Москва-36

Глава 6

Средиземное море, около Барселоны.

Пароход "Краснодар". 14 ноября, 07:00.

По железным ступенькам трапа застучали железные подковки. "Часы по Георгию Константиновичу можно проверять. Железная воля у человека. И так каждый день. Будет сейчас в течение получаса приседать, наклоняться и отжиматься на небольшом пятачке на корме судна, а затем громко крякать и фыркать в душе под ледяными струями".

Его сосед по каюте высокий атлетически сложённый комдив Рокоссовский тоже охотно занимался физическими упражнениями, правда ближе к обеду, после продолжительного сна, как бы отдыхая впрок перед грядущими ночными бдения, этими неизбежными атрибутами любой войны. Мы же с Головановым ночи напролёт проводили за обсуждением различных авиционных (и не только) вопросов, иногда переходя в запале спора на крик, за что немедленно получали железным кулаком Жукова по переборке.

Встретив будущих маршалов у трапа парохода в Северной бухте Севастополя, где тот стоял под спешной погрузкой, я не поверил своим глазам: "Они ведь все оказались тут из-за меня". Заняли места других, показавшихся, растерявшемуся перед лицом вскрывшегося заговора в своём ведомстве, Ворошилову слишком близкими к заговорщикам.

"Это понятно, но как в их компанию попал Голованов"?

Похоже, это тоже результат панического поиска людей, не связанных с прежним руководством.

"Помог, называется, человеку- попасть на войну"…

Голованов обнимает меня и знакомит с попутчиками: Рокоссовский тепло пожимает руку, Жуков холодно кивает головой. Сзади за старшими товарищами пристроились двое тридцатилетних мужчин с такой же военной выправкой и в того же покроя и той же ткани двубортных костюмах.

"Ну тут-то я точно не при делах"…

— Катуков Михаил, Штеменко Сергей. — Крепкие мозолистые руки с въевшимся в них железом встретились в рукопожатии с моей, в ожогах и порезах.

"Танкисты… лучшие… прямиком из академии. Будущий маршал и генерал армии. Плотность потенциальных маршалов на квадратный метр палубы- как на приёме в Кремле. Ну они-то люди военные, от войны и так бы никуда не делись. Как же вышло, что я тут среди них оказался"? Тогда после совещания в сталинском кабинете возбуждённый и окрылённый задачей дать развёрнутые предложения по развитию радиопрома и думать не думал, что вечером того же дня Ежов даст мне приказ отправиться на судне к берегам Испании (точнее в Валенсию, куда по информации разведки переехало республиканское правительство Испании) и обеспечить связь с премьером Ларго Кабальеро. Самому при этом находиться на судне (держа "БеБо" при себе и под охраной четырёх сотрудников НКВД), сходя на сушу только на время сеанса.

"Не удивлюсь, если идея отправить меня в Испанию принадлежит самому Ежову и не согласовывалась со Сталиным".

Деятельная натура Жукова (после того как прошли проливы и сменили советский флаг на греческий сине-белый с золотой короной и вышли Средиземное море) нашла свой выход в организации стрелковых турниров. (Продолжение).

По трапу вниз удаляясь зацокали ещё несколько пар ботинок. Не иначе как мои коллеги потянулись наверх на утреннюю гимнастику, оставив одного сторожить аппаратуру. Или меня? Тут я совсем не уверен.

Конечным пунктом разгрузки судна была Картахена- единственная оставшаяся военно-морская база республиканцев на юге. Груз- двадцать тысяч винтовок и четыре тысячи ящиков патронов. Оружие должно было пойти на формирование трёх новых бригад в окрестностях Валенсии и двух в Мадриде. В Барселоне у нас короткая остановка: оставляем несколько тонн продовольствия (помощь московских рабочих рабочим Каталонии). Со вчерашнего вечера идём вблизи испанского побережья подняв советский флаг: морское дно буквально в сотнях метрах от берега резко обрывается вглубь.

Лейтенант из Иностранного отдела, проводивший для меня ориентировку перед отъездом в Испанию ввиду недостатка времени лишь вскользь коснулся Каталонии, сосредоточившись на положении на фронте и ключевых фигурах республиканского правительства. В пути слушаем радио: тяжёлые бои под Мадридом и уже в пригороде, но обещание Франко провести парад в городе 7 ноября оказалось пустой бравадой. Мадридское ополчение, вдохновляемое коммунистами (при поддержке советского танкового батальона на Т-26 и группы лётчиков на И-15), сумело отразить первый натиск мятежников, несмотря на позорное бегство республиканского правительства Кабальеро в Валенсию.

Небо посветлело, сквозь полуприкрытое окно иллюминатора послышался отдалённые раскаты грома. Рывком сажусь на постели, одним движением надеваю синюю спортивную майку с белой буквой "Д" на левой груди и нащупываю ногами в узком проходе между кроватями свои парусиновые туфли. Чёрные с синим кантом у колен трусы довершали мой мужественный вид физкультурника из общества "Динамо".

— Сань, вставай… — трясу за плечо Голованова. — пора на зарядку.

Страшный удар по корпусу судна и последоваший за ним сильный толчок бросает меня боком на койку, а из иллюминатора нас окатывает ледяной водой с крупной стеклянной крошкой. Через несколько секунд пол каюты кренится в другую сторону. Выскакиваем из каюты и сталкиваемся с полностью одетым как на выход, но без пиджака Рокоссовским и сержантом ГБ Петровым из моей команды, зажимающим ладонями лоб, между пальцами у него струйкой течёт кровь.

— Где наши? — Стараюсь перекричать множество скрипов, лязгов и скрежетов накрывших пароход.

— На палубе…

— Оставайся в каюте с аппаратурой. — Бросаюсь к трапу наверх вслед за Головановым.

На корме натыкаемся на Жукова без сознания, мокрого до нитки, мёртвой хваткой вцепившегося в нижнюю перекладину железной лестницы. Правая нога его была перебита прямо под коленом, острые осколки берцовой кости торчали из рваной раны, из которой толчками лилась алая кровь. Рокоссовский решительным движением выдёргивает из брюк ремень, присаживается на корточки и сделав петлю вокруг раненой ноги комбрига затягивает её выше колена. Толчки крови из раны прекратились.

Сзади послышались быстрые шаги. Судовой фельшер с саквояжем, одобрительно крякнув, присаживается у раненого, вытаскивает оттуда металлический стерилизатор со шприцами и ищет нужную ампулу.

Оглядываюсь вокруг. Наших не вижу. Бросаюсь к рубке.

— Пробоина ниже ватерлинии! Вода быстро поступает в трюм! — Все окна в ней выбиты, палуба в стеклянных осколках, зычный голос капитана, вставшего у штурвала и штурмана хорошо слышны снаружи.

— Машинное отделение! Самый малый вперёд! — Капитан плавно поворачивает штурвал и нос судна направляется ещё ближе к берегу.

— Товарищ капитан, — встаю у раскрытой двери в рубку. — у меня трое человек пропали.

— Шлюпки по левому борту посекло осколками бомбы, — капитан продолжает смотреть прямо перед собой. — отправить спасательную команду сейчас не могу. Будьте готовы быстро покинуть судно. Вахтенный матрос видел, что волна смыла троих с юта и сбросил на воду два спасательных круга.

Бегу назад к каютам, полы в коридоре в кровяных разводах… В два захода выносим наши ящики на палубу (по виду, вроде, целые), по разу мотаемся за личными вещами. Пароход начинает потихоньку крениться на левый борт.

Выясняются подробности: загадочный пассажир из соседней каюты, от которого за всё время в пути мы не услышали ни одного слова, вдруг, как прорвало, заговорил изредка клацая жёлтыми зубами и крепко сжимая ручку своего чемоданчика, что бомбу рядом с нашим пароходом сбросил самолёт. Он видел как шестёрка итальянских бомберов СМ.81 (авиационный инженер?) пыталась бомбить порт (поворачиваю голову в направлении, вытянутой руки рассказчика), как их встретили огнём зенитки (так это был не гром!), как затем на эти бомберы напали истребители, он думает что это были Луар-46 хотя было достаточно далеко. Бомберы сломали строй и бросились кто куда, беспорядочно сбрасывая бомбы. Один из них, снижаясь, пролетел в тридцати метрах справа по борту. Снова возвращаюсь к рубке и "грею уши". Похоже, капитан принимает решение выбрасываться на берег: в первом и втором трюмах пробоины, из-за плотной укладки груза к ним нет доступа, паровые насосы не справляются и вода быстро прибывает (она уже поколено).

Метрах в шестидесяти от берега (перед нами широкий песчаный пляж), капитан командует "стоп машина", но судно не успевает полностью погасить скорость и через десяток метров резкий толчок вперёд завершает наш морской поход. Справа в полукилометре убогие рыбацкие лачуги, приклеившиеся друг к другу на пригорке, слева на значительно большем расстоянии из утреннего тумана торчат портовые краны, крыши высоких зданий и колонна с неразличимой отсюда статуей Колумба наверху, а между ними- мы, застрявшие между морем и сушей, между хижинами и дворцами. Капитан полез в трюм оценивать ситуацию, но судя по тому как быстро нарастал крен и падала скорость парохода перед этим, она была неутешительной, а я метнулся в радиорубку, где по открытой двери, луже крови на полу и рваным краям отверстия от осколка в железном корпусе радиостанции стало понятно, что и со связью мы тоже "приплыли".

— Я начинаю разгрузку, — наш капитан, старый "морской волк", не на шутку встревожен после возвращения в рубку из трюма и обмера глубин вокруг судна. — Мы уткнулись в песок только носом, корма свободна. Ветер усиливается. Не дай бог шторм, нас может сорвать с мели или корпус е выдержит.

— Как разгружать? — Недоумённо пожимаю плечами. — без крана, без шлюпок?

— Послал помощника за помощью к рыбакам, — покусывает он седой ус. — у меня есть сто фунтов, думаю хватит. Товарищ Тухачевский за вами охрана груза на берегу. Раненые, погибшие и поиск пропавших- на штурмане.

— Я попытаюсь связаться с Москвой. — Отбрасываю последние свои сомнения, так как ситуация складывается безвыходная.

— У вас есть рация? — Капитан впервые за время нашего знакомства взглянул на меня с интересом и без настороженности.

— Спецсвязь, диктуйте ваши сообщения, там передадут по назначению.

На верхней ступеньке широкой каменной лестницы спиной к Колумбу, указывающему знакомым ленинским жестом на запад оглядываюсь назад. С моего места с набережной, где начинается центральная улица Барселоны Ла Рамбла, нашего парохода, севшего на мель недалеко от берега не видно, но надеюсь, что под руководством энергичного капитана дело пойдёт. Когда мы со Штеменко, сопровождая раненых в портовый госпиталь дель Мар, на борту рыбачей фелюги прошли уже полпути, первая лодка с ящиками, нагруженная с помощью судовой лебёдки, уже направилась к рыбачьему пирсу.

После взвешивания всех за и против решил не просить разговора с Поскрёбышевым, а ограничиться лишь доведением до дежурного в комнате спецсвязи секретариата Сталина нашего положения и перечислением просьб и вопросов к начальству нашего капитана и комдива Рокоссовского. После чего, оставив Петрова ожидать ответа из Москвы и предупредив капитана о персональной ответственности за первоочередную эвакуацию спецоборудования с судна в случае опасности (секретку временно поместили в судовой радиорубке), запрыгнул в готовившуюся отчалить фелюгу с ранеными.

Каких-то особых разрушений в порту заметно не было, видно и впрямь истребители и зенитчики сработали на отлично. Хотя на въезде в приёмный покой госпиталя, примыкавшего к порту скопилось с десяток машин с красными крестами, вокруг которых суетились санитары с носилками. Наши четверо раненых присоединились к двум десяткам других, ожидаюших помощи от флегматично расхаживающего между каталок высокого худого доктора.

— Алексей, как же я? — прохрипел недавно очнувшийся Жуков, крепко схватив меня за руку.

— Не бросим тебя, Георгий Константинович, — с тревогой вглядываюсь в его бледное лицо с заострившимся носом. — наш фельдшер останется тут с тобой. Подлечишься здесь, потом дома. Всё будет хорошо.

Подошедший к нам доктор, отбросив пропитавшуюсю кровью простыню с ноги раненого, что-то коротко приказал стоявшему рядом ассистенту, тот махнул рукой санитарам, которые оттеснив меня повезли каталку прочь по длинному коридору.

"Не повезло Жукову… Как пить дать, оттяпают ногу".

Несмотря на ранний час, промозглый ветер с моря и пасмурное небо над головой на улице города кипит жизнь, на которую, похоже, никак не повлияла бомбёжка в порту. Жизнь эта, правда, резко контрастирует с картинкой Барселоны- курортного города, сложившейся у меня в голове из прошлой жизни. С неё напрочь исчезли модно одетые дамы и их респектабельные кавалеры, совершаюшие променад по сверкающей чистотой набережной и отходящим от неё улицам и бульварам, нагуливающие аппетит и скользящие скучающими взглядами по витринам самых раскошных магазинов Испании. Их место заняли другие люди в чёрных рабочих спецовках, в серых накидках ополченцев, чем-то напоминавших мексиканские пончо, с неизменною винтовкой за спиной и синих комбинезонах, к которым больше подходил пистолет в кожаной кобуре.

Столь же кардинальной смене имиджа подверглись и, ограничивающие свободу перемещения чёрно-сине-серых масс, городские здания. Здесь преобладает чёрно-красная гамма анархистов-синдикалистов: все фасады домов до второго этажа, стёкла витрин и фонарные столбы оклеяны (или просто окрашены красной и чёрной красками) наглядной агитацией взявшей власть в городе силы. Чёрно-красными были и громкоговорители, извергающие сверху на прохожих революционные марши (ничего не имею против этой музыки, просто не переношу громкую). Всматриваюсь в лица новых хозяев города, пытаясь понять если не их мысли и чувства, то, по крайней мере, их настроение. Прямой открытый без тени подобострастия или высокомерия взгляд людей, совершивших прыжок из эпохи феодально-капиталистического рабства в эру свободы и равенства. Глаза горящие надеждой, верой в светлое прекрасное будущее и гордость за себя, сумевших сделать то, о чем и не мечтали их отцы.

"Так, стоп. О деле думать надо"…

Собираю в кучку свои школьные знания испанского, полученные в пятом и шестом классе средней школы от залётного молодого учителя, косившего от армии в сельской школе.

— Буэнос диас, сеньорэс! — Слегка волнуясь за своё произношение, обращаюсь к патрулю ополченцев, закончившему профилактическую беседу с группой классово близких, но пока не сознательных цыган.

Двое юношей лет семнадцати с древними двустволками, с красно-чёрными нашивками на груди смерили меня подозрительным взглядом. Мой американский гардероб (кожаные ботинки, шерстяной костюм, каучуковый плащ и фетровая шляпа) производит на них крайне неблагоприятное впечатление.

— Мондато! — Пускает петуха более высокий.

"Хороший язык, простой. Пожалуй, я где-то на уровне "могу объясниться"".

Неспеша с доброй улыбкой лезу во внутренний карман пиджака за паспортом. Вокруг нас начинают собираться неравнодушные граждане. Вид моего "серпастого-молоткастого" снимает ненужное напряжение, но порождает острую дискуссию в толпе, смысл которой я не улавливаю.

— Комо легар э Консуладо Хенераль дэ Унион Советика. — Прерываю собравшихся. "Человек, писавший тексты в учебник испанского языка, был гением. Только самые нужные слова, ничего лишнего".

Толпа от слов немедленно перешла к делу: на трамвайных путях была оставлена роскошная машина из под чёрно-красной расцветки которой кое-где проступал её первоначальный бирюзовый цвет. Пассажирка такси, молодая девушка в комбинезоне была единодушно и безжалостно изгнана (позже я узнал, что народная милиция получила строгий приказ, запрещавший перевозку женщин в легковых автомобилях без специальных разрешений), а я помещен на её место на кожаный диван в тон оригинальной расцветки авто.

Отъехав метров пятьдесят вверх по улице, шофёр тормозит и через минуту изгнанница весело шлёпается на переднее сиденье рядом с ним.

"А на каком это языке они разговаривают? Да на каталонском, балда! То-то я не понимал о чём говорит толпа".

Неспешно движемся вверх по улице. Водителю приходится всё время давить на тормоз, избегая столкновений с другими участниками дорожного движения. Очередная остановка: патруль народной милиции вновь изгоняет девицу из машины (на этот раз её задерживают) и подсаживает на её место мужчину средних лет с мешком. Он кладёт его себе на колени с большой предосторожностью, но приглушенный звон стекла выдает его содержимое. Поворачиваем куда-то на безлюдную боковую улицу, где высаживаем мешочника. Процесс высадки продолжается не менее четверти часа: людям, видимо, было что обсудить. Наконец мешочник, ничего не заплатив, хлопает дверью, а таксист, ни мало не расстроившись этому обстоятельству, жмёт на газ, вжимая меня в спинку дивана.

Пять минут бешеной гонки и мы возвращаемся на Ла Рамбла, по которому идут шеренги ополченцев с рюкзаками за спиной и скатками одеял, повязанных крест на крест на груди как пулемётные ленты. Первая шеренга, идущая коротким и быстрым испанским маршевым шагом, вооружена винтовками, за ней валит невооружённая и плохо обмундированная толпа. По репродуктору звучит громкая команда и шум голосов, топот ботинок и позвякивание железных фляг замирает. Колонна поворачивается к импровизированной сцене: выкрашенному чёрной и красной краской броневику, вокруг которого расположился духовой оркестр.

"Похоже это надолго"…

Неподалёку от нас остановилась ничем не вооружённая центурия (рота), состоящая из пянадцати- шестнадцатилетних подростках под красным флагом с большими золотыми буквами "П.О.У.М.". В шеренги затесались матери бойцов, обнимающие своих чад и обильно увлажняющие их плечи своими слезами. Между шеренгами крутиться виляя обрубком хвоста небольшая собачонка с выжженной на спине и ещё не вполне зажившей аббревиатурой испанских троцкистов. Впрочем не менее эмоциональны чем испанские женщины были и некоторые представители сильного пола: по лицу моего водителя в два ручью текли чисто мужские слёзы. Наиболее мужественно выглядели как раз эти самые пятнадцатилетние троцкисты, затянувшие длинную кричалку, единственным знакомым словом в которой было- "фасистас".

Политрук от анархистов в кожанной куртке, энергично размахивая руками, толкнул затянутую речь на каталонском, последние слова которой утонули в первых нотах "Интернационала", сыгранного на профессиональном уровне (не иначе духовая группа симфонического оркестра). На моё деликатное покашливание таксист повернул своё зарёваное лицо и с удивлением обнаружил на заднем сиденьи пассажира.

Барселона, проспект Тибидабо 17,

Генеральное консульство СССР.

14 ноября 1936 года, 12:00.

Генеральный консул СССР в Каталонии Владимир Антонов-Овсеенко привычным движением головы откинул назад локон некогда чёрных и пышных, а сейчас седых и редких волос, поправил очки с толстыми линзами и снова перечитал шифровку, полученную им десять минут назад из Москвы.

— Чаганов… Чаганов? — он начал быстрыми нетерпеливыми движениями массировать виски, затем нервно схватил трубку телефона.

— Разыщите Орлова, он мне нужен. Срочно. — Консул порывисто вскочил из-за массивного письменного стола, поморщился от внезапной боли в спине и осторожно мелкими шажками доковылял до огромного окна, выходящего на небольшой, но уютный задний дворик.

Советское генконсульство всего неделю как переехало в этот шикарный особняк знаменитого фармацевта в элитном районе Барселоны у подножия горы Тибидабо из отеля "Маджестик" в центре города и ещё не все службы собрались здесь. Приходится обустраивать людей из посольства, эвакуированного из Мадрида, так как полномочный представитель СССР в Испании Марсель Розенберг сейчас в Валенсии с несколькими сотрудниками при республиканском правительстве и почти без связи, то по сути, исполнять его обязанности.

— И это правильно, посольство должно быть здесь, именно в Барселоне- сердце испанской революции. — Мечтательно улыбается Овсеенко.

Участвовать в революции, руководить ей- для этого стоит жить и умереть. Ради того чтобы попасть сюда пришлось отречься от бывшей жены (Розалии Кацнельсон), подружки жены Троцкого, втянувшей Овсеенко в Левую оппозицию и чуть не погубившей его карьеру. Пришлось публично требовать казни подсудимых на московском процессе, со многими из которых его связывало общее дооктябрьское революционное прошлое, а затем чуть ли не на коленях просить о своём переводе в Испанию Розенберга, тёмной личности без прошлого, поставленного руководить заслуженными людьми.

Он сразу влюбился в этот восставший город, отчётливо и ярко напомнивший ему Петроград семнадцатого, когда именно от его действий, а не от погрязшего в интригах пассивного Совнаркома, зависело победит Революция или погибнет. По приезде в Испанию, сразу с головой окунувшись в события и встретившись с вождями восстания, Овсеенко понял, что республика обречена и что всю Испанию не удержать, что надо постараться спасти наиболее промышленно развитые районы с сильным рабочим классом и в первую очередь Каталонию. Все ресурсы должны идти сюда, в Барселону. Но натолкнулся на стену непонимания в Москве. Никто и не собирался ставить его в известность об этой крупной поставке оружия если бы не крушение парохода. А теперь это: "… обеспечить тайную отправку оружия в Валенсию".

— Вызывал, Володь? — В кабинет без стука, широко распахнув дверь, врывается Александр Орлов.

Овсеенко медленно всем телом поворачивается на голос резидента НКВД в Испании майора госбезопасности Лейбы Фельдбина, кузена Розалии, одного из многочисленной родни Фельдбиных-Кацнельсонов, которого Овсеенко пристроил в ГПУ в начале двадцатых.

— Володь… — поморщился генеральный консул с раздражением глядя на Орлова.

"Совсем слетел с катушек. Занял люкс в "Маджестике", водит туда девок, передвигается по городу на трёх машинах с охраной из местных контрабандистов, а жену с ребёнком поселил за городом на вилле и никуда её оттуда не выпускает".

— Прошу прощения, товарищ генеральный консул. — Сменил тон Орлов и стряхнул невидимую пылинку с рукава дорогого английского костюма, издевательски глядя на родственника.

— Ты сегодня получал что-нибудь из Москвы? — Подавил поднявшееся раздражение Овсеенко.

— Нет, у меня связь в шесть вечера. — Орлов разворачивает ближайший стул и садится оперевшись сложенными руками о спинку расстегнув пуговицы пиджака.

— Читай… — Консул не наклоняясь берёт со стола шифровку, передает её резиденту, а сам становится у него за спиной.

— Как он сумел сообщить о крушении в Москву? У него что есть рация? — Сидящий быстро пробегает глазами страничку текста.

— Должна быть на судне, — теребит нижнюю губу Овсеенко. — хотя после взрыва… Это надо выяснить. Лёва, мне нужны эти винтовки.

— Ты что, Володь, из-за этих винтовок хочешь своей головой рискнуть. — Орлов поднимается со стула, обходит письменный стол и откидывается в кресле хозяина кабинета. — Ясно же написано: "… под личную ответственность… обеспечить тайную отправку оружия в Валенсию".

— Именно, отправку!

— Я догадывался, что ты авантюрист, — резидент откидывается в кресле, закидывает руки за голову и мрачно смотрит в глаза Овсеенко. — но не до такой же степени: речь идёт о крупном судне или железнодорожном составе, в операцию будут вовлечены десятки людей. Допустим даже всё удалось, но оружие надо раздать бойцам. Иначе зачем всё это? А винтовка имеет номер.

— Будем раздавать своим частям, преданным революции, — голос консула приобрёл железные нотки. — и не сейчас, а в решительный момент защиты Каталонской республики, когда эти номера не будут никому интересны. Ты пойми, это оружие всё равно будет брошено этим мелкобуржуазным сбродом, что зовётся республиканской армией и в итоге будет направлено против нас, а эти безвольные теоретики, сбившиеся вокруг Ларго Кабальеро, всё равно пойдут на сговор с Франко.

— По-моему, республика не выстоит в любом случае, — Орлов устало закатывает глаза. — и отвечать за это придётся нам с тобой.

— Что ты знаешь о Чаганове? — Овсеенко презрительно улыбается и меняет тему.

— Да, в общем-то, немного, — завистливо говорит резидент. — молодой щегол, но прыткий. Кем-то у Бокия служил, думаю пристроили его на тёплое место и готовят в начальство. А сюда привезли под усиленной охраной на пару дней получать боевой опыт. Потом ещё орденом наградят, он ими уже щедро обвешан.

— Владимир Александрович, к вам Чаганов. — Секретарь консула заглядывает в приоткрывшуюся дверь.

Захожу в небольшой, но уютный и светлый, кабинет Антонова-Овсеенко, о котором кроме того, что он руководил Октябрьским восстанием в Петрограде, мне известно, что он автор знаменитой фразы, сказанной в двадцать третьем году в защиту Троцкого- "советского Карно": "Красная армия сумеет призвать к ответу зарвавшихся вождей".

"Нормально… и после такого он сидит себе спокойно в кабинете за границей- представляет СССР. Точнее, стоит вытянувшись как палка и смущённо переглядывается с сидящим в его кресле важным господином похожим на чикагского бутлегера, как их представляют в Голивуде".

— Добрый день, товарищ Чаганов! — Овсеенко делает маленький шажок навстречу и останавливается с гримасой боли на лице.

— Здравствуйте, товарищи.

"Ну и кто из вас есть ху? Понятно, что Антонов или Овсеенко стоит и морщится"…

— Орлов, Александр- ваш коллега. — Сидящий пружинисто выпрыгивает из кресла, стремительно огибает письменный стол и неожиданно возникает из-за спины генерального консула.

— Очень приятно. "Попасть в компанию изменников родины и врагов народа"…

— Прошу садиться. — Овсеенко жмёт мне руку и негнущейся походкой пошёл назад к столу.

"И кто же из вас тут главный"?

— Так, времени у меня мало, — хозяин кабинета передумал садиться и лишь слегка опёрся на спинку кресла. — сами знаете какой сегодня день… ("какой"?). Вот ознакомьтесь с шифровкой из Москвы.

"Капитан сдаёт оружие в порт на склад… Овсеенко- ответственный за его отправку получателю… Он же обязан помочь Чаганову и его спутникам со "спецгрузом" транспортом. Их цель- Валенсия. Военные советники ожидают прибытия сопровождающих в Барселоне".

— Какой вес этого "спецгруза"? Размеры? — Немного раздражённым голосом вступает Орлов, не дождавшись пока я оторву взгляд от документа.

— Товарищ Орлов будет заниматься транспортом и грузами. — Овсеенко спешит сгладить его бестактность.

"Понять Орлова можно, то что его- резидента разведки в Испании не предупредили о моём прибытии и характере груза можно понять и как признак недоверия. Кому понравится"?

— Два ящика, метр на метр и на метр. Каждый по тридцать килограмм весом.

— Ну тогда можно и самолётом. — Орлов справляется с собой и добродушно улыбается. — У вас есть связь с Москвой?

— Была. — На секунду замешкался я. — Судовая радиостанция вышла из строя при крушении.

"А что говорить если Москва не считает нужным посвящать моих собеседников в детали операции"?

— Понятно. — Глаза разведчика ловят каждое моё движение. — Какие у вас документы есть?

— Только советский загранпаспорт. Предполагалось, что я буду всё время находиться на судне, сходя на берег для встреч с премьер- министром в сопровождении его людей.

"Блин, что я несу? А что, сказал как есть, хоть это и звучит как откровения Хлестакова".

Орлов откидывается на спинку стула и бросает насмешливый взгляд на помрачневшего генерального консула, мол, тут ещё не понятно кому не доверяют в Москве. В разговоре возникает тягучая пауза.

— Так вам сейчас нужен пропуск, — прерывает молчание Овсеенко, взглянув на часы и приняв какое-то решение. — товарищ Орлов, обратитесь к министру безопасности. А я вынужден откланяться, еду в правительство. Скоро должно закончиться экстренное заседание. Завтра похороны Дуррути.

Видя моё недоумённое лицо генеральный консул веселеет.

"Подумал, наверное, что в Кремле совсем рехнулись: шлют на встречу с главой республики полных идиотов".

— А вас, товарищ Чаганов, завтра с утра жду у себя. Нам надо с вами серьёзно поговорить. — Взгляд Овсеенко лучиться отеческой добротой.

Выходим с Орловым из здания консульства, сквозь тучки выглядывает жаркое южное солнце. Проходим по дорожке небольшого садика к ажурной железной дверце и через неё попадаем в переулок, где под охраной людей в синих комбинезонах были припаркованы три легковых автомобиля.

— Сейчас первым делом в порт и к твоим, — Орлов делает знак охране. — затем в министерство безопасности… Постой, а переводчик у тебя есть?

— Пропал без вести во время бомбёжки…

— Поможем.