Мокрая магия

НЕВЕРОЯТНАЯ СИЛА ЭДВИНА КОБАЛЬТА Перевод Н. Берденникова

Меня нелегко убедить в чем-либо. Я ставлю под сомнение буквально все. Короче говоря, я настоящий «человек из Миссури».

Именно это вполне привычное чувство недоверия охватило меня как-то раз, когда я вернулся домой и, удобно устроившись в любимом мягком кресле, долго смотрел на сюрреалистическое полотно, купленное когда-то Сюзан в состоянии временного помрачения рассудка. Если, конечно, это можно было назвать произведением искусства…

Картина представляла собой жуткое переплетение зеленых и лиловых полос, извивающихся, словно змеи. Я ужасно устал после тяжелого рабочего дня, и перед глазами у меня немного плыло. От этого казалось, что картина колышется, идет волнами, будто в ночном кошмаре.

И тут, ни с того ни с сего, я вдруг подумал: а существует ли картина на самом деле? Право, было бы куда лучше, если б эта пародия на произведение искусства никогда не была написана… Меня посетило сомнение в ее реальности…

И в одно мгновение картина бесследно исчезла. От нее не осталось ничего, даже более светлого пятна на стене.

Я встал с кресла и подошел посмотреть на стену поближе. Должно быть, решил я, Сюзан сняла картину, когда я задремал… Странно.

Из кухни появилась Сюзан — немного раскрасневшаяся и, как всегда, по-своему очаровательная. Сногсшибательная стройная блондинка.

— Суп почти готов, — сказала она.

— А где картина? — спросил я.

Сюзан озадаченно посмотрела на меня.

— Какая картина?

— Сюрреалистическая. — Я показал на стену.

Сюзан натянуто хихикнула и подошла ближе, явно надеясь на поцелуй.

— Эд, ради бога, о чем ты? Ты же знаешь — у нас не было никаких сюрреалистических картин.

— Если ты решила выбросить ее, — сказал я, поцеловав наконец Сюзан, — я не буду возражать. Совсем наоборот.

— Ты с ума сошел, — ответила жена и вернулась на кухню.

Я снова посмотрел на стену и не увидел даже дырки от гвоздя, на котором висела картина. Тогда я обыскал квартиру, но полотна нигде не было.

Сюзан приготовила бифштекс. Я чувствовал его запах, но когда попытался открыть крышку жаровни, жена шлепнула меня по руке и прогнала с кухни. Я удалился в ванную, привел с себя в порядок и задумался об иллюзиях.

Взять хотя бы эту картину… Порой воображение рисует вещи, которых в действительности не существует. Такие вот фокусы. Например, я мог вообразить, что на решетке жаровни лежит бифштекс, хотя на самом деле его там нет. Аппетитный аромат — самовнушение. Иногда я слишком много думаю. Чертовски много.

Вот и теперь я сам не заметил, как увлекся: задумался о бифштексе на кухне, а потом начал сомневаться в его существовании.

— Эд, нам пора, — услышал я голос Сюзан. — Ты идешь?

Я нашел жену в спальне, примеряющей совершенно нелепую шляпку.

— Как, ты еще не готов? — возмутилась она.

— Я-то готов, — ответил я. — А зачем шляпка?

— Так-так! Мы, кажется, собирались ехать ужинать… Или ты решил перекусить гамбургерами в ближайшей забегаловке?

— Ехать ужинать? — Вероятно, голос мой звучал удивленно. — Я готов рвать зубами бифштекс.

— Какой бифштекс?

Я взял жену за руку, провел на кухню и показал на жаровню.

— Вот этот, — сказал я, поднимая крышку.

Под ней ничего не было. Там не было даже ни капли жира. Решетка была идеально чистой.

Но картофель фри и шпинат были приготовлены. Я показал их Сюзан, и она прямо-таки застыла от изумления.

— Боже!.. — ахнула она. — Ничего не понимаю. Зачем я их приготовила, если знала, что мы ужинаем в ресторане?

— Послушай, — начал я, едва не срываясь на крик, — ты помнишь, что покупала и готовила мясо?

— В последний раз это было на прошлой неделе, — ответила Сюзан без тени сомнения.

Мы поужинали в ресторане. Вот уж действительно, Фома Неверующий! Теперь я был почти уверен в том, что случилось с картиной. Но по поводу всего остального меня по-прежнему терзали сомнения. Я внимательно рассмотрел себя в зеркале, висевшем напротив нашей кабинки в ресторане: невысокий, коренастый, светловолосый, внешность вполне заурядная. Ничуть не похож на волшебника. И тем не менее…

Тем не менее я посмотрел на солонку и прошептал:

— Я сомневаюсь в твоем существовании.

— Ничего не понимаю, — сказала Сюзан, взяв солонку. — В чем смысл?

— Нет никакого смысла, — ответил я.

Либо некоторые вещи существуют только в моем воображении, либо я не могу контролировать свои способности. Не могу включать и выключать их, как воду из крана. Я заказал выпить, а потом еще.

Мы отправились в ночной клуб. Когда мы вышли оттуда, я был пьян. Я хотел вызвать такси, но Сюзан настояла на метро. Она любила ездить под землей, когда была навеселе.

— О'кей, — согласился я. — Станция «Шестьдесят девятая улица» всего в нескольких кварталах.

Это если по прямой. Мы шли не по прямой. Мы шли зигзагами. Каким-то образом мы попали в Центральный парк, где вступили в ожесточенный спор с вязом, но в итоге вышли-таки на Шестьдесят девятую улицу. По ней мы двинулись в сторону Бродвея, но он куда-то подевался.

Наконец я с некоторой горечью в голосе произнес:

— Сомневаюсь, что на Шестьдесят девятой улице в самом деле есть станция.

И действительно, когда мы вышли на угол Бродвея и Шестьдесят девятой, никакой станции там не было. Полицейский, к которому мы обратились, сказал, что мы пьяны и что здесь никогда не было станции метро. Если вы знаете Нью-Йорк, не сможете с ним не согласиться. Я был единственным человеком в мире, который помнил, что на Шестьдесят девятой улице существовала станция подземки.

Полицейский остановил для нас такси, и мы поехали домой.

На следующее утро у меня было жуткое похмелье, и я на скорую руку приготовил себе завтрак из острого соевого соуса и яичного желтка. Когда я уходил, Сюзан еще крепко спала. В моей голове неумолчно грохотал паровой молот, и сосредоточиться никак не удавалось. Но я пытался. Магия? Чудеса? Сила воли? Что-то изменилось во мне, но я не знал, как и почему. Казалось, стоило мне усомниться в существовании чего-либо, это переставало существовать. Причем мои способности имели обратную силу. Объект моих сомнений не просто исчезал — его не было никогда.

Может быть, и весь этот мир — всего лишь мой сон…

Я добрался до здания «Манхэттен Виста» и поднялся в юридическую контору «Хандрел и сын». Саймон Хандрел — толстый, лысоватый, седой старый прохвост — поприветствовал меня с выражением искренней сердечности на розовом после массажа лице:

— Доброе утро, Эд. Облигации Ханскома лежат у тебя на столе. Ты займешься ими немедленно?

— Конечно, — сказал я и направился в свой кабинет.

Мой стол был завален всякой всячиной. Я вспомнил, что сегодня день моего рождения. По случаю столь знаменательного события сотрудники обычно засыпали меня подарками. Документы и папки тоже лежали на столе. Я принялся перебирать их, тщетно пытаясь найти облигации Ханскома. Бесполезно. От отчаяния я был готов проклясть день, в который родился.

Я нашел аспирин и запил таблетку водой. Однако так и не смог отыскать эти треклятые облигации.

В голове царил полный сумбур. «Облигации, — думал я, а потом, буквально через мгновение: — Какие облигации? Облигации Ханскома. А кто такой Ханском? Какой-то старый сукин сын из Бруклина? А на черта он мне сдался? А, облигации… Какие облигации? Нет, все это — заговор, чтобы свести меня с ума».

Лично я сомневался, что эти облигации вообще когда-нибудь существовали.

Я навел порядок на столе, ничего не нашел и вернулся в кабинет Хандрела, чтобы объяснить ситуацию. Он удивленно уставился на меня.

— Облигации Ханскома? Но у Ханскома никогда не было никаких облигаций! Я думал, ты в курсе. Вероятно, ты перепутал их с какими-то другими бумагами.

Наверное, выглядел я не очень хорошо, потому что Хандрел вдруг хихикнул и сказал:

— Похмелье? Может быть, возьмешь выходной?

— Мне нужно выпить, — сказал я. — И хорошенько.

И тогда старый алкоголик Хандрел убрал бумаги со своего стола и предложил составить мне компанию. Он никогда не упускал такой возможности. Мы спустились на лифте и ввалились в бар.

Мы несколько раз пропустили по стаканчику.

Я посмотрел на Хандрела. Он человек отзывчивый и не законченный тупица. Может быть, он сможет мне помочь. Мне бы и в голову не пришло поделиться с ним своими бедами, не будь я так пьян.

— Послушайте, — сказал я, — вы никогда не задумывались, а существуем ли мы на самом деле?

— О, конечно, задумывался.

— Я говорю серьезно. Мне как-то попался на глаза рассказ, в котором главному герою приснился мир и живущие в нем люди. Все оказалось просто сном. А когда он проснулся — пшик!

Хандрелу мои слова почему-то показались очень забавными. Он даже несколько раз со смешком повторил: «Пшик! Хе-хе!»

Я уставился на него, этого толстого самодовольного глупца, который гордился тем, что работает в шикарной адвокатской конторе в «Манхэттен Виста», в огромном небоскребе… таком нереальном и таком далеком. А существует ли этот небоскреб на самом деле? Меня стали обуревать пьяные сомнения.

Потом мы шли по улице мимо пустой площадки. Огромное количество людей появлялось на площадке и тихо смешивалось с толпой на тротуаре. Некоторых из них я узнавал. Это были товарищи по работе в «Манхэттен Виста».

Только вот знаменитого небоскреба не было. Его никогда не было. Вы его помните?

Я помню.

— Приятно быть свободным, — заметил, попыхивая сигарой Хандрел. — Кем, говорите, вы работали, Эд?

— Адвокатом, — ответил я. — Я работаю на вас.

— Хе-хе. Хорошая попытка, но тебе не удастся вовлечь меня в игру. Если я увольняюсь, то раз и навсегда.

И тут я задумался о людях, которые работали в «Манхэттен Виста». Неужели они тоже все внезапно уволились? Или… я не знаю. В этом году резко возрос уровень безработицы. А вдруг это я лишил работы огромное количество людей? Правда, они об этом, конечно, не подозревали. Их образ жизни изменился полностью, как и их память.

Стирание событий из памяти, причем с обратным действием…

Мне следовало быть крайне осторожным. Но я почему-то стал думать о Сюзан. Я решил вернуться домой и пригласил с собой Хандрела. Подумалось, что знакомое прелестное личико Сюзан поднимет мне настроение.

Когда мы вошли в квартиру, смуглый мужчина с каштановыми волосами занимался с моей женой любовью. Судя по их виду, для них это было вполне привычное занятие. В мужчине я узнал сына Хандрела, Бена.

Хандрел что-то возмущенно промямлил. Сюзан вырвалась из объятий любовника и забилась в угол, она выглядела испуганной до смерти. Бен облизал пересохшие губы и встал передо мной, бессильно опустив руки. Я не понимал, чего он ждет от меня — может, убийства?

— Послушай, Эд, — сказал он. — Ты не…

Он замолчал, потому что я просто стоял и, покачиваясь, смотрел на них. Рядом Хандрел судорожно ловил ртом воздух — он и впрямь был потрясен увиденным. В своем сыне он души не чаял.

А перед моими глазами уже возникали другие картины.

Сюзан. Прогулки в парке… Лунный свет на зеркальной глади Гудзона… Слепая влюбленность, ночь, когда я сделал ей предложение… Милые безделушки, придающие нашей квартире домашний уют… Как она ела маленькими кусочками тост за завтраком, как мило морщила носик, когда улыбалась… Я вдруг увидел все это совершенно в другом свете. Сюзан. Бен, стоящий передо мной, виноватый, робкий, испуганный…

Не может быть, чтобы я был таким идиотом. Чтобы любил эту женщину и доверял этому мужчине. Они ненастоящие. Они…

Их здесь уже не было. Сюзан и Бен исчезли!

— СЮЗАН! — закричал я.

— Сюзан? — удивленно спросил стоявший рядом Хандрел. — В чем дело, Эд? Я не знал, что у тебя есть подружка.

Я расхохотался.

— У меня есть подружка? Ага! Хандрел, ты просто… О мой бог! — Я тяжело опустился на кушетку и глубоко задумался.

Хандрел, подняв седые брови, посмотрел на меня.

— Женщины опасны, Эд. По крайней мере, для твоей репутации. Тебе давно следовало бы подумать о женитьбе.

— У тебя есть сын по имени Бен? — спросил я.

Хандрел долго молчал, а потом очень тихо и осторожно спросил:

— Ты нормально себя чувствуешь? Я хочу сказать, что спиртное здесь ни при чем. Я же ясно это вижу. Ты ведешь себя очень странно.

— У меня разыгралось воображение, — сказал я. — Я вообразил, что у меня есть жена Сюзан, а у тебя — сын Бен. Но ведь это не так, верно? Я их выдумал.

Я встал, подошел к буфету и налил выпить. Вспомнил, что Сюзан почему-то хранила в буфете свою сумочку. Как и следовало ожидать, сумочки там не оказалось.

Я влил себе в глотку чистое виски. Вскоре Хандрел напился до бесчувствия. Я отвез его домой на такси, сунув пару бутылок виски в карманы. Я был безрассудно, отвратительно, тошнотворно пьян. И той ночью…

Я начал во всем сомневаться!

Все потеряло стабильность и прочность, алкоголь смазал очертания окружающего. Помните величественный мост Метрополитен через Гудзон, построенный в тысяча девятьсот тридцать четвертом на Семьдесят второй улице? Конечно, не помните. А он существовал, пока я не стал в этом сомневаться.

Помните «Титанию», английский пароход, самый большой в мире, который пришвартовался в Нью-Йорке за несколько дней до «Куин Мэри»? Чудовищно огромный лайнер, просто бегемот. Так вот, «Титания» существует теперь только в моей памяти.

Помните… черт, какая разница? Вы не помните, потому что не можете помнить. Единственное, что спасло Землю, это старое доброе шотландское виски.

Потому что я начал сомневаться в существовании Земли, но, к счастью, вырубился в Центральном парке, прежде чем сомнения успели укорениться.

Вот и все. Я проснулся, пошел домой и написал все это. Как и следовало ожидать, у меня было ужасное похмелье. И мои пугающие способности продолжают дремать во мне. Какова их природа, я не знаю.

Я сижу за своим столом, усталый, с напряженными до предела нервами, мой организм временно отравлен алкоголем. Я не знаю, что будет дальше. Потому что все вокруг кажется мне ненастоящим. Например, эти часы на столе… Какие часы?

Да. Это продолжается. С чего мне вообще вздумалось сомневаться в реальности материальных трехмерных предметов, которые, безусловно, существовали? Это еще можно было бы понять, когда речь идет о чем-то неосязаемом, например, о любви Сюзан или дружбе Бена. Сюзан… Никто не верит, что у меня была жена. И Бен. Его не помнит даже собственный отец. Здание «Манхэттен Виста». «Титания». Мост Метрополитен.

Но происходят ли эти исчезновения объективно? Быть может, дело только во мне? Тогда «Титания», мост и все остальное — лишь плод моего воображения. Врач назвал бы меня сумасшедшим и, возможно, был бы прав.

Не знаю. Это полное безумие. Этого просто не может быть. Я не могу заставлять исчезать реальные предметы, просто сомневаясь в их существовании. Но все же я…

Ради бога, кто я или что я? Эдвин Кобальт. Кто такой Эдвин Кобальт? Кто-нибудь еще видит, как его пальцы порхают по клавиатуре пишущей машинки? Кто-нибудь видит эту серую рубашку в полоску, что надета сейчас на нем? Я опустил взгляд на синие брюки, расстегнутую жилетку и серый галстук. Что могут доказать органы чувств? Зрение, слух, осязание?

Я начинаю сомневаться в существовании Эдвина Ко…

Послесловие автора. Эта история — чистый вымысел. Эдвин Кобальт — плод моего воображения, потому что, как вы можете убедиться, существование самой рукописи опровергает теорему, на которой она основана. «Способность к разрушению» обладает обратной силой. Когда Сюзан исчезла, исчезли ее вещи, одежда и все, тесно связанное с ней. Естественно, если Сюзан Кобальт никогда не было, в этом мире нет места для ее сумочки или предметов одежды.

Аналогично, если бы Эдвин Кобальт исчез, в этом мире не могло быть и рукописи, написанной им, то есть человеком, которого никогда не существовало.

Тот факт, что я недавно переехал в квартиру рядом с Центральным парком, которая, как заверил меня управляющий, пустовала в течение некоторого времени, является чистым совпадением. Совершенно невероятным было бы предположение, что Эдвин Кобальт действительно жил здесь и что управляющий просто забыл его. Также нелепо было бы предполагать, что мои воспоминания о том, как я сам написал это рассказ, — всего лишь самообман.

Это я, Ноэл Гарднер[7], а не Эдвин Кобальт, которого нет и никогда не было, написал этот рассказ.

Наверное.