Московские гастроли

Глава 17

Вечером 10 декабря, когда закончив своё вечернее выступление, я уже направился к выходу, меня остановил высокий мужчина, одетый в неброскую, но добротную гражданскую одежду. Представившись жандармским офицером, он попросил меня о конфиденциальной беседе. Признаюсь, давно желал и ожидал нечто эдакое, но был удивлён таким простым подходом. Уж больно подобное не укладывалось у меня в голове. Представление о работе спецслужб у меня было несколько иное.

Дальше – больше, когда мы уединились за столиком в ближайшем трактире, Цимлянский Евгений Александрович, так представился мой новый знакомец, удивил меня ещё больше. Сразу взяв быка за рога, он выложил все свои расклады на стол. То, что меня ведут ещё с Томска, то, что сведущим людям многое известно про мои нынешние контакты и планы на будущее. Про последние, Цимлянский высказался коротко, но ёмко: «дела и стремления для блага России». Добавив, что раз наши (имея в виду себя и своё ведомство) цели совпадают – давайте работать вместе. Этим, поразил меня до глубины души. Такая откровенность, из уст жандарма была для меня за гранью возможного. Если это такой хитрый подход, то он достиг своих целей. Я согласился. Позже, узнал, что Евгений тщательно расспрашивал Валета, после чего пришёл к выводу, что со мной лучше играть в открытую.

Безусловно, он являлся потенциальным светилом в области психологии. Где-то тонко намекнув, где-то вовремя недоговорив, он дал понять, что, несмотря на службу в таком солидном учреждение, в душе не является ярым сторонником самодержавного правления. Будущее страны видится им более демократичным, хотя бы как конституционная монархия в Великобритании. Сам он женат, имеет сынишку пяти лет, но в браке не очень счастлив. Родом из потомственных казаков, служил на КВЖД, в жандармы пошёл из-за высокого денежного содержания. Казалось бы, зачем так открываться незнакомому человеку, да ещё на первой встрече? Но, эти и им подобные мелочи, вроде бы вскользь промелькнувшие в нашем разговоре, заставили меня проникнуться к Цимлянскому подсознательной симпатией. К концу беседы, он воспринимался мной почти приятелем, которому можно было довериться в трудных обстоятельствах. Если это был просто профессиональный подход к вербовке агента – снимаю шляпу перед Профессионалом. Впрочем, подобные мысли, я отбросил как несущественные – у меня были свои интересы в нашем сотрудничестве. Знал то я многое, вот только как объяснить свою осведомлённость? Плюс, обратить её себе на пользу? Здесь, следовало всё хорошо обдумать.

Из прочитанных книг в будущем, я знал, что через два дня начальник московского охранного отделения фон Котен, в момент задержания опасного революционного рецидивиста получит неприятное ранение. Решил использовать это обстоятельство, чтобы войдя к нему в доверие, наладить с ним взаимовыгодные отношения. Нет, пытаться предотвратить инцидент в мои планы не входило. Пусть пока История идёт своим чередом. Но, вот засветиться и дать пару полезных безобидных советов – почему бы и нет? Цимлянскому сказал, что имею сведения, где скрываются боевики из эсеров-максималистов и анархистов, которые недавно убили игумена Свято-Екатерининской пустыни Мартирия. Тринадцатого сентября 1908 года он был застрелен во время попытки ограбления монастыря. Убийцы не нашли в его келье ничего ценного. Попав впросак, они скрылись, бросив свои паспорта в монастырской гостинице. Таких отморозков было не жалко. Мы договорились встретиться, в условленный день, чтобы вместе выехать на задержание. Подобные условия, я оговорил тем, что мне необходимо уточнить их место пребывания. Будто бы знаю преступников в лицо, и моё присутствие поможет провести операцию без нежелательных эксцессов.

13 декабря 1908 года подполковник фон Котен распорядился провести обыски в Мытищинском и Лосиноостровском дачных районов Подмосковья. Под расклад попала и дача некого Егора Власова.

Когда полицейский наряд во главе с жандармским офицером проник в находящуюся на втором этаже квартиру подозреваемого, жильца Власова слесаря Сидоркина, то из-за печки их встретили револьверные выстрелы. Чуть погодя, навстречу вошедшим с браунингом в руке выбежал сам Сидоркин. Получив лёгкое ранение, он замешкался – и его удалось обезоружить. Однако, первый стрелявший, воспользовавшись неразберихой, через коридор пробежал в чулан, откуда пробрался на чердак и забаррикадировался. При этом полицейские попали в ловушку, террорист контролировал пространство, отделяющее их от входа в квартиру. В этом момент, выстрелы привлекли случайно проезжающего мимо жандармского корнета Макри. Недолго думая, захватив для подмоги стражника, он храбро полез на чердак. Результат был неутешительным: Макри получил ранение в щёку, а стражник в живот. Оба скатились с лестницы, и полицейские смогли оттащить их в сторону. К сожалению, стражник вскоре скончался на месте.

К этому времени под руководством фон Котена и его помощника подполковника Пастрюлина прибыло подкрепление из Москвы. С ними был и мой новоявленный приятель ротмистр Цимлянский с вашим покорным слугой, то есть мной на подхвате. Именно мы дали наводку фон Котену на эту подозрительную дачу, чему он собственно не очень удивился, видно имел дополнительные сведения из других источников.

Прибыв на место, фон Котен распорядился прорубить потолок первого этажа, вызволив тем самым жандармский наряд из западни. Раненого корнета отправили в больницу. Тем временем, террорист сдаваться не собирался, продолжая упорно отстреливаться. Здесь, я немного опередил события, предложив через Цимлянского вызвать пожарных и выкурить боевика из укрытия, залив его ледяной водой. Идея была встречена доброжелательно. Ещё бы – ведь чуть позже наш фон приказал бы то же самое. Тем не менее, история пошла по намеченному пути. Фон Котен, ждать не хотел. Попытавшись проникнуть на чердак с другой стороны, он получил пулю в плечо, его помощник был ранен в грудь, а один из полицейских в локоть. Раненых отправили в Екатерининскую больницу. Руководство операцией перешло в руки Цимлянского. Прибыли пожарные и залили водой весь чердак. Мороз стоял нехилый, мокрый полуодетый террорист находился на чердаке уже пятнадцать часов, на все предложения сдаться отвечая: «Анархисты не сдаются!». Наконец, ротмистр отдал приказ вести огонь на поражение. Сначала боевик был несколько раз ранен, а затем убит пулей в голову. По другой версии, застрелился. Преступник оказался известным анархистом Лаврентием Ремизовым (Розановым), бывшим послушником, давно находящимся в розыске за убийства полицейских. Именно он, вместе с эсерами-максималистами Сидоркиным и Харламовым, убили иеромонаха Мартирия. Что интересно, по оперативным данным было установлено, что троица имела непонятные тесные контакты с будущим известным поэтом Владимиром Маяковским.

Забегая вперёд отмечу, что фон Котен за это дело был награждён орденом Святого Станислава второй степени. 9 января 1909 года по распоряжению министра внутренних дел Столыпина ему было выдано единовременное пособие на лечение в размере 1000 рублей. Шесть недель он провёл в постели, залечивая рану. В феврале Столыпин назначил ему новое пособие на сумму 1500 рублей, чтобы полковник продолжил лечение за границей. За рубеж глава московской охранки выехал по фиктивному паспорту, ибо поездка была ещё и прикрытием, чтобы встретиться с агентом Мойшей Рипсом, эсером, сбежавшим с каторги, незадолго до этого успешно завербованным полковником.

Вот с этого Мойши – и началось моё успешное сотрудничество с фон Котеном. При личной встрече, ещё в Москве, я предупредил его о «двойных стандартах» этого моего «брата по партии». Посоветовав, не встречаться с ним безоружным. Не знаю как на самом деле, воспринял совет полковник, но в Париже на встречу с Рипсом, он взял с собой револьвер. Это позволило ему не только избежать очередных ранений ("У меня оказалась одна огнестрельная рана головы (пуля скользнула по черепу), 10–12 рассеченных (Рипс бил его рукояткой пистолета по голове) ран и, кроме того, лопнула барабанная перепонка левого уха", - докладывал фон Котен в Департамент полиции), но и разбирательств с французский Фемидой. То есть открытого суда и газетных воплей о наглости русских жандармов, орудующих во Франции, как у себя дома. Это в будущем помогло ему в Петербурге, когда идеалист Джунковский уволил многих жандармских офицеров, обвинив их в нечистоплотности в делах и превышении служебных полномочий. Тогда он принудил полковника к отставке, припомнив ему провал во Франции и грязные слухи из французских газет. В общем, позже фон Котен, был мне очень благодарен за предупреждение, и мы с ним долго и плодотворно сотрудничали. Кстати, Цимлянский представил меня, как глубоко законспирированного сотрудника, внедрённого в партию социалистов-революционеров. Чему полковник совершенно не удивился, в охранке такое было в порядке вещей.

Что же касается Ривса, фон Котен не был на него в обиде. Тот предупреждал его о своём нежелании встречаться в Париже с российским резидентом. По мнению бывшего террориста в заграничной агентуре «протекало». Что оказалось правдой. На Ривса донесли Савинкову, поэтому чтобы реабилитироваться (тем самым спасая себе жизнь) ему пришлось пойти на попытку убийства.

Этот жандармский офицер был важен для меня по многим причинам. В первую очередь импонировал личной храбростью и высокими профессиональными качествами. В Москве он участвовал в усилении работы службы наружного наблюдения. Лично разработал методику обучения филёров, давшую хорошие результаты. Сам экзаменовал кандидатов. Не скупясь на поощрение за хорошую работу. Отличился на профессиональном поприще и в Петербурге. После отставки во время войны служил в военной разведке и контрразведке, проводил секретные операции в Германии и Австро-Венгрии. Заслужил в конце жизни генеральские лампасы, которые не понравились «жителям нового мира». Убит в 1917 пьяными матросами в Гельсингфорсе (Финляндия).

Надеюсь, в этом витке истории, жизнь этого достойного человека сложится по-другому.

Задумался, как удержать полковника в Москве. В следующем году его перевели в Петербург. Связано это было с беспрецедентным побегом заключённых из Новинской женской тюрьмы в Москве в ночь, на первое июля 1909 года. Всего сбежало тринадцать заключённых, в том числе две женщины, участвовавшие в покушение на Столыпина.

Ха! Здесь опять отметился юный шестнадцатилетний Маяковский. Его мать и сёстры сшили заключённым коричневые гимназические платья для побега, просмолили простыни, по которым они должны были спуститься со второго этажа как по канатам. Володя даже постоял на стрёме, наблюдая со стороны за ходом побега. Естественно, саму организацию взяли на себя мои соратники – члены партии социалистов-революционеров. Не всё прошло гладко – двух бежавших и Маяковского арестовали в ближайшее время. Остальные благополучно устроились за границей.

Фон Котена в это время вроде в Москве не было, но вал начальственных репрессий коснулся и его. Пусть с неким повышением, но полковника перевели на другое место службы.

Тут я немного задумался, как этого не допустить. По сути, не очень реально. Сдавать бежавших женщин было «не по понятиям», совесть не позволит. Решил, пусть идёт, как идёт.

Что касается Маяковского, то с ним всё сложилось благополучно. Проведя в тюрьме шесть месяцев, за недостатком улик, он вышел на свободу. Поначалу, в заключение вёл себя вызывающе: отказывался выполнять требования надзирателей, грубил следователю, часовых иначе как холуями не называл. За что загремел в печально известную Бутырку, проведя остаток срока в одиночной камере.

"Володя вышел из тюрьмы в холодный день в одной тужурке Строгановского училища, - вспоминала его сестра Людмила Маяковская. - Пальто его было заложено. Мы просили Володю дождаться утра, чтобы достать где-нибудь денег и выкупить пальто. Но Володя, конечно, не мог отказать себе в страстном желании видеть друзей. Он ушел на всю ночь. Наутро мы достали двадцать пять рублей и из них двадцать истратили на пальто, три на галоши, а на два рубля Володя отпраздновал свой выход из тюрьмы".

В тюрьме он малость поумнел, решив продолжить своё образование. Прочитанное в журнале «Вехи» высказывание А.С. Изгоева , только подкрепило его уверенность.

"Если революционер увлечется своей гражданской профессией или специальностью, всецело отдастся ей - его ждут самые жестокие сарказмы со стороны товарищей, как настоящих революционеров, так и фразерствующих бездельников. Но приобрести серьезное влияние среди населения, получить в современной жизни большой удельный вес можно, только обладая солидными, действительно специальными знаниями. Без этих занятий, кормясь только популярными брошюрами, долго играть роль в жизни невозможно".

Думы о будущем приводят Маяковского к мысли об искусстве. "Я зашел к тогда еще товарищу по партии - Медведеву. "Хочу делать социалистическое искусство". Сережа долго смеялся: кишка тонка.

«Думаю все-таки, что он недооценил мои кишки. Я прервал партийную работу. Я сел учиться».

Думал Володя в верном направлении.

С Цимлянским же мы стали встречаться часто, и я почерпнул от него много интересных сведений. Например, то, что многие жандармы, особенно из тех, кто поступил на службу до событий 1905-07 годов, когда был высокий конкурс – и не набирали людей с улицы, чтобы восполнить численный состав (большая убыль в виде убитых в годы первой революции) - были большие знатоки марксизма, владея теорией не хуже своих противников. Более того, у них сложился своеобразный «стокгольмский синдром», когда они искренне негодовали об склонности некоторых революционеров к «оппортунизму», и отходу от генеральной линии партии. Характеризуя Луначарского, в рапортах умилительно добавляли «обладает симпатичной внешностью». Нравился некоторым работникам департамента и Ульянов: «наружностью производит приятное впечатление».

От ротмистра получал я и другие сведения. Именно с его слов мне удалось представить картину деятельности различных политических партий, которая сложилась в Москве на настоящий момент.

С эсерами понятно – разброд и шатание У анархистов -аналогично. Социал-демократы чувствовали себя лишь немного лучше. Из трёх партийных центров, существовавших в городе, на плаву держался только один. Методом наружного наблюдения и провокаций, охранке удалось вырвать из рабочей среды самых видных членов большевистской партии. Из революционного движения массово выходят лица из интеллигентских семей. Суровые события декабрьского восстания, последовавшие за этим правительственные репрессии - оттолкнули интеллигенцию от революции. Что в свою очередь, способствовало у рабочих появлению неприязни к этой «прослойки» между классами. Партийным активистом пришлось перестраивать методы и формы работы. Тем не менее, первичные организации существовали и даже понемногу увеличивали свою сеть. В этом году было известно о таких на ста двадцати московских предприятий. Одним из новых методов стало участие в работе легальных общественных организаций: «Общества трезвости», «фабрично-заводских врачей», «кооперативном».

Московские большевики продолжали бороться с меньшевиками. Яростно разоблачали «ликвидаторов», «отзовистов» и «махаевщину».

В общем, полезной информации я получил много, будем разбираться.

Полезная информация для всех любителей истории:

К офицерам, от прапорщика до капитана включительно, обращались со словами «ваше благородие», к подполковникам и полковникам - «ваше высокоблагородие», к генерал-майорам и генерал-лейтенантам - «ваше превосходительство», к полным генералам (от инфантерии, артиллерии, кавалерии, инженерных войск) - «ваше высокопревосходительство».