Мокрая магия

НАЗОВЕМ ЕГО ДЕМОНОМ Перевод Д. Громова и О. Ладыженского

Прошло много времени, прежде чем она вернулась в Лос-Анджелес и проехала мимо дома бабушки Китон. Собственно, он мало изменился, но то, что в 1920 году представлялось ее детскому взору элегантным особняком, сейчас выглядело большим нелепым сооружением, покрытым чешуйками серой краски.

По прошествии двадцати пяти лет чувство опасности исчезло, но осталось настойчивое и непонятное ощущение тревоги, как в те времена, когда Джейн Ларкин, девятилетняя худая большеглазая девочка, со столь модной тогда челкой, была прислана в этот дом.

Оглядываясь назад, в те времена, она могла припомнить одновременно и слишком много, и слишком мало. Когда в тот июльский день 1920 года Джейн вошла в гостиную с зеленой стеклянной люстрой, ей пришлось обойти всех членов семьи и поцеловать каждого: бабушку Китон, чопорную тетю Бетти и четырех дядей. Она ни секунды не сомневалась, когда пошла к новому дяде, такому отличному от остальных.

Остальные дети внимательно наблюдали за ней. Они знали; и они поняли, что она тоже знает — но сразу ничего не сказали. Джейн обнаружила, что и она также не может упомянуть о беде, пока они сами не заведут об этом разговор.

Таково было свойственное детям понятие об этике. Но тревога ощущалась во всем доме. Взрослые лишь смутно чувствовали, что что-то не так. Дети, как поняла Джейн, ЗНАЛИ.

Позже они собрались на заднем дворе, под большой финиковой пальмой. Джейн машинально теребила свое ожерелье и ждала.

Она видела, как другие обменивались взглядами, говорившими: «Думаете, она и в самом деле заметила?» Наконец Беатрис, старшая, предложила сыграть в прятки.

— Ты должна ей сказать, Би, — влез тут же маленький Чарльз.

Беатрис пристально посмотрела на Чарльза.

— Сказать ей? О чем? Ты, Чарльз, с ума сошел.

Чарльз настаивал, хотя и не очень уверенно:

— Ты знаешь.

— Держите при себе свои тайны, — сказала Джейн, — но я все равно знаю, в чем дело. Он — не мой дядя.

— Видите?! — вскричала Эмилия. — Она тоже заметила. Я же говорила вам, что она заметила!

— Смешно, — бросила Джейн.

Она прекрасно знала, что тот человек в гостиной не ее дядя, никогда им не был, и что он усиленно притворялся — достаточно умело для того, чтобы убедить взрослых, — будто он всегда был тем, за кого себя выдает. Но ясным, лишенным предвзятости взглядом не достигшего зрелости существа Джейн могла видеть то, что было недоступно любому взрослому. Он был каким-то… пустым.

— Он приехал недавно, — сообщила Эмилия, — около трех недель назад.

— Трех дней, — поправил ее Чарльз, пытаясь помочь.

Однако его измерение времени не зависело от календаря. Он измерял время, сообразуясь со значительностью событий, и понятие «день» не служило для него стандартом. Когда Чарльз был болен или когда шел дождь, время для него тянулось медленно; когда же он совершал веселые прогулки в Океанском парке или играл на заднем дворе, время бежало гораздо быстрее.

— Это было три недели назад, — твердо сказала Беатрис.

— Откуда он приехал? — спросила Джейн.

Снова обмен взглядами.

— Не знаю, — осторожно ответила Беатрис.

— Он пришел из большого дупла, — сказал Чарльз. — Оно такое круглое и внутри все сверкает, как рождественская елка.

— Не ври, — одернула его Эмилия. — Ты что, видел это собственными глазами?

— Нет. Ну, может, только краешком.

— И они ничего не заметили?

Джейн имела в виду взрослых.

— Нет, — покачала головой Беатрис.

Все дети посмотрели в сторону дома, размышляя о непостижимости взрослых.

— Они ведут себя так, будто он всегда был здесь. Даже бабушка. Тетя Бетти сказала, что он здесь был еще до меня, но я-то знаю, что это неправда.

— Три недели, — сказал Чарльз, меняя мнение.

— Он всех их заставил чувствовать себя больными, — заметила Эмилия. — Тетя Бетти все время пьет аспирин.

Джейн размышляла. Подобные факты делали положение тревожным. Дядя трех недель от роду? Возможно, взрослые всего лишь притворяются, как они иногда это делают, руководствуясь своими непонятными взрослыми мотивами. Но почему-то такое предположение не казалось убедительным. Детей подобными штуками не обманешь.

Теперь, когда лед растаял и Джейн уже перестала выглядеть чужой, Чарльз пришел в большое волнение.

— Скажи ей, Би! Настоящую тайну, ты же знаешь. Можно мне показать ей Дорогу Из Желтого Кирпича? Пожалуйста, Би! А?

Снова повисло молчание. Чарльз слишком много выболтал. Джейн, конечно, знала про Дорогу Из Желтого Кирпича — она вела через всю Страну Оз, от Мертвой пустыни прямо к Изумрудному городу.

После продолжительного молчания Эмилия кивнула.

— Да, мы должны ей сказать, — подтвердила она. — Только она может напугаться. Там так темно.

— Ты сама испугалась, — подтвердил Бобби. — В первый раз ты даже заплакала.

— И вовсе нет!.. Все равно, тогда она сможет поверить…

— А в последний раз, — похвастался Чарльз, — я протянул руку и коснулся короны.

— Это не корона, — возразила Эмилия. — Это он, Рутгедо.

Джейн подумала о дяде, который не был настоящим дядей, и вообще был ненастоящим.

— Он — Руггедо? — спросила она.

Дети сразу поняли, кого она имела в виду.

— О нет, — сказал Чарльз, — Руггедо живет в погребе. Мы даем ему мясо, красное и мокрое. Оно ему нравится. Он жрет — чав-чав!

Беатрис глянула на Джейн, и та кивнула в сторону домика, маленькой сторожки с хитроумным замком, а потом она очень ловко перевела разговор на другую тему. Началась игра в ковбоев и индейцев, и Бобби, ужасно вопя, помчался вокруг дома…

В хижине приятно пахло акацией, запах которой сочился сквозь щели. Беатрис и Джейн, тесно прижавшись друг к другу, слушали затихающие вдали индейские кличи. Беатрис выглядела на удивление взрослой.

— Я рада, что ты приехала, Джейн, — сказала она. — Малыши ничего не понимают, а это просто ужасно!

— Кто он?

Беатрис содрогнулась.

— Не знаю. Думаю, он живет в погребе. — И, немножко посомневавшись, добавила: — Но до него вполне можно добраться и через чердак. Я бы его жутко боялась, если бы малыши не были настолько… Они как будто вообще не придают этому значения.

— Но, Би, кто он такой?

Беатрис повернула голову и посмотрела на Джейн так, как будто не могла или не хотела отвечать ей. Как будто ей что-то мешало, какая-то невидимая стена, но, поскольку это было действительно важно, она пересилила себя.

— Я думаю, Руггедо — то же самое, что и он, — промолвила она, имея в виду Неправильного Дядю. — Даже знаю, что это наверняка так. Они оба — одно и то же. Чарльз и Бобби так говорят, а они не ошибаются. Они куда лучше меня знают. Они ведь младше… Трудно объяснить, в общем, это нечто вроде прыгалсов. Помнишь?

Прыгалсы. Раса неприятных существ, живущих в пещере по дороге в Страну Оз. Они умели снимать свои головы с плеч и кидаться ими в путников. Джейн сначала не поняла, что имеет в виду Беатрис, но потом сообразила. Ну конечно, ведь это очевидно. Прыгалсы умели делать так, чтобы голова их находилась в одном месте, а туловище — в другом. Но обе части принадлежали одному и тому же прыгалсу.

Конечно, дядя-фантом имел и голову, и тело. Но Джейн сумела лишь смутно осознать возможную двойственность его натуры — одна из частей уверенно двигалась по дому, являясь источником странной злобы, а другая, безымянная, гнездились в погребе и ждала красного мяса.

— Чарльз знает об этом больше остальных, — сказала Беатрис. — Это он обнаружил, что мы должны кормить Руггедо. Мы пробовали и другую пищу, но оказалось, что требуется именно сырое мясо. А если мы прекратим его кормить, должно произойти что-то ужасное! Мы, дети, это понимаем.

Джейн даже не спросила как. Дети обладали своего рода телепатией, которую принимали как само собой разумеющееся.

— Они не знают, — сказала Беатрис, — и мы не можем им сказать.

— Не можем, — согласилась Джейн.

Две девочки посмотрели друг на друга, беспомощные перед лицом известной проблемы не достигших зрелости существ — той проблемы, что мир взрослых слишком сложен, чтобы можно было его понять, из-за чего детям приходится быть осторожными.

Взрослые — всегда правы. Они — раса чужих.

К счастью для детей, они оказались перед лицом опасности сплоченной группой.

Случись это с одним ребенком, он мог бы впасть в шок. Но Чарльзу, которому принадлежала честь открытия, было всего шесть лет. Он был еще достаточно мал, так что обычный процесс перехода в психически неустойчивое состояние был для него невозможен.

— И они болеют с тех пор, как он появился, — сказала Беатрис.

Джейн это уже заметила. Волк может спрятаться среди стада овец незамеченным, но овцы будут нервничать, сами не понимая, в чем источник этой нервозности.

Дело тут было в настроении. Даже он поддался этому настроению, чувству тревоги, ожидания, ощущению того, что что-то не так — хотя и непонятно что, но для него это был только камуфляж. Джейн знала наверняка: он не хотел привлекать внимания отличием от избранного им эталона, заключенного в человекообразную оболочку.

Джейн сразу приняла объяснение Беатрис. Дядя был… пустым. Того, кто сидел в погребе, звали Руггедо, и его следовало регулярно кормить сырым мясом, чтобы не случилось Нечто…

Ряженый, взявшийся неизвестно откуда, он обладал властью, но у него были и ограничения. Очевидные доказательства его власти принимались безоговорочно.

Дети — реалисты. Им не казалось невероятным, что среди них появился странный и голодный нечеловек — ведь он был.

Он пришел откуда-то. Из времени, из пространства или из некоего укрытия. Он никогда не обладал человеческими чувствами — дети легко видят подобные вещи. Он очень умело притворялся, будто он — человек, и разум взрослых создал искусственные воспоминания о его прежнем существовании. Взрослые думали, будто помнят его. Взрослые распознают мираж, ребенок — обманывается. Мираж же интеллектуальный обманет взрослого — но не ребенка.

Власть Руггедо не могла распространяться на их умы, ибо, с точки зрения взрослого, дети не были ни достаточно зрелыми, ни достаточно нормальными. Беатрис, самая старшая, боялась. У нее начало развиваться воображение.

Маленький Чарли испытывал состояние, близкое к восторгу. Бобби, самый младший, уже откровенно скучал.

Возможно, позже Беатрис могла бы припомнить, как выглядел Руггедо, но остальные не помнили ничего — ибо они шли к нему по очень странной дороге и каким-то образом менялись на то время, что были с ним. Он принимал или отвергал еду, лишь это было фактом. Наверху тело прыгалса притворялось человеческим, в то время как голова его лежала в маленьком ужасном гнезде, сделанном из свернутого пространства, так что он был невидим и недостижим для любого, кто не знал, как отыскать Дорогу Из Желтого Кирпича.

Кем же он был? Не прибегая к стандартным сравнениям — а в этом мире их нет, — сущность его определить нельзя. Дети думали о нем как о Руггедо. Но он не был толстым полукомичным королем гномов, неизменно пребывающим в расстроенных чувствах.

Он никогда им не был.

Назовем его демоном.

Как имя-символ, оно включает в себя слишком много и слишком мало. Но оно подойдет.

По своим физическим качествам он был чудовищем, иным, сверхсуществом.

Но, следуя его поступкам и желаниям, назовем его демоном.

Несколькими днями позже Беатрис спросила у Джейн:

— Сколько у тебя с собой денег?

— Четыре доллара тридцать пять центов, — ответила Джейн, исследовав содержимое своего кошелька. — Папа дал мне пять долларов на вокзале. Я купила жареной кукурузы и… ну, еще разное.

— Послушай, до чего же я рада, что ты приехала!

Джейн тяжело вздохнула. Само собой разумелось, что свойственные детям принципы социализма будут применены и в данной тесной группке. Маленький капитал Джейн принадлежал не одному из ее членов, но всем, вместе взятым.

— Нам страшно нужны деньги, — сказала Беатрис. — Бабушка поймала нас, когда мы брали мясо из холодильника, и больше мы этого делать не можем. Но на твои деньги мы можем купить много еды. Для него.

И никто даже не подумал о том неизбежном моменте, когда капитал этот должен был истощиться. Четыре доллара тридцать пять центов казались по тем временам крупной суммой. И потом, не нужно ведь покупать дорогое мясо — главное, чтобы оно было сырым и красным.

Девочки шли по затененным акациями улицам. Кое-где акации уступали место пальмам и перечным деревьям. Беатрис купила два фунта мяса, а еще двадцать центов истратила на содовую.

Когда они наконец вернулись домой, то застали там обычное воскресное сонное царство.

Дяди Саймон и Джеймс пошли за сигаретами, дяди Лью и Берт читали газеты, тетя Бетти вязала крючком. Бабушка Китон читала «Журнал для молодежи», выискивая всякие пикантные места. Девочки остановились за расшитыми портьерами и заглянули в комнату.

— Входите, малышки, — сказал Лью.

У него был глубокий густой голос.

— Карикатуры видели? Матт и Джефф хороши. И Спарк Плаг…

— Для меня достаточно хорош только мистер Гибсон, — сказала бабушка Китон. — Он настоящий художник. Его люди похожи на людей.

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился дядя Джеймс — толстый, улыбающийся, явно довольный жизнью после нескольких кружек пива. За ним, подобно олицетворению честности, вышагивал дядя Саймон.

— Во всяком случае, хоть тихо, — сказал он, бросив кислый взгляд в сторону Джейн и Беатрис. — Иногда дети устраивают такой шум и гам, что я не слышу даже собственных мыслей.

— Бабушка, а где малыши? — спросила Джейн.

— Думаю, на кухне, дорогая. Им для чего-то понадобилась вода.

— Спасибо.

Две девочки пересекли комнату, в которой ощущались первые признаки неосознанного смятения. Овцы чувствовали присутствие волка, но пока что его обличье было достаточно эффективным. Овцы не знали…

Младшие были в кухне, увлеченно обрабатывая водой и кистями черно-белые рисунки-комиксы. Когда покрываешь газетную страницу водой и красками, рождаются чудеснейшие рисунки. Влага выявляла на свет различные краски, пастельные — но удивительно чистые, подобные тем, что можно найти на японских цветах, растущих в воде, или на китайских бумажных коробочках с крошечными призами внутри.

Беатрис продемонстрировала пакет от мясника.

— Два фунта, — сказала она. — У Дженни были деньги, а лавка Мертона сегодня как раз открыта. Вот я и подумала…

Эмилия с увлечением продолжала свое занятие. Чарльз вскочил.

— Пойдем сейчас, да?

Джейн встревожилась.

— Не знаю, стоит ли мне идти. Я…

— Я тоже не хочу, — сказал Бобби.

Это было уже предательством. Чарльз объявил, что Бобби боится.

— Вовсе нет. Просто мне неинтересно. Я хочу играть во что-нибудь другое.

— Эмилия, — мягко проговорила Беатрис, — этот раз ты можешь пропустить.

— Нет, я пойду. — Эмилия подняла взгляд от рисунков. — Я не боюсь.

— А я хочу посмотреть на огоньки, — сказал Чарльз.

Беатрис повернулась к нему.

— Ты говоришь неправду, Чарльз. Никаких огоньков там нет.

— Есть. По крайней мере, иногда.

— Нет.

— Есть. Просто ты глупая и не можешь их увидеть. Пойдем его кормить.

Само собой разумелось, что сейчас командовала Беатрис. Она была старше, и она, как почувствовала Джейн, боялась больше всех, даже больше Эмилии.

Они пошли наверх. Беатрис несла пакет с мясом; она уже разрезала бечевку. Очутившись в верхнем коридоре, они сгрудились у двери.

— Вон туда нам надо, Джейн, — с оттенком гордости сообщил Чарльз. — Мы должны подняться на чердак. В потолке ванной есть опускающаяся-лестница. Нужно взобраться на ванну и дотянуться до нее.

— Но мое платье… — с сомнением в голосе протянула Джейн.

— Ты не испачкаешься. Идем.

Чарльз хотел быть первым, однако он был слишком мал. Беатрис вскарабкалась на край ванны и потянула за кольцо в потолке. Круглая дверь заскрипела, и медленно, с некоей величавостью, сверху спустилась лестница и встала возле ванны. Наверху было темно. Слабый свет едва пробивался сквозь чердачные окна.

— Идем, Джейн, — странным шелестящим шепотом сказала Беатрис.

И они, как отважные акробаты, принялись карабкаться вверх.

На чердаке было тепло, тихо и пыльно; в лучах света танцевали пылинки.

Беатрис двинулась вперед по одной из балок. Джейн внимательно смотрела на нее.

Беатрис не оглядывалась и ничего не говорила. Лишь чуть погодя опустила руку за спину и призывно помахала, и тогда Чарльз, шедший за ней следом, ухватился за ее пальцы. Потом Беатрис достигла доски, ведущей на другое стропило. Она прошла по доске, затем вдруг остановилась и вместе с Чарльзом вернулась назад.

— Ты все делала не так, — разочарованно сказал Чарльз. — Ты думала о неверных вещах.

Лицо Беатрис казалось неестественно белым в слабо-золотистом свете.

Джейн встретилась взглядом с кузиной.

— Би…

— Все правильно, нужно думать о чем-нибудь другом, — быстро проговорила Беатрис. — Идем.

Она снова двинулась по балке; Чарльз шел за ней по пятам и бормотал что-то ритмически-механическое, монотонное:

Беатрис исчезла.

Чарльз исчез.

Бобби, всем своим видом выражая неудовольствие, последовал за ними. И он тоже исчез.

Эмилия слабо пискнула.

— О, Эмилия! — выдохнула Джейн.

— Я не хочу туда идти, Джейн! — тоненьким голосом пожаловалась ее младшая кузина.

— Так не иди. Останься здесь.

— Не могу! — вскрикнула Эмилия. — Но я… Я не буду бояться, если ты пойдешь следом за мной. Мне всегда кажется, будто кто-то крадется за мной и вот-вот схватит. Но если ты обещаешь идти следом, я не буду бояться.

— Обещаю, — ответила Джейн.

Повеселевшая Эмилия двинулась по мостику из доски.

На этот раз Джейн смотрела особенно внимательно. И все же она не видела, как Эмилия исчезла. Вот она была… а потом — раз, и ее не стало.

Джейн шагнула вперед, но голос, донесшийся снизу, заставил ее остановиться:

— Джейн!

Голос принадлежал тете Бетти.

— Джейн!

На сей раз окрик был более громким и решительным.

— Джейн, ты где? Иди сюда!

Джейн стояла не шевелясь и смотрела на доску-мостик. Пусто, никого. Ни следа Эмилии и других детей.

Чердак внезапно превратился в место, полное странной угрозы. Но все равно нужно было идти, потому что она обещала…

— Джейн!

Джейн покорно спустилась по лестнице и последовала на зов тети Бетти. Женщина с суровым ртом недовольно поджала губы.

— И где, скажи на милость, ты была? Джейн, я ведь зову тебя и зову?!

— Мы играли, — ответила Джейн. — Я тебе нужна, тетя Бетти?

— Я бы не стала утверждать обратного, — сказала тетя Бетти. — Я вяжу воротник — для твоего платья, между прочим. Иди сюда, нужно примерить. Как ты выросла, девочка!

После этого началась бесконечная возня с булавками, повороты туда-сюда, а Джейн думала не переставая об Эмилии, об испуганной Эмилии, оставшейся на чердаке.

В эту минуту Джейн ненавидела тетю Бетти, но мысль о побеге даже не мелькнула у нее в голове. Ведь взрослые обладают правом абсолютной власти.

С точки зрения поддержания родственных связей в этот момент не было ничего важнее возни с воротником. По крайней мере, с точки зрения взрослых, правящих этим миром.

А Эмили, одна, испуганная, шла по мостику, который вел куда-то…

Дяди играли в покер. Тетя Гертруда, водевильная актриса, неожиданно приехавшая на несколько дней, болтала с бабушкой Китон и тетей Бетти в гостиной.

Тетя Гертруда была маленькой и хорошенькой, в высшей степени очаровательной. Она была полна нежной хрупкости, а ее вкус к жизни наполнял Джейн восхищением. Но сейчас она казалась подавленной.

— В этом доме у меня все время бегают мурашки по коже, — заявила она и сделала вид, будто хочет хлопнуть Джейн по носу сложенным веером. — Привет, милое личико! Ты почему не с другими детьми?

— Да так, устала немножко… — ответила Джейн.

Она не переставала думать об Эмилии. Прошел почти час с тех пор, как…

— А вот я в твоем возрасте никогда не уставала, — сказала тетя Гертруда. — Так вот, слушайте дальше. Три дня, и все время рядом этот ужасный человек! Ма, а я тебе рассказывала…

Голоса понизились.

Джейн следила за тем, как худые пальцы тети Бетти с неизменной скоростью цепляют крючком шелк.

— Это не дом, а просто морг, — произнесла внезапно тетя Гертруда. — Да что с вами со всеми случилось?! Кто-то умер?

— Все дело в воздухе, — отозвалась тетя Бетти. — Жара круглый год.

— А вот если бы тебе пришлось поиграть зимой в Рочестере, Бетти, моя девочка, ты бы радовалась теплому климату. Но все равно, дело не в этом. Я чувствую себя так, будто стою на сцене после поднятия занавеса.

— Это все твои фантазии, — сказала ей мать.

— Это все призраки, — буркнула тетя Гертруда и сразу замолкла.

Бабушка Китон внимательно посмотрела на Джейн.

— Поди-ка ко мне, малышка, — велела она.

Мягкие, уютные колени, державшие на себе стольких детей.

Джейн окунулась в это надежное тепло и попыталась забыть обо всем, оставить все заботы бабушке Китон. Но ничего не вышло.

Что-то в доме было не так, и тяжелые волны этого неправильного и ненужного исходили от источника тревоги, находившегося совсем рядом.

Неправильный Дядя. Голод и алчность, требующие пищи. Близость кровавого мяса дразнила его, когда он лежал в укрытии в своем страшном гнезде, где-то там, в другом мире, в том удивительном месте, куда отправились дети.

Он притаился там и жаждал еды, и он был здесь — пустой, алчный, жаждущий водоворот голода.

Он был двойным дядей. Он прятался за обличьем, но дети видели его насквозь.

Джейн закрыла глаза и теснее прижалась к плечу бабушки Китон.

Тетя Гертруда болтала странно напряженным голосом, как будто чувствовала присутствие рядом чего-то иного, и непонятное ощущение пугало ее.

— У меня премьера в Санта-Барбаре через пару дней… Мы… — говорила она. — Я… Да что же такое с этим домом, в конце концов?! Я сегодня нервная, как кошка!.. В общем, я хочу, чтобы вы все приехали на первое представление. Это музыкальная комедия. Меня повысили.

— Я уже видела «Пильсенского князя», — сказала бабушка Китон.

— Но не со мной же! Я уже забронировала комнаты в отеле. Ребятишки тоже поедут. Хочешь посмотреть, как играет твоя тетя, а, Джейн?

Джейн кивнула из-за бабушкиного плеча.

— Тетя, — внезапно спросила Джейн, — а ты всех дядей видишь?

— Конечно.

— Всех-всех? Дядю Джеймса, дядю Берта, дядю Саймона и дядю Лью?

— Всю компанию. А в чем дело?

— Это я просто так спросила.

Значит, тетя Гертруда тоже не заметила Неправильного Дядю. Правда, подумала Джейн, она никогда не отличалась наблюдательностью…

— А вот ребятишек я не вижу. Если они не поторопятся, то не получат подарков, которые я им привезла. Ни за что не догадаешься, что у меня для тебя есть, Дженни!

Но даже эти многообещающие слова едва достигли ушей Джейн. Ибо внезапно напряжение в воздухе разрядилось. Неправильный Дядя, мгновение назад бывший водоворотом голода, стал теперь водоворотом экстаза.

Где-то, каким-то образом, Руггедо наконец-то был накормлен. Где-то, каким-то образом, вторая половина двойного дяди пожирала кровавую пищу.

Колени бабушки Китон вдруг куда-то исчезли, и комната превратилась в кружащуюся темноту с крохотными подмигивающими огоньками — Чарльз называл их огнями рождественской елки, — а в центре этого вращения находилось ядро ужаса. Здесь, в этой исчезнувшей комнате, Неправильный Дядя был трубой, ведущей от того невероятного гнезда, где обитала другая его половина, и по этой трубе в комнату вливалось полное экстаза чувство его насыщения.

В это мгновение Джейн оказалась очень близко от других детей, стоящих, должно быть, возле вращающегося фокуса тьмы. Она почти ощущала их присутствие, почти касалась их рукой.

Потом темнота содрогнулась, крошечные огоньки соединились в одно свечение, и в сознании ее закружились невозможные воспоминания. Она была совсем рядом с ним. А он был безопасным, когда его кормили. Он не руководил своими мыслями, они лились, бесформенные, как у животного, и наполняли темноту. Мысли о красной еде и других временах и местах, где такую же красную еду протягивали ему другие руки.

Неслыханно! Воспоминания не касались Земли, они не касались этого времени и пространства. Он много путешествовал, этот Руггедо, и под многими личинами. Он вспоминал теперь, в потоке бесформенного расщепления, вспоминал, как разрывал меховые бока, пищавшие под его пальцами, вспоминал поток горячей красной жидкости, струившейся сквозь эти шкурки.

Ничего подобного Джейн не могла раньше даже вообразить.

Он вспоминал огромный двор, мощенный чем-то странным, и что-то яркое в цепях, в центре двора, и кольцо наблюдающих глаз, когда он вышел и направился к жертве.

Когда он вырывал свою долю из гладких боков, цепь клацала в такт его жевавшему рту.

Джейн попыталась закрыть глаза и не смотреть. Но видела она не глазами. Она испытывала чувство стыда и легкого отвращения, ибо тоже присутствовала на этом пиршестве вместе с Руггедо, ощущая сладкий вкус красного вещества, и луч экстаза пронзил ее голову так же, как и его.

— Вот и ребятишки идут, — донесся откуда-то издалека голос тети Гертруды.

Вначале Джейн не поняла смысла ее слов, но потом вдруг снова ощутила мягкость колен бабушки Китон и опять очутилась в знакомой обстановке.

— Не стадо ли слонов мчится по лестнице? — говорила тетя Гертруда.

Они бежали. Теперь Джейн слышала их.

Собственно, они создавали гораздо меньше шума, чем обычно. На полпути они замедлили бег, и до слуха Джейн донесся взрыв голосов.

Дети вошли. Беатрис была немного бледной, Эмилия — розовой, с припухшими глазами, Чарльз что-то взволнованно бормотал, а у Бобби, самого младшего, вид был угрюмый и скучающий. При виде тети Гертруды дети сразу оживились, хотя Беатрис успела обменяться с Джейн быстрым многозначительным взглядом.

Шум, возгласы, приветствия. Вернулись дяди. Началось обсуждение поездки в Санта-Барбару, но это напряженное веселье быстро перетекло в тяжелое молчание.

Ни один из взрослых не оглядывался, не бросал по сторонам подозрительных взглядов, но всех томило предчувствие чего-то плохого.

Только дети — даже тетя Гертруда не примыкала к их числу — сознавали полную пустоту Неправильного Дяди. Ощущали присутствие ленивого, вялого, полубессознательного существа. Внешне он имел убедительный человеческий облик, как будто никогда не сосредоточивал свой голод под этой крышей, никогда не позволял своим мыслям крутиться в сознании детей, никогда не вспоминал о красных влажных празднествах, происходивших в другие времена и в других местах.

Теперь он испытывал насыщение. Переваривая, он стал излучать медленные дремотные волны, и все взрослые зевали и удивлялись почему. Но даже теперь он был пустым, ненастоящим. Чувство «якобы-тут-и-нет-никого» не могло обмануть маленькие, пронзительные, повсюду проникающие сознания, которые видели Неправильного Дядю таким, какой он есть.

Позже, когда пришла пора ложиться спать, лишь Чарльз захотел поговорить о дяде. У Джейн было такое чувство, будто Беатрис немного выросла с начала дня. Бобби читал «Маугли» — или притворялся, что читает. Во всяком случае он с огромным удовольствием рассматривал картинки с изображением тигра Шерхана. Эмилия отвернулась к стене и делала вид, будто спит.

— Меня позвала тетя Бетти, — сказала Джейн.

Она ощутила молчаливый упрек.

— Я пыталась ускользнуть от нее так быстро, как только могла. Она хотела примерить на мне тот новый воротничок.

— О!

Извинение было принято, но Беатрис по-прежнему отказывалась общаться.

Джейн подошла к кровати Эмилии и обняла малышку.

— Ты сердишься на меня, Эмилия?

— Нет.

— Сердишься, я знаю. Но я ничего не могла сделать, дорогая.

— Все в порядке, — сказала Эмилия. — Неважно.

— Все сверкает и сияет, — сонным голосом произнес Чарльз, — как рождественская елка.

Беатрис круто повернулась к нему.

— Заткнись, Чарльз! — выкрикнула она.

Тетя Бетти просунула голову в комнату.

— В чем дело, дети? — спросила она.

— Ни в чем, тетя, — ответила Беатрис. — Мы просто играем.

Сытый, удовлетворенный, лежал он в своем гнезде. Дом стал тихим. Обитатели его заснули. Даже Неправильный Дядя спал, ибо Руггедо был хорошим притворщиком.

Неправильный Дядя не был фантомом, не был всего лишь проекцией Руггедо. Как амеба тянет к еде ложноножкой, так и Руггедо увеличился и создал Неправильного Дядю. Но на этом сходство кончалось. Ибо Неправильный Дядя не был эластичным расширением, которое можно было бы изъять по желанию.

Скорее он — оно было перманентной конечностью, как рука у человека. Мозг с помощью нервной системы посылает сигнал, рука протягивается, пальцы хватают — и вот она, еда. Правда, расширение Руггедо имело меньше ограничений. Оно не было постоянно связано законами человеческой плоти. Руку можно отдернуть назад, а Неправильный Дядя выглядел и действовал как человек, и только чистый, незамутненный взгляд мог проникнуть сквозь его личину.

Существуют законы, подчиняться которым должен даже Руггедо. Естественные законы мира связывают его до известных пределов. Существуют циклы. Жизнь мотылька-гусеницы подчинена циклам, и, прежде чем соткать кокон и претерпеть метаморфозу, гусеница должна есть, есть, есть. Изменение может произойти не раньше, чем придет время. И Руггедо не мог измениться раньше, чем закончится цикл. П потом произойдет другая метаморфоза, как это уже бывало в немыслимой вечности его прошлого — миллионы удивительных мутаций. Но в настоящее время он был связан законами идущего цикла. Вытянутую вперед ложноножку нельзя было втянуть. И Неправильный Дядя был ее частью, а она была частью Неправильного Дяди.

Тело прыгалса и голова прыгалса.

По темному дому гуляли все не прекращающиеся, не затихающие волны насыщения, медленно, почти незаметно ускорявшиеся и переходившие к той нервной пульсации алчности, что всегда следует за процессом пищеварения, завершая его.

Тетя Бетти повернулась на другой бок и начала посапывать. В другой комнате Неправильный Дядя, не просыпаясь, тоже повернулся на спину и тоже засопел.

Искусство мимикрии было развито очень хорошо…

И снова наступил день, и пульс дома изменился и по темпу, и по настроению.

— Если мы собираемся в Санта-Барбару, — сказала бабушка Китон, — то сегодня я хочу отвести детей к дантисту. Нужно привести в порядок их зубы, а с доктором Гувером трудно договориться даже насчет одного ребенка, не говоря уж о четырех. Джейн, твоя мама писала мне, что ты была у дантиста месяц тому назад, так что тебе идти не нужно.

После этих слов детей обуяла невысказанная тревога, однако никто из них ни жестом не выдал ее. Лишь когда бабушка Китон повела детей за ворота, Беатрис немного задержалась. Джейн стояла у дверей, глядя им вслед. Беатрис, не оглядываясь, протянула руку, схватила пальцы Джейн и сжала их.

И это было все.

Но ответственность была возложена.

Слова не требовались. Беатрис дала понять, что теперь заботы передавались Джейн. Ответственность лежала на ней.

Джейн не осмелилась надолго откладывать свои обязанности. Чуть ли не с каждой минутой взрослые становились все грустнее и грустнее, и она это ясно видела. Руггедо снова начинал испытывать голод.

Она наблюдала за своими двоюродными братьями и сестрами, пока те не исчезли за перечными деревьями. Через некоторое время рокот автобуса сообщил о том, что на их возвращение можно не надеяться. Тогда Джейн пошла к мяснику и купила два фунта мяса. Выпив содовой, она вернулась домой.

Сердце ее колотилось в груди, как маленькая птичка.

Взяв на кухне жестяной тазик, Джейн положила туда мясо и проскользнула в ванную. С такой ношей вскарабкаться на лестницу было довольно таки трудно, но она справилась. В теплом молчании, царившем под крышей, Джейн остановилась и стала ждать — она почти надеялась на то, что тетя Бетти снова позовет ее. Но ничьих голосов слышно не было.

Простой механизм предстоящих ей действий делал страх не таким острым. Кроме того, ей едва исполнилось девять. Но на чердаке было темно.

Вытянув одну руку в сторону, Джейн ступила на балку и шла, пока не достигла доски-мостика. Ступив на нее, она ощутила под ногами вибрацию.

Два раза у нее ничего не получалось, но на третий — удалось. Нужно было освободить голову от мыслей. Она пересекла мостик, свернула и…

В этом месте было сумрачно, почти темно… Здесь пахло холодом и сыростью подземелья. Ничуть не удивившись, она вдруг поняла, что находится глубоко внизу, возможно, под домом, а может, и очень далеко от него. Но она восприняла эту странность как должное. Она ничему не удивлялась.

Как ни странно, она словно бы знала, куда надо идти. Она шла по направлению крошечного, замкнутого пространства — и в то же самое время блуждала по пустынным, с низкими покрытиями, бесконечным, очень тусклым, пахнувшим холодом и влагой местам. О таких местах даже думать неприятно, не то что бродить по ним, имея при себе только тазик с мясом…

Оно нашло мясо приемлемым.

Позже, припоминая случившееся, Джейн так и не смогла определить, что же это было за оно. Она не знала, как предложить еду, не знала, как эта еда была принята. Не знала, как нашла его лежавшим посреди парадоксального пространства и утлости и грезящим об иных мирах и эрах.

Она лишь знала, что темнота снова закружилась вокруг нее, подмигивая маленькими огоньками, когда оно пожирало еду. Воспоминания перебегали из его разума в ее разум, как будто оба они были сделаны из единой ткани. На сей раз она видела все яснее. Видела огромное крылатое существо в блестящей клетке, она прыгнула вместе с Руггедо, ощутила биение крыльев, почувствовала взметнувшуюся в теле волну голода, живо вкусила жар, сладость, солоноватость упруго бившей струи.

Это было воспоминание, собранное из многих других событий. Другие жертвы бились, схваченные им, роняли перья, извивались. Когда он ел, все его жертвы сливались в воспоминаниях в единое огромное целое.

Самое сильное воспоминание было и последним. Джейн увидела сад, наполненный цветами, каждый из которых был ее роста. Фигуры, скрытые одеяниями с капюшонами, молча двигались среди цветов, а в чашечке гигантского цветка лежала жертва со светлыми волосами, и цепи на ней сверкали. Джейн показалось, будто она сама крадется среди этих молчаливых фигур, и что она — оно — Руггедо — в другой личине идет рядом, направляясь к тому, кто вот-вот умрет.

Это было его первое воспоминание о человеческой жертве. Джейн попыталась проникнуть дальше, узнать побольше. Моральные критерии не играли для нее никакой роли. Еда есть еда. Но затем воспоминание перешло в другую картинку, и она так и не узнала, чем все кончилось. Впрочем, это было и не нужно. У всех подобных воспоминаний лишь один конец. Возможно, это и хорошо, что Руггедо решил не задерживаться на этом моменте своих кровавых пиршеств.

Она осторожно балансировала на балке, неся обратно пустой таз. На чердаке пахло пылью. Это помогло немножко разогнать красные пары, клубившиеся в ее воспоминаниях.

Когда дети вернулись, Беатрис просто спросила:

— Сделала?

Джейн кивнула. Табу по-прежнему было в силе. Вопрос этот обсуждался ими лишь в случае крайней необходимости. А томительный, вялый жар дома, удовлетворенная пустота Неправильного Дяди ясно показывали, что опасность снова на время отступила…

— Прочитай о Маугли, бабушка, — попросил Бобби.

Бабушка Китон села, надела очки и взяла Киплинга.

Остальные дети, довольные, устроились рядом с ней. Бабушка читала о гибели Шерхана, о том, как тигра поймали в ловушку в глубоком, узком ущелье, и о сотрясающем землю паническом бегстве, превратившем бывшего убийцу в кровавую кашу.

— Ну вот, — сказала бабушка Китон.

Она закрыла книгу.

— Вот вам и конец Шерхана. Теперь он мертв.

— Нет, — сонным голосом возразил Бобби.

— Ну, как это? Ведь стадо убило его.

— Только в самом конце, бабушка. А если ты начнешь читать сначала, Шерхан снова будет здесь.

Бобби был слишком мал для того, чтобы понять, что такое смерть. Ведь во время игры в ковбоев и индейцев тебя тоже убивают, и в этом нет ничего ни плохого, ни печального. Смерть — просто термин, понять который можно, лишь пережив некий личный опыт.

Дядя Лью курил трубку и, морща коричневую кожу под глазами, смотрел на дядю Берта, который, прикусив губу, долго сомневался, прежде чем сделать ход. Но дядя Лью все равно выиграл партию в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и сказал, что ему бы хотелось пройтись: мол, не составит ли она ему компанию? Она согласилась.

После их ухода тетя Бетти подняла голову и презрительно фыркнула.

— Когда они вернутся, посмотрим, чем от них будет пахнуть. И как только ты это допускаешь?

Однако бабушка Китон лишь усмехнулась и потрепала Бобби по волосам. Он уснул у нее на коленях, сжав руки в кулачки. Щеки его зарумянились.

У окна горбилась тощая фигура дяди Саймона.

Он смотрел сквозь занавески и молчал.

— Так, дети, — сказала тетя Бетти. — Если мы едем завтра утром в Санта-Барбару, нужно сегодня пораньше лечь спать.

Так они и поступили.

К утру у Бобби поднялась температура, и бабушка Китон отказалась рисковать его жизнью ради поездки в какую-то Санта-Барбару. Бобби, конечно, очень расстроился, зато решилась проблема, многие часы не дававшая всем детям покоя. А потом раздался телефонный звонок, и отец Джейн сообщил, что сегодня приедет за ней и что у нее появился маленький братик. Джейн, давным-давно знавшая, что никаких детоносящих аистов не существует, вздохнула с облегчением. Быть может, теперь со здоровьем у мамы будет все в порядке.

Совещание состоялось перед завтраком в комнате Бобби.

— Ты знаешь, что делать, Бобби? — спросила Беатрис. — Обещаешь, что все сделаешь правильно?

— Угу. Обещаю.

— А ты, Дженни, позаботься обо всем до того, как приедет твой папа. Купи побольше мяса и оставь его Бобби.

— Чтобы купить мясо, нужны деньги, — сказал Бобби.

С большой неохотой Беатрис пересчитала то, что осталось от маленького капитала Джейн, и вручила Бобби несколько монеток. Бобби спрятал деньги под подушку и поправил красную фланелевую повязку, обматывавшую его шею.

— Кусается, — сказал он. — И все равно, ничего я не болен!

— Это все от тех зеленых груш, которые ты вчера ел, — язвительно сообщила Эмилия. — Думаешь, никто тебя не видел?

Вбежал Чарльз, который был внизу. Он шумно дышал.

— Эй, а знаете, что случилось? — проговорил он. — Он ушиб ногу. Теперь он не может ехать в Санта-Барбару. Держу пари, он нарочно это сделал.

— Черт возьми! — воскликнула Джейн. — Но как?

— Он сказал, что подвернул ее на лестнице. Держу пари, что врет.

Просто не хочет ехать.

— А вдруг… он не может так далеко отъезжать от дома? — предположила Беатрис, и больше они этого вопроса не касались.

Но, в общем-то, Беатрис, Эмилия и Чарльз были довольны, что он не поедет с ними в Санта-Барбару.

Чтобы разместить всех и уложить багаж, понадобилось два такси. Бабушка Китон, Неправильный Дядя и Джейн стояли на крыльце и махали отъезжающим автомобилям, которые быстро исчезли в облаке пыли. Затем Джейн взяла у Бобби часть денег и пошла к мяснику. Вернулась она тяжело нагруженная.

Неправильный Дядя приковылял, опираясь на палку, на террасу и сел на солнце. Бабушка Китон приготовила для Бобби омерзительное, но полезное питье, а Джейн решила погодить до полудня, прежде чем сделать то, что нужно было сделать. Бобби читал «Маугли», спотыкаясь на трудных словах.

На некоторое время установилось перемирие.

Джейн долго не могла забыть этот день.

Все запахи были особенно отчетливыми: запах пекущегося хлеба с кухни, густой аромат цветов, слегка отдающий пылью густо-коричневый запах, источаемый нагретыми солнцем коврами и мебелью. Бабушка Китон поднялась к себе в спальню намазать питательным кремом руки и лицо, а Джейн села на пороге и стала смотреть.

Это была уютная комнатка, милая на свой, особый лад. Занавески были так накрахмалены, что сверкали какой-то особой белизной, а стол был уставлен всякими завораживающими взор предметами: подушечками для булавок, сделанными в форме куколок, крошечными красными фарфоровыми башмачками и прочими диковинками. Там же стояла малюсенькая фарфоровая мышка и лежала брошь-камея с портретом бабушки в детстве.

Медленно, но настойчиво некое скрытое биение усиливалось. Оно ощущалось даже здесь, в этой спальне, куда, казалось бы, ни в коем случае не могло проникнуть.

А сразу после ленча зазвонил звонок.

Оказалось, что это отец Джейн, приехавший за ней из Сан-Франциско. Он торопился на поезд, такси ждало у дома, и оставалось лишь время для короткого разговора. Но все же Джейн улучила минутку и побежала наверх попрощаться с Бобби и сказать ему, где спрятано мясо.

— Хорошо, Джейн, — кивнул Бобби. — Ну, пока.

Она знала, что ей не следовало бы оставлять все на Бобби. Чувство вины мучило ее всю дорогу до станции. Как будто сквозь какую-то дымку до нее доносились голоса взрослых, обсуждавших задержку поезда. Говорили, что он будет еще не скоро.

Отец вдруг вспомнил, что в город приехал цирк…

В цирке было здорово. Она даже забыла о Бобби и о том, что может произойти, если он не выполнит своего обещания. Голубел ранний вечер, когда они вместе с другими людьми вышли из большого шатра. А потом сквозь просветы в толпе Джейн увидела маленькую знакомую фигурку, и внутри у нее все оборвалось. Она все сразу поняла.

Мистер Ларкин увидел Бобби почти одновременно с ней. Он громко окликнул его, и буквально через миг дети уже смотрели друг на друга.

Пухлое лицо Бобби было угрюмым.

— А твоя бабушка знает о том, что ты здесь? — строго спросил мистер Ларкин.

— Думаю, что нет, — ответил Бобби.

— Тебя следовало бы отшлепать, молодой человек. А ну-ка, идем со мной. Нужно немедленно ей позвонить. Она, наверное, умирает от беспокойства.

В аптеке, пока отец звонил, Джейн смотрела на своего двоюродного брата и страдала от гнета первой тяжкой ноши зрелости, сознавая свою ответственность.

— Бобби, — спросила она тихо, — ты сделал?

— Ты оставила меня одного, — мрачно откликнулся Бобби.

Наступило молчание.

Вскоре вернулся мистер Ларкин.

— Никто не отвечает. Я вызвал такси. Мы как раз успеем завезти Бобби домой до отхода поезда.

Почти всю дорогу они молчали. Что бы ни случилось в доме, Джейн не думала об этом — такова была автоматическая защитная реакция мозга. Как бы там ни было, теперь было слишком поздно что-либо предпринимать.

Когда такси подъехало к дому, тот оказался ярко освещенным. На крыльце стояли люди. Свет отражался от значка полицейского офицера.

— Подождите-ка здесь, ребятишки, — велел мистер Ларкин. В его голосе звучала тревога. — Не выходите из машины.

Шофер такси пожал плечами и развернул газету. Мистер Ларкин торопливо направился к крыльцу.

— Ты не сделал, — тихонько сказала Джейн, повернувшись к Бобби.

Это даже не было обвинением.

— А мне все равно, — прошептал в ответ Бобби. — Я устал от этой игры. Я хочу играть во что-нибудь другое. — Вдруг он хихикнул. — А вообще, я победил, — объявил он.

— Как это? С чего вдруг?

— Полиция приехала, и я знал, что они приедут. А он об этом даже не подумал — вот я и победил!

— Я не понимаю…

— Ну, это как в «Маугли». Помнишь, как убивают тигра? Привязывают к стволу дерева кого-нибудь маленького, а когда появляется тигр — бух! Но все дети уехали в Санта-Барбару, и ты тоже уехала. Осталась лишь бабушка, вот я ее и «привязал». Да ладно тебе дуться, она же много с нами играет. И потом, кроме нее, все равно никого не было.

— Но, Бобби, к дереву привязывают не человека. А кого-нибудь из животных, например козленка…

— О! — нахмурился Бобби. — Ну да, конечно. Но я решил, бабушка вполне подойдет. Она слишком толстая, чтобы быстро бегать. — Он мрачно усмехнулся. — А вообще, он дурак. Все знают: когда к дереву кто-то привязан, значит, рядом сидит охотник. Но он ничего не знал. Когда я сказал ему, что запер бабушку в ее комнате и больше в доме никого нет, я думал, он догадается… — У Бобби был весьма довольный вид. — Я хитрый. Я ему через окно сказал. Иначе он мог бы подумать, что приманка — это я. А он ничего такого не подумал. Чуть ли не бегом побежал наверх. Даже забыл, что ему нужно хромать. Наверное, здорово проголодался…

Бобби посмотрел в сторону крыльца, на котором царило оживление.

— Полицейские, должно быть, уже схватили его, — бросил он безразличным тоном. — Легче легкого. Я победил.

Джейн не успевала следовать за ходом столь прихотливой логики.

— Значит, она умерла? — очень тихо переспросила она.

Бобби кинул на нее задумчивый взгляд. Для него это слово имело совсем другой смысл, и вне игры оно ничего не значило. И потом, тигр ведь никогда не успевает добраться до приманки.

Мистер Ларкин возвращался к такси. Он шел очень медленно и ступал не слишком уверенно.

Лицо его было опущено…

…Дело, конечно, замяли; детей, знавших гораздо больше, чем опекавшие их взрослые, упорно оберегали от подробностей случившегося. Примерно так же чуть раньше дети пытались защитить взрослых. Но, кроме двух старших девочек, остальных это происшествие не особенно взволновало. Игра была окончена, бабушка уехала в долгое путешествие, из которого ей не суждено было вернуться.

Впрочем, дети понимали, что это на самом деле означает.

С другой стороны, Неправильному Дяде тоже пришлось уехать — как было им сообщено, в большую больницу, где о нем позаботятся.

Это тоже не слишком-то их встревожило, ибо находилось вне границ их опыта. Их понимание смерти было несовершенным, а все остальное вообще являлось полной тайной. Позднее, когда интерес угас, они вообще практически не вспоминали о прошлом. Лишь Бобби, когда ему читали «Маугли», всякий раз ждал: а вдруг на сей раз тигра куда-нибудь уведут, вместо того чтобы убить на месте? Разумеется, такого ни разу не случилось. Наверное, в реальной жизни тигры были другими.

Однако долгое время после этого в ночных кошмарах Джейн являлись такие вещи, которые она не позволяла себе помнить наяву. Она видела бабушкину спальню такой, какой видела ее в тот последний раз, с белыми занавесками, с солнечным светом, красным фарфоровым башмачком и куколкой-булавочницей. Бабушка втирала крем в морщинистые руки и чуть морщилась: она чувствовала, как алчные волны голода наполняют дом, исходя от ужасного пустого места где-то внизу.

Должно быть, оно было очень голодным.

Неправильный Дядя притворился, будто у него болит лодыжка; он крутился и ворочался на кушетке, этот полый человек, пустой и глухой ко всему, кроме потребности в красной еде, без которой он не мог жить. Хищное существо внизу пульсировало от голода, алкая пищи.

Бобби очень мудро поступил, решив передать сообщение-приманку через окно.

К тому времени запертая в комнате наверху бабушка, должно быть, уже обнаружила, что не может выйти. Ее толстые, испещренные крапинками пальцы, скользкие от крема, тщетно пытались повернуть ручку.

Джейн много раз слышала во сне звук шагов.

Эти шаги были куда более громкими и реальными, чем те, которые ей доводилось слышать наяву. Она точно знала, какими они были: топ-топ, топ-топ, две ступени за шаг, и бабушка прислушивается с тревогой, зная, что дядя с его больной ногой не может так ходить. «Воры, наверное…» — подумала она, и сердце ее тревожно екнуло.

Но тревожилась она недолго: должно быть, одного лишь удара сердца хватило на то, чтобы шаги протопали через коридор. К тому времени уже весь дом дрожал и пульсировал от триумфального голодного рева, и шаги попадали в ритм этой пульсации. С ужасающей неотвратимостью они звучали в коридоре все ближе. А потом в замке повернулся ключ…

А потом…

А потом Джейн обычно просыпалась…

«Он не виноват, он же совсем маленький», — много раз твердила себе Джейн тогда и позже. После этого она долго не видела Бобби, а когда увидела, он успел обо всем забыть — слишком много было новых впечатлений. Он пошел в школу, а на Рождество ему подарили щенка.

Когда же Бобби услышал о том, что Неправильный Дядя умер в психиатрической лечебнице, то с трудом вспомнил, о ком идет речь, ибо для самых младших Неправильный Дядя никогда не был членом семьи, а только частью игры, в которую они играли и победили.

Мало-помалу непонятная депрессия, некогда угнетавшая домочадцев, сделалась менее явной, а потом и вовсе пропала. Дни после смерти бабушки были самыми тяжелыми, но затем стало легче, поэтому всё списали на переживания после потери близкого человека.

Как ни странно, холодная, ограниченная логика Бобби оказалась верной. Руггедо не мог ввести в игру нового Неправильного Дядю, ведь это было бы нечестно, и Бобби верил, что он будет соблюдать правила. И он соблюдал их, ибо они представляли собой закон, нарушать который было нельзя.

Руггедо и Неправильный Дядя были частью единого целого, намертво связанного основным циклом. И пока этот цикл не завершится, связь с Неправильным Дядей нельзя было разорвать. Руггедо просто не мог ничего сделать, он был бессилен.

В сумасшедшем доме Неправильный Дядя медленно умирал от голода. К той пище, что ему предлагали, он даже не притрагивался. Голова и тело умерли вместе, и дом бабушки Китон снова обрел покой.

Вспоминал ли Бобби когда-нибудь о случившемся, об этом никто не знал. Его действия основывались на идеальной, абсолютной логике, ограниченной лишь его опытом: если ты попытаешься совершить что-нибудь плохое, обязательно придет полицейский и заберет тебя.

Бобби, надоела эта игра. Лишь инстинкт соперничества мешал ему бросить ее и начать играть во что-то другое.

Он хотел победить, и он победил.

Ни один взрослый не сделал бы того, что сделал Бобби, но ребенок — совсем иное существо. Согласно стандартам, принятым среди взрослых, всякий ребенок слегка безумен. Он мыслит иначе, он иначе действует, иного жаждет, а поэтому…

Назовем его демоном.