Москва криминальная

Глава 1 ГЕРОИ ДНА

Когда в мэрии столицы мне впервые рассказали о том, что теперь человеку, лишившемуся жилья и ставшему бомжом, можно не ютиться по подворотням, а жить в нормальных цивильных условиях, я, признаюсь, даже не поверил. Согласитесь сами, в нашем обществе государство не протягивает руку помощи даже человеку, всю жизнь отдавшему работе. А тут вдруг все льготы и блага — для вчерашнего тунеядца или уголовника-рецидивиста? Но мне объяснили, что такая практика действительно существует в Москве. «Теперь у нас все во благо народа», — улыбнулась мне сотрудница мэрии. Позже во время сбора материала я еще не раз буду вспоминать эту улыбку. А тогда все это выглядело как сказка — бомжам предоставляют не только некоторые льготы по пенсии и трудоустройству, но и предлагают жилье в своеобразных муниципальных гостиницах, где им выдают одежду и даже кормят за государственный счет.

— Но вот незадача, — объяснял мне чуть позже за бутылкой водки один из моих старых знакомых, сорокалетний бомж Андрей, «работающий» в переходе на Тверской, — все эти льготы и жилье остаются только на бумаге. На самом деле в этих ночлежках живут вовсе не бомжи. Там своя мафия, и попасть с улицы туда не так-то просто. Если не веришь — попробуй. А потом приходи, я тебе найду нескольких ребят, уже поживших в этом «Хилтоне».

На том и разошлись. Он отправился на свою ежедневную работу — стоять с протянутой рукой в переходе на Тверской, а я — становиться бомжом…

Попробовать себя в качестве бомжа оказалось делом довольно-таки несложным. Образ человека, лишившегося всего в жизни — друзей и крыши над головой, — мог дать мне возможность еще раз посмотреть на дно столичной жизни, проверить мои предположения о том, кто и почему попадает в ту человеческую касту, которую все с отвращением называют — бомж. Свою помощь оказали и сотрудники милиции, на время выписав мне липовую справку о том, что я лишился своей жилплощади в столице.

Весь свой отпуск тщательно отращивал бороду и усы. Эффект превзошел все ожидания — трехнедельная щетина хорошо изменила мое лицо. Сделать красными глаза и мешки под ними было вообще пустяком — хорошая компания со спиртным, но без особых разносолов, и до утра. С рассветом в зеркале ванной увидел совершенно незнакомого мне человека. Понял — свершилось! Теперь мне оставалось только приодеться похуже и выйти в город. При этом еще решил для «солидности» чуть приволакивать правую ногу.

Из гаража принес свою рабочую спецовку, в которой обычно чинил машину: некогда синие джинсы сплошь в заплатках, розовая замасленная рубашка, светло-серый, рваный в нескольких местах свитер и даже зеленая подростковая ветровка с символом Олимпиады-80 на кармане. Стоптанные некогда зимние полусапожки с лопнувшей подошвой починил подручными средствами: обернул подошву несколькими полиэтиленовыми пакетами, а затем крепко перевязал сапог изолентой. Получилось не очень красиво, но на первый взгляд крепко.

На выходе из подъезда нос к носу столкнулся с нашим местным алкашом, по прозвищу Бидон. Он, все и про всех знающий во дворе, даже не поздоровался, презрительно взглянув на меня мельком. По его реакции я понял, что даже он не узнал, а стало быть, цели я своей добился.

В подошедший автобус вместе со мной люди не поднимались, предпочитая другой вход. Незанятым осталось и место рядом, хотя автобус и был переполнен. Появившийся невесть откуда билетный контролер лет пятидесяти долго с нескрываемым ин-тересом рассматривал мой прокомпостированный проездной документ, так, видимо, и не поняв, зачем я его купил. Но уже дав мне оценку.

— Не стыдно в таком виде ездить? — вдруг сказал он, еще раз окинув меня взглядом с ног до головы. — Молодой ведь, а уже тунеядец. Шел бы лучше в дворники — и деньги и крыша над головой.

— А твое какое дело, — вяло парировал я, уютно расположившись на мягком сиденье, — еще кто-то из великих сказал, что от работы даже лошади дохнут. А твои вонючие триста рэ я зарабатываю на Арбате за день. А пожить можно и на вокзале.

В дальнейших дебатах относительно моего будущего я уже участия не принимаю. Выхожу на ближайшей остановке и спускаюсь в метро.

На выходе к площади Белорусского вокзала сразу же вижу топчущихся трех бомжей — двух мужчин и женщину. Все неопределенного возраста — ни двадцать, ни шестьдесят, одеты не лучше, чем я. По тому, как милиционеры патрульной группы не обращают на них никакого внимания, обитают эти аборигены здесь давно. А значит, и знакомиться с ними нет резона.

Стараясь быть незамеченным, проскакиваю к кондитерской палатке и слежу за тем. как три «конкурента» уходят в сторону вокзала. Еще раз осматриваюсь — никого подозрительного. Я уже вошел в роль и. как истинный бомж, сразу же обращаю внимание на пустую пивную бутылку, которую оставил возле троллейбусной остановки какой-то парень.

За тарой не успеваю. Появившаяся откуда-то старушка вырывает бутылку у меня прямо из-под носа и громко кричит на всю площадь, что, мол, эти бомжи совсем обнаглели и чуть не украли у нее… три рубля. Вот так послушаешь и действительно задумываешься, может, правда, у бабули последнее отнимаю.

Откуда-то внезапно появляются еще старушки, и я отступаю. Но не сдаюсь. Буквально в двадцати метрах — пункт обмена валюты. А туда простые инженеры не ходят. Может, повезет?

Молодой бугай в замшевой куртке с сотовым телефоном презрительно смотрит на меня и проходит мимо. Ему я сочувствия не внушил. Пожилая женщина с небольшим рюкзаком за спиной в обменник не заходит, но зато вытаскивает из кармана несколько смятых бумажек и сует мне их в ладонь. Повезло.

Интересно, сколько? Я все еще сжимаю их в руке, не рискуя посмотреть, и пока только предполагаю: ну, не меньше пятерки, иначе бы мелочь сыпанула.

Так и не взглянув, я сбрасываю банкноты в карман и опять прошу о помощи.

— Пшел отсюда на х…

Чувствую, что кто-то толкает меня в спину. Поворачиваюсь. Оправдываются самые худшие предположения — это мои конкуренты. Рядом с ними та самая бутылочница — бабушка-одуванчик. Уже успела сообщить о незваном госте на их территории.

Правда, теперь они уже не одни. За их спинами несколько молодых ребят, лет двадцати. Причем явно не бомжи, под запрещающим остановку знаком стоит их красная «пятерка». Бомжи расступаются, и эти ребята вплотную подходят ко мне. Один из них, с родимым пятном на правой щеке, видимо, главный. Он отводит меня в сторону и объясняет, что здесь все поделено на секторы. И я влез на его участок. Хочу работать — буду платить ему двести рублей в день, иначе мне несдобровать. В случае моего отказа я обязан отдать все имеющиеся в моих карманах деньги и бежать отсюда.

Начинать драку нельзя, да и это не входит в мои планы. Невольно жалею, что не поставил в известность своих друзей из ГУВД. Но и сдаваться без боя не намерен.

— Да у вас здесь в Москве и десятку заработать проблема, — пытаюсь заговорить их. — За целый час стояния сунули лишь один рубль. Не заберете же последнее?

Они надевают перчатки, видимо чтобы не испачкаться об меня, и волокут к ближайшему туалету. Он метрах в десяти, за углом. Милиционеры патрульной группы с явным безразличием наблюдают за этой картиной. Они вступятся, если только что-то произойдет на улице. А то, что не у них на глазах, их не касается.

В туалете эта молодежь пытается вывернуть мне карманы. Оказываю сопротивление. Бью близстоящего в лицо. Они явно не ожидали такого. Всегда бомжи тихо отдавали всю наличность. А тут мордобой. Понимаю, что, пока они своими бычьими мозгами не поняли, что произошло, преимущество на моей стороне. Бью второго в живот. Он охает и получает еще один удар в челюсть.

Временная свобода. Этим надо воспользоваться. Вытаскиваю из кулака одного из рэкетиров свою помятую бумажку и улыбаюсь — белорусские «зайчики». Теперь у меня есть еще несколько секунд сбежать отсюда. А в метро они меня не догонят.

Мужики в туалете с интересом смотрят за происходящим. Такое впечатление, что они попали в театр, и мы тут перед ними ставим какую-то детективную пьесу, да еще задарма.

Стоящие на углу бомжи буквально обладели. Я спокойно вышел и зашагал к метро. А их «крыши» пока нет. Вижу, что один из них бежит к милиционерам, и сам прибавляю ход.

Для того чтобы сэкономить время, дежурной по метрополитену показываю служебное удостоверение. Прохожу не останавливаясь. А она так и остается сидеть с открытым ртом… Видимо, у нее так и не получилось сравнить фотографию в военной форме в удостоверении с тем, что видела сейчас.

К вокзалам решаю больше не подаваться, там своя мафия. Пробую сделать свой бизнес в центре, у метро «Парк культуры». Здесь многолюдно. Уж если люди готовы выкинуть на аттракцион около пятидесяти рублей, то какую-нибудь мелочь мне сунут обязательно.

Так и получается. Особенно сердобольными оказываются женщины с маленькими детьми и, к моему удивлению, студенты с девушками. Видимо, последние хотели показать всю широту своей души. Всего за несколько часов работы в моем кармане уже было около пятидесяти рублей. Согласитесь, довольно-таки неплохо получить ни с того ни с сего кругленькую сумму.

Но здесь нашлась другая напасть — вышедший с Комсомольского проспекта милицейский патруль забрал в «кутузку». Проверили справку. И определили не в КПЗ (камеру предварительного заключения), а в дом ночного пребывания для лиц без определенного места жительства.

Согласно моей «справке» и придуманной мною же «легенде» отправили по месту моего последнего проживания. С согласия мэрии.

Уже в «УАЗе» понял, что вот оно, настоящее счастье для бомжа: там обещали не только отмыть, откормить, но и дать кровать, а также выдать новую одежду. Приехали, когда уже стемнело. Большую железнуюдверь открыл сержант милиции. Зарегистрировали и, когда милицейский наряд уехал, меня… выставили из ночлежки. Дежурный сержант милиции в дверях лишь сказал вслед: «Если повезет, то зиму перекантуешься, нет — похоронит государство. А гостиница не для таких безродных, как ты. У нас мест нет».

Мне ничего другого не оставалось, как отправиться на Тверскую. Искать своего бомжа Андрея. Он в очередной раз оказался прав…

Легально попасть в Дом ночного пребывания для людей без определенного места жительства я мог, предъявив редакционное удостоверение, но узнать о его жизни мне бы не удалось.

Начну с того, что открыто для прессы. Специфика работы таких домов в том, что они принимают своих посетителей лишь на ночь. Их время пребывания в этом доме строго регламентировано: с 20.00 до 8.00 следующего дня. Пока такие официальные ночлежки действуют в Юго-Западном, Западном, Северо-Западном, Восточном и Юго-Восточном округах. Количество мест в них, в зависимости от помещений, от 20 до 400. В подобных домах срок проживания ограничивается одним месяцем. И ни днем больше. Но это остается только лишь на бумаге. В жизни все намного легче и сложнее.

Кстати, между собой работники милиции и префектур эти дома называют специализированными центрами социальной поддержки.

Но так ли это на самом деле?

Ответить на этот вопрос мне помогли друзья моего знакомого бомжа Андрея. Это были совершенно разные люди, из разных ночлежек. Эти бомжи не стали себя называть и не позировали перед фотообъективом. Понимали, что это небезопасно, да и людей, побывавших в подобных ночлежках, знают даже по именам. Так что найти рассказчика будет не так сложно. А тогда с ними никто не будет церемо-ниться. Ни мэрия, ни милиция, ни сами «гостиничные мафиози».

Как мне казалось, честно и откровенно о жизни в стенах ночлежки и за ее пределами рассказывали только те, кто уже оказался на улице. Так уж получилось, что по велению судьбы они стали всего лишь попутчиками тех людей, которые по всем официальным документам проходят как бомжи, но на самом деле живут второй жизнью.

Николаю Михайлову всего двадцать пять. Но за его спиной уже две судимости. За умышленное причинение вреда здоровью и за хулиганство. Потомственный москвич, он возвратился к себе домой, но столица гостеприимно его не приняла. Оказалось, что жена его давно выписала, а квартиру продала. Куда теперь ему податься?

Несколько месяцев жил на вокзалах, питался тем, что оставалось на столах в вокзальном буфете, или же объедками вместе с собаками на заднем дворе ресторана. С наступлением весны отправился в ближние подмосковные деревни. Там искал дачные участки столичных жителей. Через разбитое стекло влезал в дома. Питался тем, что мог найти, оставался там ночевать.

Один раз он залез в хороший дачный трехэтажный дом. Как позже оказалось, нового русского. Здесь была не только еда, но и хорошая мебель, даже камин. Отогрелся, нашел себе еду. А когда рассудок чуть замутила найденная бутылка водки, то решил и попариться в бане во дворе. Николай не помнит, как открылась в бане дверь, как на пороге появились четверо здоровых ребят. После первых ударов он потерял сознание, из сломанного носа потекла кровь. Его голого отнесли по снегу к ближайшему оврагу и кинули в сугроб.

Так бы и замерз Николай в этом мартовском снегу, если бы его не нашли деревенские. Отогрели, накормили. Предлагали остаться в деревне, обещали замолвить слово перед участковым, помочь в строительстве дома. Но потомственный москвич от этого заманчивого предложения отказался. Мол, надо домой возвращаться.

Вновь вокзалы, попрошайничество, алкоголь.

Его, можно сказать, спасли сотрудники милиции. После отделения милиции его направили в такую гостиницу. В июне там много пустующих коек. Не зима, а значит, и переночевать можно даже на улице.

Николай надеялся увидеть там таких же убитых жизнью, как он сам. Но уже в первый вечер он с удивлением увидел чеченца — высокого худощавого парня, чуть постарше его. живущего в соседнем номере. По крайней мере, встретить здесь такого «бомжа» было удивительно. Особенно, когда Николай увидел, как утром чеченец садился в свои «Жигули» с московскими номерами.

— А этот бугаи из соседней камеры чего здесь делает? — спросил он вечером у своего соседа, уже прожившего в ночлежке больше двух месяцев.

— Меньше будешь знать, крепче будешь спать, — сказал как отрезал тот. А потом шепотом добавил: — Еще раз задашь такой глупый вопрос, окажешься на улице. Причем тебе повезет, если останешься живым.

Больше вопросов Николай не задавал, но вот за чеченцем наблюдал. Между собой в ночлежке его называли Беслан, но задавать какие-то другие вопросы боялись. Тот действительно внешне не выглядел бомжом. Ни дать ни взять бизнесмен средней руки. Мельком услышал Николай и о том, что сюда он приехал из Чечни для закупки оружия.

Так это или нет, узнать было нельзя, но что здесь что-то не так, было видно даже невооруженным глазом. Беслан спокойно мог подниматься в кабинет администратора и директора. Да и в тетради учета, которую мельком увидел Николай в комнатке милиционера, этот чеченец проходил как… Казаков Степан Кузьмич, 1969 года рождения, уроженец города Химки Московской области, холостой, бомж.

А однажды пьяный Беслан появился на пороге его комнаты и громко скомандовал Николаю:

— Так, урка бестолковый, бери два стольника и беги в магазин. Скупай все, что только местным жителям захочется. Устраиваю пир горой. У меня все удалось. Домой еду — к жене и детям. И вас за хлеб-соль и крышу над головой хочу поблагодарить. Директор свое уже получил и теперь разрешил отдохнуть вам.

В своей ладони Николай увидел два стодолларовых банкнота. В обменнике неподалеку от магазина у бомжа даже не потребовали паспорт, а сразу же выдали рублевую наличность.

Огромные сумки он еле донес до гостиницы. Дежурного милиционера на месте не оказалось, и поэтому даже не пришлось что-то объяснять.

Уже под утро, когда вся ночлежка после десятичасового «гудения» расползалась по своим номерам, Николай обратил внимание на невысокого молодого паренька с культей вместо правой руки. Раньше его Николай не видел.

— А ты кто такой? — грубо начал он.

— Степан Казаков, — робко ответил инвалид. — Мне сказали, что я здесь вроде как живу уже около двух месяцев. И даже денег дали. Вот до сегодняшнего дня как раз хватило. А сегодня к вам привезли. И даже место достали.

И новичок зашагал к кровати, на которой до сегодняшнего дня спал Беслан…

— Ну как тебе рассказик о жизни в ночлежке? — улыбается мой знакомый бомж Андрей. — Понимаешь теперь, что там на самом деле происходит. А то, что говорят, мол, все это во благо народа, — чистый бред. Хотя, знаешь, еще у Гиляровского говорилось, что в ночлежке не может быть без криминала. Если не веришь судимому, то познакомлю тебя с Профессором. Он оказался на улице по иронии судьбы. И тоже перекантовался несколько месяцев в ночлежках.

Кличка Профессор действительно ему идет. Сухощавый, высокий, с бородкой клинышком, в огромных очках в роговой оправе, он действительно больше похож на преподавателя вуза. В свои пятьдесят лет Сергей Никифорович имеет не только два высших образования, но и почти двадцатилетний стаж работы в одном из престижных вузов.

В начале 1990 года он познакомился с одной из своих студенток. Влюбился. Наверное, впервые в своей жизни. Ради любви готов был бросить и жену, и двух уже ззрослых детей. Но первичная партийная организация приняла суровое решение — либо он остается в семье, либо лишается партбилета и места работы. Настоящее чувство оказалось сильнее всех партийных ужасов. С кафедры, где ему пророчили большое будущее, ушел с высоко поднятой головой.

Женился. Выписался из своей старой квартиры, переехал к молодой жене. Прописываться не торопился, считал это делом второстепенным. Так безработным и бесквартирным и встретил нашу российскую демократическую революцию 1991 года.

Сергей Никифорович возвратился в вуз, посчитал, что о партийном взыскании можно не беспокоиться, ведь главное — работа. Но к своему удивлению увидел в списке новых «демократических» руководителей вуза все тех же членов партийного бюро. Правда, к тому времени все их партийные билеты уже были уничтожены, как, впрочем, и их принципы.

— К сожалению, профессор, ваше место уже занято более перспективными учеными, — объяснила ему причину отказа бывшая инструктор райкома партии, ныне трудящаяся на кафедре. — сами понимаете, новое время, новые требования, и старых замшелых коммунистических догм нам больше не надо. Так что советую вам найти другую работу.

Понял, что ничего в нашем государстве не произошло. Одних коммунистов сменили на их посту другие, но при этом объявили себя демократами. И осталось все как было.

Почти несколько лет перебивался случайными заработками: работал и в коммерческой фирме, и разгружал вагоны, и даже торговал на рынке. А когда его любимая жена сообщила, что ждет наследника, профессор был на седьмом небе от счастья. Вроде бы нашел и хорошую работу, сделал в квартире ремонт, купил супруге подарок на выписку из роддома — золотые серьги с бриллиантами.

Ему позвонили и сказали, что все идет хорошо и что буквально завтра он может стать счастливым отцом. В ту ночь Сергей Никифорович не смог сомкнуть глаз. Почему-то щемило сердце, и он даже несколько раз пил валидол. А около шести часов утра ему вдруг показалось, что произошло что-то страшное.

Профессор выглянул в окно: машина стояла возле дома на стоянке в целости и сохранности, во дворе было тихо. Но его не покидала тревога.

Он с трудом дождался семи часов утра и дрожащими пальцами набрал номер телефона роддома.

— Леонова Наталья Юрьевна? — переспросили на том конце провода. Спустя мгновение медсестра сообщила: — Вас врач вызывает. Приезжайте немедленно.

Профессор гнал свою машину, не разбирая света светофора и не обращая внимания на дорожную разметку и знаки. Его вперед гнала тревога. Что-то случилось с женой.

Выражение лица врача не вызывало сомнения — случилось страшное. Оказалось, что во время родов у его супруги отказало сердце. Ребенка, мальчика, спасти также не удалось.

В тот день он понял, что нет больше смысла жить дальше. Он потерял все…

Через несколько дней после похорон в двери своей квартиры он увидел чужой замок.

Открывший дверь брат его умершей жены сказал, что он теперь эту квартиру забрал себе, а Сергей Никифорович может убираться куда хочет.

— Но у меня там мои личные вещи, мы ведь с Наташей прожили несколько лет, — попытался он объяснить ситуацию.

— У вас нет никаких прав на эту жилплощадь, — сказал как отрезал новый хозяин жилища. — Уходите, а то милицию вызову…

Первое время Профессор жил у друзей, снимал комнату в пригороде. Но деньги быстро исчезли, а работы все не было. А где более-менее платили, то требовали обязательно прописку.

Он начал ночевать на чердаках подъездов старых сталинских домов — там было теплее, да и жителей меньше. А однажды решил повеситься. Соорудил веревку и на чердаке решил свести счеты с жизнью. Но ржавая труба не выдержала. Профессор упал на деревянный пол. И громко разрыдался. Даже смерть от него отказалась…

Потом ему повезло. Патрульная группа доставила его в отделение, а оттуда — в настоящую гостиницу для бомжей. Среди настоящих нищих, живущих рядом с ним, он видел и нескольких ребят, явно никогда не испытывавших горя.

— А это кто такие? — как-то осмелился он спросить у одного из старожилов. — Современные дети Поволжья?

— Хочешь здесь пожить, засунешь свой острый язык в задницу, — посоветовали ему в ответ.

В тот же вечер в душевой кто-то выключил свет и жестоко избил Профессора. Теряя сознание, он услышал слова, сказанные кем-то с гнилыми зубами: «Еще что-то вякнешь, уснешь и не проснешься».

После того избиения Профессору пришлось отлеживаться почти три дня. И больше вопросов он не задавал. Но вот найти своих обидчиков решил.

Ясно, что никто из «детей Поволжья» на это не был способен. Избил его кто-то из своих, так называемых шестерок.

Вскоре Сергей Никифорович уже на сто процентов мог сказать, что били его два здоровых бугая Хряк и Муха из комнаты, где жили ранее судимые. Их он сумел вычислить по двум признакам. Во-первых, этот специфический запах гниющего рта вводил в состояние шока всю комнату, а во-вторых, после того избиения их комната «гудела» по полной программе. Даже с улицы девочек привели. Видимо, кто-то щедро заплатил за то, чтобы закрыть рот Профессору.

Но тем не менее', превратившись на некоторое время в Шерлока Холмса, Профессор сумел выяснить, что «дети Поволжья» самые обыкновенные трусливые коммерсанты, которые скрываются в этой ночлежке от своих кредиторов. По обычному паспорту их легко могли вычислить в любой гостинице или же по регистрации в снимаемой квартире. Здесь же по липовым документам можно было безбедно жить столько, сколько надо. Для начала необходимо было переждать, хотя бы то время, пока прекратится розыск удачливых махинаторов. Они не только щедро одаривали рублями и валютой директора ночлежки, но и содержали своеобразную небольшую «полицию» из числа осужденных, которые могли закрыть рот любому любопытному.

— И таких бизнесменов в любой ночлежке вы можете встретить не одного и не двух, — объясняет мне Профессор, прихлебывая из бутылки, — и при этом вам всегда охранник-милиционер, стоящий словно цербер на воротах, откажет в поселении. Для обычного человека без жилья там всегда нет мест. Но вот если вы вор или коммерсант, то кровать, причем с чистым бельем, и даже еда для вас всегда найдутся. Подумать страшно, мафия действует даже в ночлежке для бомжей. Кстати, если вы заплатите, то в гостинице сможете даже полежать в настоящей джакузи. Уж комфорт там действительно на высоте.

…Поздно вечером ко входу в ночлежку подъехал автомобиль «сааб». Персональный автомобиль какого-то из крутых бизнесменов. Попрощавшись у дороги и попросив завтра не опаздывать, пассажир взял «дипломат» и, даже не застегивая свою роскошную дубленку, свернул во двор. Спустя мгновение я услышал знакомый звук входного звонка в ночлежке и голос милиционера: «Милости просим, Сергей Павлович!» А еще через минуту с улицы было видно, как включился свет еще в одном номере государственной гостиницы для лиц без определенного места жительства. Видимо, кто-то вновь снял номер для решения своих проблем.

Глава 2 ПОСЛЕДНЯЯ ПОСАДКА — НА ВАГАНЬКОВСКОМ

…Одно из самых старинных московских кладбищ — Ваганьковское — имеет свою историю и считается одним из самых престижных в столице. Здесь хоронят великих артистов и музыкантов, художников и спортсменов, воров в законе и крестных отцов столичной мафии.

Чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на их роскошные могилы, сюда стекается народ не только с территории России или стран СНГ, но даже из так называемого дальнего зарубежья. И тут стоит добавить, что в последнее десятилетие Ваганьковское кладбище престижно и элитарно не только для мертвых. но и для… живых — обитающих здесь бомжей.

Территория кладбища строго поделена ими на «сферы влияния», и никто не имеет права переходить на чужую территорию. Кстати, «заблудившихся» бомжей, подобно «детям лейтенанта Шмидта», сразу же выбрасывают с территории за ограду. При этом могут и жестоко избить.

«Местные» ведут себя достаточно хорошо. Они стоят на паперти возле церкви Воскресения, кладут цемент на реставрируемых могилах и убирают мусор. Иными словами, все как везде.

Но, придя на Ваганьковское, вы никогда не увидите стоящего с протянутой рукой одного из аборигенов кладбища по кличке Полковник. Он не признает попрошайничества, сторонится людей и берет деньги только лишь за конкретно им проделанный труд.

Вот уже почти год, как он обосновался на кладбище. Грязная майка, выцветшая, некогда синяя рубашка, в нескольких местах разорванное пальто, рваные и зашитые через край зимние ботинки — все это практически ни разу не менялось и не стиралось около полугода. Об этом свидетельствует в первую очередь специфический бомжовый запах, который не отгоняет даже набежавший ветерок.

О том, что он бывший офицер Вооруженных Сил Советского Союза, разжалованный из подполковников в рядовые и осужденный якобы за измену Родине, пятидесятисемилетний Валерий Мухин рассказывает без тени смущения. Да, мол, сидел, но в этом крамолы не вижу. А что касается обвинения, то там, наверху, наверное, виднее.

Мы бредем с ним по пустынным дорожкам кладбища. За забором весело звенит трамвай. Осенняя листва не только шумит под ногами, но и плотно укутала многочисленные могилы. Далеко позади уже захоронения Сергея Есенина, Олега Даля, Андрея Миронова, братьев Квантришвили, а мы все ходим по кладбищу и молчим.

Понять молчание Валерия Афанасьевича не сложно. Не каждый решится рассказать о себе журналисту. В своей стране мы привыкли к героям газетных полос и телевидения — личностям только положительным, и вдруг — бомж. Да еще опустившийся в прошлом боевой летчик.

Наконец чувствую, что он «созрел». Повернувшись и бросив в урну очередной окурок сигареты, Мухин решительным голосом сообщает:

— Мы можем поговорить на моем участке. Заодно посмотрите, как я здесь устроился. Может быть, действительно сможете помочь, обелить имя настоящего советского офицера.

Небольшое довоенное захоронение в глубине кладбища. Лавочка, стол, могильный холмик. Невдалеке — чей-то фамильный склеп. Его Полковник использует как спальню.

— А чего мне мертвых бояться, — улыбается он. — Бояться надо живых. Вон мне как жизнь исковеркали.

Он рассказывает неторопливо, как бы про себя взвешивая, что можно говорить, а о чем следовало бы промолчать. Да и есть ли смысл вспоминать?

Рассказанная им биография в принципе-то незамысловата и типична для многих его одногодков. Родился в 1941 году. Отец. Афанасий Андреевич, ставший инвалидом в финскую войну, работал на местной фабрике, старший брат Анатолий был почти на девятнадцать лет старше Валерия и заканчивал военное училище летчиков.

Ни отца, ни брата он не помнит. Ему еще и года не было, когда отец и старшин брат погибли на фронте. Потом уже в школе, в поисковом отряде, он узнает, что они погибли почти в один месяц, и не где-то, а рядом со столицей. Как было написано в пришедшей матери похоронке: «Смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками».

О тех фронтовых годах, выпавших на его детство, он старается не вспоминать. Мол, трудно было, и все.

Голос теплеет, когда разговор заходит о его заветной мечте с детских лет — профессии военного летчика. На эту тему он говорит без умолку, улыбаясь и ища в подкладке пальто завалившийся когда-то сигаретный «бычок».

Прогуливая школьные занятия, мастерил из дерева и фанеры макеты самолетов. Просто бредил небом. А Юрий Гагарин, взлетевший в космос, стал для него кумиром на всю жизнь.

И вот в 1964 году его мечта осуществляется — он становится курсантом военного училища летчиков. А еще через четыре года на его плечах сияют золотом лейтенантские погоны, и вместе с десятками своих однокурсников он начинает свою летную биографию, меняя гарнизоны: Псков и Вильнюс, Бобруйск и Иркутск, Томск и Красноярск, Мариинск и Белогорск. За эти годы он сумел пройти многие командные должности и тот злополучный 1987 год встречал уже подполковником, командиром эскадрильи.

— В тот серый осенний день самолет, где я был командиром, взял курс с аэродрома Северодвинска в сторону Баренцева моря. — Полковник на минуту замолкает и, жадно затянувшись остатком сигареты, продолжает: — Осуществляя полет вдоль территориальных вод, мы были в буквальном смысле шокированы тем, что у нас внезапно, без видимых причин, произошло самовозгорание правого двигателя. До сих пор понять не могу, почему вдруг «зачихал» и левый двигатель. Естественно, что самолет стал терять скорость.

Позднее я понял свою ошибку. — Валерий Афанасьевич тяжело вздыхает. — Но тогда я медлил с докладом на землю о случившемся, так как считал, что сам с экипажем смогу справиться с неполадками. Однако, когда положение стало просто критическим, приказал экипажу оставить падающий самолет. Сам же выпрыгнул слишком поздно. Самолет ударился о воду, разрушился и'затонул, унеся с собой под воду оружие, боеприпасы и секретное спецоборудование.

Он отбрасывает в сторону очередной окурок и просит отхлебнуть из принесенной мною бутылки водки.

— Так вот, мы со штурманом майором Ваней Чер-номызым получили тяжелые переломы от удара о воду, но нас вовремя спасли, иначе бы мы уже кормили рыб, — он грустно улыбается, — хотя, может быть, погибнуть было бы лучше, чем вот так жить. Ну, да ладно, нас подобрала американская подводная лодка и доставила на свою базу, — продолжает он, уставившись в одну точку и глядя далеко за меня. — Буквально через три дня прямо из госпиталя советский военный атташе вывез нас в Союз. Но радовались мы рано. Уже в Выборге меня с Черномызым передали сотрудникам Комитета государственной безопасности СССР и обвинили в попытке измены Родине. Как нам заявили с Ваней уже в Москве, честных советских офицеров американцы не вылавливают за чертой наших территориальных вод.

В итоге получил восемь лет лагерей, — встает с лавочки Полковник и проходит к ограде захоронения. — Но мне повезло, я отбывал наказание не вместе с уголовниками, а в специальной военной зоне, где содержались только лишь бывшие военнослужащие. Там, в глубине Кировской области, я просидел чуть больше половины срока, но потом оказался замешан во внутрилагерную историю с поножовщиной. Был невиновен, но там не разбирались, а накинули еще четыре года. Так что трубить бы мне еще несколько лет в тюрьме, но дай Бог нашим депутатам и президенту здоровья, приняли они решение об амнистии…

На глазах Валерия Мухина выступают слезы, и он в очередной раз припадает ртом к горлышку бутылки «Столичной», которую я специально принес для этой встречи.

Бывший летчик встает, проходит несколько раз по аллее, как будто успокаивая свои нервы, и вновь садится на небольшую аккуратную лавочку возле старинного склепа. В нашей беседе, как считает Полковник — Мухин, помогают и «родные стены». Этим его специфичным термином называется небольшой кирпичный родовой склеп, который превратился с первыми холодами для бомжа в своеобразную гостиницу. Летом же он любит спать «на природе», иными словами — прямо на чьей-то могиле, укрызшись своим драным пальто.

— Так вот, — продолжает свой рассказ Валерий Афанасьевич, — прибыл по амнистии в Москву, долго сидел в зале ожидания на Ярославском вокзале и еще и еще раз читал свой «волчий билет», так называемую справку об освобождении. Что делать, куда податься? Жена и дочь ушли еще задолго до того ЧП в море. Они сейчас живут в Загорске, но нужен ли я им? Человек, который в одно мгновение потерял все?

В тот вечер и несколько дней потом, — продолжает Полковник, — заливал свое горе спиртом вместе с невесть откуда взявшимися «друзьями». Потом, когда уже под утро открыл глаза, никого не было. «Ушли» вещи, деньги и даже справка из мест заключения. И вот уже полгода, как на Ваганьковском, — завершает разговор бывший летчик. — А до этого скитался по подвалам и чердакам, работал на «плешке» у трех вокзалов грузчиком и. как это ни стыдно говорить боевому офицеру, даже приворовывал.

Хотя Мухин и говорит, что, мол, остался на кладбище по «идейным» соображениям, что, мол, раз Бог смилостивился и оставил его в живых, то он намерен ему служить, думаю, что бомж все же лукавит. Для него главное — бесплатное питание, которое он здесь всегда может найти. Но поскольку за просто так никто не кормит, то он с бригадой себе подобных бомжей устанавливает ограды, бетонирует памятники, убирает церковь и даже ухаживает за могилами.

— Большой души человек наш Валерий Афанасьевич, — говорит вышедшая из церкви женщина, назвавшаяся матушкой Марией. — Даром что полковник. Обидели его люди, и он обратился к Богу. Знаете, кроме всех своих обязательных работ, он самостоятельно ухаживает за многими могилами военных летчиков. А по выходным любит ездить в Тушино или же на Ходынку и подолгу смотреть на самолеты…

Признаюсь честно, слушая его рассказ, я был практически полностью уверен в искренности слов Валерия Мухина. И про мечту, и про несправедливое решение военного суда, увидевшего в геройском поступке советского офицера факт измены Родине.

Чтобы помочь бывшему офицеру, решил узнать более точные детали случившегося. Оказалось, не все так гладко и просто было в его судьбе.

Полковник сообщил, что в 1968 году окончил Рязанское высшее военное училище летчиков, которое, как мне документально сообщили в кадровом органе Министерства обороны России, никогда не существовало.

Дальше — больше. Типы самолетов, на которых якобы летал наш «ас», были разбросаны в огромном диапазоне — от спортивных самолетов и вертолетов до сверхзвукового истребителя. Не могло не удивить и то, что в свой последний полет, опять же по словам Валерия Афанасьевича, он отправился вместе со своим экипажем из шести человек на самолете «Миг-27» (кстати, одноместном истребителе).

Теперь немного о географии. Потерпевший катастрофу в Баренцевом море самолет, оказывается, не долетел до… Швеции всего двести миль. Но ведь еще в школе учат, что Баренцево море не омывает это государство.

К тому же с медицинской точки зрения его рассказ тоже далек от истины. По его словам, в шведском госпитале, вместо… «костного мозга» сломанного у Полковника позвоночника, ему поставили специальный железный штырь, который, как сооб-щил Мухин, уже зарос так, что не видно и шва от операции…

Да и вообще Полковник даже не смог точно ответить на зопрос, где же он служил в последний год: в Северодвинске Архангельской области или же в городе Белогорске Амурской области, о чем он мне сообщил чуть позже.

Уже в редакции, связавшись с компетентными органами, я попытался расставить все точки над «і». Во-первых, выяснилось, что в числе офицерского корпуса СССР подполковник Валерий Мухин никогда не состоял. Но после долгих поисков в некоторых документах мы нашли, что «легендарный летчик» Валерий Мухин все же существует. Правда, он не офицер, а сержант сверхсрочной службы, но из летной части. И действительно он сидел, и причем в Кировской области, но вот только не в «спецзоне для военных», а в обычном исправительно-трудовом учреждении МВД, и вовсе не за измену Родине, а за пьяный дебош в ресторане с поножовщиной.

Кстати, и освободили его не по амнистии, а по истечении срока заключения И где он пропадал эти два года, никому не известно.

Конечно же Полковник легендарная личность. Он, с детских лет бредивший небом, но так и не осуществивший в жизни свою мечту, придумал для себя другую жизнь. Она, обкатанная миллионы раз в кругу своих сокамерников, стала для него настоящей, а нынешняя — страшным сном. Он по возможности не отстает от происходящего в стране, читает газеты, регулярно слушает радио. Читает, слушает, смотрит, анализирует…

Об армии сейчас говорят довольно-таки нелестно. Порой даже доходит до того, что офицер старается не говорить о своей принадлежности к Вооруженным Силам. Полковник — Мухин не стесняется, а гордится тем, что он «офицер». И здесь ему совсем не важно, настоящий он или нет. Он гордится своим придуманным званием и носит во внутреннем кармане своего пальто офицерскую кокарду Военно-Воздушных Сил. И верит в свою красивую сказку о легендарном летчике.

Нередкий он гость и у могил выдающихся военачальников, артистов в годовщины их рождения, смерти. Но в отличие от своих коллег, стоящих с протянутой рукой, Полковник никогда милостыню не просил. И всех окружающих заставлял поверить в то, что себе на кусок хлеба он заработает. А к могилам он подходит исключительно для того, чтобы пообщаться с родственниками этих великих людей прошлого. Увидеть их, послушать, а быть может, даже и заговорить.

Помню, когда мы прощались на Ваганьковском с Валерием Афанасьевичем, где-то высоко в небе, оставляя за собой белую полосу, прошел самолет. Полковник долго провожал эту удаляющуюся точку истребителя, и в его глазах стояли слезы. Он искренне верит в то, что все в его жизни будет хорошо и он сможет еще подняться в небо на настоящем самолете. Пусть не как летчик, пусть хотя бы как пассажир.

В конце ноября с наступлением сильных морозов Валерий Мухин с Ваганьковского исчез. Где он сейчас обитает, никто из бомжей сказать не может. Предполагают, что где-то замерз. Его склеп уже занят другими. Но на кладбище о Полковнике помнят.

Хочется верить, что он не умер, а пошел начинать жизнь с чистого листа. И поэтому, если вы услышите о бомже, которого все зовут Полковник, не осуждайте его — он никому никакого вреда не причинил.

Глава 3 СТАРЛЕЙ ЧИЖОВ

Мы встретились совершенно случайно. Фронтовые друзья, не видевшиеся больше пяти лет. Встретились нечаянно и не за рюмкой водки. Да и не на передовой и не в тылу.

В полдень, в центре столицы, на Сущевском валу он подкатился на своей инвалидной коляске к моей машине и постучал в окно. Как большинство нищих. Но это был он — Руслан, тот самый старший лейтенант Чижов, офицер-десантник, с которым мне удалось познакомиться еще во время войны в Приднестровье.

С тех пор он особо не изменился. Та же небольшая бородка, короткая «офицерская» стрижка, правда, седины прибавилось на его голове, да не было в его глазах больше той озорной искорки, которая придавала его сослуживцам уверенности в те военные дни.

На плечах камуфлированной формы — звездочки старшего лейтенанта. На груди — орден Красной Звезды. Все это не муляж — награда получена почти десять лет назад в нелюбимом Афганистане.

Мне рассказывали, что тогда, под Кандагаром, он, рискуя собственной жизнью, вместе со своим разведвзводом принял неравный бой с душманами, дав возможность основным силам подготовиться к обороне. А когда боеприпасы разведчиков уже были на исходе и «духи» взяли их в кольцо, Руслан принял решение вызвать огонь «вертушек» на себя.

Пока вертолеты «работали» всей своей огневой мощью по «зеленке», где засели душманы, лейтенант Чижов сумел вывести подчиненных из-под огня. Причем в том бою они не бросили ни одного своего — ни убитых, ни раненых. Выносили на себе к ближайшему аулу, куда мог сесть вертолет. Тяжело раненного радиста рядового Серегина Руслан вынес буквально на руках. И тащил его до самой «вертушки», моля лишь о том, чтобы его солдата довезли живым до госпиталя. Прикрывали вертолет, как могли. Но уже возле вертолета его тоже достал афганский снайпер. Правая сторона куртки промокла от крови, пуля прошла навылет, к счастью, не задев жизненно важные органы. Чижов не воспользовался возможностью улететь. Перебинтовавшись, остался в строю. И вновь в бой. Он победил. Душманы отступили, а разведчики вышли из окружения.

Потерял много крови. Почти месяц провалялся в местном военном госпитале. Там уже узнал и о том, что награжден орденом Красной Звезды, там же командир полка вручил отважному офицеру и погоны старшего лейтенанта. Досрочно.

Ему пророчили большое будущее, но он решил, что пока не достоин академий и вышестоящих должностей, и вновь и вновь шел в бой вместе со своими солдатами.

Из Афгана выходил вместе с генералом Громовым. Возвращался обратно к себе на Родину. Мечтал попасть поближе к дому. Отец и мать жили в Молдавии, в гостеприимных и теплых Бендерах. Оттуда до Тирасполя, куда его планировали переводить в 14-ю армию, было подать рукой. Но командование Одесского военного округа приняло другое решение — служить на территории Украины.

Мог ли ослушаться? Конечно же нет, ибо он присягал на верность Родине, ради нее воевал, был ранен. В новой для себя части он начал все заново. Он сделал свой взвод лучшим, получил должность командира роты. И вновь — бессонные ночи, наряды, дежурства, полигоны.

Мечтал и думал о лучшем. Но август 1991 года перечеркнул все планы. Министр обороны Украины переподчинил все воинские части, расположенные на территории Украины, себе, и заставил всех принять украинскую военную присягу.

— Офицер присягает Родине один раз, — заявил, услышав этот приказ, на офицерском собрании Руслан. — Негоже одну страну и одних офицеров разводить по разные стороны баррикад.

Его поддержали. Но командир части занес его в черный список. Иными словами, Руслан сам себе подписал приговор. Уже на следующий день «москалю» было предложено убираться с «неньки Украины», и он был уволен.

Конечно же офицер мог продолжить службу в Вооруженных Силах России или Молдавии. Но не видел перспектив такой службы. Какая разница, по какую сторону баррикад встанешь? Решил ехать домой.

И здесь вновь оказался в самом эпицентре войны. Амбиции удельных князьков, получивших невиданную свободу после развала СССР, не могли ограничиться только рамками своих угодий. Хотелось большего. Кое-кто из молдавских реакционеров предложил объединиться с Румынией, запретить разговаривать на территории Молдавии на русском языке.

Узкая полоска земли возле Днестра стала последним оплотом гвардейцев Приднестровья, не дала планам молдавских реакционеров воплотиться в жизнь. Взяв в руки оружие, они встали на защиту своего Отечества. Весь мир называл их сепаратистами, а они считали, что защищают свой дом, свою семью.

В самом начале конфликта от рук наемных убийц из Молдавии погибли родители Руслана. Они утром ехали на рейсовом автобусе из Бендер в Тирасполь. Возле виноградников автобус с безоружными пассажирами попал в засаду. Автобус расстреливали с трех точек — из двух бронетранспортеров без опознавательных знаков и с крыши близлежащего гаража. Не щадили никого — ни стариков, ни детей.

В то утро Руслан родителей так и не дождался. Оставшись в один день сиротой, он и предположить не мог, что здесь, в гостеприимном Приднестровье, будут бои и будет литься кровь.

И вновь он взял автомат. Воевал за Приднестровье в составе гвардии. Сражался в Бендерах, Дубоссарах. Там же мне удалось познакомиться с отважным гвардейцем. Именно тогда Руслан с укоризной говорил мне, что российские газеты освещают все события, происходящие в Приднестровье, весьма однобоко, не показывая садизм и жестокость молдавских полицейских. Именно благодаря ему я даже сумел увидеть и поговорить с одним из таких наемных убийц, бывшим старшим лейтенантом советской милиции, продавшимся за деньги молдавским спецслужбам.

Опытный разведчик, афганец, кавалер ордена Красной Звезды, Руслан сразу же стал авторитетным командиром. Ему и здесь, в Приднестровье, пророчили большое будущее. Но он не изменил себе. Сражался не за награды, а за свой дом.

Там, в Дубоссарах, на плотине его достал молдавский снайпер. Пуля разворотила коленную чашечку правой ноги. Руслан уже знал, что так снайпер решил «собрать урожай» — будет убивать всех, кто попытается вынести раненого из-под обстрела, а потом последним застрелит и его самого. Предупредив об этом ребят, попытался выбраться сам. Ужасно болела изувеченная нога, да и снайпер не давал поднять голову. Но тем не менее он добрался до укрытия. Чужие человеческие жизни он спас, но вот ногу не уберег. Врачи поставили неутешительный диагноз — нужна ампутация. Иначе смерть. Так в двадцать пять он стал инвалидом.

Еще раз поклонившись своим боевым друзьям, похороненным у памятника на центральной площади Тирасполя, и положив несколько цветков на их могилу, он отправился в Москву. Ехал в никуда. Без знакомых и друзей. Но с надеждой в сердце восстановиться в армии. Да и в столице он надеялся встретить свою старшую сестру, которой после смерти родителей отправил лишь телеграмму, к сожалению безответную.

— В армии вас восстановить не можем, — четко ответили ему в Москве в Управлении кадров военного ведомства. — Тем более, что вы стали инвалидом уже на гражданке. Да и по документам являетесь гражданином Молдавии. Так что в Кишиневе вам должны помочь и с протезом и с лечением. У нас же уже другое государство…

В новостройке в Митине он свою сестру не нашел. На звонок дверь открыл какой-то неизвестный мужчина.

— Нет, Наташа здесь не проживает, — ответил жилец. — И даже не знаю, кто она такая. Квартиру купил у каких-то алкашей еще три года назад. Они пропили здесь всю мебель и даже ванну. Вроде была среди них какая-то женщина, но, по-моему, ее как-то звали по-другому. Так что, видимо, не ваша сестра.

Дальнейшие поиски ни к чему не привели. Деньги стали заканчиваться, а жизнь в столице дешевой не назовешь. Возможно, так бы и пропал Руслан в этом многомиллионном городе, если бы не случайность.

В районе Хорошевского шоссе на переходе его сбили «Жигули». Он помнит лишь скрип тормозов, душераздирающие крики и миловидное женское лицо за рулем. Потом он потерял сознание. Отрывками помнит, как его везли в больницу, как доставили в реанимацию и серьезного, но молодого доктора, склонившегося над ним. И конечно же симпатичную медицинскую сестру, которая у него узнавала, откуда он и есть ли у него в столице родственники.

Потом, когда стало чуть получше, к нему в палату пришел милиционер. Разбирались по поводу дорожно-транспортного происшествия.

— Да я сам был виноват, — облизнув пересохшие от напряжения губы, промолвил Руслан. — Не дождался зеленого, решил перебежать на желтый. Но не получилось, из-за этого чертова протеза.

— Ну и черт с тобой, — выругался инспектор, — не хочешь влезать в эту историю, выгораживаешь нарушительницу, это твое дело. Подпиши вот здесь.

Связываться с милицией действительно не хотелось, да и сам он был немного виноват, не успел перейти на зеленый.

На следующий день санитарка передала ему небольшую посылочку. В ней были два пакета сока, колбасная нарезка, банка красной икры и конверт. Внутри была лишь записка в несколько слов, мол, спасибо, что не потащили в суд и что спасли от милиции. Здесь же лежали и пять стодолларовых бумажек. И все это без обратного адреса.

Медицинская сестра, принявшая его в отделение и интересовавшаяся родственниками, как-то вечером пришла к нему в палату.

— Руслан, знаю, что тебя никто не ждет, — начала она. — Знаю, что в этих каменных джунглях столицы ты сумеешь один прожить не больше двух-трех недель. Хочешь, я тебе помогу? У меня есть знакомые, которые сумеют тебе найти работу. Пусть не очень престижную, но зато приносящую доход.

Уже на следующий день его забрали из больницы два каких-то парня. Забирали втихаря, передав в пакете чужие вещи.

— Не переживай, Танюха твои вещи заберет, — улыбнулся один из парней, сидевший за рулем красной «ауди». — А пока отправим тебя на реабилитацию на дачу под Лобню.

Действительно, ребята не соврали. Небольшой двухэтажный дом был создан для отдыха. Ребята, представившись каким-то афганским фондом, обещали ему в перспективе работу. Мол, с инвалидностью жизнь не заканчивается. Ему дали хороший обед, разрешили пользоваться видиком, смотреть сколько угодно телевизор. Потом купили импортный протез.

И он расчувствовался. За стаканом водки рассказал, как воевал, как его ранили. Был благодарен этим ребятам, что не оставили его на улице. Как-никак братья-афганцы. За их доброту был готов и в огонь и в воду.

Но мозгами Руслан понимал, что бесплатным бывает только сыр в мышеловке. Если с ним так обращаются, то, быть может, от него чего-то хотят. Чего? Да что взять с инвалида…

Действительно, через неделю на даче появился моложавый, хорошо одетый мужчина. Он бесцеремонно поднялся в комнату Руслана с бокалом какого-то темного вина и сел в кресло.

— Значит, так, афганец, — начал незнакомец, — нам от тебя надо совсем немного. Но от этого зависит, станешь ли ты «коренным» москвичом или же мы тебя выкинем на улицу. Как тебе наш выбор? Сразу не отказывайся, пошевели своими зелеными мозгами. Ведь тебя, старлей, больше никто не собирается искать. Можно даже сказать, что тебя уже нет.

— И что мне нужно сделать? — Обалдевший Руслан привстал на кровати. — Если хотите меня взять на испуг, то знайте, что я, как и вы, ни в Афгане, ни здесь ни перед кем не преклонялся.

— А ты ведь и действительно наивный. — Незнакомец улыбнулся и вновь пригубил из бокала. — Думаешь, что здесь афганское скопище? Ошибаешься. Твои инвалиды сами себя стреляют и взрывают. Мы же не благотворительная организация. У нас будешь пахать как папа Карло. А пока докажешь нам на практике, чему учился в Афгане, потом и разговор продолжим.

На улице он увидел, что незнакомца окружают несколько вооруженных ребят. Руслану вручили снайперскую винтовку иностранного производства и предложили поразить небольшую мишень, расположенную где-то на расстоянии около ста метров. В прицел он увидел небольшой листок бумаги с ксерокопированной фотографией какого-то мужчины. Как когда-то на войне, он аккуратно прицелился ему в нарисованный лоб и плавно нажал на спусковой крючок. Раздался глухой выстрел. Дырявый листок сорвало с забора, и он, тихо кружась, опустился в небольшую лужицу.

— Ну и как, убедились, что я в вашу башку не промахнусь? — Руслан опустил винтовку. — Но сразу же предупреждаю, что стрелять больше не собираюсь. Отвоевался. Это для вас стрельба в новинку, а я видел, что такое смерть. Так что прощайте.

— Не переживай, старлей. — Неизвестный обнял его за плечи. — Это тебя проверяли, если так можно сказать, на «вшивость». У нас другая работа, и с мокрушниками нам не по пути. Но если хочешь уходить, то тебя никто не держит. Живи, как хочешь. Но вот только ты, падаль, нам должен возвратить всего десять кусков «капустой». За то, что мы тебя лечили, развлекали, костылюшки разные покупали. На все и про все даю тебе одну неделю, — бросил вслед уходящему Руслану неизвестный. — Не уложишься, не увидишь больше ни своего паспорта, ни своей родненькой сестрички Наташки. В память о тебе посадим ее на иглу. Ей это только в кайф будет. Была алкоголичка, станет еще и наркоманкой.

Руслан не хотел верить, что его загнали в угол Оказывается, его сестренка здесь, жива. И только от его решения зависит ее жизнь. Наташка, единственная родная душа на этой земле. Ради нее, ради ее лечения, он был готов заработать любые деньги. Любыми способами.

Он не подал виду, что внутренне согласился. Но до конца не верил в слова своего вербовщика.

Еще не доходя до комнаты, он услышал голос сестры. Она плакала и молила его, Руслана, о помощи. С трудом переставляя внезапно ставший тяжелым протез, он вошел в комнату. Возле видеомагнитофона стоял один из охранников. А на экране было лицо его Наташки. Она почти не изменилась. Родные черты.

Рядом с ней по ту сторону экрана стоял неизвестный. Он улыбался и предлагал Наташе еще раз слезно попросить Руслана поработать на него.

Это было выше его сил. Он попросил охранника выключить телевизор и сказать хозяину, что согласен.

— Ты же ведь умный мальчик, — продолжил как ни в чем не бывало хозяин, появившись через час с небольшим в его комнате. — Хочу тебе предложить вот какую работу. Будешь у меня курировать инвалидов в районе Савеловского, а также на Сущевке и на Дмитровском. Работа непыльная. Для того чтобы сам понял что и почем, тебя в течение месяца будут оставлять на Сущевском валу. Будешь работать на костылях, без протеза. Кстати, твой камуфляж тебе привезут. Не забудь повесить на лацкан твой орден. А с сестрой увидишься уже завтра. Можешь забрать ее к себе в комнату, которую я для тебя уже снял.

Все сделали действительно очень оперативно. Уже на следующий день, около шести утра, его подняли, одели в камуфляж Российской Армии. Один из приехавших вытащил из кармана его боевой орден и протянул на ладони.

Руслан был готов вновь оказаться там, в Афганистане, один на один с десятком вооруженных моджахедов, но только не здесь, в центре столицы. Ему казалось, что все тыкают в него пальцем, хихикают и говорят о том, что он самый обыкновенный мошенник, который украл военную форму и конечно же чужой орден. Но и возвращаться без денег он тоже не мог. Эти неизвестные забрали его паспорт и тем самым сделали его как бы своим рабом. Да и сестра у них под надзором.

— Парень, подойди сюда, — из роскошного «мерседеса» высунулся молодой парень, — я сам был солдатом в Афгане. Видел тоже и смерть и награды. Знаю, что просто так «Звездочку» не дают. Так что вот, бери. — И он протянул двадцатидолларовый банкнот.

К вечеру в его кармане уже было около ста пятидесяти долларов и около двухсот тысяч рублей старыми.

— Ну что, старлей, тяжела ли для тебя оказалась эта высота? — улыбнулся новый хозяин. — Будешь себя хорошо вести, не только денег заработаешь, но и человеком станешь. Ногу у другого оттяпают и тебе пришьют. У нас в стране за бабки все удавятся.

— И ты тоже? — не удержался Руслан.

— А я что, не человек? — раздалось в ответ.

С того дня его стали вывозить на работу регулярно. Ежедневные доходы были не такими большими, как в первый раз, но жить позволяли. Даже с учетом того, что он ежедневно отстегивал своему шефу около двухсот тысяч рублей.

Уже через две недели «за отличие в работе» хозяин подарил ему инвалидную коляску. Теперь стало зарабатывать гораздо легче, не нужно было на одной ноге словно аист стоять на перекрестке по двенадцать часов. Теперь можно было кататься, выпрашивая милостыню.

Как раз именно на третьей неделе работы мы с ним и увиделись.

Руслан не узнал меня. За эти годы я очень изменился. Да и не ожидал он в многомиллионной столице встретить знакомого.

Уже вечером, после того как он рассчитался со своими хозяевами за рабочий день, мы заглянули с ним в небольшое открытое кафе возле Савеловского вокзала.

В своей инвалидной коляске он сидел за столом, опрокидывал рюмку за рюмкой, ковыряя кривой вилкой в салате «оливье», и рассказывал о своей жизни. Меня не стеснялся, говорил обо всем откровенно и, кажется, от этого ненавидел себя еще больше.

— Ты представляешь, я, боевой офицер, должен просить милостыню, как последняя собака. — Он с силой ударил по столу, так, что тарелка не выдержала и упала на пол. — Должен служить этим бестолочам только для того, чтобы прокормить себя. Ведь кто я? Вчерашний фронтовик, классный офицер. А сейчас лишь жалкий инвалид, пустое место. Мне тут не так давно сказали, что, мол, ты не отчаивайся, все-таки герой Приднестровья. Смешно. Да обо мне там уже давно забыли. Звонил друзьям, так мне сказали, что в моей квартире живет уже кто-то другой.

На этот громкий монолог из основного зала выскочила официантка и с укоризной посмотрела на нас.

— Вы не переживайте, мы сейчас все уберем, — попытался отвертеться я. — С другом давно не виделись. Сплошные эмоции. Вчерашний орденоносец волею судьбы оказался не у дел.

— А не стыдно этому офицеру каждый день торчать с протянутой рукой возле перекрестка, — вскипела официантка, — а потом, вот здесь сидя, жаловаться на свою неустроенную жизнь?! Мол, не понимают его. Что, без водки поставить все на место слабо?

— Заткнись, сучка, — грубо прервал ее Руслан, — ты вообще ни хрена в своей жизни не видела, кроме чаевых. Чем ты лучше меня? Если я стою на паперти по необходимости, то ты сделала попрошайничество своей профессией. Так что вот, подавись…

Он бросил на стол сторублевую бумажку и на коляске отъехал к выходу.

Мы расстались на ступеньках его подъезда.

— Скомканная у нас встреча получилась, — как бы оправдываясь, сказал он. — Но земля круглая. Еще увидимся. Ну, ни пуха ни пера, капитан.

Видимо, в его памяти я тоже остался тем молодым капитаном, которым приехал в полыхающее Приднестровье.

…Следующий раз мы встретились с ним спустя почти год. Рано утром, в районе проспекта Мира. Он сидел за рулем небольшого импортного микроавтобуса. Увидев меня на остановке, он притормозил и движением руки пригласил в кабину.

Микроавтобус был полон… инвалидами. Причем все они, как один, были одеты в камуфлированную военную форму, и кое у кого, как раньше у Руслана, на кармане висели медали или орденские планки. Сам же водитель на этот раз был без формы, в обыкновенном костюме. На вид бизнесмен средней руки.

Увидев на моем лице недоумение, он махнул рукой, мол, позже поговорим. На каждом перекрестке он высаживал двоих инвалидов, и они, поправив форму, выходили на «работу».

— Теперь я у них что-то вроде бригадира, — грустно улыбнулся Руслан, — собрали их не без моей помощи, по заказу приобрели для них камуфляж, у нумизматов взяли штампованные медали. Это помогает разжалобить. Теперь вот под моим контролем не только север, но и часть северо-востока столицы.

Оказалось, что, втянувшись в работу, Руслан уже другой для себя жизни не видит. Да и нужна ли она ему? На «инвалидные» пожертвования он сумел, как и говорил хозяин, построить себе кооперативную квартиру, выдал сестру замуж, сам женился, купил машину и ныне не бедствует.

— И из кого же ты набираешь себе «гвардию»? — не удержался я.

— Начнем с того, что лично я никого не набираю, — поправил он меня. — Мне передают уже всех готовых. Но я знаю, что кто сам приходит, кого приводят, как в свое время меня. Но есть и такие, которых просто-напросто крадут из больниц.

Больше полугода они у нас не задерживаются, — продолжил Руслан. — Многие «сгорают на производстве». Кто спивается, кто умирает от болезней, а кто и сбегает. И моя задача вновь из новичков созда-вать бригады лжеафганцев и расставлять их по перекресткам Москвы. В мою же обязанность входит и отгонять от наших мест всех чужих. А также собирать дань с моих инвалидов и передавать деньги хозяину.

Когда мы прощались, он поймал меня за рукав куртки.

— Знаешь, мне очень стыдно за то, чем занимаюсь, — в сердцах сказал он. — Как, впрочем, стыдно и за государство, которое меня к этому вынудило. Здесь мне предоставили крышу над головой, дали денег. А государство не дало ни хрена. Так что, пожалуйста, если будешь писать, меня не называй. Пусть мои сослуживцы считают, что у меня все хорошо.

Через несколько месяцев после этого разговора он собрал вещи, взял беременную жену и перебрался в Приднестровье. Уже после его отъезда в редакционной почте я обнаружил адресованное мне письмо.

Старший лейтенант запаса Руслан Чижов писал, что, помня о нашем разговоре, он решил порвать с прошлым, в первую очередь из-за того, чтобы его родившийся сын не знал, что его отец попрошайка. И возвратиться в Тирасполь и еще раз попробовать начать жизнь заново. Накоплений хватит на покупку квартиры, а потом он сумеет заработать. Да там никто и не знает о его «послевоенной» жизни.

…Буквально на днях на Сущевском валу я вновь увидел инвалида в камуфлированной форме. На костылях он передвигался от одной автомашины к другой, рассовывая по карманам мятые рубли. Чуть невдалеке его ждал знакомый мне микроавтобус. За рулем сидел незнакомый мне мужчина в костюме. В салоне уже сидело несколько инвалидов в камуфляже.

Старший лейтенант Чижов со своим бизнесом покончил, но вот его дело продолжает жить…

Глава 4 ПОСЛЕ АМНИСТИИ

Под амнистию 1998 года попало около тридцати пяти тысяч человек. Это, в первую очередь, женщины, осужденные за преступления по неосторожности или отбывшие треть срока, беременные и имеющие несовершеннолетних детей. Мужчины старше шестидесяти и женщины старше пятидесяти пяти лет. Инвалиды 1-й и 2-й групп. Лица, принимавшие участие в Великой Отечественной войне, воины-интернационалисты, участники ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, а также имеющие государственные награды. Освобождению подлежат и несовершеннолетние, осужденные на срок до трех лет и ранее не отбывавшие наказание.

Но из числа перечисленных категорий зону оставили не все. Не подлежали освобождению осужденные за тяжкие преступления, отбывавшие наказание за умышленное преступление и совершившие его вновь, признанные особо опасными рецидивистами, а также ранее освобожденные по амнистии, но вновь совершившие преступление

…Седого забирали в отделение милиции уже четвеотый раз. Милиционеры патрульной группы, с которыми я заступил на ночное дежурство, сразу же разглядели своего давнего подопечного в толпе бомжей, обживших за зиму сырой подвал сталинского жилого дома в нескольких кварталах от «плешки» у трех вокзалов. Понимая, что и на этот раз он вряд ли сможет оправдаться, Седой насупился и, бросив «бычок», медленно зашагал к стоящему неподалеку милицейскому «воронку».

Ближе я познакомился с семидесятилетним Валентином Ивановичем Седовым в кузове милицейского «УАЗа». Давно не бритое лицо, порванная в нескольких местах выцветшая ветровка с едва читаемой на спине надписью «Перестройка», разнопа-рые стоптанные ботинки, желтые от курева усы. Он сидит напротив на скамеечке и пристально рассматривает меня большими желтыми глазами, мол, как оказался в автозаке прилично одетый и не «черный» человек?..

От Седого пахнет не так, как от обычных бомжей. Где-то мне встречался этот запах, но где? Спустя несколько минут вытаскиваю из закоулков памяти, где это могло быть. «Это запах тюрьмы, — вспомнилась мне реплика контролера СИЗО, — он въедается в кожу и не отмывается месяцами».

— Ты чего, машками торгуешь? — Седой улыбается, и я вновь вижу его большие редкие желтые зубы. — Я тоже по молодости бабами торговал, правда, это была не моя профессия, а скорее всего, как сейчас говорят, мое хобби. Потом и наркотиками чуть приторговывал.

Узнав, что я не сутенер и не продавец наркотиков, Седой, кажется, теряет ко мне всякий интерес, однако предложенная мною сигарета помогает завязать беседу. Оторвав взгляд от обшарпанного пола нашей временной камеры на колесах, взглянув за окно, где мелькают картинки ночной жизни Москвы, он вспоминает свою тоже быстро промелькнувшую жизнь.

Родился в двадцать седьмом, в тридцать седьмом лишился отца, в начале войны в Молодечно от тифа умерла мать. Со знакомыми родителей добрался до Смоленска и остался там у бабушки. Когда к городу подошли немцы, четырнадцатилетний Валентин сбежал на фронт, стал сыном полка в пехоте, но повоевать вволю не успел. Через год вновь оказался на гражданке. Лавры фронтовика не грели и не кормили, он связался с ребятами постарше. С ними в первый раз и пошел на дело. Через окно первого этажа влезли в квартиру и вынесли два габардиновых костюма, женское платье и хромовые сапоги. Улов позволил прожить пару недель. Но уже на следующей «операции» его взяли. Прозвище Седой он получил в зоне не только за фамилию, но и за появившуюся на фронте седину.

После освобождения за ум так и не взялся. Почти полвека провел на казенных нарах. В 1995 году карманная кража вновь доставила его в места лишения свободы. В последний раз, как решил он. И ему улыбнулась фортуна: не досидев двух лет, в начале марта 1998-го оказался на свободе по амнистии…

Седому нравится, когда его слушают. Почти беззубым ртом он рассказывает мне, как прошлый раз после отсидки возвратился домой. Жена даже на порог не пустила. Куда деваться? Паспорта нет, и получить его огромнейшая проблема, разрешить которую не менее трудно, чем вернуть свою бывшую жилплощадь, с которой его выписали сразу же после приговора.

У вчерашнего заключенного, помотавшегося по подвалам и чердакам, чаще остается лишь один выбор — совершить преступление. Не арестуют — хорошо, арестуют — хоть обеспечена крыша над головой и трехразовое питание…

Невольно вспоминаю недавний разговор с заместителем начальника НИИ МВД РФ полковником милиции Владимиром Селиверстовым. По его словам, несколько лет назад Центром общественного мнения был проведен опрос населения о целесообразности массовой амнистии. Для руководства Министерства внутренних дел результаты ее оказались шокирующими — против высказались более восьмидесяти пяти процентов опрашиваемых. В большинстве своем это были люди старшего возраста, помнящие события «холодного лета 1953 года», когда на свободе оказались свыше полутора миллионов уголовников и последовал всплеск преступности.

«Воронок» притормаживает во дворе отделения милиции, и старшина ведет нас с Седым через небольшой дворик к обшарпанному двухэтажному зданию. Махнув рукой дежурному капитану за стеклянным окошечком, наш конвойный препровождает нас обоих по узкому коридору к камере для временно задержанных, или, как ее называют в народе, в «обезьянник».

В огромной комнате с решетчатой дверью сидят человек пять. Плохое освещение не позволяет сразу определить ни пол их, ни возраст. Сажусь на засаленную лавочку возле входа и наблюдаю, как Седой, пройдясь в глубь «отстойника», здоровается с кем-то из аборигенов. Постепенно глаза привыкают к полумраку, и я вижу, что с нами сидят и две женщины. С одной из них и секретничает мой новый знакомый, затем жестом приглашает меня сесть рядом.

— Знакомься, это Татьяна, тоже мотала срок на зоне. Тоже по амнистии вышла. Дочурка у нее маленькая, лет пяти, сейчас у бабушки в Тамбове. Meсяц всего в Москве, а я с ней здесь уже пятый раз встречаюсь.

На вид Татьяне не больше двадцати пяти. Невысокого роста, стройная, в длинном зеленом плаще, похоже с чужого плеча, на ногах полусапожки на каблучках. Макияж. Если бы не глубокий шрам на левой щеке, ее можно было бы назвать красавицей. Трудно поверить, что еще месяц назад она была в следственном изоляторе.

— Да, действительно сидела… — словно читая мои мысли, говорит Татьяна, — и действительно только месяц, как на свободе. По амнистии, из-за малолетнего ребенка. Но как я появлюсь у матери со справкой об освобождении и двадцатью рублями. Ей и так досталось. По собственной дури я родила в пятнадцать лет. Расписали в качестве исключения. И дальше началось… Через год мужа в пивнои убили. Отдала матери ребенка, решила все в жизни испытать. Водка, рестораны, мужики и даже наркотики. Влюбилась в парня, а он оказался вором Короче говоря, пошла с ним на дело. Обчистили квартиру какого-то лоха, а там сработала сигнализация, и нас повязали…

Так что «поработаю» еще месяц-другой в столице и с деньгами поеду к себе на хату в Тамбов. Как говорится, встану на путь исправления. Если, конечно, опять не влюблюсь в вора, — улыбается Татьяна.

«Работа» у нее самая древняя — она проститутка. Со справкой об амнистии на Тверскую не сунешься, да и сутенеры предпочитают работницу с паспортом. После бесплодных попыток отвоевать себе место на одной из престижных улиц Татьяна осела на «плешке». Здесь, встретив знакомого из Тамбова, и развернула свой недорогой бизнес. Среди дешевых путан она самая молодая и крутая. Выручает до семисот рублей в день — зато от клиентов отбоя нет. Всегда сыта и пьяна, поскольку перед «употреблением» ее угощают в ближайшей кафешке, а уже затем ведут к ближайшему вагону-отстойнику. В этой новой жизни Татьяну устраивает все, кроме сотрудников милиции, которые периодически забирают ее в кутузку.

— Но я им все равно не отдамся, — с ухмылкой говорит она. — Перебьются.

Седой тоже улыбается беззубым ртом. Для него, завсегдатая «плешки», рассказ Татьяны не требует комментариев. Все происходит на его глазах. И ее работа, и работа милиции. Понятно ему и то, что после очередного предупреждения о недопустимости подобного промысла ее вновь выпустят и, вместо того чтобы уехать к себе домой, ближе к полуночи она вновь заступит на свою вахту у Ярославского вокзала.

Дверь камеры открывается, и дежурный капитан уводит Татьяну. Напоследок она мило мне улыбается и приглашает к себе… Бесплатно.

— С амнистированными у нас сплошная головная боль, — делится со мной дежурный по отделению капитан милиции Олег Черкасов. — Ни документов, ни денег. Воруют. По-человечески их понять можно, но ведь мы поставлены на стражу закона. Каждому билет до дома не купишь. Да и не многие стремятся отсюда уехать. Кое-кому уже грозит новый срок. — Капитан показывает на дверь камеры рядом с «обезьянником»: — Избил хозяина коммерческой палатки. Хотя, быть может, и за дело. Сейчас со свидетелями разбираемся.

От ворвавшегося в камеру яркого света Николай закрывается рукой и садится на нары. Чуть больше тридцати, крепкий, короткие темные волосы с сединой. Одет в потертые джинсы, свитер и зимнюю камуфляжную куртку.

— Что надо, капитан? — Николай внимательно рассматривает меня, стоящего за спиной милиционера. — Я же все рассказал. И в содеянном не раскаиваюсь. Я этого козла все равно додавлю… А этот с тобой, с телевидения? Давай расскажу, как за справедливость пострадать можно.

Николай Друзюк из Твери. Чуть больше месяца назад был амнистирован. Государство вспомнило его былые заслуги и медаль «За отвагу», полученную в Афганистане.

Судьба Николая мало чем отличается от судеб сверстников, родившихся в середине шестидесятых. Десять классов, служба в так называемом Туркестанском военном округе, потом работа на заводе. В начале девяностых обзавелся собственной коммерческой палаткой, начал процветать. Но нахлынувшие в Тверь сомнительно богатые «беженцы» вскоре взяли под жесткий контроль все коммерческие точки и обложили данью. Давшему им отпор Николаю и его другу Сергею сожгли палатки. Товара сгорело на несколько десятков миллионов рублей. Купленные пожарные засвидетельствовали, что возгорание произошло из-за неисправной электропроводки. Чтобы расплатиться с долгами, продал квартиру, машину, с женой и маленьким сыном жил в родительской коммуналке. А вот отомстить поджигателю не смог, хотя знал, кто заказал пожар.

Долго мыкался без работы, наконец, взяли в охранную фирму. Зажил безбедно. Да тут пьяная драка в рюмочной. Николай не помнит, как сломал челюсть одному из назойливых «черных» посетителей, как дрался с подъехавшими милиционерами…

Освободился с твердым намерением стать законопослушным. Но по иронии судьбы вчера на Ленинградском вокзале встретил заказчика пожара…

Возле одной из коммерческих палаток молодой парень бил старика бомжа, собиравшего пустые бутылки, а хозяин ее лишь улыбался, наблюдая за экзекуцией. Николай решил проучить парня, но тут узнал смеющегося хозяина… Бил его сильно до тех пор, покуда не подоспел милицейский патруль. На этот раз милиции не сопротивлялся, да и трезвый был. Свидетели показывают, что Николай невиновен, мол, вступился за старика. Но справка об освобождении и заявление потерпевшего сделали свое дело — оказался в камере.

Забегая вперед, скажу, что, основываясь на показаниях свидетелей, начальник отделения принял решение отпустить Николая. На следующий день он уехал в родную Тверь, и, будем надеяться, все у него сложится хорошо.

…Под утро Седого отпустили тоже. По еще не проснувшейся Москве мы отправились к Белорусскому вокзалу. В эту ночь Валентин Иванович Седов, по его словам, решил еще раз изменить свою жизнь. Я взял ему билет до Смоленска, проводил до вагона. Стараясь скрыть внезапно подступившие слезы, он попрощался, пообещав вернуть деньги с первой получки.

…Вчера я получил почтовый перевод из Смоленска. На обратной стороне бланка корявым почерком было написано: «Устроился столяром. Большое спасибо».

Глава 5 ТАБОР УХОДИТ… ОТ ПОГОНИ

Читатель, воспитанный на великой русской литературе, и поныне склонен воспринимать цыган как «великий кочевой народ», свободный и щедрый. В памяти то и дело всплывают строчки из Пушкина, Горького… Но отчего-то этот романтический и красивый образ имеет мало общего с реальностью. Наверное, как и любой образ.

О цыганской преступности говорили всегда. Она была головной болью сыщиков всех государств Европы испокон веков.

— Дорогая, хочешь, погадаю? Все тебе расскажу — и что уже было и что тебе еще предстоит пережить. — Молодая цыганка остановилась возле немолодой женщины, сидящей в «Жигулях» на стоянке у Павелецкого вокзала. — Все вижу, что было. Вижу, что болела ты сильно, что до сих пор от хвори той не оправилась. Причина в том, что сглазили тебя, — не обращая никакого внимания на удивление пассажирки машины, продолжала цыганка, — но я тебе помочь могу.

— Да, действительно, не так давно был инфаркт. — Женщина смотрела на гадалку с интересом. — Мне, кстати, моя подруга тоже сказала о том, что могли сглазить. И вы в состоянии помочь?

— Это несложно, — улыбнулась та, — и причем за все это возьму у тебя всего пятнадцать рублей.

Цыганка попросила женщину выйти из машины и показать правую ладонь руки.

— Да, трудно тебе будет, — с придыханием проговорила цыганка. — Видишь, какая у тебя слабенькая и короткая линия жизни. Сглазили тебя. Булавку с проклятиями тебе в пальто воткнули. Но не беспокойся, сейчас все найдем, все попытаемся сделать, как лучше.

К удивлению пожилой женщины, откуда-то со спины цыганка действительно вытащила небольшую булавку. И, взяв ее грязным большим и указательным пальцем, бросила в снег.

— Теперь давай, родная, сложи в этот платок все свои деньги и драгоценности, — продолжала бубнить цыганка, выкладывая на капоте автомобиля свой цветной носовой платок, — очистим эти деньги и бесовские камни от всевозможных заклятий. Вновь почувствуешь себя молодой и красивой. Драгоценности твои не трону. Но свои пятнадцать рублей заберу.

Когда в носовом платке уже лежали старинные бриллиантовые сережки, красивое обручальное кольцо и несколько тысяч рублей наличными, цыганка легко взяла платок в руку, закрутила его в узелок и подбросила в руке. Женщине на миг показалось, что платок исчез из ее поля зрения. Но вдруг он опять появился и вновь лег на капот автомобиля.

— Смотри, минут десять платок не открывай, — на прощанье сказала цыганка, складывая в карман свои пятнадцать рублей, — а то мои чары не подействуют. А значит, горе будет не только у тебя, но и у меня…

Когда через двадцать минут у машины появился муж, женщина с волнением взяла в руки носовой платок и трясущимися от волнения руками развязала его.

Внутри красивого цветастого цыганского платка были лишь несколько листков резаной газетной бумаги да три железные гаики. Самой обманщицы след давно уже простыл…

Всегда считалось, что цыгане используют воровство как главный способ своих заработков. Оперативные работники Московского уголовного розыска не один год разбирались с подобными «гастролерами», собирая и систематизируя материал.

В силу специфики работы мы не имеем права назвать фамилии этих сыщиков. Ведь не памперсами торгуют эти люди.

Хотя, как у нас принято говорить, у преступников нет национальности, однако приходится говорить о цыганских преступлениях и их национальном почерке.

Одна из цыганок обзванивает квартиры под любым благовидным предлогом. Сейчас пользуются следующими уловками; «ищем знакомых», «продаем фрукты», «мы из собеса»… Ее задача проста: во время разговора выяснить, нет ли в квартире еще кого, и в конечном итоге войти вовнутрь. В это время на площадке ниже или выше этажом находятся остальные. Цыганке под благовидным предлогом удается проникнуть в квартиру. И когда хозяин квартиры, допустим, выходит на кухню за водой, цыганка садится в проходе, вытягивает ногу (тем самым блокирует выход из кухни) и начинает ее «перебинтовывать». Обычно для этих целей используется кашне. Кстати, наличие такого шарфика у задержанной иногда позволяет установить ее роль в совершенном преступлении. Порой используется и другой прием: одна из соучастниц, находясь в дверях кухни и загораживая проход, начинает демонстрировать пуховый платок или шаль, закрывая тем самым дверной проем. При этом по-цыгански громко дается сигнал стоящим за дверью: мол, все готово. В квартиру тут же проникает «черни» — организатор преступной группы, профессиональная воровка. Законы цыганской кражи таковы, что потерпевший не должен видеть «черни», непосредственную исполнительницу кражи. Его удерживают на кухне до тех пор, пока «черни» не закончит своей работы. По-дельницу страхует другая цыганка. Обычно она где-то рядом — на лестнице. Именно оттуда и подается знак «группе прикрытия» — уходим.

Однако раскрываемость подобных преступлений, по сути, осталась прежней, то есть низкой. Условно говоря, из двадцати краж, совершенных цыганками, лишь в четырех случаях подозреваемые были задержаны и только в двух арестованы. Безусловно, такая статистика не отражает проблему в истинном виде. Многие потерпевшие в силу их преклонного возраста не сразу понимали, что стали жертвами чудовищного обмана. И позднее в ОВД не обращались.

Кстати, не редкость, когда и в самих отделениях милиции, узнавая, что человек стал жертвой цыганской мафии, даже не заводили уголовные дела.

По оперативным источникам выявлено семнадцать организаторов цыганских воровских преступных групп. Все они «работают» в Москве, но вот жить предпочитают подальше от столичных стражей порядка в Подмосковье. Это, в частности, Павловский Посад, Орехово-Зуево, Покров. Ежедневно на работу в Москву выезжает около десятка устойчивых групп. За сутки этими «бригадами» может быть совершено до тридцати процентов от общего количества квартирных краж, зарегистрированных в столице. Как правило, у цыган три имени: по паспорту, свое — цыганское — и кличка, с которой они живут всю жизнь, В распоряжении нашего отдела МУРа есть картотеки (алфавитная и по кличкам), которые насчитывают около тысячи единиц; видеотека с записями практически всех существующих преступных групп; коллекция дактокарт.

Оговорюсь сразу: воруют цыгане профессионально. Их группы устойчивы, каждый знает свою роль, свой «маневр».

Необходимо различать этнические цыганские народности, иметь представление о традиционных преступных промыслах в их среде. На территории бывшего СССР выявлено одиннадцать цыганских народностей, которые, в свою очередь, делятся на ряд локальных групп. Расскажу только о тех народностях и локальных группах, которые в последнее время замечены в столице.

1. Московские цыгане. Потомственные артисты, они в основном проживают в Москве, Преступными промыслами этой группы цыган являются сбыт похищенного (золота) и наркобизнес, а также преступления в сфере приватизации.

2. Ловари. На этой группе следует остановиться особенно в связи с тем, что для женщин этой народности одним из потомственных (преимущественных) преступных промыслов является совершение краж из квартир.

В Московском регионе цыгане этой группы проживают в Павловском Посаде, в Орехове-Зуеве, в Покрове. Помимо краж, занимаются «ломкой» денег в коммерческих киосках, на рынках, вокзалах. Одеваются в городскую одежду, по моде, но обувь носят на низком каблуке или без каблука. Несложно отличить воровскую группу от группы «ломщиц». Если для Боровской группы пять человек — это минимальное число фигурантов, то для группы «ломщиц» это может быть и два человека.

Барона (избранного на сходе, наиболее деятельного, уважаемого цыгана, призванного решать конфликтные вопросы и в среде цыган, и с властями) у ловари нет. Их последний барон умер в 1984 году. В этой связи бесполезно для возвращения украденного потерпевшему направлять одну из задержанных цыганок за бароном, а потом вести переговоры с лицами, именующими себя баронами. Как правило, это либо родственники задержанных, либо лица, материально заинтересованные в исходе дела.

3. Колдерари. Наиболее крупная и распространенная народность цыган. Локально проживают в городе Малоярославец, Киржач и в поселке Усад Владимирской области. Имеют баронов, тщательно придерживаются национальных традиций, легко отличимы по «классической» цыганской одежде. Занимаются мошенничеством под предлогом гадания, «работают» большими группами, главным образом вблизи вокзалов и рынков.

4. Серви. Представители этой народности в Москве малочисленны. Из преступных промыслов следует особо отметить карманные кражи. Кроме того, некоторые занимаются наркобизнесом.

5. Унгри (венгерские цыгане). Ныне эта группа цыган систематически наведывается в Москву. По сравнению с другими группами их преступный промысел носит наиболее организованный характер. Дети и подростки этой народности занимаются грабежами в местах, где иностранец — частый гость. Частично унгри занимаются попрошайничеством в людных местах. В Москве и окрестностях проживают большими группами в таборах (за городом) и в брошенных домах.

6. Влахи (цыгане юга России). В столице представители этой группы замечены в совершении мошенничеств под предлогом продажи изготовленных под золото ювелирных изделий. Таков преступный промысел большинства семей. С целью маскировки преступной деятельности они поручают сбыт фальшивых драгоценностей знакомым бомжам.

Остальные цыганские народности, как-то: люли (цыгане из Узбекистана), латвийские цыгане, литовско-белорусские цыгане — для сыщиков из территориальных подразделений милиции оперативного интереса не представляют.

Цыгане большие мастера маскироваться Они всегда скрывают свою принадлежность к этнической группе, в разговоре называют себя чеченцами, армянами или беженцами из азиатских государств. Ситуация осложняется еще и тем, что в большинстве случаев их жертвы пожилые люди. А многие из них страдают старческими расстройствами памяти. Поэтому действия сыщика должны быть направлены на удержание и фиксирование событий в памяти потерпевшего. Находясь в состоянии стресса, старики, как правило, обращают свое внимание на второстепенные обстоятельства, которые не способствуют розыску преступниц, их изобличению. Необходимо инициативно направлять их рассказ в нужном направлении. Скажем, потерпевший не запомнил лица цыганки (что, впрочем, и неудивительно). Но быть может, он сможет описать ее сережки. Порой даже этот малозначительный факт помогает следствию. Сережки у цыганки сродни оберегу. Они, так сказать, эксклюзивны. И потому по определению являются штучной работой.

Целесообразно привлечь к разговору с потерпевшим родственников (дочь, сына, к примеру). Все цыгане намеренно создают условия, способствующие срыву опознания: переодеваются, распускают волосы на лицо, кричат, отвлекая внимание. Бывали случаи, когда, испугавшись крика и проклятий, потерпевший «не узнавал» воровку В этой связи сыщики должны психологически подготовить человека. Он должен делать упор на признаки внешности, а не на приметы носимой одежды, что имеют второстепенное значение.

Естественно, важнейшим оперативно-следственным мероприятием по данному виду преступлений считается осмотр места происшествия. Особый упор следует делать на обнаружение отпечатков пальцев на посуде, из которой пили цыгане. Благодаря этому можно получить косвенные доказательства на соучастниц, которые прикрывали воровку. Более того, реальна перспектива получить прямые улики именно в отношении этих лиц. Ведь потерпевший сможет только их опознать или описать. Столь же тщательно следует производить осмотр жилых комнат. Желательно, чтобы и сам потерпевший участвовал в этом. Но только в том случае, если он способен внятно объяснить, где хранилось похищенное. Заметьте, в основном все «черни» совершают преступления, как говорится, голыми руками. Лишь некоторые пользуются для этого капроновыми чулками (колготками), иногда обрабатывают руки парфюмерным лаком жесткой фиксации.

Задерживать цыганские бригады лучше в момент, когда вся группа будет в сборе. В противном случае «черни» может передать похищенное подельнице, а та скроется, лишив сотрудников милиции перспективы изъятия вещественных доказательств. Поэтому стоит предварительно скрытно понаблюдать группу, чтобы уточнить ее численный состав. Всем задержанным рекомендуется надеть наручники, застегнув их за спиной. При задержании цыганки имеют обыкновение кричать, сетовать на незаконность задержания, взывать к окружающим. Все это отвлекает сотрудников милиции и помогает цыганкам избавиться от украденных вещей. В машине также следует пресекать всякие разговоры между ними, следить за поведением. Порой цыганки пользуются беспечностью сотрудников милиции и прячут часть похищенного. А значит, доставив цыганок в дежурную часть, необходимо тщательно осмотреть салон машины.

И лишь только после личного обыска задержанных можно снять с них наручники. Иначе, отлучившись в туалет, задержанная сможет избавиться от вещественных доказательств.

Помимо родственных отношений, цыгане связаны между собой нормами обычного воровского «права». Так, цыганка, выдавшая соучастниц, и особенно «черни», навсегда лишается возможности участия в кражах. Ее родственников ждет та же участь, а на ее семью в случае ареста подельниц падет бремя содержания их семьи. Если «заложила» «черни», то она лишается всех своих прав. Поскольку преступный промысел является основным средством к существованию, добиться правдивых показании от цыганок можно только в исключительном случае. Поэтому сыщикам следует добывать и фиксировать доказательства прямого характера.

Особая статья — формирование свидетельской базы. Желательно в качестве свидетелей привлечь лиц, проживающих по соседству с ограбленной квартирой. Сотрудниками соответствующего отдела Московского уголовного розыска установлено, что важнейшее значение имеют показания тех работников милиции, которые осуществляли предварительное наблюдение и задержание группы. Такие доказательства дают возможность в двадцати случаях из ста добиться привлечения преступниц к уголовной ответственности.

Успешная работа по пресечению преступной деятельности цыган и агентурно-оперативная работа в их среде возможна только при наличии централизованного массива данных. Попытки создания специальных картотек отдельными подразделениями похвальны, но в борьбе с лицами, совершающими кражи, — малоэффективны. Поэтому работа с лицами цыганской народности выделена в самостоятельную линию. Ею и занимается специальный отдел МУРа.

Местом преступлений четырех братьев (старшему 28 лет, младшему — 14) стал длинный мост из Чертанова в Бирюлево. Рядом — платформа «Покровское». Серию абсолютно немотивированных убийств раскрыли сотрудники милиции из ОВД «Чертаново-Южное» и их коллеги из города Видное.

Семь трупов. Таков «послужной список» этой цыганской группировки. Могло быть и больше. Так, в процессе расследования выяснилось, что бандитами было совершено еще одно разбойное нападение. Тогда потерпевшему повезло. Сильный парень, каратист, он смог увернуться от орудия всех убийств — перочинного ножа. Его даже не сумели покалечить: в драке он использовал маленького цыганенка в качестве щита. Потому и выжил.

…Технология убийств была чудовищно проста. Всей четверкой встречали припозднившихся граждан. Грабили, а потом забивали до смерти. Видавшие виды сыщики отводили глаза от обезображенных тел. У судмедэкспертов от всего этого вставали дыбом волосы: тела раздетые, десятки ножевых ран, многочисленные черепно-мозговые травмы… Один и тот же почерк. Там же, на месте преступлений, цыгане переодевались в вещи покойных. Свои прожженные от костра куртки и брюки оставляли неподалеку.

В дальнейшем это и стало зацепкой для сотрудников милиции.

Рассказывает сыщик Петр Куштин:

— До того обнаглели, что уже стали одеваться возле трупов! Перед уходом цыгане клали на тела рессоры — наверное, таков их «национальный обычай»… Хотя какие они цыгане?! Звери, и весь разговор…

Для расследования преступлений был создан оперативный штаб. К работе подключились лучшие сыщики округа, транспортной милиции. Как водится, пока сидели в ночных засадах на Покровке, пока искали убийц, попутно раскрыли кражу с местного склада, изобличили сбытчика фальшивых золотых колец… Убийцы же как в воду канули.

А тут в Бутове пошла серия похожих преступлений. Тамошние сыщики решили проверить цыган, что обосновались табором возле станции «Битца». Кстати, табор был необычный. Цыгане пришли в Москву с Западной Украины, уйдя из общей семьи. Барона, естественно, не было. Жили в землянках и шалашах. Как водится, гадали и попрошайничали по округе.

Всем личным составом зидновского ОВД окружили это место. Выпустили всех женщин. И начали с родственниками убитых проверку вещей, что были навалены кучей в шалашах. В итоге нашли проходящие по делу кожаные куртки, джинсы, другую одежду. При дальнейшей отработке всех цыган оперативники сузили круг подозреваемых до четырех.

…Немного попререкавшись, братья сознались по трем последним видновским убийствам. А позже, при личной встрече с оперативниками из «Чертанова-Южного», и в четырех предыдущих.

В тюрьме с братьями начали беседовать. Без психологического давления, сыграв на родственных чувствах: «Зачем мальца за собой тянете?», сыщики добились чистосердечного признания. Правда, для начала взяли на испуг, «на пушку»: сейчас приведем служебную собаку, она-то и опознает, чьи штаны на вас. Мы ее несколько дней не кормили. Ну оторвет что-то.

Ни один не пришел из табора, чтобы выкупить или вызволить своих соплеменников. Может быть, поняли всю тяжесть содеянного ими?

По мнению сыщиков, в новейшей российской истории они стали первыми цыганами, убивавшими людей.

…Кстати, ту цыганку возле Павелецкого вокзала благодаря оперативной работе сотрудников местной милиции удалось задержать и изъять у нее похищенное. Не думайте, что это легенда. Действительно, мошенница оказалась в КПЗ. Да и как могло быть по-другому, если пострадавшая была женой генерала милиции…