Москва, слезам не верит

Глава 1

Наша жизнь определяется считанными мгновениями. Замечаешь это обычно когда время на часах идёт быстрее когда-то я не верил что жизнь пролетает мимолетно, на миг, когда мне разрешили заговорить с обычной девчонкой, я притормозил на крутом повороте, я не поленился найти презерватив. Мне, можно сказать, повезло: у меня был один из таких моментов я увидел даму в белом и распознал её. Я ощутил, как меня словно затягивает в бурный водоворот жизни, кромешной зимней ночью на улице Портленд. Мне было восемнадцать лет — я был уже достаточно взрослым, чтобы покорять миры, я ещё достаточно молодой, чтобы решиться на какую - либо глупость, — и в ту самую ночь, стоило обоим моим сёстрам, но я, был неуязвим и одержим страстью к классической музыке, сёстры спали в своих комнатах, а я выскользнул из своей спальни с рюкзаком на плечах. Дверь в одной из комнат сестёр скрипнула в комнате я услышал голос когда я на цыпочках прошёлся по гостиной на расстоянии вытянутой руки мои родители даже не шолохнулись. Красные угли в комнате едва догорали. В рюкзаке лежали мои самые ценные лохмотья: джинсы, футболки, подаренный на день рождения свитер и паспорт. В ту пору для переезда за границу больше ничего не требовалось кроме паспорта. Билеты на пером хранились у Розалин.

Я ждал Розалин в конце улицы, подоль от размыто — жёлтого круга света под горящим фонарём. Холодный как стекло воздух пряно попахивал горелым хмелем из гиннесовной пивоварни. Ноги грели три пары молодых людей. Я стоял, сунув руки глубоко в карманы армейской куртки, в последний раз я прислушивался к дыханию улицы, плывущей в долгих потоках глубокой ночи.” Эй земляк кто тебе дозволил...” – рассмеялась какая-то барышня, словно её ударили по голове. В кирпичной стене скреблась крыса, кашлял мужчина, за углом промчался мотоцикл, в подвале дома тринадцать глухо, злобно заворчал сумасшедший Ронни Рейн, он сам себя так успокаивал. Слышались любовные шорохи, приглашённые стоны, ритмичные толчки. Мне вспомнилось, как пахнет шея Розалин, и подняв глаза улыбнулся небу. Раздался перезвон городских колоколов — на звонницах церквей Христа, Святой Елены, Святого Михаила отбивали полночь, громкие округлые звуки падали с небес, словно в праздник, отзванивая наш личное тайное Рождество.

Когда пробило час, мне стало страшно. С задних дворов донеслись слабые шорохи, шаги, и я с готовностью выпрямился, но она так, и не перелезла через стену ограды — наверное, кто-то припозднился и виновато пробился домой через распахнутое окно. В доме шесть тоненько, пока та не проснулась и не начала петь колыбель.

Когда пробило два, часа меня как в омут занесло: я перепутал место назначенной встречи! Меня катапультировало через ограду прямиком в сад дома семнадцать. Немало ребят потеряли невинность в этих заброшенных домах ещё когда я не был рождён на этот белый свет, заваленный пивными банками и окурками доме, который мы, дети, окурили вопреки всем запретным взрослым. Я взлетел по прогнившей лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, ¯ да мне плевать, пусть слышат все! Я уже всё - равно видел Розалин — её растрёпанные янтарные - кудрявые локоны. Она поставила руки на бока и произнесла:” Чёрт твою мать! Где ты всё это время была?” Я тебя ждал и ждал, а в конце не пришла...

Расщепленные пословицы, дыры в стенах от ударов мужских кулаков, тухлый мусор, холодные тёмные пронизывающие сквозняки — и ветер воет как бездомная собака которую подстрелили из охотского ружья, она лежала посреди темной улицы стонала, с её глаз стекалипрозрачные капли солёных слез стекали на мокрый асфальт, а потом исчезли в канализационных трубах, вскоре собака перестала стонать её сердцебиение участилось, и вовсе собачье сердце остановилось. Вокруг никого записку я нашёл в комнате наверху, вырванная из школьной старой тетради страница колыхалась в прямоугольнике тускловатого света из окна, и, казалось, проложена на голом полу миллионы лет. Тогда-то я и почувствовал, как ещё недавно попутное течение изменилось, стало смертельным, и непреодолимым.

Я не стал забирать записку с собой. Когда уходил из дома в пятнадцать, я просто выучил её наизусть — и всю дальнейшую жизнь пытался верить в то, что я нахожусь в окружении не лжецов не наркоманов, ни алкоголиков, а обычных людей которым так же как и мне в жизни, пришлось нелегко не всё потому — что... Не мать передовик ни отец инженер они человеческим трудом, на свою оставшуюся жизнь просто не заработали... Вот в такую жизнь, я бы не хотел поверить оставив бумажку на полу, я вернулся в тёмный конец улицы и дожидался там, наблюдая за попадающим под свет фонаря пар своего же дыхания, пока колокола не отбили четыре, потом пять, потом шесть. Ночь созерцала до бледной безрадостной серости, за углом тележка молочника прогромыхала до брусчатки в сторону фермы, а я всё ждал Розалин на Эрленд.

2

По мнению моего сердитого отца, мужчина должен знать, за что он готов умереть чтобы после погибели ни о чём не жалеть. Если я не знаю, что чего могу стоить? Золотая монета вот моя цена. По сути мне говорят, что я не мужчина я тряпка. Мне тогда было двенадцать, а он на пятой четверти уговорил меня на бутылку «Рома», и всё же мы поболтали от души. Насколько я помню, он готов был отдать свою жизнь за бутылку коньяка чтобы только наполнить организм этой дряни, а потом прийти домой в не совсем трезвом состоянии открыть дверь мутными глазами пропитым взглядом, повернуть ключ в отверстие квартиры зайти в гостиную, и прямиком завалиться на диван в одной сплошной одежде и спать так до утра, это любовь к алкоголю, но многие идут на самоо — обман и до утра в их организме бушует, кровавый напиток ”Мэрилин — Монро”. За свой не пятый десяток лет я готов был снять сучку Мергиен в престижном клубе, под покровом ночи увезти её домой на белых жигулях, и всю ночь трахать на диване слышать её сладкие стоны, и ласкать её нежное ушко согревая своим горячим опьяневшим дыханием.

Как бы там ни было, с того дня я мог одним духом сказать, за что я готов умереть. Поначалу было просто: за свою любящую семью, девушку, родной дом. Потом всё др поры усложняется когда тебе кажется, что жизнь это наслаждение нужно наслаждаться ходить в казино играть в покер я не люблю, проигрывать деньги я люблю с честным трудом выиграть их, а всё потому — что на чужом горе своё счастье не построишь если чего-то не было в молодости, то в старости обязательно появится. В последнее время моя жизнь катится к чертям, и мне это ой как не нравится; пожалуй, я уже мог бы привыкнуть к тому что имею есть очевидные вещи, которыми я могу гордиться, но что-то всё чаще и чаще разочаровывает меня, я готов умереть (только когда мой смертный час наступит в прямом смысле) за свой город, за свою работу, и того ребёнка которого воспитал отцовским сердцем.

Когда ребёнок ведёт себя плохо, город — Москва, уже встраивается в новые ряды а я работаю в отделе операций под прикрытием, и что из этого меня больше всего погубит, может показаться очевидным, однако работа давно не подкидывала мне ничего более страшнее чем сраная бродячая псина за подворотней Черкассков – шоссе. Страна у нас большая, а значит, карьера жизнь коротки чем твоя личная работа, мой возраст опознают по глазам в них также нет, смысла, как и в том что я скитался десять лет как бездомный ублюдок пугая жителей у которых есть, своя квартира и то что остаётся у них глубоко в душе. Свои девять жизней я как кот давным –давно потратил, исчерпал как песочные часы. Нынче я больше не музыкант я покинул сцену я теперь частный детектив.

В Прикрытиях — я как человек работающий, в конторе и также артист показывая свои актёрские таланты только на публику — моя главная фишка это быть опасным в том, что, если я живу в созданной вымышленной иллюзии слишком долго, то начинаешь думать, будто у тебя всё в норме ты умеешь, контролировать ситуации. Легко вообразить себя едким первачком, гипнотизёром, мастером кромешных теней, ловкачом, жонглёром в цирке который владеет тайными ремеслами и тот кто умеет отличать реальность от сущего миража. На деле же ты обыкновенный простой старик с седыми волосами. Как ни крути, мир всегда тебя обхитрит — ведь живущие в нём люди хитрее тебя, быстрее и современный мир куда более жесток. Остаётся только держать мимику, чтобы другие не познали твоих слабостей и постоянно ждать укуса из поворота.

Второй раз жизнь нанесла мне удар в субботу в начале января. Днём я находился в обычном мираже — один из моих знакомых (я уже давно не видел их в рождественских чулках, и не получал подарков от дяди Бреди) я влип в историю и вступил силу мудрёного причндала я должен быть парой одному из барыг на улице встретить какую-нибудь пожилую даму в качестве своей родной бабули, — а вечером поехать к бывшей жене в Дай-Винчи, чтобы забрать родного ребёнка на свои несчастные выходные. Александра и Дэлл живут в Намансте в уютном пригороде, в изысканно рядом с бурлящей рекой пентхауса. Дом нам с Александрой подарил её отец когда у нас была коралловая свадьба. Когда-то мы находили общий язык на доме вместо номера красовалась название. От названия я бы мог давно уже избавиться, однако уже тогда надо было сообразить, что наш брак долго не протянет. Узнав моих родителей, что я женился, мать влезла бы в по уши в долгие, купила бы нам дорогую мебель в морских волнах и на строго запретила бы снимать пластиковые чехлы с подушек из гусиного пуха.

Александра заняла оборону аккурат посреди дверного проёма — на случай если, я вздумал бы войти.

— Нелл я почти собралась, — сказала я.

Положа руку на сердце, с гордостью и сожалением сказал: Александра — сногсшибательная красавица, высокая, с узким точным лицом, копной мягких пепельных волос и сдержанными формами, которые, стоит их разглядеть, застят весь белый свет. В тот вечер она надела дороге роскошное чёрное платье, тонкие колготки и бабушкино бриллиантовое колье, как с отблеском звезды оно для особых случаев, — сам папа римский утер бы взмокший лоб пилеолсум. По части благовоспитанный до невозможности и я восхищённо спросил:

— Месье важное свидание?

– Сегодня вечером мы идём на ужин.

– Что” мы”? — Значит снова с Ингрид?

Александра слишком умна, её так просто вывести из себя нельзя:

— Его зовут Джин, и да, мы идём с ним.

– А ведь втроём неделю тебя выгуливает, верно? — я очень удивлён. — Ну-ка скажи, уж не готовился ли нынче Праздничный Вечер?

Александра повернулась к лестнице:

— Белл! Твой отец уже давно приехал!

Получив момент, я протянулся мимо в прихожую, и на меня повеяло” Шанель №5” — этими духами она пользовалась, сколько я её знаю.

— Папочка! — донеслось сверху. — Уже иду - иду - иду! Сейчас я только... И Бэлл что-то увлеченно залопотала, нимало не заботясь, слышно её или нет.

– Не торопись, дорогая! — крикнул я по пути в кухню.

Бэлл следовала за мной.

— Джин с минуты на минуту появиться здесь.

Я сейчас не понял, угрожает она или оправдывается.

— Что-то не нравится мне лицо этого парня. У него нет подбородка. Никогда не доверял мужчинам без подбородка.

Я распахнул дверцу холодильника и заглянул внутрь.

— Что-ж, к счастью, твой вкус на мужчин никого тут не волнует.

— Если у вас всё так серьёзно, он будет постоянно отираться рядом с Бэлл. Напомни, как его фамилия?

Однажды, когда дело у нас уже шло к разводу, Бэлл ударила дверцей холодильника мне прямо по голове. Видно было, что сейчас её так и тянуло повторить это. Я продолжал стоять, нагнувшись, чтобы ей было сподручней, но она сдержалась:

— Ну и зачем тебе?

– Сейчас пробью его по базе. — Я достал пакет апельсинового сока и взболтал: — Что это за дрянь? Когда ты перестала покупать нормальные продукты?

— Джексон, даже не смей пробивать Дижона ни по какой базе.

— А что у меня нет даже никакого выбора? — добро спросил я. — Вам же надо убедиться, что он ни какой-нибудь там педофил!

— Боже, Драил! Он не...

– Может, он и нет, — признался я. — Но скорее всего, он нормальный. Но, Львович, наверняка ты его даже не знаешь. Может лучше проверить, чем потом об этом жалеть?

Я открыл пачку с соком сделав большой глоток.

— Бэлл! — повысила голос Юлиана. — Пожалуйста, поторопись!

– Я не могу найти своего лошадку! — Сверху послышался топот детских босоножек.

– Вечно они подкатывают к тем матерям которые по сути одиночки с маленькими милыми детишками, — сказал я. — И убедительно то, что у большинства из них нет подбородка. Ты этого никогда не замечала?

– Представь себе Аранкою, не замечала. И не хочу, я чтобы ты пользовался моим служебным положением, чтобы запугивать меня...

– Да ты присмотрись, когда по телику очередного педофила показывают: всегда чёрный фургон и не видно никакого подбородка, это я тебе гарантирую. Что за тачку водит твой парень Юит?

– Бэлл!

Я отхлебнул ещё сока, вытер горлышко рукавом и сунул пакет обратно в холодильник:

— На вкус как кошачья моча. А если я алименты увеличу, сможешь на приличный сок мне раскошелиться?

– Ага, будто бы тебе это по карману — с нежным холодком сказала Юлия и посмотрела на часы. — Если устроишь, может, и хватит тебе на пакет в неделю.

Если долго дёргать кота за хвост, она выпустит свои острые когти.

Нас спасла пулей выскочившая из своей комнаты Бэлл.

— Папа - Папочка - Папуля! — чтобы было мочи вопила она.

Я подошёл к подножию лестницы как раз вовремя: Бэлл вертящейся петардой скатилась в мои объятия в облаке спутанных янтарно - рыжих волос и розовых искр, обвила меня ногами и стукнула по спине школьным рюкзаком и видавшей лучшие деньки пушистой пони по имени Форсуна.

— Здорово, малолеточка, — сказал я, чмокнув дочку в макушку лба. Бэлл была лёгкой, как сказочная фея. — У как у тебя, неделя прошла?

– Да дел выше крыши, и да я тебе не малолеточка, — сурово сказала она, держась со мной нос к носу. — А что означает малолеточка?

Бэлл восемь лет, она худенькая, ранимая и как две капли воды похожа на свою родню с материнской стороны; мы-то, Лилл, крепкие, толстокожие, с жёсткими волосами, рождены для тяжёлого труда в северном климате. Только глаза у неё не как у матери. Когда я впервые увидел, её она уставилась на меня моими собственными глазами — два огромных голубых озера, поразивших меня почище электрошокер. До сих пор от них у меня сердце начинает заходиться. Пускай Юлия и соскребла с себя мою фамилию, как устаревший адресный ярлык, забивает холодильник апельсиновым соком, от которого меня воротит, как шавку и приглашает Педофила Дени на мою половину кровати, но от этих глаз ей никуда не деться.

— Это волшебная фея-обезьянка, которая живёт в волшебном лесу, — сказал я.

Бэлл бросила на меня взгляд, в котором читалось одновременно” да ну” и ещё” ври побольше”.

— Так и чем это ты так у нас занята?

Дочка соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.

— Мы с Бэлл и Кларой завели собственную группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому — что мы придумали танец, и можно мне красные сапожки? И Клара написала песню, а ещё...

В какой-то миг мы с Юлией чуть не улыбнулись друг другу поверх её головы, но Юлия вовремя опомнилась и снова взглянула на часы.

На подъездной дорожке мы столкнулись с моим приятелем Ферми — образцово законопослушным парнем, который ни разу даже не припарковал свою” ауди” на двойной сплошной (это я знал наверняка, потому — что пробил его номера, ещё когда он впервые ужинал с Юлией) и вовсе не виноват, что выглядит так, будто вот-вот сейчас рыгнет.

— Добрый вечер. — Он кивнул судорожно, как если бы его поджарили на электрическим стуле. — Здравствуй, Бэлл.

– И как ты его называешь? — спросил я Бэлл, пристегнув её в детском кресле; тем временем прекрасная, как Реймс Билли, Юлия целовала Ритме в щеку на пороге.

Бэлл пригладила гриву Клавы и дёрнула плечами:

— Мама хочет, чтобы я звала его” дядя Ритме”.

– А что ты?

– Я вслух никого не назвал. А про себя зову Семяножкой. Она глянула в зеркало заднего вида, проверяя, не попадёт ли ей за это прозвище, и приготовилась строптиво выпятить подбородок.

– Прекрасно! Ты прям вся в меня! — рассмеялся я и, не сняв машину с ручника, с ревом развернулся. Юлия и Осьминожка так и подскочили.

* * *

С тех пор как Юлия образумилась и вышибла меня из особняка, я живу в огромном многоквартирном дома на набережной, который был построен в восьмидесятые, судя по всему, не кем иным, как Давид Ланчер. Ковры здесь такие пушистые, что напрочь заглушают шаги, зато, как вокруг гудят пять сотен мозгов, слышно даже в три утра — это мечтают, надеяться, тревожатся, планируют и думают жильцы. Я вырос в захудалом многоквартирнее и, казалось, могу привыкнуть даже к жизни на птицефабрике, но тут другое. Всех этих людей я не знал, даже и не видел никогда. Почем знать, может, они вообще дома не покидают, забаррикадировались в своих квартирах и ворочают мозгами. Даже во сне я краем уха прислушиваясь к этому гудению, готовый выпрыгнуть из постели и затащить свою территорию.

Мой личный уголок Твинст Декабрин обставлен в стиле” шик ревизионизма”: я живу здесь уже пять лет, а квартира по-прежнему выглядит так, будто фургон для перевозки мебели ещё не прикатил. Исключение составляет разве что комната Бэлл, загромождённая пастельными оттенками пушистыми штуковинами, какие только известны человечеству. В день, когда мы с дочерью отправились выбирать мебель, я наконец вырвал у Юлии одни выходные в месяц готов был скупить для Бэлл все четыре этажа торгового центра. Я-то почти уверился, что больше никогда её не увижу.

— Чем мы завтра займёмся? — осведомилась дочь, волоса Киру за ногу по устланному ковром коридору. Ещё недавно она бы визжала как резаная при одной только мысли, что лошадка коснётся пола. Моргнуть не успеешь, как всё меняется.

– Помнишь, я тебе воздушного змея подарил? Если сегодня доделаешь всю свою домашку, а завтра не будет дождя, пойдём в парк аттракционов и я научу тебя его запускать.

– А Кларе можно пойти с нами?

– После вечернего ужина повзвоним её маме.

Родители дочкиных подружек во мне души не чают. Апогей родительской сознательности — отправить свое чадо в парк под надзором детектива.

— Закажем на ужин пиццу?

– А как же, — сказал я.

Образ жизни Юлии запрещает любые пищевые добавки — исключительно органический, богатый клетчаткой провиант, и если я не послужу противовесом, дочь вырастет вдвое здоровей всех своих подруг и будет чувствовать себя белой вороной.

— А почему бы и нет? — добавил я, отпер дверь и получил первый намёк, на то, что пиццы нам с Бэлл сегодня не видать.

Машина полицейско—огневтответчика мигал словно бешеный. Шесть пропущенных звонков. По работе мне звонили на мобильный, оперативники и информаторы — на другой мобильный, приятели в курсе, что рано или поздно встретят меня в баре, а Юлия, когда общения не избежать, то бишь моя младшая сестра Жанна, — последние девятнадцать лет я разговаривал только с ней. Шесть звонков — неужто при смерти кто-то из наших родителей?

— Жанна, — сказал я Бэлл и протянул ей ноутбук. — Отнеси к себе в комнату и побеси в мессенджерах своих подруг. Я подойду через шесть минут.

Бэлл скептически посмотрела на меня — она отлично усвоила, что заходить в интернет без присмотра без строго на строго запрещено до двадцати трёх годов.

— Отец, если хочешь сигаретку, — взрослым тоном заявила она, — можешь просто выйти на балкон. Я знаю, что ты куришь.

Я положил ладонь Бэлл на спину и подтолкнул её в сторону детской комнаты:

— Да ну? С чего это ты взяла?

В любое время мне стало бы не на шутку любопытно: я никогда не курил при Бэлл, а Юлия меня бы не заложила. Мы растили Бэлл вместе, и я ума не приложу, откуда в её голове берётся то, чего мы туда не выкладывали.

— Я просто знаю, и всё, — с величественным видом сказала Бэлл, бросив на кровать Киру и её рюкзак. Быть девушке детективом. — Курить все - же вредно. Сестра Мария Тереза говорит, от этого внутренности чернеют.

— Сестра Мария Вирирована совершенно права. Умная женщина. — Я врубил ноутбук и подключился к интернету: — Ну вот.