Нижеследующее описание, которое я добыл не без труда, наглядно изображает обряд, которым венчаются на царство государи московские. Этот обряд был применен великим князем Иоанном Васильевичем, когда он, как я упоминал выше, короновал своего внука Димитрия{120} великим князем и монархом Руссии.
Посреди храма Пресвятой Девы{121} воздвигается дощатый помост, на котором помещают три седалища: для деда, внука и митрополита. Кроме того, устанавливают возвышение, называемое у них налоем{122}, на которое кладут княжескую шапку и бармы, то есть княжеские украшения{123}. Затем к назначенному времени являются облаченные в торжественные одеяния митрополит, архиепископы, архимандриты, игумены и весь духовный собор. При входе великого князя с внуком в храм дьяконы поют по обычаю «многие лета» одному только великому князю Иоанну. После этого митрополит со всем клиром начинает петь молебен Пресвятой Деве и Святому Петру-исповеднику, которого они, согласно своему обычаю, называют чудотворцем{124}. По окончании молебна митрополит, великий князь и внук восходят на дощатый помост и первые двое садятся на поставленные там седалища, а внук меж тем останавливается у края помоста. Наконец великий князь начинает такую речь: «Отче митрополит, по Божественной воле, по древнему соблюдавшемуся доселе нашими предками, великими князьями, обычаю великие князья-отцы назначали своим сыновьям-первенцам великое княжение, и как по их примеру родитель мой, великий князь, при жизни благословил меня великим княжением, так и я при всех благословил великим княжением первенца моего Иоанна. Но как по воле Божией случилось, что оный сын мой скончался, оставив по себе единородного Димитрия, которого Бог даровал мне вместо сына, то я равно при всех благословляю его, ныне и после меня, великим княжением владимирским, новгородским и прочая, на которые я благословил и отца его».
После этого митрополит велит внуку приблизиться к назначенному месту, благословляет его крестом и велит дьякону читать дьяконскую молитву, а сам меж тем, сидя возле него и также склонив голову, молится: «Господи, Боже наш, царь царей, Господь господствующих, через Самуила-пророка избравший Давида, раба твоего, и помазавший его во царя над народом Твоим Израилем, услыши ныне моления наши, недостойных Твоих, и воззри от святости Твоей на верного раба Твоего Димитрия, которого Ты избрал возвысить царем над святыми Твоими народами, которого Ты искупил драгоценнейшею кровью сына Твоего единородного, и помажь его елеем радости, защити его силою вышнею, возложи на главу его венец из драгоценных камней, даруй ему долготу дней и в десницу его скипетр царский, поставь его на престол правды, окружи его всеоружием справедливости, укрепи его десницу и покори ему все варварские языки, и да пребывает сердце его всецело в страхе Твоем, дабы смиренно внимал он Тебе; отврати его от неправой веры и яви его истым хранителем заповедей Твоей святой вселенской церкви, да судит он народ в правде, и да дарует правду бедным, и да сохранит сыновей бедных, и да наследует затем царствие небесное».
После этого он говорит громким голосом: «Яко есть Твоя держава и Твое царство, так да будет хвала и честь Богу Отцу, и Сыну, и Святому Духу ныне и во веки веков». По окончании этой молитвы митрополит велит двум архимандритам подать ему бармы, покрытые вместе с шапкой шелковым покровом, который они называют ширинкой{125}. Затем он передает их великому князю и осеняет внука крестом, великий же князь возлагает их на внука. Потом митрополит говорит: «Мир всем», а дьякон ему: «Владыко, помолимся». Тогда митрополит молится так: «Поклонитесь с нами единому царю вечному, коему вверено и земное царство, и молитесь царящему надо всем: Сохрани его под покровом Твоим, удержи его на царстве, да творит всегда благое и надлежащее, да просияет правдою в дни свои и умножением господства своего, и да живем в спокойствии и безмятежно, без раздора, во всякой благости и чистоте». Это он произносит потише, а потом громко: «Ты еси царь мира и спаситель душ наших, слава Тебе, Отцу, Сыну и Святому Духу, ныне и во веки веков, аминь». Наконец, он подает великому князю княжескую шапку, поднесенную по приказу митрополита двумя архимандритами, и осеняет при этом внука крестом во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Затем, когда великий князь возложил шапку на главу внука, его благословляли рукой сперва митрополит, а потом, приступая, архиепископы и епископы.
Совершив это по чину, митрополит и великий князь приказывают внуку сесть с ними рядом и, помедлив немного, встают. Между тем дьякон начинает так называемую у них литанию{126}: «Помилуй нас, Господи», именуя великого князя Иоанна; другой хор в свою очередь упоминает великого князя, внука Димитрия и иных по обычаю. По окончании литании митрополит молится: «О Пресвятая владычице Дево Богородице». После молитвы митрополит и великие князья садятся. Священник или дьякон указует на место, на котором читалось Евангелие, и говорит громким голосом: «Многие лета великому князю Иоанну, благоверному, христолюбивому, Богом избранному и Богом превознесенному, великому князю Иоанну Васильевичу владимирскому, новгородскому и всея Руссии монарху, на многие лета». После этого священники поют пред алтарем: «Великому князю многие лета»; точно так же на правом и на левом клиросе дьяконы поют: «Многие лета». Наконец, дьякон снова громким голосом возглашает: «Многие лета великому князю Димитрию, благоверному, христолюбивому, Богом избранному и превознесенному, великому князю Димитрию Иоанновичу владимирскому, новгородскому и всея Руссии, многие лета». Священники у алтаря и на обоих клиросах опять громко поют: «Многие лета Димитрию». По окончании сего митрополит, архиепископ, епископы и все собрание подходят по порядку к великим князьям и почтительно их поздравляют. Подходят и сыновья великого князя, кланяясь и поздравляя великого князя.
Митрополит Симон{127} говорит: «Господине и сыне, великий княже Димитрий, по Божественной воле дед твой, великий князь, оказал тебе милость, благословил тебя великим княжением, и ты господине и сыне, имей страх Божий в сердце твоем, люби справедливость и праведный суд, слушайся деда твоего, великого князя, и всем сердцем заботься о всех православных. И мы благословляем тебя, господине сыне, и молим Бога о твоем здравии». Затем митрополит и великие князья встают, и митрополит с молитвой благословляет крестом великого князя и его сыновей. Наконец по свершении литургии, то есть священнослужения, великий князь-дед удаляется в свои покои, а Димитрий в княжеской шапке и бармах отправляется из храма Пресвятой Девы в сопровождении большой толпы бояр и сыновей великого князя в церковь Михаила Архангела, где в преддверии на помосте Георгий, сын великого князя Иоанна{128}, трижды осыпает его золотыми монетами. По входе его в церковь священники с молитвой в литании, согласно обычаю, благословляют его крестом, а также осеняют его крестным знамением у гробниц и памятников. Затем при выходе Димитрия из храма Георгий в дверях снова осыпает его золотыми деньгами. После этого Димитрий направляется прямо в церковь Благовещения Марии, где равным образом его благословляют священники, и вновь Георгий осыпает его деньгами. По окончании этого Димитрий удаляется{129}, наконец, к деду и матери. Это свершилось в 7006 году от сотворения мира, а от Рождества Христова в 1497 году в четвертый день февраля месяца.
Присутствовали же при сем по приказу великого князя и с благословения митрополита Симона: Тихон, архиепископ ростовский и ярославский, Нифонт, епископ суздальский и тарусский, Вассиан, епископ тверской, епископы Протасий рязанский и муромский, Афраний коломенский, Евфимий сарский и подонский.
Также было много архимандритов и игуменов{130}, среди которых наиболее значительны: Серапион, игумен монастыря Святой Троицы, блаженного Сергия, и Макарий, игумен монастыря Святого Кирилла. Наконец, тут было великое собрание монахов и духовенства. За обедом, как бы в качестве дара, Димитрию был поднесен широкий пояс, сделанный из золота, серебра и драгоценных камней, которым его и опоясали{131}. Вслед за тем ему предложены были переяславские сельги, то есть рыбки из Переяславского озера{132}, несколько напоминающие сельдь, по имени которой они и называются. Подносят же этот род рыбы, как полагают, потому, что Переяславль никогда не отделялся от Московии и монархии.
Бармы представляют собой своего рода широкое ошейное украшение из грубого шелка; сверху оно нарядно отделано золотом и всякого рода драгоценными камнями. Владимир Мономах отнял их у некоего побежденного им генуэзца, начальника Каффы{133}.
Шляпа на их языке называется «шапка»; ее носил Владимир Мономах и оставил ее, украшенную драгоценными камнями и нарядно убранную золотыми бляшками, которые колыхались, извиваясь змейками, будучи подвешены на золотых проволочках. Доселе я говорил о государе, который владеет большей частью Руссии{134}.
Остальными частями Руссии ныне владеет Сигизмунд{135}, король польский, великий князь литовский. Но раз речь зашла о польских королях, которые ведут свой род от литовцев, то мне кажется необходимым добавить кое-что об их родословной.
Во главе Великого княжества Литовского некогда стоял государь Витенен{136}; по свидетельству польских летописей, его убил собственный слуга Гедимин, завладев затем и великим княжением, и женой его. От этой последней в числе многих других он имел двух выдающихся сыновей{137} — Ольгерда и Кестуда. От Кестуда родились Витольд, которого иначе называют Витовтом, и Анна, супруга Януша, герцога мазовецкого.
Витольд оставил единственную дочь Анастасию{138}, которая была выдана замуж за великого князя московского Василия и названа Софьей. От нее родился Василий Слепой, отец упомянутого великого князя Иоанна и дед Василия, русского государя, к которому я был отправлен послом.
Далее, Кестуд, ввергнутый в темницу братом Ольгердом, погиб жалкой смертью, а Витольд, названный в крещении Александром, умер в 1430 году; в Литве не было мужа, более великого.
От сына Гедимина Ольгерда и его жены Марии, княжны тверской и христианки, в числе других сыновей родился Ягайло{139}. Движимый честолюбием, он стал домогаться не только королевства польского, но и самой Ядвиги, дочери Людвига, короля венгерского и польского, которая стояла тогда во главе королевства, будучи коронована и просватана ее отцом за герцога австрийского Вильгельма, с которым, с согласия родителей и вельмож обоих королевств в Хамбурге на Дунае, даже сочеталась на ложе еще до брачных лет по королевскому обычаю.
Итак, отправив в Польшу своих послов, Ягайло изъявил притязания на королевство и руку Ядвиги. Желая привлечь поляков на свою сторону и добиться брака, он обещал, между прочим, принять христианскую веру вместе со своими братьями, а также княжествами Литовским и Жемайтийским. Этими и иными обещаниями такого рода он склонил поляков на свою сторону, дабы под их влиянием Ядвига, даже против воли, нарушила первоначальный брачный договор и вышла за Ягайла. После этого сам Ягайло немедленно крестился, приняв имя Владислава, венчался на королевство и по свершению брака овладел рукой Ядвиги в 1386 году по Рождестве Христовом. А когда немного спустя Ядвига умерла в первых родах, он женился на Анне, графине цельской, от которой имел единственную дочь Ядвигу, просватанную за маркграфа Фридриха-младшего бранденбургского. Он был женат также на некоей старухе из рода Пилецких, чем поляки были недовольны, а когда и она умерла, то женился на русской, Сонке, дочери киевского князя Андрея Иоанновича, которая впоследствии приняла римскую веру и названа была Софьей; от нее он имел сыновей Владислава и Казимира.
Владислав наследовал отцовский престол{140} и был венчан на королевство Венгерское, отстранив законного наследника Ладислава, сына почившего австрийского герцога, венгерского и чешского короля Альберта, ибо Ладислав родился по смерти отца. Альбрехт умер, оставив беременную супругу; но большинство венгров не желало дожидаться родов и послало послов к Владиславу в Польшу. Сын Альбрехта Ладислав родился прежде, чем послы прибыли к королю, о чем их и уведомили. Однако они настояли на своем, и пригласили Владислава на престол. Тот явился в Венгрию, изгнал законного наследника и заключил мир с турками. Но, поддавшись на уговоры папы, порвал этот мир. За это, а также за то, что он лишил трона законного наследника, Господь наказал его. Владислав погиб впоследствии, разбитый турками при озере Варне в 1444 году.
Корону польскую наследовал после брата Казимир{141}, владевший тогда Великим княжеством Литовским; вероятно, увлеченный примером брата, он хотел отнять у родившегося после смерти отца Ладислава и королевство Чешское. Затем он женился на Елизавете, сестре этого Ладислава, короля венгерского и чешского; от этого брака у них были сыновья: Владислав, король венгерский и чешский, Иоанн Альберт, Александр, Сигизмунд, все трое друг за другом, короли польские, Фридрих, кардинал, и Казимир, воевавший с братом за венгерский престол, а затем причисленный к лику святых. Он покоится в Вильне.
У Владислава были сын Людовик{142} и дочь Анна. Людовик при жизни отца унаследовал королевскую власть в Венгрии и Чехии; он женился на Марии, дочери Филиппа, короля кастильского и эрцгерцога австрийского, и погиб, разбитый турками при Могаче в 1526 году 29 августа.
Анна вышла замуж за Фердинанда, короля римского, венгерского и чешского и эрцгерцога австрийского; произведя на свет четырех сыновей и одиннадцать дочерей, она умерла в родах в Праге в 1547 году по Рождестве Христовом.
Иоанн Альберт умер холостым.
Александр женился на Елене, дочери Иоанна, великого князя московского, но умер бездетным.
У Сигизмунда от первой супруги Барбары, дочери Стефана, графа спишского, родилась Ядвига, супруга Иоахима, курфюрста бранденбургского, а от второй, Боны, дочери Иоанна Сфорца, герцога миланского и барийского — Сигизмунд второй, король польский, великий князь литовский; он женился 6 мая 1543 года на Елизавете, дочери Фердинанда, короля римского, венгерского, чешского и проч., с ней обходились весьма нелюбезно и она преждевременно скончалась, не оставив потомства, 15 июня 1545 года.
Затем он женился на Барбаре из дома Радзивиллов, которая ранее была замужем за литовцем Гаш-тольдом. Родители Сигизмунда были против этого брака, да и подданные его пришли в такое негодование, что начавшеєся уже было их восстание разразилось бы гибельным мятежом, если бы король Фердинанд пожелал отомстить за обиды, причиненные его дочери, а не предавать их забвению. По смерти же Барбары этот Сигизмунд, стремясь возобновить союз и родство с Фердинандом, сочетался браком с родной сестрой Елизаветы Катариной, вдовой Франциска, герцога мантуанского. Бракосочетание было отпраздновано в Кракове 31 июля 1553 года. Обеих сестер я сопровождал к жениху в звании гофмейстера.
У Земовита, герцога мазовецкого, от сестры Ягайла Александры было много сыновей и дочерей. Сыновья умерли бездетными. Из дочерей Чимбурга вышла замуж за Эрнста, герцога австрийского; от него родился Фридрих{143}, император римский, отец императора Максимилиана. От Максимилиана родился Филипп, король Испании; от Филиппа — римские императоры Карл V и Фердинанд.
Овка, дочь Земовита мазовецкого, была выдана за Болеслава, герцога цешинского.
Амулия, ее сестра, вышла замуж за Богуслава, герцога штольпенского, который ныне именуется герцогом померанским.
Анна же вышла замуж за великого князя литовского Михаила, Катарина умерла в безбрачии.
Далее, если кто-нибудь захотел бы по порядку перечислить братьев и внуков Ольгерда и Ягайла, а также детей от дочерей последнего, и затем поколение Кестуда, Казимира и других королей, то нашел бы, что это многочисленное потомство разрослось до бесконечности. Однако как бы быстро оно ни размножилось, ныне представителем его мужского поколения является только сын покойного короля польского король польский Сигизмунд II, который все еще не имеет наследника, хотя ему уже более тридцати лет.
Король Зигмунд имел от Боны четырех дочерей. Старшая из них Изабелла вышла замуж за Иоанна{144}, графа спишского, который по смерти короля Людвига вторгся в Венгрию и стал таким образом королем одной из частей венгерской державы. У них родился Иоанн Зигмунд{145}, которому по договору с его отцом было дано герцогство Опольское, с тем, чтобы он уступил Венгрию.
А раз нам пришлось упомянуть о потомстве Гедимина и о королях из этого рода, то нелишним кажется прибавить здесь и рассказ о событиях, случившихся в правление Владислава, короля венгерского и чешского, и его брата Сигизмунда, короля польского, сыновей Казимира.
Когда Владислав с согласия римского императора Максимилиана, удержавшего за собой право наследования, завладел королевством Венгерским, у него уже под старость оставалась одна только дочь, Анна.
Тогда Максимилиан, желая закрепить право наследования каким-нибудь более тесным союзом, начал с Владиславом переговоры о браке между одним из его внуков, детей его сына Филиппа, короля Испании, и дочерью Владислава Анной. Но брака с Анной страстно добивался Иоанн Запольяи, сын Стефана, графа спишского, пользовавшийся большим влиянием на короля Матвея и даже на самого Владислава. Иоанну активно помогала его мать-вдова, урожденная герцогиня цешинская, женщина ловкая, которая подарками и ежегодной раздачей жалованья добилась того, что вся знать в графствах и областях Венгрии была у нее в руках и готова на все. Поэтому она ничуть не сомневалась, что с их помощью при голосовании устроит этот брак для сына, а тем самым доставит ему и королевскую корону. Ухищрениям этой женщины весьма помог брак ее дочери Барбары, сестры Иоанна, с Сигизмундом, королем польским. Видя это, Максимилиан понял, что ему надо тем более настаивать на задуманном браке его внука с Анной. Когда же он узнал наверняка, что и Владислав желает того же, но встречает противодействие со стороны партии, связанной с Иоанном Запольяи, Максимилиан решился добыть Венгрию оружием и в 1506 году двинулся на Прессбург.
В этой войне я сделал первые шаги на ратном поприще. Но так как, по счастью, среди грохота этой войны у Владислава родился сын Людовик, то сперва было заключено перемирие, а потом и более прочный мир, в результате которого в 1515 году Владислав с коронованным уже сыном и дочерью, а также брат Владислава король польский Сигизмунд приехали в Вену к Максимилиану; здесь Анна была обручена с императором, коль скоро из упомянутых его внуков ее не взял бы никто, Людвигу же дали в супруги Марию, дочь короля Филиппа, сына императора; а король Людвиг должен был взять в супруги внучку императора королеву Марию, а дочь короля Владислава Анна — выйти замуж за одного из внуков императора: Карла или Фердинанда, или же за самого императора. Анна была торжественно обручена с императором вместо одного из его внуков в соборе Святого Стефана, ибо, как о том говорилось на упомянутой встрече в Прессбурге, если никто из них не возьмет ее, то на ней должен будет жениться император. Там же император обещал королю польскому послать свое посольство к великому князю в Москву для переговоров о мире.
Таким образом прекратились всякая вражда и подозрения, поддерживавшиеся честолюбием Иоанна Запольяи; после чего названные государи заключили между собой вечный союз. Король же Сигизмунд был на подозрении у императора, ибо считалось, что он помогает своему шурину. Однако он успел тогда настолько оправдаться перед императором Максимилианом и так понравился ему, что этот последний сказал раз в моем присутствии, что готов пойти с этим королем, куда бы тот ни отправился: и в рай, и в ад.
«Я сделал первые шаги на ратном поприще»:
Максимилиан I посвящает Герберштейна в рыцари
Гравюра из издания «Известий о делах Московитских», Вена, 1557 г.
О Людовике в народе говорили, что он преждевременно родился, преждевременно сочетался браком и возмужал, даже и королем стал преждевременно, и смертью погиб преждевременной. К этому можно добавить, что смерть его была для Венгерского королевства и всех его соседей столь же преждевременной, сколь и горестной{146}. Пусть Людовик не преследовал никаких великих замыслов, однако, как известно, намерения его по отношению к отечеству и своим подданным были самые лучшие, он был весьма расположен к ним и изыскивал способы к их охранению. Так, когда этот юноша узнал, что после взятия Белграда{147} Сулейман замышляет против него новый ужасный поход, то послал своего гофмейстера, поляка по прозвищу Трепка, к дяде своему, королю Сигизмунду, с тем, чтобы всячески просить и умолять его, чтобы тот не счел за труд приблизиться к границам его королевства и свидеться с ним для выработки плана действий. А когда Сигизмунд наотрез отказался, то Трепка, говорят, со слезами произнес: «Король, ты никогда больше не увидишь своего племянника и ни одно его посольство не явится к тебе более». Так и вышло. Король Сигизмунд под предлогом религиозных дел отъехал далеко от границ Венгрии в Пруссию, к Гданьску, а племянник его вместе с упомянутым Трепкой погиб в том несчастнейшем сражении, которое по месту его именуется Могачским. А теперь я возвращаюсь к московитам.
После размышлений и совещаний насчет своей женитьбы Василий Иоаннович решил в конце концов сочетаться лучше с дочерью кого-нибудь из своих подданных, чем с иностранкой, отчасти имея в виду избежать чрезвычайных расходов, отчасти не желая иметь супругу, воспитанную в чужеземных обычаях и в иной вере. Такой совет подал государю его казнохранитель и главный советник грек Георгий по прозвищу Малый{149}. Он рассчитывал, что государь возьмет в супруги его дочь. Но в итоге по общему совету были собраны дочери бояр, числом тысяча пятьсот, чтобы государь мог выбрать из них ту, которую пожелает. Произведя смотрины, государь, вопреки ожиданиям Георгия, выбрал себе в супруги Саломею, дочь боярина Иоанна Сабурова. Но затем, так как у него в течение двадцати одного года не было от нее детей, рассерженный бесплодием супруги, он в тот самый год, когда мы прибыли в Москву, то есть в 1526 году, в январе заточил ее в некий монастырь в Суздальском княжестве.
В монастыре, несмотря на ее слезы и рыдания, митрополит сперва обрезал ей волосы, а затем подал монашеский кукуль, но она не только не дала возложить его на себя, а схватила его, бросила на землю и растоптала ногами. Возмущенный этим недостойным поступком Иоанн Шигона, один из первых советников, не только выразил ей резкое порицание, но и ударил ее плеткой, прибавив: «Неужели ты дерзаешь противиться воле государя? Неужели медлишь исполнить его веление?» Тогда Саломея спросила его, по чьему приказу он бьет ее. Тот ответил: «По приказу государя». После этого она, упав духом, громко заявила перед всеми, что надевает кукуль против воли и по принуждению и призывает Бога в мстители столь великой обиды, нанесенной ей.
Заточив Саломею в монастырь, государь женился на Елене{150}, дочери князя Василия Глинского Слепого, в то время уже покойного, бывшего врагом герцога Михаила Глинского, который тогда был в заточении. Вдруг возникла молва, что Саломея беременна{151} и скоро разрешится. Этот слух подтвердили две почтенные женщины, супруги первых советников, казнохранителя Георгия Малого и постельничего Якова Мазура, и уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том, будто она беременна и вскоре родит. Услышав это, государь сильно разгневался и удалил от себя обеих женщин, а одну, супругу Георгия, даже побил за то, что она своевременно не донесла ему об этом. Затем, желая узнать дело с достоверностью, он послал в монастырь, где содержалась Саломея, советника Федора, то есть по-немецки Дитриха Рака, и некоего секретаря Потата, поручив им тщательно расследовать правдивость этого слуха. Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые клятвенно утверждали, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не пожелала показать ребенка. Мало того, когда к ней были присланы некие лица для расследования истины, она, говорят, ответила им, что они недостойны видеть ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали, что она родила. Итак, молва гласит об этом происшествии двояко.
Как я узнал, беря себе в жены дочь бежавшего из Литвы Василия Глинского, государь помимо надежды иметь от нее детей, руководствовался двумя соображениями: во-первых, тесть его вел свой род от семейства Петрович, которое пользовалось в Венгрии некогда громкой славой и исповедовало греческую веру; во-вторых, дети государевы в таком случае имели бы дядей Михаила Глинского, мужа исключительно удачливого и редкой опытности. Ведь у государя были еще двое родных братьев, Георгий и Андрей, а потому он полагал, что если у него родятся от какой-нибудь иной супруги дети, то при жизни его братьев они не смогут безопасно править государством, так как они не будут допущены к правлению дядьями, которые могут счесть их незаконными.
Вместе с тем он не сомневался, что если он вернет свою милость Михаилу и дарует ему свободу, то родившиеся от Елены дети его под охраной дяди будут жить гораздо спокойнее. Переговоры об освобождении Михаила велись в нашем присутствии; мало того, нам довелось видеть, как с него сняли оковы и поместили с почетом под домашний арест. К нему было приставлено множество слуг, больше с тем, чтобы присматривать за ним и стеречь его, нежели чтобы служить ему, а затем даровали и полную свободу. Он был поименован в числе прочих князей в завещании государя, и сверх того назначен опекуном своих племянников Иоанна и Георгия. Но впоследствии, видя, что сразу по смерти государя вдова его стала позорить царское ложе с неким боярином по прозвищу Овчина, заключила в оковы братьев мужа, сурово обращается с ними и вообще правит слишком жестоко, Михаил исключительно по прямодушию своему и долгу чести неоднократно наставлял ее жить честно и целомудренно; она же отнеслась к его наставлениям с таким негодованием и нетерпимостью, что вскоре стала подумывать, как бы погубить его. Предлог был найден: как говорят, Михаил через некоторое время был обвинен в измене, то есть намерении предать наследников и страну польскому королю, снова ввергнут в темницу и погиб жалкой смертью; по слухам, и вдова немного спустя была умерщвлена ядом, а обольститель ее Овчина был рассечен на куски. После смерти матери царство унаследовал старший ее сын Иоанн{152}, родившийся в 1528 году; он правит по своем отце и, как говорят, крайне жестоко.
С самого начала и до сего дня русские пребывают в христианской вере греческого исповедания. Все богослужение у них ведется на собственном языке. Проповедей у них нет; открытая исповедь и оглашение дней происходят публично у алтаря. Их общий митрополит — так они называют своего верховного священника — имел некогда местопребывание в Киеве, потом во Владимире, а ныне — в Москве. Первоначально митрополиты каждые семь лет посещали Руссию, подчиненную власти литовцев, и, собрав деньги, возвращались. Но Витольд не пожелал допускать, чтобы его земли подвергались денежному истощению. Поэтому, созвав епископов, он поставил особого митрополита, который поначалу сидел в Минске, а ныне имеет местопребывание в Вильне, столице Литвы, которая хотя и следует римскому исповеданию, однако в ней заметно больше храмов русского, чем римского обряда. Но и русские митрополиты, как и литовские, получают поставление от патриарха константинопольского{153}.
Русские открыто похваляются в своих летописях, что ранее Владимира и Ольги земля русская получила крещение и благословение от апостола Христова Андрея, который, по их свидетельству, прибыл из Греции к устьям Борисфена, приплыл вверх по реке к горам, где ныне находится Киев, и там благословил и крестил всю землю. Он воздвиг там свой крест и предсказал, что на том месте будет великая благодать Божья и много христианских церквей. Затем оттуда он добрался до самых истоков Борисфена к большому озеру Волок{154} и по реке Ловати спустился в озеро Ильмень, оттуда по реке Волхову, которая течет из этого озера, прибыл в Новгород; отсюда по той же реке он достиг Ладожского озера и реки Невы, а затем моря, которое они именуют Варяжским, а мы — Немецким, и, проплыв между Финляндией и Ливонией, добрался до Рима. Наконец, в Пелопоннесе он был распят за Христа Агом Антипатром. Так гласят их летописи.
Некогда митрополиты, равно как и архиепископы, избирались на соборе всех архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов монастырей. Изыскивали по монастырям и пустыням мужа наиболее святой жизни и избирали его. Нынешний же государь, как говорят, обыкновенно призывает к себе определенных лиц и из их числа выбирает одного по своему усмотрению. В то время как я исполнял свои обязанности посла цесаря Максимилиана в Московии, митрополитом был Варфоломей{155}, муж святой жизни. Когда государь нарушил клятву, данную им и митрополитом герцогу Шемячичу, взяв этого последнего под стражу, а также совершил и другое, ущемлявшее, по-видимому, власть митрополита, то этот последний явился к государю и сказал ему: «Раз ты присвояешь всю власть себе, я не могу отправлять своей должности». При этом он протянул ему посох, наподобие креста, который нес с собой, и отказался от своей должности. Государь немедленно принял и посох, и отказ от должности и, заковав несчастного в цепи, тотчас отправил его на Белоозеро. Говорят, он находился там некоторое время в оковах, но впоследствии был освобожден и провел остаток своих дней в монастыре простым монахом. Преемником его на митрополии по указу великого князя стал некто Даниил{156}, около тридцати лет от роду, человек крепкого и тучного сложения, с красным лицом. Не желая казаться преданным более чреву, нежели постам, бдениям и молитвам, он перед отправлением торжественных богослужений всякий раз, используя особые для того инструменты, окуривал себе лицо серным дымом, чтобы придать ему бледности, и с такой поддельной бледностью он обычно и являлся народу.
Есть во владениях московита еще и два архиепископа: в Новгороде, а именно Магрице{157}, и в Ростове, равно как и епископы: тверской, рязанский, смоленский, пермский, суздальский, коломенский, черниговский, сарский. Все они подчинены митрополиту московскому. У них есть определенные доходы от хуторов, какие в иных странах называют фольварками, и других чрезвычайных, по их словам, случаев. Замков же, городов или какого-нибудь мирского, как они выражаются, управления они не имеют. От мяса воздерживаются все время. Как я узнал, архимандритов в Московии только два{158}, игуменов же в монастырях очень много; все они избираются по усмотрению самого государя, которому никто не дерзает противиться.
О прежнем способе избрания игуменов свидетельствует грамота некоего Варлаама{159}, поставленного в 7034 году игуменом Хутынским. Я выписал из нее только самое существенное. Прежде всего братия какого-либо монастыря бьет челом великому князю, чтобы он выбрал достойного игумена, могущего наставить их в божественном учении. Прежде чем избранник будет утвержден государем, он должен обязать себя письменной клятвой, что намерен жить в этом монастыре свято и благочестиво, по правилам святых отцов; будет исполнять свои обязанности по обычаю предков и советуясь со старейшей братией; к каждой должности будет приставлять людей верных и усердно будет печься о пользе монастыря; обо всех делах и обстоятельствах будет советоваться с тремя или четырьмя старцами, а по таком обсуждении будет передавать дело всему собору братии и с их общего приговора выносить свое решение и постановление; он не будет жить роскошнее прочих, но будет постоянно трапезовать за одним столом с братией и вкушать одинаковую с ней пищу; будет старательно собирать все годовые прибытки и доходы и без утайки откладывать их в монастырскую казну. Это он обещает соблюдать под страхом великого наказания, которое может наложить на него государь, а также лишения должности. И сами старейшие из братии также обязывают себя клятвой, что будут соблюдать все вышесказанное и будут верно и со всяким тщанием повиноваться поставленному игумну.
В белые священники посвящают{160} по большей части тех, кто долго служил при церквах в сане дьякона. В дьяконы же посвящают только состоящих в супружестве, поэтому-то и празднование свадьбы, и поставление в сан дьякона обычно устраиваются вместе. Если же про невесту какого-нибудь дьякона идет дурная слава, то его не посвящают в сан, если он не возьмет себе жену безупречного поведения. По смерти жены священник отрешается от исполнения служения и может жить по желанию в миру, жениться вторично и заниматься любым ремеслом, если же он живет целомудренно, то может наряду с прочими церковнослужителями принимать участие в обеднях и других богослужениях, будучи своего рода служителем при алтаре. Правда, раньше было в обычае, что вдовцы, живущие целомудренно, могли без всяких нареканий отправлять богослужение. Но теперь укоренился обычай, что никто из вдовцов не допускается к совершению священнослужения, если он не поступит в какой-нибудь монастырь и не будет там жить по уставу{161}.
Всякий вдовый священник, вступающий во второй брак, что ни для кого не заказано, исключается из клира; точно так же ни один священник не может ни отправлять священнослужения, ни крестить, ни исполнять какой иной требы иначе, как в присутствии дьякона. Священник никогда не производит богослужения без иконы. Так же в своих молитвах поступают и миряне.
Священники занимают в церквах первое место. Всякий из них, погрешивший каким-либо образом против религии или священнической должности, подлежит духовному суду. Если же его обвиняют в краже или пьянстве или если он впадает в какой-нибудь иной порок такого рода, то подвергается каре суда мирского, как они выражаются. Мы видели, как в Москве пьяных священников всенародно подвергали бичеванию; при этом они жаловались только на то, что их бьют рабы{162}, а не боярин.
Несколько лет назад один наместник государев велел повесить священника, уличенного в краже. Митрополит пришел по этому поводу в негодование и доложил дело государю. Призвали наместника, и он ответил государю, что по древнему отечественному обычаю он повесил вора, а не священника. И после этого наместника отпустили безнаказанным.
Если священник жалуется перед мирским судьей, что его побил какой-нибудь мирянин, — ибо всякого рода оскорбления и обиды подлежат мирскому суду, — то судья наказует священника в случае, если узнает, что он задел мирянина или первый нанес ему какую-либо обиду.
Священники содержатся обычно на взносы прихожан, им назначаются маленькие домики с полями и лугами, от которых они, как и их соседи, снискивают себе пропитание или собственноручно, или при помощи слуг. Приношения им весьма скудны. Иногда церковные деньги отдаются в рост, по десяти со ста, и этот рост предоставляется священнику{163}, чтобы не быть вынужденными кормить его на свой счет. Некоторые существуют также на пожертвования государей. Во всяком случае, за исключением епископств и некоторых монастырей, немного найдется приходов, обеспеченных поместьями{164} и владениями. Никакой приход или священствование не поручается никому, кроме как священнику. В каждом храме есть только один алтарь{165}, и, по их мнению, каждый день можно отправлять только одно богослужение. Храмы без священника крайне редки; священник обязан совершать богослужение только три раза в неделю.
Одеяние у них почти такое же, как и у мирян, за исключением небольшой круглой шапочки{166}, которой они прикрывают выбритое место, надевая поверх большую шляпу против солнца и дождя; или они носят продолговатую шляпу из бобрового меха серого цвета. У всех у них есть палки, на которые они опираются; эти палки называются посохами{167}.
Как мы сказали, во главе монастырей стоят аббаты и приоры{168}, из которых первые величаются у них архимандритами, а вторые — игуменами. Они имеют весьма суровые законы и уставы, которые, впрочем, постепенно смягчаются и подвергаются забвению. Они не смеют позволить себе никаких увеселений. У кого будет найдена цитра или другой музыкальный инструмент, того подвергают весьма тяжкому наказанию. Мяса они не едят никогда. Все повинуются не только распоряжениям государя, но и любому боярину, посылаемому от государя.
Когда, путешествуя по Волге, я высадился на берег у монастыря Святого Илии, я был свидетелем, как мой пристав{169} требовал что-то от одного игумена, тот не дал немедленно, и пристав пригрозил ему побоями. Услышав такое, игумен тотчас же принес требуемое. Очень многие удаляются из монастырей в пустынь и строят там хижины, в которых селятся или по одному, или с товарищами. Пропитание себе они добывают от земли или деревьев, то есть корни и древесные плоды. А называются они столпниками{170}. Столп означает то же, что «колонна»; они поддерживают столбами свои узкие, вытянутые в высоту домики.
Хотя митрополиты, епископы и архиепископы никогда не едят мяса, но если они приглашают гостей-мирян или священников в ту пору, когда тем можно вкушать мясо, то они пользуются той льготой, что подают им за своим обедом мясо, а архимандритам и игумнам это запрещено. Двоих вышеупомянутых митрополитов я дважды наблюдал в торжественном облачении во время службы в Москве на Успение Богоматери. Их митры не так высоки, как обычные колпаки, а внизу шириной в два мизинца оторочены горностаем, над которым укреплено несколько маленьких иконок; по цвету они были, насколько я помню, красные.
Их архиепископы, епископы и архимандриты носят черные круглые клобуки{171}, один только епископ новгородский носит, согласно нашим обычаям, клобук белый и двурогий. Торжественного облачения епископов и архиепископов я не видел.
Повседневное одеяние епископов такое же, как и у остальных монахов, за исключением того, что они носят иногда одеяния из шелка, и в особенности черную мантию, которая со стороны груди имеет по обоим бокам три белые каймы, извивающиеся наподобие текущего ручья, в знак того, что из сердца и уст их текут ручьи учения веры и благих примеров. Они ходят с палкой наподобие креста, на которую опираются и которая на их языке именуется «посох». Епископ новгородский носит белую мантию. Епископы заняты только отправлением богослужений и благочестивым охранением и распространением религии, управление имуществом и другими общественными делами они поручают служителям.
В их святцах есть несколько римских пап{172}, которые почитаются в числе святых; других же, которые жили после знаменитого раскола{173}, они проклинают за то, что те отступили от правил апостолов, святых отцов и семи соборов, и называют их еретиками и раскольниками, ненавидя их более, чем даже магометан. Именно они говорят, что на Седьмом Вселенском соборе было решено, чтобы то, что было постановлено и определено на предшествующих, считалось и впредь неколебимым и непреложным, и никому впоследствии нельзя ни назначать другого собора, ни являться на него под угрозой анафемы. Это они соблюдают весьма строго. Был один русский митрополит, который по настоянию папы Евгения явился на собор{174}, где и были воссоединены церкви. По возвращении на родину он был схвачен, лишен всего имущества и ввергнут в темницу, откуда в конце концов бежал.
Что между нами и ними есть разница в вере, можно узнать из копии следующей грамоты, которую митрополит русский Иоанн послал к папе{175} или, как они говорят, к римскому архиепископу.
«Любезна мне слава твоя, блаженнейший господине и отче, достойнейший апостольского седалища и звания, что издалека взираешь на наше ничтожество и бедность и осеняешь нас крилами любви и с любовью приветствуешь нас, как своих, и вопрошаешь особенно о нашей вере, истинной и православной, о которой услышав, ты даже удивился, как донес нам епископ твоего блаженства. И так как ты — столь великий и благочестивый святитель, то я, бедный, приветствую тебя, чтя главу твою и целуя руки твои и рамена. Радуйся, и да осенит тебя Всевышняя рука Господня, и да дарует Всемогущий Господь тебе, духовным твоим и нам благоустроение.
Не знаю, откуда пошли ереси и уклонения от истинного пути спасения и искупления, и не могу достаточно надивиться, кто из диаволов настолько зол и завистлив, настолько враждебен истине и такой противник взаимного благорасположения, что нашу братскую любовь отделил от всего христианского сообщества, утверждая, что мы-де нехристиане. Мы же поистине и с самого начала знаем вас за христиан по благословению Божию, хотя вы и не во всем соблюдаете христианскую веру и во многом с ней разнитесь. Это я покажу от семи великих соборов, на которых установлена и вполне утверждена православная христианская вера и на которых, словно на семи столпах, воздвигла себе жилище премудрость Божья. Кроме того, на этих семи соборах все папы были достойными седалища Святого Петра, потому что мыслили заодно с нами.
На первом соборе был папа Сильвестр, на втором Дамас, на третьем Целестин, на четвертом блаженнейший папа Лев, на пятом Вигилий, на шестом Оафаний, досточтимый муж, сведущий в Священном Писании, на седьмом Святой папа Адриан, который первый прислал епископа Петра и архимандрита монастыря Святого Саввы, отчего впоследствии пошли между нами раздоры, которые особенно распространились в Древнем Риме. И подлинно, есть много дурного, что совершается вами вопреки божественным заповедям и уставам; об этом мы и напишем немного милости твоей.
Во-первых, о посте в субботу, соблюдаемом вопреки закону; во-вторых, о Великом посте, у которого вы отсекаете неделю, едите мясо и ради мясоедства привлекаете к себе людей; далее, вы отвергаете священников, которые согласно закону берут себе жен; далее, тех, кто помазан при крещении пресвитерами, вы помазуете снова, говоря, что этого не подобает делать простым священникам, а одним только епископам; далее, о злосчастных опресноках{176}, что явно указует на служение и богопочитание иудейское; и верх всех зол — вы стали изменять и извращать то, что утверждено святыми соборами, говоря о Святом Духе, что он исходит не только от Отца, но и от Сына, и многое другое очень важное, с чем твое блаженство должно было бы обратиться к патриарху константинопольскому, своему духовному брату, и приложить все старания к тому, чтобы наконец уничтожились эти заблуждения и чтобы мы стали единодушны в согласии духовном, как говорит Святой Павел, поучая нас: «Молю вас, братия, во имя Господа Иисуса Христа, да одинаково мыслите и говорите, и да не будет в вас распря, будете же в том же разуме утверждены и в том же помысле». Об этих шести отступлениях мы написали вам, сколько могли, а потом и о другом напишем милости твоей.
«Между нами и ними есть разница в вере»:
Торговля индульгенциями
Гравюра с картины X. Хольбейна Мл.
Ибо если дело обстоит так, как мы слышали, ты и сам с нами признаешь, что вами преступаются правила святых апостолов и установления семи Вселенских соборов, на которых были все ваши первые патриархи и согласно говорили, что ваше слово суетно{177}. А что вы явно согрешаете, я изобличу сейчас открыто.
Во-первых, о посте в субботу; вы знаете, что учили об этом святые апостолы, учение которых есть у вас, и в особенности блаженный папа Климент, первый после Святого апостола Петра, пишет на основании постановлений апостольских, как стоит в правиле LXIV, говоря о субботе: «Если найдется церковник, который станет поститься в день воскресный или субботний, кроме Великой субботы, тот да извергнется; если же это будет мирянин, то да будет лишен причастия и отлучен от церкви».
Второе — о посте, который вы извращаете. Есть ересь якобитов и армян, которые в святой Великий пост едят молоко и яйца. Но какой истинный христианин дерзнет так делать и помышлять? Чти правила Шестого Вселенского собора{178}, на котором ваш папа Оафаний запрещает это. Конечно, когда мы узнали, что в Армении и некоторых других местах едят в Великий пост яйца и сыр, то тотчас приказали нашим, чтобы они воздерживались от такой пищи и от всякой жертвы демонской; если кто не воздержится от этого, да будет отлучен от Церкви; если же священник — да будет отрешен от служения.
Кроме того, есть третье величайшее заблуждение и прегрешение о супружестве священников, именно: вы отказываетесь принимать тело Господне от тех, кто имеет жен, хотя святой собор, бывший в Гангре, пишет в четвертом правиле: «Кто уничижает священника, имеющего жену согласно с законом, и говорит, что из рук его не подобает принимать Святые Тайны, да будет проклят». Равным образом собор постановил: «Всякий дьякон или священник, разводящийся со своей женой, да будет лишен сана».
Четвертое прегрешение — это помазание, то есть конфирмация{179}. Не говорилось ли везде на соборах: «Исповедую едино крещение во оставление грехов»? Итак, если крещение едино, то будет едино и помазание, и сила епископа — такая же, как и у священника.
Пятое заблуждение об опресноках, и это заблуждение, как я покажу, есть начало и корень всей ереси. И хотя для этого надо было бы привлечь множество мест из Писания, однако я сделаю это в другое время, а сейчас скажу только вот что: так как опресноки творятся иудеями в воспоминание их освобождения и бегства из Египта, мы же сделались христианами сразу, никогда не работая на египтян, то нам повелено отринуть подобные иудейские постановления о субботе, опресноках и обрезании. И если кто последует чему-нибудь одному из этого, то, как говорит Святой Павел, обязан исполнить и весь закон. Поэтому тот же апостол и говорит: «Братия, я приял от Господа то, что и передал вам; ибо Господь в ту ночь, в которую был предан, приял хлеб, благословил, освятил, преломил и дал святым ученикам, говоря: «Примите и ядите и проч.» Разбери то, что я говорю. Апостол не сказал: «Господь, прияв опресноки», а «прияв хлеб». А что в то время и опресноков не было, и Пасха не совершалась, и Господь не вкушал тогда пасхи иудейской, дабы дать опресноки апостолам, становится ясным из того, что иудейская пасха творится и вкушается стоя, чего не было на вечери Христовой, как гласит Писание: «Когда возлежал он с двенадцатью» или: «И ученик возлег на грудь его на вечери». Да и в его собственных словах: «Желанием возжелал есть сию пасху с вами» — он разумеет не иудейскую пасху, которую всегда ранее вкушал с ними. И когда он говорит: «Сие творите в мое воспоминание», он не налагает на них обязанности свершать это так, как если бы это была пасха иудейская. И при словах: «Вот хлеб, который я даю вам», — он дает им не опресноки, а хлеб; также и в обращении к Иуде: «Кому я дам хлеб, омокнув его в солило, тот предаст меня».
Если же вы скажете в оправдание, что справляете на опресноках, дабы не было в божественном ничего земного или смешения, то почему забыли вы о божестве и следуете обряду иудейскому, блуждая в ереси самого Юлиана, Магомета и Аполлинария Лаодикийского, и Павла Сирина Самосатского, и Евтихия, и Диастерия, и других извращеннейших еретиков, бывших на шестом соборе и исполненных духа диавольского?
Наконец, шестое заблуждение о Духе Святом. Именно, как вы говорите: «Верую в Бога Отца, и Сына, и Святого Духа, который исходит от Отца и Сына»? Поистине удивительно и страшно сказать, что вы дерзаете извращать веру, ибо изначала по всему миру во всех христианских церквах согласно поется: «Верую в Духа Святого и Господа животворящего и от Отца исходящего, который с Отцом и Сыном спокланяем и спрославляем». Итак, почему вы не говорите, как и все другие христиане, но делаете прибавления и приводите новое учение? Меж тем апостол говорит: «Если кто будет благовествовать вам кроме того, что мы сказали, да будет проклят». О если бы вы избежали этого проклятия! Трудно и страшно изменять и прелагать Писание Божие, сложенное святыми. Вам и неведомо, сколь велико это заблуждение. Ведь вы полагаете две власти, две воли и два начала в Святом Духе, низлагая и умаляя его честь и уподобляясь ереси Македония{180}, чего да не будет. Молю, припадая к священным стопам твоим, отстань от подобных заблуждений, которые существуют среди вас, и всего более воздерживайся опресноков.
Хотел я также написать что-нибудь об удавленных и нечистых животных и о монахах, едящих мясо, но об этом напишу, если Богу будет угодно, впоследствии. Прости же меня по великой любви, что написал тебе об этом. А должно ли и далее делать то, что делается, вопроси Писание и обретешь. Прошу тебя, господине, напиши к господину нашему патриарху константинопольскому и к святым митрополитам, которые имеют в себе слово жизни и, как светила, сияют в мире. Ибо, может статься, Бог чрез них взыщет, исправит и восстановит от подобных заблуждений. Потом же, если тебе угодно будет, отпишешь и мне, наименьшему среди всех прочих. Приветствую тебя я, митрополит русский, и всех подвластных тебе клириков и мирян. Приветствуют тебя также со мной святые епископы, монахи и цари, великие мужи. Благодать Святого Духа да будет с тобой и со всеми твоими. Аминь».
Мальчики в случае необходимости могут быть окрещены без священника. Животных и птиц, растерзанных птицами и зверями, не подобает есть; если же кто будет их есть, или будет служить на опресноках, или в Четыредесятницу будет употреблять в пищу мясо или пить кровь животных, те подлежат исправлению{182}.
Удавленных птиц и животных есть не подобает.
Русским не возбранено в случае нужды есть с латинянами, но отнюдь не подобает слушать вместе с ними службу.
Русским подобает обращать к истинной вере всех латинян, крещенных неправильно, потому что они не были погружены в воду целиком; в случае же обращения их не подобает тотчас давать им причастие, так же как и татарам и другим, отвратившимся от своей веры.
Старые образа и доски, на которых происходит освящение даров, сжигать нельзя, но надо зарывать их в саду или в каком-нибудь другом честном месте, дабы не подвергать их поношению и бесчестью.
Если ты строишь дом на священном месте, то место, где был алтарь, должно остаться пустым.
Супруга, вступившего в монастырь, можно посвящать в священство, если его жена выйдет за другого.
Дочь государя не следует выдавать за причащающегося от опресноков и вкушающего нечистое.
Священники в зимнее время могут носить платье из шкур животных, которых они употребили в пищу.
Не бывшие у исповеди и не возвращающие чужого имущества не должны допускаться к причастию.
Священникам и монахам нельзя присутствовать на свадьбах во время плясок.
Священник, сознательно обвенчавший кого-нибудь, вступающего в третий брак, должен быть лишен сана.
Мать, желающая окрестить детей, не могущих соблюдать поста, должна поститься за них.
Если муж, оставив первую жену, возьмет другую или если жена выйдет за другого, то их нельзя допускать к причастию до тех пор, пока не вернутся к браку.
Никого не подобает продавать иноверцу.
Кто ел с латинянами, зная об этом, должен быть очищен очистительными молитвами.
Жена священника, плененная неверными, выкупается и снова принимается в супружество, потому что претерпела насилие.
Купцы и путники, ходящие в латинские страны, не лишаются причастия, но допускаются к нему после примирения с церковью через покаянные молитвы.
В монастыре нельзя устраивать пиршеств с присутствием женщин. Брак и обручение следует совершать только всенародно в церквах.
Что, если человек после причащения изблюет от чрезмерного употребления пищи или питья?
Ответ. Пусть кается и постится сорок дней. Если это случится не от пресыщения, а от дурноты, то двадцать дней; если же от другой ничтожной причины, то менее. Священник, совершивший что-нибудь подобное, должен сорок дней воздерживаться от богослужения и поститься; если же это случилось от другой какой ничтожной причины, то он постится неделю, воздерживаясь от меда, мяса и молока. Если же изблюет на третий или четвертый день после причащения, то должен подвергнуться покаянию. Если же кто-либо изблюет Святые Тайны, то должен каяться сто двадцать дней; если же изблюет по болезни, то три дня; изблеванное же следует выжечь огнем и прочесть сто псалмов; если же собака пожрет изблеванное, то должен поститься сто дней.
Если глиняные или деревянные сосуды подвергнутся осквернению, что надлежит делать?
Ответ. Они должны быть очищены очистительными молитвами.
Что должно делать для души усопшего?
Ответ. Должно уплатить одну гривну за пять обеден С курениями, хлебами и вареной пшеницей, которая именуется кутьей. Но вино священник должен иметь собственное.
Что, если я в течение восьми дней не давал ничего есть больному монаху, принявшему схиму?
Ответ. Это правильно, ибо он пребывал в чине ангельском.
Что, если латинянин захочет перейти к русскому обряду?
Ответ. Пусть ходит в нашу церковь семь дней; пусть ему наречется новое имя, читаются набожно каждый день в его присутствии четыре молитвы, затем омоется в бане, семь дней воздерживается от мяса и молочного, а на восьмой день, вымывшись, придет в церковь. Над ним должны быть прочитаны четыре обычных молитвы, его облекают в чистое одеяние, на голову ему возлагают венец или венок, он помазуется миром, а в руки ему дается восковая свеча; в продолжение обедни его причащают и затем он считается за нового христианина.
Можно ли по праздникам резать птиц, рыб или других земных животных?
Ответ. В день воскресенья, так как это день праздничный, человек должен идти в церковь, но, если того потребует нужда человеческая, можно резать.
Можно ли хранить весь год дары, освященные в Вербную неделю{184}?
Ответ. Они должны храниться в чистом сосуде. Давая их больному, священник должен влить немного вина.
Можно ли добавлять воду к вину, причащая больного?
Ответ. Достаточно и одного вина{185}.
Можно ли давать причастие больным, беснующимся и безумным?
Ответ. Причастие должно только коснуться их уст.
Можно ли священнику, у которого жена в родах, читать над ней молитвы, как это делается над женами мирян?
Ответ. Нет, ибо в Греции такого обычая не соблюдается, разве только если нельзя найти другого священника.
Что следует есть в день Воздвижения Святого Креста?{186}
Ответ. Монахи не должны есть рыбы, миряне же, лобызавшие в этот день Святой Крест, могут есть мясо, если только это не приходится на пятницу или среду.
Можно ли священнику, возлежавшему ночью с женой, утром входить в церковь?
Ответ. Пусть прежде омоет ту часть, что находится под пупом, и тогда входит в церковь. Он может читать Евангелие, но приближаться к алтарю или служить запрещается. Но если священник пожелает служить в воскресенье и во вторник, то он может спать с женой в понедельник, и так далее.
Можно ли давать причастие неженатому?
Ответ. Да, но только если он весь Великий пост не сходился с чужой женой или со скотом.
Можно ли причащать младенцев после крещения?
Ответ. В храме во время службы или пения вечерних молитв.
Какого рода пищу следует вкушать в Великий пост?
Ответ. В воскресные и субботние дни — рыбу, а в остальные — икру, то есть на их языке рыбьи внутренности.
В Великую неделю монахам подобает вкушать мед и пить квас, то есть на их языке кислую воду.
Сколько свечей надо зажигать при освящении кутьи?
Ответ. За души усопших — две, а за здравие живущего — три.
Как приготовляется кутья?
Ответ. Взять три части вареной пшеницы, а четвертую — гороха, бобов и сочевицы{187}, также вареных, приправить медом и сахаром, прибавить также и других плодов, если они есть. Кутью эту по окончании похорон следует вкушать в церкви.
Когда следует крестить булгар, половцев и чудь{188}?
Ответ, Если они предварительно будут поститься сорок дней и над ними будут прочитаны очистительные молитвы; если же это будет славянин, то должен поститься только восемь дней. При крещении ребенка священнику надлежит тщательно подвязывать рукава, чтобы при погружении ребенка на его платье не осталось чего-либо от воды крещения. Женщина также не должна входить в церковь в течение сорока дней после родов.
Следует ли причащать женщину после месячных?
Ответ, Нельзя причащать, пока она не омоется.
Можно ли входить в жилище родильницы?
Ответ, В то место, где родила женщина, никому нельзя входить до трех дней. Ибо как другие нечистые сосуды следует старательно мыть, так и это жилище должно быть прежде очищено молитвами.
Следует ли погребать после заката солнца?
Ответ. Когда солнце уже закатилось, погребать никого нельзя, ибо это венец мертвых{189} — видеть солнце перед погребением. Весьма велика заслуга того, кто хранит или погребает кости умерших и старые образа.
Можно ли супругу принимать причастие около праздника Пасхи?
Ответ. Если только он в Четыредесятницу не спал с женой. Равным образом, если кто в день Пасхи коснется зубами яйца или у кого будут кровоточить десны, тот должен в этот день воздержаться от причастия.
Можно ли мужу в следующую после причащения ночь спать с женою?
Ответ. Можно. Однако если жена зачнет ребенка порочного нрава, то родители должны подвергаться покаянию в пятницу, субботу и воскресенье. Если же родители окажутся знатными и именитыми людьми, пусть заплатят несколько гривен священнику, чтобы он молился за них.
Если случайно окажется брошенной на землю разорванная бумага, содержащая что-нибудь из Священного Писания, то можно ли ходить по этому месту?
Ответ. Нельзя.
Можно ли употреблять в пищу молоко коровы в тот же день, когда она отелилась?
Ответ. Нельзя, так как оно смешано с кровью, а спустя два дня — можно.
В каких случаях следует отрешать от священнослужения?
Ответ. Если священник, пылая во время поста страстью к женщине, всунет ей в рот язык, если, воспламенившись похотью, он прольет детородное семя, то должен воздерживаться от богослужения целый год. Если же он совершит что-либо подобное до священства, то его не следует ставить священником.
Если же в подобном прегрешении и позоре признается мирянин, то в этот год он не должен причащаться.
Следует ли поставлять в священный сан того, у которого было единственное соитие, но женщина зачала?
Ответ. Редко зачинают после первого соития; если же он сойдется с ней десять раз, то его посвящать нельзя.
Кроме того, если кто растлит девушку или при первом соитии со своей женой заметит, что она лишена невинности, то также недостоин быть священником.
Какому покаянию подвергается разведшийся?
Ответ. Его следует навсегда лишить причастия, которое можно даровать ему только на смертном одре.
Можно ли кому-либо при жизни справлять заупокойные службы за спасение своей души?
Ответ. Можно.
Может ли супруг помогать супруге при совершении покаяния?
Ответ. Не может, так же как брат брату.
Может ли священник отправлять богослужение в тот день, когда он хоронил мертвого и лобызал его?
Ответ. Не может.
Должно ли причащать родильницу в безнадежном положении?
Ответ. Лишь бы она была унесена с того места, где родила, и была вымыта.
Можно ли иметь общение с женой в том месте, где находятся образа святых?
Ответ. Разве, приступая к жене, ты не снимаешь креста с шеи? Равным образом, нельзя совокупляться и в комнате с образами, если они не будут хорошо заперты и закрыты.
Можно ли тотчас после обеда и ужина перед отходом ко сну молиться в церкви?
Ответ. Что лучше, спать или молиться?
Может ли священник посетить больного и дать ему причастие без священного одеяния?
Ответ. Может.
Как надо вступать в брак?
Ответ. Желающий вступить в брак должен воздерживаться от других женщин сорок или по меньшей мере восемь дней.
Необходимо ли покаяние со стороны женщины, которая выкинула?
Ответ. Женщина, выкинувшая в пьяном виде, а не от какой-либо случайности, должна принести покаяние. Точно так же, если женщина даст своему мужу выпить той воды, которой она мылась, чтобы он любил ее, должна поститься шесть недель.
Можно ли употреблять в пищу мясо и молоко той коровы, с которой совокупился человек?
Ответ. Все могут употреблять это в пищу, кроме самого развратника.
Может ли женщина прибегать к советам старух для того, чтобы зачать?
Ответ. Женщины, прибегающие, для того чтобы зачать, к советам и зельям старух, вместо того чтобы обратиться к священнику, дабы те помогли им своими молитвами, должны каяться шесть недель и заплатить священнику три гривны. Если же пьяный ударит беременную женщину, так что она выкинет, то он должен каяться полгода. И повивальным бабкам вход в храм должен быть возбранен в течение восьми дней, пока они не очистятся молитвами.
Крещение совершается следующим образом. По рождении младенца тотчас призывают священника, и он, стоя перед дверью покоя, в котором находится родильница, читает известные молитвы и нарекает имя младенцу. Потом, обыкновенно в сороковой день, если не случится, что ребенок заболеет, его приносят в церковь и крестят, трижды погружая всего в воду, иначе они не считали бы его крещеным. Затем он помазуется елеем, который освящен на Страстной неделе{190}; наконец, он помазуется, как они говорят, миррой. Вода же для крещения каждого младенца освящается отдельно и тотчас после крещения выливается за дверью храма. Крестят младенцев всегда в храме, если только ребенок не из слишком отдаленных мест и если ему не может повредить холод. Для крещения никогда не берут теплой воды, кроме разве как для больных младенцев. Восприемники назначаются по воле родителей, и всякий раз как они, повторяя за священником определенные слова, отрекаются от дьявола, они плюют на землю. Священник остригает также у младенца прядь волос, закатывает ее в воск и кладет в храме на определенном месте. Они не употребляют при этом ни соли{191}, ни слюны, смешанной с землей.
Александр епископ, раб рабов Божиих, в вечное воспоминание о нижеследующем деле. Вышний промысл Божий, его же не может постигнуть разум человеческий, по существу неизмеримой своей благости снова и снова, когда это необходимо, в тайне сокровенной, одному Богу ведомой, являет и воздвигает надлежащее вспомоществование спасению рода человеческого: да знают люди, что сами по себе, своими заслугами, они не могут достигнуть ничего, но их спасение и всякий дар благодати исходят от самого Всевышнего Бога и Отца светов. Поистине не без великой духовной радости в сердце нашем мы узнали, что некоторые русские в герцогстве Литовском и другие, живущие по греческому закону, но все же, впрочем, исповедующие христианскую веру, которые обитают в городах и епископствах: виленском и киевском, луцком и медницком{192} и в других местах того же герцогства, содействием Святого Духа просветились и желают и вознамерились совершенно изгнать из своих помыслов и сердец некоторые заблуждения, которые они блюли доселе, живя по греческому закону и обычаю, и приять единство с верой католической и с латинской римской церковью, и жить по закону той же латинской и римской церкви.
Но так как они были крещены по греческому обряду, то есть в третьем лице, а некоторые утверждают, что они должны креститься снова, то упомянутые лица, жившие доселе и поныне живущие по греческому закону, отвергают это и отказываются принимать крещение снова, говоря, что они и раньше были крещены по закону. Мы же в силу вверенной нам свыше, хотя и незаслуженно, пастырской обязанности желаем привести всех вверенных нам овец к истинной овчарне Христовой, чтобы стал у них единый пастырь и единая овчарня и чтобы святая католическая церковь имела членов не различных, не разногласных и не разнящихся с главой своей, а согласных.
Поэтому мы обратили внимание, что на устроенном предшественником нашим блаженной памяти папой Евгением IV соборе{193} во Флоренции, на котором присутствовали единомыслящие с римской церковью греки и армяне, было определено, чтобы существовала такая форма сего таинства крещения: «Я крещаю тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь», а также истинное крещение совершается через слова: «Да крещается раб Иисуса Христа такой-то во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» или: «Крещается моими руками такой-то во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». Так как главная причина, по которой крещение имеет силу, есть Святая Троица, служитель же, который внешне преподает таинство, есть только орудие, то, если акт, исполняемый через его служение, происходит с призыванием Святой Троицы, таинство осуществляется, а потому для подобного таинства, преподанного таким образом, то есть в третьем лице, нет необходимости повторения.
Зрело обсудив это также с нашими братьями, апостольской властью, переданной нам и другим римским первосвященникам от самого Иисуса, Господа нашего, через блаженного Петра, которому и преемникам его апостольства вверил он блюсти служение, мы настоящей грамотой объявляем и определяем, что все и каждый, крещенные так — в третьем лице — и желающие перейти от греческого закона к святой римской церкви, будут принимаемы просто, без всякого противоречия или обязательства либо принуждения креститься вторично; они даже могут соблюдать установленные в восточных церквах обряды, если только эти обряды не заключают в себе еретической примеси; но они должны предварительно отречься от всех заблуждений и греческих обрядов, отступающих от латинской и римской церкви, ее законов и святых установлений.
В согласии с глубочайшим милосердием Господа нашего мы с одобрением принимаем всех и каждого, кто крещен вышеуказанным способом и живет по греческому закону, но желает отречься от всех заблуждений, которые соблюдались им доселе согласно греческому обычаю и закону и которые отступают от беспорочной и святой католической, латинской и римской церкви и утвержденных постановлений ее святых Отец, и ради спасения своих душ и познания истинного Бога прилепиться к этой католической церкви и ее спасительным правилам.
А чтобы их святому намерению не чинилось никаких препятствий, то мы теперь же поручаем и вменяем в добродетели святого послушания досточтимому брату нашему епископу виленскому, чтобы он сам или через другого, или также через других светских прелатов, священнослужителей или проповедников, или ученых и честных мужей из нищенствующих орденов{194}, или через других подходящих лиц, кому он сочтет нужным поручить это, принимал и допускал к соединению с названной латинской церковью и отречению от подобных заблуждений всех и каждого, крещенных таким образом и возжелавших прийти к единению с названной латинской церковью и отречься от подобных заблуждений.
И вместе с тем настоящей грамотой мы упомянутой апостольской властью передаем как ему, епископу виленскому, так и тому или тем, которому или которым он сочтет нужным поручить это, полное и свободное право и силу каждого из упомянутых выше лиц, возвращающихся таким образом после прегрешений, в которые они впали вследствие соблюдения поименованных заблуждений и в силу происходящей отсюда еретической порочности, освобождать от приговора к отлучению и других церковных взысканий и наказаний, которые они вследствие этого каким бы то ни было образом навлекут на себя, а также налагать на них сообразно со степенью вины спасительное покаяние и принимать другие меры, необходимые в описанных выше случаях. Но так как, может быть, окажется трудным донести настоящую грамоту до каждого из тех мест, где она понадобится, то мы желаем и той же апостольской властью определяем, чтобы точной копии с этой грамоты, за подписью того или иного государственного нотария и скрепленной печатью названного Виленского или другого какого епископа или духовного прелата, оказано было на суде и вне его и вообще повсюду, где она будет предъявлена и показана, такое же доверие, какое было бы оказано самому подлиннику этой грамоты, если бы он был предъявлен и показан, без всякого препятствия путем изыскания противоречий с постановлениями и распоряжениями апостольскими и без прочего какого бы то ни было противодействия.
Итак, ни одному положительно человеку да не будет позволено нарушать сию страницу нашего постановления, объявления, одобрения, поручения, распоряжения, соизволения, желания и определения или с безрассудным дерзновением противиться ей. Если же кто вздумает посягнуть на это, то пусть знает, что навлечет гнев Всемогущего Бога и блаженных апостолов Его Петра и Павла.
Дано в Риме у Святого Петра, в год воплощения Господня тысяча пятьсот первый, двадцать третьего августа, в девятый год нашего первосвященства.
Хотя исповедь и полагается по их уставу, однако простой народ думает, что это дело государей и что она преимущественно приличествует знатным господам и наиболее именитым мужам. Исповедуются около праздника Пасхи с великим сердечным сокрушением и благоговением. Исповедующий вместе с исповедующимся становятся посредине храма, обратив лицо к какой-нибудь иконе, нарочно для этого поставленной. Затем по окончании исповеди и наложения, сообразно с родом греха, покаяния они преклоняются перед этой иконой и сложив вместе три первых пальца, осеняют крестным знамением лоб и грудь и плечи и, наконец, с громким стенанием восклицают: «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» — ибо эта молитва у них общепринята. Некоторым в качестве покаяния назначаются посты, другим — определенные молитвы, ибо молитву Господню в простом народе знают весьма немногие; некоторых, свершивших какой-нибудь слишком тяжкий грех, они омывают водой. Именно, в праздник Богоявления они черпают проточной воды и, освятив ее, хранят целый год в храме для очищения и омовения наиболее тяжких прегрешений. Далее, грех, совершенный в день субботний, они считают более легким и налагают за него менее покаяния. Существует множество причин, к тому же совершенно ничтожных, по которым у них запрещается вход в церковь, однако недопущенные становятся обычно у дверей и оттуда видят и слышат священнодействие так же, как если бы они были в храме.
Тот, кто спал со своей женой до полуночи, может, омывшись, идти в церковь; тот же, кто после полуночи — нет.
Причащаются они под обоими видами{196}, соединяя до освящения хлеб с вином, то есть тело с кровью. Хлебов приносится столько, сколько явилось причащающихся, и один для священника. Это маленькие караваи, в середине которых сверху выдавлены какие-то буквы. Этот кусок священник вырезает с молитвой в виде четырехугольника и кладет на блюдо — он предназначается для священника. Из хлеба, предназначенного для причащающихся, он вырезает сбоку треугольный кусочек и кладет его к остальным на блюдо. В свое время он кладет их все в чашу и добавляет вино и воду.
Священник берет лжицею частицу из чаши и подает ее причащаемуся. Всякий может принимать тело Господне столько раз в году, сколько ему будет угодно, но при условии предварительной исповеди; впрочем, у них есть для того и установленное время — около праздника Пасхи. Они дают причастие семилетним детям, говоря, что в этом возрасте человек уже может грешить. Если ребенок болен или отходит, так что он не в состоянии принять хлеба, то ему вливают в рот каплю из чаши. Святые Тайны освящаются для причастия только во время богослужения, для больных же они освящаются в четверг на Страстной неделе и сохраняются весь год. А когда потребуется, священник берет оттуда частицу, которую кладет в вино и, хорошо смочив, дает больному, затем он прибавляет немного теплой воды.
Ни один из монахов и священников не отправляет канонические, как они говорят, часы иначе, как имея перед собой образ, и к нему всякий раз прикасается с великим благоговением. Если кто выносит образ на люди, то высоко поднимает его в руках, и все проходящие усердно чтут его, обнажая голову, знаменуясь крестом и кланяясь. Евангельские книги они полагают только в почетных местах, как священную вещь, и не прикасаются к ним руками, если прежде не осенят себя крестом и не выкажут почтения, обнажая и склоняя голову, затем только берут их в руки с величайшим благоговением. Также и хлеб, даже до того как он, по нашим понятиям, освящен положенными словами, они проносят по церкви и с молитвой благоговейно преклоняются перед ним.
Именитые либо богатые мужи чтут праздничные дни тем, что по окончании богослужения устраивают пиршество и пьянство{197} и облекаются в более нарядное одеяние, а простой народ, бедняки, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы — дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем попусту растрачивать достаток и время на питье, игру и тому подобные дела. Человеку простого звания воспрещены напитки: пиво и мед{198}, но все же им позволено пить в некоторые особо торжественные дни, как, например, Рождество Господне, Масленица, праздник Пасхи, Пятидесятница и некоторые другие, в которые они воздерживаются от работы, конечно, не из набожности, а скорее для пьянства. Когда меня по моей просьбе в первый раз провожали в церковь в крепости на Успение Богоматери, я видел, как у крепостного рва работало много бедных крестьян.
Праздник Троицы они справляют в понедельник во время праздника Пятидесятницы. В восьмой же день, в воскресенье после Пятидесятницы — праздник Всех Святых. А день тела Христова, как это в обычае у нас, они не чтут{199}.
При клятвах и ругательствах они редко употребляют имя Господне, а когда клянутся, то подтверждают свои слова и обещания целованием креста. Обычное их ругательство, как и у венгров, такое: «Пусть собака спит с твоей матерью» и т. д.
Осеняя себя крестным знамением, они делают это правой рукой, как бы уколом прикасаясь сперва ко лбу, потом к груди, затем к правой и, наконец, к левой ее стороне, образуя таким образом крест. Если кто-нибудь водит рукой иначе, то они считают его не за единоверца, а за иностранца; я помню, как они обозвали этим именем меня и бранили за то, что я, не зная об этом обряде, водил рукой иначе.
Никто из них не верит в чистилище, говоря, что у каждого усопшего есть свое место по его заслугам; для благочестивых оно назначено светлое, вместе с милостивыми ангелами, а для нечестивцев — темное, покрытое густым мраком, вместе со страшными ангелами; здесь они ожидают Страшного суда. Ввиду такого места и милостивых ангелов одни души познают благодать Божью и всякое время призывают Судный день, а другие — наоборот. И они полагают, что душа, отделившись от тела, не подлежит наказанию, ибо если душа осквернила себя, находясь в теле, то и искуплению она должна подвергнуться вместе с телом. Что же касается заупокойной службы, которую они справляют по умершим, то они веруют, что этим возможно вымолить и добиться для душ более сносного места, находясь в котором им было бы легче ожидать будущего суда. Святой водой никто не кропит себя сам, а может получить окропление только от священника. Кладбищ для погребения тел они не освящают, ибо говорят, что земля сама освящается помазанными и освященными телами, а не тела землей.
Среди святых они особенно чтут Николая Барийского{201} и ежедневно рассказывают о его многочисленных чудесах. Приведу одно из них, которое случилось немного лет назад. Некий московит Михаил Кизалецкий, муж знатный и храбрый, преследовал в бою с татарами одного именитого татарина, спасавшегося от него; видя, что лошадь не может бежать быстрее и он не сумеет догнать его, Михаил сказал: «Николай, дай мне догнать эту собаку». Татарин, слыша это, в ужасе воскликнул: «Николай, если он догонит меня с твоей помощью, то ты не совершишь никакого чуда; если же спасешь от преследования меня, чуждого твоей вере, велико будет имя твое». Говорят, лошадь Михаила стала, и татарин ускользнул; а затем будто бы этот татарин за свое спасение приносил ежегодно, пока был жив, Николаю определенное количество мер меда для раздачи бедным и столько же мер посылал Михаилу также в память своего избавления, присоединяя к ним еще и богатое платье из куньего меха.
«Русские особенно чтут Святого Николая»:
Вырезанная из дерева фигура
Святого Николая Можайского
В Четыредесятницу они постятся семь недель{202} подряд, называя это Великим постом. В первую, которая у них называется «сырная», они едят молочное; в последующие же недели все они, кроме путешествующих, воздерживаются даже от рыбы. Некоторые принимают пищу только по воскресеньям и субботам, а в остальные дни воздерживаются от всякой пищи. Некоторые же принимают пищу по воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам, а воздерживаются три дня. Есть очень много и таких, которые в понедельник, среду и пятницу довольствуются куском хлеба с водой. Остальные посты в году они соблюдают не так строго; постятся же они начиная с восьмого дня по Пятидесятнице, то есть с понедельника после Троицы, на который у них приходится праздник Всех Святых, и до праздника Петра и Павла; этот пост называется Петровским{203}.
Затем у них есть пост Пресвятой Девы, с первого августа до Успения Марии. Также Филиппов пост в продолжение шести недель перед Рождеством{204} Христовым; Филипповым он именуется потому, что согласно их календарю начало его приходится на Филиппов день 14 декабря.
Наконец, если праздник Петра и Павла, а также Успения, придется на среду или пятницу, то тогда и в этот день они не вкушают мяса. Они не чествуют постом кануна ни одного святого, кроме усекновения главы Святого Иоанна, которое справляют ежегодно 29 августа. Если в Великом посту Четыредесятницы случится какой-нибудь торжественный день, как, например, Матфеев день или Благовещения Марии, то тогда они употребляют в пищу рыбу. На монахов же наложены посты{205}, гораздо более строгие и тяжелые, и им приходится довольствоваться квасом, то есть кислым питьем, и водой, смешанной с закваской. И священникам в это время запрещены мед и пиво, хотя теперь все законы и уставы все более приходят в небрежение и нарушаются. Помимо поста они вкушают мясо в субботу, а в среду воздерживаются.
Учителя, которым они следуют{206}, суть: Василий Великий, Григорий и Иоанн Хрисостом, которого они называют «Златауста», то есть «золотые уста». Проповедников у них нет; по их мнению, достаточно присутствовать при богослужении и слушать слова Евангелий, посланий и других учителей, которые священник ежедневно читает у них на родном языке. Сверх того, они рассчитывают тем самым избежать разницы во мнениях и ересей, которые по большей части рождаются от проповедей. В воскресенье они объявляют праздничные дни следующей недели и читают публичную исповедь. Кроме того, они считают правильным и непреложным для всех все, во что, как они видят, верит сам государь, и что он думает.
В Москве мы конфиденциально узнали, что константинопольский патриарх по просьбе самого московита прислал некоего монаха, по имени Максимилиан{207}, чтобы он по здравом суждении привел в порядок все книги, правила и отдельные уставы, относящиеся к вере. Когда Максимилиан исполнил это и, заметив много весьма тяжких заблуждений, объявил лично государю, что тот является совершенным схизматиком, так как не следует ни римскому, ни греческому закону — итак, повторяю, когда он сказал это, то, хотя государь очень благоволил к нему, он, говорят, исчез, а по мнению многих, его утопили.
За три года до нашего приезда в Московию некий греческий купец из Каффы, Марк, как говорят, сказал то же самое и также был схвачен и убран с глаз долой, хотя турецкий посол крайне настойчиво ходатайствовал тогда за него. Грек Георгий{208}, по прозвищу Малый, казнохранитель, канцлер и главный советник государев, примкнувший к этому мнению и защищавший его, был немедленно за это отрешен от всех должностей и лишился государевой милости. Но так как государь никоим образом не мог обходиться без его услуг, то милость была ему возвращена, но приставлен он был к другой должности. Это был муж выдающейся учености и многосторонней опытности; в Московию он приехал с матерью государя. Государь до такой степени уважал его, что однажды, позвав его к себе больного, поручил нескольким своим первым и именитым советникам принести его в свои покои вместе с санками, в которых он сидел. Но когда его привезли во дворец, то он отказался, чтобы его несли по столь многочисленным и высоким лестницам; его сняли с саней, и он стал помаленьку подниматься к государю. Государь случайно увидел его и, придя в сильный гнев, велел положить его на носилки и принести к себе. Наконец, посоветовавшись с ним и окончив дело, он велел снести его на носилках по ступеням и распорядился впредь постоянно носить его как вверх, так и вниз по лестнице. Когда я приехал в Московию во второй раз, я уже не застал этого Георгия Малого.
Главная забота их духовенства состоит в том, чтобы приводить всех людей в свою веру. Монахи-отшельники давно уже привлекли в веру Христову значительную часть идолопоклонников, долго и усиленно сея у них Слово Божье. И по сей день отправляются они в разные страны, расположенные к северу и востоку, куда добраться возможно не иначе, как с величайшими трудами и, вследствие голода, опасностью для жизни, не надеясь получить от того никакой выгоды, которой и не ищут; подкрепляя иногда Христово учение и своей смертью, они ищут только свершить богоугодное дело, призвать на путь истины души многих, совращенных с него заблуждением, и приобрести их Христу.
Главный монастырь в Московии — Святой Троицы, отстоящий от города Москвы на двенадцать немецких миль{209} к западу. Похороненный там Святой Сергий{210}, говорят, совершает много чудес, и дабы почтить его, туда стекается поразительно много племен и народов. Там бывает часто сам государь, а простой народ собирается туда ежегодно по определенным дням, причем кормится от монастырских щедрот. Рассказывают, будто там есть такой медный котел, в котором варится особая пища, чаще всего овощи, и выходит так, что сколько бы народу там ни собралось, много ли, мало ли, пищи всегда остается столько, чтобы ею была сыта монастырская челядь, и никогда не бывает ни недостатка, ни излишка.
Московиты похваляются, что они одни только истинные христиане, а нас осуждают как отступников от первоначальной церкви и древних уставов. Поэтому если какой-нибудь человек нашей веры переходит к московитам добровольно или даже убегает к ним, желая якобы посмотреть и принять их веру, то они говорят, что его не следует отпускать или выдавать по требованию господина.
Это стало мне известно благодаря одному удивительному случаю, который считаю нужным привести здесь. При моем вторичном отправлении в Московию некий знатный краковский гражданин Михаил Майдль{211}, по прозвищу Вертел, поручил мне, а вернее, почти против моей воли отдал мне на руки одного молодого человека, происходившего из знатной фамилии Бетманов, по имени Эразм. Это был юноша не без образования, но до такой степени преданный пьянству, что иногда напивался до безумия и своими непрестанными попойками однажды вынудил меня приказать, чтобы его связали. И вот, удрученный сознанием своего проступка, он, испросив у меня свои деньги — а мне поручили их его друзья — якобы для неких покупок, однажды ночью бежал из города Москвы, сговорившись с тремя московитами и моим кучером-поляком. Переправившись через реку Оку, они двинулись к Азову. Узнав об этом, государь немедленно разослал во все стороны своих ездовых, которые у него называются гонцами, чтобы вернуть беглеца. Те, встретив караульных, которые расставлены в тех местах за Окой и Доном из-за непрерывных набегов татар, рассказали им, что случилось, и убедили и этих караульных поехать на розыски беглецов.
Навстречу им попался человек, который сказал, что, пользуясь ночной темнотой, ускользнул от пятерых всадников, заставивших его показать им прямой путь на Азов. Так караульные напали на след и ночью заметили костер, который те зажгли. Тихо, наподобие змей, они подползли к лошадям беглецов, которые паслись, бродя вокруг места ночлега, и отогнали их подальше. А когда мой кучер проснулся и хотел привести обратно лошадей, отошедших слишком далеко, преследователи выскочили из травы и, грозя убить, если он издаст хоть малейший звук, связали его. Затем, когда они снова стали отгонять лошадей дальше, а их хотели привести обратно один, другой и третий из беглецов, они все по очереди были таким же способом схвачены из засады, кроме одного Эразма, который, когда на него напали, обнажил саблю и стал защищаться, зовя на помощь Станислава, — это было имя кучера. А когда тот ответил, что схвачен и связан, Эразм бросил саблю и воскликнул: «Раз ты схвачен, то и я не хочу ни быть на свободе, ни оставаться в живых!» И он сдался, хотя они находились всего в двух днях пути от Азова.
Московиты подозревали, что он бежал с моего ведома и по моему приказу. Когда пленники были приведены обратно в Можайск, и я попросил государя, чтобы мне вернули моих людей, изъявив готовность оплатить связанные с их поимкой издержки, он ответил, что нельзя никому выдавать человека, который перешел к московитам для восприятия истинной веры — как сказано выше, они утверждают, будто одни владеют ею. Все же кучера он мне скоро вернул. Когда же он отказался вернуть Эразма, я сказал приставленному ко мне распорядителю, который у них называется приставом, что плохо будут в чужих странах думать и говорить о государе, если он станет отнимать у послов их слуг. А чтобы ни государь, ни я не могли навлечь на себя обвинение, я попросил позволить Эразму предстать пред его советниками в моем присутствии, дабы узнать об его желании лично от него. Когда это с согласия государя было исполнено, я спросил Эразма, из-за веры ли он желает остаться у государя. Он подтвердил это, и я заметил: «Что посеешь, то и пожнешь»{212}.
Впоследствии, когда один литовец из свиты графа Нугарола стал отговаривать Эразма от его намерения, то получил от него в ответ, будто он боялся моей строгости. Тогда литовец предложил ему, не пожелает ли он вернуться, если граф примет его в свою свиту; Эразм согласился. Дело доложили графу, и тот спросил у меня, согласен ли я. Я ответил, что со своей стороны предоставляю ему полную свободу. Ибо я и сам желал устроить дело так, чтобы родственники Эразма не истолковали случившегося иначе, чем это было на самом деле. Великий князь также согласился отпустить Эразма с графом; с тем мы и отправились оттуда.
Впрочем, обыкновенно к московитам убегают редко, и только те, кто не может жить в безопасности в другом месте, или кто, ничего не зная об их обычаях, поверит их посулам и подаркам.
Таков был в наше время Северин Нордвед, адмирал у короля Дании Христиерна. Этот Северин был человеком воинственным, но готовым на всякое дело во имя дьявола; я встречался с ним в Дании и говорил с ним, да и много о нем слышал, но из благоразумия все это опускаю. Когда он узнал, что король своей жестокостью в Хольмии, столице Шведского королевства, на их языке именуемой Стокгольмом, навлек на себя ненависть своих подданных и добровольно удалился из Датского королевства, то занял какое-то укрепление на острове Готланд, который простирается на двенадцать немецких миль, откуда долгое время наводил страх на Балтийское море, не щадя никого и грабя одинаково друзей и врагов. Наконец, когда он уже боялся всех, смотревших на него как на общую напасть, и не находил ни одного места, где бы мог чувствовать себя в безопасности от засад, он взял с собой некоторое число разбойников и убежал к московиту на нескольких кораблях, прибыв в реку Нарву к крепости московита Ивангороду{214}. Отсюда сухим путем он, уже без своих товарищей, был отведен в Москву в тот же год, когда я там находился. Впрочем, и здесь пользы от него не было никакой; по ходатайству цесаря Карла V он был отпущен и, сраженный пулей, погиб у него на службе при осаде итальянского города Флоренции.
Просветясь в 6496 году таинством животворящего крещения, Владимир вместе с митрополитом Львом установил давать со всех своих имуществ десятину{215} для бедных, сирот, немощных, престарелых, чужеземцев, пленных, для погребения бедных, а также для помощи тем, кто имеет многочисленное потомство, но малый достаток, у кого имущество погибло при пожаре и, наконец, для облегчения участи всех несчастных и для церквей бедных монастырей, и всем верующим в помощь и утешение, а главным образом для поддержания мест успокоения живых и мертвых. Владимир же подчинил власти и суду духовному всех архимандритов, священников, дьяконов и весь чин церковный: монахов, монахинь и тех женщин, которые приготовляют просфоры для богослужения и которые у них называются просвирнями, а равным образом и детей священников, врачей, вдов, повивальных бабок и тех, с кем случилось чудо от кого-либо из святых, или кто был отпущен на волю ради спасения чьей-либо души, наконец, отдельных служителей монастырей и больниц и тех, кто шьет одеяние монахам. Таким образом, по поводу всякой вражды и споров между названными выше лицами епископ сам как полноправный судья может произносить приговор и постановление. Если же какое-либо несогласие возникнет между мирянами и этими лицами, то дело решается общим судом.
Просвирни суть женщины уже бесплодные, у которых нет более месячных и которые пекут хлеб для священнослужения, называемый просфорой.
Епископы должны также судить разводы как в среде князей, так и бояр, и всех мирян, которые содержат наложниц. Епископскому суду подлежат и случаи, когда жена не повинуется мужу, когда кто-нибудь уличен в прелюбодеянии или блуде, когда кто женится на кровной родственнице, когда один из супругов умышляет какое-либо зло против другого; они судят также ведовство, чародейство, отравление, прения, возникшие из-за ереси или блуда, или если сын будет слишком жестоко бранить и оскорблять родителей или брат — сестер. Кроме того, им надлежит карать содомитов, святотатцев, грабящих могилы, и тех, кто в целях чародейства отламывает кусочки от образов святых или от распятия, кто приведет в святой храм собаку, птицу или другое какое нечистое животное или станет употреблять их в пищу. Сверх того, они должны определять и устанавливать единицы измерения. Никто не должен удивляться, если в уже рассказанном мной найдет противоречия с этими правилами и преданиями; ведь разные установления в разных местах настолько же изменились от времени, насколько большинство их развращены и искажены из-за жадности судей до денег.
Всякий раз, как государь угощает митрополита обедом, он, в случае отсутствия своих братьев, обычно предлагает ему первое место за столом. А на поминках если он пригласит митрополита и епископов, то в начале обеда сам подает им пищу и питье, а затем назначает своего брата или какое-либо лицо княжеского достоинства, чтобы они заменяли его до конца обеда.
Я добился того, чтобы видеть их обряды, которые имеют место в торжественные дни в храмах. В оба моих посольства я ходил на праздник Успения Марии, то есть 15 августа, в главный храм в крепости{216}, устланный до дверей в алтарь довольно крупными ветками деревьев. Там я видел государя, стоявшего с непокрытой головой, прислонившись к стене, направо от двери, в которую он вошел и которая ведет в его дворец, и опиравшегося на палку — посох, как они ее называют, наверху которого крест или закругление; перед ним некто держал в правой руке его колпак, всунув в него руку и завернув предварительно свой рукав, чтобы освободить руку и пальцы. Советники же государя стояли у столбов храма почти посредине его, на каковое место были приведены и мы. В их храмах нет стульев. Посредине храма на помосте высотой в две ступени стоял архиепископ, которого они называют митрополитом, в торжественном одеянии; на голове у него была круглая митра, украшенная сверху изображениями святых, а снизу — горностаевым мехом; он, так же как и государь, опирался на палку-посох. Их богослужебное одеяние похоже на колокол, а рукава они подворачивают, чтобы освободить руки. Его головной убор не похож на таковые наших епископов. Облачение их роскошное, так же как и у дьяконов, и даже у церковных служек.
Затем, пока другие пели, архиепископ со своими служителями стал молиться. Дьякон подал ему свитки, написанные на пергамене, из которых он сам выбрал нужные; все это время пел хор.
Потом, направившись к алтарю, он повернул, вопреки нашему обычаю, влево и вышел через малую дверь.
После пения и молитвы митрополит, спустившись с помоста, направился по середине храма к алтарю, причем ему приходилось в его длинных одеждах высоко поднимать ноги, шагая по большим веткам. Когда они собрались в алтаре, то через маленькую дверь справа священники, дьякон и митрополит спустились в церковь и, поворачивая влево, посредине церкви снова поднялись в алтарь через большую дверь в центре алтаря. Им предшествовали певчие, священники и дьяконы, один из которых нес на голове блюдо с хлебом, уже готовым для освящения и накрытым платом, а другой — покрытую чашу с вином; и они им поклонялись так, будто уже произошло пресуществление; прочие несли, среди громких возгласов и благоговения стоящего вокруг народа, образа святых Петра, Павла, Николая, одного архангела. При этом некоторые из стоящих кругом восклицали: «Господи, помилуй!» Другие по отеческому обычаю касались лбом земли и плакали. Вообще, народ провожал проносимые вокруг иконы, являя разнообразные знаки благоговения и поклонения. По окончании обхода они вошли в средние двери алтаря, и началось священнослужение, или, как они говорят, высшая служба. Все священнослужение, или месса, обычно совершается у них на собственном народном языке. Кроме того, подходящие к случаю послания и Евангелие, чтобы народу было лучше слышать их, читаются перед народом вне алтаря.
Когда священник уже вкусил свою часть Святых Даров и приступает к раздаче их причащающимся, дьякон с чашей, в которой находятся Святые Дары, становится перед центральными вратами алтаря и возглашает: «Примите тело Христово», а потом отступает к алтарю, который расположен сразу же за преградой.
В первое мое посольство я видел, как в этот самый праздничный день свыше ста человек работали во рву крепости{217}, ибо, как мы скажем ниже, празднуют у них обычно только государи и бояре.
Бесчестным и позорным считается для молодого человека самому свататься за девушку, чтобы ее отдали ему в супружество. Дело отца — обратиться к юноше с предложением жениться на его дочери{218}. Высказывается это обычно в таких словах: «Так как у меня есть дочь, то я хотел бы тебя к себе в зятья». На это юноша отвечает: «Если ты просишь меня в зятья и тебе так угодно, то я пойду к своим родителям и доложу им об этом». Потом, если родители и родственники изъявят согласие, они собираются вместе и обсуждают, что отец хочет дать дочери в приданое. Затем, определив приданое, назначают день свадьбы. В это время жениха настолько удаляют от дома невесты, что если он попросит хоть взглянуть на нее, то родители обычно отвечают ему: «Спроси у других, кто знает, какова она». Во всяком случае, доступ к невесте предоставляется ему не иначе, как если обручение не будет раньше подтверждено величайшими обетами, так что жених, даже если бы и пожелал, не мог бы отказаться от нее, не навлекая на себя тяжкого наказания. В качестве приданого чаще всего даются{219} лошади, платье, оружие, скот, рабы и тому подобное. Приглашенные на свадьбу редко приносят деньги, но все же посылают невесте подношения и дары, каждый из которых жених старательно помечает, от кого он получен и откладывает.
По окончании свадьбы он их вынимает и снова рассматривает по порядку, и те из них, которые ему нравятся и кажутся пригодными для будущего, он посылает на рынок и велит оценщикам оценить каждый из них, а все остальные подарки — каждый порознь — возвращает каждому свой с выражением благодарности. Стоимость того, что он оставил себе, он возмещает в годовой срок согласно оценке деньгами или другой какой вещью одинаковой стоимости. Если же кто-нибудь оценит свой подарок дороже, то жених тотчас же обращается к присяжным оценщикам, и тому приходится подчиниться их оценке. Если жених по прошествии года не возместит стоимости или не вернет полученного подарка, то он обязан возместить двойную стоимость. Наконец, если он преминет представить чей-либо подарок для оценки присяжным, то должен возместить его стоимость по воле и усмотрению подарившего. И такой порядок относительно любого рода подарков соблюдается обычно даже в простонародье.
В брак они вступают таким образом, чтобы не сочетаться с родственником или свойственником четвертой степени. Они считают ересью, если родные братья женятся на родных же сестрах. Равным образом, никто не посмеет взять в жены сестру свояка. Весьма строго они соблюдают также, чтобы браком не соединялись те, между которыми существует духовное родство по крещению. Если же кто-нибудь женится на второй жене и таким образом становится двоебрачным, то это они хоть и допускают, но не считают законным браком. Жениться в третий раз они не позволяют без уважительной причины. Четвертой же жены они никому не разрешают, считая даже, что это не по-христиански. Развод они допускают и дают разводную грамоту; однако тщательно скрывают это, ибо знают, что это вопреки вере и уставам. Немного раньше мы рассказывали, что сам государь развелся с женой Саломеей из-за ее бесплодия и заточил ее в монастырь, а женился на Елене, дочери князя Василия Глинского.
Несколько лет тому назад из Литвы в Московию убежал некий князь Василий Бельский{220}. Так как друзья его молодой супруги, на которой он незадолго перед тем женился, слишком долго удерживали ее у себя, рассчитывая, что он вернется из любви к юной подруге и тоски по ней, то Бельский передал вопрос о своей отсутствующей жене на рассмотрение митрополита. Обсудив дело, митрополит решил: «Раз это вина не твоя, а скорее жены или ее родственников, что тебе нельзя быть с ней вместе, то я делаю для тебя послабление закона и освобождаю тебя от нее». Выслушав это, Бельский вскоре женился на другой, происходившей из рода государей рязанских, от которой прижил и детей, пользующихся ныне, как мы убедились, большим влиянием на государя. Один из них снова вернулся в Литву, а затем явился в Иннсбрук к римскому королю Фердинанду, которому я его представил. Я оказывал ему содействие. Затем он отправился в Венецию, Турцию и еще далее через Татарию к себе в Литву. Он бесчеловечно обращался с бедняками и в конце концов был убит ими.
Прелюбодеянием у них считается только тот случай, когда кто-либо имел общение с чужой женой. Любовь между супругами по большей части умеренна, в особенности у мужей именитых и знатных. Это происходит оттого, что они женятся на девушках, которых раньше никогда не видели, а затем, занятые государевой службой, вынуждены бывают покидать жен и в это время пятнают себя позорными связями на стороне.
Положение женщин весьма плачевно{221}. Московиты не верят в честь женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Они отказывают женщине в целомудрии, если она позволяет смотреть на себя посторонним или иностранцам. Заключенные дома, они только прядут и сучат нитки, не имея совершенно никакого голоса и участия в хозяйстве; все домашние работы считаются делом рабов. Всем, что убито руками женщины, будь то курица или другое какое животное, они гнушаются как нечистым. У тех же, кто победнее, жены исполняют домашние работы и стряпают. Если они хотят зарезать курицу, а мужа или рабов случайно нет дома, то они становятся у дверей, держа курицу или другое животное и нож, и усердно просят прохожих мужчин, чтобы те зарезали животное.
Весьма редко допускают женщин в храмы, еще реже — на беседы с друзьями, и только в том случае, если эти друзья — совершенные старики и свободны от всякого подозрения. Однако в определенные праздничные дни летом они разрешают женам и дочерям сходиться вместе для развлечения на широком лугу. Здесь, усаживаясь на некое колесо, наподобие колеса Фортуны, они едут то вверх, то вниз; или иначе — привязывают веревку, так что она провисает, и, сидя на ней, они после толчка раскачиваются и движутся туда-сюда, или, наконец, они забавляются определенными песнями, хлопая при этом в ладоши; плясок же они совершенно не устраивают.
Есть в Москве один немецкий кузнец, оружейных дел мастер из Халля в долине Инна, по имени Иордан, который женился на русской. Прожив некоторое время с мужем, она как-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами: «Дражайший супруг, почему ты меня не любишь?» Муж ответил: «Да я сильно люблю тебя». «Но у меня нет еще, — говорит жена, — знаков любви». Муж стал расспрашивать, каких знаков ей надобно, на что жена отвечала: «Ты ни разу меня не ударил». «Побои, — ответил муж, — разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении я не отстану». Таким образом немного спустя он весьма крепко побил ее и признавался мне, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги.
Все они называют себя холопами, то есть рабами государя. Те, кто познатнее и побогаче, имеют рабов, чаще всего купленных или взятых в плен. Те же свободные, которых они содержат в услужении, не могут свободно уйти, когда им угодно. Если кто-нибудь уходит против воли господина, то его никто не принимает. Если господин обходится нехорошо с хорошим и умелым слугой, то он начинает пользоваться дурной славой у других и не может после этого достать других слуг.
Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе{222}. Ведь по большей части господа перед смертью отпускают иных своих рабов на волю, но эти последние тотчас отдают себя за деньги в рабство другим господам. Если отец, как это у них в обычае, продаст сына, а этот последний каким бы то ни было образом станет свободным или будет отпущен на волю, то отец по праву отцовской власти может продать его еще и еще раз. После четвертой продажи он не имеет на сына уже никакого права.
Если у нас с московитами заходила речь о литовцах, они обыкновенно с усмешкой говорили: «Когда их король или великий князь приказывает кому-либо из них отправляться с посольством или в какое другое место, то получает в ответ, что-де жена больна или лошадь хрома. А у нас не так, — говорят они смеясь, — если хочешь, чтобы голова была цела, отправляйся по первому приказу».
Карать смертной казнью рабов или других лиц может один только государь или тот, кому он это поручит.
Каждые два или три года государь переписывает детей боярских{223} с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг. Затем, как сказано выше, он определяет каждому способному служить жалованье. Те же, кто может это по своему имущественному достатку, служат без жалованья. Отдых дается им редко, ибо государь ведет войны то с литовцами, то с ливонцами, то со шведами, то с казанскими татарами, или даже если он не ведет никакой войны, то все же ежегодно по обычаю ставит караулы в местностях около Танаиса и Оки числом в двадцать тысяч для обуздания набегов и грабежей со стороны перекопских татар. Кроме того, государь имеет обыкновение вызывать некоторых бояр по очереди из их областей, чтобы они исполняли при нем в Москве всевозможные обязанности. В военное же время они не отправляют ежегодной поочередной службы, а обязаны все, как состоящие на жалованье, так и ожидающие милости государя, идти на войну.
Лошади у них маленькие, холощенные, не подкованы; узда самая легкая, сидят они так низко, что колени их почти сходятся над седлом. Седла маленькие и приспособлены с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара копья или стрелы. К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить ее и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия — лука или сабли, которой они, впрочем, по их собственным словам, пользуются весьма редко, — то они оставляют плетку и она свободно свисает с руки.
Обыкновенное их оружие — лук, стрелы, топор, копье и палка, наподобие римского цеста, которая по-русски называется кистень, а по-польски — бассалык. Это в две пяди деревянная рукоять, к которой прибит крепкий ремень, а на его конце привязан кусок меди, железа или оленьего рога; ремень также длиной почти в полторы пяди{224}. Саблю употребляют те, кто познатнее и побогаче. Продолговатые кривые кинжалы, висящие, как ножи, вместе с другими кинжалами на правом боку, спрятаны в ножнах до такой степени глубоко, что с трудом можно добраться до верхней части рукояти и схватить ее в случае надобности. Тыльная сторона их значительно толще, чем у хлебного ножа.
«Всадники могут поворачиваться во все стороны и стрелять из лука»:
Русский всадник с запасной лошадью
Гравюра из издания «Известий о делах Московитских», Базель, 1556 г.
Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с дырочкой на конце; они привязывают его к одному из пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить, не выпуская повода. Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться ими.
Некоторые из более знатных воинов носят панцирь{225} — латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи; весьма у немногих есть шлем, заостренный кверху наподобие пирамиды.
Некоторые носят шелковое платье, подбитое войлоком, для защиты от всяких ударов: оно может задержать обычную стрелу; употребляют они и копья. Лошади их держат голову низко; они весьма неприхотливы и выносливы.
В сражениях московиты никогда не употребляли пехоты и пушек, ибо все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро, и поэтому ни пехота, ни пушки не могут поспеть за ними.
Но когда перекопский царь поставил на Казанское царство, отторгнутое им от Московии, племянника и на обратном пути раскинул лагерь в тринадцати милях от Москвы, нынешний государь Василий на следующий год расположился лагерем около реки Оки и впервые пустил тогда в дело наряду с конницей пехоту и пушки, — может быть, для того, чтобы похвастать своей силой и смыть позор, испытанный им в предыдущем году во время постыднейшего бегства, когда, как говорят, он несколько дней прятался в стогу сена, или, наконец, чтобы отвратить от своих пределов царя, который, как он предполагал, снова нападет на его владения. Во всяком случае, при нас у него было почти полторы тысячи пехотинцев из литовцев и всякого сброда.
При первом столкновении они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: «Бегите или побежим мы».
Города они редко захватывают штурмом и после сильного натиска; у них более в обычае принуждать людей к сдаче продолжительной осадой, голодом или изменой. Хотя Василий, осадив Смоленск, громил его, подведя пушки, которые отчасти привез с собой из Москвы, а отчасти отлил там во время осады, однако он ничего не добился. Отступая, он велел взорвать пушки, а обломки увезти с собой.
Осаждал он ранее и Казань с большим войском и тоже подведя пушки, которые привез туда вниз по реке, но и в тот раз настолько безуспешно, что в то время, пока зажженная и дотла сгоревшая крепость отстраивалась сызнова, воины Василия не осмелились даже взобраться на голый холм и захватить его.
Теперь у государя есть пушечные литейщики{226}, немцы и итальянцы, которые, кроме пищалей и пушек, льют также железные ядра, какими пользуются и наши государи, но московиты не умеют и не могут пользоваться этими ядрами в бою, так как у них все основано на быстроте.
Я не говорю уже о том, что московиты, по-видимому, не делают различия между разными пушками, или, говоря вернее, между их назначением. Они не знают, когда надо пускать в дело большие орудия, которыми разрушаются стены, или меньшие, которые разрушают вражеский строй и останавливают его натиск. Это случалось часто и в другое время, а особенно тогда, когда, по слухам, татары вот-вот собирались осадить Москву. Тогда наместник приказал под смех немецкого пушкаря спешно поставить под воротами крепости очень большую пушку, хотя ее едва ли можно было бы подкатить туда и в трехдневный срок и к тому же она первым же выстрелом разрушила бы и свод, и стены ворот. Это была старая штуковина вроде мортиры, много лет простоявшая без дела. В нее влезал целый небольшой мешок пороху, а в жерле мог, выпрямившись, сидеть человек, так она была велика и даже еще больше.
Великое несходство и разнообразие существуют между людьми как в других делах, так и в способах боя. Например, московит, как только пускается в бегство, не помышляет уже ни о каком ином спасении, кроме как бегством; настигнутый и пойманный врагом, он и не защищается, и не просит пощады.
Татарин же, сброшенный с лошади, лишившись всякого оружия, даже тяжело раненный, как правило, отбивается руками, ногами, зубами, вообще пока и как может до последнего вздоха.
Турок, видя, что лишился всякой помощи и надежды на спасение, покорно просит пощады, бросив оружие и протягивая победителю сложенные вместе руки, чтобы тот связал их; сдачей в плен он надеется спасти себе жизнь.
Разбивая стан, они выбирают место попросторнее, где более знатные устанавливают палатки, прочие же втыкают в землю прутья в виде дуги и покрывают их епанчами, как называются у них плащи, чтобы прятать туда седла, луки и остальное в этом роде и чтобы самим защититься от дождя. Лошадей они выгоняют пастись, из-за чего их палатки бывают расставлены одна от другой очень далеко; они не укрепляют их ни повозками, ни рвом, ни другой какой преградой, разве что от природы это место окажется укреплено лесом, реками или болотами.
Пожалуй, кое-кому покажется удивительным, что они содержат себя и своих людей на столь скудное жалованье и притом, как я сказал выше, столь долгое время. Поэтому я вкратце расскажу об их бережливости и воздержанности. Тот, у кого есть шесть лошадей, а иногда и больше, пользуется в качестве подъемной или вьючной только одной из них, на которой везет необходимое для жизни. Это прежде всего толченое просо в мешке длиной в две-три пяди, потом восемь-десять фунтов соленой свинины; есть у него в мешке и соль, притом, если он богат, смешанная с перцем{227}. Кроме того, каждый носит с собой сзади на поясе топор, огниво, котелки или медный чан, и если он случайно попадет туда, где не найдется ни плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичи, то разводит огонь, наполняет чан водой, бросает в него полную ложку проса, добавляет соли и варит; довольствуясь такой пищей, живут и господин, и рабы. Впрочем, если господин слишком уж проголодается, то истребляет все это сам, так что рабы имеют, таким образом, иногда отличный случай попоститься целых два или три дня. Если же господин пожелает роскошного пира, то он прибавляет маленький кусочек свинины. Я говорю это не о знати, а о людях среднего достатка. Вожди войска и другие военные начальники время от времени приглашают к себе других, что победнее, и, хорошо пообедав, эти последние воздерживаются потом от пищи иногда два-три дня.
«Татарский воин отбивается до последнего вздоха»:
Знатный татарский воин со слугой
Гравюра из издания «Известий о делах Московитских», Франкфурт-на-Майне, 1576 г.
Если же у них есть плоды, чеснок или лук, то они легко обходятся без всего остального. Готовясь вступить в сражение, они возлагают более надежды на численность, на то, сколь большим войском они нападут на врага, а не на силу воинов и на возможно лучшее построение войска; они удачнее сражаются в дальнем бою на расстоянии полета стрелы, чем в ближнем, а потому стараются обойти врага и напасть на него с тыла.
У них множество трубачей; если они по отеческому обычаю принимаются все вместе дуть в свои трубы и загудят, то звучит это несколько странно и непривычно для нас. Есть у них и другой род музыкального инструмента, который на их языке называется зурной. Когда они прибегают к ней, то играют приблизительно с час без всякой передышки или втягивания воздуха. Обыкновенно они сначала наполняют воздухом щеки, а затем, как говорят, научившись одновременно втягивать воздух носом, издают трубой непрерывный звук.
«Одежда застегивается серебряными или позолоченными пуговицами, к которым добавляется жемчуг»:
Герберштейн в русском парадном наряде
Гравюра А. Хиршфогеля, 1547 г.
Одежда их и телесное убранство у всех одинаковы; кафтаны они носят длинные, без складок, с очень узкими рукавами, почти на венгерский лад; при этом христиане носят узелки, которыми застегивается грудь, на правой стороне, а татары, одежда которых очень похожа, — на левой. Сапоги они носят красные и очень короткие, так что они не доходят до колен, а подошвы у них подбиты железными гвоздиками на носке и на пятке; подошва чуть выступает вверх и тоже подбита, чем они пользуются вместо шпор.
Рубашки почти у всех разукрашены у шеи по высокому вороту разными цветами; застегивают их либо ожерельем, либо серебряными или медными позолоченными пуговицами, к которым для украшения добавляют и жемчуг.
Они подпоясываются отнюдь не по животу, а по бедрам и даже опускают пояс до паха, чтобы живот выдавался больше. Тогда мне это казалось нелепым. Теперь этот обычай переняли итальянцы, испанцы и даже немцы, которые и без того известны своей тучностью.
Юноши, равно как и подростки, сходятся обычно по праздничным дням в городе на всем известном просторном месте, так что видеть и слышать их там может множество народу. Они созываются свистом, который служит условным знаком. Услышав свист, они немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой; начинается он на кулаках, но вскоре они бьют без разбору и с великой яростью и ногами по лицу, шее, груди, животу и паху, и вообще всевозможными способами одни поражают других, добиваясь победы, так что зачастую их уносят оттуда бездыханными. Всякий, кто побьет больше народу, дольше других остается на месте сражения и храбрее выносит удары, получает в сравнении с прочими особую похвалу и считается славным победителем. Этот род состязаний установлен для того, чтобы юноши привыкали переносить побои и терпеть какие угодно удары.
Они строго применяют меры правосудия против разбойников. Поймав их, они первым делом разбивают им пятки, потом оставляют их на два-три дня в покое, чтобы пятки распухли, а затем разбитые и распухшие пятки велят терзать снова. Чтобы заставить преступников сознаться в грабеже и указать сообщников злодеяний, они не применяют никакого иного рода пыток. Если призванный к допросу окажется достойным казни, то его вешают. Другие казни применяются ими к преступникам редко, разве что они совершили что-нибудь слишком ужасное. Я видел повешенных, у которых ступни отвалились или были отъедены волками, видел также, как волки терзали трупы — так низко их вешают.
Воровство редко карается смертью, даже за убийство казнят редко, если только оно не совершено с целью разбоя. Если же кто поймает вора с поличным и убьет его, то остается безнаказанным, но только при том условии, что он доставит убитого к начальству и изложит дело, как оно было. Даже скотоложцы и те не подвергаются смертной казни.
Немногие из начальников имеют власть приговаривать к смертной казни. Из подданных никто не смеет пытать кого-либо. Большинство злодеев отвозится в Москву или другие главные города. Карают же виновных по большей части в зимнее время, ибо в летнее этому мешают дела военные.
Если виновный будет осужден на один рубль, то пусть заплатит судье два алтына, а нотариусу восемь денег. Если же стороны примирятся прежде, чем придут на место поединка, то пусть заплатят судье и писарю так же, как если бы суд был произведен. Если же явятся на место поединка, назначить которое входит только в компетенцию окольника и недельщика, и там вдруг примирятся, то пусть платят судье, как указано выше, окольнику — пятьдесят денег, недельщику также пятьдесят денег и два алтына, писарю — четыре алтына и одну деньгу. Если же они выйдут на поединок и один будет побежден, то виновный платит судье, сколько с него потребуют, окольнику — полтину и доспех побежденного, писарю — пятьдесят денег, недельщику — полтину и четыре алтына. Если же поединок происходит из-за поджога, убийства друга, грабежа или кражи, то, если обвинитель победит, пусть получит с виновного то, что просил, окольнику же должно дать полтину и доспех побежденного, писарю — пятьдесят денег, недельщику — полтину, вязчему (а вязчий — это тот, кто сводит обе стороны на предписанных условиях на поединок) — четыре алтына; и все, что останется у побежденного, должно быть продано и отдано судьям{229}; телесному же наказанию его нужно подвергнуть согласно характеру преступления.
Убийцы своих господ, предавшие крепость, святотатцы, похищающие людей с целью продать их в рабство, равно как и те, кто тайно относит имущество в чужой дом и говорит, что оно у них украдено, так называемые подметчики, кроме того, поджигатели и заведомые злодеи подлежат смертной казни.
Того, кто впервые уличен в краже, если только его обвиняют не в святотатстве или в похищении людей с целью продать их в рабство, следует карать не смертью, а всенародным наказанием, то есть его надлежит бить палками, и судья должен взыскать с него денежную пеню.
Если же он вторично будет уличен в воровстве и у него не окажется, чем заплатить обвинителю и судье, то он должен быть наказан смертью.
Если, впрочем, у пойманного вора не будет, чем уплатить обвинителю, то его надлежит бить палками и выдать обвинителю.
Если кто-либо будет обвинен в воровстве, а какой-нибудь честный человек клятвенно подтвердит, что он и раньше бывал уличен в воровстве либо в сговоре с кем бы то ни было относительно свершившегося воровства, то такого человека следует казнить смертью без суда; с имуществом же его поступить, как выше.
Если какой-либо человек низкого звания или предосудительной жизни будет заподозрен в воровстве, то его надлежит призвать к допросу. Если же его не удастся уличить в воровстве, то, по представлении им поручителей, следует отпустить его до дальнейшего разбирательства.
За написание постановления или произнесение приговора при иске в один рубль судье следует заплатить две деньги, секретарю, у которого печать, — один алтын, писарю — три деньги.
Те начальники, которые не имеют власти выносить решение или приговор после расследования, должны осудить одну из сторон на несколько рублей, а затем послать решение действительным судьям. Если же те найдут это решение правильным и согласным со справедливостью, то с каждого рубля следует заплатить судье по одному алтыну, а секретарю — четыре деньги.
Всякий, кто пожелает обвинить другого в воровстве, грабеже или убийстве, отправляется в Москву и просит позвать такого-то на суд. Ему дается недельщик, который назначает срок обвиняемому и привозит его в Москву. Далее, представленный на суд обвиняемый по большей части отрицает возводимое на него обвинение. Если истец приводит свидетелей, то спрашивают обе стороны, согласны ли они положиться на их слова. На это обыкновенно отвечают: «Пусть свидетели будут выслушаны по справедливости и обычаю». Если они свидетельствуют против обвиняемого, то обвиняемый не медлит воспротивиться и возразить против свидетельства и самих свидетелей, говоря: «Требую назначить мне присягу, вручаю себя правосудию Божию и требую поля и поединка». И им по отечественному обычаю назначается поединок.
Оба могут выставить вместо себя на поединок какое угодно другое лицо, так же как оба могут запастись каким угодно оружием, кроме пищали и лука. Обыкновенно на них бывают продолговатые латы, иногда двойные, кольчуга, наручи, шлем, копье, топор и какое-то железо в руке, наподобие кинжала, но заостренное с обоих концов; держа его в руке, они орудуют им так ловко, что при любом столкновении оно не мешает и не выпадает из рук. Но по большей части его употребляют в пешем бою.
Бой начинают прежде всего копьем, а потом пускают в ход другое оружие. Много лет в поединках с иноземцами: немцами, поляками, литовцами — московиты чаще всего терпели поражения. А совсем недавно один юный литовец примерно шестнадцати лет от роду вступил в бой с неким московитом, который вышел победителем более чем в двадцати поединках, и убил его. Государь пришел от этого в негодование и велел тотчас позвать к себе победителя, чтобы взглянуть на него. При виде его он плюнул на землю и приказал, чтобы впредь ни одному иноземцу не определяли поединка с его подданными. Множеством разнообразного оружия московиты скорее обременяют себя, чем вооружаются, иноземцы же вступают в бой, полагаясь более на ловкость, чем на оружие. Они прежде всего остерегаются вступать в рукопашный бой, зная, что московиты очень сильны руками и вообще телесно, и обычно побеждают их, утомив под конец только своим искусством и ловкостью.
Юному литовцу заранее в определенных местах припрятали камни{230}; поначалу он делал вид, что отступает перед батыром — так они называют славных мужей, сам же двигался к камням, подхватывая которые один за другим и швыряя в московита, он и победил.
У каждой из сторон есть много друзей и сторонников, зрителей на поле боя, но у них нет никакого оружия, кроме кольев, которые иногда и пускаются в ход. Ибо если окажется, что одному из бьющихся нанесена какая-нибудь обида, то защитить его сбегаются его сторонники, а затем и сторонники его противника, и таким образом между обеими сторонами, к удовольствию зрителей, завязывается бой: они таскают друг друга за волосы, бьются кулаками, палками и обожженными кольями.
Свидетельство одного знатного мужа имеет больше силы, чем свидетельство многих людей низкого звания. Поверенные допускаются крайне редко, каждый сам излагает свое дело. Хотя государь очень строг, тем не менее всякое правосудие продажно, причем почти открыто. Я слышал, как некий советник, начальствовавший над судами, был уличен в том, что он в одном деле взял дары и с той, и с другой стороны и решил в пользу того, кто дал больше. Этого поступка он не отрицал и перед государем, объяснив, что тот, в чью пользу он решил, человек богатый, с высоким положением, а потому более достоин доверия, чем другой, бедный и презренный. В конце концов государь хотя и отменил приговор, но только посмеялся и отпустил советника, не наказав его. Возможно, причиной столь сильного корыстолюбия и бесчестности является сама бедность, и государь, зная, что его подданные угнетены ею, закрывает глаза на их проступки и бесчестье как на не подлежащие наказанию. У бедняков нет доступа к государю, а только к его советникам, да и то с большим трудом.
Окольник представляет собой претора или судью, назначенного государем; кроме того, этим именем называется главный советник, всегда пребывающий при государе. Недельщик — общая должность для тех, кто вызывает людей в суд, ловит злодеев и отводит их в тюрьмы; недельщики тоже принадлежат к числу знати, то есть бояр.
Крестьяне шесть дней в неделю работают на своего господина{231}, а седьмой день предоставляется им для собственного хозяйства. У них есть несколько собственных, назначенных им господами, полей и лугов, которыми они и живут; все остальное принадлежит господам. Кроме того, положение их весьма плачевно еще и потому, что их имущество предоставлено хищению знатных лиц и воинов, которые в знак презрения называют их «крестьянами» или «черными людишками». Поэтому в каждом доме их по двое: один работает на себя, другой — на господина.
Как бы ни был беден боярин, то есть знатный человек, он все же считает для себя позором и бесчестьем работать собственными руками. Но он не считал позором поднимать с земли{232} и поедать корки и шелуху плодов, в особенности яблок, груш и дынь, чеснока и лука, брошенные нами или нашими слугами. Насколько они воздержанны в пище, настолько же неумеренно предаются пьянству повсюду, где только представится случай. Почти все они не скоро поддаются гневу и горды в бедности, тяжелым спутником которой является рабство. Одежду они носят длинную, шапки белые, заостренные, из войлока, из которого, как мы знаем, изготовляют себе верхнюю одежду варвары, и когда они выходят из мастерской — жесткие. Сени домов достаточно просторны и высоки, а двери жилищ низки, так что всякий входящий в своей высокой шапке должен согнуться и наклониться. Зато пороги высоки, поэтому приходится задирать ноги в узком длинном платье. Я было объяснил им{233}, что этот обычай происходит оттого, чтобы они не отвыкали все время кланяться и сидеть на лошади с поджатыми ногами. Но, как оказалось, это имеет целью всего лишь сохранить тепло в комнатах.
Поденщикам, которые живут трудом и нанимаются на работу, они платят в день по полторы деньги, то есть по пять с половиной венских пфеннигов, ремесленник получает две, но они не будут работать усердно, если их хорошенько не побить. Я слышал однажды, как слуги жаловались, что господа не побили их как следует. Они считают, что не нравятся своим господам и что те гневаются на них, если не бьют.
В каждом жилом доме на почетном месте у них находятся образа святых, нарисованные или литые. Когда один из них приходит к другому, то, войдя в дом, он тотчас обнажает голову и оглядывается кругом, ища, где образ. Увидев его, он трижды осеняет себя крестным знамением и, наклоняя голову, говорит: «Господи, помилуй». Затем он приветствует хозяина такими словами: «Дай Бог здоровья». Потом они протягивают друг другу руки, целуются и кланяются, причем один все время смотрит на другого, чтобы видеть, кто из них ниже поклонился и согнулся, ибо никто не хочет уступить другому в вежливости, и так они склоняют голову по очереди три или четыре раза, как бы состязаясь друг с другом в проявлении взаимного почтения. После этого они садятся, а по окончании своего дела гость выходит прямо на середину комнаты и, обратив лицо к образу, снова трижды осеняет себя крестным знамением и повторяет, наклоняя голову, прежние слова. Наконец, обменявшись с хозяином приветствиями в прежних выражениях, гость уходит. Если это человек, имеющий определенную власть, то хозяин провожает его до лестницы; если же это человек еще более знатный, то и еще дальше, принимая в расчет и учитывая достоинство каждого.
Они соблюдают странные обряды. Именно, ни одному лицу более молодому или более низкого звания нельзя въезжать в ворота дома какого-нибудь более пожилого или более знатного лица, но надо спешиться.
Для людей бедных и незнакомых труден доступ даже к низшей знати, которые, несмотря на такое имя{234}, показываются в народ очень редко, чтобы сохранить тем больше значительности и уважения к себе. Также ни один знатный человек из тех, кто побогаче, не пойдет пешком даже до четвертого или пятого дома, если за ним не следует лошадь. Однако в зимнее время, когда они не могут безопасно ездить по льду{235} на неподкованных лошадях, или если отправляются ко двору государя или в храм Божий, то обычно оставляют лошадей дома. За ними повсюду носят их плащ и посох, а когда они идут пешком, то несут в руках некие трости, что, впрочем, прилично не всякому, а только более молодым либо невысокого звания.
Господа, находясь дома, обыкновенно сидят, и редко, или никогда, не занимаются чем-нибудь, прохаживаясь. Они сильно удивлялись, когда видели, как мы расхаживаем в наших гостиницах и на прогулке часто занимаемся делами.
Государь имеет ездовых во всех частях своей державы, в разных местах и с надлежащим количеством лошадей, так чтобы, когда куда-нибудь посылается царский гонец, у него без промедления наготове была лошадь. При этом гонцу предоставляется право выбрать лошадь, какую пожелает. Когда во время своего первого посольства я спешно ехал из Великого Новгорода в Москву, то почтовый служитель, который на их языке называется ямщиком, доставлял мне ранним утром когда тридцать, а когда и сорок или пятьдесят лошадей, хотя мне было нужно не более двенадцати. Поэтому каждый из нас выбирал такого коня{236}, который казался ему подходящим. Потом, когда эти лошади уставали и мы подъезжали к другой гостинице, которые у них называются ямами, то немедленно меняли лошадей, оставляя прежние седло и уздечку. Каждый едущий по приказу государя может ехать сколь угодно быстро, а если лошадь падет и не сможет выдержать, то можно совершенно безнаказанно взять другую лошадь из первого попавшегося дома или у всякого случайного встречного, за исключением только гонца государева. А лошадь, выбившуюся из сил и оставленную на дороге, как правило, отыскивает ямщик. Он же обычно и возвращает хозяину лошадь, которая была у него взята, причем платит ему из расчета стоимости пути; по большей части за двадцать-двадцать пять верст — обычное расстояние между ямами отсчитывают по шести денег.
На таких почтовых лошадях мой слуга проехал за семьдесят два часа из Новгорода, где остались мои лошади, в Москву, которые расположены друг от друга на расстоянии шестисот верст, то есть ста двадцати немецких миль. И это тем более удивительно, что лошади их очень малы и уход за ними гораздо более небрежен, чем у нас, а труды они выносят весьма тяжелые. Как только прибываешь на почтовую станцию, специально приставленные для того слуги снимают с коня седло и уздечку и выгоняют его на луг или на снег в зависимости от времени года. Потом они свистят, после чего лошади перекатываются два или три раза через спину, а затем их отводят на конюшню, не давая им никакой еды до тех пор, пока они не остынут настолько, будто только что вышли из конюшни. Тогда им дают немного сена и гонят к воде, после чего они получают корм, а именно сено — столько, сколько смогут съесть. Как правило, корм засыпают лишь один раз в сутки, к ночи, но столько, что кони могут есть его день и ночь. Поят же их дважды в день.
Серебряные деньги у них бывают четырех родов: московские, новгородские, тверские и псковские. Московская монета не круглая, а продолговатая, как бы овальная, называется она деньгой и имеет различные изображения. У одних на одной стороне роза, у позднейших — изображение человека, сидящего на коне; на другой стороне у обеих — надпись, некоторые из них бывают угловатыми, изображения на них неодинаковые. У старинных на одной стороне роза, а на другой — изображение всадника на коне; у других — на обеих сторонах надпись. А деньга — это их серебряный пфенниг. Сто таких денег составляют один венгерский золотой. А хотя обычно венгерский золотой то дороже, то дешевле этой цены, алтын — шесть денег, гривна — двадцать, полтина — сто, рубль — двести. Новгородские и рижские рубли содержат больше денег. Ныне чеканятся новые монеты по полденьги, отмеченные буквами с той и другой стороны, и четыреста таких стоят рубль.
Тверские с обеих сторон имеют надпись и по стоимости равняются московским.
Новгородская деньга на одной стороне имеет изображение государя, сидящего на троне, а напротив него — склонившегося человека; с другой стороны — надпись; по стоимости она вдвое превосходит московскую деньгу. Новгородская гривна стоит четырнадцать, а рубль — двести двадцать две деньги.
Псковская с одной стороны имеет бычью голову в венце, а с другой — надпись. Кроме того, у них есть медная монета, которая называется пул; шестьдесят пулов по стоимости равны московской деньге.
Золотых у них нет, и они сами их не чеканят, а пользуются обыкновенно венгерскими, иногда также рейнскими. Стоимость их они часто меняют; в особенности если иностранец хочет купить что-нибудь на золото, они тотчас занижают его стоимость. Если же он, собираясь куда-либо отправиться, нуждается в золоте, то тогда они стоимость его снова увеличивают.
Они пользуются и соседними рижскими рублями, каждый из которых стоит два московских. Московская монета из чистого и хорошего серебра, хотя ныне и ее подделывают; однако я не слыхал, чтобы за это преступление наказывали{237}. Почти все московские золотых дел мастера чеканят монету, и если кто приносит чистые серебряные слитки и хочет получить монету, то они взвешивают деньги и серебро и выплачивают потом тем же весом; условленная плата, которую надо дать сверх равного веса золотых дел мастеру, невелика; они и в остальном дешево продают свой труд. Некоторые писали, что в этой стране серебро в изобилии встречается крайне редко и что, сверх того, государь запрещает вывозить его.
В этой стране, в самом деле, вовсе нет серебра{238}, кроме того, которое, как сказано, ввозится туда, ибо в ней нет горного дела. Нельзя сказать, чтобы государь запрещал вывозить серебро; он, скорее, остерегается делать это, и поэтому, желая удержать в стране серебро и золото, велит своим подданным обмениваться товарами, то есть давать и принимать одно, как, например, меха, которые у них в изобилии, или что-нибудь в этом роде вместо другого.
По их собственным словам, едва ли прошло сто лет с тех пор, как они начали употреблять серебряную монету, в особенности собственной чеканки. Вначале, когда серебро стали ввозить в страну, из него отливались продолговатые серебряные слитки без изображения и надписи стоимостью в один рубль; сейчас их уже не встретишь. Чеканилась также монета в княжестве Галицком, но очень мало, и она исчезла, так как не имела постоянной стоимости. До монеты они употребляли мордки и ушки белок{239} и других животных, шкурки которых ввозятся к нам, и на них, словно за деньги, покупали все необходимое для жизни.
Монеты в Польше. Чеканка гроша почти как у австрийского крейцера. Два их крейцера составляют один грош, 30 грошей — один таможенный гульден. За один гульден немецкой чеканки они дают 28 грошей. За один венгерский золотой гульден — обычно 45, а потом и 48 грошей. За одну марку они платят 48 грошей. Четверть марки они называют квартой — 12 грошей. Копой они называют 60 грошей. Три шиллинга равны одному грошу мелкой монеты.
Литва. Здесь лучше, и за венгерский гульден дают только 40 грошей. Рублем они называют сто грошей, копой — 60 и так далее. Одна марка венского веса составляет 23 краковских лота. Один венский фунт составляет полтора краковских, за вычетом двух лотов.
Способ счета у них таков, что они считают и делят все предметы по сорока и девяносту, так же как мы по сотням. При счете они последовательно повторяют и умножают таким образом дважды сорок, трижды сорок, четырежды сорок; или дважды, трижды, четырежды девяносто. Десять тысяч они называют одним словом — «тьма», двадцать тысяч — «две тьмы», тридцать тысяч — «три тьмы».
«Не всякому купцу открыт свободный доступ в Москву»:
Карта Московии, 1546
Всякий, кто привезет в Москву какие бы то ни было товары{240}, должен немедленно объявить их и обозначить у сборщиков пошлин или таможенных начальников. Те в назначенный час осматривают товары и оценивают их{241}; после оценки никто не смеет ни продать, ни купить их, пока о них не будет доложено государю. Если государь пожелает что-нибудь купить, то купцу до тех пор не дозволяется ни показывать товары, ни предлагать их кому-либо. Поэтому купцы задерживаются иногда слишком долго.
К тому же не всякому купцу, кроме литовцев, поляков или подданных их державы, открыт свободный доступ в Москву. А именно, шведам, датчанам, ливонцам и немцам из приморских городов позволено заниматься торговлей только в Новгороде, где круглый год находятся их факторы{242}, а туркам и татарам — в городе по имени Хлопигород{243}, куда во время ярмарок собирается различный люд из самых отдаленных мест: немцы, московиты, отдаленнейшие народы Швеции и Ледяного моря, дикие лапландцы и прочий сброд.
Когда же в Москву отправляются послы из Литвы или других соседних стран, то все купцы отовсюду принимаются под их защиту и покровительство и могут беспрепятственно и беспошлинно ехать в Москву; так у них вошло в обычай. Равным образом и когда московиты отправляют куда-либо послов, то с ними едут и купцы, так что с посольством двигается иногда восемьсот, тысяча, а то и тысяча двести лошадей.
Большую часть товаров составляют серебряные слитки, сукна, шелк, шелковые и золотые ткани, жемчуг, драгоценные камни и золотые нитки. Иногда в подходящее время ввозятся и различные дешевые вещи, которые приносят немало прибыли. Часто также случается, что всех охватывает желание иметь ту или иную вещь, и тот, кто первым привез ее, выручает гораздо больше положенного. Затем, если несколько купцов привезут большое количество одних и тех же товаров, то иногда следствием этого является такая дешевая на них цена, что тот, кто успел продать свои товары возможно дороже, снова покупает их по упавшей цене и с большой выгодой для себя привозит обратно на родину. Из товаров в Германию вывозят отсюда меха и воск, в Литву и Турцию — кожи, меха, как невыделанные, так и тонкой выделки, и длинные белые зубы животных, называемых у них моржами и живущих в Северном море; из них турки чаще всего искусно изготовляют рукояти кинжалов, а наши земляки считают эти зубы за рыбьи и так их и называют. В Татарию вывозятся седла, уздечки, одежда, кожи; оружие и железо вывозятся только тайком или с особого позволения начальников. Однако в другие места, расположенные к северу и востоку, они вывозят и суконные и льняные одежды, ножи, топоры, иглы, зеркала, кошельки и другое тому подобное.
Здесь в Хлопигороде серебро или деньги в малой цене; еще в меньшей — золото. Богатые же купцы из Московии или Германии выменивают там соболей, горностаев и тому подобное на шляпы, ложки, нитки и другие названные выше товары, поскольку монеты, имеющие хождение у них на родине, там неупотребительны.
Торгуют они с великим лукавством и коварно, не скупясь на слова, как о том писали некоторые. Мало того, желая купить вещь, они оценивают ее с целью обмануть продавца менее, чем в половину ее стоимости, и держат купцов в колебании и нерешительности не только по одному или по два месяца, но обыкновенно доводят некоторых до крайней степени отчаяния. Но тот, кто, зная их обычай, не обращает внимания на коварные речи, которыми они сбивают цену вещи и тянут время, и не замечает их, тот продает свои товары без всякого убытка.
Я торговал однажды четырнадцать соболей, за которых с меня запросили тысячу восемьсот венгерских золотых, тогда как я давал шестьсот. Купец дал мне даже уехать, полагая, что все-таки переупрямит меня. Я уже с дороги, из Можайска, послал в Москву шестьсот золотых, и он уступил мне соболей; и за семь шкурок я уплатил также триста дукатов с небольшим.
Один краковский гражданин привез двести центе-нариев меди, которую хотел купить государь; он держал купца так долго, что тому, наконец, это надоело и, уплатив пошлину, он повез медь обратно на родину. Как только он отъехал на несколько миль от города, его догнали некие нарочные, задержали его имущество и наложили на него запрет под тем предлогом, будто он не заплатил пошлины. Купец вернулся в Москву и стал жаловаться перед государевыми советниками на нанесенную ему обиду. Те, выслушав дело, тотчас предложили свое добровольное посредничество и обещали уладить дело, если он будет просить милости. Хитрый купец, зная, что для государя будет позором, если такие товары будут увезены обратно из его державы, так как там-де не нашлось никого, кто бы мог сторговать такие дорогие товары и заплатить за них, не стал просить милости, а требовал, чтобы ему было оказано правосудие. Наконец, когда они увидели, что он до такой степени упорен, что не отступает от своего намерения и не желает уступать их коварству и обману, они купили медь от имени государя и, заплатив надлежащую цену, отпустили этого человека.
Иностранцам любую вещь они продают дороже, и за то, что при других обстоятельствах можно купить за дукат, запрашивают пять, восемь, десять, иногда двадцать дукатов. Впрочем, и сами они в свою очередь иногда покупают у иностранцев за десять или пятнадцать флоринов редкую вещь, которая на самом деле вряд ли стоит один или два.
Далее, если при заключении сделки ты как-нибудь обмолвишься или что-либо неосторожно пообещаешь, то они все запоминают в точности и настаивают на исполнении, сами же вовсе не исполняют того, что обещали в свою очередь. А как только они начинают клясться и божиться, знай, что тут сейчас же кроется коварство, ибо клянутся они с намерением провести и обмануть{244}. Я попросил одного государева советника помочь мне при покупке некоторых мехов, чтобы я мог избегнуть обмана. Насколько легко он пообещал мне свое содействие, настолько долее держал меня в неизвестности. Он хотел навязать мне собственные меха. Сверх того, к нему собирались другие купцы, обещая ему награду, если он продаст мне их товары за хорошую цену, ибо у купцов есть такой обычай, что при покупке и продаже они предлагают свое посредничество и обещают той и другой стороне свое верное содействие, получив от каждой из них особые подарки.
Недалеко от крепости есть большой обнесенный стенами дом, называемый двором господ купцов, в котором купцы живут и хранят свои товары. Там продают перец, шафран, шелковые ткани и другие товары такого рода гораздо дешевле, чем в Германии. Это обстоятельство следует приписать обмену товарами. Именно коль скоро московиты очень дорого оценивают меха, приобретенные ими в другом месте за дешевую плату, то иностранцы в свой черед, может быть, по их примеру противопоставляют им свои товары, купленные также дешево, и запрашивают за них дороже. Из-за этого те и другие, произведя равный обмен товарами, могут продавать вещи, в особенности полученные за меха, за умеренную цену и без убытка.
В мехах существуют большие различия. У соболей признаком зрелости служит чернота, длина и густота шерсти. Стоимость их возрастает и оттого, если они пойманы в надлежащее время года, что верно и относительно других мехов. По сю сторону Устюга и Двины они попадаются весьма редко, а около Печоры гораздо чаще и притом гораздо лучшие.
Куньи меха привозятся из различных стран: хорошие из Северской области, еще лучшие из Швейцарии, самые же лучшие из Швеции, но в первой местности их гораздо больше. Встречаются они также в Литве и Польше.
Я слышал, что некогда в Московии водились собольи меха, из которых одни продавались по тридцать, другие по двадцать золотых. Но таких мехов я так нигде и не увидел.
Шкурки горностаев привозятся также из многих местностей, причем вывернутые, однако большинство покупателей вводится этими шкурками в обман. Они имеют кое-какие признаки возле головы и хвоста, по которым можно распознать, в надлежащую ли пору пойманы животные. Ибо как только их поймают, с них снимают шкуру, а мех выворачивается, чтобы волос не вытерся и не стал хуже. Если какое-либо животное поймано не в свое время и мех его лишен надлежащего природного цвета, то они вырывают из головы и хвоста волосинки, служащие, как сказано, признаком, чтобы нельзя было узнать, что зверек пойман не в положенное время, и таким образом обманывают покупателей. Одна шкурка продается примерно за три или четыре деньги. У тех, что побольше, нет той белизны, которая обыкновенно в чистом виде проявляется в маленьких.
Лисьи меха, в особенности черные, из которых по большей части делаются шапки, ценятся очень дорого, они продаются за десять, а иногда и за пятнадцать золотых. Беличьи шкурки доставляются тоже из разных мест, наиболее широкие из Сибири, а те, что благороднее всех прочих, — из Чувашии, недалеко от Казани, а кроме того, из Перми, Вятки, Устюга и Вологды, откуда они привозятся всегда связанные пучками по десяти штук. В каждом пучке две самые лучшие называются личными, три, несколько похуже, именуются красными, четыре — подкрасными, одна, последняя, называется молочной, она самая дешевая из всех. Каждую из них можно купить за одну или две деньги. Лучшие и отборные из них купцы с большой для себя выгодой вывозят в Германию и другие страны.
Рысьи меха стоят дешево, а волчьи, с тех пор как они вошли в цену в Германии и в Московии, очень дорого. Кроме того, мех со спины волка имеет гораздо меньшую ценность, чем у нас.
Бобровые меха считаются у них в большой цене; у всех опушка платья одинаково сделана из этого меха, потому что у него природный черный цвет.
Меха домашних котов носят женщины. Есть некоторое животное, которое на их языке называется песцом; его мех они употребляют в дороге и в путешествиях, так как он очень хорошо согревает тело.
Налог и пошлина со всех товаров, как ввозимых, так и вывозимых, идут в казну. Со всякой вещи стоимостью в один рубль платится семь денег, за исключением воска, пошлина с которого взыскивается не только по оценке, но и по весу. С каждой меры веса, которую они называют пудом{245}, платится четыре деньги.
О путях купцов, которыми они пользуются при ввозе и вывозе товаров, а также при разъездах по различным областям Московии, я подробно расскажу ниже в хорографии Московии.
Ссужать деньги под проценты у них в обычае, хотя они и говорят, что это большой грех, никто почти от него не воздерживается. Но процент прямо-таки невыносим, именно с пяти всегда один, то есть со ста двадцать. Церкви, как сказано выше, кажется, поступают более мягко, именно они берут, как говорят, десять со ста.