Мне в сердце смотрит вечная звезда...

Как душно и тесно в вагонном плену!

Но я духоты, тесноты не кляну...

Срываются версты,

качаются звезды,

играет, гуляет гармошка в Клину.

Кивает огнями далекий уют,

кузнечики в поле спросонья куют,

ночная прохлада,

чужая отрада.

Нам здесь оставаться пятнадцать минут.

Нам колокол дважды прикажет:

«Пора!»

И лязгнут сомкнувшиеся буфера,

очнется граненый стакан в подстаканнике,

со звоном отчаянным затрепыхав,

кусты врассыпную шарахнутся в панике,

с обрывками пара на тонких руках...

И свист рассечет их ударом ножа,

а ветер закружит и бросит в пространство,

и примутся стекла –

пример постоянства –

в расшатанных рамах плясать, дребезжа.

Мой спутник молчит,

с головою укрыт,

наверное, спит,

а может, не спит,

а может, как я, с духотой не в ладах,

томится, с бессонницей не совладав.

Какое мне дело!

Мне знать ни к чему...

Своей я тревоги никак не уйму.

Что там за окошком:

платформы ли, дамбы ли,

мосты ли кидаются в дымную мглу?

В холодном, продутом, грохочущем

тамбуре

я лбом прислонюсь к ледяному стеклу.

Летят закругленья,

вагоны креня,

ночные селенья,

нигде ни огня,

ночные просторы,

нигде ни огня...

Как встретит твой город

назавтра меня?

Печаль или радость?

Любовь или ложь?

А вдруг не захочешь?

А вдруг не придешь?

А вдруг это просто придумано мной?

...В болотцах рассвет голубой пеленой...

Пусть мысли, как версты, уносятся прочь,

ведь что б ни случилось,

теперь не помочь.

О, только бы,

только бы,

только бы

длилась

вот эта на счастье похожая ночь!

А ведь могло бы статься так,

что оба,

друг другу предназначены судьбой,

мы жизнь бок о бок

прожили б до гроба

и никогда не встретились с тобой.

В троллейбусе порой сидели б рядом,

в киоске покупали бы цветы,

едва отметив мимолетным взглядом

единственно любимые черты.

Чуть тяготясь весенними ночами,

слегка грустя о чем-то при луне,

мы честно бы знакомым отвечали,

что да,

мы в жизни счастливы вполне.

От многих я слыхала речи эти,

сама так отвечала, не таю,

пока любовь не встретила на свете

единственно возможную –

твою!

Улыбка, что ли, сделалась иною,

или в глазах прибавилось огня,

но только –

счастлива ли я с тобою? –

никто с тех пор не спрашивал меня.