась древней римлянкой. Вместе с ней мы продавали лотерейные билеты. Между тем на сцене выбирали самую красивую итальянку Туниса. Мне и в голову не приходило принять участие в этом конкурсе. Я продавала свои билеты и время от времени поглядывала на сцену: интересно же было узнать, что там происходит. Вдруг не знаю уж кто, как и почему подсадил меня на сцену: «Вот она, самая красивая итальянка Туниса…» Я растерялась, испугалась, стала звать сестру: «Иди сюда…» Но меня сразу же провозгласили победительницей и надели мне через плечо широкую ленту.

Мне тогда было восемнадцать лет. В качестве приза я получила право поехать на кинофестиваль в Венецию. Конкурс устраивала компания «Униталиа-фильм».

Шел 1957 год. На Лидо я приехала вместе с матерью и выглядела довольно броско, так как догадалась надеть на себя несколько африканских бурнусов. Это обстоятельство, по-видимому, поразило воображение всех фоторепортеров, и они сразу стали снимать только меня. С утра до вечера я была окружена камерами.

В том году на Венецианском фестивале я впервые увидела фильм в настоящем кинозале. Это были «Белые ночи» Лукино Висконти. Отлично помню церемонию вручения призов. Первую премию получил Сатьяджит Рей из Индии, Висконти достался Серебряный Лев. Рей, поднявшись на сцену, не без иронии заметил: «Индийцем быть лучше».

Мы с мамой жили в маленькой гостинице на Лидо. Оттуда я каждое утро добиралась до стоявшего на берегу отеля «Эксцельсиор», где жили итальянцы. Помню Ренато Сальватори, невероятное число режиссеров, продюсеров. Был там и Франко Кристальди…