Москва – Багдад

Происхождение

Агриппина Фотиевна Мейн, русская бабушка Бориса Павловича, родилась в 1862-м году в г. Александровске — так до 1921 года называлось Запорожье. Тогда это был маленький уездный город Екатеринославской губернии. Хотя городом его называли весьма условно, так как он просто представлял собой скопление слобод, расположенных вокруг больших заводов металлургического и машиностроительного профиля. Застроен он был частными домами, без водопровода и канализации, зато окруженными садами и огородами. Город располагал одной больницей на 25 коек, да и та предназначалась для военнослужащих. Основное население состояло из украинцев и евреев, русские были на третьем месте.

Родителей Агриппины Фотиевны звали Мария Рудольфовна и Фотий Юрьевич Мейн, девичья фамилия матери в памяти потомков не сохранилась. Кем они были по происхождению, трудно сказать. Возможно, обрусевшими немцами. Достоверно известна их принадлежность Православию. У супругов Мейн было всего трое детей: старшая Агриппина, единственный сын Иван и младшая Екатерина, другие дети не доживали до выхода из младенчества.

О занятиях Мейнов известно лишь в общих чертах. Мария Рудольфовна была портнихой, держала свою мастерскую, а Фотий Юрьевич, человек технических знаний, работал на одном из заводов. Кто из них вел дела успешнее и приносил в семью более весомый достаток, неизвестно. Однако жили Мария Рудольфовна и Фотий Юрьевич весьма зажиточно, так что накопленного ими добра, умело сохраненного наследниками в нестабильные годы революции и махновщины, хватило надолго. Правда, все это мерки относительные... Настоящими финансовыми магнатами они не были, протягивали ножки по одежке.

Естественно, по их стопам пошли и дети.

Младшая дочь Мейнов, Екатерина Фотиевна, собиралась, как и мать, закрепиться на портновском поприще. В отличие от старшей сестры она не была красавицей, к тому же родилась с увечной стопой одной ноги{24}, и при ходьбе лишь опиралась на нее, что вызывало хромоту.

Как и все дурнушки, она была расчетлива и рано поняла, что преимуществ, коими можно воспользоваться, чтобы удачно устроиться, у нее нет. Поэтому стоило разыграть единственный козырь — юный возраст. Наверное, в этом ей помогли родители. Вот так получилось, что Екатерина рано вышла замуж, не успев потрудиться ради куска хлеба. Ее избранником стал некто Яков Порфирьевич Иванченко, бездетный вдовец, много старший по возрасту. Это был образованный человек, причем весьма состоятельный, хотя мы не знаем, чем его состояние было нажито. Как можно думать, исходя из последующей жизни супругов, он имел отношение к науке или, что скорее всего, к работе в передовых по тем временам отраслях промышленности.

Их единственный сын Евтихий Яковлевич станет известным ученым, доктором технических наук, профессором Харьковского горного института, заведующим кафедрой «Автоматизация производственных процессов в горной промышленности». Его сын Юрий Евтихиевич повторит научную судьбу отца, за тем исключением, что уедет из Харькова. Учиться он будет в МАИ — Московском авиационном институте, где тоже станет доктором наук, профессором. Сначала Юрий Евтихиевич будет преподавать в своем родном вузе, а в более позднем возрасте возглавит один из отделов союзного Министерства машиностроительной промышленности.

Однажды Борис Павлович поедет к своему троюродному брату в гости, чтобы соединить приятное с полезным — ему надо будет решить с Юрием Евтихиевичем некоторые вопросы, касающиеся запорных вентилей для атомной промышленности, которые выпускал Славгородский арматурный завод. Он будет хорошо принят в семье брата, где в неофициальной обстановке переговорит о порученном ему деле, которое затем успешно решится в министерском кабинете. И вернется назад с фотографиями об этой поездке. Он понесет эти фотографии своей матери — показать, как живет внук ее родной тетки. А вечером Георгий Прокофьевич, сводный брат Бориса Павловича, в припадке зависти, вызванной успешным родственником, порвет эти фотографии, растопчет ботинками и спалит обрывки в печке.

Екатерина Фотиевна продолжала жить в Запорожье. Автор этих строк в детстве часто встречалась с нею, тогда уже вдовствующей. Несмотря на трудные жилищные условия того времени, она одна располагала отдельной трехкомнатной квартирой в большом новом доме, что красноречиво говорило о высоком статусе ее мужа.

Наружная часть первого этажа этого дома была отделана огромными каменными плитами с волнообразной поверхностью, выкрашенными в коричневый цвет, что подчеркивало его монументальность. Выше дом украшала лепнина в виде гирлянд из цветов и фруктов, на самом верху виднелись маскароны{25}. Вообще его вид поражал красотой. Вестибюль был выложен плитами белого мрамора, отполированного до блеска. Широкая лестница, ведущая на третий этаж к квартире Екатерины Фотиевны, была устлана ковровой дорожкой. Сама квартира запомнилась не так изысканной дорогой мебелью, как лепными потолками и закруглениями на стыках стен и потолка. Все это описывается так детально только потому, что это были впечатления сельской десятилетней девочки, не часто бывавшей в городе.

Обслуживала Екатерину Фотиевну прислуга, аккуратная молчаливая женщина с совершенно незапоминающейся внешностью. С возрастом Екатерине Фотиевне станет трудно передвигаться, но все же она совершит подвиг и однажды приедет в Славгород, чтобы навестить Агриппину Фотиевну. Это была их последняя встреча. Позже Екатерина Фотиевна оставит внукам сестры свое наследство.

К сожалению, Иван Фотиевич рано ушел из жизни. Как рассказывала его вдова Клёпа (Клеопатра) Соломоновна, он был металлургом и погиб на заводе в результате несчастного случая. На старости лет Клёпа Соломоновна жила в коммунальной квартире на втором этаже роскошного дома довоенного образца, где занимала одну большую комнату. То ли она там всегда жила, то ли получила такое жилье в возмещение ущерба по потере кормильца, неизвестно.

Автор этих строк с бабушкой Александрой Сергеевной бывала в гостях у Клёпы Соломоновны едва ли не чаще, чем у Екатерины Фотиевны. Из всего виденного там больше всего запомнился круглый стол посреди комнаты, большая одностворчатая дверь, множество мебели и то, что вся мебель была забрана в чехлы из выбеленного льна. На видных частях чехлов красовались вышивки цветной глади, изумительно искусные по исполнению.

Кажется, детей у вдовы не было, и она находилась под опекой Екатерины Фотиевны, золовки.

Старшая из детей Мейнов, Груня, была девушкой не только хваткой, способной к ремеслам и рукоделиям, но и очень красивой. Невысокого роста, ладная, стройная, с красиво очерченной русоволосой головкой, горделиво отброшенной назад, с привлекательными чертами лица, она нравилась многим женихам, но ни одного из них не считала достойным стать ее мужем. Скорее всего, ее самооценка была завышенной или не соответствовала возможностям окружающего общества. Но этого не понимала или не желала понимать не только она, но и Мария Рудольфовна, чем сослужила дочери плохую службу.

Став самостоятельной, Агриппина Фотиевна превратилась в хорошую портниху и держала в Славгороде большую швейную мастерскую. Работала в основном по договорам с крупными заказчиками, коими были местные землевладельцы, в частности Миргородские. О них нам много известно из рассказов ее дочери. Лишь когда подросла Александра Сергеевна и стала помогать матери, тогда мастерская начала принимать заказы от частных лиц.

Замужество

Мария Рудольфовна забила тревогу в отношении Агриппины, когда младшие дети уже были устроены, имели свои семьи и жили вполне независимо от родителей. Перебирая возможными женихами и многим отказывая, однажды она заметила, что количество претендентов на руку Агриппины резко уменьшилось, а потом их совсем не стало. И она поняла, что передержала дочку в девках, без пользы истратила время ее наивысшего расцвета. Теперь придется, думала она, не то что соглашаться на первого попавшегося жениха, а даже самим подыскивать его. Но, слава Богу, до этого не дошло.

Глава семейства, конечно, тоже знал ситуацию со старшей дочерью. Однако сколь бы ни был расстроен открывшимся фактом Фотий Юрьевич, он не мог подсобить Агриппине с замужеством, поскольку использовал свои возможности на младших детей. Поэтому Мейны ждали дальше...

И вот в их поле зрения попал Сергей Кириллович Феленко, молодой красавец и балагур, компанейский человек, остряк и насмешник. Был он не из бедных, владел землей и хорошей конюшней, где с переменным успехом — из-за вялой прилежности — пытался заниматься коневодством. Вроде бы даже к нему издалека приезжали покупатели за легкоупряжными рысаками для двуместных повозок, очень востребованных в степных районах. Это была правда, вовсе не раздутая до состояния легенды.

Знакомство молодых людей ни в коем случае не было специально подстроенным. Оно произошло случайно. Сергей Кириллович увидел Агриппину у знакомых и тотчас начал ухлестывать за ней. Привередливой невесте, с недавних пор, правда, усмирившей свой нрав, претендент тоже понравился. Другое дело, что раньше она могла бы подумать, что он не принц из девичьих фантазий, потому что не финансовый магнат, но теперь розовые очки спали с ее глаз и она увидела человека, с которым ей легко было общаться. Короче, когда Сергей Кириллович попросил ее руки, она дала согласие.

Сергей Кириллович Феленко и по возрасту ей подходил, и, в общем-то, по развитию, так как они были людьми близких сословий, одной веры, их также роднило время рождения (он появился на свет в 1860 году, на два года раньше Груни) и место рождения (хутор Дьяково был почти рядом с александровскими рабочими хуторами). По умонастроениям он был человеком тех же взглядов и идеалов, что и она.

Когда-то по отмене Запорожской Сечи одному из его предков, дослужившемуся до сотенного, как и многим другим казакам, благоразумно не последовавшим за воинской долей на Кубань или в поисках счастья за Дунай, после долгих хлопот дали хороший земельный надел в Дьяково. Это было совсем недалеко от хутора Терсянка — его родных мест. В Дьяково отставной заслуженный казак и поселился, и завел семью, и стал жить-поживать. Он любил землю, с удовольствием выращивал хлеб и разводил скот. В его планы не помещалось все, о чем он мечтал — таким душевным размахом он обладал. Был в тех планах и конный завод...

Планы этого талантливого человека из поколения в поколение осуществлялись истовыми последователями. Своим порядком дошла очередь и до Кирилла Феленко. Но едва он вошел во вкус, развернул дела, как откуда-то взялись болезни. И он понял, что слишком много брать на себя ему не стоит, ибо не по нему чрезмерные нагрузки. Почувствовав свою меру, Кирилл постепенно начал перекладывать хозяйство на плечи единственного отпрыска — сына Сергея.

Тут-то Сергей и понял, что с шуточками пора заканчивать, ибо в его привольную жизнь проникли многие изменения — настал его черед потрудиться во славу рода, для чего следовало основательно браться за дело. Долго откладывать начало серьезной жизни Сергей не стал и решил: сказано — сделано! Он женился и дал себе зарок остепениться, повзрослеть, однако, несмотря на все старания, примерным хозяином и семьянином так и не стал. В принципе он был покладистым по характеру человеком, исполнительным, даже аккуратным, но все это длилось не дольше того времени, пока на нем лежал родительский глаз. Затем какое-то время он исполнял прежние обязанности по привычке, уже с долей прохладцы продолжал заниматься хозяйством, разводить лошадей, вести учет делам. Вот если бы к нему подпряглась Агриппина, женушка дорогая, женщина волевая и энергичная, то при ней он и сам бы жил активнее. Но у Агриппины были свои интересы и обязанности.

Вот так и получилось, что как только отца не стало, Сергей Кириллович сдал землю в аренду крестьянам, а сам ограничился коневодством. А поскольку он разводил и гунтеров{26}, то занимался также извозом — то ли в целях полезной огласки о своих лошадях, то ли чтобы они у него в стойлах не застаивались. Благо, недалеко лежал Славгород с его богатыми ярмарками, каруселями, цирком и театральными подмостками, куда окрестные жители зимой и летом ездили за покупками да за развлечениями в часы отдыха. Так что без дела он не сидел. Хотя дело-то мельчало...

Конечно, насчет полезной огласки... мы тут излагаем наши непрофессиональные предположения, потому что в конюшне у Сергея Кирилловича были опытные конюхи и берейторы{27}, знающие правила содержания и подготовки к продажам породистых лошадей.

Тем временем у Сергея с Груней пошли дети: дочь Александра (1888 г. р.) — вылитая мать-красавица, унаследовавшая и ее ремесло, сыновья Павел (1891 – ~1957) и Порфирий (1896 – 1943).

Павла, забрав от матери сызмалу, пригрела возле себя Клёпа Соломоновна, воспитывала, пока ни женила. Она же впоследствии помогла ему выстроить свой дом, так что он осел в Запорожье навсегда. У него была большая семья, но нам запомнились только сын Михаил, и дочери Ольга и Таисия. Где Павел Сергеевич был во время войны, неизвестно. Главное — уцелел.

Умер он рано, в 58 лет, от инфаркта, не сумев досмотреть до смерти свою благодетельницу Клёпу Соломоновну.

Порфирию выпала и того худшая, горшая доля. Во-первых, он, как младший из детей, взял на себя заботу о престарелой матери, а значит, и обо всем хозяйстве. А во-вторых, женился на любимой девушке (ее девичья фамилия Суханова), а та, родив ему сына Николая, тут же умерла. Пришлось Порфирию Сергеевичу поднимать сироту вдвоем со Агриппиной Фотиевной.

Нескоро он оправился от потрясения и забыл первую жену... Но вот сын его Николай вступил в отрочество, и Порфирий вторично женился, на этот раз взяв за себя угрюмую, какую-то затурканную Марию, безродную женщину. В этом браке у него родилась дочь Александра и уже перед самой войной — сын Борис. На фронт Порфирий Сергеевич то ли не был призван, то ли, как и многие другие, сразу же оказался в плену, а потом был отпущен домой. В первые дни войны, когда валом повалили пленные, немцы не имели, где их содержать, и многих отпускали на волю, предварительно взяв с них расписки о готовности работать на Третий рейх. Во всяком случае, Порфирий Сергеевич угодил на славгородский расстрел, где и погиб.

И опять его малые дети осиротели, опять их поднимала бабушка, бедная Агриппина Фотиевна, теперь уже с овдовевшей невесткой Марией, которую по состраданию сердечному оставила в своем доме.

Вот так и случилось, что Агриппине Фотиевне пришлось хлебнуть горя с Порфирием, долгие годы живя то с ним да с осиротевшим внуком, то и вовсе с вдовой невесткой и с его новыми детьми, безотцовщиной. Благо, что Агриппина Фотиевна оставалась в своем доме, а не скиталась по чужим углам. Сын Павел к ней не наведывался. Да и никто в ту обитель печали не заглядывал. Даже сестра Екатерина не приезжала, которая вообще по молодости страдала высокомерием. Это мерзкое чувство отпустило ее только к старости, когда она овдовела, а сын и внук даже не подумали принять в ней участие. И только когда в Славгород возвратилась из Багдада дочь Александра Сергеевна, к Агриппине Фотиевне вернулся душевный покой.

Прошли годы, принесли много перемен...

И вот настигла ее новая беда. Внук ее Николай Порфирьевич, этот врожденный недотепа, в сталинские времена совершил трудовой проступок (опоздал на работу), и, страшась наказания, бежал из Славгорода. Попал аж в Казань. Как его туда занесло и кто ему там помог, неизвестно. В Казани он поменял фамилию на Иванов и окончательно скрылся от преследования. Позже, когда миновали прежние строгости, он вернулся в родные места с русской женой и дочкой Людмилой, и друзья тут же окрестили его Мамаем. Известное дело почему — татарва. Но своей воспитательницы и любящей бабушки Николай в живых уже не застал. Мачеха Мария, мрачная тихоня, воспользовавшись тем, что официально Николай Порфирьевич был теперь чужим человеком, каким-то казанским Ивановым, не приняла его в дом, доставшийся ей после Агриппины Фотиевны.

Пришлось Николаю жить по чужим углам, пока родня, соединив усилия, не построила ему хату, в которой он прожил остаток жизни, пустив на свет еще троих детей. Был он вроде и работящим, но весьма нелепым человеком, сумбурным каким-то, да и пил горькую не в меру.

Дети Порфирия Сергеевича от второго брака, Мариины, живут в Запорожье. Дочь Александра Порфирьевна долгое время работала в Египте, на строительстве Ассуанской плотины. О Борисе Порфирьевиче известно меньше, он просто где-то работал и был доволен жизнью. Да они и не очень-то рассказывают о себе — не хотят возбуждать зависть остальных родственников, кому не досталось наследство Екатерины Фотиевны, родной сестры их бабушки. Так Екатерина Фотиевна наказала сына Евтихия за пренебрежительное отношение — все подчистую добро отписала внучатым племянникам, внукам своей сестры, даже квартиру исхитрилась на них перевести.

Кстати, они единственные из двоюродной родни были на похоронах Бориса Павловича, остальных уже не было в живых.

Случай на конюшне

Затея с коневодством и извозом кончилась для обоих супругов Феленко печально. Не успел Сергей Кириллович окончательно запустить дела, как случилась революция, а за ней разразилась махновщина{28} — грязный и безбожный бандитизм, паразитировавший на политике и прикрывающийся ее лозунгами. Конечно, любой бандитизм — это зло, но все же до такого цинизма, как Махно, доходили не многие. Его бандитизм был особенно отвратителен, ибо отличался полной неразборчивостью — был направлен против всех подряд, в том числе и против трудящегося человека.

Бандиты, плодясь и множась, сразу же пошли по хуторам и начали грабить народ. Естественно, не обошли и Феленко, забрали у него сначала лучших лошадей, потом тех, что были чуть похуже, а позже — еще и еще, пока на конюшне не осталось только несколько лошаденок, непригодных для восстановления погубленных пород. Ну да, не забрали последнее... Наверное, возиться с клячами не захотели.

От горечи и тоски, от постоянных тревог, от страха за свою жизнь Сергей Кириллович, и до этого попивавший, запил еще больше. Дома он мучился бездельем, искал пятый угол и отсыпался, переложив заботы об оставшемся хозяйстве на жену. В хмельном состоянии бывал груб, не сдержан на язык, обзывал Агриппину Фотиевну безбожницей, хотя отлично знал, что это не так.

Однажды Агриппина Фотиевна в связи с поездкой мужа в Дьяково осталась дома одна и, как всегда, должна была присматривать за всем хозяйством, в том числе и за конюшней. В тот раз она почему-то пошла туда одна, без обычного сопровождения одной из многочисленных учениц — девушек, обучавшихся у нее шитью и помогавших по хозяйству в уплату за это. Она сама почти никуда не ходила, а тут пошла... И почему-то рядом не оказалось никого из конюхов. Но в случаях несчастий именно так и получается, что одной причины не бывает.

Что произошло в конюшне, она и сама позже сказать не могла. Говорила, что жеребец, к которому она зашла, недовольно заржал и неожиданно взбрыкнул, ударив ее задними копытами. Что-то ему не понравилось в хозяйке. Возможно, какой-то запах... Лошади больше всего реагируют на запахи. А ведь заказчицы приносят ей ткани с разными запахами, порой непривычными. Удар пришелся на область груди, сбил ее с ног, вышиб дыхание, оставил без сознания. Нашли Агриппину Фотиевну не сразу, а ближе к ночи, в результате чего она не получила своевременной помощи. Это еще счастье, что за это время жеребец вовсе не затоптал ее в деннике. Видимо, со временем принюхался и узнал хозяйку. Мстить коню, она, конечно, не стала. Животина не виновата ни в чем.

После полученного ушиба долго оправлялась, лечилась и у ученых лекарей, и к знахаркам ездила. Но все равно начала часто хворать грудью, кашлять. Иногда на ночь пила разведенный кипятком мед и это ей помогало. Правда, приключившаяся болезнь не помешала ей дожить до завидно глубокой старости.

В этом месте рассказа об Агриппине Фотиевне важно вычислить, когда она оказалась жительницей Славгорода.

С одной стороны, мы знаем, что Сергей Кириллович привез ее после венчания в Дьяково, где жил с родителями. Это было в 1887 году. А с другой стороны, со слов Александры Сергеевны известно, что в возрасте восьми лет она помнит свою маму уже работающей в швейных мастерских Миргородского. Значит, в период с 1887 года по 1895 год семья Феленко Сергея Кирилловича переселилась в Славгород.

Как это случилось, увы, в деталях восстановить не удалось. По некоторым данным получается, что они сами строились, взяв участок земли на окраине села, у балки. Тот дом, в котором они жили, прекрасно сохранился до сих пор, хотя и перестроенный. Автор этих строк помнит его еще в изначальном виде, первородном.

Дом этот выстроен неподалеку от ключей, бьющих прямо на поверхность земли и дающих начало ручью Осокоревка. В доме был один вход, кстати, со стороны ручья — тыльной частью дом выходил на улицу. Из сеней внутрь дома вело три двери: правая — в восточную жилую часть; левая — в западную, где была швейная мастерская; средняя — на север, в большую комнату с печью и в спальню Агриппины Фотиевны. Наверное, большая комната была кухней, хотя служила и столовой — в ней стоял длинный стол для семейных трапез. Со временем в Славгород переместили и конюшню. Но она располагалась не в одном дворе с домом, а стояла рядом вдоль улицы. Вид на нее открывался из окон швейной мастерской.

Из этого следует несколько выводов. Первый о том, что Агриппина Фотиевна, никогда не имевшая дела с крестьянским трудом, не могла на будущее видеть в нем главное дело своей жизни. Соответственно этому молодые вовсе не имели в виду оставаться в Дьяково и заниматься сельским хозяйством, как многие предки семьи Феленко. С самого начала они отдавали предпочтение портновскому ремеслу жены, делали на него ставку в вопросе содержания семьи, и собирались развивать его в людном месте. Значит, главой семьи фактически была Агриппина Фотиевна, как задающая в ней тон.

И это устраивало ее мужа. Коневодство, кое-как принимаемое душой Сергея Кирилловича, скорее, было для него развлечением, чем статьей дохода. Хотя и не убыточным развлечением, потому что в ином случае решительная Агриппина Фотиевна быстро бы положила ему конец.

Еще один вывод — о Кирилле Феленко. Видимо, болел он долго, но окончательно слег, когда сын уже прочно обосновался на новом месте. Это могло случиться сразу после строительства славгородского дома или какое-то время спустя. Вот почему конюшни оказались по соседству с домом, а не в одном дворе — поначалу-то их вовсе не планировали там размещать. Перевод лошадей в Славгород стал для молодой семьи делом неожиданным и вынужденным.

Думается, в период от начала болезни Кирилла Феленко и до его кончины Сергею Кирилловичу приходилось жить на два хозяйства, разделенных расстоянием. Возможно, он больше занимался делами отца, дольше оставался возле него. А это, как ни крути, получается почти холостяцкая жизнь. Возможно, тогда он и начал попивать горькую...

После несчастья с женой, когда ее лягнул жеребец, впечатлительный Сергей Кириллович упрекал себя в случившемся и всячески казнился своей виной. Утоление души находил в чарке, в итоге совсем распился. Толку от него уже не было. Однажды утром он встал с кровати и тут же упал, а вскоре умер — сердце не выдержало. Случилось это в 1921 году.

Борис Павлович своего деда по матери не знал, поэтому рассказать о нем подробнее не мог, а кроме него это сделать вообще было некому. Александра Сергеевна стеснялась такой кончины своего отца и тоже распространяться о нем не желала. Вот и остались у потомков обрывочные знания о Сергее Кирилловиче между двумя датами его жизни: 1860 годом рождения и 1921 годом смерти.

Оставшись одна, Агриппина Фотиевна стала меньше отвлекаться на содержание конюшни и окончательно занялась швейным делом.

Часть ее работников была занята исключительно обслуживанием нужд местного помещика В. С. Миргородского — изготовляла и починяла белье, постель, занавеси, одежду для работников, шила наряды барам, и прочее, — все это регулировалось договором между ними. А другая часть обшивала местное население. Агриппина Фотиевна по-прежнему держала при мастерской учениц. В основном, это были барышни из окрестных хуторов, готовящиеся стать примерными женами. Родители, наезжающие проведать дочерей, привозили хозяйке в качестве угощения съестных припасов домашнего изготовления, и дом Агриппины Фотиевны всегда был полной чашей.

Кряхтя и хворая после полученного ушиба, Агриппина Фотиевна все время оставалась на ногах. Она прожила долгую жизнь, умерла в 1960 году, перевалив возрастом за 97 лет.

Выдни{29} и передышки

Годы, наступившие после Гражданской войны, несмотря на исторические тяготы и на проблемы с детьми, лично для Агриппины Фотиевны были вполне благополучными — и выднями, и передышками. Она давно распрощалась с молодостью, но чувствовала себя бодрой, во всяком случае — работоспособной. В куске хлеба не нуждалась — им с овдовевшим сыном Порфирием худо-бедно хватало того, что он добывал извозом. Иногда и она зарабатывала копейку, если для этого не надо было уходить из дома и оставлять без присмотра воспитываемого ею внука Николая, осиротевшего с рождения.

Николай рос квелым, с виду неказистым, к тому же безалаберным и неаккуратным, да и умом не блистал, был каким-то несмышленым, и с этим она ничего не могла поделать. Успокаивалась тем, что он общительный по характеру, незлобивый и трудолюбивый, а значит, среди добрых людей не пропадет.

От них только в 1937 году потребовали отдать лошадей государству, так что Порфирию Сергеевичу пришлось окончательно распрощаться с конюшней, которая после смерти Сергея Кирилловича фактически перекочевала на его руки, и искать работу. Помещение конюшни Агриппина Фотиевна перестроила так, что с него получилось два жилых дома, и продала их.

Из взятых за них денег она купила хату для вернувшейся с Багдада дочери Александре. Чисто символическую долю отвезла сыну Павлу в Запорожье, видя, что он, пригретый Клёпой Соломоновной, не особо нуждается в ее копейке. Да и не взял бы Павел лишнего, ибо нежно относился к матери, жалел ее. Остальные оставила себе — доживать век.

Каждого из детей Агриппина Фотиевна предупреждала, что отдает им отцовское наследство и другого, которое они могли бы ждать после ее смерти, не будет, так как свою хату она отпишет тому, кто досмотрит ее до последнего вздоха. Скорее всего, думала она, это будет Порфирий.

Эх, не знала тогда, сердечная Агриппина Фотиевна, что переживет она свою надёжу на целых 17 лет... Правда, слово о наследстве сдержала — оставила дом его овдовевшей жене Марии, поскольку та в память о погибшем Порфирии Сергеевиче добросовестно и милосердно опекала свекровь. А еще Агриппина Фотиевна пристроила детей Порфирия, прижитых с Марией, при своей прозревшей к старости сестре Екатерине. От нее-то, двоюродной бабушки, сироты и получили наследство.

Но мы то и дело забегаем наперед...

Дальше по требованию властей Агриппина Фотиевна — под оформленные по всем правилам документы — отдала две лошаденки в мукомольную артель, где нужен был свой тягловой транспорт. А последнюю отвела в сельский совет, договорившись, чтобы Порфирий Сергеевич возил на ней председателя. Ее условие было принято.

С тех пор еще больше сузился ее мир, а роль свелась к тому, чтобы в выдни держать дом в порядке, внуков нянчить да не забывать свое портняжничество — тыкать и тыкать в ткань иголкой. Зато в праздники она по-прежнему, как было с первых дней замужества, давала себе отдых, позволяла баловать себя, нарядившись, наезжать к родным в Александровск, затем в переименованный город своего детства — в Запорожье, по которому скучать не переставала. Поначалу ездила к родителям или к брату Ивану, а когда там обосновался ее сын, ехала, конечно, к Павлу. Под его присмотром дожили свой век ее родители... — после гибели сына Ивана старые Мейны не хотели стеснять Клёпу Соломоновну, думали, что та повторно выйдет замуж. Но весьма симпатичная вдова продолжала жить одна, приклоняясь к мужниной родне, и на Павла опиралась как на главного наследника.

Теперь-то старых Мейнов уже не было. К счастью или к сожалению, они не дотянули до лихих времен, не видели и не узнали надругательств над людьми со стороны разгулявшейся нечисти...

Павловых детей, где кроме старшего сына было шестеро девочек, чистеньких и щебетливых, Агриппина Фотиевна любила, везла им угощение из своего сада — возле их собственного дома лишнего лоскута земли не было, не то что деревца фруктового.

Возле старшего сына Агриппина Фотиевна вволю радовалась жизни — Степанида, жена Павла, была приветливая, тихая, покладистая женщина. Она встречала свекровь радушно, не лукаво. Бывало, к ее приезду собирала к себе на обед Клёпу да Екатерину Фотиевну, не очень-то привечавшую родню у себя. А после обеда выставляла им на стол чаи да сладости, а сама с оравой детей часа на два-три уходила из дому. Наследницы старых Мейнов лакомились вкусной едой и находили, о чем поговорить, — Клёпа рассказывала свои сны да то, как ей их разгадывали древние старушки, а Екатерина хвалилась сыном Евтихием да внуком Юрием, пока не поняла, что она для них — отрезанный ломоть. За каждым из них стояли жены с такими родственниками, для которых даже она со своим высоким статусом была провинциалкой и бедной родственницей. Не зря говорят: сына растишь для родины, а дочь — для себя. Но не было у Екатерины Фотиевны дочери... Ну, а Агриппина Фотиевна помалкивала, а то еще выспрашивала у горожанок о новой моде, о шляпках, которые из фетра чудно умела изготавливать, — как ни тяжелы были те времена, а жизнь продолжалась и все приятное людьми не забывалось. Не любила Агриппина Фотиевна замыкаться только на семейных делах, ей хотелось поговорить обо всех людях, о большом и разнообразном мире.

После встреч с родственниками, когда те степенно уходили домой, Агриппина Фотиевна обязательно шла погулять по городу, посмотреть, что с ним происходит. Это были ее заветные минуты. С момента революции город год от году вырастал в численности населения и в нем становилось оживленнее и веселее. Кроме того, он активно менялся внешне — тут начал строиться новый город, новое Запорожье, как бы обособленно от старого Александровска. Это формировался центр, а старые слободы просто присоединялись к нему как пригороды.

Ей нравился вид широких улиц, больших зданий, хорошо одетых людей, вообще нравилась городская жизнь, где можно было ходить в красивой обуви даже в непогоду и где на людей не оседала пыль, поднятая ветром с битой дороги. Конечно, гуляющей публики, как бывало в старину, в нынешнее смутное время поубавилось, но все же на скамейках вдоль тротуаров посиживали старики да старушки из тех времен, прогревали кости в теплых лучах. В жаркое время они по привычке держали над собой маленькие противосолнечные зонтики, видимо, из чистого кокетства, ведь с такими уже никто не ходил. А может, старались, сердечные, укрыться в той маленькой тени от большой новизны, наползавшей на них и не нравившейся им. Кто знает...

Агриппина Фотиевна рассматривала не зонты с прямыми полями, а слегка помятые и утратившие цвет дамские шляпки. К шляпкам она питала особенную слабость, возможно потому, что с некоторых пор сама стеснялась их надевать — ну никак не шли они к мешковатым бабским одеждам, которые ей пришлось носить, когда она утратила худобу и стройность. И только посещение города заставляло ее держать форму и не превращаться в старую толстую крестьянку. Шло это к ее новому погрузневшему виду или нет, но Агриппина Фотиевна продолжала шить себе новые шляпки и надевать их при поездках в город.

Иногда она присаживалась к отдыхающим на скамейках, умело заводила разговор и затем долго беседовала, услаждая душу и родной русской речью, и умными мыслями, и культурными новостями, которыми жил город.

Из этих бесед, кстати, она знала, что на средства «Общества попечителей народной трезвости» в Александровске был построен Народный дом{30}, с которым было связано появление там кинематографа. Именно в Народном доме начали демонстрироваться первые киносеансы, вызвавшие даже в периферийном городке настоящий ажиотаж. Что уж говорить о тех людях, кто жил по сельским хуторам или селам? Это чудо только издали интересовало Агриппину Фотиевну, но подступиться к нему она не смела. И только спустя время, когда в Александровске появилось еще три иллюзиона — «Лотос», «Модерн» и «Чары», посещение которых было сродни выходу в высший свет, она однажды отважилась взять туда билет и тайком пойти на просмотр кинокартины. Ей это развлечение понравилось. С тех пор, приезжая в Запорожье, обязательно ходила в иллюзион, а затем обсуждала свои впечатления с завсегдатаями уличных скамеек.

Позже, когда в Запорожье открылись первые театры, Агриппина Фотиевна перестала скрывать от родных свои посещения культурных заведений. Теперь она ехала к Павлу с ночевкой, с тем чтобы вечером пойти на театральное представление. Благо, что его дом оказался почти в центре города, куда до Клёпы, до Екатерины Фотиевны и до театров можно было пройти пешком. Огорчало только то, что культуру заполонял местный диалект языка, южно-русский, который она не любила. Но это было терпимое неудобство.

В этом увлечении ее охотно поддерживала только Клёпа, и она не понимала, чем питает свою душу младшая сестра, чурающаяся новизны... Павел жил совсем простой жизнью, ему некогда было думать о душе больше того, что требовало православие. Редко-редко с нею ездила в город дочь Александра, но о ней разговор отдельный...

Домой Агриппина Фотиевна возвращалась с осознанием того, что новая власть России уравняла ее с родственницами. И теперь ученый муж Екатерины едва ли больше весил, чем ее сын Павел, которому она да ее мать Мария Рудольфовна передали свое ремесло, а Павел уже привлек к нему и своего сына Михаила. Да, сейчас они перебиваются грязноватым промыслом — перешивают тряпье, которое скупают на барахолках, перекрашивают его и там же продают как новое... Зато у них есть крыша над головой, еда и одежда. За них можно было не волноваться.