Москва в улицах и лицах

Слышал по телефону скороговорку Лили Юрьевны, когда уточнял некоторые факты, связанные с жизнью Маяковского в Москве. Он первый из советских писателей привез из-за границы авто, но машину не водил, имел шофера. Подарил эту машину Лиле Брик, у которой конфисковали ее, когда началась война.

Вот этот поэт, имевший все, о чем другие мечтали, певец Октбяря, Ленина, которым изваял в бронзе строк памятники-поэмы, не захотел жить в "нашей буче, боевой кипучей". Застрелился, когда любовница актриса Вероника Полонская убежала на репетицию в театр к строгому режиссеру Немировичу-Данченко. На лестнице услышала выстрел. Зря пишут, мол, убили Маяковского соседи-чекисты, похоронившие самоубийцу по первому разряду. Лубянке был он нужен живой.

С Мясницкой в мемориальную комнату ведет оформленный в стиле футуризма вход, где установлен бюст поэта. От старого дома осталась лестница и повисшая на ней комнатка. Нет коммунальной квартиры, где жили соседи, у которых знаменитый жилец одалживал на мелкие расходы, нет кухни и коридора, где без устали вышагивал Маяковский, выстраивая лесенки рифм и строк. Все остальное жизненное пространство бывшего жилого дома, кроме 14 квадратных метров жилплощади и проема лестницы, перешло в ведение госбезопасности...

Перед гибелью Маяковский успел увидеть, как начали рыть землю метростроевцы:

Дыры метровые потом политы,

Чтоб ветра быстрей под землей полетел,

Из под покоев митрополитов

Сюда чтоб вылез метрополитен.

По Мясницкой в середине 80-х годов ХIX века пролегли рельсы конно-железной городской дороги, начавшей опутывать Москву стальной колеей с 1872 года. Спустя время, пара гнедых потащила за собой вагон с пассажирами. В конце века, в 1899 году, по тем же рельсам покатили трамваи из центра к вокзалам, окраинам. И тогда же московские инженеры начали предлагать городской Думе проекты подземных дорог, дублирующих под землей радиально-кольцевую планировку Москвы, в том числе один из ее главнейших радиусов - Мясницкий.

Этот радиус предусматривался планом, принятым в июне 1931 года, когда город испытывал жесточайший транспортный и жилищный кризис, вызванный сталинской коллективизацией и индустриализаций. Каждый год в Москве прибавлялись сотни тысяч жителей! В город устремились из охваченных голодом деревень крестьяне, ставшие рабочими новых заводов-гигантов.

Тогда и началось строительство первой очереди метро, линия которой прошла под Мясницкой. На трассе появились шахты, куда спускались не только профессиональные горняки, шахтеры. В забои устремились, как на фронт, добровольцы, молодые, полные энтузиазма комсомольцы, уверовавшие, что строят они не только метро, но и новую жизнь, коммунизм.

В те дни первое лицо Москвы Лазарь Каганович сказал второму лицу московской партийной организации Никите Хрущеву:

"Дела идут не очень-то хорошо. Поскольку у тебя есть опыт работы на шахтах, возьми-ка это дело в свои руки и наблюдай за строительством метро..."

Предложение Кагановича было разумным... Когда он рубил деревья, щепки, как говорится, так и летели, но силы и энергия его не иссякали. Он был столь же упорным, как преданным".

С тех пор Хрущев и Каганович стали рубить топорами вместе. Работа шла под лозунгами. Строительство считалось задачей политической. Сталин и его соратники хотели народу доказать реальность социализма, его преимущества над капитализмом, опровергнуть утверждения Запада, что партия подавляет индивидуальность, творчество. Поэтому станция "Мясницкая" строилась по проекту Николая Колли, станция "Красные ворота" по проекту Ивана Фомина, лидеров архитектуры того времени. Не пожалели мрамора и бронзы на отделку станций, представших пред изумленным миром некими дворцами социализма.

- Что ни станция, то дворец, что ни дворец, то по особенному оформленный. Но каждый из этих дворцов светит одним огнем, огнем идущего вперед, побеждающего социализма! - говорил на торжестве по случаю открытия движения поездов Лазарь Каганович, имя которого метрополитен носил много лет. Исключенный из партии соратник Сталина прожил без малого век и умер в год смерти социализма, 1991. Но построенное под его руководством метро вечно.

Каганович и Хрущев приняли стратегически важное решение, поддержали инженеров, которые хотели прокладывать метро не по-немецкому траншейному методу, а по-английскому - тоннельному, глубоко под землей. Так работать было значительно труднее, сталкиваясь в недрах с коварством подземной стихии, но этот способ давал городу не только станции, но и бомбоубежища, столь пригодившиеся спустя несколько лет...

Таким образом в начале, середине и конце Мясницкая получила три станции метро.

И на земле шла стройка. За фасадами Мясницкой, параллельно ей, между бульварами и Садовым кольцом, пробили широкий Новокировский проспект. По его сторонам поднялись новые дома. Главным фасадом на магистраль вышло здание Ле Корбюзье. Напротив него встали корпуса наркомата авиационной промышлености СССР. Их возвели, когда наркомом был Михаил Каганович, родной брат "железного наркома" Лазаря Кагановича. На склоне лет соратник Сталина помянул в мемуарах старшего брата, старого члена партии, обратившего его в коммунистическую веру. Но забыл сказать, что брата арестовали и расстреляли.

Кабинет заместителя наркома занял Александр Яковлев, конструктор истребителей. На Новокировский проспект зачастили с новыми идеями Андрей Туполев, Виктор Ильюшин, Артем Микоян, Семен Лавочкин, Николай Поликарпов, Владимир Петляков... За плечами каждого стояло свое конструкторское бюро. Их проекты под приглядом Сталина исполняли старые, такие как бывший "Дукс", и новые московские авиационные заводы. Москва превратилась в крупнейший в мире центр авиастроения, каким остается поныне. В доме наркомата рассматривались проекты новейших истребителей и бомбардировщиков. Их судьба окончательно решалась в Кремле, кабинете вождя, ставшего шефом авиации, развивавшейся стремительно в преддверии грядущей мировой войны. Для немцев зловещей неожиданностью оказались в небе штурмовики "ИЛы", скоростные истребители "ЯКи", "МиГи"...

(В это министерство принес я очерк о полете на ТУ-144, сверхзвуковом лайнере, летавшем со скоростью "три звука", 2500 километров в час. На нем слетал однажды за полчаса от Москвы до Саратова, поражаясь тишине и комфорту в стратосфере. Не хотели в министерстве публиковать очерк о самолете, на котором, как мне казалось, мы влетим в ХXI век. Там словно чуяли, что громадный ТУ-144 рухнет под Парижем во время демонстрационного полета, к ужасу людей, наблюдавших за его падением.)

Особым вниманием Кремля к авиации обьясняется строительство перед войной на улице Кирова, 35, здания Главного управления Войск противовоздушной обороны территории СССР, сокращенно ПВО. На его этажах оборудовали кабинеты генералов и офицеров Московской зоны ПВО, позднее переименованной в Московский фронт ПВО. Этот воздушный фронт защищал столицу. Москву перед началом Отечественной войны обороняли шестьсот новейших самолетов-истребителей и свыше тысячи зенитных орудий! В первый ночной налет, случившийся ровно месяц спустя после начала войны, на город ринулись 250 бомбардировщиков. Каждый десятый из них был сбит! То была первая победа Красной Армии, отмеченная приказом Сталина, наградившего летчиков и зенитчиков орденами. Небесный фронт столицы, в отличие от земного, прорвать не удалось, воздушное наступление на Москву провалилось. Столица не была разрушена с воздуха, как другие города Европы, хотя находилась в нескольких десятках километрах от передовой.

Здание ПВО повисло над детским садом, бывшим особняком Козьмы Солдатенкова... На этот "домик малый" спешили сбросить бомбы германские летчики, когда им удавалось прорваться к центру. Почему улица Кирова оказалась в зоне особого внимания бомбардировочной авиации? Не потому, что на ней почтамт и телефонная станция, не потому, что немцы знали адрес штаба войск ПВО. А потому что стремились разбомбить Ставку Верховного Главнокомандования и Генеральный штаб!

Из Кремля и с улицы Фрунзе (ныне Знаменка) они в начале войны передислоцировались в особняк и здание ПВО. В нем был оборудован подземный узел управления войсками ПВО, который не имели тогда ни Наркомат обороны, ни Генштаб, ни правительство. Понадобилось время, с июня 1941 года по март 1942 года, чтобы подземный бункер в Кремле мог функционировать. Этот неопровержимый факт доказывает, Советский Союз не собирался нападать на Германию, как об этом стало модным писать.

Генштаб занял верхние этажи Наркомата авиапромышленности и нижние этажи дома войск ПВО, откуда курсировал лифт на подземный пульт связи. За ним открывался в недрах тоннель, который вел к станции метро "Кировская". На ней разместился узел связи Генштаба, кабинет начальника Генштаба. Рядом был кабинет Сталина.

А скрывавшийся за непроницаемым забором "домик малый" с первого дня войны стал второй после Кремля резиденцией Ставки. Самая красивая комната, столовая особняка с большим резным буфетом, служила кабинетом Верховного Главнокомандующего. Рядом с ним был кабинет начальника Генштаба. Бомбы падали на улицу Кирова, порой достигая цели. Тогда гибли люди, увозили раненных офицеров, не покидавших рабочих мест в часы налетов. Зажигательные бомбы попадали во двор особняка, где их тушила подготовленная команда бойцов. Одна зажигалка пробила крышу и вызвала пожар, когда Сталин после объявления воздушной тревоги не спустился в метро.

Тоннели "Кировской", ныне станция "Чистые пруды", в часы налетов служили бомбоубежищем для москвичей. Они не знали, что рядом с ними за дощатой преградой, охраняемой часовыми, находится Генштаб и Ставка. Вот когда пригодилась станция "глубокого заложения"!

О Ставке на улице Кирова, 37, я узнал от генерала армии Дмитрия Лелюшенко, назвавшего адрес Ставки, куда он приезжал с фронта. Это произошло в "Московской правде", собиравшей накануне 25-летия Московской битвы маршалов и генералов, ее участников. На тех встречах родилась идея ходатайствовать о присвоении Москве звания города-героя. Многие этому противились, памятуя жуткий день 16 октября 1941 года, когда люди побежали из осажденного города.

...В особняке на улице Кирова, 37, несколько раз побывал я с бывшим начальником объекта "Ставка", майором госбезопасности Александром Черкасским. Он тушил зажигательную бомбу на крыше, ходил с Верховным по маршруту из наземного кабинета в метро, видел Сталина в самые трудные дни Московской битвы.

- Сталин из Москвы никуда не уезжал, в тупике, где стоял под парами правительственный поезд, не был. Зачем сочинять мифы о нем?

Нельзя называть Сталина "ничтожеством", как утверждает Виктор Астафьев и другие литераторы и историки, не считая недорослей из желтой прессы. Да, кровавый тиран, диктатор, главный виновник трагедии 1941 года, мучений миллионов в лагерях. Но история не Невский проспект, как учили нас революционные демократы. С началом войны именно эта зловещая фигура, став Верховным Главнокомандующим, сумела ценой громадных потерь, изменить ход войны, сумела, как Петр I и Екатерина II, окружить себя талантливыми исполнителями, выдвинуть на посты командующих замечательных генералов, ставших в сражениях маршалами. И победила вместе с ними под Москвой...

То была победа и во всей войне, хотя длилась она после боев на полях Подмосковья еще три с половиной года, 1418 дней. Самый отчаянный из них выпадает на 15 октября 1941 года, когда правительство решило покинуть Москву. Даже Генштаб во главе с маршалом Шапошниковым эвакуировался. Но Сталин, как предполагалось тем решением, вызвавшим панику в городе, не уехал.

- Мой кабинет в те дни был рядом с кабинетом Верховного, - рассказал мне Александр Васильевич Василевский, маршал Советского Союза, генерал-лейтенант осенью 41-го, вспоминая о Ставке на улице Кирова.- Вместе со мной осталась в Москве группа офицеров Генштаба, не более десяти человек... Это и был тогда основной рабочий орган Ставки.

Идея контрнаступления под Москвой возникла в Ставке Верховного Главнокомандования в начале ноября..."

Значит, гениальный план контрнаступления под Москвой родился на Мясницкой, в самые трагические дни войны. Вот почему генерал-лейтенант Василевский после Московской битвы возглавил Генштаб...

Маршал Георгий Константинович Жуков на мой вопрос, какое из выигранных им сражений считает важнейшим, ответил не задумываясь - битва за Москву. И отчеканил, медленно подбирая слова: "Великая победа народа. Тяжелая победа. Враг шел на Москву самый сильный. И мы его разгромили!"

Солнце Победы взошло над Москвой!

В "домике малом" после Отечественной войны жил маршал Леонид Говоров, дважды Герой Советского Союза, победивший под Ленинградом. Его войска прорвали блокаду великого города, длившуюся девятьсот дней.

После войны о Новокировском проспекте забыли. Тогда построили, не мудрствуя лукаво, типовую коробку с балконами, оказавшуюся за особняком, где была Ставка, по соседству с шедевром Ле Корбюзье. Безликая башня стоит навытяжку как солдат, попавший в строй между генералами.

Одним из жильцов дома был полковник в отставке Семен Владимирович Высоцкий и его вторая жена Евгения Степановна Лихолатова. Сын полковника с детства называл ее мамочкой. По решению народного суда при разводе супругов Высоцких мальчик был оставлен в новой семье Семена Владимировича, с которым с радостью уехал в Германию, по месту службы отца. В практике советского суда при разводе детей редко присуждали отцам. Причиной исключительного вердикта были обиды, испытанные ребенком от отчима. Что о нем, и о первой жене, Нине Максимовне, говорил полковник - не берусь повторить.

С полковником в отставке я встретился возле его дома в школе почтамта, где он служил начальником. От него узнал, что дедушка по линии отца никаких не "польских корней", как пишут, а еврей Вольф Шлемович, он же Владимир Семенович Высоцкий, живший в Киеве. Этот хорошо образованный дед служил коммерческим директором, юристом на московском мыловаренном заводе. Другой дед, Максим Иванович Серегин, русский, работал швейцаром в гостинице "Балчуг". Киевская бабушка - украинка, медсестра. Подмосковная бабушка, из деревни Утицы, русская, домохозяйка. Как оказалось, "с матерью и батей на Арбате" никогда поэт не жил, в воспетом доме на Большом Каретном обитал вместе с отцом и его женой до 1955 года. И про легендарный "черный пистолет" выяснил, то был трофейный "вальтер", с залитым свинцом стволом, выброшенный от греха подальше Евгенией Степановной в мусорный ящик...

Она спешила домой, когда с крыши сбрасывали снег, кусок падавшего льда убил ее наповал, перед порогом, ставшим для нее роковым два года назад... Полковник Высоцкий после ее гибели затосковал и вскоре умер.

После войны появился на улице Кирова новый жилой дом с красными стенами, получивший номер 40а, втистнутый в строй старых строений. В нем жил академик Мстислав Келдыш, избранный после полета Юрия Гагарина президентом Академии наук СССР. Он заслужил три Золотые звезды Героя Социалистического труда. В газетах под псевдонимом "Главный теоретик" скрывался Келдыш. Космонавтикой занялся не по зову сердца в юности, как Сергей Королев, а по долгу службы, как математик, прикладывая ее к авиации, космонавтике, другим оборонным отраслям.

На все журналистские просьбы - женоподобным голосом отвечал твердо нет. Не разрешил посетить ФИАН, Физический институт, где очень хотелось увидеть прибор, предвосхищенный в фантастическом романе Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". За него вместе с американцем два наших московских физика Николай Басов и Александр Прохоров получили Нобелевскую премию.

Пришлось президента обойти. По фотографии в газете нашел в толпе депутатов, описывавших круги в кулуарах театра, где проходила сессия Московского горсовета, обоих лауреатов. Сначала услышал среди гула голосов разговор о каких-то проблемах, далеких от бюджета Москвы. Потом сличил лица со снимком, предъявив его удивленным физикам. На следующий день с формой № 2, открывавшей допуск с секретным документам, вошел в ФИАН на Ленинском проспекте. Историю его ведут от физического кабинета, кунсткамеры Петра I. Этот один институт дал нам шесть Нобелевских лауреатов: Черенкова, Тамма, Франка, Сахарова, Прохорова и Басова.

Дорогу к академику Басову, в "закрытую" лабораторию, показал часовой. Там увидел на столе невзрачный приборчик, составленный из зеркал, линзы, полированного стержня... Это и был достойный выставляться в музее первый квантовый генератор, который вслед за американцами мы стали называть лазером. Тогда увидел и услышал удар красного луча, пробившего отверстие в стальной пластинке...

О сменившем Келдыша на посту президента АН СССР Анатолии Петровиче Александрове вспоминаю с радостью. Физики за лысый череп звали его Фантомасом, но любили. Подолгу говорил с ним по вертушке о телекинезе, о котором физики знать ничего не желали. Слышал от него многим рассказанный анекдот про киевских тетушек, вертевших тарелки и веривших в потустороннюю силу. Но исследования по телекинезу и экстрасенсорике разрешил. Публикацию о полученных результатах - подписал. Из Овальной комнаты президента в Нескучном дворце уходил я по опустевшим к полуночи коридорам.

"У нас такое горе", - сказал Александров с печалью после Чернобыля, когда я было по инерции вознамерился продолжить с ним разговор на излюбленную тему.

Завершая очерк об улице, хочу назвать еще одно незаслуженно забытое имя и адрес - Мясницкая, 38. До революции дом в этом владении принадлежал известному врачу, профессору медицинского факультета Московского университета Алексею Ланговому. Знали его в городе не только как хорошего терапевта, гласного Московской думы, но и как ценителя искусства, коллекционера. В квартире профессора хранились картины одной из лучших частных коллекций. Ланговой любил русских мастеров, своих современников, но не "передвижников", тех, кто стоял под знаменами "Союза русских художников" и "Мира искусств". Чтобы стать обладателем работы Валентина Серова заказал ему свой портрет. Ланговому принадлежало шесть творений Левитана... При советской власти профессор, как большинство известных врачей, не эмигрировал, им жить было легче, чем всем другим интеллигентам.

Написанные им воспоминания "История моего собрания картин и знакомства с художниками" полностью не опубликованы и хранятся в Третьяковской галерее. Одним из членов ее Совета профессор состоял несколько лет. Ланговой умер в 1939 году.

Невдалеке от Лангового жили два художника. На Мясницкой, 46, снимал квартиру Константин Юон, плененный Москвой. Редкий случай: художник вдохновлялся с молодости до смерти одним и тем же городом, Москвой. По его картине "Военный парад на Красной площади 7 ноября 1941 года" потомки будут представлять, как прошел героический парад армии и народа, не утратившего веру в победу, когда под стенами столицы окопались полчища врагов. Юон созал картину, не изобразив на ней подобострастно первое лицо парада, которое точкой видится на трибуне мавзолея в окружении соратников. О нем позаботились другие летописцы.

В большом красно-кирпичном доме на Мясницкой,48, занимал квартиру Константин Коровин. Лучше него никто не писал картины на открытом воздухе, пленэре. Отсюда, получив приглашение быть декоратором Парижской Гранд-опера, он, нехотя, уехал из России, пережив самые страшные годы гражданской войны здесь. Каждую ночь приходили с обысками разные патрули, комиссии, задававшие первым делом вопрос:

- Золото у вас есть, товарищ?

Грабители с мандатами очистили квартиру преуспевавшего мастера от драгоценностей, даже бронзовые часы унесли. В этой квартире оставался ночевать с другом Федор Шаляпин, с горя пивший самогон, просыпавшийся ночью от мучавших его кошмаров. Оба они эмигрировали, покинув Москву навсегда.

В "застойные" годы улица Кирова превратилась в оплот командно-административной системы. Ее самые значительные здания занимали министерства, главки, комитеты: тороговли, газовой, химической, авиационной промышленности, военной прокуратуры, статистическое управление. На месте сломанных старых строений за бульварным кольцом воздвигнуто было громадное здание министерства радиопромышлености СССР, ставшее соседом штаба войск ПВО.

В муках четверть века сооружали комплекс министерства электронной промышленности СССР. Две вертикали у Мясницких ворот одобрил министр Александр Иванович Шокин, эксперты. Но проект отверг первый секретарь МГК Гришин, игравший роль главного архитектора Москвы.

- Москва всегда была городом вертикалей, сорок сороков церквей - это значит сорок сороков вертикалей, - защищал проект архитектор Феликс Новиков.

- А мне низкий вариант больше нравится, - парировал все доводы Гришин.

Под его давлением (слово партии - закон!) замысел в корне изменили, но все же автору и заказчику удалось построить некое подобие башни, зажатой двумя примыкающими к ней в форме растянутой гармони корпусами. Справить новоселье у Мясницких ворот Александру Ивановичу не пришлось. А жаль, страна ему многим обязана. Этот инженер родился и всю жизнь работал Москве, из них двадцать лет министром. Но прижизненный памятник, бронзовый бюст, полагавшийся как дважды Герою Социалистического труда, ему установили за сорок километров от столицы, в городе-спутнике Зеленограде, перед институтом электронной техники. Потому что Зеленоград, жители которого заняты одним делом, микроэлектроникой, сотворил он. Шокин разрешил мне побывать на считавшихся секретными заводах в Черемушках, Измайлово, Филях, Зеленограде, где им основаны заводы и институты с названиями "Микрон", "Ангстрем", "Элма", "Зенит"... Без них не было бы ни спутников, ни межконтинентальных ракет, ни лучших в мире самолетов и вертолетов...

Башни у Мясницких принадлежат теперь другому хозяину, ЛУКОЙЛу. Измученный эпопеей строительства Феликс Новиков уехал строить вертикали и горизонтали в Америку...

От площади трех вокзалов до Мясницких ворот проложена широкая асфальтовая полоса, получившая название проспекта академика Сахарова. Фигуру академика я увидел в коридоре больницы, где он прогуливался с соседом по палате, доктором наук "honoris causa". Этой чести удостоила Академия наук СССР Ари Штернфельда. Я пришел навестить его вместе с женой. Автор опередившего время "Введения в космонавтику", изданного в Москве в 1935 году, на удивление всем, приехал тогда в СССР из Франции, поверив в "страну победившего социализма", откуда рвались в обратном направлении многие ученые. Письменный стол теоретика Штернфельда, прозванного рабочими "французом", в Реактивном институте - РНИИ - стоял вблизи стола инженера Королева. После ареста и расстрела руководителей РНИИ, эмигрант тихо отошел от практических дел, занявшись более безопасными проблемами отдаленного будущего. Лежа на больничной койке, Штернфельд обдумывал тоннель, пробитый через земной шар. Из такой стартовой пушки, как он высчитал, можно отправлять в межпланетное пространство корабли по наиболее оптимальным орбитам.

Что занимало в то время голову академика Сахарова, всем известно. Он обдумывал проект устройства будущего союза республик Европы и Азии в условиях двухпартийной системы.

- Как вы представляете себе на практике процесс образования второй партии? Ведь люди будут бояться записываться в нее?

Сахаров не стал вступать в полемику с задавшей ему этот вопрос женой, а ответил спокойно, сведя дискуссию к иронии над собой:

- Наверное, я со своими проектами выгляжу наивным идиотом...

Мне он таким не показался. На фоне окна в торце коридора его фигура выглядела прямой, высокой. Сахаров выглядел вполне здоровым человеком. Совсем не таким, каким вернулся из ссылки в Москву, когда умер Брежнев и другие старцы, упустившие шанс перестроить страну по сахаровской конституции...

На всем протяжении проспект заполнен изогнутыми дугой крупными зданиями-близнецами, облицованными белым камнем. Собирались по сторонам магистрали создать жилой район. Выросли одни банки, советский Уолл-Стрит, пригодившийся рыночникам. В руки банкиров попало и новое, 90-х годов, построенное рядом со старыми, времен Кагановича, здание министерства авиационной промышленности, ставшее офисом "Менатепа".

Сломали без всякой нужды Тургеневскую бибиотеку-читальню, выстроенную в 1895 году у Мясницких ворот после смерти писателя, как памятник Тургеневу. Деньги дала "миллионерша" Варвара Морозова, с которой мы встречались на Воздвиженке.

Вместо библиотеки - асфальтовый пустырь. Такой же пустырь у Мясницких ворот, где исчез Водопьяный переулок, где жил Маяковский с Бриками.

"...Народу в комнате всегда много. Тут редактируют "Леф", и Маяковский пишет плакаты, и приходит Родченко...", - писал в книге "О Маяковском" его друг Виктор Шкловский. В переулке у друзей неожиданно появлялся странствовавший по России, побывавший в Персии (о чем мечтал Есенин) оборванный Велемир Хлебников. Его отогревали, откармливали и одевали, после чего поэт снова внезапно исчезал, уходил, куда глаза глядят, бродить по земному шару, "председателем" которого себя считал.

Поэт-будетлянин, поэт-футурист грезил о городах будущего с домами, напоминающими "стеклянные развернутые книги". Не этот ли образ вдохновил творцов Нового Арбата и проспекта Сахарова? Обащаясь к Москве, Велемир Хлебников вопрошал:

Москва, ты кто?

Чаруешь или зачарована?

Куешь свободу

Иль закована?

Чело какою думой морщится?

Ты - мировая заговорщица.

Ты, может, светлое окошко

В другие времена,

А может, опытная кошка...

От Водопьяного переулка не осталось никаких следов, только воспоминания тех, кто бывал у Маяковского, жителя Мясницкой. А пробитая ценой потерь переулка, Тургеневской библиотеки, улицы Домниковки, магистраль от Мясницких ворот к центру не пройдет, как задумал Михаил Посохин и его соратники, сломавшие ради нее много зданий. Идея проспекта оказалась утопией, как проект Дворца Советов.

Вместе с архитектором, автором проекта, Павлом Штелеллером полдня ходил я в 1967 году по маршруту будущего "Новокировского". Начали мы путь от гостиницы "Ленинградской", прошли по Домниковке, где теперь громоздятся банки. За бульварами дорогу преграждали многоэтажные дома бывшего Училища живописи с мемориальными досками, старинная усадьба... Путь преграждали "дом Черткова", бывшие палаты Долгоруких. И все это собирались стереть с лица земли...

Дров наломали много. На пустыре против почтамта был дом, куда ходил на службу Николай Васильевич Никитин, главный конструктор Останкинской телебашни.

- Долго ли простоит ваша башня?

- Пока не надоест, - ответил, склонный к парадоксам, Никитин.

Он нарисовал на память, на подвернувшемся под руку листке, несколькими линиями - силуэт башни, и обзначил два размера - у основания и вершины бетонного ствола, изобразив таким образом сюжет гениального инженерного сооружения ХХ века, оказавшегося в одном ряду с башней Шухова.

Самая высокая в мире - 533 метра - железобетонная башня по проекту Никитина опирается на пятачок фундамента, заложенного всего на несколько метров в глубину. Не падать на семи ветрах ей позволяют туго натянутые стальные тросы внутри бетонного ствола. Он подобен луку, за концы стянутый тетивой.

Начав рыть котлован, строители ушли с площадки, потому что нашлись специалисты, утверждавшие: на фундаменте Никитина башня рухнет.

Не рухнула... Академия наук СССР присудила ему без защиты диссертации звание доктора технических наук. Вскоре после триумфа инженер умер. А башня стоит, пока не надоест...

(Если на Шухову башню и на Меншикову башню поднимался я однажды, то на Останкинской бывал столько раз, сколько писал о ней - много. Поднимался в будни, когда она медленно росла, и в праздники, когда сравнялась в росте с Эйфелевой башней, потом - с Эмпайром стейт билдингом, после чего выросла выше всех до проектной отметки - 533 метра. Высота притягивает, вдохновляет, на высоте работают умелые, смелые и добрые люди. Они меня представили к ордену по случаю окончания строительства. Его получил покойный начальник, ни разу не побывавший на башне.)

Трудно поверить, но вернули художникам "дом Юшкова", захваченный у них во время войны, плотно заселенный учреждениями. Казалось, пребывать им на насиженном месте вечно. И не мне одному так казалось, писавшему статьи в "МП" о печальной судьбе исторического здания.

- Томский не сумел, Вучетич не смог, брось гиблое дело, побереги себя, - советовал Илье Глазунову ректор Суриковского художественного института, правопреемник училища, помещавшегося на Мясницкой.

Неистовый Глазунов нашел союзников. Побывал в Кремле на приеме у генсека КПСС Горбачева, премьера Рыжкова, главного идеолога Яковлева, который перед аудиенцией удостоверился, будущий ректор не имеет, как о том шептались, никакого отношения к черносотенному обществу "Память". Решение прорабы перестройки приняли, деньги дали. Даже награду первую в жизни получил Илья Сергеевич, когда Михаил Сергеевич, беседуя с художником, узнал, что у того на груди нет ни ордена и ни самой захудалой медали. Но окопавшиеся в "доме Юшкова" арендаторы, за каждым из которых стояли министерства с министрами, членами ЦК, не отдавали художникам строение.

Решительный удар по засевшим в здании конторам нанес кулаком Егор Лигачев, член тогда всесильного Политбюро. Он после беседы с Глазуновым приехал на Мясницкую, посмотрел на хлев, в который превратили советские учреждения дворец, возмутился увиденным и принял "волевое решение". Кому звонил, кому что говорил - не слышал. Только после его визита конторы вылетели с Мясницкой.

Сегодня "дом Юшкова" возрождается. В отремонтированные корпуса по утрам приходит несколько сот студентов академии, основанной автором "Мистерии ХХ века". В Актовом зале на стене восходит солнце и Аврора, богиня утренней зари, приветствует молодых художников в тот день, когда они получают из рук Ильи Глазунова дипломы живописцев, скульпторов, архитекторов, искусствоведов...

...Один за другим восстанавливаются старые дома, предназначавшиеся на снос, в жертву утопии. Реставрирован в стиле барокко особняк Арсеньева-фон Мекк, принимавший Пушкина, Листа, Дебюсси, Чайковского. "Дом Черткова" в лесах. Строят деловой центр на месте Евпла, что очень даже нехорошо. Надо бы городской Думе принять закон, запрещающий на месте сломанных храмов воздвигать любые подобные сооружения.

Тургеневская библиотека въехала в обновленный дом в Бобровом, бывшем Юшковом, переулке. На месте шахты Метростроя появится еще одна станция метро у Мясницких ворот. Жизнь продолжается, и улица обновляется, возвращаясь в лучшие времена.

Глава девятнадцатая

МАРОСЕЙКА

Питейный двор. - Государева дорога. - Обет

Ивана III. - Никола в Блинниках. - Школа пастора Глюка. - Гимназистка Мария Ульянова.

Граф Румянцев-Задунайский. - Поэт и министр Иван Дмитриев. Резиденция маршала Мортье.

Сенатор Салтыков, тесть Дельвига. - "Живет себе на Маросейке..." "Двадцать писем к другу", Алексею Каплеру. - Контора инженера Красина. Церковь

Матвея Казакова. - Врач-профессор Лодер.

Физик Петр Лебедев.

Маленькая Маросейка хранит в названии память о питейном дворе и подворье для "малороссийских городов казаков и мещан, которые будут к Москве приезжать для всяких своих дел и с товарами". Рядом с подворьем торговала фартина, прозванная "Маросейка". От нее название перешло улице, при советской власти именовавшейся - Богдана Хмельницкого. Однако ни великий гетман, ни другие высокие гости с Украины сюда не наведывались, останавливаясь в более престижных палатах.

Точно известно, на Маросейке проживало в средние века много "немцев", иностранцев, иноверцев, в один для них невеселый день царским указом Алексея Михайловича переселенных в Немецкую слободу. Там, вдали от Кремля, на окраине Москвы, они могли чувстовать себя как дома, имели право построить кирху, палаты, как в "фатерланде". Сюда зачастил царь Петр Алексеевич, нашедший в слободе и дружбу, и любовь, и измену любимой...

До его воцарения на престоле Маросейка служила дорогой государевой. Царь со свитой ездил по ней в подмосковные резиденции в Покровском, Измайлово, Преображенском. Простой народ ходил по удице из Китай-города в Огородную, Казенную и Басманную слободы. До царей великие князья следовали по улице в загородные усадьбы среди цветущих садов. По этой причине один из переулков улицы называется Старосадским.

Во время большого пожара Иван III дал обет, что построит церковь, если всевышний избавит Кремль от беды. Огонь заглох у Ильинских ворот Китай-города. В благодарность Богу князь выстроил в начале улицы "обетную" церковь Симеона Дивногорца.(Проповедовал на Дивной горе у Антиохии, обращал в христианство окрестных жителей, давал советы византийским царям Феодосию Младшему и Маркиану, умер в 459 году.) К этому храму пристроили в 1657 году каменную церковь Николая Чудотворца. Храм стали называть Никольским, "что у решетки", так как возле него улица по ночам загораживалась сторожами от лихих людей. Церковь с колокольней сохранилась, и мы видим над квадратными окнами подклета двусветный, в два окна, четверик в стиле московского барокко, под одной главой. С севера примыкает к храму Казанский придел.

Среди сорока других московских церквей, посвященных Николаю Чудотворцу, этот Никола привязывается к "Блинникам", лавкам, торговавшим блинами. В возвращенном Русской православной церкви храме особо почитается икона Сергия Радонежского с частицей его мощей.

При советской власти в начале Маросейки воздвигли в стиле конструктивизма серую бетонную коробку Дома трестов, набравших силу при нэпе. Это здание перед войной передали ЦК комсомола, в чьих рядах партия воспитывала смену, кадры функционеров. Они пошли, начиная с 1985 года, "другим путем", отличным от того, что проложил Ленин. Сегодня бывшие функционеры комсомола руководят правительством, крупнейшими банками. Из рядов Центрального комитета на Маросейке в большую политику вышел член бюро ЦК Геннадий Янаев. Его трясущиеся от волнения пальцы видели миллионы людей на экране ТВ, когда будучи несколько дней "и. о. президента СССР", он возглавил неудавшийся правительственный переворот. Этот демарш завершился роспуском не только партии, но и комсомола.

Вблизи великокняжеских "старых садов" и загородной резиденции появились дворы знатных фамилий - Салтыковых, Собакиных, Куракиных, Шереметевых, Нарышкиных... Войдя под арку дома 11, во дворе видишь фасад в стиле барокко, высокие окна, из которых выглядывали в далеком прошлом во двор головы школяров, учеников пастора Эрнста Глюка. Ученый богослов и лингвист до Москвы жил в Мариенбурге, переводил Библию на латышский и русский, изучал восточные языки. В его семью в услужение поступила рано осиротевшая девочка по имени Марта, росшая с детьми пастора. Глюк воспитал ее в духе лютеранства, но читать и писать не научил. Из взятого русскими Мариенбурга пастор и его бывшая служанка, успевшая выйти замуж за драгуна, последовали в Россию.

Судьба обоих сложилась так. Марта полюбилась победителям, Шереметеву, Меншикову, потом Петру Первому, плененному ее красотой и умом. Марту Скавронскую короновали в Москве в 1712 году под именем Екатерины Алексеевны, что не помешало ей изменять мужу, за что фаворит поплатился головой, преподнесенной императрице на блюде.

Пастора Глюка Петр в 1703 году назначил начальником учрежденной им школы при семи учителях. На царской службе Глюк время зря не терял, составил славяно-латино-греческий словарь, написал русские учебники по географии и граматике. Программа его школы поражает обилием предметов. В ней учили семь языков: латинский, греческий, еврейский, сирийский, халдейский, немецкий и французский. Постигали философию, риторику, арифметику, географию, танцы, верховую езду, учились объезжать лошадей. Таким образом воспитывали детей, способных послужить России молодой в армии, дипломатии, вести дела с иностранцами.

В прочных стенах старого дома, которые перешли в ХIX веке Человеколюбивому обществу, помещались богадельня, лечебница, училище для бедных. Спустя два века после гимназии пастора Глюка открылась Елисаветинская женская гимназия. Аттестат зрелости с большим трудом получила в ней младшая сестра государственного преступника, повешенного за покушение на императора, Мария Ульянова. В отличие от других детей в семье Ульяновых, Мария училась плохо, пятерок, как любимый брат Володя, не получала, переживала из-за плохих отметок в выпускном классе. Брат, живя за границей, утешал 16-летнюю сестру, как мог: "С твоим взглядом на гимназию и занятия я согласиться не могу... Мне кажется, теперь дело может идти самое большее о том, чтобы кончить. А для этого совсем не резон усиленно работать... Что за беда, если будешь получать тройки, а в виде исключения двойки?.. Иначе расхвораешься к лету не на шутку. Если ты не можешь учить спустя рукава - тогда лучше бросить и уехать за границу. Гимназию всегда можно будет кончить..."

Выпускница гимназии Вера Марецкая, великая актриса советского театра и кино, осыпанная золотыми медалями лауреата Сталинской премии, в фильме "Член правительства" сотворила миф о советской Золушке, непохожий на американский, творимый в Голливуде, где бедные провинциалки перерождались в королев. Героиня Марецкой из забитой деревенской женщины волею партии превращалась в депутата советского парламента, трибуна, произносящего перед вождями и народом речь в Кремле.

История этого владения на Маросейке прослеживается со времен Михаила Романова, когда оно принадлежало голландскому купцу Рутцу. Его двор за долги перешел в казну, стал Посольским. Снова попал в частные руки. После пожара школы пастора Глюка, строением завладел пожалованный в графы потомок боснийских князей Савва Рагузинский, известный русский дипломат. Он представлял Россию в разных европейских странах и Китае, составил записки об этой далекой и загадочной стране, карты Восточной Азии.

Другой знаменитый хозяин дома - Николай Репнин, екатерининскй орел, победитель турок, генерал-фельдмаршал, с именем которого связаны Кючук-Кайнарджийский мир и Ясский договор, давшие России после многих войн широкий выход к Черному морю.

Как одно из самых замечательных строений Москвы фасад и план дома попали в "Архитектурные альбомы" Матвея Казакова. Попал в эти альбомы дворец на Маросейке, 17, построенный купцом первой гильдии М. Р. Хлебниковым в 1780-х годах. Творца здания Казаков не назвал, поэтому по косвенным внешним признакам его архитектуру приписывают Василию Баженову, как это принято в отношении ряда замечательных строений, авторство которых точно не установлено. Такое мнение утвердилось благодаря академику Игорю Грабарю, автору монографии "Неизвестные и предполагаемые постройки В. И. Баженова", написанной в разгар борьбы Сталина с "космополитизмом" и "преклонением перед Западом". Выводы Грабаря оспариваются авторитетными искусствоведами.

Приобрел этот большой дом в конце царствования Екатерины II генерал-фельдмаршал Петр Румянцев-Задунайский. Титул Задунайского получил в 1775 году за победы над турками за Дунаем. Новаторские идеи в области военного искусства сформулированы фельдмаршалом в "Инструкции", "Обряде службы" и "Мыслях". Эти труды, повлиявшие на уставы и реформы русской армии, изучаются в офицерских академиях в ХХ веке.

Пожить долго на Маросейке вышедшему в отставку графу не удалось, он умер в том же году, что и императрица, высоко ценившая Румянцева-Задунайского за успехи на поле боя. Дворец перешел сыновьям графа Румянцева-Задунайского погодкам, Сергею и Николаю, двум творцам политики империи. Первый из них известен как дипломат, инициатор закона о свободных хлебопашцах, почетный член Акадмии наук. Второй - руководил и внешней, и внутренней политикой, заслужил высший гражданский чин канцлера. Но обессмертил свое имя - Румянцевским музеем. Пора бы вернуть имя Румянцева, предававшееся забвенью, национальной библиотеке, обязанной ему больше всех.

В доме Николая Румянцева в окружении книг замечательной библиотеки хозяина после пожара Москвы поселился поэт Иван Дмитриев. И жил на Маросейке до тех пор, пока не построил на Спиридоновке собственный дом, по своему проекту, где главенствовали книги и эстампы. Песни на слова поэта "Стонет сизый голубочек" и "Ах, когда б я прежде знала" стали в прошлом веке народными. Популярными были его сказки "Модная жена", а также "Причудница", написанные в шутливой манере, живой речью:

В Москве, которая и в древни времена

Прелестными была обильна и славна,

Не знаю подлинно, при коем государе,

А только слышал я, что русские бояре

Тогда уж бросили запоры и замки,

Не запирали жен в высоки чердаки,

Но следуя немецкой моде,

Уж позволяли им в приятной жить свободе...

Современники знали стихотворца как преуспевавшего сановника, занимавшего высшие посты в столице. Император назначал его обер-прокурором Сената и министром юстиции. Уходя в отставку, Дмитриев покидал столицу и переселялся в любимую Москву. "С самой нежной молодости моей въезд в Москву бывал всегда для меня праздником", - признавался он во "Взгляде на мою жизнь", изданном после его смерти в 1837 году, в том самом, когда погиб его младший друг на дуэли.

В каком ты блеске ныне зрима,

Княжений знаменитых мать!

Москва, России дочь любима,

Где равную тебе сыскать?

Последние две строки из этих стихов, написанных Иваном Дмитриевым после освобождения Москвы в 1812 году, Пушкин взял в качестве эпиграфа к VI1 главе "Евгения Онегина". Что лучше всяких слов говорит, как уважал он почтенного поэта, с которым всю жизнь поддерживал добрые отношения.

Работая над "Историей Пугачева" Пушкин ввел в нее свидетельство Дмитриева, очевидца казни Емельяна Пугачева, От него в детстве пришлось вместе с родителями бежать в Москву. Тем не менее ненависти к поверженному предводителю вольницы поэт не испытывал, дал его словесный портрет, вполне объективный, примерно такие портреты составляют современные профессионалы-криминалисты.

" Я не заметил в чертах лица его ничего свирепого. На взгляд, он был сорока лет; роста среднего, лицом смугл и бледен; глаза его сверкали; нос имел кругловатый; волосы, помнится, черные, и небольшую бороду клином".

На столбе ворот усадьбы Румянцевых каменотесы выбили надпись: "Свободен от постоя", то есть от размещения солдат. Чтобы заслужить такое право и не превращать дом в филиал казармы, следовало заплатить налог на строительство казарм, что, конечно, было под силу титутованным владельцам дома.

С Маросейкой, 15, связано имя еще одного сына XVIII века, археографа и историка Николая Николаевича Бантыш-Каменского-старшего. До нашествия Наполеона ему принадлежало владение, где сейчас тянется вдоль улицы трехэтажный дом, вобравший в себя средневековые палаты. На первом этаже здесь давным-давно существует популярная в Москве гомеопатическая аптека. Она, как ни стремилась Академия медицинских наук СССР раздавить "лже-науку" - гомеопатию, пережила три революции и две мировые войны.

Бантыш-Каменский спас в 1812 году бесценный Московский архив Коллегии иностранных дел, вывез документы на подводах в Нижний Новгород. Тридцать лет не только управлял архивом, но привел в порядок и описал огромное количество дел, его четыре тома "Обзора внешней политики России" считаются классическими.

Бантыш-Каменский-младший, Дмитрий Николаевич, с которым мы встречались на Большой Никитской, пошел по стопам отца, спас на Украине многие летописи и документы, на их основе написал в четырех томах "Историю Малой России". Ему принадлежит известный каждому любителю истории "Словарь достопамятных людей Русской земли". В него вошло 631 биография, они не дадут никогда забыть о многих сынах России и Украины, между которыми отец и сын не делали различия.

Пожар 1812 года прошелся по правой стороне Маросейки. Огонь не затронул крайний дом (№ 2) графини В. П. Разумовской. Его ротонда двести лет видна на углу с Лубянским проездом. Как выглядел он перед нашествием Наполеона, мы можем представить по альбомам Матвея Казакова. Описывая Москву перед взятием города французами, Лев Толстой помянул дом в романе "Война и мир":

"У угла Маросейки, против большого, с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленых людей в халатах и оборванных чуйках".

В доме с ротондой жил маршал Мортье, назначенный Наполеоном военным губернатором. Тогда он провел в Москве больше месяца, по его приказу взорвали Кремль. Но дом на Мясницкой и другие городские строения не уничтожил. После отступления из сожженной русской столицы Мортье прожил годы, полные потрясений. Ему пришлось подписать акт о капитуляции Парижа. Перейдя на сторону Бурбонов, маршал получил звание пэра Франции. Но изменил королю, когда свергнутый Наполеон вернулся на "сто дней" во Францию. Спустя несколько лет Мортье простили, вернули звание пэра. В этом звании и в должности посла Франции в России он возвратился в непокоренную страну. Участник многих сражений погиб в дни мира. Будучи военным министром, маршал был убит во время покушения на короля Луи Филиппа.

А где было Малороссийское подворье и фартина "Маросейка" Эти исчезнувшие строения XVII века, а также помянутые в документах "харчовые лавки" XVIII века занимали современное владение, чей номер 9. В более близком нам ХIX веке, в пушкинские годы, в центре участка находился двухэтажный особняк, принадлежавший "нежинскому греку Ивану Павлову сыну Бубуки". В его доме квартировал сенатор Михаил Александрович Салтыков, добрый знакомый Пушкина со времен "Арзамаса". В этом дружеском литературном объединении каждый член наделялся шутливым прозвищем. Салтыков получил их сразу два: "природного члена" и "почетного гуся". Последняя кличка, очевидно, связана с тем, что Салтыков был почетным опекуном Воспитательного дома.

Сенатор Салтыков слыл одним из образованнейших людей. Как свидетельствует современник, он превосходно знал литературу, язык, философию и публицистику французов, изумлял их знанием Парижа, и при этом столь же отлично владел родным языком и литературой. Чего не могли о себе сказать многие аристократы его круга, получившие принятое тогда французское воспитание.

Пушкину пришлось посетить сенатора по печальному поводу, чтобы сообщить весть о смерти Дельвига, друга поэта и зятя сенатора. То была первая угасшая звезда пушкинской плеяды. Антон Дельвиг умер в 33 года. В истории литературы он известен идиллиями, подражаниями древним, стихами в духе народных песен. Этот путь привел его к таким шедеврам как "Соловей", "Не осенний мелкий дождичек", положенным на музыку Алябьевым и Глинкой. Именно Дельвиг, а не его гениальный друг (как пишут), основал, редактировал и издавал "Литературную газету" до тех пор, пока по высочайшему повелению ему было запрещено заниматься редактированием.

Весть о смерти друга застала Пушкина в Москве, и он отправился на Маросейку. Но сообщить сенатору то, что намеревался, не смог.

"Вчера ездил я к Салтыкову обьявить ему все - и не имел духу, сообщал Александр Сергеевич в Петербург другу П. А. Плетневу 21 января 1931 года. - Вечером получил твое письмо. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная".

Маросейку, как Тверскую и Мясницкую, Пушкин не помянул в стихах, но это сделал его друг, поэт пушкинского созвездия, князь Петр Вяземский, переживший всех друзей. Во второй половине ХIX века, в 1862 году он писал:

Русь в кичке, в красной душегрейке,

Она как будто за сто лет,

Живет себе на Маросейке,

А до Европы дела нет.

История улицы сложилась так, что с петровских времен роль связующего звена Кремля с загородными царскими резиденциями взяла на себя Мясницкая. Она же позднее, как мы знаем, стала торговать импортными товарами европейских фирм. В отличие от соседки Маросейка битком была набита лавками и магазинами, но иного свойства, чем на Кузнецком Мосту и Мясницкой. Здесь развернулся русский капитал. Многие купцы торговали на первых этажах домов в лавках, а жили над ними, в квартирах на втором этаже. Эти купеческие двухэтажные, а также надстроенные третьим этажом строения, не сломаны. Именно они определяют лицо маленькой улицы, особенно в ее начале, где появились в XVIII-ХIX веках. Это дом 4, бывший "мясной ряд", лавки XVII века, дом 6, бывшие "харчовые лавки", дома 8, 15, бывшие каменные палаты...

Как ни странно, коренной житель Арбата, Александр Герцен, будучи в эмиграции, вспоминая родной город, в мыслях мечтал поселиться не среди арбатских милых переулков. Живя в Париже, он писал о желании купить дом... на Маросейке!

"Я помню, возле дома Боткина на Маросейке удивительные дома".

Герцен имеет в виду особняк друга в Петроверигском переулке, "удивительными" называет сохранившие масштаб двухэтажные строения улицы, которым, быть может, в наши дни вернут утраченные черты ампира, сглаженные утюгом времени. Но и Маросейка познала на себе удары молота молодого капитализма, лишенного ностальгии по прошлому, сокрушавшего на пути доходных и торговых домов любые памятники истории и культуры, даже если они относились к явлениям уникальным.

К числу потерь относится дом, попавший в числе шедевров в альбомы Матвея Казакова. То был трехэтажный дворец в стиле барокко, каких очень мало осталось в Москве. В руках знатных фамилий - Салтыковых, Шаховских и Щербатовых - земля под ним была до начала ХХ века, когда разбогатели другие люди. На углу с Большим Златоустинским переулком они снесли обветшавший дворец перед первой мировой войной. На его месте архитектор Адольф Эрихсон, мастер эклектики и модерна, построил для Ивана Сытина шестиэтажный с большими окнами доходный дом. Вверху - квартиры, внизу - контора, склад и книжный магазин.

После возвращения из лагеря в этом доме на Маросейке, 7, поселился вернувшийся после десяти лет мучений в сталинском ГУЛАГе Алексей Каплер. Он нашел в себе силы начать новую жизнь. Миллионы телезрителей запомнили его лицо, ведущего популярной "Кинопанорамы", которую Алексей Яковлевич вел в не свойственной советскому ТВ свободной манере, без пафоса и административного восторга. Ему адресовала "Двадцать писем к другу" Светлана Аллилуева, дочь Сталина, описав в них историю растоптанной отцом любви... Эта рукопись опубликована была за границей после бегства дочери вождя из СССР.

Отличился до войны Каплер как сценарист шедших с триумфом на экранах страны фильмов "Ленин в Октябре" и "Ленин в 1918 году". Играл в обеих картинах заглавную роль актер театра Вахтангова Борис Щукин, заслуживший признание не только зрителей, но здравствовавшей тогда жены вождя и его соратников. Это два краеугольных камня культа Ленина и культа Сталина, представшего на экране правой рукой Ильича. За талантливые лжеисторические картины кинодраматург получил в 1941 году Сталинскую премию.

Отечественная война началась, когда ему шел 37 год. Спустя полтора года офицер, военный корреспондент "Правды", друг Василия Сталина, на правительственной даче знакомится с его сестрой-школьницей Светланой. Между шестнадцатилетней девушкой и без малого сорокалетним мужчиной возникло притяжение. "Нас потянуло друг к другу неудержимо", - написано в 16 письме к несчастному другу, заплатившему десятью годами страданий за несколько месяцев платонической любви.

Когда шли кровопролитные бои на Волге, в "Правде" появился очерк специального корреспондена Алексея Каплера "Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда", адресованное не только миллионам читателей органа ЦК, но и любимой. Под инициалом Л., скрывался Люся, как звали в дружеском круге баловня судьбы - артиста, режиссера и писателя Алексея Яковлевича Каплера. То было беспрецедентное по смелости признание в любви, достойное памяти. За стихи: "Я помню чудное мгновенье..." Александр Сергеевич ничем не рисковал, публикуя послание Анне Керн. Алексей Яковлевич за свои прозаические строчки рисковал головой, поскольку внимательным читателем газеты был Верховный Главнокомандующий Сталин. Ему успели доложить о прогулках несовершеннолетней дочери с офицером. "Письмо" в газете заканчивалось словами, от которых сжалось от страха сердце девушки в квартире грозного отца: "Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля".

После возвращения с фронта окрыленного лейтенанта Л. роман начал набирать усиленные обороты. Участились свидания, удлинились разговоры по телефону, прогулки по Москве, хождения в музеи, театры, на выставки. За каждым шагом пары следил чекист, ходивший по пятам, он же нес службу за раскрытой дверью, когда влюбленные решились, будь что будет! в первый и последний раз поцеловаться... Это случилось в день 17-летия Светланы.

- Уж не могла найти русского! - оскорбился выбором дочери бывший нарком по делам национальностей, решивший принять меры против зарвавшегося искусителя. Его увезли на Лубянку и предъявили обвинение в ...шпионаже. Пыл влюбленного Каплера умерила стужа лагерей...

Сталину фатально не везло на браки детей. Старший сын женился на еврейке, которая родила внучку и попала в тюрьму, когда ее муж, артиллерист Яков Сталин, оказался в плену. Светлана после романа с Каплером вышла замуж за сокурсника, еврея, Григория Иосифовича Морозова. В браке родился внук Сталина, Иосиф. К мальчику дед привязался, но зятя видеть не пожелал. По версии "Двадцати писем к другу" развод произошел по личным причинам. По версии Григория Морозова, публично обнародованной, Сталин и здесь показал характер. Видеть сына до смерти вождя Морозов не мог, пропуск в Кремль у него забрали. Деда, отца Григория, арестовали, в квартире Морозовых произвели обыск, изъяли переписку со Светланой, паспорт со штампом о регистрации брака...

(...Имя Светланы Иосифовны Сталиной я прочитал на Моховой, на площадке чугунной лестницы Старого здания университета. У входной двери вывесили "молнию". Фамилия Сталина сияла среди фамилий Асмуса, Радцига, Гудзия и других профессоров, щедро подписавшихся на очередной государственный заем. Рядом с их именами стояли четырехзначные цифры. Студенческая стипендия равнялась 290 рублям. Меня, студента-заочника и такелажника на стройке университета, подписали на месячный заработок, 800 рублей. Были энтузиасты, отдававшие две-три зарплаты. Демобилизованный матрос Тихоокеанского флота на митинге, рванув на груди тельняшку, призвал бригаду обуздать Америку, чьи линкоры, (Братва, я их, гадов, видел!), нацелили пушки на Владивосток. Кто мог после такой речи отказаться от подписки?)

Еще одно строение XVIII века на Маросейке, 12, сломало "Товарищество резиновой мануфактуры "Треугольник", построив в неоклассическом стиле здание по проекту архитектора М. С. Лялевича. ( Такой же дом по его проекту, но для другой фирмы, украсил Невский проспект.) В галошах "Треугольника" ходила вся Россия, профессора и дворники. И советские люди помнят блестящие черные, как смола, с малинового цвета подкладкой галоши со штампом "Красного Треугольника" на подошве.

Как водилось, старинные дома на Маросейке с течением времени либо вписывались в новые более крупные здания, либо рушились, а на их месте сооружались более высокие и крупные. Там, где жил сенатор Салтыков, тесть Дельвига, во второй половине ХIX века выросли два четырехэтажных здания. На одном из фасадов сохранилась латинская буква D. Таким образом, не имея герба, отметилась фирма Дютфуа, торговавшая посудой. В этих же стенах располагался высокого класса гастроном А. Д. Белова, магазин люстр и бронзы Р. Кольбе, а также "Маросейская аптека".

Бывший графский дом Румянцевых перешел в конце ХIX века в руки братьев Грачевых. Их инициал "Г", нечто вроде фамильного герба, предстает на фасаде перестроенного в конце прошлого века дворца, где сейчас посольство Белоруссии.

В 1912 году сюда по адресу: Маросейка, дом Грачевых - по утрам в одно и тоже время подъезжал на лихаче стройный, подтянутый, одетый по последней моде в дорогой костюм, господин директор Московского отделения германской фирмы "Сименс и Гальске". Это был дипломированный инженер Леонид Борисович Красин. Он же - член ЦК партии большевиков.

Многие профессиональные революционеры вдохновлялись образами литературных героев. Красин все силы приложил к тому, чтобы стать человеком без тени, как герой Альберта Шамиссо, создавшего "Необычайную историю Петера Шлемиля", поразившего читателей ХIX века, в том числе Красина. Ему это удалось, как мало кому в мире. На Маросейке директор восседал в роскошном кабинете, подписывал счета и документы, отдавал приказы по телефону, удачно расширил дело, получив повышение по службе и должность директора "Сименса", во всей России.

Агенты "Альфа" и "Омега" в лаборатории военно-морского ведомства под носом адмиралов изобретали для Красина взрывчатые вещества. Именно ему всяческими способами перевозили через границу бикфордовы шнуры, оружие, взрыватели, патроны. Его боевики обучали рабочих стрелять и убивали по команде "Никитича" агентов охранки...

Историки многое до сих пор не знают о разносторонней деятельности шефа глубоко законспирированной "боевой технической группы ЦК" большевиков, руководимой человеком без тени. За свои "эксы" и акции Леонид Борисович, очаровавший манерами многих современников, (в их числе Савву Морозова и Максима Горького), по законам Российской империи многократно заслуживал виселицы. Но вместо веревки на шее носил самые дорогие модные галстуки, общаясь в высшем обществе.

Сталин отправил Красина послом в Англию, где он умер в 1926 году, не успев угодить на Лубянку.

Храмам Маросейки повезло несколько больше, чем церквям на Мясницкой. Это единственная улица в центре, где с 1917 года не порушено ни одного храма. Кроме Николы в Блинниках сохранилась церковь Косьмы и Дамиана. Ее построили по проекту Матвея Казакова в 1793 году. Деревянная церковь на этом месте упоминается в известии о пожаре 1547 года. Творение Казакова искусствоведы считают одним из самых оригинальных произведений "зрелого московского классицизма". Главный храм в честь Спасителя круглый, в форме двусветной ротонды, с небольшой трапезной и двумя ротондами придела в честь Косьмы и Дамиана. Но все что было под сводами церкви, икностас, утварь, росписи, паникадила - утрачено. И эта церковь возвращена общине верующих.

Над Косьмой и Дамианом нависает черная стеклянная башня бывшего министерства, в простом, как правда, стиле, в котором отличились наши архитекторы, изуродовав подобной стеклянной башней Тверскую.

Среди каменных домов Маросейки чудом сохраниялось до недавнего времени единственное деревянное строение. Чтобы его увидеть, нужно было пройти за шестиэтажный доходный дом, 13, где неожиданно попадаешь в узкий проход между стенами. Этот проход остался от исчезнувшего переулка, называвшегося по имени известного нам знатного жильца - Рагузинским. Проезд застроили, и он исчез с планов. А деревянный дом не устоял под ураганными ветрами времени. Его предположительно датируют 1763 годом. Рядом с ним, фасадом на Маросейку, в год первой русской революции архитектор Э.К.Нирнзее построил дом 13, которым владел некий Алексей Васильевич Лобозев, ничем в истории не замеченный. Архитектор этот известен другим проектом, самым высоким в старой Москве десятиэтажным строением у Тверской, "Домом Нирнзее".

В этом владении на Маросейке жил в пушкинские годы профессор медицинского факультета Христиан Иванович Лодер. Тридцать лет он служил лейб-медиком короля Пруссии, профессором медицины в германских городах, дружил с Гете и Гумбольдтом. Несколько лет врачевал Александа I. И двадцать лет до смерти работал в Москве. По его идее построен "анатомический театр" Московского университета. Он автор проекта Первой градской больницы, сооружавшейся под его наблюдением. Фамилия Лодера породила слово для обозначения породы лентяев, занятых праздным делом, оно всем известно лодырь. Профессор устроил в районе Остоженки, "Московское заведение искусственных минеральных вод". В саду лечебницы на виду у прохожих прогуливалиcь под музыку состоятельные люди, попивая из стаканов мариенбадскую минеральную воду. Их стали называть лодырями...

Типичную метаморфозу пережил на Маросейке, 10, участок, который принадлежал в XVIII веке князьям Куракиным, после них князю А. А. Черкасскому. От него разделенная надвое просторная усадьба перешла Петру и Ивану Черкасским, владевшим особняками в глубине двора, который на улицу выходил конюшней, каретным сараем и прочими неказистыми стрениями. Их, естественно, снесли, и вдоль тротуара поднялись в начале ХIX века два каменных двухэтажных здания. Позднее их объединили в одно, надстроили третьим этажом. А в советские времена еще двумя этажами! Ничего, стоят.

Когда эти дома были двухэтажными, ими владели Лебедевы, чей сын Петр много лет здесь жил вместе с родителями. Петр Лебедев прославил русскую физику и фамилию. "Теперь нет и не может быть учебника физики, где не встречалось бы имя Лебедева." Это одно авторитетное утверждение. Вот другое: "Если Петербург имеет своего Павлова, то Москва имеет своего Лебедева". В историю мировой физики он вписал свое имя тем, что открыл давление света на твердые тела и газы. В историю города вошел тем, что построил в начале ХХ века в университетском дворе первый Физический институт, где физики в "Лебедевском подвале" могли всецело посвящать себя науке, не отвлекаясь на занятия со студентами.

Профессор Лебедев хлопнул дверью и ушел из императорского университета в знак протеста против политики правительства, запрещавшего студентам союзы и собрания. Его приглашают работать за границу. Но он не уезжает, создает в Москве новую физическую лабораторию. Все это происходит в 1911 году, но через год великий физик в 46 лет умирает, тяжело пережив отставку.

Остается загадкой, почему Маросейка обрывается перед Армянским переулком, а не тянется до бульварного кольца, подобно другим радиальным улицам. Но это факт.

За Армянским переулком (здесь укоренилась со времен Екатерины II армянская колония) и за Старосадским переулком, где некогда цвели сады князей, сразу без передышки, без площади, начинается улица, чья история неразрывно связана с Маросейкой. О ней - следующая глава.

Глава двадцатая

ПОКРОВКА

Родина Юрия Нагибина. - "Барским крестьянам

от их доброжелателей поклон". - Успение

на Покровке. - Воскресение в Барашах. - Свадьба

Елизаветы Петровны. - "Дом-комод". - Фаворит

Иван Шувалов и поэт Егор Костров. - Родина

Тютчева. - "Час битый ехала с Покровки...".

Коляски Арбатского. - "Дедушка русской авиации". - Четвертая гимназия. - Крестьянин Шинков

покупает дом. - Слушатель Промакадемии

Хрущев. - ГУЛАГ в храме. - Концлагерь в монастыре на Покровке. Братья Боткины и их сестра.

Кинотеатр "Новороссийск". - "Хорошее дело

задумал т. Степанов! Брежнев.".

На Покровке до 1917 года построили мало доходных домов, поэтому она выглядит патриархальной, двух-трехэтажной на большем своем протяжении. И у нее есть свой поэт, жил он не в ХIX веке, в наш ХХ век, воспев улицу прозой. Это Юрий Нагибин, автор "Чистых прудов", "Переулков моего детства", "Всполошного звона"... Здесь родился, бегал по дворам босыми ногами, детство запомнилось ему вырубленными садами, сломанными церквями и растаявшими звуками живших с ним людей.

"Бродя по Маросейке и Покровке и прилегающим переулкам, я переношусь в прошлое. Стоит закрыть глаза, и я слышу протяжные голоса бродячих ремесленников и торговцев: "Ведра, корыта, кровати починяем!..", "Калоши старые покупаем!..", "Точить ножи, ножницы!", "Пельсины, лимоны, узю-у-ум!" И самые томительно-певучие, как будто с древних степей, высокие голоса старьевщиков, именуемых князьями: "Старье берье-е-о-ом!", вдруг прерываемые горловым в упор: "Брука есть?"

Покровке вернули имя. До недавних лет она звалась улицей Чернышевского. Никогда Николай Гаврилович, волжанин, здесь не жил, вряд ли бывал. Написанным в Петропавловской крепости романом "Что делать?" зачитывались поколения революционеров, в том числе Ленин. Он и вслед за ним советская наука, возносили этого радикального публициста. В Москве Чернышевский изредка бывал по легальным и тайным делам. Одно из последних закончилось для него плачевно. Писатель передал одному из приверженцев прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Ее брались нелегально отпечатать в московской подпольной типографии. Но попала прокламация не к крестьянам, которых "доброжелатели" призывали расправиться с помещиками топорами, а к жандармам.

С тех пор сосланный в Сибирь вождь несостоявшейся крестьянской революции Москву не видал. После 1917 года его именем назвали улицу, переулок, две библиотеки, установили бюст перед Московским университетом на Воробьевых горах и памятник в сквере на улице, носившей до 1992 года его имя.

Откуда пошло название Покровка? Оно перешло к улице от церкви Покрова в Садех, то есть садах. Сады вырубили, храм разобрали за ветхостью в 1777 году, а на его месте (Маросейка, 2) построили дом, что случалось в старой Москве.

Покровка интенсивно застраивалась в век Елизаветы и Екатерины в стиле барокко и классицизма. Домовладельцы заказывали проекты лучшим мастерам. Так, князь архитектор Дмитрий Ухтомский по просьбе камергера В. И. Машкова построил каменные жилые палаты. Увидеть их частично сохранившийся фасад (пилястры с капителями в ионическом стиле) можно в глубине владения, за домом № 31 конца ХIX века.

Ученик князя Матвей Казаков хорошо знал улицу, поместив в "Архитектурных альбомах" два здания, сооруженные до пожара 1812 года. Одно из них, каменные палаты князя А. А. Долгорукого на Покровке, 4, в глубине двора. Их план и фасад запечатлен на страницах альбомов. Еще один дом 1783 года, достойный памяти потомков, Казаков увидел у стены Белого города, тогда еще не разобранной, где теперь бульвары. Это строение на Покровке, 14, несколько раз подновлялось, но в целом дошло до нас. Сам Матвей Казаков построил на Покровке храм, о нем - впереди. В XVIII веке от Ильинских ворот до Земляного города насчитывалось пять церквей, не считая разобранной Покрова в Садех.

Что от этих храмов осталось, где они?

Страшной силы удар по национальной архитектуре и искусству обрушился на Покровку у Потаповского переулка, где виден чахлый сквер. Это все что осталось от гениального творения, храма Успения Пресвятой Богородицы в Котельниках.

Котельниками называлась земля, где жили слободой ремесленники, делавшие котлы. Живший среди котельников богатый гость Иван Матвеевич Сверчков, (палаты купца стоят в Сверчковом переулке) задумал построить небывалый в Москве многоглавый храм. Колокольня его возвышалась пятью шатрами! А всего над трапезной и храмом колосилось восемнадцать глав, созвездие куполов, излучающих сияние божественной красоты. Кто творец шедевра? Неизвестно. Подобные храмы строились на Украине, возможно, оттуда приехал, как едут сейчас на заработки, неизвестный гений, малороссиянин-украинец. Сохранялась на одной из колонок верхнего храма плохо прочитываемая надпись, где вслед за датой - 7214 (то есть, 1705 год) октября 21, прочитывалось несколько слов "...дело рук..." и "...Петруша Потапов..." Вот почему стали считать автором храма Петра Потапова, в его честь Успенский переулок Покровки Московский Совет назвал Потаповским, что не помешало этому же сатанинскому совету сломать рукотворное великолепие.

"Имея в виду острую необходимость в расширении проезда по ул. Покровке, церковь так называемую Успения по Покровке закрыть, а по закрытии снести". Что и было сделано в 1936 году.

Таким образом Москва утратила выдающийся памятник барокко. Нижнюю церковь во имя Петра митрополита с приделом Иоанна Предтечи построили в 1697 году (о нем - в главе "Солянка".) Верхнюю Успенскую церковь создали спустя восемь лет.

Все были единодушны в оценке этого чуда. Лейб-архитектор граф Растрелли восхищался мастерством неизвестного предшественника. Василий Баженов ставил храм в один ряд в Василием Блаженным. Сравнивая Успение с храмом Климента на Пятницкой, он говорил:

"Церковь Климента покрыта златом, но церковь Успения на Покровке больше обольстит имущего вкус, ибо созиждена по единому благоволению строителя". О Петре Потапове ему не было ничего известно.

По преданию Наполеон, пораженный увиденным, приказал выставить вокруг храма команду, чтобы спасти его от пожара, восклинув при этом: "О, русский Нотр-Дам!"

По свидетельству жены Достоевского: "Федор Михайлович чрезвычайно ценил архитектуру этой церкви и, бывая в Москве, непременно ехал на нее взглянуть".

Наш современник, академик Дмитрий Лихачев признался, что увиденный в молодости храм определил его путь в науке, побудил заняться всецело исследованием древней русской культуры, неизученной достойно.

Есть надежда, что и этот шедевр вслед за храмом Христа Спасителя возродится, но пока на его месте пустырь.

От церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи сохранилась колокольня 1772 года, зажатая с обеих сторон домами в конце Покровки. Храм сломали, несмотря на то, что его построил гений классицизма Матвей Казаков. Прихожане Казенной слободы наняли самого популярного зодчего, выполнявшего заказы императрицы. Он воздвиг в 1801 году большой храм-ротонду. О нем хорошо сказал в "Очерках классической Москвы" Юрий Шамурин, видевший эту церковь: "Монументальные рустованные во всю высь стены и громадный круглый алтарный выступ, точно заимствованный от новгородских и старомосковских церквей, воплощают мечту художника эпохи классицизма о гигантской по духу архитектуре".

Такими гигантскими по духу творениями Матвея Казакова являются ротонда Екатерининского зала Сената в Кремле, всем известный Колонный зал бывшего Дворянского собрания на Большой Дмитровке. Они живы. Ротонду на Покровке казнили большевики...

Двум другим храмам Покровки повезло несколько больше.

Церковь Троицы, что на Грязех, впервые упомянута в 1547 году. Откуда такая привязка? Грязь и подтопление производила протекавшая через церковный двор речка Рачка. Однажды из-за нее рухнула колокольня. Поэтому на Покровке, 13, храм сооружен на сваях. Это сделал в ХIX веке известный архитектор М. Д. Быковский в стиле ренессанс. Троицу обезглавили, сломали купол, видневшийся с обеих концов Покровки. Порушена до первого яруса колокольня. Исчезли иконы, писанные художником Пукиревым, автором картины "Неравный брак".

...Самая богатая биография у церкви на Покровке, 26, где предстает похожий на двухэтажный дом поруганный замечательный храм в стиле барокко Воскресения в Барашах. Рядом с ним была дворцовая Барашевская слобода, где жили бараши, царские слуги, в обязанность которых входило возить в походах царя шатры и раскидывать их в поле на привалах.

Верхний храм, как предполагают, построен осыпанным милостями Елизаветы Петровны графом Александром Шуваловым, умершим в тридцать один год в чине генерал-фельдмаршала. На втором этаже находился придел Захария и Елизаветы. (Святые Захарий и Елизавета, отец и мать Иоанна Крестителя. Им, долгие годы бездетным, в старости ангел Гавриил возвестил о рождении сына, которому предстоит крестить Иисуса Христа.) На этом этаже был второй придел в честь мученика Севастиана, преторианского вождя, привязанного к кресту и пронзенного стрелами за веру во Христа. И первый, и второй приделы связаны с императрицей, ее именем - Елизаветы - и днем рождения, выпавшим на день Севастиана.

Еще одним веским доказательством этой связи служила позолоченная корона, венчавшая купол храма до тех пор, пока ее не сбросили на землю в 1929 году. Корону видели поколения москвичей после того, как Елизавета Петровна отслужила здесь молебен по случаю тайного бракосочетания с Алексеем Разумовским. В память о таком событии императрица повелела под крестом установить корону и построить рядом с церковью дворец мужа.

Дочь Петра Первого пошла по стопам отца, женившегося на безродной и безграмотной иностранке, бывшей жене драгуна. Любовь взяла верх над обычаями и законами. Елизавета влюбилась в Алексея Розума, безграмотного сына украинского казака, певчего и бандуриста придворного хора. Голос и красота пленили царевну. Ветреная, быстро менявшая избранников царица привязалась к доброму и скромному красавцу, не рвавшемуся к власти, заслужившему титул "друга нелицемерного", редкого при дворе в XVIII веке. Спустя годы после первой встречи любовь не угасла и 24 ноября 1742 года в Москве, вдали от Санкт-Петербурга, Елизавета вышла замуж за Алексея Розума, к тому времени носившего фамилию Разумовского.

Его имел в виду Пушкин в "Моей родослвной", сравнивая со своим предком:

Не торговал мой дед блинами,

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов.

Царские милости посыпались на всю семью любимого, доставленной в Петербург, в том числе на брата Кирилла Разумовского, ставшего гетманом Украины, президентом Академии наук...

Императрица публично, как мужу, на глазах придворных оказывала Алексею Разумовскому знаки внимания, пожаловала титул графа, чин фельдмаршала, высшие ордена империи, вотчины и дома.

Один из таких домов мы видим на Покровке, 22, где предстает в миниатюре замок, похожий на дворцы Санкт-Петербурга. И на старинный резной комод, отчего произошло название "дом-комод". Его приписывают придворному архитектору Елизаветы графу Растрелли или его безвестному подражателю, другим известным зодчим, работавшим в Москве в екатерининские времена, во второй половине XVII века. Но ярко-выраженный стиль елизаветинского барокко, овальный план, опровергает эти мнения.

Красота спасла этот дом от переделок, ни у кого не поднялась рука перерисовать его прелестный фасад.

Граф Алексей Разумовский жил в Москве после смерти Елизаветы, не мечтая о престоле. На глазах у присланного из Петербурга придворного старик подошел к комоду, отпер стоявший на нем ларец, вынул пакет, обернутый в розовый атлас и, поцеловав бумаги, бросил в огонь камина. Уничтожив таким образом документы, подтверждавшие брак и права на престол. Этим граф заслужил признательность Екатерины II, всю жизнь опасавшейся претендентов на корону Российской империи.

На Покровке, 38, сохранился дворец последнего фаворита Елизаветы Петровны, который был на много лет ее моложе. Двухэтажный дом с флигелем и парадным двором появился на земле, купленной капитаном Семеновского гвардейского полка Иваном Шуваловым. От него перешло владение сыну, Ивану Ивановичу Шувалову, заимевшему здесь московский дворец. Этот вельможа фактически правил Россией последнее десятилетие царствования Елизаветы. Притом во благо. Все, чем прославлен век дочери Петра в области культуры, произошло его усилиями.

Иван Дмитриев посвятил ему строки:

С цветущей младости до сребряных власов

Шувалов бедным был полезен.

Таланту каждому покров,

Почтен, доступен и любезен!

Каждый школьник учил "Письмо о пользе Стекла", посланное Михаилом Ломоносвым в адрес высокого покровителя, генерал-поручика и камергера:

Неправо о вещах те думают, Шувалов,

Которые Стекло чтут ниже Минералов...

В долгих беседах Ломоносова с Шуваловым родилась и окрепла идея создания в Москве университета по образу и подобию европейских, которую реализовал Шувалов, назначенный первым куратором. В сотую годовщину со дня основания Московского университета отчеканили медаль с тремя образами: Елизаветы, Шувалова, справа от нее, и Ломоносова, по левую руку, подносящими императрице Устав. Во всех официальных речах именно эта пара называлась его основателями. Каждый год в Татьянин день, 12 января, как уже говорилось, студенты и профессора шумно и весело пировали до утра. Потому что в день ангела матери, Татьяны, Иван Шувалов подал императрице на подпись Устав. Этот день стал днем рождения первого российского университета.

Большевики назвали МГУ одним именем - Ломоносова, великого естествоиспытателя и поэта, к тому же выходца из низов народа, сына помора, покорившего вершины науки. Как же признать, что основателем университета был в неменьшей степени фаворит легкомысленной императрицы, аристократ: паж, камер-юнкер, генерал-поручик, генерал-адъютант... Но то был странный паж, даже во дворце его постоянно видели с книжкой в руках. Он отказался от титула графа и разных "материальных выгод". Его не из-за лести воспевали в одах лучшие поэты России. Не склонный идеализировать людей, Вольтер сказал об Иване Шувалове: "Это один из самых воспитанных и приятных людей, каких я когда-либо видел". За ним укрепился титул, данный не императрицей, а молвой: "Российский Меценат".

Иван Шувалов не только основал Московский университет, но и через несколько лет совершил второй подвиг. По его проекту в Петербурге основана "Академия трех знатнейших художеств". С нее началась история Академии художеств, первым ее президентом был все тот же фаворит, предоставивший художникам собственный петербургский дом...

В московском доме Шувалова на Пречистенке жил поэт Ермил Костров, переводчик Гомера, Вольтера, Апулея. Этот сын крестьянина, яркая личность, получил блестящее образование в Славяно-греко-латинской академии, Московском университете, он дружил с Суворовым, ему покровительствовал Шувалов, что не спасло от нужды. Это его, размышляя о горькой судьбе литераторов, помянул добрым словом юный Пушкин в первом опубликованном произведении "К другу стихотворцу", поставив Кострова в один ряд с великими европейцами:

Не так, любезный друг, писатели богаты;

Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

Ни чистым золотом набиты сундуки:

Лачужка под землей, высоки чердаки

Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

Поэтов - хвалят все, питают лишь журналы;

Катится мимо них фортуны колесо;

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

Камоэнс с нищими постелю разделяет;

Костров на чердаке безвестно умирает...

Продолжая традицию, заложенную Ломоносовым, Костров писал о Москве, "матери градов", по случаю образования Московской губернии:

Вещает каждая стихия:

Венчалась ныне вся Россия,

Венчая славою Москву:

Москва, исполнена отрады,

На прочие взирает грады,

Подъяв венчанную главу.

Дом на Покровке Иван Шувалов построил позже "дома-комода" в другом стиле - раннего классицизма, где в плане господствует симметрия. Верхний круглый зал освещался окнами бельведера, ныне исчезнувшего. Нижние окна растесаны под витрины магазина, сбиты с фасада прежние украшения, на месте западного флигеля выстроен доходный дом. Но и после всех унижений дворец на Покровке считается выдающимся памятником архитектуры.

По документам, во второй половине XVIII века "дом-комод" принадлежал графу М. Ф. Апраксину, унаследовавшему титул от Федора Матвеевича Апраксина, генерала-адмирала, побеждавшего во многих морских сражениях. Его брат, Петр Матвеевич Апраксин, проявил себя в боях и на службе гражданской как губернатор Астраханский и Казанский. Искусствоведы, анализируя сохранившиеся планы, лишают нас увлекательной легенды о жизни в этом доме Алексея Разумовского. Но все ли планы дошли до них?

От Апраксиных усадьба перешла к представителю столь же известного рода - князю Дмитрию Юрьевичу Трубецкому. Его дочь Екатерина родила в браке с князем Николаем Волконским дочь Марию, ставшую женой графа Николая Ильича Толстого. Стало быть, Льву Толстому хозяин "дома-комода" приходится прадедом...

В этом здании сговорились о женитьбе Николай Ильич Толстой и Мария Николаевна Волконская, в результате чего родился гениальный русский писатель...

Связана с домом жизнь первого нашего поэта. Трубецкие и Пушкины состояли в родстве, маленького Александра с сестрой Ольгой возили сюда на "уроки танцевания", где они занимались с маленькими княгинями.

"Княжны, ровесницы Пушкина, рссказывали мне, что Пушкин всегда смешил их своими эпиграммами, сбирая их около себя в каком-нибудь уголку", воспоминал историк Михаил Погодин, служивший домашним учителем у молодых князей.

Услышав после долгожданного приезда в Москву, что княжна Александра Трубецкая изменила отношение к Николаю I, поскольку император верул его из ссылки, Пушкин воскликнул: "Ах, душенька, везите меня скорее к ней!"

И поспешил по знакомому с детства адресу.

В "дом-комод" на Покровке на уроки танцев приводили двух братьев, Николая и Федора. Однажды на таком детском балу первый и последний раз в жизни встретились сверстники, два великих поэта, Пушкин и Тютчев, чьи дороги больше никогда не пересеклись.

В ста шагах от Покровки, в Армянском переулке, 11, богатом и гостеприимном доме прошли счастливое детство и юность поэта. Здесь в 11 лет родились первые стихи, посвященные отцу. Он водил детей в близкий к дому Ивановский монастрырь, показывал темницу, где томилась Салтычиха, но не потревожил детские души известием о дальнем родстве с душегубицей. Отсюда Тютчевы уехали в 1812 году и сюда же вернулись в уцелевший дом.

Тютчев считал себя москвичом, любил Москву и выделял ее среди всех, ставил в один ряд с Римом - "градом Петра", считал столицей "русской географии", которая в его понимании простиралась беспредельно.

Москва, и град Петров, и Константинов град

Вот царства русского заветные столицы...

Но где предел ему? и где его границы

На север, на восток, на юг и на закат?

Грядущим временам судьбы их обличат...

Еще одно имя нельзя забыть, когда пишешь о "доме-комоде". В нем прожил зиму 1848-1849 годов пятнадцатилетний племянник управляющего делами Трубецких, собиравшийся учиться в Санкт-Петербурге. Этим мальчиком был Дмитрий Иванович Менделеев. Ему после долгих раздумий ночью приснилась таблица, которую учат в школе на уроках химии дети во всем мире "Периодический закон химических элементов", один из основных в естествознании.. Менделеев вспоминал, что видел среди гостей князя Николая Гоголя...

В высокую русскую поэзию Покровка попала однажды в "Горе от ума". Старуха Хлестова при своем появлении в доме Фамусова пожаловалась:

Легко ли в шестьдесят пять лет

Тащиться мне к тебе, племянница?.. - Мученье!

Час битый ехала с Покровки, силы нет;

Ночь - светопреставленье!

Как видим, тогда, в первой трети ХIX века, улица казалась отдаленной от центра Москвы. На ней жили не только вельможи. Большая часть владений принадлежала людям не столь родовитым, как Трубецкие. В первых этажах строений теснилось много лавок: овощных, хлебных, мясных.

Фирменным товаром для всего города были кареты.

"Уж вы, Лазарь Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского", - просила Липочка в комедии Александра Островского "Свои люди - сочтемся".

Популярного каретника поминает в очерках "Среди умеренности и аккуратности" Салтыков-Щедрин, чей родственник жил на Покровке.

Не забыл мастера знаток Москвы Петр Вистенгоф, писавший в 1842 году в "Очерках московской жизни":

"Если вы желаете купить экипаж, адресуйтесь на Покровку к Арбатскому".

Для этого следовало подойти к двухэтажному дому с воротами под номером 9, которым владели купцы Арбатские, очевидно, выходцы с Арбата. Они построили в 1825 году небольшой дом, первый этаж его занимала экипажная мастерская.

...Забегая в ХХ век, скажу, на Покровке, 9, в 1917 году жил Борис Иллиодорович Россинский, "пилот-авиатор". На квартире его стояло два телефона уже тогда. Звонили отовсюду, как популярному артисту, приглашая выступить на собственном аэроплане перед публикой, собиравшейся толпами на ипподромах, чтобы посмотреть полет человека в небе. Плакат 1910 года называл его первым пилотом-москвичом!

Летать москвича научил пионер авиации француз Блерио. На парижском аэродроме молодой Россинский познакомился с эммигрантом Владимиром Ульяновым. Еще одна встреча с ним произошла на Ходынском поле в мае 1918 года, после того как шеф-пилот наркомвоенмора Троцкого благополучно посадил вместе с ним крылатую машину на глазах принимавшего парад Ленина. Троцкий предлагал главе правительства последовать его примеру, побороздить небо. Но жена и сестра удержали его от этого рискованного шага. Так что полетать с Лениным на борту Россинскому не пришлось. Но разговор с вождем состоялся приятный. Ильич вспомнил давнюю встречу во Франции и назвал прилюдно авиатора "дедушкой русской авиации". Таким образом, шутя, дал ему титул, который пилот, склонный к рекламе, не позволил никому забыть. А кроме того дал Ильич авиатору "охранную грамоту" на дом в арбатском переулке, где бывший житель Покровки жил до смерти.

Единственный из пилотов получил Россинский такую привилегию от советской власти, "уплотнявшей" профессоров, инженеров, артистов, даже Федора Шаляпина!

В арбатском доме, напоминавшем музей авиации, я услышал воспоминания о встречах с Лениным, Жуковским, по словам вождя, "отцом русской авиации". Тогда, при нашей встрече, Борис Иллиодорович выглядел вполне "дедушкой русской авиации", напоминавшим старого мушкетера. О Троцком дедушка умолчал, однако службы авиатора у главного "врага народа" не забыли старые большевики. Они писали злобные доносы на престарелого аса, когда в обход всех правил и норм партийной жизни решением ЦК КПСС его приняли в члены партии, без кандидатского стажа. Пришлось авиаконструктору Александру Яковлеву вычеркнуть во втором издании мемуаров воспоминания о Россинском, испытывавшем на Ходынке первые самолеты, сделанные в Москве...

Во второй половине ХIX века роль Покровки, как проезда, резко возросла, она стала путем к вокзалам. На Садовом кольце у Земляного вала открылся в 1860 году Курский вокзал, сюда же переведен был позднее Нижегородский вокзал. Людской поток усилился. В старинных строениях открывались новые гостиницы, меблированные комнаты, магазины, трактиры, лавки. И мужская гимназия.

В самом красивом здании Покровки, "доме-комоде", обосновалась Четвертая гимназия, она переехала сюда из Пашкова дома на Моховой, переданного Румянцевскому музею. Математику в этой гимназии преподавали авторы известного учебника Малинин и Буренин. На этом месте она просуществовала до 1917 года, после чего разделила судьбу всех других московских гимназий. За полвека из ее стен вышли воспитанники, имена которых навсегда вошли в историю русской культуры.

На встрече выпускников могли бы собраться вместе основатель Художественного театра Константин Станиславский; директор этого театра, меценат и фабрикант Савва Морозов; философ Владимир Соловьев; филолог Александр Шахматов; писатели Алексей Ремизов, Николай Евреинов, эмигрировавшие из Советской России....

Назову имя еще одного ученика, недолго здесь учившегося, Миши Шолохова. Отсюда его перевели в гимназию Шелапутина, в Хамовники.

Трубецкие, продавшие дворец казне, не одиноки в подобной сделке. У многих дворян не только казна, но и купцы выкупали владения, землю и строения, кардинально обновляя их внутри и снаружи по новой архитектурной моде. На Покровке в 1917 году среди 55 владений только два оставались в руках князей - В. М. Голицына и А. П. Ливен, все другие домовладельцы люди неименитые, незнатные. В ежегоднике "Вся Москва" многие из них не удостаиваются чести быть названными фамилией с инициалами, писали просто: дом Родионова, дом Журова, дом Ивановой, дом Шинкова...

Кто такой Шинков? Крестьянин! Он выкупил дом, бывшие княжеские палаты, которыми владели за двести лет до сделки Голицыны, потом Хитрово, Левашовы. У последних в 1839 году приобрела владение на Покровке, 1, купеческая семья Карзинкиных, нам уже известная, ведущая родословную от ярославского крестьянина. Перед революцией эта фамилия звучала столь же звонко, как некогда Голицыных, звон золотой издавали деньги. Ими располагал Иван Иванович Карзинкин, купец первой гильдии, торговец чаем. В бывшем княжеском особняке помещалась до продажи Шинкову картинная галерея. Рядом с палатами Карзинкин построил двухэтажный дом для конторы и чайного магазина. Интерьеры бывшего карзинкинского заведения в китайском стиле сохранились, в старых стенах торгуют и сейчас чаем. Внук Ивана Карзинкина Сергей содержал до 1917 года "Большую Московскую гостиницу" в собственном доме, его многие помнят. Здесь была гостиница "Гранд-отель", на ее месте выстроен двадцать лет назад новый корпус гостиницы "Москва".

Удивительно, но факт, дом на Покровке оказался в начале ХХ века в руках крестьянина Шинкова. Не случись революция, и ему удалось бы прославить род, как Карзинкину.

Еще одна купеческая фамилия - Боткиных - вписана в анналы русской культуры. О старинном особняке на Покровке, 27, московские путеводители с конца ХIX века и до 1917 года сообщали: "Частная картинная галерея Боткина Д.П., собственный дом, произведения иностранных мастеров: Месонье, Деларот, Конт, Фортуни, Макарт, Ахенбах, Гильдебрант, Вотье, Кнаус, Калом и др"

Фамильный особняк Боткиных среди остатков княжеских садов предстает вблизи бывшей галереи в Петроверигском переулке. Удача сопутствовала купцу первой гильдии Петру Боткину, закупавшему чай в Китае, на Цейлоне, в Лондоне. Он основал фирму в начале ХIX века, ставшую позднее семейным торговым домом "Петра Боткина сыновья". Но у сыновей дело захирело и фирма умерла. Как ему было не захиреть, если о чае они меньше всего думали! Четыре сына - Петр, Василий, Дмитрий, Михаил проявили себя на другом поприще.

Василий Боткин много лет путешествовал по всему миру, а будучи в Москве, писал статьи для журналов и письма Белинскому, Герцену, Льву Толстому, многим известным современникам, которые никогда не надоест читать. Он дружил и с революционером Бакуниным, и с либералом Грановским, жившим в его доме и собиравшим вокруг себя кружок интеллектуалов.

Сергей Боткин прославился как врач, основоположник клинической школы, первый русский лейб-медик, получивший на царской службе чин тайного советника. Его именем названа "болезнь Боткина", исследованная им, Боткинские проезды и крупнейшая городская больница, бывшая Солдатенковская.

Дмитрий Боткин коллекционировал картины на родине и заграницей. В его собрание попал вариант-повторение "Явления Христа народу" Александра Иванова, картины лучших русских художников-реалистов, особенно чтил собиратель Александра Боголюбова, друга и консультанта. Много привезено было в Москву из-за границы холстов европейских мастеров. Из дома отца в переулке собрание переместилось в купленый у банкира Марка дом на Покровке. До национализации здесь насчитывалось 130 картин, часть из них попала на Волхонку, в музей западно-европейского искусства. Галерею Боткина посетил Лев Толстой...

Четвертый брат, Михаил, не попал на страницы энциклопедии "Москва", но и он известен как художник и гравер, автор книги об Александре Иванове.

А сестра братьев Мария Петровна вышла замуж за поэта, игравшего на тончайших струнах человеческого сердца, Афанасия Фета, не раз бывавшего в доме Боткиных...

С Покровки покойных Василия и Дмитрия отвезли в Покровский монастырь. После упразднения обители могилы братьев затоптали. Но помнить о Боткиных Москва будет всегда.

Что дала Покровке власть Советов? В доме крестьянина Шинкова разместилось после переезда в Москву правительства Российское телеграфное агентство, РОСТА.

Гостиницы закрылись, меблированные комнаты превратили в общежития. В бывших номерах "Компания" на Покровке, 3, поселились члены комсомольского объединения "Молодая гвардия". Оно издавало журнал с таким же названием, все члены редколлегии заимели здесь койки. Жил тут секретарь "ЛЕФ"а, "Левого фронта искусств", к нему часто захаживал командующий этим фронтом Маяковский. Тут и жили, и учились, приглашая на лекции мэтров, в роли которых выступали Виктор Шкловский, Николай Асеев, Осип Брик. Занятия посещал будущий автор "Тихого Дона". После лекции о сюжете, Михаил Шолохов в качестве домашнего задания написал первый рассказ, использовав литературный прием "обратного эффекта". В этом доме Александр Фадеев написал "Разгром", Артем Веселый "Россию, кровью умытую", а Михаил Светлов "Гренаду", лучшие свои произведения.

Другое общежитие появилось на Покровке, 40. Здесь жили слушатели Промышленной академии, ковавшей ускоренными темпами кадры индустрии социализма. В числе жильцов оказался молодой функционер Никита Хрущев.

"Учебный корпус академии помещался на Ново-Басманной, недалеко от общежития, находившегося в доме 40 на Покровке, где я жил, - вспоминал Хрущев. - У меня была отдельная комната. Условия были идеальные".

Будущему главе партии и СССР, поразившему приемную комиссию невежеством, предложили вместо академии поступить на курсы марксизма-ленинизма. Помог, как не раз бывало, Лазарь Каганович, правая рука Сталина, тянувший за собой друга как иголка нитку. Хрущева не только зачислили, но и избрали секретарем партийной организации Промакадемии. Одним из партгруппоргов была Надежда Аллилуева, жена вождя.

По Покровке на занятия она следовала из Кремля в машине. Хрущев добирался на трамвае, курсировавшем по улице. Но прожил на Покровке Никита Сергеевич недолго. Недоучившегося слушателя избрали секретарем Бауманского райкома и дали квартиру в "Доме на набережной", откуда дорога повела его в Кремль.

Недалеко от общежития Промакадемии появилось еще одно детище партии. Вознесение в Барашах, где молилась счастливая Елизавета, отдали Главному управлению лагерей, ГУЛАГу. Таким образом сюда на службу являлись герои, увековеченные на страницах эпопеи Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ". Интерсующихся подробностями отсылаю к третьей книге сочинения, фугасной бомбы, сброшенной на Старую площадь...

От себя добавлю, первый концлагерь в Москве открылся на Покровке, за стенами Ивановского монастыря. Здесь широко распахнул ворота Покровский концлагерь. Снимок этого образцового советского исправительно-трудового учреждения, где перековывались люди в упорном труде, помещен в книге "Красная Москва", вышедшей к 5-летию Октября под редакцией главы Моссовета Льва Каменева.

...Пройдем по Покровке последний раз и увидим, что после 1917 года построили всего несколько домов, не отмеченных печатью гения, как в прошлом, когда здесь творили Потапов, Ухтомский, Казаков... На месте Успения - пустырь, на месте старого дома - "стекляшка" кафе. На месте еще одного - памятник Чернышевскому. В конце улицы одним махом сломали пять двухэтажных, стоявших в линию, зданий с метровой толщины стенами, №№ 47, 49, 51, 53 и 55. Все они были начала ХIX века. В крайнем из них помещался старый кинотеатр, в другом - гастроном...

Позволили себе управители то, что никогда не сделал бы рачительный хозяин, владеющий такими капитальными строениями. На их месте белеет кинотеатр "Новороссийск". Из Новороссийска привезли морской якорь и водрузили на образовавшейся площади, получившей имя Цезаря Куникова, москвича Героя Советского Союза. Никто бы не удостоил майора, бывшего до войны редактором газеты "Машиностроение", этой чести, если бы на "Малой земле", где он погиб, не воевал начальник политотдела армии полковник Брежнев.

Была еще одна связь между Генеральным секретарем и новостройкой. Большие кинотеатры не экономичны. Но заказчика - райисполком Бауманского совета и райком партии, это обстоятельство мало волновало. Район выдвигал в Верховный Совет депутатом по неписаному правилу первое лицо партии. Брежнев представлял бауманцев. Район хотел иметь престижный зал. Он его получил в кинотеатре "Новороссийск", не считаясь с расходами.

...Мой знакомый, журналист Виктор Степанов, после избрания Брежнева главой КПСС написал по собственной инициативе очерк о Леониде Ильиче как о герое "Малой Земли". Руководство ТАССа, где служил Степанов, попало в затруднительное положение. Как быть? Такой материал в корзину не бросишь без аргументации. И напечатать рискованно, вдруг Брежнев сочтет публикацию подхалимской, осудит с партийных позиций за выпячивание своей персоны. Как быть? Решили отправить очерк на Старую площадь. Пусть там решат. Оттуда панегирик вернули неожиданно быстро с резолюцией героя: "Хорошее дело задумал товарищ Степанов. Л. Брежнев".

Вот такое "хорошее дело" сработали на Покровке товарищи, построив "Новороссийск". А Покровка лишилась пяти славных домов и исторической планировки.

Глава двадцать первая,

последняя

СОЛЯНКА

Храм Всех Святых на Кулишках. - Архиепископ

Амвросий. - Храм Кира и Иоанна. - Ивановский

монастырь. - Узники обители. - Княжна

Тараканова и лже-Тараканова. - Концлагерь

в монастыре. - Хоральная синагога.

Воспитательный дом. - Иван Иванович Бецкий.

Дар Прокофия Демидова. - Опекунский совет.

Пушкин получает деньги на женитьбу.

Хитров рынок. - Лаборатория Джуны.

Дворец труда. - Дом народов. - Ильф и Петров

пишут роман "12 стульев". - "Вали, народ,

от Яузских ворот!"

Последняя на нашем пути улица начинается от Солянского проезда и идет по дороге, которая вела в древние русские города - Коломну, Владимир, Рязань. По этому пути на поле Куликово прошли в 1380 году полки Дмитрия Донского. И по нему вернулись с триумфальной победой. В память о всех погибших 8 сентября 1380 года на поле Куликовом поставлен был в Москве храм Всех Святых на Кулишках.

В городе несколько храмов на Кулишках, в том числе два на Солянке. У слова "кулишки" несколько толкований, по одному из них - это лесная вырубка, полянка, по другому - луг на берегу реки, пойма в излучине, каковой была описываемая местность в ХIV веке.

За минувшие сотни лет храм Всех Святых неоднократно поновлялся, видимый нами образ, воссозданный реставраторами, сложился к концу XVII века. При раскопках глубоко в земле нашли бревна церкви, срубленной при Дмитрии Донском. У храма, с трех сторон окруженного галереей, одна глава и колокольня. В 1662 году появилось два придела - пророка Наума и Николая Чудотворца.

(Пророк Наум жил в годы правления иудейского царя Езекии. Этот еврейский царь установил традицию празднования Пасхи, сокрушил идолов и медного змия, получив от пророка Исайи предсказание о плене Вавилонском. В свою очередь Наум предсказал падение Ниневии. День его памяти отмечается православными первого декабря. Вот какой мост переброшен был в XVII веке между Москвой времен царя Алексея Михайловича и Иерусалимом времен царя Езекии!)

Храм Всех Святых пострадал во время боев с поляками, у его стен стояли пушки москвичей в 1612 году. Священник этой церкви в 1771 году спровоцировал Чумной бунт. Когда смерть разгулялась в Москве, ссылаясь на виденный неким фабричным сон, он поведал обезумевшим прихожанам, что Богородица опечалена, так как они давно не поют молебны и не ставят свечи перед ее иконой у Варварских ворот. Поэтому мол, Дева Мария упросила Христа не насылать на Москву каменный град, ограничиться трехмесячным мором. Весть эта молнией разнеслась по городу. Взбудораженные москвичи отовсюду бросились со свечами и иконами к Варварским воротам, где началось столпотворение. Архиепископ Амвросий, попытавшийя умерить страсти, предотвратить скопление людей, заражавших друг друга, был убит разгневанной толпой, настигшей его в Донском монастыре, где он спрятался, переодевшись монахом.

Архиепискор Амвросий, образованнейший человек своего времени, знаток архитектуры и искусства, занимался переводами с классических языков. Он присутствовал при освящении церкви, заложенной на Солянке в честь Кира и Иоанна. (Кир считался лучшим врачом Александрии, бессеребренником. Спасаяь от преследования за веру, бежал в пустыню, но вернулся, чтобы помочь семье христианина, обреченной на смерть. Его схватили и после мучений казнили вместе с другим бессеребренником, Иоанном, в 311 году.)

В день памяти святых произошло счастливейшее событие в жизни Екатерины II, коронованной в Москве на долгое царствование. Она пожелала увековчить память об этом торжестве строительством храма. По ее заказу придворный архитектор Карл Бланк построил в стиле барокко, все еще не сдавшего позиции наступающему на Москву классицизму, создав одноглавый храм с колокольней. (Солянка, 4)

В 1932 году арестовали священников этой церкви Дмитрия Крючкова и Алексея Козлова, еще через год разрушили храм. На его месте теперь жалкий торговый павильон, уродующий Солянку.

Еще одна церковь Рождества Богородицы содержит в своем названии привязку к Кулишкам, она же содержит вторую привязку к стрелке, поскольку установлена на углу Солянки и Подколокольного переулка. Трижды в 1600, 1712 и в 1821 годах перекладывалась, но известна с 1547 года, когда была деревянной и горела, что помянуто летописями. У нее два придела, Иоанна Богослова и Дмитрия Солунского. Одна дорога от стрелки вела в Заяузье, другая в исчезнувшее дворцовое село Воронцово, давшее название улице Воронцово поле. (В советские годы - Обуха.)

На Кулишках, на Ивановской горке, основан Ивановский монастырь, к которому вела Солянка. Помянута обитель в летописи поздно, в 1604 году, но предполагают, что существовала она со времен Ивана III. За стенами этого последнего на нашем пути монастыря хоронили Волконских, Волынских, Оболенских, Шаховских, Щербатовых и других представителей знатных родов.

Известен монастырь тем, что с начала XVII века служил местом заключения членов царской семьи. В нем заточили насильно постриженную в монахи жену царя Василия Шуйского Марью Петровну. Ее судьбу разделила вторая жена старшего сына Ивана Грозного, царевича Ивана, Пелагея Михайловна. В более близкое нам время сюда доставили под стражей княжну Августу Тараканову, родившуюся в браке Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского. Формально у нее были права на Российский престол. Княжну после рождения отправили за границу, где она прожила сорок с лишним лет. По приказу Екатерины II Августу вернули в Россию и насильно постригли под именем Досифеи. В Ивановском монастыре несчастная прожила до 1810 года. С почестями ее похоронили в усыпальнице Романовых, Ново- Спасском монастыре. Над могилой у колокольни поставлена сохранившаяся часовня.

В истории известна самозванка, выдававшая себя за дочь Елизаветы Петровны, княжну Тараканову. Она претендовала на престол, ездила по королевским дворам, где ее принимали. Озабоченная этим обстоятельством Екатерина II направила графа Алексея Орлова с секретной миссией по следам лже-Таракановой. Любой ценой ее было приказано доставить в Россию. Что граф и сделал, обольстив лже-княжну, и, заманив на корабль, поднял паруса. Эта "Тараканова" умерла в Петропавловской крепости. Ее история послужила сюжетом художникам и писателям.

Наконец, в Ивановский монастырь Екатерина II заточила известную нам помещицу Дарью Салтыкову, "Салтычиху", отсидевшую 32 года под караулом. Отсюда ее увезли в гробу на кладбище Донского монастыря.

Ивановский монастырь несколько раз закрывался, последний раз его возобновили на завещанные средства подполковницы Елизаветы Макаровой-Зубачовой в 1879 году. Две башни-колокольни со Святыми воротами, стены, большой собор Усекновения Главы Иоанна Предтечи и церковь Елизаветы, трапезную, кельи, больничный корпус и другие здания, - все построены по проекту Михаила Быковского в стиле итальянского ренессанса.

У собора два придела - Казанской Божьей матери и Николая Чудотворца. Церковь святой Елизаветы названа по именинам Елизаветы Макаровой-Зубачовой, выпавшим на 24 апреля. (В этот день отмечается праздник святой Елизаветы, жены иудейского священнослужителя Захария, матери Иоанна Предтечи, Иоанна Крестителя. Обращаясь к народу, Иоанн предсказывал явление Христа, призывал евреев к покаянию и духовному обновлению. В знак обретения ими истинной веры погружал неофитов в воды реки Иордан. Таким же образом Иоанн крестил Иисуса. За предсказание пришествия Мессии схаченный царем Иродом Антипой Иоанн был казнен "усекновением главы".)

Ивановский монастырь, последний на нашем пути, к счастью, сохранился. Это один из сторожей древней Москвы, первый из которых встретился нам на Воздвиженке, где его стерли с лица земли. Такая же судьба постигла еще пять монастырей, на Большой Никитской, Тверской, Большой Дмитровке, Мясницкой, в Большом Златоустинском переулке... Еще одна дорога с Солянки ведет к храму, но другой более древней религии, первой в мире монотеистической, признающей единого Бога. Иоанн Креститель, он же Предтеча, апостолы Петр и Павел, Иоанн Богослов и масса других евреев, сплотившись вокруг рожденного иудейской девой Марией Иисуса Христа, создали великую религию, которую сегодня на земном шаре исповедывает свыше одного миллиарда человек! В этой религии все люди равны, в ней нет ни эллина, ни иудея, как сказал в послании к галатам, бывший фарисей апостол Павел, носивший до крещения еврейское имя Саул, что значит "испрошенный" у Бога. Петр до крещения звался Симоном, что значит по-еврейски "Бог услышал". Иоанн в переводе с еврейского - "Яхве (Бог) милостив".

Москва своими "сорока сороков" доказывает мысль Павла об, если можно так сказать, интернационализме и демократизме христианства. Ее церкви посвящены Иоанну Крестителю, Иоанну Предтече, Николаю Мирликийскому, Георгию Победоносцу, Дмитрию Солунскому, Федору Студиту, Марии Египетской, Варваре и многим другим христианам, говоривших не по-русски, без различия национальности, пола, социального положения. У них одно общее - неколебимая вера в Иисуса из Назарета, маленького городка в Израиле, где так много людей сегодня думают и говорят по-русски...

У евреев и христиан одно Священное писание, собрание основных религиозных книг. Они составляют Ветхий завет Библии. Заповеди, данные Богом Моисею, служат основой нравственности и морали современного мира, который отметил 2000-летие от Рождества Христа.

На взорье Спасоглинищевского переулка воздвигнут классического стиля дворец Хоральной синагоги. Ее спроектировал Семен Эйбушиц. Этот австрийский подданный получил образование в Москве и здесь же начал много и успешно работать. Он принял русское подданство. С его постройками мы встречались, видели банк на Кузнецком мосту, "Тверской пассаж", Центральные бани, доходные дома на Большой Лубянке, Большой Дмитровке, Мясницкой... Синагога была последним большим проектом архитектора, умершего в 47 лет. Его замысел реализовал в 1911 году Роман Клейн, которому везло до 1917 года...

В середине Солянки стоят одиноко старинные воротабез ограды, украшенные аллегорическими статуями "Милосредия" и "Воспитания" Ивана Витали. Его бронзовые кони рвутся в небо над колоннадой Большого театра. Ворота ведут к грандиозному Воспитательному дому, некогда самому крупному общественному зданию Москвы, построенному в XVIII веке, веке Просвещения.

На Солянке гуманистам удалось реализовать проект, внушающий почтение к их благородным фигурам, в первую очередь Ивану Ивановичу Бецкому. Он был назаконнорожденным, носил укороченную фамилию отца фельдмаршала Ивана Трубецкого. Будучи в плену у шведов, Трубецкой женился. Бецкий родился в Стокгольме, получил образование в Копенгагене, много лет прожил в Париже, тесно общаясь с энциклопедистами. Вернувшись на родину, на практике применил заимствованные и собсвенные идеи, стремясь сформировать в России "третий чин людей", то есть третье сословие, в дополнение к двум сословиям, дворян и крестьян. В Петербурге им основан Смольный институт благородных девиц, Сухопутный Шляхетский корпус, куда пытался безуспешно поступить Державин. В Москве Бецкий основал Воспитатальный дом для "приема и призрения подкидышей" с родильным институтом, Коммерческое училище.

Закладка здания Дома произошла в день рождения Екатерины II. В тот же день сыграли свадьбы 50 бедных невест, которым собрали приданное и выдали замуж за ремесленников. Между Солянкой и Москва-рекой выстроен комплекс зданий в классическом стиле по проекту Карла Бланка. Его двор занимает одну квадратную версту. Длина главного корпуса достигает 400 метров. Под его крышей проживало 8 тысяч человек - воспитанников, преподавателей и квартирантов, пополнявших казну подкидышей.

Бецкому удалось осуществить мечту жизни благодаря щедрости Прокофия Демидова, прославившегося причудами и страстью к ботанике. Этот вельможа пожертвовал Воспитательному дому 200 тысяч рублей и каменный дом. Его примеру последовали другие, сам основатель перевел сиротам свыше 160 тысяч.

В классах дети получали начальное и среднее образование, овладевали ремеслом, наиболее одаренные подготавливались для поступления в университет на медицинский факультет, в Академию художеств, отправлялись для продолжения образования за границу, обучались актерскому мастерству и танцам. Из воспитанников дома набрал труппу антрепренер Меддокс, один из основателей Петровского-Большого театра. От класса "театрального танцевания" ведет историю Хореографическая академия, бывшее хореографическое училище Большого театра, от классов профессионального образования - Технический университет, бывшее Высшее техническое училище, носящее поныне имя Николая Баумана.

Екатерина II заложила прочный экономический фундамент под Воспитательный дом. Ему поступала четверть дохода от клеймения игральных карт, деньги от налога, которым обкладывались театральные зрелища. Дому была разрешена коммерческая деятельность, при нем функционировали Ссудная, Сохранная и Вдовья кассы, чьи доходы поступали на содержание детей. Всей многогранной деятельностью дома руководил Опекунский совет, ведавший призрением сирот, инвалидов, престарелых не только в Москве, но во всей империи, играя роль министерства социального обеспечения. Для него на Солянке, 12, Доменико Жилярди построил в стиле ампир здание с двумя флигелями. (Позднее Михаил Быковский объеденил их в единое целое. В центре Опекунского совета над четырьмя арками входа возвышается ионическая колоннада.)

На Солянку зачастил Пушкин перед свадьбой, заложив в кассе Опекунского совета наследство, нижегородскую деревню. После выдачи ему ссуды он писал другу:" ...взял 38 000 - и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданым - пиши пропало. 10 000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств - деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житье годичное. Взять жену без состояния - я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок - я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе..."

(Здесь на Солянке прощаемся мы с Александром Сергеевичем, коренным москвичом, накануне 200-летия со дня его рождения, которое было отмечено всем миром.)

На Солянке начиналась дорога к некогда печально-известной Хитровке, по которой прошли сотни тысяч обездоленных. Один раз от стрелки, завернув за угол церкви Рождества Богородицы, прошагал Лев Толстой, написавший после этого похода в "центр городской нищеты" гневную статью "Так что же нам делать?"

"Уже идя по Солянке, я стал замечать больше и больше людей в странных, не своих одеждах и в еще более странной обуви, людей с особенным нездоровым цветом лица и, главное, с особенным общим им всем пренебрежением ко всему окружающему... Все эти люди направлялись в одну сторону. Не спрашивая дороги, которую я не знал, я шел за ними и вышел на Хитров рынок".