Москва-36

Глава 9

Валенсия.

Тот же день, 18:00.

На аэродром Валенсии наша группа, состоящая из Берзина, Хаджи-Умара, двух телохранителей, двух сестёр Абрамсон и меня, прибыла как и положено к семи утра. Часам к десяти подъехал пилот и механик (испанцы), выкатили из ангара большой и относительно новый правительственный "Дуглас" (DC-2). Оказалось, что из пятнадцати пассажиров (кроме нас в Мадрид летели представители генштаба и разных министерств) указанных в списке, на рейс явилась только мы. Как выяснил, начавший обзванивать випов, комендант аэродрома скоро подъедут двое, остальные от полёта отказались.

"Знакомая картина, как под копирку".

Хорошо, что открылся бар эскадрильи, где мы перехватили кофе и сандвичи. Старшая сестра изучающе поглядывает на меня, младшая ходит за ней хвостиком и краснеет когда случайно наши взгляды встречаются.

"И чего она себе там навоображала? Или у них в Аргентине обычай такой: станцевал с девушкой танго- женись? Только вот припоминается, что первоначально танец был мужским и олицетворял борьбу двух претендендов на одно девичье сердце. В любом случае, я ещё слишком молод для серьёзных отношений".

Сижу себе тихонько на лавке и пытаюсь читать без словаря местную газетёнку. Люди Котова с уважением косятся на меня, Хаджи и Берзин стоят в сторонке и что-то вполголоса обсуждают.

"Интересно, зачем генерал потащил меня за собой в Мадрид? Вроде бы уже много раз говорено и о внешнем виде "Энигмы" и даже, в общих чертах, о её внутренностях". По настоятельной просьбе Берзина Москва (сам Ежов?) дала добро на мою задержку в Испании, к тому же через несколько дней прибудут ещё двое сотрудников для охраны и обслуживания "БеБо": Базаров и Петров уже на пределе.

В полдень, разругавшийся вдрызг с комендантом пилот начал прогревать двигатели, жизнерадостный механик выбросил из салона восемь пассажирских кресел, а на их место неторопливая обслуга загрузила ручные пулемёты и ящики с патронами. Пилот, чернобровый красавец, в расшитой золотом фуражке и форме, ответил на мой просящий взгляд широким жестом: пригласил меня на кресло второго пилота, отправив механика в салон, пыхнул огромной сигарой и отпустил тормоз. Большая тяжёлая машина начала неторопливо разгоняться, покачиваясь на кочках, подняла хвост, легко оторвалась от земли и стала быстро набирать высоту.

Где-то десяти тысячах футов (показания приборов в британских единицах) лётчик повернул на северо-восток, стараясь лететь над горами и держаться вдали от населённых пунктов.

"Хочет подойти к Мадриду с востока, а не с юга"…

За Теруэлем пилот набрал ещё высоты, до двенадцати тысяч. Летим уже два часа, хотя по прямой всего триста пятьдесят километров, и тут отключился правый двигатель. Это неприятное событие никак не отразилось на лице лётчика, он продолжат невозмутимо дымить сигарой, так что у меня начало пощипывать глаза. Механик также беззаботно болтает с сёстрами: похоже, что такое лётное происшествие для них- обычное дело. Так с неработающим двигателем, потихоньку снижаясь, мы через полчаса вышли к Мадриду. Не долетая до столицы с десяток километров, на выходе из нескончаемо долгого виража, пилот выключает второй двигатель и идёт на посадку посреди какого-то поля. Ещё минута и мы мягко покатились по мокрой траве, поднимая фонтаны брызг, и остановились у перекладины буквы Т, сложенной из полотнищ на земле.

Поле оказалось самым настоящим аэродромом Алькала-дэ-Энарес, на котором царили самые жёсткие меры маскировки. Взявшаяся как из под земли аэродромная обслуга, свернула полотнища, подогнала грузовик и, дождавшись пока пасажиры покинут самолёт, начала буксировку воздушного судна. Эта быстрота и слаженность- без сомнения, результат твёрдого руководства

— Рассказывайте всё подробно, товарищ Фидель, — сухо сказал Берзин. — здесь присутствуют люди, которые не в курсе последних событий. Да и присаживайтесь, пожалуйста. Присутствие лейтенанта Тымчука- нового особиста авиаполка, прилетевшего позже нас из Барселоны, болезненно-худого мужчины лет сорока, на оперативном совещании, придавало ему некоторую официальность, которая, похоже, не нравилась главе военной разведки.

Голованов пригибаясь, чтобы не задеть по пути тусклую электрическую лампочку, чьи провода тянулись к завешенному одеялом окну, занимает своё место рядом с Мамсуровым: по левую руку от Берзина, сидевшего в голове стола, и напротив нас с особистом.

"Фидель"…

Я улыбнулся, вспоминая как на пароходе "крестил" своих попутчиков, встревоженных сообщением, что все военные советники должны иметь испанские псевдонимы.

— Вчера в тринадцать тридцать, здесь на этом аэродроме осуществил посадку немецкий самолёт "Юнкерс-52". Он подошёл с востока, с выключенными двигателями, ну почти как вы сегодня. Из него вышел только пилот, испанский офицер и заявил, что давно хотел отдать себя в распоряжение республиканского командования и использовал для этого первый удобный момент, когда командир и стрелок-радист (оба немцы) пошли на обед, оставив его одного в самолёте.

— Долго он что-то ждал "удобного" момента, — проскрежетал зубами особист, оглядывая присутствующих и ища у них поддержки. — четыре месяца. Что побежали крысы с тонущего корабля? Запахло жареным?

"Как же, побежали они… тут надо разбираться, вполне может статься, что переметнулся он по семейным обстоятельствам: девушка у него здесь или сослуживец предложил заманчивую должность".

— С какого аэродрома он вылетал? — Мамсуров поворачивается к Голованову, игнорируя слова особиста.

— Аэродром Таблада, Севилья. На нём ещё базируется "Легион Кондор".

— Осиное гнездо! Приведите мне сюда этого летуна, я выведу его на чистую воду! — Бушует Тымчук.

На меня вопросительно смотрят три пары глаз, мол, уйми своего коллегу.

"Теперь понятно зачем Берзин притащил меня в Мадрид"…

— Тарас Григорьевич, — пользуюсь моментом вставить слово, пока особист закашлялся. — да куда он денется-то из под замка. Утро вечера мудренее. Товарищи, предлагаю перенести этот вопрос на завтра, что-то я тоже устал с дороги.

— Я распоряжусь. — Поднимается Голованов, поймав согласный кивок Берзина.

Выходим все на воздух и закуриваем. Все кроме меня. Решительно бросил.

— Откуда он такой взялся? — Смотрим вслед Тымчуку, уходящему в темноту в сопровождении дежурного. — Что-то надо с ним делать.

— Есть у меня одна мысль… связь с Мадридом есть? — Подношу часы к глазам.

— Как не быть, — торопливо тушит сигарету Фидель, как наиболее заинтересованный в моей мысли человек. — пошли, Алексей.

— Отель "Флорида", слушаю вас. — После нескольких попыток попадаю куда надо.

— Здравствуйте, соедините, пожалуйста, с номером синьора Кольцова. — "Мой испанский быстро идёт в гору".

— Кольцов слушает. — В трубке раздаётся знакомый, но как всегда жизнерадостный, голос спецкорра "Правды".

— Миша- это Алексей. Мне нужна Лиза.

— Ну и что прикажешь отвечать нахалу, которому среди ночи понадобилась моя жена? — Пытается хохмить Кольцов.

— Срочно, мне не до шуток.

— Если срочно, то приезжай сейчас. Завтра утром ты её уже не застанешь. — Легко соглашается он, в трубке слышатся весёлые голоса и звон посуды.

— Понял. Выезжаю.

(Здесь будет эпизод с Хэмингуэеем).

Аэродромом Алькала-дэ-Энарес.

27 ноября 1936 года. 08:00.

— Куда это Тымчука с утра пораньше понесло? — Весело спрашивает Голованов, глядя как я вешаю на гвоздь свой американский плащ, по которому стекают капли дождя.

— Не знаю, у него своё начальство, — Выказываю полное равнодушие к заявленной теме, однако почувствовав интерес к этому у замолчавших на минуту разведчиков, добавляю. — но сюда он точно больше не вернётся.

Вошедший вслед за мной дежурный держит в руках котелок и закопчёный чайник.

"Кофе, то что надо! И нелюбимая с детства пшёная каша"…

Ставит их на стол, лезет в прикраватную тумбочку (небольшая комната служит комполка и спальней), достаёт оттуда и приносит на стол тарелки, кружки и убирает две полные пепельницы с окурками. Отказываюсь от каши, после выпитого во "Флориде" виски немного мутит, и наливаю себе полную кружку ароматного напитка.

"Судя по покрасневшим векам и тёмным кругам под глазами- не ложились".

— По хорошему, — тряхнул шевелюрой Голованов, за минуту проглотив тарелку каши. — мне надо лететь. Я Ю-пятьдесят второй неплохо знаю, ребята из "Дерулюфта" (совместное советско-германское авиационное предприятие 20-х — 30-х годов) давали поводить, когда перегоняли борта из Ленинграда в Москву.

— Об этом не может быть и речи, — монотонно, кажется, что уже не в первый раз, отвечает Берзин, так и не притронувшись к своей тарелке. — ты командуешь всей бомбардировочной авиацией республики. Твоё место здесь, на земле.

— Тут вы заблуждаетесь, Ян Карлович. — У лётчика даже перехватывает дыхание от возмущения. — Авиационный командир обязан летать, особенно командир бомбардировочной авиации. Вывести полк точно на цель- это искусство, тут опыт нужен. Между прочим, у меня уже два боевых вылета на счету в Испании.

"Ого, когда успел? Он же здесь только неделю".

— Товарищ Голованов, — в голосе генерала прорезались железные нотки. — вы должны в течение недели подготовить пилота для "Ю-52". Точка. Только взлёт и посадка. На испанского лётчика надежда маленькая.

— Теперь с вами. — Берзин повернулся ко мне. — Хаджи, расскажи коротко об операции и объясни товарищу Чаганову его задачу.

На столе появилась карта и спокойный невозмутимый голос Мамсурова разрядил напряжённую обстановку в комнате. Появление "Юнкерса" в рукаве, похоже наконец-то, внесло уверенность в смятенную душу Хаджи-Умара, что операция осуществима. По первоначальному плану команда делилась на две группы: первой- предстояло связать боем внешнюю охрану аэродрома, состоящую из франкистов, а второй- быстро просочиться на лётное поле, заминировать и при отходе взорвать стоящие там самолёты.

Смена цели операции, захват "Энигмы" вместо диверсии на аэродроме, спутала все карты и значительно усложнило задачу отряду Мамсурова: теперь приходилось столкнуться со вторым кольцом охраны, расположенным вокруг штаба "Легиона Кондор", общежития лётчиков, казармы механиков и узла связи. Это кольцо состояло из немцев, преимущество которых перед испанцами состояло не в большем опыте (многие испанские военные получили достаточный опыт боевых действий в Марокко), а в дисциплине и пунктуальности при несении службы. Теперь же появлялась возможность проникнуть на аэродром не с боем, а совсем без шума, на немецком самолёте. "Хитро придумано! Напоминает чем-то операцию израильтян в Энтеббе по освобождению заложников на аэродроме. Мысленно я ему аплодирую"!

— Только не уверен я, Алексей, — Хаджи-Умар поскрёб ладонью, отросшую за ночь чёрную щетину. — что "Энигма" находится в радиоцентре. Вполне может быть в штабе, расстояние между ними пятьдесят метров, там радиограммы шифруют, а радисты только работают на ключе.

"Алексей! Прогресс налицо. Первый раз Мамсуров назвал меня по имени. Похоже, набрал я очки у него после этой истории с Тымчуком".

— Не может такого быть! — Уверенно отвечаю я. — "Энигма" должна быть на рабочем месте радиста.

Действительно, процедура установления связи и обменом сообщениями между корреспондентами радиосети с использованием "Энигмы" была непростой: для начала они оба должны в соответствии с записями шифроблокнота на текущую дату выставить начальные установки машинки (на самом деле до конца 1938 года установки менялись раз в месяц первого числа, позднее- каждый день в двенадцать ночи по берлинскому времени): порядок следования роторов (три ротора можно переставить шестью различными способами, пять роторов в три позиции- шестидесятью), положение кольца ротора (положение выступа, которым левый ротор, после полного оборота, сдвигает на шаг правый), положение перемычек (перемычка меняет одну пару букв между собой) и начальное положение ротора (например, АОН, означает, что первый ротор в положении А, второй- в О, третий- в Н).

Получившегося астрономического количества (десять в степени двадцать три) комбинаций немецким криптологам показалось недостаточно и они решили, что каждое собщение должно начинаться с нового начального положения роторов, которое выбирает сам передающий. Итак передающий ставит роторы в положение АОН и решает, что сообщение будет кодироваться с начальным положением EIN. Теперь ему надо сообщить об этом своему корреспонденту и он печатает на клавиатуре EINEIN (повторяет слово EIN дважды), "Энигма" шифрует это слово в XHTLOA, которое летит адресату. Тот в свою очередь печатает у себя машинке XHTLOA и видит на индикаторе EINEIN, ставит свои роторы в положение E-I-N, подтверждает получение и теперь готов принять основное сообщение.

— Короче, "Энигма" всегда должна быть под рукой у радиста, который является по факту и шифровальщиком.

Мой проникновенный спич был воспринят собравшимися в целом благосклонно и возражений не встретил. Спор возник по другому вопросу.

— Как взлетает и летит обратно? — Голованов вскакивает с лавки. — Даже если ему и удастся взлететь, так его истребители вмиг догонят и собьют. И "Энигма" эта ваша разобьётся. Зачем тогда всё это было затевать?

— Во-первых, если уничтожить узел связи, то на соседние аэродромы никто ничего передать не сможет. — Терпеливо объясняет Мамсуров. — Во-вторых, машинки на "Юнкерсе" не будет. Будем выносить её по земле. Ты же сам говорил, что на самолете есть автопилот, вот пускай твой лётчик уведёт его от аэродрома, поставит на автомат и сигает с парашютом.

— Так ведь, в конце концов, по обломкам выяснят, что не было "Энигмы" на борту… — не сдается лётчик. — поймут, что диверсанты вынесли.

— Когда ещё поймут, — не сдаётся Хаджи-Умар. — а тогда ищи нас свищи в горах. Не пойдут франкисты в погоню, да и немцы- вряд ли, здесь нужны егеря. "Не знаю, не знаю… Вопрос сложный, будут искать тело пилота, могут найти парашют. Ладно, они специалисты- вот пусть сами и решают".

Спорщики как по команде повернулись к Берзину, как к арбитру.  -Кхм, это дело ещё надо обмозговать… — неуверенно протянул он. — тут у нас задумка имеется, только не знаем мы: сумеешь ли ты это организовать.

Задумка у разведчиков была следующая: за полчаса до подлёта нашего "Юнкерса" к Севильи дать радиограмму в штаб "Легиона Кондор" о том, что на подлёте борт номер такой-то с важной персоной, просьба расчистить поле, подготовить встречу.

"Богатая идея. Мало того, что незванно заявились на чужой аэродром, так ещё и просят хозяев почётный караул обеспечить"!

— А теперь мне, Ян Карлович, думать надо. — Делаю крупный глоток почти остывшего кофе.

— Ну, а пока ты сидишь и морщишь лоб, — подмигивает Берзин. — вот тебе вводная: звони Кольцову и проси напечатать в вечерних газетах вот такое сообщение… Передо мной на стол легла четвертушка листка в линейку, вырванного из ученической тетради.

— Какой олух это написал? — Поставленный баритон "золотого пера Союза" хорошо слышен, стоящим рядом со мной генералу и командиру авиаполка. — И почему в вечерней газете? Кто отыщет эту новость среди объявлений о продаже "ещё крепких ботинок" и покупке "молодого мула (лошака не предлагать)"? Доверься мне, мой юный друг, ты в надёжных руках.

— Только чтобы все факты были в наличии, — пропускаю мимо ушей его фамильярный тон. — транспортный "Юнкерс-52", сбит позавчера в нашем тылу, лётчик погиб.

— Листовки! — Заорал Кольцов в трубку. — Сбросить над городом! (Голованов согласно кивает, поймав мой вопросительный взгляд). Я сегодня буду на заседании генерального комиссариата, у меня там сильные позиции, вечером же и отпечатаем.

"Так даже лучше, наверняка часть листовок ветром унесёт к франкистам".  -Отлично, — настраиваюсь на его эмоциональную волну. — с лётчиками я договорюсь, транспортом они тоже помогут.

— Это дело дело, — кладу трубку на рычаг. — неужели у вас, Ян Карлович, и текст радиограммы готов?

— В общих чертах, нужен хороший переводчик…

Там же, вечером того же дня.

Сижу и перелистываю листки с радиоперехватами из папки, полученной от Берзина. Мне отгородили ширмами угол в штабной комнате, прокинули туда освещения поставили стол и стул. Сразу же отобрал больше сотни сообщений за этот месяц, полученных и отправленных "Легионом Кондор", их базовые установки должны быть одинаковыми. Конечно мне было известно, что тот протокол, где оператор дважды повторяет новое начальное положение роторов, имеет уязвимость, так как даёт явное соответствие между 1-й и 4й, 2-й 5-й, 3-й и 6-й буквами. Имея неплохую статистику (больше сотни радиограмм), проследив циклы, удалось через пару часов установить все шесть перемычек. Ещё через три часа стало понятно, что выступы всех роторов стоят на букве Z (скорее всего используется старая модель "Энигмы", у которой колец с выступами просто нет в наличии и правый ротор делает один шаг после полного оборота левого). Осталось самое трудное, хотя поле возможных вариантов сузилось до семнадцати тысяч вариантов, найти текущие начальные положения роторов.

И определение положения перемычек, и положение роторов, да и сама возможность прямой атаки на шифр стали возможными из-за того, что немецкие метеорологические суда в Бийскайском заливе (под видом обычных рыбацких сейнеров) дважды в сутки, в шесть утра и в шесть вечера в течение нескольких лет передавали передавали сводки погоды в районе, которые начинались с одних и тех же слов: "WETTERVORHER SAGE BISKAYA". Как всегда самым слабым звеном в цепи человек-машина оказался человек. Впоследствии упоминание этого примера грандиозного разгильдяйства немецких связистов стало обязательным в любой книге или статье, посвящённым дешифровке.

Семнадцать тысяч вариантов, конечно не миллион, но тоже много, особенно если единственным устройством для взлома является мозг криптоаналитика.

"Давайте посчитаем, уважаемые кроты".

Мысленно устанавливаю роторы в положение "ААА", засекаю время и по таблицам соответствия нахожу первую букву- не "W", сдвигаю левый ротор на один шаг: "ВАА" и повторяю поиск. На десять комбинаций уходит две минуты или 300 комбинаций за час.

"Пусть будет сто, скоро начну уставать. К тому же, работать больше двенадцати часов в день вряд ли получится. Итого, в худшем случае (если искомая комбинация будет последней из семнадцати тысяч возможных) получается две недели. Плохо, через три дня первого декабря сменятся все установки и надо начинать всё сначала"…

Выхожу из-за своей загородки и вижу за столом невыспавшихся разведчиков (Голованов с утра на вышке, с аэродрома доносится шум двигателей самолётов).

— Мне нужно две недели. — Пытаюсь по лицам понять какое впечатление произвели мои слова.

— У тебя есть месяц, — твёрдо произносит Берзин. — операцию назначаю на двадцать пятое декабря, на сочельник католического Рождества.

Валенсия, магазин "Сименс" (S&H).

11 декабря 1936 года, 14:45.

Язычок дверного колокольчика, взведённый открывшейся входной дверью, выдаёт звонкую трель у меня за спиной. Из дверного проёма, ведущего в подсобные помещения, сзади прилавка выглядывает Жозефина, видит меня с букетом красных роз, купленным на деньги, выданные Эйтингоном на "потолкаться по комиссионкам, заглянуть на рынок и посидеть в ресторане", и чуть не подпрыгивает на месте от восторга. Могу её понять, так как за две недели, судя по докладам наших дежурных, занявших место немцев в квартире напротив, через магазин прошло пять человек. Впрочем, я и сам похвастать насыщенной жизнью не могу: если не считать попойки с классиком мировой литературы, то и вспомнить нечего- сплошное мелькание чужих букв, никак не складывающихся в чужие слова. Поэтому как только всё, наконец, сложилось я по первому зову резидента ИНО- похудевший, побледневший, с чёрными кругами под глазами, чуть не прыгая как Жозефина, полетел в Валенсию- город каштанов и апельсинов.

— Каюсь, мадемуазель Жозефина, — покаянно склоняю голову перед не сумевшей выразить свой укор девушкой. — был в отъезде. Это вам.

— А я уж думала, что не увижу вас больше. — Блондинка полной грудью вдыхает аромат роз.

За её спиной появляется управляющий, невысокий худой лысоватый старичок с моноклем на шёлковой нитке в глазу, и, заметив цветы, недовольно покашливает. Но через секунду, бросив на меня проницательный взгляд и смягчившись, уходит легко повернувшись на каблуках и подкручивая набриолиненый ус.

— Ой, совсем забыла, — всплёскивает руками Жозефина. — я же вам каталоги приготовила, те что вы просили.

"Поздно, милая, Берзин уже договорился о закупках радиокомпонентов из моего списка с амeриканцами, причём через испанский генеральный штаб".

Девушка достаёт из-под прилавка высокую стопку брошюр.

— Погодите, Жози, — двумя руками беру ладонь девушки и начинаю её слегка поглаживать. — я должен загладить перед вами свою вину.

— И-и… — блондинка растягивает пухлые губки, показывая ровный ряд белых зубов.

— …разрешите пригласить вас в ресторан. — Не отрываясь гляжу ей в глаза.

— …в какой? — освобождает руку девушка.

— …в самый лучший. — делаю загадочное лицо.

— …но я на работе. — Жозефина огорчённо подпирает кулачками щёчки.

— …не сейчас, жду вас на площади Костелар у фонтана в семь вечера.

Блондинка закатывает глазки, вспоминая какие у неё были планы на вечер. Снова тянусь к её руке, но девушка выпрямляется, демонстративно пряча руки за спину.

— Хорошо. — Роль строгой учительницы ей тоже идёт.

— Ты где был? — В моём новом полулюксе в правой боковой башенке под круглой крышей отеля "Метрополь" за столом сидят Орлов и Эйтингон и… выпивают. Петрова, Базарова и двух вновь прибыших им в помощь сотрудников вместе с аппаратурой резидент выселил в чердачный номер, меня- в боковой полулюкс, а сам вселился в президентский люкс. Подношу часы к глазам.

"Пять часов утра… Быстро время пролетело. Не слабо мы зажигали с "белокурой Жози"".

— Ты где был? — Повторяет Орлов заплетающимся языком, делая широкий жест и смахивая со стола пустую бутылку. — Мы же тут волнуемся.

— Не знаю где я брал "Дарью". — Прохожу и открываю окно, в комнате накурено, хоть топор вешай.

"Зашли в первую попавшуюся гостиницу".

— Какую Дарью? — Поднимает глаза трезвый Эйтингон.

— Где был? Выполнял вашу работу! — Зло кричу я, увидев затушенные окурки на ковре.

— Ну и как она? — Спрашивает Орлов после минутного обдумывания.

Все втроём начинаем истерически хохотать.

Орлов появился в Валенсии неспроста. Утром с ужасным перегаром изо рта, но весёлый и бодрый, он заявился ко мне в номер с картонной папкой, бросил её передо мной на журнальный столик и, развалившись в единственном кресле, немедленно… закурил. В ней оказалась небольшая стопка листов, прошитых синей суровой ниткой и исписанных от руки аккуратным убористым почерком.

"Добротный план… с экскурсом в историю, с перечнем главных промышленных предприятий и месторождений полезных ископаемых, состоянием на текущий момент железных дорог, морских портов, наличием людских ресурсов".

На этой основе формулируются задачи на ближайшее время и на перспективу и уже под них наряд сил, необходимых для их исполнения. Даются предложения по переводу предприятий на выпуск военной техники: сборочных заводов "Дженерал моторс" и "Форд" в Барселоне и Валенсии на производство бронемашин на базе ЗИС-5, металлургических заводов на прокатку броневого листа, швейные фабрики на пошив военной формы…

— Ну как? — Орлов вопросительно смотрит на меня.

Показываю большой палец и углубляюсь в план зимне-весенней военной компании. Рука ободрённого мной резидента тянется в шкаф, где собрано недопитое вчера. Я отрицательно машу головой.

— Тут мне работы на час, — киваю на папку. — если помечу как срочное, то сообщение попадёт на стол к товарищу Сталина через пару часов, потом ещё несколько часов на обсуждение. Короче, думаю уже к вечеру он потребует связь с вами… Лучше будет собрать всех наших часам к шести вечера здесь.

— Да, ты прав. — С сожалением опускает руку Орлов.

Валенсия, Плаза де Торос,

улица Хатива, 28.

13 декабря 1936 года, 12:00.

Сегодня воскресенье. В Валенсии коррида- бой быков. Круглая четырёхэтажная арена, снаружи чем то напоминающая Колизей, заполнена до отказа. Рано утром ко мне ввалился Кольцов, накануне прилетевший из Мадрида для участия в Большом совещании, которое с перерывами длилось два дня. От военных в нём принимали участие: в Москве- Ворошилов и Шапошников, от "испанцев"- Берзин, Кузнецов и Рокоссовский; от политиков: в Москве- Сталин и Киров, здесь- Розенберг, Антонов-Овсеенко и Кольцов. Были также разведчики- Шпигельгласс и Орлов. На этом совещании план в основном был утверждён и вскоре начнётся переброска из Союза горно-стрелковой дивизии, военно-морские силы получат две подводные лодки, минные тральщики и бригаду морской пехоты (подготовка к обороне Малаги идёт полным ходом).

Ввалился Кольцов не один, а вместе с американским классиком и вместе они потребовали взять их на сегодняшнюю корриду, видите ли места в ложе всем хватит.

"Сходил, называется, с девушкой на свидание. Места, конечно, в ложе, примыкающей к президентской- довольно, но эти старые (обоим по 37 лет), вечно бухие женские обольстители в нашу молодёжную компанию явно не вписывались".

Над переполненным открытым амфитиатром, собравшим несмотря на высокую цену билетов свои двадцать пять тысяч зрителей, появляется маленький спортивный самолётик. Он кружит прямо над нашими головами и бросает листовки, которые всё равно уносит ветром куда-то в сторону Северного вокзала. Наконец-то и он пропадает в том же направлении. Слева от Жозефины в кресле развалился довольный писатель, справа от меня- злой Кольцов, проигравший борьбу за место возле моей подруги своему более расторопному собрату по перу.

Средневековая процессия неспешно движется вокруг арены: впереди верховые герольды в чёрных кафтанах, которые, проходя мимо президентской ложи, перекладывают сверкающие на солнце трубы в левую руку, а правую сжимают в кулак, делая "Рот фронт". Следом маршируют шестеро тореадоров, одетых по ритуалу, при косичках, но вместо положеных треуголок на них пролетарские кепки. Они салютуют уже не министру транспорта (премьер сегодняшнюю корриду пропускает, даёт распоряжения генштабу по обороне Малаги), а Жозефине: на них, видно, её белый цвет волос действует почище, чем красная тряпка на быка.

Все встают. Оркестр исполняет республиканский гимн, а затем неожиданно Интернационал, который не вызывает особого отторжения у красиво одетой публики.

Первый тореро посвящает быка Ларго Кабальеро. Он всё делает сам: бегает вместе с капеадорами, ловко машет красным полотнищем, чтобы разозлить быка, сам втыкает легкие тонкие копья с крючками на концах. Мы с Жози, раскрыв рот, слушаем остроумные пояснения Хэмингуэя, которые он адресуют исключительно моей подруге, что вызывает сильную ревность Кольцова. Он начинает в моё правое ухо подпускать свои язвительные комментарии: что этот бык- медиоторо, не старше трёх лет, что его кормят зерном от чего он быстро набирает требуемый вес и выглядит как взрослый бык. Кроме того, ему спилили кончики рогов, а остатки заточили, чтобы придать им естественный вид. Такие рога чувствительны как пальцы, на которых очень коротко остригли ногти. Лёгкий щелчок будет вызывать у быка сильную боль и он станет избегать любых ударов рогами.

Наконец пришёл черед тореадору показать свою собственную квалификацию: шпага миновала сердце и попала в лёгкое бедного животного, кровь хлынула фонтаном, залила ему глаза. Бык приткнулся к барьеру и затих. Свист и проклятья публики послужили тореро наградой. Второй тореадор посвятил своего быка коммунистической партии и донье Долорес Ибаррури. Стадион встал и бурно приветсвовал Пассионарию, которая оказалась в соседней с нами ложе. Впрочем моей Жози хлопали не меньше…

На арену выбежал огромный матёрый зверь: сильный, быстрый, с длинными рогами. Долго, рискованно и изящно "красный" тореро играл с этой махиной, не раз пропускал на волосок от себя, оставаясь неподвижным и, уже доведя быка до последней степени ярости в конце схватки, показал и вовсе сногсшибающий трюк- повернулся к нему спиной. Стадион замер, в полной тишине отчётливо слышно частое дыхание разъярённого животного. Рога ринувшегося на тореро быка просвистели в сантиметре от смельчака. Вздох облегчения многотысячной толпы слышен, наверное, во всём городе. Шатаясь и истекая кровью, чудовище с трудом разворачивается и вновь приближается к тореро, мотая головой, но тут в воздухе сверкает шпага и поражённый в сердце бык падает к ногам победителя.

Раскрасневшаяся Жозефина в едином порыве с испанской публикой оказывается на ногах и восторженно приветствует "красного" тореодора не жалея ладошек.

— Товарищ Чаганов, — шепчет мне сзади на ухо человек Эйтингона, поставленный охранять вход в ложу. — на минутку…

— В чём дело? — недовольно хмурю брови, в открытую дверь вижу, что Кольцов уже сидит на моём месте.

— Товарищ Котов вызывает, срочно. — Рядом с охранником переминается с ноги на ногу вологодский амбал.

"Что там у него стряслось"?

Бегом спускаемся по пустым каменным лестницам "колизея", проходим под выходной аркой, сопровождаемые недоумёнными взглядами билетёров, пересекаем трамвайные пути и мы уже в холле гостиницы. Сопровождающий почему-то заводит меня в президентский люкс к Орлову, где мои ребята упаковывают "БеБо" в ящики: двухдневный марофон Большого совещания завершён. Навстречу поднимается Эйтингон (Орлов уже выехал в Барселону) и манит за собой. По винтовой лестнице прямо из номера поднимаемся в прямоугольную башенку и из неё через стеклянную дверь выходим на плоскую крышу отеля.

— Я вот зачем, Алексей, позвал… — слова Эйтингона потонули в рёве толпы с соседней арены.-… не надо тебе больше встречаться с этой девушкой.

— Но вы же сами, Леонид Александрович, просили…

— И не возражай, — повышает он голос. — я за тебя перед Самим отвечаю. Кровь молодая в тебе больно играет. Это ж надо было додуматься идти с ней в первый попавшийся номер. А если б слежка за ней была? Сидел бы сейчас в подвале у Канариса.

— А зачем я нужен Канарису в подвале? — С трудом подавляю раздражение. — Я даже устройство этой машинки толком не знаю и ключи меняются каждый раз. Ну какой от меня им толк? Иметь свой источник на Лубянке и в Кремле разве не лучше?

— Это приказ. — Котов поджимает губы. — Всё. Жозефиной сейчас занимаются другие люди.

"Нет, ну это нормально? У каждого и жена, и переводчица… а у меня из под носа уводят законную добычу"!

Севилья, район аэропорта Таблада.

25 декабря 1936 года, 17:30.

Мамсуров.

— Сколько до цели? — Мамсуров, взглянув на часы, старается перекричать рёв двигателей "Юнкерса".-Через пять минут на земле заход солнца!

— Идём по графику, — откликается пилот Тимофей Хрюкин, один из лучших пилотов авиаполка, которого рекомендовал Голованов для участия в операции. — осталось двадцать километров, вон уже Севилья на горизонте.

Высокому широкоплечему парню форма испанского лётчика оказалась мала, поэтому он надел чёрный комбинезон немецкого механика, найденный на борту. Так же одеты все диверсанты, включая Масурова, отличает их от врага лишь белая повязка на левой руке.

— Курт, вызывай Цветкова. — Хаджи-Умар сжимает плечо радиста, устроившегося в кресле второго пилота.

— Цветков ответил, они- готовы! — Возбуждённо кричит тот через минуту.

Десять минут назад по радиоканалу связи с "Легионом Кондор" Курт, молодой радио-механик из Москвы, сын сотрудника Коминтерна, а сейчас боец-интернационалист из отряда товарища "Ксанти", отправил радиограмму, подготовленную Чагановым, с просьбой к командиру легиона генерал-майору Шперле принять из-за возникшей неисправности на Табладе спецборт из Саламанки в Альхесирас. При составлении текста радиограммы долго не могли решить кого записать в "высокопоставленные пассажиры", но помог случай. Лина вчера услушала по радио франкистов, что Герман Геринг, уполномоченный по четырёхлетнему плану и Имперский министр авиации находится с визитом в Испании. На нём решили и остановиться.

Для того чтобы эту радиограмму нельзя было засечь станциями радиоперехвата, при подготовке к операции на самолёте была специально установлена маломощная средневолновая радиостанция. Устанавливающий её специалист из радиоцентра Разведупра после испытания в полете уверенно заявил, что рацию (при работе на ключе) можно будет принимать на расстоянии не более пятидесяти километров.

"Что-то долго они молчат… Неужели сорвалось? Жаль…. но не смертельно".

Сегодня утром была получена радиограмма от Цветкова, что основная группа сумела удачно пройти на торговом судне под Парагвайским флагом Гибралтар и высадиться на берег у небольшого городка на атлантическом побережье Испании в устье реки Гуадалквир. Здесь их поджидала мото-фелюга контабандистов, которая за немалые деньги вчера в течение одной ночи доставила группу в район аэродрома. Здесь в реку впадает старица, на которой, собственно, и стоит город Севилья, с трёх сторон болотистой поймой охватывая Табладу. В высоких камышах у заросшего густым кустарником берега можно легко спрятать не то что фелюгу, но и большой пароход.

— Товарищ командир, Таблада отвечает. — Радостно оборачивается Курт. — Сначала шесть знаков, пауза и затем десять групп по четыре знака в каждой. Шифровка!

"Что в ней"? — Мамсуров крепко сжимает в руках спинки кресел пилотов.

Задумка Берзина с радиограммой была отличной: по шифрованной связи можно было обратится напрямую к генералу Шперле с просьбой о посадке самолёта с Герингом, минуя диспетчера, который не приминул бы задать проверочные вопросы, бог знает, какие процедуры положены у немцев в таких случаях. Но было у неё и слабое место: невозможность расшифровки ответа, хотя его структура (шесть знаков сначала и несколько групп по четыре знака в каждой), по словам Чаганова, говорит, что наш запрос понят и нас рассматривают как корреспондента.

Курт надевает наушники штатной радиостанции "Юнкерса" и щёлкает тангентой.

— Диспетчер разрешает посадку! — кричит он.

— Снижайся. — Облегчённо выдыхает командир, Хрюкин кивает и мягко толкает штурвал от себя.

Самолёт наклоняет нос и начинает быстро снижаться в направлении загоревшихся внизу двух дорожек посадочных огней, тускло подсвечивающих грунтовую полосу. Также включаются огни перед двухэтажным кирпичным зданием аэропорта с затенёнными окнами, в котором помещается штаб Кондора и общежитие лётчиков и авиатехников. Дальше сбоку метрах в пятидесяти от штаба едва видна вышка аэропорта со стеклянным верхом, сразу за ней радиоцентр: небольшой деревянный одноэтажный особнячок, опутанный паутиной антенн.

Мягко коснувшись земли, самолёт, подрагивая на неровностях, стремительно несётся внутри луча прожектора медленно теряя скорость. Пилот энергично тормозит, тяжёлая машина пролетает мимо аэродромных построек и с трудом останавливается, едва не выкатившись за пределы полосы.

— Поворачивай на рулёжку! — Мамсуров приникает к боковому окну кабины. У здания аэропорта царит суета, из открытых дверей ведущих на посадку выбегают военные и торопливо становятся в строй, офицеры энергично жестикулируют пытаясь его выровнять. "Юнкерс", прокатившись еще метров двести по рулёжной дорожке, замирает метрах в тридцати напротив строя "Легиона Кондор". Гаснут посадочные огни, поле аэродрома погружается в темноту. Хрюкин одним точным движением выключает два боковых двигателя, сбрасывает обороты носового и бежит в хвост самолёта по деревянному настилу, прикрывающему три пары авиабомб ФАБ-250, закреплённых накрепко на полу у бортов вдоль фюзеляжа. Догоняет Курта уже за открытой дверью и оба они, укрытые от здания аэропорта корпусом самолёта и сгустившейся темнотой, согнувшись бегут в поле прочь от места будущего взрыва. Хаджи-Умар достаёт из кармана американскую зажигалку, подарок Чаганова, откидывает её крышку и поджигает огнепроводный шнур, выведенный у двери. Тот с лёгким шипением загорается, Мамсуров мягко прикрывает дверь, (лязгает защёлка замка) и бежит догонять вырвавшихся вперёд подчинённых, ориентируясь на их громкое сопение.

"… Пять, шесть, семь, восемь…"- стучит у него в голове мысль в ритм бега. Через каждые десять шагов он оборачивается назад на темный корпус самолёта, подсвеченный сзади синеватым светом осветительных ламп.

К двери самолёта, по широкой дуге обходя вращающиеся лопасти и подсвечивая себе под ноги фонариками, торопливо подходят несколько тёмных фигур и кто-то деликатно стучит по рифлёному дюраалюминиевому корпусу. Через десяток секунд уже более настойчиво стук повторяется. Вдруг неожиданно на крыше аэропорта зажигается прожектор, освещает своим лучом самолёт, перемещается дальше в поле и выхватывает из темноты три бегущие фигуры. Слышится гортанный выкрик: "Хальт"!

"Пятьдесят четыре, пять пять"…

— Ложись! — Все трое валятся с ног.

Ударная волна мощного взрыва накрывает их уже на земле. Сильный хлопок оглушающе бьёт по ушам, облако тяжёлой пыли и гари забивают нос, не дают раскрыть глаза. По спинам щекотно застучили мелкие камушки, совсем рядом упало что-то тяжёлое, вызвав сотрясение почвы. Глухо закашлялся, упавший рядом с Хрюкиным, Курт.

— Все целы? — Садится рывком на колени Мамсуров и отряхивается всем телом.

— Я вроде цел… — отвечает лётчик и тоже поднимается.

— Курт! Курт! — Уже кричит командир и хлопает радиста по спине, тот со стоном медленно отрывает голову от земли.

Свет от сильного пожара, который охватил здание аропорта, начал пробиваться через редеющее облако пыли и освещать всё вокруг.

— Так вам, гады, за наших ребят. — Прохрипел лётчик, а на его лице заиграли отсветы адского огня.

По грязному лицу Курта текли две струйки чёрной крови, капая с подбородка за ворот комбинезона.

"Как же это я раньше не сообразил, — мысленно начал корить себя Мамсуров. — он же больной был, сморкался. Вот и получил контузию".

— Хрюкин, — берёт себя в руки командир. — остаёшься здесь Куртом. Я в радиоузел. Держи ему голову наверх.

Двинулся уже было в том направлении, но сначала решил посмотреть поближе на результаты взрыва. На месте, на котором недавно стоял их самолёт- большая чёрная воронка, дальше до пролома в стене, где был вход в здание, парящее месиво из красноватой земли, оплавленного металла и обломков кирпича. Пожар разгорался всё сильнее, из пустых глазниц окон рвались длинные языки пламени. В лицо пахнуло сильным жаром и резким запахом авиационного бензина.

"Делать тут, пожалуй, нечего".

Сделав большой крюк через поле аэродрома, Хаджи-Умар ползком с финкой в руке неслышно подбирался к пулемётной точке в десятке метров от вышки и двадцати- от узла связи. Точнее к тому, что от неё осталось: ударная волна близкого взрыва (до эпицентра шестьдесят метров) смела пулемёт с бруствера и уронила часть мешков внутрь окопа. Заглянув внутрь, диверсант обнаружил двоих пулемётчиков, вяло копошащихся под завалом. Они неверными движениями, больше мешая, чем помогая друг другу, пытались вытащить МГ из под мешка с песком. Двумя быстрыми точными движениями ножом, Мамсуров освободил неуспевших ничего понять солдат от этой необходимости. Вытер финку о шинель ближайшего и внимательно осмотрелся вокруг, выглянув из окопа. От вышки остался только первый кирпичный этаж: ветерок раскачивал белую штору, зацепившуюся за вертикальный штырь, единственно уцелевший от всей стеклянной надстройки.

Деревянный домик радиоузла начисто лишися всех антенн, двери, окон и черепицы на крыше, но устоял.

Мамсуров тихо подобрался к нему с неосвещённой огнём пожара стороны и заглянул в проём окна: на полу, подсвеченные бликами пожара, в беспорядке, в крошке битого стёкла валялись желесные ящики, бывшие недавно радиоаппаратурой и, судя по количеству вытекшей крови, два трупа, бывшие недавно радистами.

Его руки, как обычно в таких ситуациях, заработали сами по себе независимо от сознания: отыскали под дверью, лежащей посреди комнаты, фанерный ящик с прибитым шильдиком, открыли его… Глаза быстро подтвердили: перед ним искомая "Энигма"! А пальцы уже нащупали два зажима, отогнули их: ящик вместе с тяжёлой батареей полетел вниз, повиснув на проводах. Стальное лезвие финки легко режет медь: стало полегче, но всё равно на десяток килограмм потянет. Из-за спины извлекается пустой вещевой мешок, заботливо прошитый толстым войлоком. Машинка не без труда, но ложится внутрь, туда же идут два сменных ротора и шифроблокнот. Из деревянного шкафа на пол летят толстые учётные папки, звучит клик откидываемой крышки зажигалки и маленькое жёлтое пламя начинает быстро разрастаться.

Хаджи-Умар пружинисто поднимается с корточек и осторожно выглядывает в дверной проём, выходит наружу и неуловимым движением перемещается вдоль стены в тень: пожар не утихает, пожалуй, даже усиливается. В дальнем конце аэродрома, там где находится склад горюче-смазочных материалов, раздалось несколько винтовочных выстрелов, и сразу следом две красные ракеты, пущенные настильно к земле, на секунду вырвавшие из темноты цистерны с бензином. Ударивший было в ответ пулемёт, захлебнулся от сильного взрыва и яркой вспышки, на мгновение осветившей всю округу. Мамсуров пригнулся и неслышно ступая проскочил к вышке, достал из левого кармана комбинезона сигнальный пистолет, зарядил патрон и выстрелил вверх.

Белая ракета повисла в воздухе. Это была команда общего сбора в апельсиновой роще, что росла на северо-западе аэродрома и выходила прямо на берег Гуадалквира. Хаджи-Умар посмотрел на часы: со времени посадки прошло всего лишь полчаса, но уже пора уходить, так как главная задача выполнена. Голованов, серьёзный вдумчивый комардир бомбардировочного полка, раскрыл глаза разведчикам на то, что должно быть целью их диверсии.

— Хороший авиационный завод, — говорил, словно вбивал гвозди, комполка. — за день может выпустить с десяток новых самолётов. Чтобы подготовить хорошего лётчика- нужны годы. Так и родился новый план операции, в который удачно вписалась дополнительная (чтобы не говорил о её первостепенной важности молодой особист Чаганов) задача по добыче "Энигмы". А то, что делает сейчас лейтенат Цветков и вовсе является задачей отвлечения внимания: создать побольше шума в стороне от точки ухода, чего стоит выгоревший бензин.

На аэродромом послышался прерывистый рокот самолётных двигателей, то приближаясь, то удаляясь.

— Бомбовозы, — громко сказал Хрюкин, лежащему на земле Курту, приставляя ладонь к уху и не заметив подошедшего Мамсурова. — не наши, повадились по ночам города бомбить. В этот момент ещё одна яркая вспышка осветила всё вокруг, а через несколько секунд пришла волна от мощного взрыва. Курт хватается за голову и тихо стонет.

— Уходят вроде… — Хрюкин продолжает сидеть в прежней позе.

— Подъём, за мной… — Хрюкин вздрагивает от неожиданности. — помогай Курту. Полтора километра до рощи дались нелегко: вспыхнувший неподалёку бой возле зенитной батареи значительно усложнил задачу, над головой засвистели пули, пришлось передвигаться ползком. Когда до цели оставалось метров триста радист потерял сознание.

— Я сейчас, мигом…

— Где Цветков? — Мамсуров осторожно снимает со спины вещмешок и прислоняет его к стволу дерева.

— Ушёл со второй тройкой. — Вацлав Кричевский, связной отряда, появляется из темноты.

— Как ушёл? — Мамсуров с трудом справляется со вспыхнувшим раздражением.

— Меня оставил за старшего. — Извиняющимся тоном отвечает он.

— Докладывай, товарищ Кричевский. — Шепчет командир, деликатно предлагая подчинённому также понизить голос.

— Первая тройка взорвала склад с горючим, — присаживается тот на корточки под деревом рядом с Масуровым. — уже вернулись, все целы. Задача второй и третьей- склад боеприпасов. Слышали как там рвануло? Пока обратно никого нет. Четвёртая и пятая тройки- в боевом охранении.

— Отправь Курта на лодку, командиров четвёртой и пятой- ко мне. — В темноте засветились фосфором часовые стрелки. — Мешок захвати, отдашь Харишу, беречь как зеницу ока.

Через пять минут за спиной командира, прислонившегося спиной к стволу апельсинового дерева послышались тихие шаги.

— Сюда. — Позвал он. — Что у вас?

— У меня всё тихо, — послышался из темноты глухой прокуреный бас. — испанцы после взрыва прекратили патрулирование берега и лётного поля, ушли в сторону зенитной батареи у моста через старицу.

— Мои задержали двоих немцев, — вступает следом молодой звонкий тенор. — бежали куда глаза глядят от самолётной стоянки. На мосту никакого движения.

— Немцев к лодке. — Пружинисто поднимается командир. — Через полчаса взойдёт луна. Ваша задача до этого времени найти Цветкова и его людей. Выполнять.

— Можно мне с ними, товарищ командир? — Из темноты подал голос, молчавший до этого Хрюкин.

— Нельзя. Я за тебя перед Головановым головой отвечаю. Всегда будь рядом со мной.

Издалека донёсся грохот начавшейся перестрелки.

— Вацлав, спроси кто они. — В небольшой деревянной рубке на корме фелюги сразу стало тесно, когда в неё втащили двух грузных немцев в чёрных рабочих комбинезонах.

Иван Хариш, двухметровый югославский гигант, усадил их на пол себе под ноги, оставив для верности свои тяжёлые руки на плечах пленных, а сам притулился на скрипнувшую под ним скамеечку. Керосиновая лампа неровно освещала лица присутствующих.

Кричевский, данцигский поляк, бегло заговорил по-немецки, обращаясь к обоим. Отвечать начал только один, более пожилой лет под сорок, второй же вдруг зло зашипел на первого вдруг громко выкрикнул: "Хайль Ги…". Огромная ручища Хариша тут же обхватила тонкую шею фашиста и слегка её придавила, тот захрипел и стал судорожно хватать ртом воздух.

— Этот старый- авиаинженер из фирмы "Бф", а молодой- техник оттуда же. Они здесь занимаются испытаниями новейшего немецкого истребителя.

Техник изловчившись бьет левой рукой по щеке инженера.

— Убери этого… — Мамсуров делает характерный жест, перечёркивая большим пальцем шею.

Глаза инженера наполняются ужасом. Югослав легко, как пушинку подхватывает с пола фашиста и тащит его за дверь. Через минуту возвращается с окровавленной финкой в руках и вытирает её о рукав инженера, который теряет сознание и неуклюже валится набок. Хариш быстрыми заученными движениями, как автомат, прячет нож в ножны, достаёт фляжку, льет из неё воду на голову немцу и легонько хлопает того по щекам. Очнувшийся инженер с мольбой смотрит на Хрюкина, видно растеряное лицо лётчика, который недоверчиво переводит взгляд с одного диверсанта на другого, показалось ему в данной обстановке ближе всего.

— Скажи ему, что с ним будет то же самое, если он вздумает мне врать. — Командир делает суровое лицо, показывая югославу жестом, что тот может уходить.

— Его зовут Роберт Луссер, — Вацлав решительно останавливает словесный поток трясущегося немца. — ведущий конструктор авиационного бюро немецкой компании "Бф" из Аугбурга. Руководит группой инженеров и техников на испытаниях истребителя Бф109 в боевой обстановке. Прибыли на Табладу неделю назад с тремя самолётами. В составе группы был лучший лётчик-испытатель фирмы Вальтера Мессершмидта Ганс Кнётч.

— Почему был? — Мамсуров повернул голову к Кричевскому.

Снова начались всхлипывания и причитания инженера.

— Пилоты и остальная группа после дневного облёта самолётов ушла в общежитие, — Вацлав шлёпает Луссера по лысине чтобы прекратить его стенания. — они с механиком задержались на поле, а через полчаса раздался взрыв.

— Спроси его, — лицо Хрюкина выглядывает из тени Мамсурова. — есть ли на поле готовый к вылету самолёт?

— Ты что это задумал? — Черные брови командира сходятся на переносице.

— …

— К вылету готов только номер четыре, — переводчик присаживается на скамеечку рядом с инженером. — пятый и шестой- в наладке.

— Надо бы взглянуть на него, товарищ командир, что за зверь за такой… — лётчик умоляюще глядит на командира. — комполка мне не простит… это ж как быть у колодца и не напиться.

Мамсуров опускает взгляд на часы.

— Товарищ Хрюкин, у вас двадцать минут. Вацлав, пойдёте вчетвером. За этого (кивок в сторону немца) отвечает Хариш.

— Ты что творишь, лейтенант, — командир переходит на шопот. — ты ракету видел? Я тебя уже час жду…

— Хаджи, вся охрана разбежалась, — Высокая мускулистая фигура Цветкова, стоящего у апельсинового дерева, хорошо выделяется на фоне лунного неба. — ты представь, если б удалось зенитки повредить, то утром наши бомберы тут бы места живого не оставили.

— Если бы? — В чёрных глазах Мамсурова молниями вспыхивают сполохи пожара. — Где твои люди? Докладывай!

— Зака осколком зацепило у склада боеприпасов, — лейтенант опускает плечи. — умер сразу. Троих ранило около моста, обнаружили нас на подходе и пулемётчики не давали голову поднять: двое тяжёлых, один- лёгко. Еле выбрались, Милко и Степан сейчас с ними в километре южнее на берегу. Я пришёл за подмогой.

— Берег старицы или реки?

— Наш, реки…

Сзади послышался топот сапог и чавкающий звук раздавленных апельсинов.

— Товарищ командир, — из темноты слышится голос посыльного. — первый сообщает, что аэродром Малаги готов к приёму самолёта.

— Так, — Мамсуров принимает решение. — бегом на лодку. Все на борт. Подбираешь раненых и в том же месте ждёшь меня. Никакой самодеятельности. Всё, пошёл.

— Готов? — Мамсуров кладёт руку на борт кабины лётчика, в которой по хозяйски расположился Хрюкин.

— Готов. — Лётчик крутит какую-то ручку и из задней кромки крыла мягко опускаются вниз закрылки.

— Переводи, — командир делает шаг в сторону, поворачивается и немигающе смотрит на дрожащего немца. — если с самолётом что-нибудь случится, то ему- кирдык.

— Какой такой кирдык? — Вацлав покосился на говорящего. Мамсуров проводит большим пальцем по горлу. У Луссера подкашиваются ноги и он медленно оседает, скользя спиной по фюзеляжу самолёта. Хариш подхватывает инженера за шкирку правой рукой и, оторвав от земли, разворачивает того к кабине истребителя.

— Пошёл! — Кричит командир Хрюкину и они с переводчиком бегут прочь от самолёта. Под пристальным взором Луссера лётчик начинает открывать вентили и крутить ручки управления. Резко хлопает крышка воздушного фонаря, откуда-то издалека взлетает белая ракета и повисает над мостом, освещая бронеавтомобиль, закрывающий проезд по нему. Как по команде захлопали ружейные выстрелы, заглушившие рёв включившегося двигателя и свист закрутившихся лопастей истребителя, обдав пылью дунувших к прибрежным кустам Пата и Паташона.

Постояв так с минуту, самолёт трогается с места и начинает разгоняться по рулёжной полосе. Мамсуров, смотрящий в хвост удаляющемуся истребителю, выпустил ещё одну ракету в направлении взлёта и перестал дышать не в силах понять всё ли идёт хорошо. Наконец у самого конца рулёжки самолёт задрал нос, оторвался от земли и быстро исчез в темноте.

Аэропорта Таблада.

26 декабря 1936 года, 14:30.

Канарис.

— Господин адмирал, дальше нельзя… — скрипучий голос офицера охраны вернул Канариса к действительности. — минёры ещё не закончили.

Длинная цепочка в серых шинелях, полукольцом охватившая здание аэропорта со стороны лётного поля, медленно продвигалась вперёд, то и дело один или другой минёр останавливался и втыкал деревянный колышек с красной отметиной в землю, помечая взрывоопасную находку. С другой стороны здания, со стороны дороги ведущей в город, стояло несколько допотопных пожарных машин. Их немногочисленные расчёты, замотав лица тряпками в попытке спастись от едкого дыма, вобравшего в себя смрад взрывчатки, горелого дерева и жареного мяса, часто меняясь у ручной помпы, заливали водой каменный скелет штаба "Легиона Кондор".

"Сто двадцать пилотов и около шестидесяти техников… лучшие из лучших: генерал Шперле, подполковник Рихтгофен, группа инженеров Вилли Мессершмидта. Есть, конечно, надежда, что кто-то из тех трёх десятков тяжело раненых, что привезли ночью в военный госпиталь, выживет, но от большинства погибших в этом чудовищном взрыве не удастся найти ничего. Судя по рассказам стоявших в оцеплении аэродрома, взорвался Ю-52. Подкатил ко входу и взорвался. Самоподрыв… какая азиатская дикость помноженная на красный фанатизм".

— Экселенц. — Адъютант с чёрными от бессонной ночи кругами под глазами на бледном лице протягивает радиограмму.

"В Лиссабоне приземлился спецрейс из Берлина с комиссией на борту и сегодня же она на машинах выезжает в Севилью. Руководить расследованием будет Гейдрих. Этот точно не упустит свой шанс подмять под себя и абвер. Хотя тут очевидна вина Люфтваффе, Гейдрих вывернет всё наизнанку".

— Спасибо, Георг. — Канарис поворачивается и идёт по направлению к своему картежу. "Надо быть реалистом. Судя по предварительным данным здесь действовала диверсионная группа русских, не верится что такое могли проделать испанцы. Пропал секретный истребитель, возможно вместе с "Энигмой"… А поскольку и за контрразведку в Испании тоже отвечает абвер, всех собак повесят на меня".

Запертый в машине Чарли начинает выть и отчаянно лупить передними толстыми лапами по стеклу, издалека заслышав шаги хозяина.

"Ну что ж, поедем с тобой, милый, назад в Свинемюнде. Вот только вернём должок оппонентам. Око за око"…

Адмирал подходит к машине связи.

— Срочно. Шифровка Штольце.

Валенсия, улица Хатива, 23.

Гостиница "Метрополь".

31 декабря 1936 года, 13:45.

— … а с товарищем Сталиным вы встречались? — Мои "оруженосцы" Базаров и Петров, забыв о еде, подались вперёд в ожидании ответа. — Ну чтоб как с нами, лицом к лицу?

— Встречался, конечно, и не раз… — неспеша разминаю вилкой патату и бросаю сверху кусочек жёлтого масла.

— И… какой он? — Не выдерживает Петров.

— Какой? — Добавляю в тарелку несколько крупинок грубой серой соли. — Ну, как вам сказать…. он- свой. Не такой, знаете, который хочет показаться своим, чтобы понравится тебе. Простой в общении, одинаково говорит как с наркомом, так же и с охранником. А ума- необыкновенного. Вот сколько страниц в день вы читаете? (Напарники смущённо потупили глаза). А он- самое меньшее пятьсот страниц. Живёт просто, ест простую еду. Да жуйте вы, черти… картошку тоже любит.

Спохватившись, они хватаются за ложки и многозначительно переглядываются.

"Повезло нашей стране с руководитетелем в трудные годы…, а затем всё покатилось под гору: пришли глупость, жадность, предательство… и, в конце концов, остались одни понты".

После диверсии в Табладе Эйтингон усилил охрану, теперь со мной всегда рядом два охранника: меняются через каждые двенадцать часов, атлетического вида молодые люди обходят гостиницу вокруг, у чёрного входа появился постоянный пост. Куда-то пропала испаноговорящая обслуга, а вместе с ней, к вящему неудовольствию Орлова и бурному одобрению большинства постояльцев, иностранные разносолы. Всем было предложено держать шторы закрытыми, меня перевели в в противоположное крыло в другой номер, попроще, без эркера и башенки, но с прямым выходом на крышу. Через две недели должен приехать Язев (мой заместитель) с группой и испанские каникулы, скорее всего, подойдут к концу (Берзин утром шепнул, что "Энигма" уже в Москве).

Эхо табладского взрыва отозвалось в Берлине (в стране был объявлен трёхдневный траур, Эйтингон говорит, что зашаталось кресло под Канарисом) и вернулось в Испанию. Вчера в Саламанке взорвалась новая бомба, газетная: Примо де Ривера на собрании женской секции Фаланги обвинил Николаса Франко, брата генералиссимуса, в мошенничестве с подменой текста постановления Хунты. Новость попала на страницы фалангистской газеты "Фасция", её подхватили в республиканской прессе, за границей и она оттеснила на вторую полосу сообщение о беспорядках, вспыхнувших в испанском Марокко.

По этому поводу сегодня с утра начался внеочередной сеанс связи с Москвой, на который прилетел из Мадрида Кольцов, а на завтра намечены переговоры с Ларго Кабальеро.

"Какая, всё-таки, могучая вещь- дальняя мобильная шифрованная связь! Просто поговорили два лидера и через два месяца в стане врага настоящий кризис. Мобильная… мобильность связи, правда, пока основывается на двух парах сапог, что сейчас озонируют воздух в номере у ярко горящего камина, но лиха беда начало".

Осторожно отодвигаю штору и выглядываю на улицу: всё спокойно, из низких туч, повисших над городом, накрапывает дождь; напротив внизу на третьем этаже арены для боя быков и на крыше Северного вокзала над главным входом с курантами возятся какие-то люди с большими сумками. "Усиливают охрану…, что ж, дело нужное".

За спиной раздался телефонный звонок.

— Алекс! — в трубке раздаётся взволнованный голос "белокурой Жози".

"Что совет нужен кого выбрать? Подлая изменщица"…

— Слушаю… — выбираю нейтральный тон, мол, не узнал, у меня таких ты завались.

— Беги! — Телефон не может передавать высокие частоты, но их в этом крике, думаю, в избытке.

— Куда бежать?

— Из отеля, они уже идут… — голос девушки срывается в хрип, слышится щелчок повешенной трубки.

— Блин… — кровь застучала в жилах, бросаюсь к окну, на ходу бросаю взгляд на часы: без семи два.

Первая двойка что на арене, по прямой до неё метров пятьдесят, уже заняла место за пулемётом МГ-34, вторая, метрах в ста наискосок- не готова, занимается сошками.

— Петров! — Сержант ловит брошенные мной сапоги. — Твои этажи со второго по четвёртый: переводишь людей из номеров, выходящих на улицу в номера напротив, которые выходят во двор. Вооружённые мужчины- охраняют лестницы на своём этаже. Остальные запираются в комнатах. Сначала стучи во все двери, затем приказываешь сразу всем.

— Базаров! Твои- с пятого по седьмой. Исполнять! Бегом! По лестнице!

Мои оруженосцы босиком, на ходу застёгивая ремни, исчезают за дверью.

— Дежурный! Говорит Чаганов. К бою! Двери- на замок! Лифт- на крышу. Напротив здания два пулемёта! Передаёшь приказ коменданту.

Бегу по пустому коридору восьмого этажа к президентскому люксу и на всякий случай стучу во все двери: хотя там никого быть не должно, Эйтингон распорядился всех выселить вниз. У дверей люкса дежурный с удивлением созерцает мой эволюции. Оттесняю его в сторону и вваливаюсь в номер. На шум недовольно оборачиваются сидящие у пишмаша Берзин и Кольцов, рядом с ними двое незнакомых военных, один из которых стирает пот со лба носовым платком. Орлов полулежа в кресле в синей шёлковой пижаме греет в руках пузатую коньячную рюмку, протягивая ноги в серых матерчатых тапочках к камину, Эйтингон задумчиво прохаживается по просторным апартаментам.

— Получено сообщение: диверсанты готовы напасть на гостиницу, — выбегаю в середину номера и с трудом перевожу дыхание. — надо прекратить сеанс.

— Откуда сведения? — недоверчиво протягивает Орлов, не меняя позы. — Мои…

— Пулемёты напротив нас… — нетерпеливо перебиваю я резидента и щёлкаю выключателем питания устройства. — предлагаю выйти из номера.

Все, за исключением Орлова, почуяв серьёзность обстановки дисциплинированно поднимаются, достают оружие и без разговоров быстро идут к прихожей. Мы с подошедшим охранником подхватываем, стоящие у стены ящики и начинаем споро паковать оборудование.

— Паникёр… — резидент недовольным взглядом провожает спины коллег и зло косится на меня.

Затем, картинно смакуя каждый глоток, допивает коньяк, неохотно поднимается из кресла и неспеша идёт к окну. Антенну решаю не трогать, отсоединяю её от радиостанции, которая точно ложится в предназначенное место второго ящика. Щёлкаю металическими защёлками.

— Ну где тут твои пулемёты? — Орлов резко дёргает штору вбок.

В ту же секунду стекло перед ним с громким звуком лопается и сотни стеклянных осколков заполняют собой комнату, срывая и раздирая на куски занавеси, вспарывая обивку диванов, оставляя глубокие отметины на стенах и мебели.

Меня, сидящего на корточках и склонившего голову, этот разящий стеклянный рой счастливо минует, а успевшего подняться с колен помощника достаёт по полной: между пальцами его рук, закрывших лицо брызгает кровь. Хватаю его за полу кителя и тяну вниз, он садится на пол, не отрывая рук от лица. Не вставая оборачиваюсь назад: Орлова отбросило от окна и он лежит на ковре в неуклюжей позе. Из двух дырок в куртке пижамы на спине едва заметными точками сочится чёрная кровь.

"Глупо-то как… Фома- неверующий".

Новая пулемётная очередь очерчивает на противоположной от окна стене номера горизонтальную линию на высоте двух метров, состоящую из аккуратных одинаковых отверстий. Лишь пара из них, попав в железную ступеньку винтовой лестницы, рикошетит в потолок. Хватаю напарника под мышки и пригнувшись бегом тащу его к двери.

— Что Орлов? — Эйтингон с пистолетом в руках стоит у двери, из противоположного номера появяется голова Берзина.

— Холодный, — вырывается у меня. — две пули в грудь.

Разведчики с удивлением смотрят на меня. Из-за угла со стороны лестницы вылетает четвёрка молодых крепко сбитых и одинаково одетых молодых людей, которые по приказу Эйтингона быстро вытаскивают в коридор мои ящики а затем труп Орлова.

— Давайте его в номер, ящики пока тоже… — Котов решительно вступает в командование нашей группой. — и быстро на крышу: проверить там всё.

Пришедшие в себя командиры вслед за охраной выходят на лестничную площадку. Пустая закрытая металической сеткой шахта лифта окружена каменной лестницей, ведущей вниз: на площадках нижних этажей вооружённые люди, также как мы, напряжённо прислушиваюся. Снизу у центрального входа раздаются два глухих взрыва, за которыми следует беспорядочная стрельба. Несколько военных срываются с места и бегут вниз по лестнице.

— Наведи там порядок, — раздражённо бросает Эйтингон стоящему рядом человеку в штатском. — расставь каждого, чтобы не сбивались в кучу. Телефон? (тот отрицательно машет головой). Тогда связь через посыльных. Давай!

Откуда-то снизу на лестнице появляется группа военных с зелёными ящиками, они останавливаются на каждой лестничной площадке и раздают в протянутые руки кульки из промасленной бумаги. Умелые руки быстро прикручивают рукоятку к ребристому цилиндру боевой части, взводят пружину потянув трубку рукоятки и наконец, отведя шторку опускают внутрь боевой части запал. Сзади несут "Маузеры"- наиболее часто встечающийся в Испании командир. До нашего этажа донесли две гранаты РГД-33 и два карабина.

Через пару минут появляются мои подчинённые и докладывают, что при эвакуации на их этажах погибло двое и ранено шестеро: чуть-чуть не успели.

— Лазарет организуй! — Кричит Эйтингон вниз перегнувших через перила.

— Наверху чисто, товарищ командир. — Мой знакомый с Вологды появляется из искусно замаскированной в стене служебной двери.

Гуськом за ним наша группа ВИПов поднимается по гулкой железной лестнице и оказывается в тесной подсобке лифтовой башенки, наполовину занятой припаркованной здесь просторной кабиной лифта.

— Рассаживайтесь. — Командир кивает на распахнутые двери лифта. Мест на обитых плюшем сиденьях, идущих вдоль стенок кабины, для всех не хватило и Петров с Базаровым расположились на наших ящиках, поставленных друг на друга, а я отошёл к кирпичной стене подсобки и выглянул в узкое грязное окошко под потолком, сквозь которое едва проникал свет тусклого дня.

"Хорошо, арены отсюда не видно, вокзала тоже"… Слева вдали на отблескивающих мокрым блеском рельсах пыхнул серым дымом паровоз, тянущий в город несколько пассажирских вагонов. Прямо передо мной метров на пятьдесят простирается, залитая чёрным битумом крыша, усыпанная белыми обрубками балясин из ограждёния кровли, снесённых очередью немецкого пулемёта и ровный ряд дымящих кирпичных труб. Правее две небольших остеклённых башенки: выходы на крышу из президентского люкса и моего номера.

— Товарищ командир, — в дверях на крышу появляется голова "вологодца".- перестрелка не только у нас! Недавно что-то громыхнуло на центральной площади.

"Пулемёты внизу замолчали"…

Поворачиваю голову направо к говорящему и вдруг боковым зрением замечаю какое-то движение на крыше соседнего дома, прилепившегося сбоку в каком-то метре от нашего отеля: из открывшегося настежь слухового оконца, вписанного в черепичную крышу ползёт широкая толстая доска и ложится на ограждение кровли с нашей стороны. В ту же секунду на доске появляется фигура, одетая в синий рабочий комбинезон с висящим на груди автоматом, похожим на МР-38, но с чуть скошеным вперёд магазином. Пара ловких скользящих движений и его кованые ботинки уже мягко ступают на битум крыши, а в оконце появляется новая фигура.

— Немцы! — Хриплю от волнения.

"Вологодец" у двери, смотрящей во внутренний дворик, реагирует мгновенно: его левая вытянутая рука упирается в распахнутую дверь, скрывающую от противника, а в правой- на уровне глаз уже загрохотал наган. Автоматчик дёргается, но быстро сгрупировавшись прыгает в сторону под защиту каминной трубы, через секунду дуло оружия появляется справа от неё и в нашу сторону полетела длинная очередь. К ней присоединилась вторая- из автомата второго приземлившегося диверсанта, а по доске скользит третий.

Над головой звякнуло разбившееся стекло.

— Ящики сюда! — Кричу своим в страшном грохоте.

Ставим их к стене. Два высокопоставленных незнакомца, сразу поняв мою идею, встают на ящики, высовывают карабины в импровизированную амбразуру и не целясь дают залп. "Вологодец" в этот момент прыгает от пробитой в нескольких местах двери и катится по мягкой крыше подальше уходя из-под обстрела, найдя укрытие за жестяным выводом воздуховода.

Быстро расстреляв магазин, военные наклоняются чтобы перезарядить оружие, а на их место взлетают Кольцов и Берзин с наганами. Отстреляв все патроны генерал поворачивается к командиру.

— Двое или трое ушли вниз в Алексеев номер! — напрягает связки Берзин. — Как бы они не взяли нас в клещи.

— Вы двое, — кричит Эйтингон моим. — вниз по лестнице, охраняйте вход изнутри. На площадку не выходить.

Снаружи, один за другим, следом за глухими ударами в стену, раздались два гулких взрыва. Через окно влетел осколок, прочертивший на цементном потолке короткую прямую. Почти одновременно с этим, снизу от лестницы и сверху с крыши, застрекотали автоматные очереди.

"Задавят огнём и, в конце концов, попадут гранатой в окно".

Видимо та же мысль пришла в голову всем нашим и они вопросительно посмотрели на командира. В этот момент ещё один взрыв раздаётся у двери и свет выглянувшего из-за туч солнца в пустом дверном проёме с трудом пробивается сквозь поднявшуюся в подсобке пыль.

— Все вниз! — Рука командира, сжимающая наган, поднимается вверх.

Понятный, пусть и немного запоздавший, приказ быстро доходит до нас и к лестнице уже спешат: прижимающий левую руку к телу Кольцов, двое военных и Берзин.

Бросаюсь к своим ящикам: защёлки ближнего сбиты подошвами стрелков. Открываю крышку- радиостанция. С трудом, но подаётся перекосившаяся крышка второго ящика. Отрываю свиток бумаги вместе с направляющей, хватаю коробку с перфолентами (""железо" уже не вынести, да и чёрт с ним, главное- ключи и распечатка") и, поднявшись на ноги, чуть не наступаю на шлёпнувшуюся подле меня "колотушку": из длинной деревянной ручки которой выглядывал шнурок с белым шариком. Делаю пару шагов на, ставших ватными, ногах, поднимаю глаза и вижу перекошенное лицо Эйтингона, целящегося в меня из поднятого на уровень глаз нагана.

"Блин… да сколько можно? Опять дуло нагана смотрит мне прямо в лоб".

— А не хрен отрываться от коллектива! — Моё воображение легко читает по прыгающим губам майора госбезопасности.

Тёмная тень наплывает на лицо Эйтингона и его побелевший палец жмёт на спусковой крючок. Частички пороха обжигают лицо, я отшатываюсь в сторону, слышу за спиной стон и вижу перед собой на стене абрис оседающего человека в дверном проёме.

"Граната сзади"!

На негнущихся ногах тороплюсь к лестнице, но взрыва всё нет.

"Стоп, шнур же на месте… граната не взорвётся"!

Вползаю в лестничный туннель, делаю несколько шагов и обессиленно приваливаюсь к стене. Поднимаю глаза и вижу синхронный замах рукой, стоящих на пару ступенек ниже, наших военных и два, слившихся в один, взрыва, больно ударивших по ушам.

"Нашему "Бебо"- хана"…

Снова железные подковки сапог вибивают барабанную дробь по железу. По команде Берзина Петров дёргает на себя ручку двери на лестничную площадку, Базаров рыбкой прыгает вперед и откатывается подальше к ступеням лестницы, быстро уходя с открытого места. С запозданием коридор взрывается грохотом автоматной очереди.

— Гранаты сюда! — Эхом раздаётся по лестнице рёв генерала. — Прикройте нас!

Сверху захлопали ружейные выстрелы, прикрывающих нас военных.

"Вот сейчас немцы бросят гранату к нам сюда"…

Но вместо этого, взрывы доносятся снизу из коридора верхнего этажа и мы все вываливаемся вниз, глядя только перед собой и под ноги, чтобы, не дай бог, не оступиться. С размаху впечатываюсь в металическую сетку ограждения лифта и перебираю по ней левой рукой, продолжая правой прижимать к груди рулон бумаги и коробку с шифрами, пока не скрываюсь за спасительным углом.

"Фу-ух, кажется, выбрались"!

Нас тянут вниз по лестнице чьи-то руки, все спускаемся на этаж.

— Горев, Владимир. — Протягивает мне руку один из "наших военных", поджарый невысокий мужчина лет тридцати пяти, плюхаясь на ступеньку рядом и широко улыбается до смешно торчащих ушей. — Думал тут у вас тыл, а на самом деле, как бы ещё не жарче чем у нас!

"Военный атташе! Как же, наслышан. Из Мадрида"…

— Чаганов, Алексей. — Понимающе киваю я, пожимая его чёрную ладонь. — День на день, конечно, не приходится…

— Ратнер, слышал? — Кричит Горев второму "нашему", тяжело привалившемуся к стене полноватому лысому командиру. — Тогда мы обратно в Мадрид, у нас в сейфе будет спокойнЕй! (Штаб обороны Мадрида располагался в, опустевших после вывоза золота, подвалах-сейфах министерства финансов).

Мимо нас вверх по лестнице с трубами пулемёта Льюса на плечах спешат двое бойцов в сопровождении своих вторых номеров с круглыми магазинами в подсумках. Стоящие на лестнице сторонятся и с воодушевлением смотрят им вслед.

"И пулемёты, выходит, у нас есть в закромах… Живём"!

В подтверждение моих мыслей, с улицы доносится лающая пулемётная очередь с новым тембром, более высоким, как у английского сеттера, в отличие от ровного низкого, как у немецкой овчарки, тона пулемёта МГ. Через минуту стрельба на улице прекращается и, судя по тому, что последним огрызнулся Льюис, дуэль завершилась в нашу пользу. Почти сразу за этим накопившиеся на лестнице бойцы начали штурм коридора восьмого этажа, поддержанные пулемётами и тоже быстро добились успеха, не встретив особого сопротивления.

"Что же немцы уже отступили"?

Бегом вниз по лестнице мимо нас спускается группа бойцов во главе с Эйтингоном в порванном на спине кителе, отдающим приказания на ходу.

— Окружить соседний дом… — Все ко мне! — Доносится с верху хрип Берзина, собирающего группа для штурма крыши.

Вдруг сверху из шахты лифта раздался невыносимый лязг и скрежет металла о металл и, дрогнув, кабина лифта (с моего места было видно лишь её днище) пришла в движение.

"Как же так? Ведь электричества по прежнему нет. Неужели вручную? Точно! Кабину можно поднимать и опускать ручной лебёдкой! (в памяти мелькнула неуклюжая громоздкая конструкция стоящая у стены подсобки). А зачем? Блин…. а что если в ней динамит"!

— Не стрелять! — Берзин реагирует на ситуацию быстрее. — Там бомба! Все с лестницы! Оборачиваюсь на площадке седьмого этажа: кабина опустилась всего метра на полтора (её днище едва показалось из уходящей в потолок шахты, ведущей на крышу) где её окончательно клинит в повреждённых взрывами гранат направляющих.

Одним из последних в наш коридор вбегает генерал, уже прямо перед взрывом. За оглушительным хлопком сверху и, последовашим за ним камнепадом, который снёс железную ограду шахты лифта, ухнула вниз кабина. Облако пыли, ударившее в лицо, нашло себе выход наружу через разбитые пулями двери и окна номеров, а шлынувший в образовавшуюся дыру в крыше ливень быстро очистил воздух. Осторожно выглядываю вниз: из-под груды строительного мусора выглядывает еловая ветка с золотистой хлопушкой и сорванная матерчатая растяжка: "С новым 1937 годом"!

"Как встретишь новый год- так его и проведёшь"…