Мокрая магия

ПРЕВЗОЙТИ БОГОВ Перевод Т. Алеховой

Над столом из отполированной до блеска стали висело зеркало, вернее, окно, открывающееся в визуальное и звуковое подпространство всякий раз, как включался зуммер теледатчика. Два хрустальных кубика на столе были трехмерными фотографиями — из тех новинок, чье появление стало возможным только к началу двадцать третьего века. Между ними лежало письмо с обращением более древним, чем само зарождение письменности. «Милая…» — вывел на нем мужской почерк с сильным наклоном.

Тут Билл Кори отложил ручку и от безысходности стал ерошить волосы, переводя взгляд с одной фотографии на другую и тихо поругиваясь. Хорошенькое дело, в ярости рассуждал он сам с собой, если мужчина никак не может решить, на какой же из девушек ему жениться. Коллеги по биологическому колледжу, верящие в непогрешимую прозорливость доктора Уильяма Кори и в ясность его оценок, содрогнулись бы, увидев его в эти минуты.

Вот уже сотый раз за день он смотрел то на один снимок, то на другой. Женские лица улыбались внутри хрустальных кубов, и Билл терзался, покусывая губы.

Слева от него в прозрачной призме навечно задержалась улыбка темноволосой Марты Мэйхью; из трехмерного пространства глядели на Билла ее васильковые глаза. Доктор Марта Мэйхью из химического колледжа, вся будто из слоновой кости и черного шелка. Ни за что не подумаешь, что она и есть ведущий химик Города Ученых, где работают крупнейшие специалисты со всего мира.

Билл Кори наморщил лоб и посмотрел на другую девушку. С фотографии на него глядела Салли Карлайл, неподдельно живая во всем, вплоть до светлых завитков, разметанных застывшим в хрустале ветерком. Билл повернул кубик так, чтобы лучше разглядеть ее нежный профиль. Время будто застыло внутри прозрачной тверди, и хорошенькая трепетная Салли, слегка отвернувшись, вечно позировала фотографу.

Наконец Билл вздохнул и снова взял ручку. После слова «милая» он уверенно вывел «Салли».

— Доктор Кори…

Кто-то нерешительно мялся у дверей. Билл нахмурился — это оказалась мисс Браун, хлопавшая глазами за стеклами очков.

— Доктор Эшли…

— Не докладывай обо мне, Брауни, — лениво произнес посетитель. — Он бездельничает, а я застукаю его с поличным. Что, Билл, любовные записки разбираешь? Войти можно?

— Тебя разве остановишь?

Угрюмость Билла как ветром сдуло. Высокий и растрепанный молодой мужчина, стоявший на пороге, был Чарльзом Эшли, директором телепатического колледжа. Их давняя дружба вполне допускала безобидные подтрунивания, но тем не менее Билл испытывал глубокое уважение к незаурядному таланту Эшли. До него ни один глава телепатического колледжа не мог охватить столь бесчисленные, неподвластные заурядному уму, области знания.

— У меня столбняк от работы, — заявил, позевывая, Эшли. — Пошли в парк, искупаемся?

— Не могу, — отложил ручку Билл. — Молодняк ждет…

— К черту молодняк! Ты думаешь, все научное сообщество трепещет в ожидании, пока твои молокососы первый раз тявкнут? Мисс Браун за ними присмотрит. Она получше тебя разбирается в генетике. Вот подожди, скоро в Совете разберутся, что к чему, и отправят тебя на черные работы.

— Заткнись, — ухмыльнулся Билл. — Как там щенки, мисс Браун?

— Превосходно, доктор. Я покормила их в три часа, как положено, и теперь они спят.

— Они всем довольны? — заботливо поинтересовался Эшли.

— Смейся, смейся, — вздохнул Билл. — Эти щенки под моим руководством будут носиться по коридорам времени, попомни мои слова.

Эшли кивнул с почти серьезным видом — да, вполне возможно. Щенки были живым доказательством успехов Билла в области внутриутробной половой идентификации — шесть выводков резвых кобельков, без единой сучки. Они являли собой результат долгой кропотливой работы — бесконечных экспериментов по лазерной бомбардировке хромосом с целью выделить и описать гены, отвечающие за половую принадлежность, бесчисленных неудач и громадного терпения. Если щенки вырастут во взрослых собак, это событие значительно приблизит день, когда, благодаря заслугам Билла, можно будет изменять соотношение числа мужчин и женщин в зависимости от потребностей человечества.

Мисс Браун исчезла с робкой ускользающей улыбкой. Дождавшись, пока за ней закроется дверь, Эшли, все это время с изумленной гримасой разглядывавший фотографии на столе, вольготно устроился на диванчике у стены. До Билла донеслось его бормотание:

— На златом крыльце сидели… Ну, что будешь делать, Уильям?

Их отношения были столь доверительными, что притворяться не имело смысла.

— Не знаю, — подавленно признался он, в нерешительности глядя на листок со словами «Милая Салли».

Эшли снова зевнул и полез в карман за сигаретами.

— Знаешь, — безмятежно начал он, — было бы интересно прикинуть варианты твоей будущности. То есть с Мартой и с Салли. Может быть, однажды кто-нибудь найдет верный способ предвидеть появление развилок будущего и осмысленно выбирать поворотные пункты, которые приведут к нужной цели. Если бы ты сейчас мог знать, как сложится жизнь с Салли или с Мартой, ты мог бы повлиять на весь ход человеческой истории. Если, конечно, ты и вправду такая шишка, какой себя воображаешь.

— Хм, — ухмыльнулся Билл. — Предсказание — то, что уже сказано наперед и обусловлено. Получается, что выбора как такового и нет.

Эшли неторопливо чиркнул спичкой, прикурил и только потом пояснил:

— Будущее представляется мне в виде бездонной емкости, наполненной бесчисленными вариантами — каждый из них завершен, но податлив, словно глина. Понимаешь? В любой момент жизни мы оказываемся на перекрестке и вынуждены выбирать из множества возможностей, чем нам заняться в следующее мгновение. На каждом из этих перекрестков есть дорога в какое-нибудь другое будущее, тоже реальное и вполне определенное — ожидающее, пока мы им займемся. Возможно, существует нечто вроде… скажем, плоскости вероятностей, где все эти результаты наших потенциальных решений существуют одновременно — как своеобразные проекты будущих действий. Когда реальное, физическое время подхватывает один из них и наполняет его содержанием, то возможный план получает отражение в действительности. Но, пока еще нет сцепки со временем, пока мы еще на перекрестке и не сделали окончательный выбор, перед нами — бессчетное количество вариантов будущего; они все возможны, все ожидают нашего решения в немыслимой, неизмеримой бесконечности. Представь, если можно было бы просто распахнуть окно и увидеть эту плоскость вероятностей, рассмотреть события в будущем, проследить их последствия, прежде чем на что-то решиться! Мы смогли бы лепить судьбы человечества! Нам стал бы по плечу удел богов, Билл! Мы бы даже сумели их превзойти! Мы проникли бы внутрь космического разума — того, что замыслил нас, — и по своей воле вмешались бы в его планы!

— Очнись, Эш, — мягко перебил его Билл.

— Ты думаешь, это бред? На самом деле идея не нова. Старик Беркли, философ, касался этого, когда развивал свои теории субъективного идеализма — будто бы мы познаем Вселенную лишь благодаря разлитому вокруг нас сознательному началу, бесконечному разуму. Слушай, Билл, если ты представишь себе эти… наброски будущего, ты увидишь целую череду поколений, уже состоявшихся и существующих параллельно друг другу — во всей полноте внешних обстоятельств их жизней — и тем не менее еще не рожденных на свет. Возможно, они и вовсе никогда не появятся, стоит только настоящему избрать другую ветку развилки. Они же убеждены в своей реальности ничуть не меньше, чем мы — в своей. Где-то на плоскости вероятностей протянулись две расходящиеся линии твоих потомков, уже готовых родиться поколений; само их существование зависит от твоего выбора. Они — твоя проекция; их жизни и смерти сейчас висят на волоске. Советую хорошенько подумать!

Билл кисло улыбнулся и предложил:

— А не вернуться ли тебе в Трущобы, чтоб разнюхать, как мне заглянуть во вселенский замысел?

Эшли покачал головой:

— Эх, если бы! Тогда бы все позабыли это слово — Трущобы… Найди мы ключ к плоскости вероятностей, наш телепатический колледж перестали бы считать бедным сироткой. Видишь ли, мне сейчас не до тебя с твоими пустяковыми проблемами! Я забочусь о будущем Города. Сегодня это мировой центр. Завтра этот центр будет править миром. А мы ведь пристрастны — это при том, что здесь под одной крышей собраны лучшие умы, трудящиеся на ниве всех известных наук. В наших руках власть, не снившаяся ни одному из королей… — в один прекрасный день все это может обрушиться нам же на голову. Мы можем не удержать шаткое равновесие, скатиться в пропасть и… и… В общем, мне бы хотелось знать будущее, чтобы это предотвратить. Стоит только подумать, что кто-нибудь встанет на путь измены…

Он пожал плечами и встал:

— Точно не хочешь искупаться?

— Иди-иди, а мне некогда бездельничать.

— Оно и видно, — покосился Эшли на кубики с фотографиями. — А может, и хорошо, что тебе не дано угадывать наперед. Кто знает, вынес бы ты такую ответственность? Мы все-таки не боги, и посягать на их права небезопасно. Ну, до скорого!

Билл прислонился к косяку и проводил взглядом приятеля, направившегося к стоянке, где застыли хрустальные машины, готовые ринуться вдоль трубчатых магистралей, пронизывающих Город Ученых. Вдалеке, за стоянкой, виднелась центральная площадь города, расположенная на сотни и сотни этажей ниже.

Билл невидяще смотрел в пространство, гадая, Салли или Марту он увидит на этой высотной стоянке годы спустя. Отношения с Мартой больше напоминают сотрудничество. Но зачем в семье два ученых? Мужчина дома хочет расслабиться, а кто, как не хохотушка Салли, сможет его развлечь? Да, выберем Салли. Если плоскость вероятностей действительно существует и по ней протянулись многочисленные дорожки — пунктиры реальности и забвения, — то пусть все другие исчезнут.

Он хлопнул дверью, чтобы очнуться от размышлений, и улыбнулся заточенному в хрусталь снимку одной из девушек. Она совсем как живая, и словно настоящий ветер теребит ее локоны. Ресницы трепещут под припухшими веками…

Билл зажмурил глаза и помотал головой. Что-то с ним не то… Хрустальный брусок помутнел; шум в ушах нарастал, а в глазах потемнело. Из бесконечной дали до него необъяснимым образом донесся тихий плач, и детский голосок позвал: «Папа… Папа!» Ближе прозвучал девичий голос: «Отец…», а потом какая-то женщина стала повторять с нежной настойчивостью: «Доктор Кори… Доктор Уильям Кори…»

Темноту закрытых век нарушали смутные вспышки, пересекали полосы света. Ему почудились залитые солнцем башни, леса, прогуливающиеся люди в длинных одеждах — и все это стремительно унеслось, стоило Биллу открыть глаза. Из хрустального куба ему по-прежнему улыбалась Салли — вернее, кто-то, похожий на Салли.

Рассудок Билла пребывал в ступоре — как и у всякого, кто сталкивается с необъяснимым. На снимке теперь была не Салли, а некто с таким же выражением прелестного улыбчивого лица. Та же миловидность и доброта — и что-то еще. Что-то очень знакомое. Это оживленное кареглазое личико с решительной складкой у рта напомнило Биллу — неужели его самого?..

Руки у него задрожали — он даже сунул их в карманы и сел, ни на секунду не отрывая взгляда от фотографии. Лицо на снимке выражало удивление, недоверие, сменившееся затем радостью. Нежные губы, сочетающие мягкость Салли и решительность Билла, дрогнули и что-то произнесли. Голос прозвучал будто из хрусталя или где-то у Билла в голове: «Доктор Кори… Доктор Кори, вы меня слышите?»

— Я вас слышу, — отстраненно и хрипло ответил он, словно во сне. — Но…

Гибрид лица Билла и Салли благодарно вспыхнул радостью, и на нежных щечках заиграли задорные ямочки.

— Слава богу, это и вправду вы! Мне все-таки удалось дотянуться до вас. Я уже так давно и безуспешно пытаюсь…

— Но кто… что?..

От изумления Билл поперхнулся и смолк, дивясь необъяснимому приливу нежности, вдруг охватившему его при виде этого знакомого, ни разу не виденного лица. Раньше ему и в голову не приходило, что мужчине свойственны такие всеобъемлющие, покровительственные и бескорыстные переживания. Окончательно сбитый с толку, забыв поинтересоваться, не сон ли это, Билл снова принялся спрашивать:

— Кто вы? Что вы здесь делаете? Как вы…

— Но я не здесь — не в этой реальности.

Личико снова улыбнулось, и чувства так переполнили Билла, что горло у него перехватило от странной нежности и гордости.

— Я здесь — дома, в Эдеме. Нас разделяет целое тысячелетие! Смотрите…

До этого момента он ничего не видел внутри куба, кроме ее лица. Теперь Салли улыбалась ему уже из прозрачного тумана, хотя хрусталь оставался чистым как слеза. В нем открылся вид на зеленую долину — как ни странно, в натуральную величину; несмотря на то что размеры призмы ограничивали перспективу, у Билла не возникло впечатления, будто он смотрит на макет. Кубик служил лишь окном, выходящим на лесную прогалинку. У подножия белокаменных стен, обступивших сад, на склоне, поросшем зеленым миртом, расположились кружком загорелые мужчины и женщины. Они лежали на темном ковре глянцевитой листвы без движения, плотно закрыв глаза. Очевидно, что они собрались не для отдыха: всю группу пронизывало напряжение — не телесное, а, скорее, духовное; оно сосредоточилось на женщине в самом центре круга.

Светловолосая незнакомка сидела на траве, подперев рукой подбородок и устремив пристальный взгляд в пространство — прямо в глаза Биллу. Он сообразил, что его угол зрения значительно расширился: теперь он различал вдали, за стенами сада, некий пейзаж. Выходило, что куб, вмещавший беспечный облик Салли, действительно стал окном в какое-то немыслимо далекое пространство и время.

Билл понял, что спит. Он уверил себя в этом, хотя слова Эшли вертелись где-то на границе осознаваемого, осаждали его, но ускользали от хватки рассудка. Однако плотно сжатые в карманах кулаки упрямо говорили Биллу, что все происходит на самом деле.

— Но кто же вы и что вам надо? Как вы смогли…

Из всех вопросов она выбрала последний, незаконченный, и ответила, будто угадав его мысли:

— Я обращаюсь к вам через неразрывную нить, протянувшуюся меж нами… отец. Столько эпох минуло, но все-таки — отец. Эта нить проходит сквозь поколения, разделяющие нас, но и связующие воедино. Благодаря усилиям всех этих людей вокруг, поддерживающих меня при помощи концентрации ментальной энергии, я наконец-то смогла установить с вами контакт — после стольких неудач, поисков вслепую среди неизвестности, которая и мне едва поддается, хотя в моей семье издавна постигали тайны наследственности и телепатии.

— Но зачем?..

— Разве этот успех не говорит сам за себя? Установление двустороннего контакта с прошлым, беседа с предком — чего еще желать? Для меня это огромная радость! Вам непонятно, почему выбрали именно вас, так ведь? Потому что вы — последний прямой предок по отцовской линии, родившийся до благословенного происшествия, спасшего весь мир. Я загадала вам загадку!

Из куба донесся заливистый смех — или это смеялись в голове у Билла?

— Нет, вы не спите! Вам трудно поверить, что можно передвигаться по цепи воспоминаний против течения времени, от моего разума к вашему?

— Но кто вы? Ваше лицо… напоминает мне…

— Я похожа на дочь, которую родила вам Салли Кори целое тысячелетие назад. Это сходство — загадка, чудо, выходящее за рамки объяснимого. Тайны наследственности куда удивительнее, чем даже факт нашего общения. Мы все здесь сразу подумали о бессмертии… впрочем, довольно, я вас уже замучила!

Удивительно родное лицо, несшее на себе таинственный отпечаток многих поколений, снова оживилось мимолетным смехом, и, услышав ее, заметив, как похож излом ее бровей на его собственный, а изгиб нежных губ в точности повторяет улыбку Салли, Билл более не боролся с сердечным расположением, покорявшим его все глубже и сильнее. Он глядел сам на себя из хрустального куба карими глазами Салли, сияя от радости долгожданного успеха. Она назвала его отцом. Значит, вот какова отцовская любовь — бескорыстная, неизмеримая привязанность к своей симпатичной, дорогой дочурке!

— Не мучайте себя загадками, — снова раздался смех где-то рядом. — Вот прошлое — оно пролегло между нами. Я хочу, чтобы вы увидели, что разделяет два наших мира.

Миртовая поляна и милое улыбчивое личико, похожее разом на Билла и на Салли, растворились в тумане, возникшем внутри куба. Все пропало на мгновение; затем в дымке что-то заволновалось, будто раздвинулась некая завеса. Билл оказался внутри трехмерного изображения…

Он увидел свадебную процессию, направлявшуюся от церкви ему навстречу. Салли-невеста таинственно улыбалась сквозь серебристую фату. Посмотрев на нее, Билл понял, что, несмотря на случайность сделанного выбора, он будет любить Салли Карлайл Кори до самозабвения.

Время пронеслось со скоростью мысли; события, не смешиваясь, вытекали одно из другого, сменяясь подобно череде воспоминаний — отчетливых, но мгновенных. Билл рассмотрел свое будущее, где вся жизнь вращалась вокруг Салли, словно она была центром мироздания. Вот она то влетает в его лабораторию, то выпархивает из нее; стоит ей появиться, все озаряется светом, а когда она уходит, Билл начинает так тосковать, что не может толком работать.

Он увидел, как впервые повздорил с ней. Салли, кружась в блестящем платье из цветного стеклянного шелка, улыбалась ему — Биллу Кори, в этом живом видении более реальному, чем он сам, наблюдавший со стороны.

— Гляди, милый, правда, божественно?

Он услышал и свой ответ:

— Сойдет, дорогая. Кстати, сколько оно стоит?

Салли прощебетала:

— Всего полторы тысячи кредитов. Для Скиапарелли это, считай, за бесценок.

Билл разинул рот:

— Салли, мы столько не тратим за целый месяц! Я не понимаю…

— Ладно, попрошу у папы, раз ты такой скупердяй. Просто мне хотелось…

— Я сам покупаю одежду своей жене, — Билл был неумолим, — но парижские модели мне не по карману.

Нижняя губка Салли угрожающе задрожала. Она подняла на него милые карие глаза, полные слез, и его сердце тут же растаяло в мучительном порыве.

— Не плачь, любимая! Ладно, так и быть, оставь это платье. Однако в следующем месяце нам придется экономить. Но больше — ни-ни, договорились?

Она беспечно кивнула, от радости тут же обо всем позабыв.

Но экономить не получилось. Салли любила вечеринки, а Билл любил Салли, и отныне в биологическом колледже, за дверью с табличкой «Доктор Уильям Винсент Кори», больше веселились, чем работали. Телеканалы были настроены на трансляцию не лекций и демонстраций биологических опытов, как прежде, а концертов с энергичной музыкой.

Никому не дано хорошо выполнять два дела одновременно. В работе над половой идентификацией — где, казалось, уже был расчищен путь к успеху, — наметились непредвиденные затруднения, а у Билла постоянно не хватало времени, чтобы вплотную ими заняться. Его мыслями всецело завладела Салли — нежная, улыбчивая, желанная.

Рожать она захотела в доме родителей, живописном белокаменном строении, стоящем среди зеленых холмов на побережье Тихого океана. Салли там нравилось. Даже когда малышка Сью окрепла для переезда, жена этому воспротивилась. К тому же, там такой чудесный климат для новорожденной…

К этому времени в Совете стали неодобрительно посматривать на Билла и результаты его работы. Что ж, наверное, он и вправду не создан для науки — счастье Салли превыше карьеры, а жизнь в Городе Ученых явно не для нее.

Родилась еще одна дочка. В то время девочки рождались чаще мальчиков. Телерепортеры шутили, мол, хороший знак. Если перевес на стороне мальчиков, значит, войны не миновать. А девочки символизируют мир, то есть недостатка в потомках не предвидится.

Мир и благополучие стали для Билла и Салли основным в этой жизни — да еще две их чудесных дочурки, да дом на побережье, среди зеленых холмов. Маленькая Сьюзан выросла в очаровательную девушку, и Билл при мысли о ней всякий раз переполнялся гордостью и нежностью. Она была мила и белокура, как мать, но вместе с тем решительна, как некогда отец. В мечтах он видел, что она когда-нибудь доведет до конца начатое, но заброшенное им на полпути дело.

Время летело, годы, лишенные событий, накладывались друг на друга. Вот дочки Билла уже выросли, вышли замуж, родили детей. Пошли внучки — и ни одного внука. Когда дедушка Билл вслед за женой упокоился на тихом кладбище за их домом, на зеленом склоне холма, обращенном к морю, фамилия Кори исчезла вместе с ним. Правда, у его дочери остались те же глаза и та же спокойная уверенность во взгляде — более подлинная, чем может выразить имя. Имя умрет, а человек, носивший его, будет жить в своих потомках.

Поколение сменяло поколение, и численность новорожденных девочек существенно опережала количество появлявшихся на свет мальчиков. Так происходило во всем мире, и никто не мог найти этому объяснение. Впрочем, повода для тревог не наблюдалось: женщины прекрасно проявляли себя на общественной работе и в управлении старались избегать раздоров. Первая женщина-президент победила на выборах благодаря программе отказа от войн — по крайней мере, пока в Белом доме снова не появится правитель-мужчина.

Разумеется, матриархат не на всех областях сказался положительно. Ученый, изобретатель, механик, инженер и архитектор — профессии мужские по определению. Чтобы не загубить их, туда по традиции шли представители сильного пола; для нужд нового времени их вполне хватало. Но всюду назревали перемены. К примеру, Город Ученых — он, конечно, нужен и важен, но не настолько, чтобы обескровливать всю страну. Можно прекрасно прожить и при меньшем количестве технологий…

Общество охватила децентрализация. Города росли вширь, а не вверх. Небоскребы стали анахронизмом. Среди садов и парков попадались лишь одноэтажные домики, кругом играла детвора. Война превратилась в давно забытый кошмар, в воспоминание о тех варварских временах, когда судьбы мира решали мужчины.

Старичок доктор Филипс, глава никому не нужного, утратившего былую славу Города Ученых, вызвал настоящую бурю гнева у президентши Уилистон, осмелившись критиковать современную тенденцию развития цивилизации по аграрно-антитехническому пути. Их беседу транслировали в теленовостях на полмира.

— Госпожа президент, — говорил доктор, — неужели вы не понимаете, куда мы движемся? К регрессу! Сколько можно поручать лучшим мировым умам биться над улучшением условий жизни? Какое небрежение талантами! Вчера ваша администрация на корню зарубила блестящий проект одного из самых даровитых молодых специалистов!

— Да! — Плохо скрываемая досада в голосе Алисы Уилистон была слышна половине земного шара. — Этот, с позволения сказать, блестящий проект — изобретение прибора, ведущего прямо к войне! К чему он нам? Помните ли вы, доктор Филипс, что обещала миру первая женщина-президент? Пока в Белом доме не будет заседать мужчина, никто не вспомнит о войне!

В Лондоне эти слова одобрила Елизавета Английская; их же, улыбаясь с телеэкрана, повторила в интервью амстердамским репортерам Юлиана VII. Пока правят женщины, война будет вне закона. Нашей цивилизации нужны мир, комфорт и достаток, культ всевозможных искусств, и тогда на земле после веков боли, страданий и кровопролития настанет эра подлинного гуманизма.

В мире, превращенном в сад, годы безмятежно складывались в века. Наука направила свой гений на стабилизацию климата, и больше никто на планете не страдал ни от холода, ни от ураганов. Продовольствия с избытком хватало на всех. Рай, утраченный Адамом и Евой на заре зарождения человечества, был заново обретен их отдаленными потомками, и земля сравнилась с Эдемом. В мире, где любые физические усилия стали лишними, человечество занялось духовным развитием, В своих белых одноэтажных домиках, рассеянных среди всеобъемлющего парка, люди самозабвенно погружались в нематериальные сферы бытия, исследуя тайны духа.

Билл Кори, ссутулившись в рабочем кресле, давно перестал быть собой. Он превратился в отвлеченный разум, наблюдающий за потоком времени. Надгробный камень с его именем на одном из калифорнийских кладбищ давно затянуло дерном, но Билл, словно и вправду обретший бессмертие, двигался все дальше сквозь века, вдоль длинной разматывающейся вереницы своих потомков. То тут, то там он неожиданно натыкался на какого-нибудь праправнука с точь-в-точь таким же лицом, как у него или у Салли. Здесь и там мелькал, словно отраженный во многих зеркалах, милый облик Сью — иногда едва узнаваемый и неполный: то ее живые карие глаза озарят лицо далекой праправнучки, то тень улыбки или форма носа покажутся Биллу смутно знакомыми. Но порой в отдаленном будущем он встречал настоящую Сью, похожую на себя до мельчайших подробностей, и всякий раз при виде этого родного лица его сердце мучительно сжималось — от нежности к дочери, которой могло и не быть.

Любуясь своими милыми Сьюзан и миром, похожим на царство праздности, Билл не мог отделаться от беспокойства. Люди деградировали физически и умственно. Зачем торопиться или волноваться? К чему переживать, что часть ненужных знаний пропадает с течением времени? Погодные и продовольственные машины вечны, а остальное, по большому счету, неважно. Пусть рождаемость и дальше падает, пусть исчезают с лица земли, как пережиток, все смельчаки и изобретатели. Культ тела достиг наивысшего развития, разум же всегда устремлен в будущее. Просторы мироздания — невспаханное поле для пытливого ума. Но к чему оно, если можно проводить день за днем в бесконечной неге…

Райские долины постепенно пропали в туманной дымке. Билл Кори откинулся в кресле и энергично протер глаза. Руки у него тряслись — он смотрел на них в замешательстве, не до конца осознавая, какого рода видение его сейчас посетило. Билла обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, воспоминание о Салли, о его пылкой любви к ней, о милой сердцу Сью, гордость за них обеих. А с другой — сомнение, что он на протяжении веков руками своих дочерей боролся за благополучие мира и сам привел его к единственно возможному логическому концу — к гибели.

Все было не то, все неверно — весь этот рай. Человеческая раса в своем величии способна творить настоящие чудеса — и обречена угасать, сидя на миртовой поляне и погружаясь в абстракции? Биллу предстало вялое, полумертвое общество, сползающее по склону в пропасть забвения. Вот плод людских достижений — и решения самого Билла.

Его пронзила отчаянная надежда, что Эшли прав — что будущее не предполагает неизбежности и неизменности. Если порвать письмо, пока лежащее на столе, и не жениться на Салли, разве тогда не появится у него возможность успешно завершить научный эксперимент и предотвратить катастрофу от несбалансированной рождаемости? В силах ли человек изменить предначертанное?

Билл с некоторой опаской потянулся к письму. Рядом, в затянутом дымкой хрустальном кубе, годы незыблемо отражались один в другом. Неужели можно взять это письмо и просто так порвать — на две половинки?..

От треска разрываемой бумаги Биллу стало спокойнее. Ну вот, он снова не связан никакими обещаниями. На мгновение ему взгрустнулось. Теперь он не женится на Салли, не будет слушать ее заливистый смех. Не увидит, как будет подрастать малышка Сью, пока не станет красавицей с мягким, но решительным характером.

Но разве не он сам только что упрекал себя, что ничего не добился к старости? А Сью — это ли не достижение, достойное любого мужчины? Его Сью и другие Сьюзан в долгой череде потомков вместили в себя все лучшее, что было в нем, — бессмертные, словно сама жизнь, преодолевающая тысячелетия.

Билл избегал глядеть внутрь хрустального куба, чтобы ненароком не встретить взгляд карих глаз последней из череды Сьюзан. При мысли о ней он страдал от любви и, несмотря ни на что, верил, что мир, в котором живет его дочь, прекрасен — хотя бы потому, что она дышит его воздухом.

Но письмо было порвано, и он никогда не женится на Салли — ради самого же себя. Даже такая награда, как Сью, не оправдает будущих потерь. Почти священный трепет обуял Билла, едва он осознал, что совершил. Вот о чем мечтал Эшли! Приоткрыть дверь, выходящую на плоскость вероятностей и получить знания, достаточные для того, чтоб сбить с пути космический разум. Изменить будущее для себя и для всего человечества. Превзойти богов… Но ведь он-то не бог! А Эшли предупреждал его, что посягать на их права бывает небезопасно.

Билл вдруг испугался. Он отвел взгляд от куба, вмещавшего его будущее, и посмотрел в васильковые глаза Марты Мэйхью, на лице которой застыла улыбка. Ему показалось, что, с тех пор как он в последний раз видел ее снимок, произошло столько событий, что хватило бы на полжизни. Темноволосая миловидная молодая женщина глядела прямо на него, и в ее проникновенном взгляде угадывалось что-то похожее на…

И куб, и лицо Марты, и всю комнату вдруг заслонил белый экран, на котором ослепительно вспыхнул свет. Билл непроизвольно прижал ладони к глазам, заметив, как за темнотой век заплясали цветные пятна. Все произошло так быстро, что он не успел удивиться; открыв глаза, он снова посмотрел на фотографию Марты и, разумеется, встретил все тот же васильковый взгляд.

Но вскоре сознание Билла захлестнула новая волна ужаса и изумления: он убедился в правоте Эшли. Перед ним предстало альтернативное будущее. Когда смятение и шок достигают пика, человеческий мозг теряет способность поражаться чему бы то ни было. Так случилось и с Биллом: он был бессилен искать какие-либо разумные объяснения происходящему. Он осознавал, что все еще смотрит на фотографию Марты, только что улыбавшейся ему из глубин хрустального куба. Билл по-прежнему видел ее темно-синие глаза — но на лице юноши в серебристо-голубом шлеме, сильно напоминающего его самого. Значит, и другое будущее тоже доступно. Биллу вдруг стало невероятно интересно, почему же оба этих плана явились к нему практически одновременно, даже не подозревая друг о друге.

Тем временем картинка в кубе прояснилась. В нем стремительно разворачивалась объемная перспектива, словно хрустальная призма стала окном, распахнутым в неведомый мир, сверкающий стеклянными и хромированными гранями. Позади юноши теснились чьи-то лица, заглядывающие в комнату, где он сидел; их глаза сверкали любопытством из-под серебристых шлемов. А молодой человек, столь похожий на Билла, склонился вперед, будто хотел заглянуть в собственное прошлое. Билл ясно расслышал его нетерпеливое учащенное дыхание. Лицо и особенно губы имели явное сходство с его собственными чертами, но глаза и выражение лица перешли к нему от Марты, правда, ее мягкая решимость немного огрубела в мужских чертах.

Едва юноша раскрыл рот, как Билл сразу же понял, кто к нему обращается, и едва не вскрикнул при виде того, кого ни разу не встречал, но безошибочно узнал. Неизмеримая любовь и гордость, наполнившие его сердце, подсказали ему, что молодой человек, столь похожий на него самого, мог бы быть — мог бы однажды стать…

Билл произнес недоверчиво:

— Сын?

Юноша, может, и услышал, но, вероятно, не понял его обращения. В любом случае, никаких чувств, подобных тем, что переживал в тот момент Билл, на его лице не отразилось. Его четкий металлический голос доносился с направленной ясностью, словно и впрямь из раскрытого окна:

— Уильям Винсент Кори, шлем вам привет из Соединенного Света! Вас приветствует Пятнадцатый правитель Пятого столетия новой исторической эры.

Позади строгого, непреклонного юношеского лица теснились другие; там толпились сурового вида мужчины в стальных шлемах. Молодой человек замолчал, и правые руки десятка присутствующих взметнулись вверх в приветствии, некогда введенном Цезарем в Древнем Риме. Раздались отрывистые голоса: «Приветствуем вас, Уильям Винсент Кори!»

Билл от изумления пробормотал нечто нечленораздельное, и лицо юноши смягчилось.

— Я поясню, — улыбнулся он. — Вот уже несколько поколений наших ученых пытаются проникнуть в прошлое, доктор Кори. Сегодня нам удалось наконец установить двусторонний контакт, и для его демонстрации в Совете выбрали именно вас как наиболее достойную и подходящую кандидатуру. Ваше имя для нас свято; мы подробно изучили ваши труды и жизнь в целом, но нам очень хотелось взглянуть на вас и рассказать вам о нашей признательности за то, что вы создали предпосылки для образования общества Соединенного Света. Меня просили сразу зарегистрировать, в какой момент прошлого мы попали. Какое число у вас на календаре?

— Седьмое июля две тысячи двести сорокового года.

Билл говорил с запинкой и чувствовал, что его лицо расползается в глупой улыбке. Он и не пытался ее сдерживать: ведь это его сын, мальчик, который родится еще неизвестно когда — который мог вообще не родиться! Тем не менее Билл хорошо знал его и улыбался от радостной гордости и счастливого изумления. Какая непоколебимость в лице, какое чувство ответственности! Их с Мартой сын… Хотя нет — конечно, этого не может быть: он видит события далекого будущего.

— Две тысячи двести сороковой! — воскликнул юноша. — Значит, великий труд еще не завершен! Мы проникли даже дальше, чем намечали!

— Кто ты, сынок? — не выдержал Билл.

— Джон Уильям Кори IV, сэр, — важно ответил тот. — Ваш прямой потомок по линии Уильямов. Я — первый в кандидатской группе. — Его голос преисполнился гордостью, а на решительном лице отразился священный трепет. — Это означает, что я стану шестнадцатым правителем, когда почтенный Данн отойдет от дел, и шестым в роде Кори — шестым, сэр! — завоевавшим высший пост среди руководящих должностей — Главенство!

Васильковые глаза, несколько неуместные на этом суровом лице, загорелись фанатичным блеском. Из-за юноши выдвинулось чье-то хмурое лицо; человек в стальном шлеме отсалютовал Биллу, скупо ему улыбнувшись.

— Данн — это я, сэр, — пояснил он голосом столь же неприветливым, как и выражение его лица. — Мы позволили кандидату Кори открыть контакт с вами по причине родства, но теперь моя очередь поприветствовать вас от лица системы, существующей исключительно благодаря вам. Я вам ее покажу, но для начала примите мою благодарность за то, что стали родоначальником величайшей семьи в истории Соединенного Света. Никакая другая фамилия не встречалась более чем дважды на великом посту Главенства, зато Кори было целых пять — и на подходе еще один, достойнее прежних!

Билл заметил, что надменное, самолюбивое лицо юноши залилось краской, и почувствовал, что и его сердце сильнее забилось от любви к нему. Все-таки это был его сын — неважно, под каким именем. Воспоминание о милой дочурке мгновенно вытеснила волна гордости за этого рослого голубоглазого парня с непреклонными чертами и сдерживаемым внутренним пылом. В нем угадывались напор, энергия, мощь и сила воли.

Билл едва слушал то, что энергичным голосом рассказывал ему Данн, находившийся по ту сторону экрана, в хрустальном кубе, поскольку с любопытством изучал лицо сына, который мог не появиться на свет, пристально всматривался в каждую его знакомую черточку, таящую и твердость, и пыл, и энтузиазм. Жесткие и прямые губы достались юноше от Билла, как и щеки, сильно западавшие, стоило ему улыбнуться; но синие глаза делали его похожим на Марту, и нежная непреклонность матери одновременно и огрубляла, и смягчала его черты. Молодой человек позаимствовал у них обоих все лучшее, однако его облик дополнило неизъяснимое сияние — фанатичная преданность некой высшей цели, сродни истовому служению и неумолимой обязанности.

— Ваше будущее, сэр, — говорил меж тем Данн, — для нас, конечно, прошлое. Хотели бы вы взглянуть на него, доктор Кори, чтобы понять, в какой степени наш сегодняшний мир обязан вам?

— Да, очень!..

Билл улыбнулся своей неуверенности, и неожиданно у него отлегло от сердца: ведь это только сон. Ну разумеется! Даже совпадения в нем уже вызывают подозрения. Или — не совпадения? Билл отчаянно пытался уяснить, что за мысль вызревает у него в голове, колоссальная по своей значимости, неподвластная доводам рассудка. Нет, все же это сон и ничто иное… Если бы все это было действительностью, тогда существуют и другие варианты. Не зря двое его потомков, пронзившие тьму ради контакта с ним, явились почти одновременно. За этим кроется некая причина — слишком серьезная, чтобы он мог с легкостью выразить ее словами.

Едва Билл попытался что-то сказать, как Данн его опередил:

— Глядите же, Уильям Винсент Кори! Убедитесь, что ваше величие возрастает от эпохи к эпохе!

Картинку в хрустале затянуло туманом, и родное синеглазое лицо сына, который мог никогда не родиться, растаяло, словно греза. Сон, тающий во сне, смутно подумал Билл.

На этот раз из церковных дверей ему навстречу вышла Марта — синеглазая Мадонна под фатой из белых кружев. Билл точно знал, что не любит ее: сердце ему до сих пор сжимало воспоминание о Салли. Но любовь не заставит себя ждать: рядом с такой женщиной она обязательно придет. В восхищенном взгляде невесты он прочитал лукавство, нежность и страсть, а еще упорство, которое пробудит в нем ответную твердость. И никаких слабостей, как на том лице с ямочками, которые у Билла вызывали ответную размягченность. Ему не хватает собственной твердости — он это знал. Только от его спутницы жизни будет зависеть, какое из двух качеств возобладает в его характере.

Жизнь с Мартой складывалась удачно. Билл увидел долгую вереницу дней, проходящих в работе, развлечениях и взаимопонимании, пробуждающих лучшее в обоих супругах. Странное видение, в котором его мучила мысль о любви к Салли, поблекло. Вот она, рядом с ним — любимая женщина, храбрая и неунывающая, чьи васильковые глаза с гордостью устремлены на него одного.

Краткие и отчетливые мгновения жизни быстро проносились перед его взором. Билл увидел, как постепенно продвигалась к завершению его работа. Стоило на пути возникнуть малейшим трудностям, как Марта неустанно подбадривала его и заражала верой в успех. Она так гордилась своим многообещающим молодым супругом, что ее энтузиазма хватало на двоих. Именно она настояла на обнародовании результатов эксперимента.

— Я хочу, чтобы о тебе узнал весь мир! — торопила она. — Давай немедленно известим Совет, дорогой! Ну пожалуйста, Билл!

— Но еще не все готово, — слабо протестовал он. — Может, подождем?

— Зачем? Вот, смотри, — она потрясла листом с выкладками у него перед носом. — Последние десять экспериментов дают стопроцентный результат! Чего еще ждать?! Пора сделать заявление по всей форме и сообщить о своем вкладе в мировую науку! Ведь от фруктовых мушек до обезьян — путь немалый! Прежде чем ты двинешься дальше, необходимо уведомить Совет. И помни, мой дорогой, я следующая на очереди!

Увидев, что она смеется, он сжал ее плечи и нахмурился:

— В моей семье подопытных кроликов не будет! Когда младший или младшая Кори появится на свет, это произойдет без вмешательства рентгеновских лучей! Ясно?

— Милый, мне казалось, что суть твоей идеи — дать родителям возможность выбирать, кого родить: мальчика или девочку.

— Результаты еще не столь хороши, чтоб я мог рисковать собственной женой! К тому же… иногда мне кажется, что лучше принять то, что есть. Не могу объяснить, но…

— Билл, да ты, оказывается, суеверен! Ладно, мы еще вернемся к этому вопросу. А пока ты займешься составлением полного отчета для Совета об успешном ходе экспериментов, и я смогу назвать себя счастливейшей супругой в Городе Ученых. Все, точка!

Доклад получил широкую огласку и произвел настоящую сенсацию. Мир рукоплескал чудодейственному способу, превращающему будущее в достояние самих людей. Билл Кори, краснея и ухмыляясь с телеэкранов, обещал очарованной аудитории скорое завершение работ, а рядом с ним сияло отраженным светом лицо Марты.

Ко времени экспериментов с человеком его щенки — первый успешный результат опытов над млекопитающими — уже вызывали у Билла легкое беспокойство. Тревогу подняла мисс Браун. Однажды она прошла из питомника прямиком к нему в кабинет, недовольно поправляя очки в стальной оправе.

— Доктор Кори, разве кто-то дрессирует наших щенков?

— Дрессирует? — непонимающе уставился на нее Билл. — Нет, конечно. А что?

— Они ведут себя так, словно с ними работали лучшие в мире специалисты. Или выводок попался такой исключительно смышленый… или что-то еще. Они сбивают друг друга с ног, стремясь выполнять все доступные их разумению команды.

Билл отвлекся от микроскопа и выпрямился.

— Хм-м… интересно. Обычно всего один или двое в помете умнее и послушнее других. Но чтобы все щенки в шести выводках оказались гениями — что-то не верится. А вы как думаете?

— Они не гении. Мне кажется, что эта необыкновенная сообразительность — просто повышенное стремление к послушанию, или, можно сказать, недостаток личной инициативы. В общем, выводы делать рано. Но щенки эти очень странные, доктор Кори.

С выводами и не торопились. Исследования показали, что щенки повышенно восприимчивы к дрессировке, но какое качество в них отвечало за эту способность, выяснить пока не удавалось. Билл не знал, как ко всему этому относиться, и пробудившаяся однажды тревога теперь не давала ему покоя.

Между тем на свет появились первые «рентгеновские» младенцы. Все они без исключения оказались нормальными, здоровыми, крепкими детишками; заданность пола ни разу не дала сбоев. В Совете были довольны, родители тоже — все, кроме самого Билла. Его неотвязно преследовала мысль об аномально послушных щенках.

Через три года система Кори получила широкое распространение. Экспериментальная группа детей выдавала такие многообещающие результаты, что в конце концов Билл уступил и предоставил свои достижения во всеобщее пользование — несмотря на внутренний протест против подобной спешки, причины которого он и сам не мог объяснить.

Дети получались вполне нормальными — здоровыми и умными. Возможно, с повышенным чувством ответственности — но ведь это не природная склонность, а, скорее, весьма ценное свойство характера.

Вскоре по всему миру во множестве расплодились представители новой системы, и опасений у Билла поубавилось, а появление Билла-младшего и вовсе отвлекло его от чужих детей. Тем не менее Билл Кори втайне был рад, что его ребенок оказался сыном по наитию, без вмешательства внешних сил. Как ни странно, он был очень щепетилен насчет собственного потомства и неуклонно противился идее рентгеновского влияния на зачатие.

Последующие годы оправдали его радость. Кори-младший быстро подрастал. От матери он унаследовал васильковые глаза, от отца — светло-русый цвет волос, а от себя лично — пренебрежение к чужому мнению. Он собирался стать архитектором, и ни отчаянные увещевания Марты в том, что он предает дело отца, ни плохо скрываемое разочарование Билла-старшего не могли его переубедить. Во всем остальном он был приличным парнем. Университетские каникулы отец и сын неизменно проводили вместе, и тогда для Кори-старшего этот чудный, талантливый, упрямый юнец превращался в средоточие мироздания; глядя на него, Билл чувствовал, что не зря живет на этой земле.

Ему даже нравилась сыновняя непокорность. В те дни уже никто не опасался, что дети, рожденные по системе Кори, вырастут хилыми. По всем показателям они были вполне здоровы, но начисто лишены какой бы то ни было инициативы, словно изначальная заданность пола убила в них всякую способность принимать собственные решения. Из них получались прекрасные исполнители, но лидерство было им неведомо.

Между тем увеличение числа безропотных последователей в мире, и особенно в Соединенных Штатах, где президентствовал генерал Джордж Гамильтон, не сулило ничего хорошего. Когда первая опытная группа системы Кори достигла совершеннолетия, генерал был избран уже на четвертый срок. Он истово и искренне исповедовал подчинение большинства интересам государства; новое поколение обрело в его лице едва ли не богоданного правителя.

Генерал Гамильтон грезил о Соединенном Свете, где все нации будут пребывать в слепой покорности и непоколебимом желании жертвовать всем ради общего блага. Ему удалось претворить свои грезы в реальность. Разумеется, поначалу он признавал наличие оппозиции. Он также допускал, что прольется немало крови, но, предаваясь возвышенным мечтам, свято верил, что любая цена оправданна и результат превзойдет все мыслимые ожидания. И казалось, само небо взялось помогать ему: подоспело целое поколение молодых людей, готовых безоговорочно принять такого предводителя.

Генерал знал, в чем тут дело; эффект, производимый системой Кори на младенцев, ни для кого не был секретом: они готовы слепо подчиняться сильнейшему. И Джордж Гамильтон понял, что одно поколение таких подражателей его воле станет основой последующих, которые в будущем воплотят в жизнь его самые дерзновенные замыслы. Милитаристу нужна целая нация вояк, обилие младенцев мужского пола, чтобы впоследствии пополнять ими армию. Удивительно, что очень немногие разглядели истинные причины кликушества генерала, призывающего рожать больше, больше мальчиков. Герои-отцы были в чести и получали вознаграждения. Каждый понимал, что за этими призывами маячит призрак войны, но мало кто догадывался, что система Кори, обеспечившая мир бесперебойным производством мужчин, обусловливала и появление все новых поколений соглашателей, пресмыкающихся перед вожаком, — точь-в-точь как их отцы. Возможно, система Кори вымерла бы сама собой, учитывая ее недостатки, если бы генерал Гамильтон не требовал от своих приспешников именно сыновей.

Джордж Гамильтон умер в Вашингтоне накануне окончания первой Великой войны. Его последними словами, едва слышными за грохотом бомбежки, были: «Не отступайте, объединяйте мир!» Вице-президент и правая рука генерала, Филип Сполдинг, был уже готов подхватить угасающий факел и заново возжечь в мире стремление к единению.

К концу Великой войны половина Соединенных Штатов представляла собой дымящиеся руины. Но недаром генерал Гамильтон выбрал для строительства самый надежный из фундаментов — людскую преданность. Его сторонники, сами того не ведая, претворяли в жизнь заповедь «плодитесь и размножайтесь». У Сполдинга не было недостатка в человеческих ресурсах, а на их послушание он всегда мог положиться. Прославленный генерал с радостью отдал жизнь за идею, и его смерть не была напрасной. За десятилетие, прошедшее после его кончины, полмира объединились под звездно-полосатым знаменем. Еще через полвека Соединенный Свет из его мечты стал реальностью.

Мир, лояльность и всеобщее процветание обеспечили развитие Городу Ученых. Аппетиты руководителей, вкусивших власти, росли день ото дня, а глаза его обитателей все чаще обращались вверх, к звездному небу. Первый успешный космический полет был осуществлен при четвертом (после генерала Гамильтона) правителе. Человек ступил на пористую поверхность Луны и тем самым проложил дорогу в космос остальному человечеству.

Еще через три поколения был покорен Марс. Его вымирающее население уступило после краткой, но кровопролитной войны, и седьмой правитель стал сладостно и дерзновенно помышлять о Соединенной Солнечной Системе.

Время стремительно неслось мимо, на Земле поколения сменяли поколения, похожие друг на друга как две капли воды из-за неизменной голубой униформы вековой давности. В какой-то степени все люди действительно были «как Джордж». Человечество формировалось по единому шаблону военного образца, вполне пригодному для жизни в СС — Соединенном Свете. Система Кори давным-давно была возведена в абсолют, и все дети появлялись на свет в строгом соответствии с решением правителей. Примечательно, однако, что руководящая верхушка по-прежнему производила потомков на свет по принципу случайности, как было еще до изобретения знаменитой системы.

Фамилия Кори по-прежнему гремела. По давней традиции это прославленное семейство не использовало научные изыскания своего родоначальника. Оно снискало славу на посту Главенства, дав стране нескольких правителей с легендарной фамилией, хотя, разумеется, сама должность не переходила по наследству. В нее вступали, лишь пройдя специальный курс обучения и выдержав серьезный конкурс среди лучших представителей кандидатской группы, когда срок прежнего правителя переваливал за середину.

Род Кори славился также фамильным сходством. Конечно, от поколения к поколению оно постепенно ослабевало, но через годы неизменно возвращалось, проявляясь то в светло-русых волосах, заимствованных у Билла-старшего, то в темно-синих глазах, завещанных сыну Мартой, то в поразительной схожести кого-либо из потомков с Биллом-младшим, чьи дорогие черты некогда переполняли отцовское сердце гордостью и нежностью.

Теперь перед глазами Билла Кори предстал мир, унифицированный до мельчайших подробностей. Человечество с гордостью подавляло само себя — свои слабости и сентиментальную, эгоистическую потребность в личном счастье, — противопоставляя им великую идею общего блага. Некоторые не выдержали и погибли от малодушной тоски, а все, кто выжил, стали доносчиками на ближних — столь же непримиримыми, как и сами правители, в борьбе с происками против мощи СС. Настоятельной и священной обязанностью каждого индивида должно было стать принесение себя на алтарь интересов правителя и СС, а правитель и Соединенный Свет видели единственную задачу в том, чтобы контролировать эту жертвенность.

Прогресс шел вперед семимильными шагами. Стихии подчинились человеку, некогда непокорный атом отдал свою энергию механизмам, и даже космос превратился в скоростное шоссе для транспорта СС. Под иссиня-черными небесами Марса на красной горячей земле раскинулась гигантская шахматная доска человеческой цивилизации; тот же унылый разграфленный узор скрывали густые серые тучи в атмосфере Венеры: среди обжигающих испарений местных джунглей разбегались от центра придавленные доносами городишки. Ненасытные глаза правителей с высоты небоскребов из стекла и бетона были теперь устремлены к Юпитеру и его многочисленным спутникам.

Во всех трех образцовых мирах на лицах сторонников правителя читалось только одно — решимость и непримиримость, их черты тоже были созданы по единому образцу, исключающему счастье. Там мало смеялись; серьезность нарушали помимо отраженной экзальтации, излучаемой обликом правителя, только косые, вороватые взгляды, украдкой бросаемые на окружающих. Билл понял их причину: каждый был обязан не только жертвовать делу свои устремления и счастье в целом, но также и личную честь. Каждый должен был своевременно сигнализировать о преступных слабостях друзей, коллег, родных.

Но вот грядущие века смешались, подернулись дымкой и растаяли, снова уступив место облику синеокого юноши в стальном шлеме. Он улыбался, смотря прямо в глаза Биллу — напряженно, выжидательно и доверчиво.

Билл откинулся на спинку кресла и вздохнул полной грудью, чтобы на мгновение забыть о гордой улыбке своего сына. «А ведь там — я! — подумал он. — Снова и снова рождаюсь, чтобы изо всех сил бороться за человеческое счастье… Но то же самое было и со Сью, и со всеми дальнейшими ее воплощениями — то есть моими… То же искреннее стремление к противоположной цели — к миру без войн. В любом случае, я проигрываю: Если я не закончу работу, перекос рождаемости приведет мир к матриархату; если закончу, человечество превратится в бездушный механизм. Плохо. Так и эдак плохо…»

— Доктор, разумеется, ошеломлен размахом, который принял его великий проект, — донесся из окна будущности голос Данна.

Биллу даже почудилась извинительная нотка в его тоне, и он выпрямился, с трудом заставив себя посмотреть в исполненные достоинства глаза юноши, который однажды мог бы стать его сыном. На лице молодого человека читалось ожидание похвалы, но Данн, вероятно, заметил колебания Билла и веско добавил, еще более усилив его замешательство:

— Мы, все до единого, идем к великой цели, не тратя сил на мелочные устремления, — к покорению всей Солнечной системы и процветанию человеческой расы! Этой великой цели следуете и вы, доктор Кори, только в другую эпоху.

— Как вам известно, самое главное — это человеческие ресурсы, сэр, — подхватил его слова юный Билли. — У нас уже накоплен громадный потенциал, и мы продолжаем его наращивать. На Марсе полно свободного пространства, Венера очень мало освоена. А когда мы научимся адаптировать людей к гравитации Юпитера, тогда… тогда нашей власти не будет границ, сэр! Мы пойдем еще дальше — в неизведанную даль! Придет день, когда мы увидим соединенной всю Вселенную!

Поначалу, прислушиваясь к радостной дрожи в голосе юноши, Билл пытался прогнать сомнения. Процветание человеческой расы! А он сам — частичка этой расы, принадлежащая тому далекому будущему, воплощенная в потомка с каменным лицом и пылким сердцем! На мгновение он совсем забыл о том удивительном, невероятном факте, что из двадцать третьего века он видит в окно тридцатое столетие и беседует с еще не рожденным отпрыском собственного сына, которого пока нет даже в планах. Для Билла эта встреча стала реальностью, чудесным, будоражащим кровь событием, подарком, сделанным самому себе.

— Отец! Отец! — раздался нежный звонкий голосок у него в голове.

Его память мгновенно обратилась вспять, и в сердце не осталось ничего, кроме всепоглощающей любви к милой дочурке.

— Да, Сьюзан… да, радость моя… — громко прошептал он, тотчас повернувшись к кубику, вместившему альтернативное будущее.

Среди миртовых зарослей он увидел скорченную на траве фигурку Сью; ее карие глаза в испуге взирали на него. Меж взметнувшихся бровей залегла морщинка — такая же, как в этот момент у самого Билла. Некоторое время они смотрели друг на друга, словно в зеркало, настолько были схожи их черты — до мельчайших подробностей. Затем на щеках отдаленной правнучки Салли заиграли те же ямочки: Сью робко, неловко улыбнулась.

— Отец, что-то не так? Что происходит?

Он уже открыл рот, но не нашелся что сказать. Чем можно утешить ту, кто даже не подозревает о своей эфемерности? Как объяснить живому человеку, этой трепетной девушке, что ее на самом деле нет, что ее существование под вопросом?

Билл в замешательстве глядел на Сью, подыскивая слова для ответа и не находя их, но тут послышалось: «Доктор Кори! Сэр, что там случилось?» — и, обернувшись, он увидел на лбу молодого Билли точно такую же складочку.

Билл ошалело переводил взгляд с одного лица на другое. Как помочь им услышать друг друга? Билли, смотря из будущего в нынешний момент, видел перед собой только куб с застывшей улыбкой Салли, а перед Сью, выглядывавшей из своего окна, стоял хрустальный брусок со снимком Марты. Биллу казалось, что его молодые потомки говорят почти одинаковыми голосами, используют одни и те же слова, но совершенно не подозревают друг о друге. Да и как иначе? Не могут же они одновременно существовать в одном и том же мире! У него будет кто-то один из этих горячо любимых потомков — но никак не оба сразу. Да, он одинаково любит их обоих, но придется выбирать. Но как тут выберешь?

— Отец! — в голосе Сью нарастала тревога. — В чем дело? Что-то нехорошо? О чем ты думаешь?

Билл молча сидел, по очереди вглядываясь во взаимоисключающие лица. Вот они, а за ними — их миры; у обоих на лбу меж бровей — морщинка беспокойства. Говоря с любым из них, он неминуемо покажется другому безумцем, беседующим с пустотой. Билла разбирал дикий хохот: из этого положения нет и не может быть выхода. И тем не менее придется дать ответ… Придется выбрать.

Пока Билл тщетно искал, что ответить, в его мозгу постепенно сложилось некое новое осознание ситуации. Странно, что именно эти двое смогли установить с ним контакт, хотя многие поколения до них безуспешно пытались проникнуть в прошлое. И почему они сошлись в одной временной точке, хотя в их распоряжении было не одно десятилетие его жизни? Тем более что они руководствовались совершенно разными мотивами и использовали разные способы достижения цели… Если это не сон, значит, случайность исключается.

Билли и Сью — такие схожие, несмотря на огромную разницу в средствах выражения; их различие не охватить разумом, поскольку невозможно измерить расстояние между двумя несовместимыми сущностями! Билли взял от Билла Кори всю возможную решимость, силу и гордость; Сью воплотила в себе его более мягкие качества — нежность, стремление к миру. Они так полярны… Вот оно! Они — разные полюса! Положительные и отрицательные качества, слившись, и составили нынешнего Билла Кори. Даже их миры выглядели, словно две половинки одного целого: одна — сильная и жестокая, другая — сама кротость, отвлеченная и идеалистичная. И обе неполноценны, как и любые крайности. Если ему удастся установить причину, по которой две противоположные судьбы обратились вспять и застали его именно в этот момент… если удастся понять, для чего две крайности его натуры раскололись и показали ему все свои плюсы и минусы, зачем облеклись его собственной плотью и теперь мучают его необходимостью выбора, тогда…

Выбирать он не будет — все равно это невозможно. К тому же проблема гораздо глубже, и от его поведения мало что зависит. Билл терялся в поисках решения, гадая, не ответит ли таким образом на все мыслимые вопросы. Обычные объяснения не годятся: за этим происшествием мнилось грандиозное намерение, туманные вершины смысла, от которых кружилась голова.

Обращаясь сразу к обоим потомкам, Билл промямлил:

— Но как… почему ты… именно в эту минуту…

Билли, вероятно, ничего не разобрал из его лепета, а Сью поняла вопрос, заключавшийся в самом разуме Билла, и озадаченно протянула:

— Я не знаю, почему… Вероятно, что-то еще повлияло на успешное установление контакта. Я даже чувствую… ощущаю нечто за пределами моих стараний… и это меня пугает. Будто кто-то управляет мной и моими действиями… О отец! Мне страшно!

Стремление защитить ее вынудило Билла забыть обо всех доводах рассудка. Он поспешил ее успокоить:

— Не бойся, детка! Я не дам тебя в обиду!

— Доктор Кори! — крикнул Билли.

Голос его срывался: видимо, юноша принял слова Билла за чистейшей воды бред. Люди, стоящие за ним, начали перешептываться в замешательстве. Перекрывая гул их голосов, Сью выкрикнула: «Отец!», и ей вторило испуганное эхо из другого куба: «Доктор Кори, вам нездоровится? Сэр!»

— Замолчите на минутку, вы оба! — взревел Билл и, запинаясь, обратился к Билли, чтоб остановить истерический поток его вопросов: — Твоя сестра… Да, Сью, детка, я тебя слышу! Я не дам тебя в обиду! Только обожди!

Юношеское лицо в глубинах куба окаменело, в васильковых глазах, оттененных сталью шлема, появилось недоумение. Билли с трудом разлепил непослушные губы и пролепетал:

— Но у вас никогда не было дочери…

— Не было, но могла быть, если бы… если бы я женился на Салли, которую ты даже ни разу… О боже!

Билл смолк и закрылся ладонями, чтобы не видеть недоверчивого, ошарашенного лица юноши. Он почти выдал секрет, но пока не готов был побороть сумятицу мыслей и проявить беспристрастность. Единственное, что он ясно осознавал, — это необходимость уделить равное внимание и одному, и другой. Они должны понять, какие причины побудили его…

— Кандидат Кори, доктор болен? — раздался в кубе зычный голос Данна.

Билли неуверенно произнес:

— Нет… в общем, я не знаю…

Потом он еще тише пробормотал:

— Правитель, не страдал ли великий доктор от… безумия?

— Что ты, Бог с тобой!

— Но… поговорите с ним сами!

Билл измученно смотрел на Данна, который увещевал его раскатистым голосом главнокомандующего на строевом смотре:

— Придите в себя, сэр! У вас не было дочери! Разве вы не помните?

Билл исступленно захохотал:

— Не помню? У меня и сына-то еще не было! Я не женат — даже не помолвлен! Как я могу помнить то, чего еще не случилось?!

— Но ведь вы женитесь на Марте Мэйхью! Вы женились на ней! Вы основали знаменитую династию Кори и дали миру…

— Отец… Отец! Что там происходит? — ворвался ему в уши горестный призыв Сью.

Он мельком взглянул на нее, заметил в любящих карих глазах ужас и шепнул: «Тише, дорогая, подожди минутку!» — а затем опять посмотрел в лицо правителя и, призывая себя к спокойствию, вымолвил:

— Ничего этого пока не было.

— Но будет… как не быть… это было!

— Даже если я не женюсь на Марте и у нас не будет никакого сына?

Потемневшее лицо Данна исказилось гримасой гневного нетерпения.

— Боже праведный, послушайте же меня!

Он схватил Билли за плечи и подтолкнул его вперед:

— У вас был сын! А это — его потомок, живая копия Кори-младшего! И этот мир, и я сам, все мы… результат вашей женитьбы на Марте Мэйхью! У вас никогда не было дочери! Вы что, хотите сказать, что нас нет?! А то, что я вам показываю, — всего лишь выдумка? — Он еще раз встряхнул Билли за широкие плечи, облаченные в голубую униформу. — Вы видите нас, слышите нас, говорите с нами! Разве вам до сих пор непонятно, что вы были женаты?

— Отец, где же ты? Вернись! — неотступно стенала Сью.

— Подождите, Данн, — взмолился Билл и, отвернувшись, спросил: — Да, радость моя, что случилось?

Сидя на солнечной прогалине в прохладной зеленой тени миртовых кустов, Сью умоляла:

— Отец, не надо… не верь им! Я слышала их через твой разум: он связан с моим, и я кое-что разобрала. Я вижу, о чем ты думаешь, — но это неправда! Ты считаешь, что мы до сих пор на плоскости вероятностей — но ведь это идея, не больше! Это только гипотеза относительно будущего! Разве я не существую? Это же глупо! Посмотри на меня! Послушай! Вот она я! Разубеди же меня, а не то я и в самом деле могу подумать… что ты прав. Но ведь ты все-таки был женат на Салли Карлайл, да? Скажи «да»!

Билл поперхнулся:

— Постой, милая, давай я сначала разберусь с теми.

Он понял, что неверно выбрал посылку для убеждения. Невозможно доказать живому человеку, что он не существует, — он просто решит, что ты спятил. Сью еще можно попытаться объяснить: она все же не чужда метафизики и телепатии, но Билли…

Глубоко вздохнув и внутренне подобравшись, Билл решил попытаться еще раз — справедливости ради. Взглянув в другой куб, он спросил:

— Данн, вы слышали о плоскости вероятностей?

Ошарашенный вид правителя натолкнул его на неприятную догадку, не живет ли он сам в таком же иллюзорном мире, что и его мнимые потомки, и опора, на которой зиждилось понятие времени, на мгновение ушла у него из-под ног. Но размышлять было некогда — Билли должен понять, а уж Данн пусть считает его каким угодно сумасшедшим. И Сью должна знать, почему он поступил именно так — а как именно, он и сам еще не до конца представлял. Голова у Билла гудела от всей этой неразберихи.

— О плоскости вероятностей?

В глазах Данна, устремленных на него, Билл заметил вспыхнувшее на миг убеждение, что, в реальности или нет, в прошлом или в будущем, но этот человек явно не в своем уме. Правитель с сомнением протянул:

— Хм-м… да, вроде бы слышал… Вспомнил! Эти штучки-дрючки были в ходу у мошенников, работавших в телепатическом колледже, — пока их оттуда не вымели! Но какое отношение этот вздор имеет…

— Это не вздор.

Билл прикрыл веки, ощутив внезапную, нестерпимую потребность, чтобы его оставили в покое и дали возможность все взвесить. Но нет, надо решать сейчас, и времени на раздумья не остается. Возможно, это и к лучшему: человеческий мозг долго не выдержит, если заставить его размышлять над подобным бредом. Надо как-то объяснить юному Билли… Но что объяснить? Как можно глядеть в лица обоих любимых им детей — в эти непонимающие, умоляющие лица — и отказывать им в праве жить? Если бы только он мог разбить треножник времени, на котором все они оказались по воле случая…

Билл не знал, как это сделать. Надо все сказать Билли.

— Это не вздор, — упрямо повторил он. — Будущее, то есть вы и ваш мир, — не больше чем вероятность. Я еще не сделал выбор. Если я не женюсь на Марте, не доведу до конца изыскания по заданности пола — тогда будущее будет строиться… по другому образцу.

«Не лучшему, а может, и худшему!» — добавил он про себя.

— Он сошел с ума? — донесся из куба шепот Билли.

Правитель забормотал в ужасе, ни к кому не обращаясь:

— Я не… не могу… это абсурд! Но ведь он пока не женат, и великий труд еще не окончен. Если он так и не… Но ведь мы живые! Из плоти и крови! — Он топнул ногой в тяжелом ботинке, словно проверяя свой мир на прочность. — Весь наш непрерывный род происходит от… от этого полудурка. Боже праведный, мы что, все сумасшедшие?

— Отец! Вернись же! — взвизгнула Сью.

Билл в отчаянии повернулся к ней, втайне радуясь поводу отвлечься от безумных взглядов из одного окна и встретиться с еще одним — точно таким же.

Сью уже вскочила на ноги. Она стояла в прохладе и тиши миртовой поляны, среди безмятежного, озаренного солнцем мира — ее будущего. Из последних сил она упрашивала:

— Не слушай, отец! Я чувствую, как смятен твой разум. Я знаю, чего они добиваются! Но они же ненастоящие, отец, их нет! У тебя не было никакого сына, или ты забыл? Все твои разговоры — только слова… ведь правда? И чепуха насчет плоскости вероятностей — просто гипотеза! Ну скажи же, отец! У нас такой чудесный мир, в нем так приятно жить… Я хочу жить, отец! И живу! Мы столько боролись — не одно столетие — за покой и счастье, создавали этот вечно цветущий сад! Не обращай его в ничто! Впрочем… — она легонько усмехнулась, — ты и не смог бы: все, что нас окружает, существует не одну тысячу лет. И я… О отец!

Голос ее дрогнул, сорвался, и сердце у Билла мучительно сжалось, на глаза набежали слезы. Кому, как не ему, любить ее и оберегать от всех напастей? Как он допустил…

— Доктор Кори, вы слушаете? Пожалуйста, выслушайте! — вторгся из другого будущего знакомый юношеский голос.

Билл бросил туда взгляд, а потом зажал уши ладонями и отвернулся от стола. Оба голоса слились в невразумительную умоляющую какофонию.

Сью на миртовом склоне — дитя отдаленного будущего, загнивающего мира, сползающего в пропасть небытия. Билли и его цивилизация, возможно, и впрямь столь прославленны, сколь они сами себя воображают, но цена этой славы непомерно высока. Изыскания Билла Кори лишили этих людей самостоятельности — их врожденной привилегии. Он украл у них также и право на счастье, и волю самим принимать решения, определяющие их собственное будущее. Нет, даже ради столь выдающихся достижений нельзя отнимать у человечества законное право выбирать свою судьбу. Если во власти Билла — устранить систему, отвергающую свободу, честь и счастье человека, пусть и обеспечивающую непрерывный прогресс, то выбора не остается. Слишком велики жертвы. Ему смутно припомнились слова из глубокой древности: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»[41]

А противоположность? Билл вздохнул. Счастье, мир, свобода, честь… Да, в мире, где живет Сью, есть все, чего нет у Билли. Но к чему все это приведет? К праздности, к упадку, к угасанию великой расы, которую цивилизация Билли мечтает вознести до самых звезд.

— Ия еще рассуждаю о выборе, — простонал Билл. — Но выбора-то нет! Если я женюсь на Салли и заброшу свою работу — одна дорога. Если женюсь на Марте и завершу эксперимент — другая. Обе неверны, но что же делать? Человек и человечество — у кого из них больше прав? Счастье плюс вымирание или отсутствие счастья, помноженное на величие и бессмертие, — что лучше?

— Кори! Доктор Кори!

Суровый голос Данна пробился сквозь сомнения, льдом сковавшие рассудок Билла. Он обернулся. Черты лица правителя, под стальным шлемом казавшиеся высеченными из камня, превратились в застывшую маску. Билл понял, что Данн принял некое бесповоротное решение, и испытал восхищение перед чувством ответственности этого человека. Не зря же его выбрали правителем!

— Вы сваляли дурака, Кори, что рассказали все это нам. Вы или дурак, или сумасшедший, или то и другое вместе. Вы понимаете, о чем я? Неужели вы думаете, что мы устанавливали этот контакт, не учитывая возможных затруднений? Та сила, что обеспечивает передачу звука и изображения из нашей эпохи в вашу, может стать и разрушительной! Нигде в анналах не записано, что Уильям Кори погиб от залпа из атомного бластера, сидя за своим рабочим столом, — но, боже мой, сэр! Если вы способны изменять прошлое, то мы тем более!

— Этим вы истребите и самих себя, — напомнил Билл, стараясь не поддаваться панике и вглядываясь в злобное лицо человека, который, вероятно, никогда раньше не встречался с открытым неповиновением.

Оставалось гадать, поверил ли он словам, похожим, по его мнению, на сущий бред. Билла разбирал нездоровый смех, но внутри уже пробежал холодок от того, что потомки его нерожденного сына из своего предполагаемого будущего, того и гляди, сотрут его самого с лица земли. Он произнес:

— Если меня не станет, вы и весь ваш мир исчезнете.

— Но исчезнем отмщенными! — запальчиво выкрикнул правитель, затем опомнился и добавил с сомнением: — Но что я такое говорю? Вы меня совсем свели с ума! Послушай, друг, будем же мыслить здраво! Ты можешь представить, как растворяешься в пустоте, будто тебя никогда и не было? Вот и я не могу!

— Если вы меня убьете, то каким образом весь ваш мир вообще зародится?

— Да к черту все! — заревел Данн. — Я вам не метафизик! Я военный! И сейчас я это докажу!

— Прошу вас, доктор Кори…

Билли придвинулся вплотную к кубу, словно пытался проникнуть в прошлое, чтобы успеть образумить человека, столь на него похожего, оцепеневшего, с белым как мел лицом, на пороге собственного будущего. В его дрогнувшем голосе угадывалось не просто миролюбие: если Билл Кори при виде этого молодого родного лица испытывал теплоту и привязанность, то почему и юноше было не проникнуться к нему ответными чувствами? Возможно, неведомое, неуловимое сродство между ними двумя и вызвало трепет в его голосе — по мере того как пробуждались сомнения? И слова юноши подтвердили его колебания, хотя сам он едва ли отдавал себе в этом отчет. Он с жаром воскликнул:

— Прошу вас, постарайтесь понять! Мы не боимся умереть! Мы бы охотно отдали свои жизни, и немедленно, если бьгмогли упрочить этим наше общее дело! Но мы не в силах вынести мысль о гибели всей цивилизации — блага, несущего человечеству бессмертие. Подумайте же об этом, сэр, как о единственно верном решении! Стали бы мы убеждать вас, если бы сами не были так уверены? Неужели вы обречете людей прозябать на крохотной планете, когда можете подарить им просторы Вселенной и любые достижения технической мысли?

— Отец! Отец! — неистово восклицала вдалеке Сью.

Но прежде чем Билл успел посмотреть на нее, в беседу резко вмешался Данн.

— Постойте, я передумал!

Билли с надеждой обернулся, и Билл тоже во все глаза уставился на правителя.

— Насколько я понимаю, — продолжал тот, — вся эта нелепица возникла из-за ваших колебаний насчет спутницы жизни. Лично я не допускаю даже мысли о том, что вы могли жениться на ком-то еще, кроме женщины, на которой были женаты, — но если вы действительно не совсем уверены, то я решу этот вопрос за вас.

Он обернулся и кивком головы указал куда-то в угол помещения, выходящий за пределы видимости Билла. Глазеющая толпа в голубых униформах тут же подчинилась и бесшумно выкатила вперед внушительный ствол на низком лафете, отсвечивающий стальными бликами.

Дуло его было направлено как раз в окно прошлого-бу-дущего, отделявшее Билла от тех людей. Он никогда не встречал подобного оружия, но сразу догадался о его смертоносной силе. Ствол подался вперед и замер, словно зверь, готовый к прыжку; его темное жерло напоминало круглый проем, ведущий прямо к смерти. Данн сзади пригнулся и опустил руку на смутно различимый рычаг у основания ствола.

— Итак, — веско произнес он, — Уильям Кори, вы, кажется, интересовались, есть ли у нас оружие, способное вас уничтожить. Позвольте заверить вас, что силовой пучок, соединяющий наши миры, может передавать не только свет и звук, но и кое-что еще! Надеюсь, мне не будет нужды это демонстрировать. Надеюсь, что вы будете достаточно благоразумны и сейчас подойдете вон к тому телеэкрану у вас за спиной и свяжетесь с Мартой Мэйхью.

— С Мартой? — переспросил дрожащим голосом Билл. — Но зачем?..

— Вы вызовете ее и в нашем присутствии попросите ее руки. Вот вам выбор — женитьба или смерть. Слышите?

Билл не знал, смеяться или плакать. Свадьба под прицелом из несуществующего будущего!

— Вы же не будете вечно держать меня на мушке вашего пугача, — сдерживая смех, заметил правителю Билл. — Откуда вы знаете, что я потом сдержу слово и женюсь на ней?

— Вы сдержите слово. — Данн был невозмутим. — Не забывайте, Кори, что мы знаем вас лучше вас самих. Мы видим ваше будущее яснее, чем вы можете себе представить. И мы знаем, какой через много лет у вас будет характер. Вы же порядочный человек! Попросив руки женщины и услышав ее согласие — а она его даст, — вы не пойдете на попятный. Нет, ваше предложение и его принятие Мартой равносильно самой брачной церемонии, как если бы мы лично на ней присутствовали. Вы видите, мы полагаемся на вашу честность, Уильям Кори.

— Но…

Билл не успел больше ничего сказать, как в его голове громко запричитала Сью:

— Отец, отец, куда ты пропал? Что там происходит? Почему ты не отвечаешь?

В горячке Билл едва не забыл о дочери, но ее родной голос отдался в нем надсадной болью. Сью… Какие бы ей ни грозили напасти, Билл, не задумываясь, готов был пообещать оградить ее от них. Инстинкт, коренящийся глубоко внутри него, — защита слабого, любимого существа — требовал безотлагательных действий. На мгновение Билл позабыл и о стволе, направленном на него из другого окна, и о Билли, и обо всей альтернативной будущности. Он видел только, что его дочь плачет от страха и зовет на помощь — зовет его, чтобы защититься от него же. Билл так запутался, что в голове у него царила полная неразбериха.

— Сью… — нерешительно обратился он к ней.

— Кори, мы ждем! — зловеще напомнил о себе правитель.

И Билл принял решение. Он сам не знал, когда оно пришло к нему — возможно, не сейчас; может быть, подсознательно он давно его вынашивал. И он не мог с точностью сказать, как оно проникло в его рассудок, зато догадывался откуда. Это решение было настолько верным и всеобъемлющим, что не могло зародиться в сознании Билла без посторонней помощи… Пожалуй, только космический разум, в котором блуждают бессчетные души, подобные душе Билла, был способен предложить этот выход, сверившись со своим безграничным, непостижимым планом.

«Все находится в равновесии… Сила, движущая миры по их орбитам, не приемлет вопросов без ответа…»

Случайности нет, все, что происходит, — часть единого замысла. Билл неожиданно ощутил глубокое доверие к неизвестной силе, которая его вела. Он снова повернулся к столу, и его лицо выражало такую спокойную решимость, что Билли с облегчением улыбнулся, а Данн вздохнул свободнее.

— Слава богу, сэр, — обрадовался Билли, — я и не сомневался, что здравый смысл вас не подведет. Поверьте, вы не раскаетесь.

— Постойте, — обратился к ним обоим Билл и под столом нажал кнопку, соединяющую его с лабораторией. — Смотрите, что будет.

В трех мирах и измерениях три человека, сходные между собой в чем-то большем, чем обычное, внешнее сходство, — возможно, три ипостаси одной и той же личности, кто знает? — замерли в напряженном ожидании. Прошла целая вечность, пока дверь открылась и в комнату вошла мисс Браун. Она застыла на пороге и, обратив к Биллу доброжелательное лицо, спокойно поинтересовалась:

— Вы звали меня, доктор Кори?

Билл ответил не сразу. Он вложил всю душу в долгий прощальный взгляд, обращенный к юному потомку, которого больше никогда не увидит. Осознание, хлынувшее из безбрежного безымянного источника, наполнило его разум, и Билл наконец понял, что грядет и почему так должно быть. Он в последний раз посмотрел в другой куб, на родное лицо Сью, столь похожее на его собственное. Это дитя любви, неосуществленной любви к милой Салли, никогда не увидит свет.

Набрав в легкие побольше воздуха, Билл едва не задохнулся, но отчетливо произнес:

— Мисс Браун, вы выйдете за меня?

Данн сам дал ему подсказку: брачное предложение и его принятие нельзя отменить; дорога в будущее, таким образом, приведет в такой мир, которого ни Сью, ни Билли не суждено будет узнать.

Спокойствие, с которым мисс Браун встретила его вопрос, подало Биллу первый проблеск надежды. Эта женщина не таращила глупо глаза, не хихикала, не мямлила. Она остановила на нем долгий, проницательный взгляд — Билл только сейчас заметил, что под очками глаза у нее светло-серые, — и невозмутимо ответила:

— Благодарю вас, доктор Кори. Я с радостью выйду за вас.

Все было кончено. В недрах его разума, словно олицетворенное отчаяние, прогремел мучительный вопль попранной веры. Его любимая, дражайшая дочь Сью в мгновение ока канула в небытие, откуда ей больше не выбраться. Прощайте, зеленые райские холмы, прощай, светловолосая красавица на миртовом склоне! Всего этого никогда не было — и не будет.

В другом окне Билл с нестерпимой ясностью увидел на миг лицо Билли, недоверчиво взирающее на него, а за этим любимым, преданным Биллом юношей — корчащегося от ярости правителя. На тот короткий, ослепительный момент, пока исчезающее, несуществующее будущее задержалось внутри куба, Билл заметил в нем вспышку свирепого красно-белого пламени, вырвавшегося из жерла пушки. Жар опалил его мозг; но, настигни эта вспышка Билла — испепелила ли бы она его?

Этого он так и не узнал, потому что все длилось долю секунды, а потом вечность сомкнулась над потухшим миром, накрыла его бесшумной, безбрежной, всепоглощающей волной. Там, где только что суетились люди, Билл видел теперь неподвижное лицо Марты, смотревшей на него сквозь хрусталь. Рядом, в другом кубе, застыла милая и беззаботная улыбка Салли. Фотографии стали для Билла воротами в будущее — но он их закрыл. Ни одна из этих будущностей не воплотилась — и не воплотится. Две полуоформившиеся в космическом разуме задумки, два проекта в грандиозном плане мироздания погасли, словно пламя задутых свечей.

Билл шумно вздохнул и обернулся к сероглазой женщине, стоявшей у порога. Он смотрел на нее, и в голове у него бродили мысли слишком смутные, чтобы их можно было выразить словами.

«Теперь я твердо уверен — как ни один человек до меня — в нашей тождественности Замыслу. Будущностей неизмеримое множество; сейчас я не могу увидеть все остальные, но надеюсь, очень надеюсь, что эта не худшая. Она не позволит мне забросить мои изыскания, но и не станет заставлять меня дарить их несовершенному миру. Возможно, совместными усилиями нам удастся установить, какой просчет лишает эмбрион самостоятельности, а затем — к чему загадывать? Кто может сказать, почему все случилось так, а не иначе? Все подвластно Замыслу, даже мои видения, но я никогда не узнаю, чему они послужили. Я понял только, что будущее бесконечно, а значит, я не терял ни Билли, ни Сью. Я не согласился бы пожертвовать ими, если бы не был уверен, что они — это я сам, лучшее во мне, остающееся на века. Наверное, я и не умру никогда — моя сущность не иссякнет, пока живы эти лучшие воплощения, какие бы формы и обличья они ни принимали. В них и осуществится высшее предназначение человека — в будущем, которое мне недоступно. И этому тоже есть причина. Когда-нибудь я познаю и ее».

Вслух же Билл ничего не сказал, а просто протянул руку женщине, стоявшей у дверей, и, улыбнувшись, доверчиво поглядел в ее светло-серые глаза.