Моя Индия

БУДХУ

Будху принадлежал к касте «неприкасаемых», и за все годы нашего знакомства я ни разу не видел его улыбающимся: жизнь наложила отпечаток на его душу. Когда он пришел наниматься ко мне на работу, я увидел высокого изможденного человека лет тридцати пяти. У Будху были жена и двое малолетних детей. По его просьбе я направил его на перегрузку угля с ширококолейной на узкоколейную дорогу в Мокамех-Гхате, поскольку здесь могли трудиться и мужчины и женщины, а Будху хотел, чтобы его жена работала вместе с ним.

Платформы с углем на ширококолейной дороге и вагоны для погрузки на узкоколейке стояли друг против друга. Между ними находилась наклонная платформа шириной в три фута. Уголь с платформы в вагоны перекидывался лопатами, а также переносился в корзинах. Работа была крайне тяжелой, особенно потому, что над платформой не было никакого навеса. Зимой мужчины и женщины работали на холоде и часто мокли целыми днями под дождем. Летом они натирали волдыри на ногах, ступая босиком по железному полу платформы и вагонов. Лопата в руках непривычного человека, пытающегося заработать на хлеб себе и своим детям, — жестокое орудие. После первого же дня работы человек уходит со стертыми руками и мучительной болью в спине. На второй день на руках образуются волдыри, а боль в спине становится еще мучительнее. На третий день волдыри лопаются и начинают гноиться, а спина разгибается лишь с трудом. После этого в течение недели или десяти дней только сила воли может заставить несчастного работать. Я знаю это по собственному опыту.

Будху и его жена прошли через все эти испытания. Часто, когда, проработав шестнадцать часов, они тащились к жилью, которое я им предоставил, мне хотелось сказать, что они уже достаточно настрадались и им следует подыскать работу полегче. Но они хорошо зарабатывали, по словам Будху, лучше, чем когда бы то ни было, и я предоставлял им возможность продолжать работу. Наступил день, когда с окрепшими руками и спинами, которые больше не болели, они уходили с работы таким же быстрым и легким шагом, как и приходили.

В это время перегрузкой угля занималось около двухсот мужчин и женщин, поскольку летом приток грузов, в том числе и угля, усиливается. Вагоны, в которых в Калькутту перевозились зерно, опиум, индиго, кожи и кость, возвращались с угольных шахт Бенгалии, груженные углем. Через Мокамех-Гхат ежегодно проходило пятьсот тысяч тонн угля.

Однажды Будху с женой не вышли на работу. Чамари,[54] десятник бригады, занимавшейся погрузкой угля, сообщил мне, что накануне Будху получил открытку и утром со всей своей семьей двинулся в путь, сказав, что вернется, как только сможет. Через два месяца они вернулись и поселились на прежнем месте. Будху и его жена опять работали с таким же усердием, как и раньше. На следующий год примерно в то же время Будху, пополневший к этому времени, и его жена, которая более не выглядела такой изможденной, опять прервали работу. На этот раз они отсутствовали три месяца и, когда вернулись, вновь выглядели измученными и обессиленными.

Я интересуюсь личной жизнью моих рабочих только в тех случаях, когда ко мне обращаются за советом или по собственной инициативе рассказывают о своих делах, поскольку индийцы очень щепетильны в этом отношении. Поэтому я не знал, почему Будху время от времени бросает работу, и каждый раз после получения открытки. Почту для рабочих передавали десятникам, и они раздавали ее работающим под их началом мужчинам и женщинам. Я велел Чамари направить ко мне Будху, когда он в следующий раз получит открытку. Девять месяцев спустя, когда по железной дороге шло особенно много угля и все мои люди работали с полным напряжением сил, Будху с открыткой в руках появился в моей конторе. Открытка была написана таким почерком, что я не мог ее прочитать и попросил сделать это самого Будху. Но он оказался неграмотным, однако сказал, что Чамари прочел открытку: в ней содержался приказ немедленно явиться для уборки урожая. Ниже я привожу историю Будху, которую он рассказал мне в тот день в конторе. Эта история типична для миллионов бедняков Индии.

«Мой дед, крестьянин, занял две рупии у бании в своей деревне. Одну рупию бания удержал в счет процентов за год вперед. Он заставил моего деда приложить палец к своей долговой книге. Время от времени дед имел возможность выплачивать бании несколько анна для погашения процентов. После смерти деда долг перешел на моего отца и составлял уже 50 рупий. За время жизни отца долг увеличился до ста пятнадцати рупий. Тем временем старый бания умер и его сын после смерти моего отца послал за мной. Он сказал, что, поскольку долг нашей семьи достиг значительной суммы, необходимо, чтобы я представил ему должным образом оформленный и снабженный маркой документ. Я выполнил это требование, но, так как у меня не было денег, чтобы уплатить за бумагу с гербовой маркой и за регистрацию документа, бания предоставил мне необходимые деньги и добавил их к долгу, который теперь вместе с процентами достиг ста тридцати рупий. В качестве особой милости бания согласился снизить проценты до двадцати пяти. Эта милость была оказана при условии, что моя жена и я каждый год будем помогать ему убирать урожай до тех пор, пока весь долг не будет выплачен. Соглашение о том, что моя жена и я будем бесплатно работать на банию, было записано на другой бумаге, к которой я приложил свой палец. В течение десяти лет моя жена и я помогали убирать урожай бании, и каждый год, подведя итог, он записывал его на оборотной стороне бумаги с маркой, заставляя меня прикладывать к записи свой палец. Я не знаю, насколько возрос долг после того, как я взял его на себя. На протяжении многих лет я не мог ничего внести для погашения долга. После того как я начал работать у вас, я уплатил один раз пять, другой раз семь и третий раз тринадцать рупий, всего двадцать пять рупий».

Будху никогда не приходила в голову мысль отказаться от уплаты долга. Он опорочил бы не только себя, но и, что еще хуже, своего отца и деда. И он продолжал выплачивать долг деньгами и работой и жил, не имея надежды погасить его. После его смерти он перейдет на его старшего сына.

Узнав от Будху, что в деревне, где живет бания, имеется вакиль,[55] я записал его имя и адрес. Будху же я сказал, что он может вернуться на работу, а я тем временем посмотрю, что можно сделать с банией. Последовала длительная переписка с местным вакилем, смелым брамином, ставшим нашим надежным союзником, после того как бания оскорбил его, приказав убраться из своего дома и не вмешиваться в чужие дела. От вакиля я узнал, что долговая книга, перешедшая к бании по наследству от отца, не может фигурировать в суде в качестве доказательства, поскольку в ней запечатлены отпечатки пальцев давно умерших людей. Бания обманом заставил Будху составить документ, в котором ясно сказано, что он, Будху, занял сто пятьдесят рупий из расчета двадцать пять процентов годовых. Вакиль советовал мне не оспаривать прав бании, поскольку документ, составленный Будху, имел законную силу и Будху признал его законность, сделав три взноса в счет уплаты процентов, а также приложив свой палец к записям, произведенным на документе в связи с этими выплатами. Когда я направил вакилю распоряжение об оплате всего долга и процентов, бания отдал документ. Однако он отказался признать недействительным частное соглашение, в силу которого Будху и его жена должны были бесплатно работать на уборке урожая. И только когда по совету вакиля я пригрозил бании, что привлеку его к ответу за вымогательство, он отдал второй документ.

Пока шли эти переговоры, Будху ощущал постоянное беспокойство. Он никогда не заговаривал со мной об этом деле, но, судя по тому, как он смотрел на меня каждый раз, когда я проходил мимо него на работе, я догадывался, что Будху думает о том, правильно ли он поступил, предоставив мне иметь дело с всемогущим банией, и в каком положении он очутится, если бания неожиданно появится и потребует объяснений. Наконец я получил заказное письмо с несколькими печатями. В нем находился документ со многими отпечатками пальцев, обязательство Будху, также скрепленное отпечатками пальцев, письмо, в котором сообщалось, что Будху стал свободным человеком, и расписка вакиля в получении гонорара, снабженная маркой. Все это дело обошлось мне в 225 рупий.

В этот вечер я встретил Будху, когда он возвращался с работы. Вынув документы из конверта, я попросил его подержать их, пока я подожгу их спичкой. «Нет, господин, нет, — сказал он, — вы не должны сжигать эти бумаги, поскольку теперь я ваш раб, и если богу будет угодно, выплачу вам свой долг». Будху не только никогда не улыбался, но был к тому же еще и молчаливым человеком. Когда же я сказал, что если он не хочет, чтобы я сжег бумаги, то может оставить их себе, он только сложил руки и коснулся ими моих ног. Но когда он поднялся и повернулся, чтобы уйти, было видно, как слезы прокладывают светлые дорожки на его черном от угольной пыли лице.

Только один из многомиллионной армии бедняков был освобожден от долга, давившего три поколения людей. Но моя радость была безгранична, и никакие слова не смогли бы произвести на меня большее впечатление, чем молчаливый жест Будху и слезы, которые заволакивали его глаза, когда он спотыкаясь уходил, чтобы сообщить своей жене, что они свободны.