Московия

МНОГОЕ ИМЕЮ ПИСАТЬ ВАМ[2]

В разгар лета 1515 г., 22 июля, к собору Святого Стефана в центре Вены одна за другой подъезжали кареты. Лошади были украшены лентами, кареты усыпаны цветами. Через раскрытую дверь собора слышался орган. Горожане толпами сходились на просторную площадь перед высоким готическим храмом, но их оттесняла имперская стража. Был отдан строгий приказ следить, чтобы никакая случайность не помешала четко расписанному течению церемонии.

В этот день союз Габсбургов и Ягеллонов скреплялся двойными узами. Юному внуку Максимилиана предназначалась в жены Анна, двенадцатилетняя дочь чешского и венгерского короля Владислава II Ягелло, а наследник Владислава, его восьмилетний сын Людовик, обручался с внучкой императора Марией. Внук Максимилиана не присутствовал, что нередко случалось при заключении королевских браков. На свадьбе его представителем был сам Максимилиан. «Двойная венская свадьба» прогремела на всю Европу и имела важные последствия.

Максимилиан I Габсбург был широко известен пристрастием к миролюбию. Отважный полководец, проведший много удачных походов, он предпочитал расширять и укреплять границы своего государства не мечом, а брачным венцом, с помощью не войны, а дипломатии. Сам он был женат дважды и взял в приданое за женами, кроме немалого состояния, Нидерланды и Бургундию. Жена его сына, Филиппа Красивого, дочь Фердинанда V Католика, короля Кастилии, Ара-гонии, Сицилии и Неаполя, открыла Габсбургам доступ к испанскому престолу. Свадьба внуков делала реальными претензии Максимилиана на короны Венгрии и Чехии и богатые моравские и силезские земли, к которым он давно стремился. Ради этого в 1491 г. был заключен антиягеллонский союз с великим князем московским Иваном III. Наследник и сын Ивана, Василий III, желал возобновления договора, но тот стал теперь не нужен Максимилиану, что вызвало обострение противоречий между Московией и Великим княжеством Литовским, затяжную войну и многочисленные и сложные переговоры.

Двойная венская свадьба повлияла на судьбу не только императорских внуков и их государств, но и на судьбу одного из придворных, готовивших ее тщательно и скрупулезно — Сигизмунда Герберштейна, недавно вошедшего в круг императорских приближенных. Его плодотворное участие в сложном деле организации династических браков, тактичность и компетентность обратили на себя внимание двора, вызвали неприязнь многочисленных завистников и благодарность императора. С этой минуты Герберштейн, который до того мог еще колебаться с окончательным выбором жизненного пути — ему одинаково были открыты возможности стать военачальником, ученым географом или историком, — при поддержке Максимилиана I пошел по дороге дипломатии. Несколько десятилетий спустя она привела его к всеевропейской славе автора книги о Московии, которая стала, по меньшей мере на два столетия, самой лучшей, самой полной, самой, как считалось, достоверной работой о великой стране Рус-сии и ее народе.

Происхождение рода Герберштейнов было довольно скромным: как и многие другие европейские благородные фамилии, род вышел, вероятно, из крестьянского сословия. Однако простота происхождения не мешала никому из стремившихся к славе или богатству юношей подняться на любую высоту.

Сигизмунд был третьим сыном Леонхарда Герберштейна и его жены Барбары, дочери Никласа Люгера, бургграфа Лиенца. Он родился 24 августа 1486 г. в Виппахе, в Штирии, где его отец исполнял не слишком аристократические обязанности земельного судьи и коменданта замка. Сигизмунд Герберштейн, даже тогда, когда он стал своим человеком в императорском дворце и входил как посол, как равный принимавшему его государю, почти во все европейские дворы и к самому владыке правоверных, Сулейману Великолепному, всегда был преисполнен чувства любви и благодарности к своим родителям, братьям и сестрам и, особенно, к старшему брату Георгу.

Их род был большим и разветвленным, семейные владения находились в Штирии, Истрии, Каринтии, достаточно близко одно к другому, и между членами семейства, понимаемого очень широко, было принято оказывать помощь и покровительство друг другу. Георг Герберштейн, известный военачальник, выделял младшего брата Сигизмунда среди множества юнцов-родственников и оказывал ему в начале службы все покровительство, на которое был способен.

Сигизмунд в высшей степени был достоин покровительства. В нем необычно рано проснулось честолюбие и понимание необходимости получить хорошее образование для того, чтобы сделать удачную карьеру. Его целью стал Венский университет.

Он начал учиться шести лет в деревенской школе Виппаха. В школе Герберштейн старался как можно основательнее превзойти все возможные предметы, обращая особое внимание на изучение языков — родного немецкого, латыни и словенского, который считался языком простого народа, а не аристократии. Из-за этого Герберштейну-подростку приходилось, как он многократно жаловался годы спустя, переносить насмешки сверстников, не понимавших, зачем нужно приобретать столько знаний в книжных науках. Достаточно было уметь безупречно владеть лошадью и оружием, с первого выстрела поразить оленя или врага, рыцарски поклоняться даме и, если понадобится, погибнуть за веру или за своего сеньора.

Но Сигизмунд Герберштейн уже в детские годы стремился не просто вырваться из замкнутой среди лесистых гор узкой штирийской долины, не просто повидать мир, но и понять его, а для этого он хотел прежде всего понимать языки людей, этот мир населявших, и занять в нем видное место. Обладая, по всей видимости, незаурядными способностями к иностранным языкам, он знал итальянский потому, что родился и прожил первые пятнадцать лет на границе с итальянскими землями; досконально выучил латынь, помогавшую освоить французский и испанский языки, которые он стал понимать по долгу службы. Владение с детства словенским и систематическое изучение его в школе открыло ему путь к знанию, пусть и неглубокому, чешского, польского и разговорного русского языков. Эти языки сослужили ему прекрасную службу в будущей карьере дипломата.

Когда Сигизмунду исполнилось девять лет, родители отослали его к одному из родственников, католическому священнику, у которого он должен был продолжить образование и одновременно приобрести навыки, необходимые представителю благородного сословия. Вводить в общество его было рано, поэтому родственник приставил его прислуживать за столом. Для наблюдательного мальчика это было неплохой наукой: он безвозбранно слушал разговоры взрослых, перенимал интонации, манеру поведения, и если не все понимал, то многое запоминал.

Через два года, одиннадцати лет, он переселился в Вену и сначала посещал школу при главном городском соборе, храме Святого Стефана, чтобы подготовиться к обучению в Венском университете. В 1499 г. юноша Герберштейн был записан в университет, где ведущие итальянские профессора научили его латинской риторике, блестящие навыки в которой он вместе с иностранными языками сложил в копилку будущего дипломата. Громадное влияние на Герберштейна оказал знаменитый профессор Конрад Цельтис. Отец Цельтиса был крестьянином, но сын, благодаря неустанным трудам, добился не только ученых званий и высокого авторитета в университетских кругах, но и, как выдающийся поэт-гуманист, лаврового венка из рук римского императора Фридриха III, отца Максимилиана I.

Цельтис был незаурядным педагогом и, кроме греческого языка, в котором видел не только язык древних авторов, но и вечный язык высокой культуры, преподавал слушателям географию и историю. Его пример человека из низов, достигшего вершины, воодушевлял юношу, знаменитые путевые карты Цельтиса и подробное обозрение германских земель, сделанное им, служили Герберштейну образцом в собственных позднейших трудах.

Шестнадцати лет, в 1502 г., Герберштейн закончил университет со степенью бакалавра, пройдя полный курс artes liberalis, семи «свободных наук»: грамматики, арифметики, геометрии, астрономии, диалектики, риторики, музыки. Этот этап жизни — обучение в университете — имел для него непреходящее значение, он никогда о нем не забывал и позднее заказал гравюру с изображением самого себя среди слушателей лекции профессора.

Став бакалавром, Герберштейн продолжил было учиться на юридическом факультете Венского университета, но скоро его оставил. В будущем он всегда сожалел, что не получил докторской степени. Однако на обучение наукам юноша Сигизмунд затратил десять лет, что было беспрецедентно много для того времени, и образование, полученное им, было на голову выше обычного. Он отчетливо понимал свое превосходство над теми, кто годами дразнил его «писакой». Герберштейн высоко ценил университет — и недаром. Именно благодаря университету он получил возможность приблизиться ко двору, поскольку император Максимилиан заботился о Венском университете, из стен которого выходили преданные и компетентные чиновники, необходимые двору, и наблюдал за выдающимися выпускниками.

Следующие несколько лет, между 1506 и 1514 гг., Герберштейн служил в армии как младший офицер, вначале при брате Георге, потом при других офицерах, участвовал в походах Максимилиана I против Венгрии и Венеции. Он прекрасно владел мечом, не хуже, чем в будущем — пером. Он занимался провиантом, выполнял обязанности гонца, обучал военному делу новобранцев, руководил вылазками. Храбрый и осмотрительный, он обратил на себя внимание командования. Его представили Максимилиану I, который отметил его незаурядные способности и, главное, незаурядное образование. Император обратился к Герберштейну с вопросом, чего бы тот пожелал за свою хорошую службу. Тот скромно ответил, что не просит большего, чем пожаловал его властелин. Дипломатичность ответа понравилась императору, он посвятил Герберштейна в «золотые рыцари», что было высоким отличием для молодого и незнатного дворянина, и определил в придворную службу. Этому событию была посвящена специальная гравюра.

Он был высок, статен, с четкими линиями удлиненного лица и большими глазами, с юности обладал очень важным качеством: внушительностью и импозантностью. Он был не чужд самолюбованию, и многократно заказывал гравюры, изображавшие его то на коне, то в подаренной русским великим князем роскошной шубе, то в санях. Гравюрами, на которых по его заказу были запечатлены наиболее важные или интересные моменты его жизненного пути, Герберштейн в свое время украсил издания всех своих книг.

Сразу после венской свадьбы, в 1515 г., Герберштейн получил первое серьезное дипломатическое задание: выступить посредником в споре о баварском наследстве между племянниками Максимилиана I, братьями Вильгельмом и Людвигом, у которых были запутанные и противоречивые отношения друг с другом и с матерью, сестрой императора, баварской герцогиней Кунигундой. Это было очень сложное и деликатное поручение, распутать клубок имущественных и политических несогласий до конца не удалось, но Герберштейн проявил себя как великолепный защитник императорских интересов.

В это же самое время его старший брат Георг возглавлял императорские войска, подавившие крестьянское восстание в Истрии, Каринтии и Крайне, и особо отличился как искусный военный тактик.

В XVI в. в Европе еще не было по-настоящему профессиональных дипломатов, во всех странах было в обычае, чтобы каждый образованный придворный, в случае необходимости, выполнял посольскую службу. Быстро выяснилось, что у Герберштейна к этому роду деятельности существует особая склонность. Он прекрасно умел разговаривать с людьми, обладал острым умом, наблюдательностью и цепкой памятью. Когда император узнал, что его новый чиновник умеет великолепно составлять устные и письменные отчеты, Герберштейн стал почти незаменимым исполнителем любых самых сложных поручений. Ему всегда сопутствовал успех, даже в тех случаях, когда прямая задача дипломатической миссии оказывалась невыполненной. Невыполненная — значит невыполнимая, рассуждали император и сам Герберштейн.

Следующее дипломатическое поручение Максимилиана I Герберштейну также носило деликатный семейный характер. В 1515 г. римский император постарался пристроить всех своих внуков, и вторую внучку, Изабеллу, выдал за датского короля Христиана II, чтобы тем самым укрепить позиции Габсбургов на севере Европы. При обдумывании и заключении династических браков личные интересы женихов и невест никогда и нигде не принимались во внимание, и станет ли жизнь супругов счастливой, зависело только от игры случая. Изабелле не повезло, политические комбинации, следствием которых стало супружество, нравились ее мужу не больше, чем ей. Христиан был жесток и необуздан и обращался со своей юной женой так плохо, что она пожаловалась деду и брату Карлу, который в это время был испанским королем Карлосом I.

Герберштейна послали попробовать образумить заблудшего датского короля, который открыто жил с дочерью голландского трактирщика. Юную особу прозвали Дивеке, «голубица», сама по себе она никому не причиняла зла, напротив, оказывала на короля умиротворяющее влияние, и в конце концов придворным пришлось ее отравить, поскольку по негибкости ее нежного характера она оказалась непригодна для дворцовых интриг и всем мешала. Но это случилось позже миссии Герберштейна. Посланник Максимилиана, который должен был вернуть неверного короля на путь добродетели и тем самым восстановить честь габсбургской семьи, вел себя умно, осторожно и тактично. Наиболее неприятные места из своей инструкции, которые касались личной жизни короля, он передавал тихим голосом, не поднимая глаз от бумаги, чтобы случайным взглядом не раздражить сверх меры «Нерона Севера», как называли Христиана.

На следующий день король дал ничего не значащий, но вежливый устный ответ, и отослал Герберштейна назад с богатыми дарами. Ничего не было достигнуто, но ничего не было и разрушено, что уже следовало считать успехом. Максимилиан был удовлетворен. Подающий большие надежды посол тоже.

Начав службу при дворе с высоким жалованьем 300 гульденов в год, Герберштейн за сорок лет, с 1515 по 1553 г., выполнил около шестидесяти дипломатических миссий за границей, не считая многочисленных поручений внутри страны. Даже когда ему стало под семьдесят, трудно было найти в его жизни хотя бы полгода, когда он жил бы в одном месте, а не скакал бы то верхом, то в карете по дорогам Европы. Герберштейн говорил сам о себе, что как только его повелитель пожелает, он поскачет ради него во весь опор; если не сможет сесть на коня — поедет в повозке; если не сможет ехать — прикажет нести себя; но ничто, никакая болезнь не помешает ему выполнить приказ. Он был, наверное, самым прилежным исполнителем повелений Габсбургов. Правда, он любил ездить. Несмотря на трудности, которые подстерегали путников в те времена, Герберштейн был жаден до новых мест, новых людей, любопытство путешественника, географа и наблюдателя придавало ему сил. Он откровенно признался в своих записках, что «охотно нес службу в посольствах», поскольку ему «с ранних лет личное общение с иноземцами как дома, так и в чужих краях доставляло удовольствие».

«Бароны Герберштейн»:

Родовой герб, к которому С. Герберштейн добавил изображения московита и турка

В 1523 г. Герберштейн выкроил время для женитьбы. Судя по всему, брак не был сколько-нибудь удачным. Он практически никогда не упоминал имени своей жены, Хелены фон Грасвайн, хотя «Автобиография» полна благодарности ко всем остальным родственникам и перечнем их добродетелей. Свои достижения Герберштейн всегда, и в начале, и на взлете карьеры, рассматривал как достижения всего своего рода. В нем было очень сильно развито чувство семьи. Он знал своих предков до шестого колена и гордился тем, что все они находились на королевской службе. Герберштейн высоко ценил честь рода и честь семьи, и для него было исключительно важно, что его род продолжается, правда, через многочисленных племянников. Своих детей у него не было.

Миссия ведущего дипломата Габсбургов была связана прежде всего с восточной политикой, с отношениями с Великим княжеством Литовским, чешским и венгерским королевством и, особенно, с необходимостью борьбы с Османской империей, войска которой угрожали Вене и Будапешту.

Максимилиан I именовался «Избранным императором Священной Римской империи». Он порвал с восходившим к Карлу Великому обычаю, обязывавшему получать знаки императорского достоинства из рук римского папы, и стремился укрепить свою власть, добиваясь согласия владетелей отдельных частей империи. Максимилиан был даровит, имел склонность к наукам и изящным искусствам, сам слагал стихи, его называли «последним рыцарем». Он был многоопытен и доверял Герберштейну трудные политические и династические поручения. Он знал, как ценит Герберштейн его доверие повелителя, и был уверен, что посол приложит все свое умение, чтобы это доверие оправдать.

После 1515 г., когда наладились отношения между Священной Римской империей и Сигизмундом I Старым, потерял смысл договор 1491 г. между Максимилианом I и Иваном III о союзе против Ягеллонов в Польше и Венгрии и, одновременно, против турок. Договор был чисто номинальным, но Василий III желал его подтверждения, поскольку нуждался в союзнике против Польши, от которой потерпел в 1514 г. под Оршей тяжелое поражение. Несмотря на то что незадолго до этого Василий III отобрал у поляков Смоленск, что было великим событием и сильно ударило по самолюбию поляков, поражение под Оршей остановило движение русских на запад.

Но политическое положение для Максимилиана изменилось в благоприятную сторону. С королевством Польским и Великим княжеством Литовским ему пока больше не надо было воевать. Польский король Сигизмунд I одобрил венскую двойную свадьбу и признал первенство императора над Дунайскими странами, отказавшись от претензий на Чехию и Венгрию. Сигизмунд был готов принять предложение Максимилиана присоединиться к габсбургской системе союза, и ему было обещано помочь добиться мира с Московией. Передача Габсбургам контроля над Дунайским пространством делало их главным оплотом против турецкой опасности.

Максимилиан даже оказал Сигизмунду честь, предложив жениться на своей племяннице по жене итальянской красавице Боне Сфорца. Если он хотел ослабить Ягеллонов, лучший выбор трудно было сделать. Знаменитая Бона, сестра по духу Екатерины Медичи, разорила супруга, интриговала против него, подорвала авторитет королевской власти и отравила одну за другой жен своего сына Сигизмунда II Августа.

Но пока Сигизмунд I этого не знал, а ждал от Габсбургов помощи в борьбе с русскими. Оказать ему эту помощь и не испортить отношений с Московией было задачей, которая, как считал Максимилиан, по плечу одному только Герберштейну. Тот был одним из первых европейских полиглотов нового времени. Свободное владение образованным человеком латынью было вполне обычно для XVI в. Герберштейна же резко выделяло среди имперских придворных знание славянских языков или, во всяком случае, умение смело ими пользоваться.

Он с детства хотел стать кем-то выдающимся и стал им. В Западной Европе его времени не было лучшего общепризнанного специалиста по истории и современному состоянию восточноевропейских стран и Руси.

Предыдущие многочисленные посольства в Москву не были удачными. В 1514 г. габсбургские посланники показали себя особенно слабыми, во всем уступали великому князю московскому и даже титуловали его «царем», что было совершенно непозволительно. Никто из правителей не должен был и помыслить о том, чтобы именоваться, подобно Максимилиану I, «кесарем» — «цезарем» — «царем» и пытаться, хотя и на словах, сравняться с великим императором великой Священной Римской империи.

Герберштейну была приказано убедить Василия III присоединиться к дружескому союзу всех христианских королей, которые, как писал Максимилиан в инструкции послу, уже объединились вокруг габсбургской короны, чтобы способствовать воцарению мира и единства между христианами по всей земле. Перед лицом напористой османской агрессии идея христианского единства казалась единственно разумной и достойной любых усилий.

Посольство было снаряжено в декабре 1516 г. Это была первая по-настоящему дальняя поездка Герберштейна. В Средние века повелось отправлять посольства многолюдные, в которых нередко, наряду с первым послом, были равнозначные ему участники, так что трудно бывало выделить, кто самый главный руководитель. Кроме того, посольства разных государей часто ехали вместе, поскольку во время поездки вопрос безопасности становился первоочередным. Это могло вносить некоторую сумятицу в дела, но служило гарантией, что хоть один представительный чиновник доберется до цели. Люди болели и даже умирали от болезней в поездке, их грабили и убивали. В инструкции Максимилиана Герберштейну среди важных общеевропейских дел было, например, особо отмечено, что он, император, с сожалением услышал, что одного из послов великого князя московского ограбили в немецкой земле, и что будут приняты все меры по поимке и должному наказанию преступников.

В герберштейновские времена совместные поездки постепенно стали выходить из обихода, и свыше трети своих миссий он исполнял как единственный посол.

Путь Герберштейна лежал через всю Европу — он проехал австрийские, чешские, силезские, польские земли, в Вильно задержался на десять дней, чтобы заключить договор о свадьбе Сигизмунда I с Боной Сфорца, и с тех пор на долгие годы остался одним из ее немногих доброжелателей. Русские земли посольство старалось проехать побыстрее, иностранцы были в ужасе от сложностей пути. Почти сорок лет спустя, вспоминая эту поездку, Герберштейн писал, что никогда прежде не испытывал таких тягот. Он ехал то верхом, то в санях, то на лодке, лошадей иногда приходилось переводить по положенным на воду плотам, что было поразительно ново и любопытно, но страшно.

Нам пришлось пересесть в сани:

Герберштейн едет в Московию

Гравюра из издания «Известий о делах Московитских», Вена, 1557 г.

Переправляться через ручьи, где вода была перемешана со снегом и рыхлым льдом, случалось иногда по несколько раз в день. Затяжное таяние снегов стало для путешественников кошмаром. Многие жители Западной Европы, подобно Герберштейну, уроженцу гор, были хорошо знакомы с отрогами Альп — Шварцвальдом, Швабским Альбом, лесами Штирии — видели и мороз, и снег, но мало кто представлял себе, что мороз может быть так силен, что чуть ли не отпадали перемороженные усы, а в снеге лошадь тонет по брюхо. Иностранцам, казалось бы, стало ясно, что выехать следовало раньше, чтобы успеть до распутицы. Однако десять лет спустя, во второе посольство, Герберштейн выехал еще позже, в январе. Но в 1526 г. им повезло, весна была поздней, и они проехали по санному пути, хотя многие сильно поморозились.

В «Автобиографии» он писал, что русские заставляли их ночевать в открытом поле, потому что им это нравилось. Возможно, иногда так и случалось: Московия была велика, и расстояния в ней немереные, не всегда удавалось добраться до какого-нибудь дома к ночи. Однако русские не меньше всех остальных людей любили комфорт, и, бесспорно, если была хоть малейшая возможность выбора между ночлегом в тепле под крышей и ночлегом в сугробе под открытым небом, предпочитали теплую лавку у печки и сухую шубу. К рассказам Герберштейна о трудностях пути следует относиться осторожно: это рассказы старика о том, как силен и мужествен он был в молодости и как легко преодолевал препятствия.

Приходится сожалеть, что Герберштейн так сильно — на века, поскольку из его записок большинство сведений о Московии по меньшей мере двести лет переходило в труды других иностранных авторов — напугал западноевропейских читателей условиями передвижения по русским дорогам и жизни в Руссии.

С большими трудами через Опочку и Великий Новгород австрийцы наконец достигли Москвы. Путь занял четыре месяца и четыре дня, с 14 декабря до 18 апреля. В Москве Герберштейн старался вести себя твердо и даже заносчиво, чтобы ни в чем не уронить честь императора. Но и русские были тверды, и посольство кончилось ничем. Каждая сторона осталась при своем. Опять, как и в Дании, ничего не было достигнуто, но ничего не было потеряно.

Кроме целей внешней политики, перед послами всегда ставилась задача познакомиться со страной, куда они приехали, а потом рассказать о ней. Император Максимилиан I от всех своих послов ожидал подробных описаний и, прежде всего, приказывал рисовать карты. Он утверждал, что даже в Турции он, по описаниям, знает каждую тропу. Нечто подобное он хотел знать и о Руссии.

Несмотря на явный неуспех посольства 1516–1518 гг., Герберштейн заслужил благодарность Максимилиана I, который полюбил коротать вечера за рассказами своего посла о Руссии. При этом обычно присутствовал секретарь императора Матвей Ланг, архиепископ зальцбургский, на которого рассказчик произвел сильное впечатление, и он настоятельно просил Герберштейна записывать свои истории. Герберштейн представил императору доклад, но тот, к досаде потомков, до них не дошел, и никто не может сопоставить объективные и четкие отчеты молодого посла по свежим следам с его же воспоминаниями спустя сорок лет.

В 1519 г. Максимилиан I умер. Герберштейн тяжело пережил потерю своего дорогого и доброжелательного господина. Однако император умер, а Габсбурги остались, и Герберштейн продолжал им преданно служить. Максимилиан I был популярен, многие подданные его искренне любили, но были и те, кто возмущался его правлением, произволом габсбургских чиновников и долгами, оставленными императором. В австрийских землях, и особенно в Вене, возникло возмущение, предпринимались даже попытки разгромить цейхгаузы, забрать оттуда оружие и вооружить толпу.

Чтобы восстановить спокойствие в стране, было снаряжено посольство от австрийских земель в Испанию к старшему внуку Максимилиана, Карлосу I, в котором видели в ближайшем будущем римского короля и императора Священной Римской империи Карла V. После тяжелого путешествия через Венецию, Рим, Неаполь, морем через Сардинию и Барселону посланники земель прибыли к испанскому двору. Им казалось, что молодой наследник пока ничем не заслужил почтительного обращения, и церемониться с ним не обязательно. Представитель Нижнеавстрийских сословий, обращаясь к Карлу, уже избранному римским королем, назвал его всего лишь «Ваша светлость», но не «Ваше Императорское Величество». Вдобавок он потребовал (потребовал!), чтобы между Карлом и братом его Фердинандом было заключено соглашение о разделе владений. Это был скандал. Мало того, что посланники бестактно вмешались в не касающиеся их династические дела, они еще выказали вопиющую невежливость.

Герберштейн, представлявший земли Внутренней Австрии, быстро и недвусмысленно отделил себя от своих спутников. Он искренне полагал, что к правителям не следует обращаться в подобном тоне и с подобными претензиями. Одновременно, как умный человек, начитавшийся в свое время в университете древних авторов, он знал, какова может быть участь незадачливых и зарвавшихся послов. О своих коллегах по посольству он позже говорил, что они вели себя как крестьяне в пивной. За это их, во всяком случае восьмерых главных зачинщиков, Карл V позднее предал суду и казнил.

Австрийское посольство в Испанию сыграло важную роль в судьбе Герберштейна. Он четко обозначил свою позицию по отношению к наследникам Максимилиана I, подчеркнул свою лояльность и преданность габсбургскому престолу и обоим братьям, Карлу и Фердинанду. Единственное, чего он желал, как земельный представитель, чтобы новые правители подтвердили земельные права и свободы. И Карла, и Фердинанда устраивала позиция Штирии, Каринтии и Крайны, и с тех пор Герберштейн навсегда вошел в число наиболее доверенных лиц наследников Максимилиана I. Именно здесь следует искать исток его будущей великолепной карьеры.

Примерно в это время он стал именовать себя на немецкий лад Зигмундом, отказавшись от латинизированной и, одновременно, славянизированной формы своего имени Сигизмунд.

Карл V, на время правления которого пришлась основная доля службы Герберштейна-дипломата, не слишком интересовался австрийскими владениями Габсбургов. Они составляли малую часть его империи, в которой никогда не заходило солнце. Он был ее повелителем и занимался построением всемирной монархии. У Карла V было особое представление о своей миссии на земле. Он сам называл себя сложно: «Избранный император христианского мира и римский, присно Август, а также католический король Германии, Испаний и всех королевств, относящихся к нашим Кастильской и Арагонской коронам, а также Балеарских островов, Канарских островов и Индий, Антиподов Нового Света, суши в Море-Океане, Проливов Антарктического Полюса и многих других островов как крайнего Востока, так и Запада, и прочая; эрцгерцог Австрии, герцог Бургундии, Брабанта, Лимбурга, Люксембурга, Гельдерна и прочая; граф Фландрии, Артуа и Бургундии, пфальцграф Хеннегау, Голландии, Зеландии, Намюра, Руссильона, Серданьи, Цютфена, маркграф Ористании и Готциании, государь Каталонии и многих других королевств и владений в Европе, а также в Азии и Африке господин и прочая». Он видел себя руководителем и повелителем мировой политики, светским главой христианского мира, хранителем могущества католической церкви. Австрийскими делами должен был заниматься эрцгерцог Фердинанд.

Карл V доверял Герберштейну и ценил его, поручал ему более или менее важные и трудные задания, но держал, как и прочих придворных, в отдалении от себя, не допуская сердечной близости, как его дед. У Фердинанда с Герберштейном, ставшим практически незаменимым при дворе эрцгерцога австрийского, отношения были теплыми, дружескими, основанными на обоюдном чувстве благодарности. Фердинанд понимал, как много значат для правителя храбрые военачальники, прилежные чиновники и ловкие исполнители сложных поручений, и чрезвычайно высоко ценил Герберштейна. Кроме того, Фердинанд, младший брат императора, нуждался в особой поддержке, чтобы во времена, когда с ближайшими наследниками правители сплошь и рядом не церемонились, чуть только заподозрят опасность своей короне с их стороны, вести собственную независимую политику непременно во славу империи.

Герберштейн, доверенный слуга деда, мог стать ему, Фердинанду, надежной опорой. В виде особой награды Фердинанд вскоре стал обращаться в письмах к своему послу, как к «любимому и верному». Это было как бы постоянным отличием, дарованным одному только Герберштейну. Зато и Герберштейн испытывал к Фердинанду теплые чувства, в «Автобиографии» неоднократно подчеркивал свою благодарность ему и преданность. Однако порой Герберштейн обращался со своим господином как с учеником. В декабре 1525 г. в письме, естественно, не предназначавшемся для печати и подписанном согласно вежливой придворной форме «Вашей светлости верноподданнейший слуга», посол поучает эрцгерцога, какие именно инструкции тот должен ему дать перед отъездом на Русь. Он недвусмысленно пишет, что в некоторых главах инструкции, полученной им, «смысл совершенно не ясен». Он указывает Фердинанду, что тому следует «начать с какого-нибудь введения и показать, каким образом и как Ваша светлость напала на мысль послать к нему послов», и последовательно отмечает пункты инструкции, относительно которых ему «необходимо иметь прямые указания, выражающие четкий смысл, дабы мы не заблуждались».

Мартин Лютер

Гравюра с портрета Л. Кранаха-Ст.

Жан Кальвин

Прижизненная гравюра Р. Бояна

Фердинанд I долгие годы находился в тени Карла V. Когда он был назначен братом-императором наместником на время его отсутствия, главой имперского правления и прибыл в Вену, то поначалу казался неуверенным в себе и всем чужим. Он не был так хорошо образован, как Карл, и не имел такого широкого кругозора, но был прилежен, энергичен и последователен. Со временем он стал вполне самостоятельным правителем, в нем видели вероятного преемника брата. Фердинанд ясно осознавал необходимость поддержания стабильности в габсбургских наследственных землях, на которых разворачивалась и крепла Реформация. Вормсский эдикт 1521 г., во всеуслышание объявивший Лютера еретиком и поставивший его вне закона, не принес успокоения. Религиозные противоречия перерастали в религиозные и крестьянские войны, борьба за чистоту Священного Писания выливалась в борьбу с католической церковью, с ее собственностью и с земельной собственностью феодалов. Из центра Европы казалось, что далеко, за Сарматскими горами, в Руссии, где, по слухам, нет ни междоусобной борьбы, ни религиозных распрей, где народ живет согласно строгим законам, принятым еще отцом нынешнего великого князя московского, Иваном III, можно найти опору в поисках истинного христианского спокойствия. Идея союза с русскими во имя спасения христианства, против смертоносной османской опасности и против не менее страшных врагов католичества Лютера, Кальвина, Мюнцера, воодушевляла и Фердинанда, и Карла V.

В январе 1526 г. было послано второе посольство Герберштейна в Московию. Он ехал как представитель эрцгерцога австрийского Фердинанда, от имени императора Священной Римской империи Карла V выступал граф Леонард фон Нугарола. Герберштейн считал себя главным лицом в посольстве и, к досаде читателей, в «Записках» почти не упоминал своих спутников. Оба государя были самого высокого мнения о своих послах. Император писал эрцгерцогу: «Мы вполне одобряем наших послов, высокородных и украшенных собственными добродетелями. Они имеют чрезвычайный опыт, а один из них был облечен честью такого же посольства при прежнем цесаре Максимилиане, господине и деде нашем, и будет исполнителем всего того, чего мы добиваемся, и никто не может превзойти его, Герберштейна, в этом, даже сравниться с ним никто не может, и мы не сомневаемся в успехе».

Карл V дал своему послу Нугароле самые широкие полномочия, распорядившись возобновить соглашения, заключенные с русскими Максимилианом I, и, если окажется возможным, рассмотреть вопрос о новых, взаимовыгодных договорах. Форма инструкции была стандартной, но впечатляющей: «Обещаем словом и нашей цесарской честью, что все, обсужденное, заключенное и обещанное посланником нашим, будет для нас желанным, действительным и нерасторжимым навечно, и мы никогда, никоим образом и ни под каким предлогом не пойдем против них».

Видимой, основной миссией Герберштейна был старый вопрос о примирении великого князя московского с Сигизмундом I. Одновременно он должен был продолжить свое исследование Московии, начатое десять лет назад: «Обязываем вас при каждом случае, к которому сами добавьте ваше старание и разум, тщательно исследовать содержание их веры и обычаи, дабы мы могли бы вникнуть в религию и обряды этого народа», — писал Герберштейну Фердинанд.

Герберштейн ехал в знакомые земли, в свите было несколько его кузенов, и он старался довезти свое посольство как можно быстрее, кратчайшим путем через Краков, Минск, Смоленск, Вязьму и Можайск на Москву. Однако дорога, на этот раз вся проложенная по твердому снегу, не оказалась легче предыдущей. Не легче были и переговоры с Василием III, в ходе которых окончательное примирение с Сигизмундом I так и не было достигнуто, было лишь заключено пятилетнее перемирие.

В течение полугода, проведенного в Московии, Герберштейн много сил и энергии вкладывал в подробное знакомство с Руссией и русскими. Он расспрашивал, кого мог, о разных областях Московии, изучал персону великого князя и его приближенных. При деятельной помощи переводчиков он штудировал летописи, делая пространные выписки, на основании которых по возвращении представил эрцгерцогу Фердинанду полный письменный доклад об истории и современном внутреннем и внешнем положении Московского государства, его хозяйстве и природе, ставший много позже основой для создания «Московии». В обязанности Герберштейна входило также наблюдение за работой членов посольства, и в своем отчете он был достаточно объективен и доброжелателен, во всяком случае, имперского посла не постигла судьба главы голштинской дипломатической миссии, посетившей Москву лет сто спустя. Вторым лицом в том посольстве был автор известных записок о Московии Адам Олеарий, и по материалам его отчета первый посол был казнен.

Рассказ о пребывании Герберштейна в Москве читался как увлекательный роман. Однако представления западных европейцев о Руси были истинной tabula rasa, и на чистой доске их памяти Герберштейн мог писать все, что угодно. Ни в первый, ни во второй раз ему, похоже, не удалось постичь до конца подлинный характер русских. В «Московии», как и в «Автобиографии», нельзя прочесть, что за скрупулезной требовательностью русских к иностранным послам стоит понимание важности соблюдения дипломатического протокола, который один позволяет избегать двусмысленности и неоднозначности толкований; за безудержностью в деловых переговорах и следующих за ними застольях стоит умение не смешивать работу и досуг; за уступчивостью в мелочах кроется не слабость, а спокойная уверенность византийцев, осознающих себя наследниками великой культурной империи недавнего прошлого, по отношению к австрийцам, не овладевшим пока тонкостями придворного этикета.

По возвращении из Московии Герберштейн много занимался османскими делами. В 1526 г. в битве с турками при Могаче пал венгерский король Людовик, и его корона перешла к Фердинанду. Венгерское королевство раздирали мятежи магнатов, с конца 1520-х гг. на него гигантскими волнами накатывались турки. 120 тысяч воинов-османов под стенами Вены в 1529 г. остались в памяти Фердинанда как страшный сон. С перерывами на походы в Персию, Тунис, Месопотамию, Закавказье Сулейман постоянно возвращался в Венгрию и Австрию. И император, и эрцгерцог австрийский, который первым должен был принять удар османов, готовых идти на Запад, стремились остановить его.

Во время очередного османского вторжения в Венгрию, в 1541 г., в военный лагерь к Сулейману Великолепному был послан Герберштейн. Свою поездку к самому знаменитому султану Османской империи Герберштейн выделял особо и по праву ею гордился.

От имени султана с послом беседовал его паша, чиновник по внешним сношениям, словенец по происхождению; переговоры велись на словенском языке. В поездке Герберштейна сопровождал граф Николай фон Зальм-Рейффершейтд, имперский полководец, успешно оборонявший Вену в 1529 г. Герберштейн провел переговоры искусно, он сумел остановить турецкое вторжение, хотя и не предотвратил раздела венгерских земель.

Герберштейн гордился и даже хвалился тем, что ему не пришлось простираться на полу перед троном султана. Габсбургского посла мучили сильные боли в спине — следствие крайне неприятной болезни, от которой страдала вся Западная Европа после открытия Америки Колумбом в конце XV в. и от которой не уберегся Герберштейн. Султан был снисходителен к больному австрийцу до такой степени, что, когда тот не смог в низком поклоне припасть к руке повелителя, сам по-дружески поднес ему руку для церемониального поцелуя. Герберштейн, с его большим опытом международного общения и университетской образованностью, не мог быть наивен. Как вежливую дипломатичность следует расценивать его утверждение, что своевременный приступ боли помог ему не уронить честь римского императора зрелищем его посла, распростертого перед турком. Скорее военные победы Карла V в конце 1530-х и в 1540 г. позволили его послу встать всего лишь на одно колено и даже подняться не самостоятельно, а с помощью придворного султана.

Герберштейн не раз говорил, что никакая болезнь не может помешать ему служить Габсбургам, зато болезнь могла помочь ему в службе. Он сам писал, что на московских великокняжеских приемах ему отказывал слух, когда слишком часто приходилось вставать, чтобы почтить присутствующих тостом в их честь. Случалось ему и не дослышать требований сойти с коня, когда по протоколу гость должен спешиться из уважения к хозяевам. Подобные обострения болезней были свойственны многим дипломатам, и стороны обычно проявляли обоюдную снисходительность. Но могли и не проявить.

Сражение с османской конницей

Фрагмент гравюры из издания «Известий о делах Московитских», Франкфурт-на-Майне, 1576 г.

Сулейман Великолепный отличался необузданным нравом. Перед отъездом к нему Герберштейну сочувствовали, предупреждая, что он отправляется в пасть льва. После того как все детали соглашения были оговорены с доверенными лицами, Герберштейн был призван к султану. Сулейман обошелся с послом Габсбургов более чем ласково, одарил его на прощанье почетной богатой одеждой и спросил, что тот еще может ему сказать. Герберштейн лишь повторил суть разговоров с пашой. Султан был в недоумении от скупости ответа и не сразу поверил, что посол не считает нужным обратиться к нему хоть с какой-либо просьбой, это граничило с неуважением. Тем не менее Сулейман Великолепный небрежным взмахом руки отослал австрийца восвояси. В этом посольстве Герберштейну счастливо удалось все: приостановить дальнейшее продвижение османов на запад, не унизить гордость австрийца и сберечь голову.

Сулейман Великолепный

Анонимная гравюра, первая треть XVI в.

Куда только не посылали Герберштейна как по внешнеполитическим, так и по династическим делам. Чаще всего он бывал в Чехии, Венгрии, Польше, Великом княжестве Литовском; вел переговоры о перемириях между враждующими сторонами, проводил предварительные беседы по поводу возможных браков королевских наследников, что было сложным внешнеполитическим делом, требующим умения оберечь территориальные и имущественные интересы короны и, одновременно, не обидеть вторую сторону; поочередно сопровождал отдававшего своих дочерей Фердинанда I Елизавету и Екатерину к Сигизмунду II Августу.

Языком европейской дипломатии была латынь, и в странах Европы, где немецкий не был основным языком, Герберштейн мог вести переговоры напрямую на латинском разговорном языке. Московиты и турки латыни не знали, поэтому там приходилось прибегать к помощи переводчиков. В Москве, где при великокняжеском дворе было довольно много немцев, Герберштейн мог говорить по-немецки или по-латыни в зависимости от того, кто именно выступал толмачом. При дворе Сулеймана Великолепного можно было без особого труда найти знатоков немецкого или славянских языков. Вновь и вновь вспоминал Герберштейн, как верно угадал еще в ранней юности, насколько важно знание иностранных языков в политической деятельности.

Кроме чисто дипломатической службы Герберштейн выполнял обязанности государственного чиновника. Еще при Максимилиане I, в 1515 г., он стал членом Имперского совета. При Фердинанде был назначен членом Высшего государственного совета Штирии (с 1521 г.); в 1520-1530-е гг. поднимался по государственной лестнице в Нижнеавстрийских землях, от члена Нижнеавстрийского совета (с 1527 г.) до его президента (с 1539 г.). В 1537 г. стал членом Высшего военного совета. Усердная служба Герберштейна не оставалась без наград. Кроме высокого жалованья, он, по обычаю своего времени, получал разнообразные подарки: оружие, торжественные одежды. В 1537 г. Герберштейн достиг высочайшей цели своей жизни: он сам и весь его род были возведены в наследственное баронство.

В Средние века и в начале нового времени иерархия чинов, званий и титулов была очень сложной и разветвленной. Барон, прежде всего имперский барон, по имперскому праву мог, чисто теоретически, быть избранным даже римским королем.

Герберштейн видоизменил свой герб, поместив в верхнем поле изображения московита и турка в память о самых сложных своих дипломатических миссиях.

Умер Герберштейн в 1566 г., оставив позади полную трудов, деятельно прожитую жизнь.

Когда естественный ход времени заставил Герберштейна признать, что должность посла стала ему не по силам, он наконец поселился в одном из своих владений и сменил сумку путешественника на чернильницу, перо и склянку с песком. На склоне лет ему стало трудно не только ездить верхом, но и подолгу неподвижно сидеть в карете, но ум оставался острым, память не слишком подводила, и энергия, которая гоняла его по свету несколько десятилетий, теперь претворялась в строки, быстро ложившиеся на бумагу.

Писать в те времена было легко и просто. Уже были придуманы чернила, в которых вместо неудобной старинной смеси сажи с маслом использовались дубильные вещества и соли железа. Они высыхали не быстро, бумагу приходилось для просушки часто посыпать песком, и его легко было стряхивать на посыпанный для чистоты песком пол в комнатах. Гусиные перья, прогретые в золе и тщательно очиненные, служили долго, особенно если подобрать перья из левого крыла, изгиб которых был более удобен для правой руки.

Герберштейн принялся за свое собственное жизнеописание. Особо торжественным шрифтом выводя буквы, он начертал: «Все люди должны жить на Земле столь добродетельно, чтобы они были в состоянии и почитали себя обязанными подвести итог своим делам и творениям, чтобы о них можно было сказать — вот жил человек. Именно это подвигло меня подвести подобный итог моей жизни, на тот случай, если кто-нибудь и особенно кто-нибудь из моего рода захочет найти в моей жизни подлинный пример для подражания, или же взять из нее для себя наилучшее, чтобы, подводя затем итог собственным деяниям, дать своим потомкам лучшие наставления».

Таков был зачин «Автобиографии», которую он писал несколько лет и никогда не предназначал для печати. Она была опубликована только триста лет спустя, в 1855 г. Это очень толстый том, в который, кроме обычных для произведения подобного жанра воспоминаний о себе, родственниках, службе, Герберштейн включил текст «Московии». Свою книгу «Известия о делах Московитских» он считал главным делом жизни.

Он объяснял, что, хотя побывал во многих странах и каждую в соответствии с пожеланиями своих повелителей, императоров Максимилиана I, Карла V и Фердинанда I, тщательно изучал, описывать их ему не интересно, поскольку они «красноречиво и подробно уже описаны другими и, кроме того, находятся ежедневно на глазах и на виду у всей Европы». Свой же досуг он решил посвятить рассказу о стране, отличной от европейских государств во всем — «в обычаях, учреждениях, религии и воинских уставах». Стране, молодой государь которой Иван IV Васильевич в 1547 г. был венчан на царство.

Автор продолжал: «Я предпочел дела московит-ские, гораздо более скрытые и не столь доступные ознакомлению с ними современников; эти дела я и решил описать, полагаясь преимущественно на два обстоятельства: на кропотливость своих разысканий и на свое знание славянского языка; и то, и другое очень помогло мне при написании этого трактата, каким бы он ни оказался».

Нет сомнений, что владение словенским, или винд-ским, языком позволяло Герберштейну со знанием дела описывать мир славянских народов. На читателей глубокое впечатление производило сделанное им в первой главе «Известий о делах Московитских» перечисление славянских земель с указанием их границ и различий. Здесь Герберштейн, бесспорно, явился истинным первооткрывателем, намного опередившим историческую географию своего времени. Это описание в совокупности с хорографией, включающей в себя не только географические, но и исторические сведения о русских землях, и характеристику народов, на них проживающих, по своей полноте, обилию подробностей и живости изложения превосходит все, что создано было прежде. Автор придерживался простого принципа: «Я приступлю к хорографии государства великого князя московского, начав с главного города Москвы. Выйдя из нее, я буду описывать прилегающие к ней и только знаменитые княжества, ибо я не мог с точностью разузнать имена всех областей на таком огромном пространстве. Поэтому пусть читатель удовольствуется именами только замечательных городов, рек, гор и некоторых местностей».

Познания Герберштейна в славянских языках часто позволяли ему достаточно точно воспроизводить не только русские имена, но и гораздо более сложные географические названия. Рассказ о землях громадного Московского государства был в высокой степени интересен читателям, с трудом представляющим, что делается к востоку от Великого княжества Литовского. Два самых известных описания русских земель, сделанные до Герберштейна, принадлежавшие Павлу Йовию и Матвею Меховскому, были созданы с чужих слов и производили на читателей меньшее впечатление. Герберштейн же многое писал как очевидец. Многое, но не все. Он и не пытался объять необъятное, и не скрывал, что очень многого не видел. К примеру, о землях, лежащих за Рифейскими горами, никто из европейцев, кроме купцов, толком даже не слышал, и конечно, никто не видел ни людей с песьими головами, живущих там, ни диковинный кустарник, который не то трава, не то зверь. На окраине мира, за границами любой карты, жили Гог и Магог, дикие и страшные народы, которых Александр Македонский запер в крепости, но которые могут вырваться оттуда, напасть на христианский мир, разорить его, и тогда настанет Страшный суд. Иногда Герберштейн специально помечал, что о том или ином слышал, но не видел сам, и не верит тому, что ему рассказали.

Эти земли были непостижимо далеко, зато Герберштейн, а вслед за ним его читатели, прекрасно поняли, как богаты эти земли, какие там леса, сколько дичи и рыбы, сколько мехов. В свое время, возвращаясь из поездок к русским, Герберштейн привозил в подаренных ему санях завернутые в холст балыки, которые он так вкусно описал в «Московии», меха, которых хватало для всех его многочисленных родственников и в которых он настолько хорошо разбирался, что мог бы давать советы купцам, как не ошибиться с выбором меха, чтобы он был прочен и долговечен.

Его «Московия» явилась для любознательных источником знаний, для торговцев — путеводителем, для королей — руководством к действию.

Над книгой Герберштейн работал долго, к ее написанию он исподволь начал готовиться сразу по возвращении из Москвы, когда в 1518 и 1527 гг. составлял доклады для Максимилиана и Фердинанда. Привезенные с собой разрозненные заметки, дневники, громадное количество выписок из русских летописей долгие годы ждали своего часа. С середины 1540-х гг. Герберштейн начал их понемногу разбирать, и к 1547–1548 гг. «Московия» была готова. Он хотел напечатать ее в Вюртембергском герцогстве, где при тюбингенском университете была одна из лучших типографий Европы и где в 1525 г. было издано «Послание о религии или догматах московитов» Иоганна Фабра, духовника эрцгерцога Фердинанда. Но то, что было допустимо в начале Реформации, на излете религиозных войн оказалось невозможно. В протестантском Тюбингене не захотели издавать католика Герберштейна. Книга вышла в Вене в 1549 г. на латыни.

При создании латинского текста у Герберштейна были определенные трудности. Он прекрасно владел латинским языком, но это была дипломатическая латынь, латынь живой речи и специальных форм международного общения. Автор же хотел видеть свой труд написанным на особой, ученой, латыни, которую он знал не так хорошо. Герберштейн долго искал какого-нибудь небогатого философа, который согласился бы за маленькую плату перевести большой текст с одной латыни на другую. Но отличных знатоков было мало, они все были заняты своими делами или требовали более значительной оплаты.

Но так или иначе книга была написана и опубликована. Она была прекрасно иллюстрирована. С Герберштейном работали известные художники и граверы, больше всех знаменитый немец Августин Хиршфо-гель. Страницы книги были украшены изображением самого автора в разных одеждах и позах верхом, в повозке, на корабле, в санях; карт Руссии, планом Москвы, батальными сценами, портретами великого князя Василия III. Значительная часть гравюр переходила впоследствии из издания в издание.

Книга имела невиданный успех. Современники высоко оценили ее. Швейцарский поэт-гуманист и музыкант Генрих Глареан, к примеру, образно сравнил творение Герберштейна со светом, который рассеет киммерийскую тьму, распространявшуюся древними авторами. Суровое суждение по отношению к Геродоту и Птолемею было крайне лестно для Герберштейна. Автор «Московии» был настолько признателен просвещенным читателям за благоприятные отзывы, что многие из них поместил на страницах следующих изданий своей книги. Он прекрасно понимал, что написать произведение — это полдела. Главное — издавать и переиздавать его. В преамбуле к очередному изданию он помечал, что предыдущее уже распродано. Так, издание 1557 г. предварялось словами: «Я свои заметки… предал печати, снискав похвалы многих ученых. Вскоре они были переведены на итальянский язык и напечатаны, латинский же текст, кое в чем расширенный и улучшенный мной, был еще дважды напечатан в Базеле и в большом количестве продан на Франкфуртской ярмарке, так что во многих местах их ищут и не могут достать». Великолепный, точно продуманный подход к выпуску книги!

Издания «Московии» были далеко не идентичны. В каждое автор вносил дополнения, исправления, сокращения, уточнения. Издания на разных языках требовали особой работы автора, который, используя свои знания полиглота, мог выверять перевод на любой европейский язык. Каждое новое издание было, по сути, новой книгой. Герберштейн очень заботился о широком распространении своего труда. В предисловии к немецкому варианту 1557 г., одному из самых полных, автор написал, что он свои «Записки» решил «перевести на немецкий язык для простых немцев, не сведущих в латыни, но имеющих желание основательно познакомиться с этим предметом».

Немецких читателей позднейших поколений удивлял язык книг Герберштейна, не вполне похожий на классический немецкий XVIII–XIX вв., что особенно бросалось в глаза при чтении «Автобиографии». Но во времена Герберштейна вплоть до XVIII в. в немецком языке не существовало общепризнанного правописания, письмо было по преимуществу фонетическим. В сущности, таким оно было во всех европейских языках, поэтому так часты ошибки, встречающиеся у Герберштейна при транскрибировании имен и названий, сложных для понимания иностранцем слов русского языка. Разумеется, знание словенского облегчало Герберштейну доступ к языку, на котором не только писали, но и говорили образованные люди Московии — церковнославянскому. Герберштейн, учивший в юности греческий, вероятно, знал буквы русской азбуки, но от этого еще далеко до чтения летописей.

Зато Герберштейну удалось то, что выпадало на долю не очень многих авторов, и, быть может, он был самым первым из тех счастливцев, чье творение при жизни выдержало около десяти изданий и имело бешеный успех.

Однако популярность «Московии» была обусловлена не только ее несомненными достоинствами. Каким бы блестящим ни было произведение любого жанра, оно не получит широкого признания, если не окажется своевременным. Не случайно ворох московских бумаг двадцать лет лежал у Герберштейна в сундуке. Дело не в том, что он долго собирался писать или был прежде слишком занят. Прежде Русь была не та.

С этой страной многие воевали, многие торговали, многие ездили туда служить, поскольку русские хорошо платили за работу, а жить там было весело, так как было вдоволь еды и питья, и по праздникам можно было от души отдохнуть. Но Московия была если и не на окраине мира, то все же на отшибе, а когда Карл V, Фердинанд или Сигизмунд I нуждались в ней как в союзнике, то ей могла отводиться вторая роль.

После великого князя московского Василия III, с которым был хорошо знаком Герберштейн, пришел его сын, Иван IV Васильевич Грозный, и в 1547 г. провозгласил себя первым русским царем. Царем, или кесарем, то есть равновеликим императору Священной Римской империи. Это сразу выдвинуло Русское государство на передний край европейской политики, и интерес западноевропейских правителей и общества возрос необычайно. Интерес и опасения. Здесь-то и появилась книга Герберштейна «Известия о делах Московитских» как источник самых свежих, самых точных сведений о том, чего можно ждать от русских и чего следует опасаться.

В «Московии» причудливо соединились два умонастроения автора. С одной стороны, это книга, написанная пожилым человеком о добром старом времени, когда по Европе не прошли еще страшной полосой религиозные войны, не подходили к светлой Вене черные толпы турецких воинов, над Дунаем летали белые лебеди, автор был молод и силен, и жизнь тогда была прекрасна. С другой стороны, в те годы, двадцать лет назад, русские были чуждыми по духу иностранцами, с диковинными или диковатыми обычаями, исповедывавшими чуждую религию, даже крестным знамением осенявшими себя не так как следует слева направо, а справа налево. Теперь же, по прошествии многих лет, жители Московии должны были вспоминаться Герберштейну еще более странными и страшными, и у него легко слетали с кончика пера фразы, ставшие с течением веков крылатыми: «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе». Еще в 1525 г., собираясь во второе посольство, Герберштейн в письме Фердинанду ничтоже сумняшеся назвал Руссию тюрьмой: «Если нам придется там ожидать ответа Вашей светлости, то это — самое тяжкое и наитягчайшее — пребывать столь долго в этой тюрьме».

Талантливый мастер слова, Герберштейн первым ввел в западноевропейское мировоззрение и в мировую культуру в целом представление о русском народе как о «грубом, бесчувственном и жестоком». Настоящей аргументации столь суровых обвинений от автора XVI в. ждать нельзя: тогдашняя традиция исторических и публицистических сочинений не предусматривала доказательности. Однако тезисы Герберштейна были афористичны, четко сформулированы и красиво выражены. Из его «Московии» они разошлись по всему миру, за четыре с половиной столетия забыт их источник, но не забыты мысли австрийского посла о том, что на Руси не растут грецкие орехи, русские не спят на кроватях, а на морозе отмерзают уши. Первые читатели Герберштейна не могли себе представить гладких упругих ядрышек русских лесных орехов, или того, что вместо кроватей, стоящих на сквозняке в проходной комнате любого европейского замка, можно удобно спать на широкой лавке, притулившейся у теплой печи, на толстой и мягкой меховой шубе[3].

В своей книге Герберштейн не хотел никого обидеть. Это было бы не дипломатично, не нужно и небезопасно. Русское государство велико и богато, а ее государь «властью, которую он имеет над своими подданными, далеко превосходит всех монархов целого мира». Не то осуждение, не то комплимент.

В первый раз оказавшись в Москве, императорский посол Герберштейн должен был засвидетельствовать русскому государю «братскую любовь, дружбу и пожелания здоровья, счастливого правления и долголетия» и сказать, что он приехал предложить от имени императора Священной Римской империи «всеобщий мир и единство во всем христианском мире». Мир и единство во всем христианском мире во второй половине XVI в. для Западной Европы были важны не меньше, чем в начале века, и потрясенная религиозными войнами Европа, с одной стороны, опасалась огромного малознакомого Русского государства, с Другой — видела в нем оплот христианства.

В предисловии автор сказал, что им двигало «стремление к просвещению потомства» и что свои «Записки» он написал «не только понаслышке, но и как очевидец, и не напыщенным слогом, а простым и ясным, и предал памяти потомства». Потомство с благодарностью обращается к памяти автора и действительно слышит слова очевидца в простом и ясном слоге «Московии» Сигизмунда Герберштейна.