Модницы

Идея укореняется

Джеки пылает гневом — на защите докторской диссертации ее заставили защищаться.

— Это было ужасно, кошмарно, невыносимо, и я не хочу об этом вспоминать, — вспоминает она под сандвичи с говядиной.

Я бы с удовольствием обсудила кино, планы на выходные или раздел «Сплетни о знаменитостях» этого месяца, но ей нужно другое. Она только что с поля боя и хочет похвастаться ранами.

— Это было просто ужасно. Они снова и снова задавали мне одни и те же вопросы, меняя формулировки, и я все отвечала «Нет, я не знаю марксистского толкования клешей», «Нет, я не понимаю, какое отношение „Хаш Паппис“ имеют к стоимости иены», «Нет, я не изучала экономическое воздействие пожара на производстве рубашек „Треугольник“». Да зачем мне это? Моя диссертация была по литературе моды. При чем тут деньги? — Она тяжело вздыхает и опускает голову, будто только что пережила все это заново здесь, в кафешке в центре города. — Боже, как же они меня истерзали одними и теми же вопросами, — говорит она, вздрагивая, будто это методика допроса военнопленных, а не обычный преподавательский метод, чтобы помочь студентам понять, что они уже знают ответ.

Джеки единственная в «Моднице» имеет докторскую степень, и Джейн ужасно нравится иметь чрезмерно образованного ассистента. Это все равно что посылать победителя Вестминстерской собачьей выставки за утренней газетой. Джеки собиралась сделать научную карьеру, а пока временно поработать в солидном бизнесе вроде нашего журнала. Но теперь она разочарована в академическом мире и благодарит судьбу за то, что у нее есть работа вдали от башни из слоновой кости и от обитающих там жестоких мучителей.

Джейн, конечно, за то, чтобы Джеки осталась. Как же хвастаться перед всеми своей ассистенткой с докторской степенью, если эта ассистентка уйдет?

— Джейн говорит, что у меня есть будущее в журнале.

Будущее в журнале у Джеки есть, но дела в «Моднице» делаются медленно, и ассистенту придется многое стерпеть, пока она сможет ухватиться за нижнюю ступень карьерной лестницы.

— Пойду куплю еще. — Я высасываю последние капли кока-колы и взмахиваю пустой банкой. — Тебе что-нибудь взять?

— Один кусочек «Базуки». — Она протягивает доллар.

— Да я куплю, — говорю. — Считай это выпускным подарком.

— Спасибо. — Она улыбается и двигает доллар по столу ко мне. — Тогда разменяй.

Я вздыхаю и беру деньги — сама напросилась. Джеки не о плате за парковку заботится и не о том, чтобы были деньги для стиральной машины в прачечной. Она просто собирает мелочь. Она ее потому собирает, что на ток-шоу Опры Уинфри сказали, что если собирать всю мелочь, то наберется пятьдесят долларов в месяц. Джеки приняла это близко к сердцу и занялась делом всерьез. Порой, когда ей кажется, что никто не смотрит, она пересчитывает монетки у себя за столом. Джеки даже носит брюки-карго с набитыми мелочью карманами. При ходьбе звенит как кружка для пожертвований. По крайней мере слышно издалека — можно успеть свернуть в пустую клетушку в офисе и скрыться от нее.

Хотя Джеки старается всем нравиться, общаться с ней сложно. Она всего год в Нью-Йорке, и ей кажется, что дорогая квартира в Бруклин-Хайтс и маленькая зарплата — это муки крестные. Как будто ей одной в Манхэттене не хватает денег. Образ несчастной жертвы начинает надоедать. Можно подумать, ей достается сильнее других и все хотят у нее что-то отнять.

Но деваться некуда, надо вытерпеть еще двадцать минут жалоб на бедность и разговоров о диссертации. Джеки — это доступ к Петеру ван Кесселю. Она из семьи, связанной с модой — потому и получила место в «Моднице» чуть ли не раньше, чем открылась вакансия. Мать, известный дизайнер у Кристиана Диора, позвонила Джейн и спросила, не найдется ли работа для ее дочери. Прежний ассистент Джейн, Эмили, едва окончила колледж, причем далеко не блестяще, так что ее тут же уволили.

— Ну так вот, я подумывала взять интервью у ван Кесселя для одного из зимних номеров, — говорю я, осторожно подбираясь к теме и надеясь, что не так уж прозрачна. Я устроила этот как бы случайный ленч, когда мы столкнулись у лифта в 1.27, но организовать это все оказалось нелегко. Пришлось все утро прислушиваться к перезвону ее монет, ожидая, пока звук утихнет, то есть она остановится у лифта. Дождавшись, вскочила и побежала за ней.

— Правда? — заинтересованно спрашивает она. — Думаешь, Петер хорош?

Хотя Джеки целых пять лет изучала, как одежда влияет на культурную и социальную идентификацию в разных обществах, о моде она не знает ничего. Для нее крой «ампир» ассоциируется разве что с наполеоновской империей. Джеки ходила на показ Петера ван Кесселя только потому, что ее мать была в городе, меня она пригласила в качестве буферной зоны. Я сидела тогда между ними и выступала посредником, пока показ не начался. Свет потускнел, модели завладели моим вниманием, так что я оставила Джеки разбираться с матерью самостоятельно. Пока я смотрела, как мимо меня проплывают черные бальные платья с широкими оборками и серебряные блузы с пышными рукавами, мамочка и доченька шипели друг на друга как сердитые кошки. Помнится, я наклонилась вперед, чтобы им было удобнее общаться.

— Думаю, у него есть потенциал, — говорю я сдержанно, стараясь не выдать волнения. Я никогда еще не переживала так по поводу статьи. А что, если Джеки или Джейн, а может, боги моды почувствуют мой энтузиазм? Петера ван Кесселя у меня тогда заберут.

— Вот и мама сказала то же самое, но я ничего такого не заметила.

Как бы ей заметить, если она ни разу даже не повернула голову к подиуму.

— Твоя мама в этом разбирается, — рассудительно заметила я, — она же столько лет имеет дело с модельерами. Откуда она услышала про ван Кесселя?

Показ был на удивление незаметный. Модных фотографов мало, и никаких журналистов, кроме нас и известного критика из «Таймс».

— Его партнер Ханс раньше был правой рукой Джона Гальяно. Он послал маме билеты, — объясняет Джеки. — Тот невысокий мужчина, с которым она разговаривала после показа. Помнишь, на нем был красный бархатный смокинг, и ты сказала, что он смахивает на Хью Хефнера[8]?

Мало кто уходит от Живанши и от суперзвезды моды, чтобы работать рядом с неизвестным модельером в грязном подвале на Нижнем Ист-Сайде.

— Смелый шаг.

— Мама сказала, это карьерное самоубийство, — говорит Джеки и скрещивает ноги, так что ее монетки затевают звон. — Наверняка тебе несложно будет договориться об интервью с Петером. Показ был неудачный. Он будет рад, что тебе вообще известно его имя.

Сильно сомневаюсь. Судя по моему опыту, модельеры, даже начинающие, не сомневаются, что ты знаешь их имя. Каждый модельер живет в герметически запечатанной вселенной, где все его знают, потрясены его идеями и польщены, когда он снисходит до разговора о своей работе.

— Думаешь, будет рад?

— Наверняка. — Мы уже почти пятнадцать минут говорим не о ней, и она начинает увядать от отсутствия внимания. — Я позвоню маме, и она договорится с Хансом. Не беспокойся на этот счет.

Она смотрит на часы.

— Мне надо в офис позвонить своему турагенту и заказать билет до Афин на Рождество, — говорит она со вздохом, будто неделя в Греции — большое испытание. — Я обещала маме, что сделаю это сегодня.

— Ты летишь в Афины? — переспрашиваю я, будто и без того не знаю про ее каникулярные планы. Когда имеешь дело с Джеки, нехоженые пути встречаются редко.

— Да, мама хочет прошвырнуться по островам. Надо бы радоваться, а я терпеть не могу таких поездок, обычно переношу их только благодаря присутствию сестры, но она только что родила, так что не поедет. Там будут только мама, я и масса голубой воды. А хуже всего то, что Афины — один из моих любимых городов, и я бы с удовольствием там задержалась после ее отъезда, но это слишком дорого. С моей зарплатой и квартплатой приходится беречь деньги. Мама оплатит билеты на самолет, но не жилье, так что если бы я осталась, пришлось бы снимать какой-нибудь унылый пансион в худшей части города. Конечно, я что-то откладываю на отпуск, но плата за мою квартиру не фиксирована, и хотя я всего несколько месяцев там прожила, уже беспокоюсь, сколько с меня возьмут на следующий год. У меня уже так мало денег, что едва могу себе позволить телефон. Ты представляешь себе, сколько стоят местные звонки?

Вот такой шум и сопровождает меня вдоль Пятьдесят первой, вниз по Шестой и вверх на лифте на двадцать второй этаж, но я не слушаю. Зацикленный на себе монолог Джеки просто фоновая музыка. В уме я уже пишу статью про Петера ван Касселя.