Мой путь в Скапа-Флоу

Скапа-Флоу

После обеда мы стоим, разговаривая, в кают-компании нашей плавбазы. Распахивается входная дверь и на пороге появляется капитан цур зее фон Фридебург.

— Внимание, господа! Корветтен-капитан Зобе, капитан-лейтенанты Велльнер и Прин! Прибыть на «Вейхзель»[26] к командующему подводными силами!

Мы вскидываем в приветствии правую руку, и он уходит.

К нам обращается командир флотилии:

— Ну, что вы там натворили? Нажрались пьяными? Или приобрели живность в волосах?

Он смотрит сначала на Велльнера, затем на меня. Велльнер отвечает за обоих:

— Никак нет, ничего подобного, господин капитан!

Через десять минут мы уже садимся в барказ, стоящий у борта плавбазы, и следуем к «Вейхзелю». Гавань по-воскресному тиха. Мы тоже молчим.

Я размышляю над тем, чего от нас хочет командующий подводными силами. Вызов к нему в воскресенье совершенно необычен. Эта мысль беспокоит и остальных.

Когда мы прибываем на «Вейхзель», на Тирпиц-молу как раз выстроен экипаж подводной лодки, вернувшейся из боевого похода. Командующий подводными силами коммодор[27] Дёниц проходит вдоль строя и принимает рапорт…

Мы идем в кают-компанию и ждём.

Тянутся долгие минуты, пока появляется посыльный. Он щёлкает каблуками:

— Господа капитаны! Вам надлежит прибыть к командующему подводными силами во флагманскую кают-компанию!

Нас приглашают по очереди. Сначала идёт Зобе, несколько минут спустя — Велльнер.

Я остаюсь один. Подхожу к окну и смотрю наружу. «Что же он может хотеть от нас?» — размышляю я. Эта мысль уже почти мучительна.

Наконец приглашают и меня.

В светлом помещении флагманской кают-компании я предстаю перед командующим подводными силами. Посередине большой стол, покрытый картами. На заднем плане — командир флотилии и Велльнер.

— Капитан-лейтенант Прин по вашему приказанию прибыл.

— Ещё раз спасибо за ваш успех, Прин.

Командующий подводными силами пожимает мою руку.

— А теперь послушайте. Велльнер, начните с самого начала.

Велльнер подходит к столу и склоняется над картой: «Охрана обычная, как и везде. Особенности, которые я указал в журнале боевых действий, состоят в следующем…» При этом он указывает на карте несколько пунктов. Я следую взглядом за его рукой. Это район Оркнейских островов. В середине карты крупная надпись: «Бухта Скапа-Флоу».

Велльнер продолжает свои пояснения, но я уже не могу следить за ними. Все мои мысли кружатся вокруг этого названия: Скапа-Флоу!

Затем слово берёт Дёниц:

— В мировую войну[28] английские минные заграждения находились вот здесь, — он склоняется к карте и показывает остриём циркуля. — Наверно, они и сейчас расположены там же. Тогда здесь погибла лодка Эмсманна, — остриё циркуля упирается в Хокса-зунд, — а здесь, — циркуль описывает овал, — обычно находится якорная стоянка английского флота. Все семь проходов в бухту заблокированы и хорошо охраняются. И всё же мне кажется, что решительный командир вот здесь, — циркуль скользит по карте, — смог бы пройти. Это будет непросто сделать, так как между островами очень сильное течение. Но всё же я верю, что пройти можно!

Он поднимает голову. Острый, изучающий взгляд исподлобья.

— Как вы считаете, Прин?

Я смотрю на карту. Но прежде, чем я хочу ответить, адмирал продолжает:

— Я не требую от вас сиюминутного ответа. Обдумайте всё спокойно. Берите с собой все документы и взвесьте всё основательно. Я жду вашего решения не позднее полудня вторника.

Он поднимается и смотрит на меня в упор:

— Надеюсь, вы понимаете меня, Прин. Вы полностью свободны в вашем решении. Если придёте к убеждению, что это мероприятие проводить нельзя, сообщите мне.

И с особым ударением:

— На вас не ляжет никакое пятно позора, Прин. Вы навсегда останетесь для нас командиром.

Прощальное рукопожатие. Я забираю с собой карты и расчёты.

В прощальном приветствии мы выбрасываем вперёд-вверх правую руку.

Я отправляюсь на плавбазу «Гамбург». Прячу карты и расчёты в свой маленький стальной сейф. Затем иду домой.

Во мне появляется огромное напряжение. Можно ли всё это выполнить? Рассудок оценивает и рассчитывает, но воля и желание уже теперь говорят, что нужно решаться. Я целиком поглощён своими размышлениями и на приветствия солдат отвечаю чисто механически.

Дома меня встречают жена с ребёнком. Обед готов, стол накрыт. Но мои мысли продолжают беспрерывно крутиться вокруг одного полюса: Скапа-Флоу.

После обеда я прошу жену отправиться на прогулку одной: у меня много работы. Она кивает и грустно улыбается:

— Ах, очередное предприятие…

Однако больше ни о чём не спрашивает. Она сама дитя солдата.

Когда она уходит, я возвращаюсь на «Гамбург». Достаю карты и расчёты. Затем сажусь к письменному столу… Чудесно, тщательный анализ показывает, что мероприятие выполнимо!

Когда я заканчиваю работу, снаружи уже темно. Я складываю бумаги и отправляюсь с ними в гавань. Город тих и темен, в небе ярко светятся звёзды.

На следующее утро я прибываю к фон Фридебургу на доклад. Он принимает меня сразу.

— Ну, — смотрит он на меня вопросительно, — что скажете, Прин?

— Когда я могу доложить командующему подводными силами, господин капитан?

— Итак, ты пойдёшь?

— Так точно.

Он тяжело опускается в кресло за письменным столом и берётся за телефонную трубку.

— Я, собственно, думаю, — говорит он при этом, — что я на вашем месте тоже побаивался бы только из-за семьи.

Затем он говорит по телефону:

— Так точно, господин адмирал, Прин у меня. В четырнадцать? Есть!

Он встаёт.

— В два часа пополудни быть у командующего подводными силами.

Ровно в два часа дня я вхожу к адмиралу. Он сидит за письменным столом.

— Капитан-лейтенант Прин для доклада прибыл!

Он не ответил, как будто бы пропустил мой доклад мимо ушей. Только смотрит на меня пристально. Затем спрашивает:

— Да или нет?

— Да, господин адмирал.

Тень улыбки. Потом он спрашивает, уже серьёзно и проникновенно:

— Всё ли вы обдумали, Прин? Подумали ли вы о судьбе Эмсманна и Хеннинга?

— Так точно, — отвечаю я.

— Тогда снаряжайте свою лодку. Срок выхода будет объявлен.

Он встаёт, обходит вокруг письменного стола и пожимает мне руку.

Он молчит, но крепкое рукопожатие красноречивее любых слов…

Мы выходим в десять утра восьмого октября. Это снова воскресенье, ясный, прекрасный день поздней осени.

Нас провожают фон Фридебург и адъютант командующего подводными силами. Некоторое время мы стоим на причальной стенке и смотрим на лодку, стоящую на приколе. На борт поднимается экипаж.

Мы ходим вдоль причальной стенки туда и обратно. Обмениваемся парой ничего не значащих фраз. Только при расставании фон Фридебург говорит:

— Итак, Принхен, если всё пойдёт, как надо, то многие тысячи тонн тебе обеспечены! Ни пуха, ни пера!

В приветствии я выбрасываю вперёд-вверх правую руку. Они отвечают…

Затем я спускаюсь по сходне на лодку. Убираются швартовы, всё сильнее гремит выхлоп дизелей, отдаваясь дрожью в корпусе корабля.

Мы медленно выходим наружу, в серо-зелёное море. Курс норд-норд-вест. На Скапа-Флоу…

Оба берега тонут в нежной, серой дымке, постепенно пропадая из вида. И затем остаются лишь только небо и море, зелёное, по-осеннему холодное море, да усталое солнце, простирающее свои блёклые лучи, над морским простором.

Никто на борту не знает цели нашего похода, только я.

Вот мы обнаруживаем дрифтер[29] и ныряем… Потом на горизонте появляются дымовые облака одиночных судов и конвоев, но мы не преследуем их…

Команда посматривает на меня вопросительно и испытующе, но никто ничего не говорит, и я тоже должен молчать. Это тяжело — молчать перед товарищами по оружию.

Погода, такая прекрасная в первые дни, портится всё больше и больше. Мы идём маршрутом, пролегающим вдоль жёлоба с большими глубинами моря. Ветер усиливается до штормового, и верхняя вахта облачается в штормовки.

На широте мыса Данкансби[30] барометр падает до девятисот семидесяти восьми миллибар.

Шквалистый ветер достигает силы восемь баллов, а на порывах и ещё больше. Одна за другой поднимаются тёмные громады волновой зыби, усеянные крутыми ветровыми волнами с пенящимися кронами, которые тускло светятся в непроглядной тьме ночи.

Мы стоим на мостике, сверля взглядами темноту. Не видно ни зги. Ни звёзд, так как небо затянуто тяжёлыми тучами, из которых беспрерывно сыпет мелкий дождь, ни огней, потому что их в одно мгновение погасила война. Нас окружает непроглядная темень, сквозь которую пробивается лишь тусклый свет пенистых волн.

Впереди по левому борту над волнами появляется смутная тень, которая скорее угадывается, чем видна: берег. Эндрасс наклоняется ко мне:

— Мы что, собственно, собираемся посетить Оркнеи, господин капитан-лейтенант?

Настало время, когда я имею право сообщить о цели нашего похода.

— Держитесь крепко, Эндрасс, — говорю я, — мы идем в Скапа-Флоу.

Мне не видно выражения его лица. Но спустя минуту я слышу сквозь шум ветра его голос, совершенно спокойный и твёрдый:

— Ясно, господин капитан-лейтенант, я уже догадался об этом.

«Эндрасс, дружище, — подумал я, — в этот час ты не мог бы мне сказать ничего лучшего!»

Но я говорю ему только:

— Теперь нужно отойти от побережья и лечь на грунт. Потом соберите экипаж в носовом торпедном…

Мы отходим. Силуэт побережья постепенно исчезает. Мы снова совершенно одни между тёмным небом и тёмным морем. Спустя полчаса мы задраиваем рубочный люк и принимаем воду в балластные цистерны. Лодка погружается, и сразу всё вокруг стихает… Ни шума ветра, ни рёва дизелей. Мы опускаемся в молчаливую глубину.

Несколько коротких команд на горизонтальные рули; высокий, поющий звук электромоторов, и затем слабый, едва ощутимый толчок: мы на грунте. Это происходит в четыре часа утра тринадцатого октября…

Я иду в носовое торпедное. Весь экипаж, кроме вахты, уже собран. Люди стоят вдоль переборок и бортов, сидят, сгорбившись, на койках. В ярком свете ламп их лица кажутся известковыми. Только глазницы выглядят тёмными провалами.

— Завтра мы идём в Скапа-Флоу, — говорю я безо всякого вступления.

В отсеке совершенно тихо — слышно даже, как где-то капает вода.

— После инструктажа всем отдыхать, чтобы выспаться. Кроме вахты на грунте. Вахта будит кока в четырнадцать часов. В пятнадцать начинаем обед. После этого на всё время предприятия горячая пища готовиться не будет. Кок выставляет во всех отсеках тарелки с бутербродами, и каждый получает в качестве сухого пайка по плитке шоколада. Весь излишний свет выключается. Нас следует экономить запас электроэнергии. Никто не должен без нужды передвигаться по лодке, так как нужно беречь кислород воздуха в отсеках. Во время предприятия должно соблюдаться абсолютное спокойствие. Ни одно приказание, ни один доклад не должны повторяться дважды. Понятно?

— Так точно, господин капитан-лейтенант! — доносится со всех сторон.

— По местам отдыха разойтись!

Молчание. Лица людей внешне спокойны, они не отражают ни удивления, ни страха.

Я иду назад, в свою выгородку, и ложусь на койку. Передо мной окрашенный в белый цвет борт лодки, на поверхности которого выделяются головки заклёпок.

Выключается свет, один светильник за другим. Лодку охватывает полумрак. Наступает тишина, только снаружи иногда раздаётся бульканье воды в цистернах, да в центральном шепчется вахта.

Мне необходимо заснуть, но я не могу. Как и многие из тех, что лежат сейчас в койках. Они уже слишком долго служат на лодке, чтобы не осознавать, сколь тяжёлое испытание выпадет завтра на нашу долю. Но никто из них не шевелится и не проявляет своим поведением внутреннее напряжение. Они молчат.

Сон не приходит. Я закрываю глаза и вижу перед собой карту Скапа-Флоу: бухта с семью входами, через один из которых я должен проникнуть внутрь. Я мысленно пытаюсь представлять свой путь.

Наконец, я больше не выдерживаю это мучительное бодрствование на койке. Я встаю и на цыпочках крадусь в офицерскую кают-компанию. Полутьма насыщена странным беспокойством. Кто-то откашливается, другой ворочается в койке, третий тяжело вздыхает, четвёртый поднимает голову на звук моих шагов…

В кают-компании стоит, склонившись над картой, Шпар, мой штурман.

— А вы что здесь делаете?

— Господин капитан-лейтенант, мне нужно посмотреть карту ещё раз, — говорит он, как бы извиняясь.

И вот мы уже вдвоём безмолвно стоим у карты и пристально смотрим на неё.

Затем Шпар спрашивает шепотом:

— Господин капитан-лейтенант, мы действительно пройдём чисто?

— Шпар, — отвечаю я вопросом на вопрос, — я что, похож на пророка?

— А что будет, если не пройдём?

— Будет то, что называют военной неудачей.

Шелестя шарнирами подвески, отодвигается шторка соседней койки. Появляется голова Копса[31].

— Можете меня судить судом военного трибунала, господин капитан-лейтенант, но спать я больше не могу.

— Закрой рот, и чтобы я тебя больше не видел, — шиплю я на него.

Другого способа уложить его обратно в койку просто не существует. Вздохнув, он исчезает в своём логове.

Я снова крадусь к своей выгородке и ложусь. На этот раз мне удаётся заснуть. Но это совершенно поверхностный сон. Сознание продолжает бодрствовать — как у дикого животного, дремлющего на звериной тропе.

В четырнадцать часов я слышу, как вахта будит кока, и скорее вижу сквозь прищур полусомкнутых глаз, чем слышу, как он проскальзывает мимо к себе на камбуз. Чтобы не делать шума, он обмотал свои ноги тряпками.

В пятнадцать часов общий подъём. Время приёма пищи. Блюдо праздничное — антрекот с зелёной капустой, и бачковые приходят на камбуз не один раз.

Я сижу за столом в кают-компании с Вессельсом, Эндрассом и Фарендорффом, который нас развлекает. Подвижный, как ртуть, он сейчас в ударе, и находит всё новые темы для разговора.

Обед закончен. По лодке проходят специалисты-подрывники — закладывают взрывные заряды. Если лодка окажется в руках противника, мы подорвём её.

Я ещё раз прохожу через всю лодку и даю последние инструкции. Каждый проверяет свой спасательный жилет.

Штурман раскладывает карты. Верхняя вахта надевает водонепроницаемые прорезиненные комбинезоны.

Девятнадцать часов. Наверху уже ночь. Короткие команды: «Приготовиться к всплытию!», «Из уравнительной за борт!». Насосы откачивают избыточную воду из цистерны, и старший инженер-механик Вессельс докладывает приглушённым голосом:

— Лодка всплывает… метр над грунтом… два метра над грунтом…

Тонкое пение электромоторов, и лодка устремляется к поверхности моря.

Поднимаюсь в боевую рубку к перископу. Осматриваю горизонт. Ночь… Перевожу дыхание и командую:

— Всплывать!

Сжатый воздух устремляется в цистерны, с шумом вытесняя из них воду. Лодка покачивается, как опьяневшая после длительного пребывания на глубине, и застывает на ровном киле. С глухим щелчком открывается рубочный люк. Снаружи врывается поток свежего воздуха.

Мы быстро поднимаемся на мостик — я, оба вахтенных офицера и боцман.

Я напряжённо всматриваюсь в темноту и прислушиваюсь к внешним звукам. Ничего постороннего, ничего подозрительного. Безветрие, штиль. Только лёгкие пологие волны набегают со стороны берега.

Следуют доклады наблюдателей: «С левого борта чисто…», «С правого борта чисто…», «По корме чисто…»

— Провентилировать лодку! — командую я, и оба вентилятора с гулом начинают работать. — Оба дизеля товсь!

И снизу слышен приглушённый ответ:

— Готовы оба дизеля!

— Стоп электромоторы! Оба дизеля малый вперёд!

С привычным, ровным гулом начинают работать дизеля, и лодка устремляется вперёд, подняв носовые буруны.

Постепенно глаза привыкают к ночной темени. И вот уже отчётливо, даже слишком отчётливо становится видным всё вокруг: лодка, набегающие волны и тёмная лента далёкого побережья.

— Удивительно светлая ночь, — говорю я.

Небо подсвечено не от луны, а само по себе, каким-то внутренним светом. Как будто включён огромный софит где-то там, за горизонтом. Да это же северное сияние!..

Для меня это — как удар. О нём никто не подумал, и мы не приняли его в расчёт!

Для предприятия была выбрана ночь новолуния. Казалось, что этого вполне достаточно для обеспечения скрытности действий. И вот теперь светло, как в сумерки, а северное сияние усиливается, и вокруг становится всё светлее. Кроме того, северный ветер сносит лёгкую облачность, и небо проясняется для сияния.

Может быть, стоит отказаться от сегодняшней попытки и переждать ещё сутки на грунте? Ведь две ночи подряд северное сияние в этих широтах бывает очень редко...

Поворачиваюсь к Эндрассу:

— Ну, Энгельберт, как тебе всё это?

— Хорошая подсветка, господин капитан-лейтенант, — спокойно отвечает он.

И в тот же момент я слышу, как Фарендорфф шепчет сигнальщику:

— Ханзель, дружище, какая ночь! Как будто специально для нашего предприятия!

«Может быть, никакого северного сияния завтра уже и не будет, — думаю я, — но будет ли у моих юношей завтра такое же настроение?»

И я принимаю решение:

— Обе машины средний вперёд!

Носовой бурун поднимается выше, и клочья белой бурлящей пены разбрызгиваются по палубе. Мы стоим — напряжённо, до рези в глазах всматриваясь через бинокли в эти ночные сумерки.

Удивительно, как ответственность обостряет чувства. Вот перед нами тень на воде. Очень далеко, сквозь стекла бинокля едва различима. Но мы видим ее все!

Может быть, это всего лишь дрифтер, может быть, проходящий пароход. Но теперь — в нашем положении — каждая встреча связана с недопустимым риском.

— Тревога!.. Погружаться!..

Как испуганные мыши, мы ныряем в лодку через рубочный люк.

Вода с шумом заполняет цистерны. Пригнувшись к перископу, я ищу чужой корабль. Снизу слышны команды Весселя на горизонтальные рули. Затем низкий голос Шпара:

— Командиру: время поворота вправо на курс двадцать градусов.

— Руль право пятнадцать! — командую я.

Через некоторое время следует доклад рулевого Шмидта:

— Легли на курс двадцать градусов!

Тень наверху исчезла. Это было обычное в высоких широтах компактное кучевое облако — источник дождевого или снежного заряда, смотря по времени года. Вблизи оно превращается во мглу, быстро уплывающую по ветру на зюйд. Вслед за ним северное сияние кажется ещё ярче: красноватые, жёлтые и синие лучи яркими фосфоресцирующими шторами простираются по небесной сфере по направлению к земле.

Мы подходим к берегу всё ближе. Низкая зубчатая кромка гор превращается в скопление вершин, теснящихся друг возле друга, чёрные профили которых, резко очерченные на фоне сияющего неба, отражаются в подсвеченной поверхности моря тёмной полосой. Постепенно они растекаются по сторонам, как бы окружая нас.

— Господин капитан-лейтенант, а вы видели северное сияние раньше? — раздаётся за моей спиной. — А я ещё ничего подобного не встречал.

Я оборачиваюсь, чтобы пресечь пустую болтовню. Ведь всем известно не хуже меня, какова цена оплошности в нашей игре.

— Послушай… — начинаю я грубо, и тут же осекаюсь: это Замманн; его глаза широко раскрыты, как у ребёнка, который очарован сказкой.

Я молча поворачиваюсь вперёд.

Тени гор справа и слева сливаются за кормой. Мы оказываемся внутри тёмного логова. Отблеск неба исчез, вода потемнела. И почти сразу после этого просветлел горизонт впереди по курсу. Бухта раскрылась, и совершенно гладкая поверхность спокойной воды вновь отражает сияние неба. Создаётся впечатление, что море подсвечено снизу, из-под воды.

— Мы внутри! — передаю я вниз.

Никакого ответа. Но мне кажется, как будто вся лодка затаила дыхание, и даже шум двигателей стал тише.

Бухта большая. И хотя горы, которые его обрамляют, высоки, на удалении они выглядят всего лишь как плоская цепь дюн.

Медленно, осматриваясь по сторонам, мы продвигаемся вглубь бухты.

Вот несколько огней. Как упавшие звёзды, они мерцают над самой водой. Я чувствую, как в висках стучит кровь… Но это только танкеры, стоящие на якоре.

Наконец… там… силуэт линкора во весь профиль! Чёткий, резко очерченный, как чёрной тушью на фоне светлого неба: башенная мачта, высокая дымовая труба и позади неё вторая мачта, высокая и изящная.

Ближе, ещё ближе к нему…

В такие минуты чувства отключаются. Остаётся только холодная, расчётливая мысль об охоте на этого громадного стального зверя, к которому крадучись подбирается лодка. Дать волю чувствам значит погибнуть.

Всё ближе… Теперь уже отчётливо видны купола орудийных башен, из которых угрожающе торчат стволы орудий. Корабль с затемнёнными огнями покоится на воде, как спящий великан.

— Линкор типа «Ройал Оук», — шепчу я, и Эндрасс согласно кивает.

Ещё ближе… И внезапно из-за линкора появляется силуэт второго линкора, столь же могущественного, как и первый. Постепенно форштевень «Ройал Оук» сдвигается в сторону, и перед нами предстают палубные надстройки второго: передняя орудийная башня, мачта… Это «Рипалс».

Надо атаковать сначала его, так как «Ройал Оук» совсем рядом с нами и никуда не денется.

— Приготовить все торпедные аппараты!

Команда, повторяясь многократно, как эхо, проносится через лодку в торпедные отделения.

Слышно шипение сжатого воздуха, шум воды, поступающей в трубы торпедных аппаратов, металлические щелчки, с которыми взводятся боевые рукоятки. Затем доклад:

— Аппарат номер один готов!

— Аппарат, товсь!.. Аппарат, пли! — командует Эндрасс.

Сила отдачи сотрясает лодку: торпеда вышла.

Только бы она попала… она должна попасть… силуэт был в перекрестье…

Внизу Шпар ведёт отсчёт времени: «Пять секунд… десять секунд… пятнадцать секунд…»

Время тянется бесконечно. В лодке полная тишина. Только голос Шпара, размеренно, как тяжёлые капли: «… двадцать секунд…»

Взгляд застыл на цели. Но стальная крепость всё так же возвышается в ночи, молча и неподвижно.

Внезапно в носовой части «Рипалса» поднимается столб воды и сразу после этого доносится грохот взрыва.

— Он нашёл свою участь, — говорит Эндрасс.

У меня нет времени ответить ему.

— Аппараты номер… товсь!

Я разворачиваю лодку на «Ройал Оук». Мы должны торопиться, иначе прежде, чем мы сможем выполнить следующий выстрел, обстоятельства могут оказаться против нас.

— Руль лево пять!

Лодка медленно ворочает влево.

— Держать на мидель корабля!.. Так держать!

Мы держим курс точно на середину «Ройал Оук». Всё сильнее вырастает его громадина с высокими палубными надстройками.

Шмидт удерживает курс так, как будто бы он сам видит цель. Нить прицела всё время точно пересекает середину корабля. Пора!

— Аппараты номер… пли! — командует Эндрасс.

Снова сотрясение отдачи, и снова Шпар начинает свой монотонный отсчёт: «Пять секунд… десять секунд…»

Затем происходит нечто невероятное. Такое, что не видел никто и никогда, а увидев, не забудет до конца своей жизни.

Там вздымается лавина воды. Как если бы внезапно всплеснулось само море. Глухие звуки взрывов следуют один за другим, как бой барабана, сливаясь в единый грохот, рвущий барабанные перепонки… Снопы огня, синие, жёлтые, белые и красные, вздымаются непостижимо высоко. Небо исчезает за этой огненной преисподней. В ярком пламени огня ввысь, как огромные птицы, взлетают и обрушиваются обратно в воду чёрные тени. Это громадные обломки надстройки, мачт, мостика, дымовых труб. Там, куда они падают, поднимаются многометровые фонтаны воды.

Мы попали, по-видимому, прямо в артиллерийский погреб, и смертоносный груз на этот раз разорвал тело собственного корабля…

С трудом отрываюсь от бинокля. Во мне всё оцепенело, как будто распахнулись врата ада, и я заглянул в прямо в преисподнюю.

Взгляд вниз, в центральный. Там сумеречная тишина. Слышатся только работа машин, монотонный голос Шпара и доклады рулевого. И я ощущаю, как никогда до этого момента, какая тесная связь объединяет весь экипаж, сколь невероятное дело они сумели сделать, выполняя каждый свой долг, даже не увидев ту цель, которую они поразили, и готовые, если будет необходимо, умереть под водой.

Я кричу вниз:

— Он готов!

Секундное молчание. И затем восклицания и крики, сливающиеся в единый животный рёв, как будто бы он исходит от самой лодки — рёв, в котором находит разрядку страшное напряжение последних суток.

— Тихо! — что было силы ору я вниз.

Лодка умолкает. Снова слышен голос Шпара:

— Поворот влево на курс тридцать градусов!

И через некоторое время доклад рулевого:

— Легли на курс.

Фейерверк постепенно угасает. Слышно ещё несколько отдельных взрывов. Однако оживает вся бухта. Вспыхивают прожекторы, снопы света в бешеной пляске ощупывают поверхность бухты и снова гаснут. Огни мечутся туда и сюда, некоторые из них совсем близко от нас. Низко сидящие над водой, они перемещаются очень быстро: это торпедные катера или охотники за подводными лодками. Их беспорядочное блуждание напоминает рой стрекоз. Они ищут нас, и горе нам, если кто-нибудь из них нас обнаружит!

Последний взгляд. Корабль умирает. И вокруг, насколько можно видеть, нет больше ни одной стоящей цели. Только наши преследователи.

— Лево на борт! — командую я. — Обе машины самый полный вперёд!

Остаётся только одно: незаметно выскользнуть из этого адского котла и благополучно вернуться домой, сохранив лодку и экипаж.

Тёмные силуэты гор снова смыкаются вокруг нас. Течение, которое в узком проливе набирает силу быстрой реки, теперь препятствует нашему продвижению вперёд. Машины работают на полных оборотах. И всё же кажется, что мы движемся буквально со скоростью пешехода. Иногда даже создаётся впечатление, что мы застыли на месте, как рыба в горном ручье.

Сзади, отделившись от путаницы суетящихся огней, к нам приближается один из них. Топовый огонь расположен высоко; по-видимому, это эсминец.

Мы, однако, почти не продвигаемся вперёд. Лодка, рыская, борется с течением.

А корабль приближается. Его тонкий силуэт уже отчётливо виден на фоне подсвеченного неба.

— Видит он нас, что ли? — говорит Эндрасс глухим голосом.

— Самый полный вперёд! — кричу я вниз.

— Машины работают на максимальных оборотах! — возвращается снизу.

Кошмар. Кажется, что мы движемся очень медленно, как будто заколдованные какой-то невидимой силой. А смерть приближается… она всё ближе…

Корабль даёт несколько вспышек сигнальным прожектором: короткая — длинная — короткая…

— Этого ещё нам не хватало, — шепчет Эндрасс.

Лодка вибрирует во всех стыках, как будто из последних сил вырываясь на свободу.

Мы должны… должны уйти… В напряжённом сознании нет больше ни одной мысли. Только: мы должны уйти…

И здесь — это как чудо — корабль отворачивает. Его огни начинают удаляться, а ещё через некоторое время мы слышим грохот взрывов первых серий глубинных бомб…

Лодка медленно преодолевает горло пролива. Вокруг темно и тихо. Только издалека доносится эхо отдалённых взрывов глубинных бомб.

И вот перед нами открывается простор моря. Широкий, теряющийся вдали — бесконечный под бесконечным небом.

И вздохнув полной грудью, я подаю команду — последнюю команду этой акции: «Всему экипажу: один линкор уничтожен, другой торпедирован! Мы возвращаемся!».

Смех… Крики «Ура!»… Поздравления… На этот раз они могут шуметь вволю.