Многоликая Индия

МИМО МРАМОРНЫХ ФОНТАНОВ МАХАРАНЫ

Поезд со стуком и скрежетом мчался сквозь индийскую ночь. В одноместном купе, на котором было написано «Только для леди», я чувствовала себя действительно в полном одиночестве. Эти купе изолированы от всей вселенной — это отдельный сегмент вагона. В левой и правой стенках есть двери, ведущие наружу, а сообщения между сегментами нет И когда поезд идет, ни вы никуда не можете выйти, ни к вам никто не может подойти.

Меня тепло проводили друзья в Удайпуре, дали мне с собой в дорогу много круто наперченных пирожков, соленых орешков и каких-то клецок, пропитанных сладчайшим сиропом.

Когда мы с нагретого солнцем вокзала вошли в накаленный солнцем поезд, все заволновались, что в купе очень пыльно, и сейчас же вызвали свипера. Появился свипер с длинным веником под мышкой и с тряпкой в руке. Он стал энергично колотить тряпкой по кожаному дивану, по столику и окну, вздув такой пылевой вихрь, что мы потеряли друг друга из виду. Меня на ощупь вывели на перрон, а свипер вслед нам послал веником последний поток пыли. Выскочив из купе, он получил с меня рупию, благодарно приложил ее ко лбу и ринулся в соседнее купе. Меня же водворили снова в мое, напомнили, чтобы я не забыла съесть пирожки, много раз справились, удобно ли я себя чувствую, проверили, запираются ли двери и окна, — словом, проводили как надо.

И только когда поезд оставил далеко позади огни волшебного города Удайпура, когда во мраке за окнами закружились мириады звезд и когда я доела последнюю порцию перца, приготовленного в форме пирожков, я обнаружила, что у меня с собой нет питьевой воды. Вот об этом мои друзья забыли.

При таком открытии звезды померкли в моих глазах. Понятия «ночная прохлада» в Индии летом не существует. И особенно в Раджастхане. Если днем в тени 47 градусов, то ночью всюду 45 градусов. А в поезде и того жарче, потому что он никак не может остыть от дневного перегрева. Горячим было все вокруг — стены, обивка дивана, решетки на окнах.

Пыль, взметенная свипером, уже осела на свои места и тоже имела сухой и горячий вид.

Я опустила на окне раму с металлической сеткой, еще одну раму с металлической решеткой и третью со стеклом, надеясь, что вдруг случилось чудо и там снаружи не только темно, но и прохладно. Но в окно упруго хлынул жар, как из домны, смешанный с сажей и мелким песком.

Тогда я плотно закрыла окно и включила панки под потолком Они завыли и бешено завертели лопастями. Снова поднялись клубы успокоившейся было пыли и завертелся горячий воздух, обжигая кожу. Не выдержав этого, я выключила панки, расстелила на диване простыню, обессиленно повалилась на нее и стала обреченно ждать, когда с последней каплей пота из моего тела испарится жизнь.

Вот так, наверное, умирали путешественники в пустынях, — вдруг ясно поняла я. Горло стало как пробка, язык — как наждак, губы — как подошва от старых детских сандалий. В висках стучало, а в ушах медленно нарастал шум. Кровь ощутимо густела в жилах, сердце ворочалось в груди с трудом. Надо же было еще эти пирожки есть, о господи!

Шли часы. Я старалась не думать о той воде, которая была в резервуаре для душа, вот тут, рядом, в душевой кабине. То была страшная вода, в ней, застоявшейся и подогретой, должны были кишеть все микробы, какие есть на свете. И, вероятно, кишели. О ней надо было забыть, необходимо было забыть, как будто нет ее вообще, и нет душа при этом купе, и даже двери в душевую нет.

Когда я открыла кран душа, сверху упало несколько теплых ржавых капель — там действительно не оказалось воды.

А поезд мчался в ночи, стучал, гудел, лязгал — делал свое дело.

«Хоть бы станция скорей! Но нет, не будет. В Раджастхане станции редки. Что делать? Ну что делать? Не доживу до утра. Честное слово, не доживу. Сердце совсем останавливается», — думала я в тоске.

Чтобы отвлечься от своих мук и тяжких мыслей, я стала изучать обращение железнодорожной администрации к пассажирам, висевшее в рамке на стене. В нем меня просили проверять почаще запоры на дверях, не открывать решетки и сетки на окнах, не выходить по ночам на полустанках, не впускать тех, кто будет проситься спать на полу моего купе, не впускать вообще никаких случайных попутчиков, не брать от них ничего съестного и не курить предложенных ими сигарет. Там было еще что-то, но и этого оказалось достаточно, чтобы я слегка оживилась.

«Вот это да! — подумала я озадаченно. — А я-то никаких этих правил не соблюдала до сих пор».

И я твердо решила больше не выходить из вагона и никого к себе не впускать.

И в это время поезд подошел к какой-то небольшой станции. Я выглянула. Всюду царила тьма. Где-то впереди виднелось окно, освещенное карбидной лампой, — здесь пе было даже электричества. Перрона не было видно — вероятно, его вообще здесь не существовало.

Это был явно такой полустанок, на котором не велено выходить. Но что-то влекло меня в этот мрак, влекло неудержимо. Что это могло быть? Ага! Нет! Это невероятно, это счастье! Где-то бежала из крана вода. Бежала, булькала, лилась. Вода! Вода! Но где? И какая вода?

А, да что об этом думать! Скорей, пока поезд не тронулся! Скорей открыть все запоры на дверях, схватить термос и вниз по подвесным ступенькам, вперед, через рельсы и камни, на слух, туда, где журчит струя воды — возврат к жизни. А то до утра ни за что не доживу.

Чисто животный инстинкт привел меня во мраке к какой-то будке, из стены которой торчал сломанный кран. Я пила, я захлебывалась водой, мочила голову, платье, руки, наполнила термос, снова пила…

Поезд тронулся без гудка.

И если бы в моем купе — в единственном — не горел свет, я бы не увидела даже, куда мне бежать обратно, куда карабкаться на ходу, за какие поручни цепляться. Но все кончилось благополучно. Мокрая, счастливая, я вытянулась на своей горячей простыне и заснула, предоставив саже, песку и пыли покрывать меня ровным ело ем до утра.

Утром я себя не узнала в зеркале. Волосы в сочетании с присохшей пылью превратились в колючую серую кошму, лицо, шея и руки были покрыты бурой коркой песка и сажи, а там, где я отковыривала куски этой корки, светились пятна бледной моей кожи.

В душ, скорее в душ! Что бы делали пассажиры без душа в этих поездах?! Скорее мыться, одеваться, скоро Джайпур.

Батюшки! Да ведь ночью душ подарил мне только три ржавые капли. Вот уж истинно — где тонко, там и рвется. Куда ж я такая пойду? Сколько езжу по стране, первый раз воды нет в таком купе. Я просто растерялась. А поезд шел. А Джайпур был все ближе. Но тут я вспомнила про свой термос.

Воды в термосе мне как раз хватило на то, чтобы вымыться «под малое декольте».

К тем, кто меня встречал в Джайпуре, я вышла в платье с длинными рукавами и с брошкой у ворота, стараясь иметь вид непринужденный, как будто я всегда так хожу по жаре…

Раджастхан! Красный, розовый, каменистый, мраморный, песчаный, пересохший, колючий и горячий Раджастхан.

Председатель Индо-Советского общества в Джайпуре миссис Лакшми Чундават была во главе встречавших меня.

Она провела меня к своей машине, сама села за руль, и мы тронулись по жарким улицам Джайпура. Небольшой толчок, и из ящичка в машине посыпались мне на колени какие-то фотографии.

— Можно?

— Да, да, посмотрите, если хотите.

Лежит убитый тигр, а миссис Лакшми стоит возле него, поставив ногу на его полосатую шкуру и опираясь на охотничий карабин.

— Это вы его убили? Сами?

— Да, конечно, сама.

— Но ведь на тигров могут охотиться только настоящие раджпутские леди?

— Я и есть настоящая раджпутская леди, — со спокойной гордостью ответила она.

И тут я вспомнила, что в ее полное имя входит титул «рани». «Рани» значит «царица», «женщина царского рода». Род Чундават широко известен в истории Раджастхана. Это был сильный правящий род, и раджпуты из этого рода постоянно принимали участие в боях, которыми славна история этого края.

— Значит, вы из правящей семьи рода Чундават?

— Да. Мы правили долго. Мы участвовали и в обороне Читора. Вы слышали о ней?

— О да, конечно, я знаю оборону Читора.

— В тот раз больше пятнадцати тысяч женщин погибло в огне костра, — сказала мне рани Лакшми.

Я промолчала, потрясенная картиной, возникшей в моем представлении.

— Я горда тем, что женщины нашего рода были в их числе, — продолжала опа.

С этим нельзя было не согласиться. Потомки должны были гордиться такой жертвой…

Снова это «мы», «нашего» — тянутся нити из прошлого, прочные, ощутимые, живые…

Встречные приветствуют мою спутницу, кланяются ей, называют ее «ма», «мата» — «мать». Ее знает весь Джайпур. Это тоже голос прошлого, но уже слитый с настоящим.

Авторитет бывшего княжеского рода — сложный авторитет, сплавленный из вынужденного почтения и страха, из уважения к покровителям и защитникам и из ощущения давнего кланового родства, — соединился с ее личным авторитетом, авторитетом видного и прогрессивного общественного деятеля, возглавляющего здесь общество дружбы с той страной, к которой тянутся сердца простого народа.

Она входит в любой дом как хозяйка. Она выступает на собраниях, участвует в заседаниях научных обществ Она напечатала свою книгу о поездке в СССР. Словом, это широко известный здесь человек, и с нею можно многое увидеть, чего не увидят просто экскурсанты и туристы.

Она возила меня по домам-мастерским ремесленников, и я подолгу смотрела, как в маленьких полутемных каморках рождаются на свет удивительные изделия — подносы, вазы, чаши, бокалы, — те изделия, которые теперь знает весь мир.

Уверенной рукой ведет мастер свой тонкий резец по металлу, мелко постукивает по нему молоточком, вычерчивает витиеватый растительный узор, населяет его контурами тигров, слонов, павлинов, воинов-раджпутов, коней. А затем часть за частью заливает узор жидкой эмалью, зачищает, снова гравирует, снова заливает, уже другим цветом, и так долго, постепенно, гармонично, неповторимо — не по образцу, а от себя — создает он многокрасочный рисунок, заполняя им всю поверхность изделия.

Когда-то так украшали эфесы и рукоятки мечей и кинжалов, а теперь изготовляют массу вещей, украшающих жизнь.

Очень хорошо и тонко режут в Раджастхане и слоновую кость — делают женские украшения, фигурки богов, вазочки, лампы. И та же техника — сидит мастер на полу, придерживает изделие пальцами ног и стучит-постукивает молоточком по резцу, под которым расцветают истинные произведения искусства.

Хотя в Дели я видела усовершенствования в этом процессе — применение электрического сверла вроде бормашины, во и при этом проявлялось — только на больших скоростях — все то же чувство, все то же безошибочное знание формы рождающейся веши. Каждым из них берет кусок материала и отсекает все лишнее. Ни лекал, ни образцов, ни рисунков. Пальцы знают совершенно точно каждое нужное движение, каждый нажим, каждый поворот резца.

Джавахарлал Неру считал, что положительной чертой кастового строя является многовековая наследственность профессии внутри каждой касты, в результате чего вырабатываются врожденные навыки, шестое чувство — чувство профессии. Кто знает, может быть, это и так.

Рани Чундават показала мне лавки, где продаются старые миниатюры. Здесь стопками лежали запылившиеся и слегка пожелтевшие миниатюры раджпутской школы, которые славятся не только в Индии, — они известны всем знатокам и любителям искусства, они представлены в музеях всех стран мира.

Раджпутская миниатюра развивалась, собственно, не только в Раджастхане. Когда афганские и иранские завоеватели стали вторгаться в Индию, раджпутские дружины были расколоты. Часть князей со своими войсками отошла в западные предгорья Гималаев, и там были основаны новые раджпутские княжества. Здесь на новой почве продолжали развиваться национальные традиции и национальное искусство.

Здесь, в княжествах Джамму и Кангры, оформились и расцвели между XVI и XIX веками прославленные школы миниатюрной живописи, которые оказали самое широкое влияние на живопись всех соседних областей.

А в самом Раджастхане тоже создавались тысячи миниатюр. Десятки тысяч. Здесь это было не придворное искусство, как при Моголах, а широко народное. Эти миниатюры были и остаются, собственно, уменьшением настенных картин — те же изобразительные приемы, те же персонажи, то же содержание.

Огромное множество миниатюр посвящалось жизни бога — пастуха Кришны. Вот темноликий Кришна играет на флейте, стоя под цветущим деревом, и смотрит в ту сторону, где из-за деревьев должна появиться его возлюбленная, пастушка Радха. Он еще не видит того, что видим мы с вами, — в верхнем углу миниатюры, в лесу, изображена Радха, уже спешащая на свидание. Ее волосы и плечи прикрыты узорным прозрачным покрывалом, взволнованно дышащая грудь стянута короткой кофточкой, широкая юбка расписана яркими цветами. Она в смущении опустила голову, но стыдливость не может сдержать ее порыва к Кришне — ведь во всем мире не было женщины, которая могла бы устоять перед страстным зовом его флейты. Весь ее облик так дышит ожиданием их встречи, что и вы начинаете себя чувствовать так, точно стоите где-нибудь в том же лесу за деревом и смотрите на них обоих, разделяя их радость.

А вот на другой миниатюре Кришна, разгневанный бесчисленными злодеяниями Кансы, своего дяди, жестокого правителя, убивает его, чтобы покарать за все зло, содеянное им на земле. Он проник в тронный зал, он тащит за волосы злобного царя Кансу но каменным плитам пола, как низкорожденного, он занес над ним меч — видно, что дни Кансы сочтены. Вокруг валяются убитые приспешники Кансы, разбросаны их отсеченные руки, ноги, головы. За стеной дворца, на дворе лежит ногами кверху убитый Кришной бешеный слон, которого Канса выпустил против него. Все повержены, побеждены, сила врагов развеяна в прах — добро в лице темноликого Кришны торжествует.

Десятки сюжетов кришнаистских мифов нашли свое отражение з этих живых и красочных миниатюрах.

Необыкновенно фантастичны и исполнены глубокой поэзии легенды о детстве и юности Кришны. Счета им нет, этим легендам. В них воспеваются отвага и сила юного бога, его красота и веселый прав, его любовные игры с пастушками и бессмертная его любовь к Радхе Вся Индия знает Кришну, любит Кришну, воспевает Кришну. Он стал считаться богом, этот великолепный юноша, который победил зло, убив жестокого Кансу.

Приобретая власть и могущество, Кришна вынудил арьев признать его и причислить к своим князьям. Он правил наравне с ними и был почитаем не меньше, чем они.

Он был мудрым и отважным правителем и тонким дипломатом. Он приобрел не только власть, но и огромное влияние при дворах многих князей Древней Индии. В «Махабхарате», как уже говорилось, он воспевается как один из главных героев, который отличался такими достоинствами, что был обожествлен уже при жизни.

Возможно, он некогда был богом бхилов — древнейших жителей раджастханских гор и лесов, и культ его просто менялся с годами, приспосабливаясь к новым условиям, к новым пришельцам, новым жрецам. Возможно. Слишком мало знает наука об истории этого культа, об истории этого бога, который в Индии является не столько богом, сколько предметом безмерного обожания…

Стою у прилавка, перебирая миниатюры, смотрю, вспоминаю все, что прочитано, увидено, услышано о Кришне… Вот изображены шалости юного бога — он утащил одежду у купающихся пастушек и, забравшись на дерево, спрятал ее в ветвях. Нагие девушки, стыдливо укрываясь в реке, молят его вернуть им одеянья, но он с улыбкой уже берется за флейту, он знает, что эти волшебные звуки привлекут их всех к подножию дерева и он насладится созерцанием их чистой красоты.

Вот лунной ночью он танцует с пастушками, умея так разделить свою любовь между ними, что каждой из них кажется, будто он танцует только с ней и только для нее. Художник так и воспроизвел образ Кришны — столько раз, сколько пастушек изображено на миниатюре.

Вот он сидит с Радхой на берегу реки. В руке его неизменная флейта, а на голове — неизменный султанчик из павлиньих перьев.

Павлинье перо — знак бога Кришны. Оно на всех изображениях венчает его прическу или головной убор. Павлины да белоснежные коровы были свидетелями его игр и забав в лесах на берегу Джамны, в лесах и садах Бриндабана, где протекали его детство и юность.

Вот еще миниатюры: Кришна-ребенок шаловливо запустил ручонку в горшок с маслом — он любил таскать у своей приемной матери свежесбитое масло. Вот он убивает демона, который принял форму гигантской птицы, чтобы проглотить его. Вот он побеждает огромного водяного змея, отравлявшего воды реки.

И гак можно часами перебирать эти миниатюры и видеть все новые и новые изображения этих бесчисленных легенд о жизни Кришны.

И всюду художники строили композицию так, что он — темноликий среди светлых — находится в центре сюжета, в центре внимания, к нему тяготеет все действие миниатюры, хотя изображен он с тон же мерой реализма, с какой и все другие персонажи.

Другая сюжетная линия творчества раджастханских миниатюристов посвящена жизни раджпутов. Здесь изображены бои, охоты, торжественные процессы, сценки дворцовой жизни и, конечно, красавицы, красавицы. Их круглые груди, полуприкрытые сверху короткими кофточками, всегда рисовались очень высоко — почти на линии плеч, так как высокая и полная грудь входит в число обязательных признаков женской красоты в Индии, их руки и ноги унизаны браслетами, ладони и стопы окрашены в красный цвет, широкие юбки плавно облегают крутые бедра, с нежно склоненных голов ниспадают прозрачные покрывала. Красавицы под цветущими деревьями, красавицы у фонтана, красавицы на качелях, дома, на расшитых подушках, на мраморных балконах…

Когда перебираешь много-много таких листов, в воображении возникает иллюзия движения, и вдруг делается ясно, что, несмотря на всю традиционную условность этих изображений, художники удивительно верно воспроизводили уклад этой жизни, передавали внутренние связи своих персонажей, весь ритм их существования.

Из всех школ индийской миниатюры раджастханская кажется мне самой жизненной и самой теплой.

В ту эпоху, когда Моголы сблизились с раджпутами, возникли и какие-то общие черты в миниатюрах раджпутской и могольской школ, но могольская миниатюра все же совсем другая. И не только по своим изобразительным приемам и средствам, а по всему духу своему другая. Она гораздо более придворная: на ней император изображается раза в два, а то и в три крупнее других фигур, и все подобострастно сосредоточивают свое внимание на нем одном. Да и сюжеты другие — темы стихов персидских поэм и песен, темы предании народов стран Переднего Востока.

Могольскне миниатюры тонки, изысканны и великолепны, раджпутские же — жизненные, яркие и очень повествовательные У каждой школы есть свои поклонники, я — поклонница раджпутской.

Джайпур — это город из розового камня под жгучим солнцем и синим небом. Я не говорю о новом городе, где модерновые коттеджи богачей тонут в зелени садов, — там неинтересно и точно так, как в любом другом городе Индии и не Индии. Хороша старая часть Джайпура. Она жмется к подножию скалистых холмов. Там городские стены сложены из розового камня, ворота в них все разные и красиво украшенные. Там мимо этих стен идут груженые верблюды. Там у стен стоят лотки торговцев фруктами. Там возвышается неповторимое строение — Дворец Ветров, похожий на высокую плоскую пирамиду, состоящую из сплошных крытых балкончиков с узорными решетками. Это апофеоз архитектуры сквозняков — в этом плоском здании, таком плоском, как будто оно состоит из одной стены, все время гуляет сквозной ветер, засасываемый бесчисленными балкончиками. И так уже 200 лет — дворец был создан в середине XVIII века, — и ветры поют в нем как струны невидимых инструментов.

Здесь же невдалеке находится и еще один комплекс строений — обсерватория начала XVIII века. Это что-то фантастическое, что-то совершенно марсианское. На большом дворе, поросшем травой, застыли сооружения самых неописуемых форм. Они возвышаются над землей, уходят под землю, лежат на поверхности земли. Эго и узкая каменная лестница, поднимающаяся на 30 метров прямо в воздух и никуда не ведущая, — она служила стрелкой солнечных часов, это и выпуклые и вогнутые сферы и полусферы с нанесенными на них маршрутами движения созвездий, это и какие-то арки, столбы, полукружия, — все из камня и все под открытым небом.

Тишина, зной. Козы стучат копытцами по плитам этих каменных сооружений, жуют траву возле них. Здесь, как нигде, ощущаешь присутствие теней прошлого, потому что здесь зримо представлены мысли и поиск, здесь видишь, что звезды, которые сияют над Индией, были давно познаны и поняты, здесь легко себе представляешь, как взгляд человека пытливо следил с земли за ходом планет.

А вечером рани Чундават повела меня на встречу с музыкантами и поэтами города. В небольшом зале, на полу, застеленном коврами, сидели человек пятьдесят. Меня усадили перед ними, между двумя высокими медными светильниками, в чашечках которых трепетало пламя тонких фитильков.

После приветственных речей начались, как всегда, расспросы о «Рамаяне», о нашей московской «Рамаяне». В который раз я должна была подробно рассказывать, как шли репетиции, как изготовлялись костюмы, как артисты полюбили образы поэмы, как горячо встречают ее наши зрители.

А потом началась музыка, пение, декламация. Народные песни сменялись классическими мелодиями, старые стихи — современными. Несколько часов пролетело совершенно незаметно.

— А теперь вы, вы. Пожалуйста, прочитайте нам что-нибудь из вашей «Рамаяны».

— Да ведь она на русском языке!

— Ничего, ничего, мы поймем, мы знаем всю «Рамаяну» наизусть.

Я прочла свое вступление: «В далекой Индии…» Перевела. Всем как будто понравилось. Стали просить читать еще и еще. Русский текст был чужд и непонятен, но ритм они уловили мгновенно, стали отбивать его ладонями о колени и даже делали попытки повторять за мной некоторые слова.

читала я. «Ля» — повторяла моя аудитория.

«Ди», — подхватывали слушатели, не будучи в силах выговорить наше «ы».

Этот вечер навсегда останется в моей памяти.

Восемь месяцев в году стоят на индийской земле ясные дни.

Круглый год из месяца в месяц цветут деревья — то огненными, то белыми, то сиреневыми, то желтыми цветами Все время чувствуешь себя как на выставке цветов и все время ходишь по яркому ковру осыпавшихся лепестков. Круглый год вызревают то одни, то другие овощи и фрукты Краски базаров не меркнут — на лотках продавцов сменяются по сезонам самые разные сорта бананов, манго, яблок, груш и совсем незнакомых европейцам местных плодов и ягод.

Только в холодный сезон торговля не прекращается в середине дня, а в остальные месяцы почти все городские магазины прерывают работу на два-три часа, как, впрочем, и многие конторы или ремесленные мастерские. Люди отдыхают, они просто не в состоянии работать в такую жару. К четырем часам дня жизнь снова возрождается и кипит уже до ночи, а в больших городах и всю ночь напролет.

На полях же в дни посева пли сбора урожая крестьяне могут позволить себе только получасовой отдых в тени редко растущих деревьев, поставив тут же возле себя свой распряженный усталый рабочий скот. Сюда по узким пыльным межам или низеньким валкам, насыпанным вокруг заливаемых водою участков, приходят к этому времени деревенские женщины или дети, неся на голове сосуды с приготовленным дома обедом для мужчин — рисом или овощами, обильно насыщенными жгучими приправами, и с неизменным напитком «ласи» — простоквашей, разболтанной в воде. Здесь, на этом тенистом клочке земли, хранится вода в кувшинах из пористой глины — индийских холодильниках. Просачиваясь сквозь поры, влага все время испаряется с внешней поверхности стенок этих кувшинов, и за счет испарения температура воды в кувшине понижается. В любую жару всюду можно напиться холодной воды — и в деревенском доме, и на каком-нибудь железнодорожном полустанке, и у раскаленного солнцем шоссе.

Трудно поверить, что в знойный сезон можно работать под открытым небом, но это так. II не подберешь слов, чтобы описать, какой это ад, но в этом аду дни напролет работают миллионы крестьян и дорожных и строительных рабочих Индии.

Ночь, только ночь приносит облегчение в жаркий сезон. Не прохладу, но всего лишь некоторое облегчение, потому что на ночь скрывается жгучее светило, хоть температура воздуха и не спускается ниже 30–35 градусов.

Раньше всех, еще до рассвета, по всей стране поднимаются женщины и направляются за водой к колодцам и водоразборным колонкам. Успевая обменяться новостями за короткие минуты встречи у колодца, они спешат по домам, чтобы поскорее разжечь в очагах сухие навозные лепешки и на этом огне приготовить завтрак для семьи. Даже в городах далеко не всюду есть газовые плиты — пока еще это редкость. Очаг — вот основа основ домашнего хозяйства. Глиняный низкий очаг, и в нем огонь сухой навозной лепешки — это можно увидеть в каждом деревенском доме, в домах маленьких городков и старых кварталов больших городов.

Очаг в углу комнаты или в отдельной кухне — царство женщин и сердце семьи. Сюда не допускают посторонних, не допускают членов более низких каст.

Сидя на корточках возле очага, женщины из века в век готовят традиционную пищу, вручную дробя крупу, сбивая масло, растирая бесчисленные специи.

Женщины в деревнях проводят долгие часы за приготовлением навозных лепешек, смешивая навоз с сухим мусором и обрезками соломы и вручную формуя их. Дети бегают с корзинками за стадом или бродячими коровами, собирая навоз, а их матери заготовляют лепешки в огромном количестве, чтобы хватило и на дождливый сезон, когда сушить их на солнце, налепляя на стены домов, будет уже невозможно. Высушенные лепешки тщательно укладывают круглыми слоями, диаметр которых постепенно уменьшается кверху, и обмазывают снаружи глиной. В результате всей этой работы законченное сооружение напоминает конусообразный термитник метра в полтора-два в вышину. Эти термитники можно видеть возле всех деревенских домов. Дров не хватает, их практически уже просто нет, потому что дрова используют главным образом для сожжения мертвых, так что эти лепешки являются единственным топливом.

Сезон, который в Индии принято называть холодным, начинается в ноябре; температура воздуха в тени в этот месяц опускается до плюс 20 градусов по Цельсию. В декабре и январе уже хочется днем посидеть на солнце, а вечером и ночью бывает до плюс 5 градусов.

Это счастье для всех, у кого есть жилье, и горе для бездомных, для тех, кто пришел из деревень наниматься на городские предприятия на работу и не имеет крова над головой. Хорошо еще, если у такого бездомного человека есть ватное одеяло. Это роскошь, это в какой-то мере спокойный сон на камнях улицы, это спасение or постепенного застывания, иногда — до смерти. Днем эти люди ходят, навернув ватное одеяло на себя как свое главное достояние, а ночью завертываются в него, лежа большими коконами на камнях панелей или на земле. Но тысячи таких обездоленных спят на улицах городов, подложив под себя всего лишь хлопчатобумажную подстилку или соломенную циновку и укрывшись чем придется. Каждую ночь их подстерегает смерть, особенно если днем не удалось заработать достаточно, чтобы досыта поесть.

Бездомные люди больших городов — это одно из самых тяжких общественных зол Индии, которое пока еще страна не в силах одолеть.

А с первыми лучами солнца они устремляются прежде всего на базарные улицы за парой дешевых просяных лепешек, за миской горячей каши или хотя бы за стеблем сахарного тростника, который можно тут же очистить зубами от кожуры и поддержать свои силы сладким соком его мякоти.

Базарные улицы весь год напролет закипают с рассветом. Не только вдоль этих улиц, но и вдоль всех шоссе, соединяющих близко расположенные города и села, почти непрерывными рядами тянутся лавочки и лотки. Торгуют питьем и едой, посудой и обувью, дешевой одеждой, шалями, сигаретами — словом, всем чем угодно и, конечно, так называемым паном — жевательной наркотизирующей смесью, изготовленной в виде маленьких пирожков из листьев бетелевого перца с начинкой из извести и кусочка орешка арековой пальмы. Пан жуют все.

Днем солнце оживляет и зажигает все краски, углубляет рельефную резьбу на храмах и дворцах, заставляет путников искать прохлады в тени сводов каменных ворот, под кронами деревьев, под навесами лавок и даже под косо поднятыми лежаками — чарпоями.

Красочна под солнцем уличная толпа и особенно зимой, потому что лето одевает всех мужчин преимущественно в белое, а женщин — в светлые тона, тогда как в холодный сезон каждый заворачивается поплотнее в ткани любых оттенков — и одноцветные, и клетчатые, и с каймой или орнаментом самых разных цветов.

Праздники жаркого сезона запоминаются огромными сборищами людей в белых одеждах, а праздники зимы — очень яркими процессиями и пестрыми толпами.