Моя профессия ураган

Глава 3

Нет, это было уже слишком! Надо было придумать что-то поглупее.

— Наверное, сообщения о ее здоровье я должна была присылать с теми гонцами в черных одеждах, которые ты присылал? — невинно поинтересовалась я.

Лан глухо выругался. Сердце мое стиснулось. Он был так красив!

— Я не знал! — отчаянно крикнул он.

— Ага, эти гонцы, значит, должны были справиться о моем здоровье? — тяжело спросила я.

Тот покачал головой, словно отмахиваясь от слов. Или он их вообще не услышал, так он смотрел на Савитри!

Принц шагнул вперед. Это мне не понравилось. Оба его тэйвонту уже встали. Я тоже. Мгновенно опустив Савитри на пол за собой — она могла уже куда лучше позаботиться о себе за моей спиной, хоть и на четвереньках, если будет свободна. И за нее я буду более спокойна — этот бесенок прекрасно умеет прятаться и уворачиваться чуть что, и убить себя совсем не даст. Хитрюга нюхом чувствует опасность и отлично умеет укрываться и заботиться о себе. А лишний убийца-профессионал сейчас будет очень к месту.

Мои тэйвонту, выхватив оружие, встали перед принцем, заслонив меня и Савитри.

Он сделал шаг к Савитри. Клинки уперлись ему в горло. Два тэйвонту принца сзади обнажили оружие. Савитри лихорадочно перезаряжала арбалет в углу, навалившись на него всем телом. Все-таки ей это еще было не совсем по силам.

Взглянув на ее отца, я была немного удивлена. Мне показалось даже, что он застыл и в глазах его плескается страх за дочь — случайное движение, рука сорвется, и стрела собственного арбалета пронижет ее тельце насквозь. Опять негодница делает как легче и ленится развернуть арбалет! Ну погоди дочка, кончится этот сабантуй, и ты у меня получишь за такое легкомыслие! Теперь уже без скидок на обстоятельства!

Нечаянно я опять взглянула на Лана. По-моему, он даже не дышал, бедняга!

Боясь, наверное, что случайный звук может заставить ее вздрогнуть и рука ее сорвется. Никто же ему не сказал, несчастному, что под платьячком у нее такой же аэнский доспех, как и у него, вместе с вделанным специальным невидимым упором для рычага, чтоб ребенку было легче взводить свою любимую погремушку.

Давно уже придумали тэйвонту с Савитри, чтоб мама зря не волновалась.

Наконец, она загнала третью стрелу и выпрямилась. Побледневший отец, наконец, передохнул и шагнул вперед. Я почему-то успокоилась. Мои тэйвонту жестко преградили ему ход. Этот легкомысленный безответственный человек наверно тоже не внушал им доверия. Тот не обратил на них никакого внимания.

— Это моя дочь! — сказал он.

Те в свою очередь не обратили на это никакого внимания. Если кто-то может посостязаться в упрямстве с принцем, так это мои тэйвонту. Сколько я от них намучилась и вытерпела в детстве! Они делали все по-своему! Впрочем, что детство, я еще и сейчас девочка… для них словно ребенок… Зато теперь я ухмылялась, но снова была напряжена как стрела. В воздухе снова запахло смертью. Мои тэйвонту были готовы сорваться с цепи и сделать из него "дерьмо", неважно, что он принц. Им все-таки и так здорово досталось моего собственного батюшки за то, что не уследили мой большой живот. А тут жертва сама лезет в руки! Да и я бы охотно вбила ему в глотку все свои унижения. Боже как бы я его целовала!

— Вы что, не слышали, я сказал — это моя дочь! — повысив голос, сказал Лан.

— Мы слышали, ваше высочество, — спокойно ответили они, не сдвинувшись с места, лишь удобнее перехватив оружие. Было ясно без слов, что еще движение, и он умрет.

Похоже, он начинал гневаться. Такой он всегда был, не любивший, чтоб ему перечили.

— По-моему, тут достаточно людей для подтверждения! — обернулся он, обведя рукой.

К этому отнеслись так же равнодушно, будто это промычала корова.

Напряжение в комнате бешено нарастало. Оружие в руках начинало вибрировать, испытывая видимые только взгляду профессионала вибрации, значившие выход на крайнюю спусковую позицию удара. Все могло взорваться от одного дыхания.

— Мы слышали, что ты признал свою дочь, — наконец соизволила снизойти и объясниться я. — Но мы слышали также девятьсот сорок убийц и церковников! И они тоже знали, кто твоя дочь! Все мы знаем вашу набожную семейку! — не выдержала и крикнула я.

Набожная семейка — это королевский род.

Лан как-то странно зарычал.

Мои тэйвонту оба изгалялись от желания его прикончить. Это было делом их чести — убить всякого, кто посмеет прикоснуться ко мне (преувеличение, конечно), а уж насильника или соблазнителя их девочки — в обязательном порядке. Иначе они сами лишились бы чести. И плевать им на то, принц это или иная какая сволочь.

Тем более что короля, с его ханжеством и передачей всей власти единой и могучей православной церкви здесь не любили. Конечно, правда, важнее всего было этого не допустить, вместе с милым таким результатом в виде круглого моего живота, но уж тут никто не мог ничего уже не сделать.

— Только не в моем доме! — поспешила я строго настрого предупредить их. — Если только он сам не нападет, во всех остальных случаях, если вы убьете его в моем собственном доме, это ляжет на мою семью несмываемым позором и бесчестием. Я не могу себе позволить убить гостя, будь он последний мерзавец!

Смерть в этой комнате сгустилась и запульсировала. Настолько, что стала ощутима даже на ощупь. Кровь пульсировала в моих жилах, предвкушение боя и крови пьянило меня. Видимо в глазах моих отразилась кровожадность, потому что

Лан с тоской взглянул на меня. Я знала, что он раньше был более сильным противником, но он не знал, чего мы научились за это время! Я только ждала, когда кто-то из них сорвется. Ноздри мои раздувались. Хан всегда говорил, что я недостаточно спокойна и слишком возбуждаюсь предчувствием крови для тэйвонту. Совсем нехорошо для девочки моего возраста. Наверно поэтому меня и называли профессиональной Убийцей. Хотя девочек тэйвонту с таким и даже лучшим мастерством воина в Дивеноре было несколько десятков. Но немногие за свою жизнь уничтожили столько профессиональных убийц, сколько я за свои двадцать один. Впрочем, не по своей воле.

Наверное, мне показалось, или во взгляде Лана, брошенном на меня, мелькнула боль. Конечно, нелегко убивать девку, с которой ты переспал, — с горечью подумала я, ожесточаясь.

Неизвестно, чем бы это все кончилось, если б не Савитри. Бог его знает, как она поняла, что происходит, но она вдруг осторожно приблизилась к нему, глядя ему в глаза. Я замерла. Словно в замедленном дурном сне я видела, как она, не любящая ничьих объятий, кроме моих и моих тэйвонту, сама приближалась к его рукам. Конечно, в нем ведь столько обаяния и красоты! — с горечью подумала я.

Он может очаровать любую женщину. Он всегда таким был! Как же дочке не очароваться им!

Страх сковал меня до отчаянья. Пружина напряжения в этой комнате была взведена до упора. Я вся с ножом в руке сжалась в комок, словно арбалетная стрела, ловя его каждое подозрительное движение и боясь, боясь, только боясь не успеть, если он попробует ее убить на руках.

Поймав его взгляд на мгновение, мне снова почудилось краешком сознания в нем мучительная боль и горе, когда снова он глянул на меня. Но я не обратила на это никакого внимания, настолько страх за Савитри овладел мной. Я была сейчас только боевая машина, скрученная в пружину. Отчаянно боящаяся за своего ребенка и готовая броситься спасать и охранять его. Я не видела сейчас его. И не помнила никакую любовь, которую он во мне вызывал когда-то. Я не верила сейчас этим могучим мышцам, как волчица, защищающая волчонка, видя в них только зло, опасность и коварство для хрупкого маленького детеныша, одним движением могущих сломать ему шею.

— Она прячет свой палаш в платьячке, — сказал Лану правый из его тэйвонту.

Савитри все смотрела то на него, то на меня. Наконец, она доверчиво коснулась его протянутых рук, позволив ему захватить себя.

— Савитри, он сломает тебе шею! — ошалев от страха, отчаянно закричала я, потеряв соображение.

Я не могла этого видеть, мысли против воли подсовывали картинку, как он ломает ей шею своими нечеловеческими бицепсами. Я затряслась от страха.

Лицо Лана помертвело при этом крике, он содрогнулся. Во взгляде, устремленном на меня, я уже увидела откровенную боль, гнев на неизвестно кого и кого-то еще, и еще что-то, чему не было названия. Показалось это мне или нет, но на глазах его тэйвонту что-то блестело. Но он, несмотря ни на что, закусив губы, бережно брал ее к себе на руки.

Савитри, привыкшая внимать и повиноваться за долгие бои приказам и советам матери, молча втянула голову в шею. Она привыкла прислушиваться к моим советам, зная их цену. Но не отступилась от него. Эта негодница, привыкшая во всем поступать по-своему, не только не сошла с его рук, но наоборот, позволила взять себя и прижать к груди, лишь профессионально втянув голову в обруч доспеха, чтоб шею не так легко было сломать.

Увидев это, он содрогнулся. Потом он перевел взгляд на меня, сжавшуюся, как я позднее поняла, от страха, напряжения, подозрения и полной готовности убить его в ту же секунду… И он не выдержал, глаза его широко распахнулись от невыносимой душевной муки. Боже, как он закричал! Я, наверное, никогда не забуду этого крика моего Лана. Сколько лет прошло, как мы вместе, а еще не могу забыть его.

— Маэ, я не виноват!!! — это был крик смертельно раненного орла. Я никогда не думала, что может быть такая бездна горя, муки, отчаяния, боли, любви, безнадежной, смертной тоски и еще чего, пахнущего тем самым ужасом, который приходит, когда те, кого ты любишь больше жизни, тебя отвергают и могут думать, что ты способен их убить. Мне трудно передать это словами. Наверно, это единственное, что смогло пробить меня в этом состоянии. — Маэ, я люблю тебя! Я думал, ты погибла! Боже, если б я только знал, ведь я искал смерти в бою!!!

С перекошенным, безумным лицом он бросился ко мне и притянул меня к себе.

Боже, до сих пор не могу понять, как этого дурака не убили! А уж как он не сошел с ума, один Бог ведает…

Что было дальше, я не почти не помню, все это можно было восстановить только по рассказам тэйвонту. Помню только, что, похоже, мы оба утешали друг друга, а

Савитри что-то гулила себе рядом, пытаясь залезть на руки отца и привлечь к себе внимание…

Я смутно помню, что было. Помню, что, наконец, он занялся ею. Не выпуская второй рукой меня. Обрывки происходящего были смутны, все было для меня, как в тумане. Его рука ласкала меня, гладила мои волосы, скользила по плечу. Голова кружилась, все кружилось и мелькало, будто на карусели. Чувствуя, что я все еще вздрагиваю, он посадил нас обоих к себе на колени и обнимал ее через меня, с шумом вдыхая запах моих волос. Тэйвонту говорят, что они даже пустили слезу при виде всего этого балагана. Врут, конечно. Ибо я ничего не помнила и не соображала, а говорить можно что угодно.

— …Мы не знали, — подтвердил тэйвонту слова Лана, но я их не слышала. — Мы только чувствовали, что во дворце происходит странное, но принца король отослал на войну…

Скоро Лан уже довольно сносно играл с дочкой, и Савитри радостно смеялась, сидя на моих коленях и играя через меня с отцом, где я, в свою очередь сидела на его коленях. Никогда до этого она не делала этого с такой охотой. Все вместе мы напоминали знаменитую картину мадонн. Пришла в себя я только когда он начал довольно игриво покусывать меня, ведя увлекательную игру с Савитри, он которой она заходилась смехом и временами умопомрачительно ввизгивала. Мне такая всесторонность чем-то не понравилась, тем более что Савитри тоже укусила мою руку, когда я осторожно совершенно автоматически попыталась не дать коснуться ее шейки руке отца. Ее крошечное личико светилось таким интенсивным настоящим счастьем впервые от рождения, что я даже приревновала ее. Впрочем, я заметила, что шею, несмотря на всю ее радость, она все еще профессионально вжимает в себя. Доверие — доверием, но осторожность осторожностью. Осторожность и здравомыслие были отличительной чертой моей милой дочурки. Без них она бы не выжила.

— Что здесь происходит? — в комнату ворвался Конт, один из тэйвонту моего отца, принца Енакиенбургского. Как говорили потом, снаружи слышали дикие крики принца. Дядя Конт, как называла его Савитри. Увидев всю сидящую на чьих-то определенных коленях группу, он застыл на пороге, раскрыв глаза от изумления.

Наверное, меньше всего он намеревался застать принца или меня за таким занятием. А уж вместе… Рот его широко открывался и раскрывался, словно он никак не мог заглотнуть кусок пирога, переводя растерянное лицо с одного на другую.

— Папа с Савиричкой играй, Савири громко визгает, — обстоятельно и качественно, как делала все, трудолюбиво объяснила ему моя дочка, пряча арбалет в рукавишко платьичка. Мгновенно автоматически вскинутый еще на призрак опасности еще до собственно его возможного появления. Убедившись что обстановка опасности не представляет, и, что наоборот, дядя Конт есть дополнительная охрана, она мгновенно вернулась к своим занятиям, как делала всегда. Нападения и покушения были слишком обычным делом, без которых был немыслим каждый день, чтоб на них отвлекаться. Савитри просто всегда ждала их, решив таким образом проблему раз и навсегда. Сомневаюсь, чтоб она сегодня не ждала их. "Папа" Конта, похоже, просто не заметил.

Лицо у Конта было растерянное. Он все еще ничего "не понимал", почему это красавец принц сидит с ни кем иным, как с гордой принцессой Маэ, которая, бывало, и убивала за подозрительное движение, с ней на коленях(!). Сидит при всех присутствующих, вызывающе обнимает и даже поглаживает эту принцессу, — это, наверное, было видно, — еще и играя с ее собственной незаконнорожденной дочкой. Что вообще было невероятно. Которая даже деду давалась в руки с трудом, а не то что собственным тэйвонту. Такая картинка просто не укладывалась в его мозгу. Что-то было не так! И что-то в мире перевернулось.

Ради одного того, чтоб посмотреть на Конта при этом, стоило затевать все это.

Я откровенно веселилась, поудобней усевшись, как Савитри, на коленях Лана.

Тот, словно почувствовав, что я откинулась на него, охотно ответил на невольное движение, крепче прижав меня к себе. На лицо Конта было забавно поглядеть. Да, сидят… А тэйвонту обоих стоят в сторонке, смотрят… и ничего не предпринимают!

Мерзавцы!

Он никогда не отличался сообразительностью, мой милый дядя Конт, которому я с детства была как дочка, а Савитри, как и для всех тэйвонту моей семьи, была внучкой. Добрый дедушка и только. Баловавший меня с детства, в отличие от моих собственных тэйвонту. Он все еще ничего не понял. Не в силах был представить!

Только перевел растерянный взгляд с живописной группы прямо на полу на своих соратников по замку Ухон, ожидая найти у них ответ. Тщетно надеясь, что они ему его подскажут. Но эти негодяи только ухмылялись.

Воспользовавшись замешательством, я слезла с колен Лана (что давно надо было сделать и не давать этому наглецу Лану повода думать, что я и сейчас к нему косо дышу; но я только сейчас смогла здраво думать — спасибо дедушке Конту, что я над ним посмеялась) и отодвинулась в сторону. Надо же было наконец проявить самостоятельность и подтвердить свою репутацию гордячки и недотроги девочки, полной достоинства. Лан автоматически заметно потянулся за мной всем телом, не прекращая игры с Савитри. Но потом, вздохнув, и бросив на меня взгляд, занялся только дочкой. Впрочем, совершенно незаметно он опять сдвинулся ко мне, думая, что я этого не заметила. Похоже, они вместе с Савитри спелись и вместе, будто совершенно случайно в игре, сдвигались ко мне, бесшумно подвигаясь ближе. Вижу, вижу, негодяи!

Ах!

Подъезжает, негодяй!

Савитри, воспользовавшись, что я оказалась в стороне, визжа от восторга, вплотную приблизила свое лицо к лицу отца. Ткнувшись ему в нос носом. Так что профиль ее оказался рядом с его профилем. Я вздрогнула. Как они были похожи! Точная копия, только уменьшенная. У меня затрепетало от тоски и восторга сердце! Абсолютно точная!

Конт, опять переведя взгляд на них, вдруг глухо ахнул, остановив свой взгляд на этих лицах. Ахнул совсем точно так же, как до этого тэйвонту принца.

— Прямо точная копия принца в ее возрасте, — доверительно ему сказал старший из охранников принца, проинформировав его, — только глаза у дочки мамины!

Громадные до безумия, нечеловечности!

Конт только глухо открывал и закрывал рот.

Мои, значит, глаза… — подумала я.

— И волосы… — добросовестно сказал кто-то внизу знакомым голоском. Я опустила глаза с лица Конта, чтобы посмотреть, и ахнула на этот раз сама.

Потому что поняла, что это сказала Савитри. Чему я удивилась? Я ж ведь сама учила ребенка наблюдательности! Ребенка? А не чертенка, черт возьми? До меня вдруг дошло, что она сама проделала анализ, догадалась и поняла, что он ее отец. Как это она сделала в ее возрасте? Не зря она все допытывалась, как только начала говорить, кто ее отец…

Лан только ухмыльнулся, не желая прерывать драгоценные минуты общения с обретенной дочкой.

— Мне надо пойти обеспечить охрану! — торопливо сказал Конт.

Лан снова ухмыльнулся.

— На сегодня нас еще не нападали, — охотно поддержала разговор со своим дядей, отвечавшим за охрану замка, с которым к тому же она не раз сражалась рядом, Савитри. А потом радостно выдала: — Потому что Папочка рядом сам сегодня с нами!

Теперь уже ахнул принц. Пришло мое время злорадно улыбнуться. Харроший вывод!

— Не сказал бы, что все это мне нравится, — резко сказал, наконец, Конт.

— А тебя никто не спрашивал! — вдруг обидевшись за Лана, вызывающе сказала я.

Я не маленькая и что сделала несколько лет назад, это моя забота.

— Я уже это вижу! — коротко ответил тот, наверно подразумевая, что его не спрашивал. И, не вступая в пререкания, скрылся за дверью. Папе явно предстоит пережить увлекательные минуты, — злорадно ухмыляясь, подумала я. Моему папе!

Приятно стало на душе, что могу сделать для своего старого родителя хоть что-то. Папе будет весело…

Впрочем, эти мысли ушли.

…Отодвинувшись, я с расстояния смотрела на Лана с дочкой. Лишенная физического контакта с принцем, я вдруг снова почувствовала, как портится мое настроение. Когда он прижимал меня к себе, я как-то потеряла соображение.

Снова возникло напряжение. Даже Лан это почувствовал, и, подняв голову, укоризненно посмотрел на меня. Но я ничего не с собой поделать. Когда я увидела со стороны эти беспощадные, могучие мышцы, я снова почувствовала ирреальный, безумный страх за свою дочку. Он был из королевской семьи, набожной, как гуси, и все знали, как они обходились с рождаемыми девочками!

— Маэ, — предупреждающе сказал принц.

Может, я просто переволновалась, или сработал охранительный рефлекс, потому что это сработало, как спусковой крючок. И я, напрягшись, совершенно автоматически снова внимательно впилась в каждое его движение вокруг дочки, совершенно ни о чем больше не думая и не понимая. Я просто отключилась и снова стала боевой машиной, готовой убить его даже при мифическом поползновении на жизнь Савитри. Хана, мудрая наставница замка Ухон, позднее сказала мне, что это бывает от перенапряжения сознания. Переволновалась, мол. Нет, чтоб прямо сказать, что я просто свихнулась тогда от пережитого потрясения.

Позднее Хан говорил, что я была в тот вылитой Убийцей, такой, какой и представляла меня моя недобрая страшная слава. Так что даже видавшим виды тэйвонту было страшно. Имя Убийцы дали мне все-таки профессиональные тэйвонту и вполне заслуженно. В комнате пахнуло смертью. Я была как взбесившееся животное, готовое убивать при случайном движении. Сжатое в пружину, стальное, безжалостное, с неуловимым хирургически точным ударом, с зажатым ножом в руке, неведомо как оказавшимся там.

Мой Лан, как не странно, посмотрел на меня с печалью, нет со скрытой печальной болью, и не думая защищаться.

— Боже, что они с тобой сделали, — прошептал он почти одними губами. Но я, как занесшийся конь, ничего не слышала и не понимала. Вокруг были враги. Вернее я слышала и понимала, но все это скользило по сознанию, будто на незнакомом языке чужих людей, если только не касалось боевого пространства и всех вариантов возможных угроз. Хотя остальные и разговаривали, в таком состоянии я замкнуто молчала, будто была немая. Или вообще не умела говорить. В сущности, в этом состоянии так оно и было.

Заметив, что при каждом касании к Савитри я вздрагиваю от страха и желания убийства, Лан, не выдержав, зарычал и бросился на меня. Он вырвал и бросил к черту в угол этот нож. Я сопротивлялась, как дикая кошка. Наверное, Бог все же присутствовал в этой комнате, потому что ни я, ни никто другой никого не убили. Потом, правда, тэйвонту говорили, что Савитри рычала, как дикий волк, никого не допуская к нам. Может, это оттого, что я слишком растерялась, когда он, схватив меня в охапку и, опрокинув сидящую, бешено стал целовать меня, будто, наконец, дорвался до живой воды, не взирая на яростное сопротивление.

Мне уже никогда не вспомнить, когда мои руки вместо того, чтоб отталкивать, словно сами обвили его и стали прижимать его ко мне, когда губы впились в его губы, гладили его волосы, когда я стала покрывать бесконечными поцелуями такое родное лицо. И мы вращались и кружились… И снова для нас все перестало существовать, остались только мы, только я и Он, и медленная мелодия нашей любви. Тэйвонту потом говорили, что никогда еще не видели такого бесстыдства и пренебрежения всякими правилами приличия. Хан потом говорил, что мы "отключились" на три часа. На три часа и семь минут, если точно, — сказал он…