Моцарт (картины из жизни)

5. Член академии и рыцарь золотой шпоры

Низки и мрачны своды старинной музыкальной академии в Болонье. Маленькие решетчатые окна, находящиеся чуть ли не у потолка, едва-едва пропускают лучи весеннего солнца. В громадной темной зале холодно и неприветливо. Почти теряясь в этой мрачной пустоте, за большим круглым столом, покрытым темнокрасным сукном, восседают знаменитейшие и ученейшие музыканты Италии.

Заседание еще не началось. Все ожидают президента академии, падре Мартини, слава о котором гремит по всей Европе и приговор которого не может быть оспорен никем в мире.

Тихо переговариваются между собой ученые мужи:

— Я не особенно верю в этого новоявленного немецкого гения, — шепнул один из них на ухо своему соседу, преклонному старцу, приставившему ладонь к уху, чтобы лучше расслышать слова говорившего. — Чем может поразить нас варварская Германия? До сих пор никто из них не переступал порога нашей академии.

— Говорят к тому же, что этому гению только 14 лет. Представляю себе его ученические упражнения. И мы, ученейшие музыканты, должны разбираться во всей этой пачкотне… Не знаю, о чем думал падре Мартини!

— Не забывайте, — вставил другой член академии, Валотти, услышавший последние слова старца, что наша академия открыта для всех, кто желает получить почетное звание музыканта. А юный Моцарт, насколько я знаю, не новичок в музыке. Мы же должны судить без пристрастия и без предубеждения…

Слова Валотти были прерваны приходом служителя, предупредившего присутствующих о приближении президента академии.

Двери распахнулись, и, опираясь на палку, в залу вошел седовласый падре Мартини. Несмотря на свой преклонный возраст, он бодрыми и твердыми шагами подошел к столу и занял место председателя.

— Введите почтенных синьоров! — приказал он служителю.

Через маленькую боковую дверь смотритель ввел в залу Леопольда Моцарта и его сына. Отец не мог скрыть охватившего его волнения в этой новой, необычайной обстановке. Всюду, во дворцах королей, в залах театров, он был спокоен за своего сына, но здесь, перед этим собранием ученейших мужей, его впервые охватило сомнение.

Он был бледен и весь дрожал мелкой дрожью. Вольфганг крепко ухватил руку отца и держал ее все время, пока президент кивком головы не пригласил его подойти к столу.

С приветливой улыбкой, гордо подняв свою голову, весь сияя и радуясь, подошел Вольфганг к судилищу.

— Синьорино Амадео! — начал мягким голосом Мартини. — Нас не интересует ни твоя виртуозность, ни твой импровизаторский талант, ни даже твое умение быстро читать с листа партитуры. Это все хорошо для падкой до чудес публики. Мы же — ученые, нас интересуют твои познания в музыке, и ты должен показать нам, насколько ты силен в гармонии и в композиции… Падре Валенто, — обратился Мартини к секретарю собрания, — передайте синьорино Амадео задачу.

Секретарь вынул из папки запечатанный семью печатями конверт и, подавая его Вольфгангу, сказал:

— Вот вам задание! Здесь тема для фуги, которую никто из нас не знает. Разработайте ее письменно и за клавесином. Для этого вам дается 6 часов. Срок, достаточный для хорошего музыканта.

И, обратившись к служителю, он добавил:

— Уведите синьорино Амадео в комнату для испытуемых.

— А вы, — сказал он Леопольду, — удалитесь в комнату ожидания.

Отец и сын обменялись едва заметным взглядом и разошлись в противоположные стороны, один — с тем же радостным лицом, другой — с сердцем, полным тревоги.

Не прошло и получаса, как в зал вошел служитель.

— Падре, — обратился он к Мартини, — мальчик стучит в дверь и просит, чтобы его выпустили.

— Наверно понял, что задача ему не под силу, — пробормотал тот самый старик, который не верил в немецкий талант.

— Узнайте, что ему нужно, — строго произнес Мартини.

Служитель вышел и через несколько минут вернулся. Лицо его было взволнованно, он даже забыл все правила этикета, и, быстро подбежав к столу, едва произнес:

— Мальчик говорит, что он уже кончил.

Точно ветер, пронесся по залу шопот удивления.

— Это невозможно!

— Мальчик смеется над нами!

— Это непостижимо!

Один только падре Мартини остался невозмутимым и спокойным.

— Выпустите мальчика и приведите его сюда.

Вольфганг вошел и протянул Мартини конверт с исписанным листом.

— Иди к своему отцу, Амадео, и жди нашего решения.

Томительные минуты провел Леопольд Моцарт в ожидании этого решения. Ни беспечность сына, ни его уверения, что задача была легкая, не могли успокоить старого капельмейстера. Он понимал, что решается судьба его сына.

Зазвенел колокольчик, и, едва понимая, что происходит вокруг него, Леопольд вместе с сыном вошел в залу.

Лица присутствующих повернулись в сторону вошедших.

Падре Мартини встал и подошел к Вольфгангу:

— Синьорино Амадео! То, что ты сделал втечение получаса, не мог бы сделать ни один из нас, ученейших и знаменитейших музыкантов, в течение 6 часов. Ты превзошел всех нас, и мы склоняем наши головы перед твоим гением. Ты достоин войти в нашу ученую коллегию. Приветствуем тебя, член Болонской академии!

Потрясенный Леопольд, не помня себя от радости, бросился на шею своего сына и стал его целовать, обливаясь слезами.

— Воферль, Воферль, мой любимый Воферль, а в Вене говорили, что мы шарлатаны!..

Слава о новом члене академии разнеслась по всей Италии. Миланская опера, писать для которой считали за честь лучшие музыканты, заказала Моцарту оперу. Папа римский пригласил Вольфганга в Рим, чтобы послушать его.

Моцарт четырнадцати лет.

И когда, сидя в возке, отец и сын подъезжали к воротам вечного города,[1] Леопольд тихо поучал мальчика:

— Италия — это обетованная страна для музыкантов. Нет и не может быть музыканта, если его не признает Италия… Тебе еще предстоит поработать, мой славный мальчик.

— Папа, а мы попадем в Ватикан? Я хочу услышать знаменитое церковное сочинение Аллегри. Говорят, что ноты этого сочинения хранятся у самого папы, и никто, ни один человек не имеет права списать их… Я должен услышать эту музыку! Она должна меня многому научить…

— Непременно услышишь, Воферль! Мы попадем в Рим как-раз в праздник, когда в Ватикане исполняют ее.

Публика стекалась в Ватикан, где должно было исполняться духовное сочинение Аллегри, играемое только один раз в год. Римский папа ревниво оберегал это музыкальное произведение, и строгая кара ждала того, кто перепишет эти ноты или даже покажет их постороннему. Среди слушателей были, конечно, Моцарт с сыном.

Напряженно слушал Вольфганг это замечательное произведение, и ночью, когда отец спокойно спал, мальчик что-то прилежно записывал в свою нотную тетрадь.

На утро, перед тем как уйти, Вольфганг протянул отцу свою запись и, хитро усмехаясь, сказал:

— Отец, этот подарок мы пошлем нашей Наннерль… Она будет первым человеком после папы, имеющим ноты Аллегри.

Взглянув на ноты, отец присел. Перед ним была точная, нота в ноту, запись слышанного вчера сложного многоголосного произведения композитора Аллегри.

— Это не может быть, это не может быть… — растерянно шептал старик.

Не понимая, что он делает, и не думая о последствиях, Леопольд схватил ноты и быстро выбежал на улицу, увлекая за собой и сына. Через полчаса он был уже в Ватикане у своего приятеля, певчего капеллы, Кристофори.

— Скажите, Кристофори, верно ли все это? Не чудо ли это?

И когда Вольфганг сыграл перед Кристофори то произведение, в котором певчий вчера сам участвовал, Кристофори чуть не упал со стула.

— Об этом надо доложить папе! — пробормотал он.

И неизвестно, что скрывалось под этими словами: угроза или ожидание награды.

Когда Вольфганг вскоре после этого выступил перед римским папой, повторил перед ним музыку Аллегри и сыграл свои собственные импровизации, папа сказал своим кардиналам:

— Не наказать, а наградить мы должны этот талант!

И он пожаловал Вольфгангу орден рыцаря золотой шпоры, высшую награду, которую до него получил лишь знаменитый композитор Глюк.

С красной ленточкой и с орденом, болтающимся на груди, предстал юный Моцарт в Неаполе на концерте пред учениками консерватории. Необыкновенная для того времени техника, необычайная мелодичность и звучность игры Моцарта привели неаполитанцев в неописуемое изумление. Слушателям была непонятна эта сила в мальчугане. И когда один из них заметил на пальце играющего музыканта большое кольцо, суеверный неаполитанец решил, что вся сила Моцарта — в этом кольце.

— Долой кольцо! — заревел он на всю залу.

— Долой кольцо! Долой кольцо! — в исступлении поддержали его остальные.

Моцарт спокойно снял «талисман» и продолжал играть как ни в чем не бывало. Восторгу слушателей не было предела, они вынесли мальчика из зала на руках…

В шуме, в волнениях и в тревоге итальянских дней Моцарт не забывал писать оперу, которую ему заказал Миланский театр. Она была готова, когда настал срок поездки в Милан.

В этот прославленный на весь мир своими певцами и своей музыкой город Моцарт повез свое новое произведение, большую оперу — «Митридат, царь понтийский».

— Синьора Бернаскини, — говорил Моцарт в первый же день свидания со знаменитой певицей, которая должна была петь главную партию, — мне говорили, будто вы сомневаетесь в том, я ли сочинил для вас арию из третьего акта. В таком случае только полчаса терпения…

И тут же при артистке Вольфганг записал три новых арии, одну красивее другой.

— Выбирайте, какая вам больше нравится.

В порыве восторга певица расцеловала личико 14-летнего композитора.

Опера была представлена и имела колоссальный успех. Но больше всех, кажется, был доволен переписчик нот, у которого нарасхват раскупали копии отдельных арий из оперы, что дало ему не малый доход. Поэтому он особенно охотно и искренно присоединил свой голос к доносившимся из театрального зала бурным крикам:

— Да здравствует юный маэстро!