Многоликая Индия

А ЭТО — НИХАНГИ!

Мне сказали, что в дни праздника Байсакхи, праздника весны, все ниханги собираются для проведения воинских игр в Анандпур — священный для каждого сикха город, город, где родилась хальса, в Амритсар — столицу сикхов и в небольшой городок на юге Панджаба, Дам-дама, где десятый гуру, воинственный Говинд, долгое время скрывался от врагов.

Поскольку ближе всего был Дамдама, или, как его почтительно зовут сикхи, Дамдама-сахаб, то есть «господин Дамдама», я решила поехать туда.

Двадцать миль по жгучей песчаной пустыне, где ветер хлещет по лицу горячим песком, где нельзя дышать носом, потому что он сразу пересыхает и трескается до крови, и нельзя дышать ртом, потому что в горло, в легкие и даже в пищевод набивается песок, — по этой пустыне лучше всего бы ехать в закрытой машине. Но закрытой машины не было, а был открытый «джип», и мы проехали эти двадцать миль, умножая своей скоростью напористую скорость знойного ветра и причиняя этим себе двойные мучения. Проехали и прибыли в Дамдама, где кипела ярмарка и по песчаным улочкам сплошной массой двигалась толпа ярко одетых крестьян из окрестных деревень. Почти все — сикхи. В пестрых тюрбанах, ярких рубахах, в длинных дхоти (которые они надевают, как юбку-запашку, завязывая углы узлом на животе) и, конечно же, с оружием: мечами, кинжалами, ружьями, палками, окованными медью.

И повсюду в толпе — ниханги. Тюрбаны, как башни, достигающие иногда метровой высоты, и в складках тюрбанов — кинжалы. Спереди на тюрбанах сверкают вырезанные из стали символы сикхизма — изображение различного оружия, а сверху на тюрбаны нанизаны, как кольца на палец, одна над другой, — чакры.

Чакра — древнейшее оружие Индии, о котором всегда говорят и пишут, что его можно увидеть только на храмовых скульптурах, в руках каменных богов, и что уже много столетий назад она полностью вышла из употребления, — эта чакра, оказывается, не только хорошо знакома нихангам, но они ею пользуются как оружием в своих потешных воинских битвах. Это тяжелое плоское стальное кольцо, подобное диску с вырезанной серединой, и отточенное по внешнему краю как бритва. Его раскручивают на двух пальцах и бросают во врага. Чакра летит, вращаясь в горизонтальной плоскости, и при метком попадании (в шею) может начисто срезать голову.

Этим оружием пользовался бог Вишну, говорит предание. И оно же было излюбленным оружием бога Кришны. В «Махабхарате» подробно повествуется о том, как он однажды срезал своей чакрой голову заносчивого царя Шишупалы — сеятеля зла, покарав его за всю неправедную его жизнь.

Не думала и не гадала я, когда занималась «Махабхаратой», что встречусь лицом к лицу с чакрой в реальной жизни, в наше гремя.

Ниханги, ниханги, рыцари воинской смерти, нет вам сейчас другого применения, кроме воинских игр да помощи и совета в деле ковки оружия в Панджабе! Сколько их собралось в Дамдама в дни Байсакхи? Трудно сказать. Мне показалось, что тысячи две, а впрочем, может быть, и три. Они группами бродят по дорогам Панджаба, как цыгане, снят в больших крытых повозках или прямо на земле. По уставу своего ордена, они не должны иметь семьи и не должны нигде работать, все получая бесплатно от населения.

Вооруженные до зубов, с лохматыми бородами, в огромных своих тюрбанах, из которых торчат рукоятки кинжалов, они вызывают боязливое восхищение в душах своих соплеменников и служат живыми памятниками собственной своей прошлой славы. Они приходят в деревни и говорят: «Мы голодны», и сейчас же жители выносят нм все требуемые продукты. Они презирают деньги, не имеют их и даже государственным транспортом пользуются бесплатно.

И горе тому, кто ослушается ниханга, возразит ему или хотя бы посмотрит на него косо, — можно заплатить жизнью за такую дерзость. Ниханги убивают без колебаний, потому что сами не боятся смерти.

Ярмарочная толпа в Дамдама была переполнена нихангами. Всю первую половину дня они бродили по ярмарке, спали под деревьями, готовили пищу на кострах, готовили и пили се ой знаменитый бханг — наркотический напиток из тертых листьев какого-то растения с водой. Они давали бханг и своим коням и собакам, Собаки без нужды ощеривались друг на друга, а копи возбужденно ржали и рвались с привязи.

После того как дневной знои стал спадать, вся толпа оживленно двинулась в гурдваре и священному пруду возле нее. Я взобралась с кинокамерой на кучу каких-то белых горячих камней и приготовилась снимать. Отсюда было видно все — и перспектива пруда и дороги, и вход в гурдвару, и кишащая народом площадь.

Это была лучшая точка под солнцем — увы, в буквальном смысле этого слова! — для того, чтобы начинать фильм о празднике нихангов. Моя спина скоро раскалилась, как плита, по зато камера была надежно укрыта в моей собственной тени, и освещение было превосходным.

Наконец вокруг пруда двинулась процессия нихангов. Что это было за зрелище! Впереди на слоне в золоченом паланкине ехал их вождь. За ним в беспорядке скакали на своих опьяненных конях всадники, а за всадниками валом валила толпа пеших нихангов во главе с обязательной пятеркой воинов — «панч пиярэ». Традиционные цвета одежды нихангов — синий и желтый — в самых разных комбинациях окрашивали всю процессию, и, подобно красному туману, ее окутывали клубы рыжей пыли. Все эти краски дополнялись бесчисленными вспышками блеска на остриях копии и на чакрах.

Вот так вот, вероятно, именно так выглядела хальса и в годы средневековья, когда сикхи собирались на бой, готовый разгореться на этой земле, на этой самой земле, где сейчас они проходят в процессии.

А над всем возвышались купола гурдвары, и издалека была видна картина под ее крышей, изображавшая сцену казни двух малолетних сыновей гуру Говинда — замуровывание их в стене.

На этой картине враги с перекошенными от ненависти лицами торопливо клали кирпичи, а два мальчика, уже замурованные по пояс, спокойно стояли, молитвенно сложив руки, и вокруг их тюрбанов сияли нимбы святости.

Проходя мимо этого изображения, ниханги потрясали оружием и выкрикивали угрозы, затем на миг скрывались в гурдваре для молитвы, тут же выходили обратно и устремлялись куда-то прямо по скошенным полям.

Я устремилась вслед за ними.

— Не ходите, — говорили мне. — Разве вы не видите, что это опасно? Посмотрите, ведь даже другие сикхи следуют за ними в отдалении.

Действительно, все держались на расстоянии не меньше трехсот метров от славной процессии. Но мне-то нужен был фильм. Такой возможности больше не будет, видимо, никогда в жизни. И я пустилась догонять моих нихангов.

Почти милю шла я за ними по песчаным полям, прорываясь сквозь тучи пыли, и наконец мы достигли нужного места. По знаку своего вождя вся процессия остановилась, и воины мгновенно выстроились квадратом вокруг недавно сжатого поля. Я как-то невольно очутилась в первом ряду и, оглядевшись вокруг, увидала только ряды колышущихся тюрбанов, бороды да блеск стали. Так женщина кощунственно попала в ряды нихангов, да еще в момент их воинских состязаний. «Хорошо еще, — подумала я, — что я надела сине-желтое платье да волосы догадалась прикрыть синей косенкой. Ух! Как они на меня тем не менее косятся. Что-то будет?» Но раздумывать было поздно, я уже была тут, и надо было снимать.

Как они джигитовали! И сидя, и стоя на седле, и свешиваясь с седла, они скакали с копьями наперевес, подхватывали копьями разложенные по полю пучки травы, поражали на скаку любую цель. Во все стороны по полю носились молодые неоседланные лошади, выпускаемые на состязания на предмет «обучения примером». В разных концах поля ниханги исполняли обрядовые воинские пляски, обязательные перед началом рукопашных схваток, затем, прошептав краткую молитву, преклоняли колено перед разложенными йа чистых полотках мечами и кинжалами, брали их и вступали в жаркие поединки друг с другом.

В воздухе описывали сверкающие траектории стремительно летящие вращающиеся чакры, и, куда ни посмотри, всюду сталь звенела о сталь, раздавались боевые вскрики, вздымалась пыль под босыми ногами воинов.

Одна из лошадей вдруг поскакала прямо в мою сторону. «Эффектный кадр!» подумала я, поспешно нажимая спусковую кнопку аппарата, не сообразив, что видимое в кадровом окошке кажется более удаленным, чем оно есть на самом деле. Отброшенная в сторону чьей-то сильной рукой, я отлетела вместе с камерой метра на два, и в тот же миг копыта опустились на то место, где я только что стояла.

И до сих пор, прокручивая эту пленку, я восхищаюсь видом вздыбленной лошади на кадре и вспоминаю, как ниханги спасли мне жизнь, как ни парадоксально это звучит.

А затем меня пригласил через посланца один из их вождей и милостиво позволил мне сесть на землю справа от себя. И сам подал мне стальную чашу с водой, поговорил со мной — по-английски! — о нашей стране, сиял со своей руки стальной браслет и надел на мою, сказав:

— Теперь ты моя сестра. И всегда своей рукой ты должна делать только добрые дела. Запиши, как ты можешь меня найти, если понадобится.

— Для чего, брат мой, вы можете быть мне надобны?

— Мало ли для чего. А вдруг тебя кто-нибудь обидит.

— Так что я должна тогда сделать?

— Немедленно напиши вот в эту гурдвару. И мне передадут.

— И что будет?

— Я сразу же приеду.

— Для чего?

— Убью, — спокойно сказал он, так, как мог бы сказать «пойду пообедаю» или что-нибудь в этом роде.

«А ведь и впрямь может убить, — мелькнула у меня мысль. — Вот какого брата я приобрела!»

Поблагодарив его за желание оказать мне в жизни такую, я бы сказала, решительную поддержку, я сразу ощутила себя в полной безопасности — здесь, по крайней мере. И когда кончился праздник, я купила ему в лавочке подарок — несколько отрезов на тюрбан, и он сам довел меня до автобуса. Автобус был обвешан гроздьями людей — это был последний рейс из Дамдама. Я бы никогда не смогла протиснуться внутрь, если бы не мой брат. Он кончиком кинжала в ножнах только слегка прикоснулся к плечам тех, кто висел на дверцах, и они, оглянувшись и увидев, с кем имеют дело, осыпались на землю, как листья. Он вошел и ввел за руку меня. Затем без слов, снова так же выразительно попросил освободить мне место и, только усадив меня с удобствами, сложил руки, прощаясь.

— Так не забудь, как меня найти, сестра. Да славится бог.

— Да славится бог, — ответила я ему общепринятой сикхской формулой, и автобус тронулся.