Москва-36

Глава 3

Москва, пл. Дзержинского, приёмная нач. спецотдела,

27 сентября 1936 года, 3:15 утра.

Резкий металлический звук клавиш печатной машинки "Ремингтон" неприятно бил по ушам, многократно отражаясь от стен и потолка приёмной. Попытка занести её в кабинет не удалась, костлявый остов машинки оказался намертво прикрученным к массивной дубовой столешнице приставного секретарского стола.

"Блин…. опять опечатка. Ничего, исправлю карандашом, сил моих больше нет… перепечатывать не буду".

Третий час бьюсь над "Соображениями о структуре и задачах спецотдела на современном этапе…". На этапе чего- пока ещё не придумал. После позавчерашнего утреннего заседания понёсся в мединститут поделиться "радостью" с подругой, которая выйдя с разрешения лектора сквозь строй зашушукавшихся студенток-медичек из аудитории, бросила на меня короткий полный тревоги взгляд.

— Что с Пашей?

— Не знаю… ничего. — Растерянно протянул я.

— А зачем тогда срывать меня с лекции? — Зашипела Оля. Не отвечая, беру её под руку и тащу к лестнице и дальше наверх на пустую сейчас от курильщиков площадку. Известие о моём назначении и.о. начальника спецотдела произвело на неё сильное впечатление, в глазах на миг возникло мечтательное выражение.

"Да-а… как бы она на моём месте развернулась".

Но быстро справившись с чувствами, Оля, синхронно с накручиванием локона на палец, начинает выдавать ценные указания.

— Первое, — её шепоток прямо мне в ухо вызывает у меня мурашки не даёт сосредоточиться. — собери дешифровщиков, это сейчас самое важное. Выясни есть ли среди них криптологи. Что знают о современной шифровальной аппаратуре Германии, Англии и САСШ. Прежде всего Германии. От этого будешь плясать в своих планах.

— Сообщения "Энигмы" будем разгадывать? — демонстрирую свою осведомлённость.

— "Энигмы" тоже, — терпеливо поясняет Оля. — но это- скорее тактический уровень. Оперативная и стратегическая информация шифруется "Лоренцом". Вот это и есть настоящая цель, "рыба-пила".

Снизу раздались едва слышные шаги и показалась любопытная девичья головка.

— Позвоню тебе домой после шести. — Оля чмокает меня в щёку и быстро бежит по лестнице вниз, на ходу поправляя белый халат и фиксируя сузившиеся глаза на помешавшей нам студентке.

Седовласый шестидесятилетний мужчина, которого здесь скорее бы назвали глубоким стариком, тот самый "жандармский ротмистр" из отделения дешифровки, оказался на редкость осведомлённым и проницательным человеком.

Начал я с короткого выступления перед сотрудниками отделения, которое происходило в помещении языковых курсов "Berlitz" в двух шагах от управления, о том, что наступили новые времена. Новые времена требуют новых знаний, новых людей. Заслуженные же люди теперь смогут, наконец, отдохнуть, получив хорошую пенсию (оживление в зале). Но для того чтобы смена поколений произошла гладко, некоторым самым знающим сотрудникам необходимо ещё немного поработать.

После этих слов и поднялся "жандарм" и по его знаку ещё двое таких же как он старичков с военной выправкой. Язев остался оформлять справки и отбирать подписки у будущих пенсионеров, а наша четвёрка переместилась в соседнее помещение, где смогла обстоятельно переговорить. Без наводящих вопросов, дополняя друг друга, "старички" рассказали о неутешительном положении с дешифровкой германских радиограмм. О некоторых данных и своих предположениях, что те стали использовать шифровальную роторную машину, коммерческие образцы которой свободно продавались в Германии до середины двадцатых годов, так что с начала тридцатых дешифровка их сообщений стала невозможной.

"Что ж, ключевое слово "Энигма" ими было произнесено, значит можно начинать составлять план работ по этой теме, точнее оформить на бумаге то, что Оля изложила устно".

— О, а кто это у нас тут стучит? — Дверь приёмной за моей спиной с шумом открывается.

Быстро оборачиваюсь, на пороге весело ржут над своей незатейлевой шуткой трое: справа- майор госбезопасности с редкими рыжими волосами на большой блестящей голове и узкими покатыми плечами, слева- комкор пограничной охраны Михаил Фриновский высокий и грузный со шрамом на правой щеке, который на недавнем совещании центрального аппарата был представлен как заместитель наркома и посерёдке- нарком внутренних дел Николай Ежов. Отчётливо пахнуло алкоголем. Влёт, конечно, не определить "выпимши" они или "выпивши", но скорее "датые", чем "поддатые". Ежов ужом просачивается в приёмную, опускает маленькую ладошку левой руки мне на плечо, сиди мол, а в правую берёт верхний лист из небольшой стопки отпечатанных и лежащих рядом с машинкой.

— Я, понимашь, думал ты тут с машинисткой работаешь, — сально подмигивает главный пограничник, проходит вперёд и тяжело опускается на скрипнувший под его весом стул. — или со сво…

— Язык попридержи, — со злинкой совершенно трезвым голосом прикрикнул на осёкшегося Фриновского Ежов (и мне).- а что интересные у тебя "соображения". Не надо Агранову, пиши на меня.

"Как же он быстро читает… помнится у нас в управлении в Ленинграде ходили слухи, что Ежов за три месяца изучил личные дела всех сотрудников, вообще всех, а это около трёх тысяч человек. И это не считая текущих документов расследования. Понятно теперь почему его двигали наверх по аппаратной части, ценный работник".

— Шапиро, что у меня сегодня с утра? — Немного обмякший майор, прислонившийся к дверному косяку, вздрагивает от резкого голоса наркома.

— С восьми утра и весь день совещание с руководящим составом НКВД.

— Тогда завтра в восемь жду тебя, товарищ Чаганов, у себя. Всё! — Прикрикнул он на пытавшегося возражать начальника секретариата. — Так по домам.

Все трое по очереди жмут мне, сидящему, руку и покидают приёмную.

"Ну и что это было? Хотели застукать с машинисткой? Да нет, вряд ли. Скорее застукать за "стуком" и морально надавить, чтобы не чувствовал себя в безопасности".

Официально они мне, конечно, ничего сделать не могут, понимая кто стоит за моей спиной, а практически- всё что угодно. Не на Олю ли, кстати, "пограничник" намекал, когда его прервал Ежов? Может быть, но, в любом случае, даже со мной Ежов в конфронтацию сейчас идти не хочет, будет пытаться завтра прощупать чем я дышу? Или, всё-таки, успели выбить из Ягоды перед расстрелом информацию, что не был я никаким сексотом в Смольном, и тогда завтра меня ждёт шантаж?

После неожиданного назначения меня и.о. начальника спецотдела, Агранов в беседе один на один сообщил, что Ягода расстрелян вместе с заговорщиками, но из высших соображений решено сообщить об этом позднее, чтобы не связывать этот факт с "делом военных". Начальникам отделов следует всячески пресекать любые расспросы о Ягоде, а в частных беседах говорить, что тот арестован по делу о хищении бриллиантов из алмазного фонда. Выглядел Агранов тогда уверенно, прощаясь поощрительно похлопывал меня по плечу в области локтя, но, как выяснилось только что, дела его не блестящи. И дело даже не в совете Ежова адресовать "Соображения" ему, а не своему первому заместителю, а в том, что нарком не приглашает Агранова выпить с собой в конце дня. Фриновского, другого своего заместителя пригласил, а его- нет. Что-то вроде аппаратной "чёрной метки", понимашь…

Москва, пл. Дзержинского, кабинет Чаганова,

1 окября 1936 года, 8:15 утра.

— Алексей Сергеевич, Курчатов на линии. — Низкий грудной голос моей новой секретарши, присланной Шапиро из Секретариата НКВД, определённо мешает работать.

— Соединяй. — Немного торможу с ответом.

— Товарищ Чаганов? — Слышится в трубке радостный голос физика. — Это Курчатов, здравствуйте. Вы меня помните?

— Здравствуйте, Игорь Васильевич, — перехватываю инициативу в разговоре. — конечно помню, встречались год назад в Физтехе на запуске РВМ. Вы в Москве?

— Да, звоню из телефона-автомата у Октябрьского вокзала. — Радость в голосе учёного меняется на тревогу. — Нам нужна ваша помощь. Дело касается академика Иоффе.

"Странно, что с ним такое случилось? Ежов двадцать четыре часа в сутки занят чисткой НКВД".

— Давайте поступим так, — не очень вежливо перебиваю его. — у меня через полчаса в институте минерального сырья встреча с Ершовой (замдиректор ВИМСа). Стойте у стоянки такси, я подъеду к вам через пятнадцать минут. По дороге в ВИМС поговорим. Согласны?

— Отлично, — снова веселеет Курчатов. — мне она тоже нужна.

— Ждите. — Опускаю трубку на рычаг, встаю и, захватив шинель, выхожу в приёмную.

— Катенька, машину на Малую Лубянку.

— Уже… — Горделиво вздёргивает носик моя белокурая помощница, выпрямляясь и отводя плечи назад.

"Неужели читает мысли и предугадывает желания"?

Вместо благодарности на секунду задерживаю взгляд на её ладной фигурке.

"Надо будет ещё, как советовал Фриновский, проверить её умение работать на машинке".

Пытаясь сократить путь, спускаюсь по боковой лестнице во двор и мимо внутренней тюрьмы к Малой Лубянке, перекрытой шлагбаумами с площади Дзержинского и Фуркасова переулка. Из остановившейся у заднего входа тюрьмы чёрной эмки в сопровождении двух охранников вышел высокий человек усами и бородкой похожий на "железного Феликса" в шинели со споротыми знаками различия, взглянул наверх на низкое облачное небо и, заложив руки за спину, вошёл в открытую настежь обитую железом двухстворчатую дверь.

"Где-то я его видел".

Услужливая память мигом выдала ответ: Филипп Медведь- бывший начальник УНКВД по Ленинградской области. Чаганов видел того на Октябрьской демонстрации, стоящего возле Кирова и что-то весело говорящего, показывая на их студенческую колонну. Оля, собиравшая слухи в управлении, рассказывала, что Медведя после покушения понизили в звании и послали в районный центр где-то в Средней Азии руководить милицией. Значит, начинает собирать компромат и на меня в том числе.

"Нет, не будет у нас с Ежовым никакого мира. Ежов не Ягода, покоя не ищет, и он не остановится, а будет воевать до последнего человека вокруг себя. Хитер, однако, ведь я третьего дня поверил ему, когда он расхваливал мой план создания центра дешифровки, предлагал работать дружно, сообща. А сам…, уверен, что он ещё и Новака из Нью Йорка выдернет, всяко лыко теперь пойдёт в строку"…

Костя, водитель моей эмки, машет с улицы и возвращает меня на минуту к действительности. Прыгаю на переднее сидение и снова проваливаюсь в болото плохих предчувствий.

"А может быть хватит ныть? Если продолжать держаться за свою версию- потеря памяти, подтверждённую, кстати, докторами, то Ежову не в чем будет меня обвинить. У Новака тоже с фактами негусто. Оля? Допустим самое худшее- установят, что она бывшая уголовница, по чужим документам устроившаяся в моё отделение. Хорошо- халатность налицо и что, Сталин, особенно после раскрытия мною "военно-фашистского" заговора, обратит на это внимание? Никаких шансов. Скорее всего, в случае с Медведем сыграла свою роль злопамятность Ежова, возражавшего против слишком мягкого наказания руководства УНКВД по Ленинградской области по результатам расследования покушения на Кирова. Хочет вычистить кадры Ягоды из органов".

Сворачиваем налево на Мясницкую и машина увеличивает скорость. Из-за туч показывается солнышко, заглянувшее вглубь кабины и заигравшее на никелированных ручках и кожаной обивке сидений. Чутко уловив смену настроений начальника, Константин, крепкий парень лет двадцати тоже веселеет.

— Товарищ Чаганов, — водитель бросает быстрый взгляды на меня, продолжая контролировать дорогу, на которой хватало непуганых пешеходов. — а вот скажите, сумеют ли республиканцы удержать Мадрид?

"Хм, хороший вопрос… гражданина, а не квалифицированного потребителя: подумал сначала, что просить будет что-нибудь для себя".

— Должны…, если, конечно, итальянские и немецкие войска не вмешаются.

— А мы? — После длинной паузы продолжает водитель. — Неужели не поможем испанским коммунистам?

— Положим, коммунисты в республиканском правительстве в меньшинстве, но если оно официально попросит о помощи, то, думаю, мы в помощи не откажем.

"Вот она, та мысль, что крутилась в голове, но всё время ускользала! Надо направить в Испанию группы радиоразведки: пора начинать собирать архив радиограмм потенциальных противников (немцев, итальянцев, испанцев), а может быть уже даже и расшифровывать какие-то. РВМ-1, конечно, в этом деле не помощник: быстродействие слишком мало, да и архитектура для дешифрации сообщений не подходящая. Тут нужна высокая скорость, по крайней мере, сто тысяч операций в секунду (операции простые и короткие, типа сравнение двух операндов, инкремент и так далее), с десяток процессоров, работающих в параллель и большая память, позволяющая хранить всё сообщение и небольшую программу обработки. Вот сейчас всё встало на свои места: нужна многоядерная ЭВМ с уменьшенным набором инструкций и памятью в пару килобайт, работающую на той же частоте, что и процессоры. Хе-хе, феррит-диодная логика, однако… ни транзисторная, ни ламповая- не пляшет, по разным, впрочем, причинам".

Костя вопросительно смотрит на меня. Не заметил как приехали: машина стоит на стоянке такси у Октябрьского вокзала, её обступили суетящиеся пассажиры.

Открываю дверь машины и машу рукой обрадовавшемуся Курчатову, оттёртому толпой в сторону.

Увидев форму ГБ впередистоящие делают шаг назад. Выхожу из передней двери и открываю заднюю, пропуская ленинградского гостя вперёд.

— Костя, в Старомонетный, дом 31. — Поворачиваюсь к Курчатову. — Что случилось, Игорь Васильевич?

— Не знаю даже с чего начать, товарищ Чаганов…. вы слышали о том, что случилось на мартовской сессии Академии наук? — Он с облегчение вытягивает свои длинные ноги вперёд и испытыюще смотрит мне в лицо.

"Что могло случиться? Переругались из-за денег, должностей и квартир"?

В течение следующих десяти минут Курчатов сжато и доходчиво обрисовал ситуацию. На сессии руководство академии решило устроить показательную выволочку академику Иоффе за "недостатки в работе по оказанию помощи промышленности". Ему припомнили провал с "тонкослойной изоляцией", обвинили в низком уровне теоретической работы в небрежности при проведении экспериментов. В авангарде обвинений шли давние недоброжелатели руководители Государственного Оптического Института академики Дмитрий Рождественский и Сергей Вавилов. Но самое неприятное было в том, что к ним присоединились ученики Иоффе: Ландау и Лейпунский, отправленные им на вольные хлеба поднимать Харьковский физтех. Особенно отличился Ландау, сообщивший собравшимся, что "Иоффе насаждает в советской физике хвастовство и самодовольство".

"Прямо подшивай в дело, в обвинительную его часть"…

— Но вы недумайте, товарищ Чаганов, — горячится Курчатов. — это не так. Никакого хвастовства, никакого самодовольства. На деньги, вырученные с продаж РВМ, а это полмиллиона рублей, Абрам Фёдорович содержит две лаборатории ядерной физики.

— Как? — Удивляюсь я. — Академия Наук, что же, совсем денег не даёт?

— Сейчас нет, — кивает он. — так как президиум тормозит переход нашего института на финансирование академии.

— Ну и чего они добиваются?

— Я думаю, что Вавилов хочет перевести всю атомную науку к себе в Москву в ФИАН (Физический Институт Академии Наук)…

"Рейдерский захват? Самый натуральный…. ну разве что без радербанивания собственности".

Навстречу нам из-за поворота вылетает ГАЗ-А, обрызгав лобовое стекло водой из лужи. Костя резко тормозит, отклоняясь влево беззвучно шевелит губами, затем осторожно поворачивает в переулок, из которого вывернул лихач и останавливается у трёхэтажного каменного здания, напротив церкви и кладбища…

"А с другой стороны посмотреть, в Ленинграде развивать ядерные исследования несколько опрометчиво: по сути ведь это- приграничный город. Хорошо бы, конечно, на Урале, но сейчас не тот этап, пока нужно пробивать тему в правительстве, а значит быть поближе к нему- в Москве. Тут главное- кто возглавит проект: понятно, что не сам Вавилов, он- не специалист… хорошо бы Курчатова провести".

— Костя, сейчас возвращайся в гараж, — отпускаю водителя. — а в пять часов жди меня у проходной СКБ на Большой Татарской.

"Отсюда до лаборатории меньше километра. Надо больше ходить, а то всё кабинэт, кабинэт"…

Вчера вечером в лаборатории техники закончили монтаж обновлённой установки "Айфона" с простой системой кодирования: релейная схема меняет псевдо-случайный ключ каждые тридцать секунд. Стойкость шифрования не ахти (на порядок выше, чем у инверторов спектра), но на реле с их невысоким быстродействием большего достигнуть трудно. Главное же преимущество "Айфона-2", — вся система легко влазит в наш стандартный прицеп и ещё остаётся место для мощной радиостанции. Вот только для работы на радиоканале надо будет значительно поднимать криптостойкость сообщений и чтобы вписаться в заданный габарит, придётся уходить от реле и ламп в блоке шифратора.

"Какая имеется альтернатива"?

Во-первых, это- феррит-диодные блоки. Отработать технологию производства сплавного полупроводникого диода на пол-ампера прямого тока, сто вольт обратного напряжения и с максимальной частотой переключений один мегагерц за год вполне возможно: на германии точно, на кремнии, пожалуй, года за два. Правда для добычи германия нужно специальное производство, так что отпустим тоже два года. Этого времени достаточно и для того чтобы получить образцы тороидальных ферритовых сердечников. Это уже конец 38-го начало 39-го года. Построить полупроводниковый завод быстро не удастся- всё технологическое и измерительное оборудование придётся разрабатывать самим, купить будет негде. Плюс ещё десятки вспомогательных производств для получения сверхчистых кислот, щелочей и разных материалов. Всё-таки, думаю при большой поддержке правительства к началу войны можно успеть получить первые серийные образцы феррит-диодных логических элементов.

Во-вторых, это- транзисторы. С ними многократно труднее: чистота исходных материалов требуется выше, точность поддержания температурных режимов и так далее. Здесь к началу войны можно и не успеть.

— Прошу вас, проходите товарищи. — Шепчет симпатичная секретарша глазами полными ужаса смотрит на меня пока мы с Курчатовым снимаем верхнюю одежду и вешаем её на рогатую вешалку.

— Здравствуйте, Зинаида Васильевна. — Мой спутник опережает меня и первым заходит в просторный кабинет замдиректора ВИМСа.

— Здраствуйте, Игорь Ва… — Ершова переводит взгляд на меня и бледнеет.

"Да что с ними такое"?

— Товарищ Ершова, я- Чаганов, — делаю максимально добродушное выражение на лице. — звонил вам по поводу вопроса о разработке германия…

Замдиректора, красивая молодая женщина лет тридцати в строгом чёрном приталенном жакете и белой блузке, обессиленно падает в кресло.

— Я звонил вам вчера… — запинаюсь я и вопросительно смотрю на Курчатова, но тот понимает не больше моего.

— Зина, с тобой всё в порядке?

— Да-да… — Ершова берёт себя в руки. — всё хорошо. Вы по какому вопросу?

"Ну если это называется нормально"…

Тоном психотерапевта на приёме душевнобольного начинаю от печки: о том, что её сотрудник профессор Зильберминц недавно передал моему СКБ раствор двуокиси германия. Что я заинтересован в скорейшем получении большего количества данного элемента и хочу обсудить вопрос о заключении договора на поставку.

— Вы ведь можете заключать хозрасчётные договора?

Кивает в ответ и быстро выходит в приёмную. Мы с Курчатовым обмениваемся недоумёнными взглядами. Буквально через минуту Ершова возвращается поправляя причёску и облегчённо выдыхая.

"О… уже прогресс".

Хватается за телефон и вызывает Зильберминца. Тот, узнав кто я, начинает с энтузиазмом расписывать Ершовой потрясающую технологию извлечения германия из надсмольных вод отходов металлургического производства, которую передала ему моя сотрудница (Оля) в прошлом году. Разговор, наконец, принимает общий дружеский характер. Курчатов оказывается в теме, несколько лет в Физтехе занимался полупроводниками. Переходим к обсуждению объёмов, сроков и цен. Профессор оценивает максимальный объём добычи германия на Юзовском (завод имени Сталина) заводе в двести килограмм в год, с выходом на этот уровень через два года.

"Что ж и то хлеб, хотя бы не надо создавать довольно сложные пылеуловители, как в случае с добычей германия из золы и шлака медно-цинковых производств. А тут всё кустарно: чан, дубовая стружка и мутная жидкость. Лучше всего, конечно, найти германит, но где его искать у нас в стране не сможет сказать никто, а мои знания ограничены статьёй из химической энциклопедии 1961 года".

— Маша, главного бухгалтера срочно. — Голос Ершовой приобретает уверенность и властность.

Буквально за пару часов мы согласовали все детали и подписанный замдиректором и скреплённый печатью института экземпляр договора был запечатан в конверт для отправки в хозуправления НКВД. Последнее слово опять вызвало приступ уныния у Ершовой.

— Зинаида Васильевна, у вас всё в порядке? — Спрашиваю её на выходе из кабинета, когда мы втроём собрались пообедать в местной столовой.

— У меня мужа два дня назад отстранили от службы, — голос замдиректора не дрогнул. — вчера отменили мою командировку во Францию, а сегодня подумала когда увидела вас, что его арестовали и пришли уже за мной.

"А кто у нас муж"?

— Андрей Филиппов, — читает мои мысли Ершова. — прокурор Москвы и московской области. Бывший…

"Понятно…. Ежов и компания начали убирать тех, кто может ограничить им свободу действий. Хотя почему я так решил? Что у талантливой учёной не может быть мужа троцкиста? Или прокурор Москвы не может быть заговорщиком"?

— Я сейчас позвонила домой, — продолжает она разочарованно. — муж получил назначение на Урал помощником районного прокурора.

— Советую вам немедленно развестись с мужем. — Ершова от неожиданности останавливается на пороге просторной столовой.

— Да как вы можете такое предлагать, — задыхается она от возмущения. — а как же дочка?

— Поверьте, Зинаида Васильевна, мой совет не настолько плох как вам кажется. Заходите, пожалуйста. — Занимаем столик у окна просторной столовой в отдалении от других. — Сейчас вашему мужу больше поможет не ваша поддержка, а уверенность, что его возможное наказание не повлияет на судьбу жены и ребёнка.

— Неужели это возможно? — хором спрашивают мои собеседники.

— По закону- да, это возможно. Конечно, это зависит от статьи обвинения, но повторяю это возможно. Спросите у мужа, он лучше знает. К тому же, если вы будете разведены у недобросовестного следователя не будет возможности шантажировать его семьёй.

— Но мужа не арестовали, — почти выкрикивает Ершова. — лишь понизили в должности. На её голос повернулось несколько голов.

— Ну так и я не предлагаю вам бросать его, — понижаю я голос. — или вашему мужу прекращать любить вас и дочь, это просто формальный шаг предосторожности. Подавальшица приносит большой поднос и начинает выставлять на стол тарелки с нашим обедом. Возникшая пауза в разговоре помогает Ершовой обдумать ситуацию.

— Хорошо, я передам ему ваши слова… — она машинально помешивает ложкой дымящийся борщ.

— Только не при свидетелях и не в комнате с телефоном. — С жадностью отправляю в рот выловленный в тарелке кусочек мяса.

Мои сотрапезники удивленно поднимают глаза.

— И вообще, Зинаида Васильевна, — игнорирую их невербальный вопрос. — вы- руководитель института. На вас смотрят люди, причём не только сочувствуствующие вам. Не забывайте демонстрировать свою власть и уверенность в светлом будущем (тень улыбки появилась на её лице), так чтоб у недоброжелателя, почуявшего удобный момент, и уже готового обмакнуть перо в чернила для написания доноса, при виде вас такое желание отпало.

"Смотрит на меня с надеждой… нет, если по каждому поводу обращаться к Кирову, он, кстати, очень не любит когда лезут в его дела поэтому и сам с большой неохотой вмешивается в чужие, то назавтра "ходоки" прохода мне не дадут. Да и Курчатов, по сути, такой же "ходок"".

— А зачем вы собирались ехать во Францию? — Подвигаю физиков к разговору "об них самих".

— Меня пригласили в лабораторию Марии Склодовской-Кюрина стажировку, — срабатывает второе правило Глеба Жеглова. — предложили интересную тему: "Определение процентного содержания изотопов в природном уране". Я занималась выделением радия из урановой руды под руководством профессора Хлопина, так что мне это близко. Жаль, что сорвалась поездка.

"Просто спросите у меня и год свободен, не надо никуда ездить"…

Молчавший до этого Курчатов забрасывает Ершову вопросами, выясняется, что завод редких элементов, где она работала, получал руду из другого рудника (Туя Муюнского), что в Узбекистане.

"Да… копаются каждый в своей песочнице".

— Игорь Васильевич, объединять надо усилия учёных, — поучаю я голосом Матроскина, не забывая, в отличие от физиков, и о своей тарелке. — ставить высокие цели, выходить в правительство. Под крышей ФИАНа это будет сделать легче. И тогда любые недоброжелатели станут вас десятой дорогой обегать.

Моя мысль зажила своей жизнью. Ершова окончательно вернулась к жизни. Стали обсуждать кандидатуры.

— Постойте, это какой Сажин? Академик? — Невпопад вылез со своим вопросом.

— Ещё нет, — засмеялась хозяйка. — Николай Петрович- начальник технологического отдела Гиредмета- наших соседей, отличный химик.

"Академик Сажин- отец германия в СССР. А мы с Лосевым сами хотели очисткой германия и его вытягиванием из расплава заняться… в своей песочнице".

— Вы не знаете, он сейчас на работе? — бросаю взгляд на часы.

— Утром с ним говорила по телефону.

— Отлично. Мне нужно с ним срочно встретиться. — Мы все поднимаемся из-за стола.

— Зинаида Васильевна, — демонстративно, с повышенным энтузиазмом пожимаю руку Ершовой, работая на публику. — большое спасибо за вашу помощь. Будем работать в тесном контакте. По любому вопросу сразу обращайтесь ко мне.

— Зина, вечером договорим. — Курчатов набрасывает пальто прощаясь с Ершовой.

Я подмигиваю улыбнувшейся секретарше и мы с Курчатовым идём к выходу.

— Всё-таки жалко Иоффе. — Вздыхает мой спутник.

— Организуем празднование пятнадцатилетия ЛФТИ, — парирую я. — я устрою поздравления от Жданова и Кирова ("через Свешникова"), злопыхатели сразу прикусят языки. Вместо ядерной физики можно предложить темы по радиокомпонентам ("плёночные резисторы и другое"), по вычислителям с финансированием.

"Тут точно без "челобитной" Жданову и Кирову не обойтись"…

— Абрам Фёдорович пусть набирает и готовит молодую смену ушедшим физикам, — выходим из здания и через дворы, как нам объяснила Ершова, движемся к чёрному входу Гиредмета. — это у него отлично получается. Ну а вы, обговаривая условия вашего перехода в ФИАН, попросите Вавилова ускорить перевод Физтеха в Академию Наук.

Курчатов погружается в свои мысли, а я едва успеваю схватить его за рукав, иначе не миновать бы доктору наук купания в канаве, вырытой рядом с тропинкой и залитой бурой дождевой водой, подёрнутой кое-где первым ледком.

"Строишь тут далеко идущие планы, а такая вот случайность, с последующим воспалением лёгких, может всё разрушить. Надо будет подтолкнуть Олю с пенициллином… Хотя чего её толкать-то и так днюет и ночует в лаборатории. Себя лучше подтолкни: феррит-диодные блоки и транзисторы- это хорошо, но это работа на перспективу, а что делать сейчас? Как продвигается работа по стержневым лампам? Уже полгода не говорил с Авдеевым, толкальщик".

Стержневой пентод по габаритам раза в три меньше чем обычный, работает на пониженном анодном напряжении и меньшем накале, выдерживает значительно большие механические нагрузки (недаром его использовали даже внутри зенитных снарядов в схеме радиовзрывателя).

"Чем не строительный блок для вокодера и шифратора "Айфона-3"? А для портативной радиостанции"?

— Да, Игорь Васильевич, — беру его под руку. — из Германии по нашим каналам приходят сенсационные известия. В Берлинской лаборатории Отто Гана возможно удалось получить доказательства деления ядра урана при попадании в него медленного нейтрона. В его эксперименте по облучению урана нейтронами в качестве связующего вещества использовался барий. Так вот, изучая получившиеся в результате опыта элементы в поисках трансурановых (более тяжёлых чем уран), Ган случайно обнаружил радиактивный барий.

— То есть вы хотите сказать, — быстро реагирует Курчатов. — что этот радиактивный барий получился в результате распада урана на две равных половинки, а не из-за поглощения нейтрона ядром бария, используемого в эксперименте.

— Именно, — смотрю себе под ноги я. — так считает Лиза Майтнер.

— Где она сейчас? — Рядом энергично вышагивает Игорь Васильевич, шлёпая по лужам. "Профессора пути не разбирают".

— В Стокгольме, бежала от нацистов. — Гуськом проходим по дощатому настилу, перекинутому через очередную траншею.

"Или сбежит вскоре? Во всяком случае к моменту эксперимента в начале тридцать восьмого она уже будет там. Форы осталось, на то чтоб "запрягать", всего полтора года".

— Мы тоже провели такой эксперимент месяц назад, — улыбается Курчатов. — правда без бария. Мишени пока не анализировали, химическая лаборатория у нас слабая. Но теперь будем знать что искать.

"Так выходит это мы впереди на полтора года! Приятно"…

— Если результат подтвердиться, — не особенно даю волю своим чувствам. — то, согласно рассчётам Майтнер, в результате каждого такого деления должно освобождаться двести Мэв энергии.

— Вот оно выходит как, — размышляет вслух профессор. — не надо накачивать ядро энергией чтобы оно расщепилось. Достаточно медленного нейтрона и оно теряет устойчивость и используя свою внутреннюю энергию довершает процесс своего распада. Выходит путь к бомбе много короче, чем мы думали…

Москва, пл. Дзержинского, кабинет Ежова,

15 окября 1936 года, 18:15.

— И вы не смотрите, что я маленького роста, — Ежов, впервые появившийся на службе в форме генерального комиссара госбезопасности, делает драматическую паузу.-…

"… руки у меня крепкие… сталинские. Достал уже, по десять раз на дню это слышу.

Постоянно фланирует из кабинета в кабинет: всё высматривает и вынюхивает. Работать не даёт. В лабораторию вырываюсь только к трём-четырём утра и остаюсь там до полудня (половину техников перевели в третью смену). Ежов, похоже, после полуночи занят бумагами, так как его визиты после этого времени прекращаются и возобновляются лишь в полдень. Я в два ночи бегу домой, моюсь-бреюсь и в СКБ".

— … руки у меня крепкие сталинские! — молодые начальники отделов, к вящему удовольствию наркома, понуро опускают головы.

— … в ежовых рукавицах! — подхватывает Фриновский, назначенный сегодня начальником ГУГБ, вместо отправленного в Ростов Агранова.

— Вот именно! — Ежов явно польщён. — Все свободны. Чаганов, останься.

"Поначалу, вроде на вы называл всех. Начинает "бронзоветь" что ли"?

Участники совещания охотно покидают быший кабинет Ягоды. Последним мимо меня проходит самый старший из нас майор ГБ Сергей Шпигельглас и ободряюще подмигивает мне. Мои "Соображения…" получили от него, и.о. начальника Иностранного Отдела, самую горячую поддержку, остальные осторожничают.

— Ты шта это, мимо твоих начальников наверх жалобы пишешь? — дождавшись когда дверь за последним посетителем закроется, Фриновский пустился с места в карьер, раздувая ноздри.

— Ничего такого не писал, вроде, в последнее время. — Спокойно отвечаю я и поворачиваюсь к Ежову, мол, что за наезд.

"Возможность, однако, такую отвергать не стану. С волками жить"… Начальство пытливо смотрит мне в глаза, надеясь в них найти подтверждение своих худших предположений.

— Если вы о звонке Сергея Мироновича, — решаю, всё же, не быковать. — по поводу темы "Айфон", то не было никаких жалоб ("секретарша не поняла сути разговора"). Моё СКБ было создано по инициативе товарища Кирова около года назад. Он выделил под него помещение из своих фондов ("даже не думайте, что вам удасться выцыганить хоть метр"), помог с оборудованием.

Ноздри Фриновского перестают раздуваться.

— Теперь скажите? — Заранее начинаю утвердительно кивать головой. — Вправе он потребовать результат?

Начальство согласно кивает.

"Вот, у нас уже консенсус сформировался".

— Вправе! — Констатирую я. — Да и нам есть что показать: "Айфон"- суть передвижная аппаратура голосовой засекреченной связи, смонтированная в прицепе вагонного типа. Это- секретка, которая всегда под рукой. Хоть в чистом поле. Понятно, что руководству хочется поскорее получить такую связь. Пообещал подготовить демонстрацию работы аппаратуры в варианте радиосвязи к концу года, а по проводам- надеемся закончить к октябрьским праздникам.

— А почему нам не доложил? — Фриновский потупил взгляд.

— Так вот сейчас и хотел доложить…

— Откуда Ворошилов знает о твоих "Соображениях"? — Вопрос Ежова прозвучал как щелчок хлыста.

"Блин, точно не от меня".

— Никому, кроме указанных вами лиц, я свою записку не направлял. — Прохрипел я из-за мгновенно пересохшего горла. — Все экземпляры отпечатал сам.

Ежов недоверчиво скривился, встал из-за стола и подошёл к окну, выходящему на площадь Дзержинского, потянул за шнур и приподнял тяжёлую штору до уровня своих глаз. "Коллеги подставляют? Может быть".

Ежов продолжает держать паузу, стоя спиной ко мне и наблюдая за водоворотом трамваев, машин и пешеходов на ярко освещённой и уже по праздничному украшенной вечерней площади.

— Предлагает Климент Ефремович нам… — нарком резко поворачивается на каблуках и с удовольствием отмечает мой обескураженный вид. — сотрудничество.

Снова длинная пауза. Ежов возвращается за стол, а конец шторы с шумом падает вниз.

"Не иначе кошек мучил в детстве. Сам, небось, побежал к маршалу просить совета, а вывернул как утёчку секретной информации и ещё недоверие между начальниками отделов провоцирует. Дешёвая разводка…, но мне не трудно подыграть".

Стою понуро, жду продолжения.

— Свяжись с начальником Разведывательного Управления РККА, — отстранённый вид, холодный тон очень занятого человека. — он всё объяснит.

— Разрешите идти?

— Иди.

"Разведупр сейчас при наркоме обороны, а не при Генеральном Штабе, это объясняет почему звонил Ворошилов, а не вновь назначенный начальник ГШ Шапошников".

Москва, Антипьевский переулок д.14,

здание Наркомата Обороны.

Позднее, тот же день.

— Поймите, Алексей, — голос Яна Берзина ("лет сорок пять, густые седые короткоподстриженные волосы, среднего роста, на Клуни похож") с характерным латышским акцентом звучал в просторном кабинете нового здания НКО ("с башней") как-то особенно убедительно. — дешифровать сообщения "Энигмы" не возможно. У меня есть официальное заключение, подписанное академиками-математиками, что для того, чтобы перебрать все возможные ключи потребуется времени больше, чем чем сушествует человек.

"Ну это явный перебор, если считать только установки роторов, то чуть больше миллиона ключей: минуту на ключ, итого всего двадцать лет. Это правда без коммутационной панели: если с ней, то в десять миллиардов раз больше".

— Вот вы пишите, — начальник Разведупра достаёт "Соображения". — "при наличии у криптоаналитика рабочего экземпляра шифровальной машины и достаточного количества перехваченных сообщений (более ста) с одинаковыми установками роторов, становится возможным найти ключ в течение суток". Откуда вы это взяли? Наши академики утверждают, что даже обладание "Энигмой" в этом никак не поможет, только несколько ускорит процесс перебора ключей.

"Даже голос не повысил… отличная выдержка".

— Скажите, товарищ Берзин, — меняю тему чтобы не оспаривать экспертное заключение академиков. — у вас есть "Энигма"?

Берзин с интересом смотрит на меня как будто только увидел.

"Считает меня упрямым бараном? Возможно. А, интересно, какой номер экземпляра "Соображений" он держит в руках?"…

Слегка наклоняюсь вперёд и вытягиваю шею.

"Второй! То есть- ежовский… Что и требовалось доказать".

— Нет, "Энигмы" у меня нет, — раздражение едва проступает в голосе "горячего латышского парня".- но вы слышите меня? Или вы считаете себя умнее академиков?

"Жаль, было бы не плохо проверить те таблицы электропроводки роторов, что оказались в приложении к книге по истории шифровальной техники, которая хранится в симпатичной олиной головке. Тут даже одна опечатка в них может привести к очень неприятным последствиям, многократно увеличив объём работы криптоаналитика".

— Заявляю официально, — копирую неторопливую манеру начальника Разведупра. — я не считаю себя умнее академиков.

— Я чувствую "но" в ваших словах. — Тень усмешки пробегает по его гладко выбритому лицу.

— … но, быть может, академики отвечали на неправильно поставленный вопрос. — Продолжил я после точно выверенной паузы.

— Не понимаю. — К усмешке Берзина добавляется раздражение.

— Например, вы задали вопрос: сколько времени потребуется дешифровщику чтобы разгадать ключ к шифровке, имея под рукой "Энигму" и шифровку?

— И что же здесь неправильного? — Выкрикивает он, первый раз не выдерживая паузу.

— То, что вы сузили условия задачи, — так же быстро отвечаю я и не даю Берзину вставить и слова. — один дешифровшик, одна "Энигма" и одна шифровка. Предположим, что криптоаналитику необходимо проверить один миллион начальных установок роторов и на каждую такую проверку ключа ему требуется одна минута. Получаем миллион минут или, примерно, два года. Сотне людей на сотне машин для этого потребуется неделя. А если по образцу "Энигмы" создать автомат, который сможет проверять ключи в тысячу раз быстрее, чем человек, то перебрать все ключи он сможет за время меньшее чем сутки.

— Но у нас нет… — начинает он и осекается, хватается за пачку Беломора и застывает.

"Да, Ян Карлович, у тебя проблемы. И не важно, что ты всего три месяца как вернулся в эту должность после отставки, вызванной грандиозным провалом с арестом в Дании четырёх резидентов в 1934 году (Не пргогуливала Оля лекции по истории спецслужб). Работу по "Энигме" над было ещё раньше, во время непрерывной десятилетней службы на этом посту. Второго такого прокола тебе не простят, хотя генштаб Франции, например, тоже проявил себя в этом вопросе легкомысленно, в отличие от поляков и англичан".

— Чего вы хотите? — Берзин берёт себя в руки, но кровь отхлынула у него от лица… "Молодец, не расклеился. Умеет держать удар".

— Мне нужны копии немецких радиограмм, перехваченных вашей службой радиоразведки начиная с 30-го года с их реквизитами, все материалы по "Энигме".

— Я отдам распоряжение заместителю, — не один мускул не дрогнул на его лице. — учтите, послезавтра я убываю в Испанию, будет назначен новый начальник.

— Тогда лучше в добавок, напишите докладную на имя наркома с просьбой допустить меня к ознакомлению с этими материалами.

— И ещё, — лицо Берзина немного розовеет. — "Энигмы" у меня нет, но есть инструкция по использованию с подробным описанием. Добыли во Франции.

— Это хорошо, — улыбаюсь я. — спасибо, Ян Карлович. Желаю удачи в Испании. И отбить у немцев машинку!