Мудрецы. Цари. Поэты

СМЕРТЬ

Я склоняюсь смиряюсь над книгой «Аш-Шифа» над «Книгой Исцеления» блаженного Абу Али Ибн Сины, я читаю последнюю молитву фатиху, я снимаю с головы белую шелковую чалму имама, я кладу чалму на книгу, я опускаю лицо в тихую чалму в шелковую заводь еще хранящую (еще хранящую! еще! еще еще еще!) живое тленное мое тепло мой запах мой дух плоти и шепчу, шепчу.

Шепчу!..

Тогда я вижу, тогда встает, тогда Она встает, тогда Она стоит передо мной…

Недвижная!.. Веющая!..

Тогда Она встает передо мной…

Тогда встает передо мной пред очами моими утухающими навек (навек? господи?) очами уходящими…

Тогда Она встает…

Тогда встает напоследок передо мной Книга Жизни моей…

Уже недвижная! Дальняя…

Иль набежали повеяли нахлынули миндальные нагорные рощи рощи рощи нагорные Гиссара? Нишапура?..

Тогда налетает вешний кроткий ветер, Ветер Ноздри Новорожденного Теленка и шелестят атласно шелковые Страницы тяжкие долгие…

Тогда шелестят желтые златые, как поздняя терпкая душная айва, страницы Книги Страницы Книги Жизни моей моей…

…Я перебираю гиблые переливчатые жемчужные эти ветхие листы сохлыми негибкими хрусткими пальцами ломкими уже. Уже ломкими…

…Живая Книга в живых перстах… Я стар. Книга старая.

Персты старые. Хрупкие. Ломкие, как прутья высохшей туранги речного тополя, как ветви тополя арара придорожного пирамидального, взятого взрытого короедами…

А я ловил этими перстами крутых вьющихся ханских форелей в ранних студеных ледяных ручьях Нишапура… Гиссара…

А ныне я держу желтую терпкую Книгу Жизни. И Она Она влечется влачится рушится из моих перстов, как курица с перерезанным горлом! Ай! Падает. Я роняю ее. Роняю роняю роняю роняю…

Да!

И будете петь как ранние петухи с перерезанным горлом!

Хрипло, обрывисто…

Роняю…

Но Она стоит перед последними очами.

И персты мои как стебли степных трав месяца мур-дада августа.

Ждут пожара? Огня жаждут.

И если хрустнет подломится один из них — то не будет боли в известковых костях моих старых.

Плоть моя, персть, тело мое завернутое в белый полотняный занданийский бухарский чапан-халат сгорит сойдет как степная перестоялая очумелая трава августа.

Да!.. Ждут огня пергаментные члены мои? иссохлые травы мои? сосуды мои как глиняные кумганы кувшины заброшенные забытые у пересохшего зачахшего арыка, где только черви в стылой глине…

Да!..

Аллах я пел как ранний росный петух с перерезанным горлом.

Хрипло. Обрывисто. Тайно…

Но пел. Но пел упоенно заливаясь захлебываясь собственной пьяной пролитой пряной уходящей кровью… Но пел в империи немоты и неволи… Пел в империи пришлых сельджуков…

Но пел. Господь мой!..

Но!..

…Иль не равно где петь твоим святым слепым ранним петухам Аллах?..

Но горло-то зачем пересекать пресекать ножом?

И что за песня?

Из-под ножа что за песня?..

Но я пел в империи нарушителей разорителей смятенных лепетных народов.

Но я возненавидел разрушителей птичьих гнезд в детстве моем, но я возроптал против расхитителей лепных гнезд ласточек под крышей родимой кибитки мазанки моей…

Птенцы смертно кричат разрушенные…

А пел в империи разрушенных народов…

Народы смертно молчат разъятые…

Сельджуки! я пою средь вас смертно тайно, но птенцы, птенцы, птенцы уснулые птенцы с разъятыми кричащими ртами вяло падают на мою голову, когда я выхожу когда я выхожу когда я выхожу… (когда? когда? когда? куда?)

Когда выхожу из родимой глиняной мазанки-кибит-ки-гнезда-яйца в вешний веющий сырой хавли-двор (он дышит он чист подметен моей молодой матерью оя Биби-Сиротой…).

Когда я выхожу, а надо мной, над резной грушевой дверью шевелится свисает разоренное уморенное гнездо ласточек измятое избитое, и оно роняет птенцов-слепышей пискунов гнездарей на мою нагую бритую голову мальчика…

Голова чиста и нага как добела подметенный хавли-двор…

И!..

Я пою, но птенцы мягко и неотвратимо убиваются смиряются цепляются о мою голову…

Я пою и нагая юная хмельная слепая голова объята смертными пухлыми невинными млявыми птенцами слепышами разграбленными…

И они утихают не тщатся они усыпают навек на голове моей. На голове мальчика.

Аллах это ль не самая чуткая голова? Голова сырого зеленого отрока? И они умирают на тихой голове моей?..

Спадают умерые ленные с бритой моей головы мальчика…

Да!..

И они поныне поныне шевелятся на нагой шелковой голове моей, усыпающей навек в густой тихой последней чалме…

Они поныне шевелятся на голове моей на голове старца, погруженной в чалму в близкий нежный погребальный обволакивающий саван…

И чалма странника дервиша каландара обернется святым саваном…

Они поныне шевелятся на тихой голове моей. Голове старца… Аллах это ль не чуткая голова…

Они шевелятся. Те. Разграбленные птенцы-слепыши. Роятся…

Аллах я пел в народах-птенцах, в слепышах, в народах без гнезд, без лона, без языка, в народах разъятых… И за то пришли желтые тучные народы возмездья? князья амиры хаканы отмщенья? Народы разграбленных желтых податливых гнезд? народы птенцов-слепышей?..

Но возмездье бесконечно и оно гибельно как река Аму вставшая над берегами жилищ и посевов? И зачем оно?..

Остановитесь князья, амиры, хаканы возмездья! Не останавливайтесь. Нет…

Но я пел.

А ныне я умираю. Аллах, я вынимаю изо рта золотую исфаханскую зубочистку (зачем она мне?).

Я кладу ее между двух листов книги «Аш-Шифа» «Книги Исцеления».

Хаким Ибн Сина мое исцеление близко. Всю жизнь я размышлял о смерти. Об окончательном исцеленьи!.. О последнем прощаньи!.. О великой разлуке!.. Всю жизнь я боялся смерти. Я не забывал о ней ни на миг, ибо мудрецу только суждено глядеть в небеса и думать о смерти. И я глядел и думал о смерти и боялся ее. А она уже со мною, и нет страха в членах моих, в душе моей готовой, в голове усыпающей смеркающейся. Иль я как город после долгой осады открывший врата? и ждущий иных всадников? Иного Всадника? И нет во мне страха. И открыты врата и домы мои?.. Очи и сосуды мои?.. Иль ты проста, смерть, как погруженье в вечерний ивовый хауз, где вода тепла и дремотна от дневного солнца?.. И я боялся смерти, а она проста, как погруженье в ласковый целебный хладеющий хауз…

О боже мой, ты знаешь, что я познал тебя так, как только мог познать. Прости меня, мое знание Тебя — это мой путь к Тебе…

И я встаю от «Книги Исцеления» и опускаюсь на молитвенный коврик и совершаю вечернюю молитву «магрш». И над головой моей веют веют веют раскидистые медленные китайские карагачи в моем чисто подметенном дворике-хавли… Уж не ты ль пришла подмела его дальняя мать моя оя оя Биби-Ситора? уж не ты? не ты?.. И из-за дувала слышны голоса возвращающихся терпких напоенных травяных стад и пахнет теплой родимой обильной пылью и пахнет мокрой политой убитой усмиренной пылью и от соседей доходит живучий дальний дальний дух жарящегося в казанах мяса-«зербака»… Веют медленные китайские карагачи мои… Еще мои… мои… Ты, свояк, муж дальней сестры моей Муниффы-апа, ты, Мухаммад аль Багдади, математик, стоящий около меня, у исхода моего, ты свидетель последней молитвы моей, ты позови Чистых, чтоб я составил завещание…

…Мухаммад, позови Чистых! Мухаммад, а где они, Чистые, в стране нашей? где?.. Где Чистые как этот малый добела подметенный двор-хавли с веющими карагачами?..

…И только к смертному ложу Чистого придут Чистые!.. А где они в стране нашей? Мухаммад, иль не знаешь, что не такой, не Чистый уходит ныне? И чего тогда звать Чистых к ложу моему? Когда сам нечист?..

…Смерть! Да! да… Но так кричит вешний осатанелый плодовый осел из-за дувала и такая ночь близится. Живая животная ночь. Ночь напоенных молочных стад… Ночь стад!.. И она последняя…

…И я встаю с молитвенного мешхедского коврика, и не поднимаю его и оставляю его в ночи…

…И курица с переломанным перехваченным горлом валится из-под ножа валится валится валится тянется. Тянется… И молочные перья устилают землю. И мой молитвенный коврик теряется в перьях? в опалых лепестках цветущей вешней груши у дувала? А что за дувалом?.. Иль мне мерещится что уже мазар сразу за дувалом? близок?.. Поглядите — кладбища разрослись и они уже подступают к вашему дувалу… Воспомните Аллаха!..

Ибо сказано, что Он ближе к вам, чем ваша сонная жила (терпкая густая живая роящаяся тяжкая блаженная дающая Жила Лоза Жизни…).

Иль там уже подступает кладбище-мазар? иль там теснятся блеющие налитые ройные роящиеся стада? И они бьются маются тщатся о мой последний дувал?.. Но так кричит вешний осел слезный осел из-за дувала и такая ночь близится… Живая животная ночь уже пришла, уже стоит. И она последняя… Но так так так кричит прохожий вешний плодовый осел за дувалом!.. так кричит… уходит… уходит…

А!

Вы стоите вы стоите у китайского карагача мой Учитель, мауляна, мудрец.

Вы стоите у мерклого веющего всесветно густой игольчатой прохладой китайского карагача в белом белеющем (как лепестки груши? как перья курицы?) шелковом чапане-саване… Вы стоите вы улыбаетесь мой Учитель Хератский Старец Ходжа Абдаллах Ансари. Вы стоите у карагача. Вы улыбаетесь в чапане шелковом волнующемся от ветра от прохлады ниспадающей с китайского карагача. Вы улыбаетесь мне мой Учитель мой Утешитель… мой усопший, мой дальный… загробный… сокровенный… Ходжа Абдаллах Ансари Вы говорите, Вы шепчете мне под карагачем шелестящим… Вы шепчете улыбчивыми устами: сын мой, сынок, этот бренный мир — лишь перепутье, лишь перекресток, а мудрый муж на перепутье не останавливается…

Я не останавливаюсь ныне. Ныне. Ныне, мой Учитель… Но я склоняюсь перед вами мауляна…

Вы шепчете улыбчивыми устами: сын мой, сынок, для моего сердца путь в могилу — путь в цветник-сад, а мир над прахом могильного камня — мир первой свежей весны…

Да мой Учитель, но что так веют карагачи, что так щедро упоенно сыплет лепестки плодородящая груша у дувала, что так эти эти эти стада налитые прохожие голосят тленные, упираясь в дувал, что так кричит осел, что так эта весна здешняя в малом моем убогом дворике-хавли здешняя весна творится?

Но я склоняюсь перед вами мауляна…

Вы шепчете улыбчивыми устами: сын мой, сынок, не думай, что я умолк и уснул в могиле: птица духа моего кричит и летает…

Да мой Учитель. Я вижу и слышу Ту Птицу. Ту перелетную. Но я всегда плачу, когда вижу перелетных птиц. Они дальние. А по двору бродит молодой здешний вешний павлин. И он цветится. И он исходит радужным переливчатым живым хвостом-снопом живым живым живым. И он ходит по двору, мауляна, и я трогаю руками его земные близкие перья, а от перелетных высших птиц я всегда всегда всегда плачу плачу плачу мой Учитель… Но я склоняюсь перед вами мауляна…

Вы шепчете улыбчивыми устами: сын мой, сынок, погляди на мой саван — он пришелся мне лучше лучшего платья…

Да мой Учитель. Но ветер вечернего карагача трогает и полощется в вашем халате-саване и шелк в ночи переливается, как жемчужный ствол тополя арара пирамидального… Но я склоняюсь перед вами мауляна…

Вы шепчете улыбчивыми устами: сын мой, сынок, взгляни на народ кладбища: он побросал все щиты перед одной стрелой тленья… Если ты стремишься к дервишам — оставь славу, богатство, оставь тело… Оставь тело…

Да мой Учитель. Кладбище разрослось и оно уже подступило к моему дувалу. И дувал мой осыпался и я подхожу к нему и встаю на глиняную суфу и гляжу через осыпающийся дувал и алебастровые дрожащие пальцы персты мои обрывают отнимают куски дряхлой сыпучей затхлой глины и я гляжу через дувал, но там стадо теснится, течет, кудрявится. Только оно молчное. Темное. Не блеющее. Только оно молчащее… Это оно Учитель?.. Я оставляю, оставляю тело, как весенняя горная гюрза-змея шелковистую жемчужную бездомную кожу кожу кожу. И её летучую развеет разнесет разворошит ветер? И стадо тесное молчит и это оно мой Учитель? Оно бьется молчно и туго о сыпучий дувал распадающийся под моими алебастровыми ломкими перстами?..

Но! но! но! но что так кричит хмельной ночной плодовый напоенный осел? Но что так кричит плодовый осел? Где он? Эй эй ой бош! бош! кыш! хар! тьма! уйди! брось! джоон! уйди! ты кричишь зовешь из-за чужого высокого молодого несыпкого дувала? с поля вечерних росных люцерн?..

Осел, дай мне в тиши оставить мое тело…

Я сползаю с дувала и сухие глины осыпаются на мое лицо, на глаза, на губы…

Я склоняюсь перед вами мауляна…

Я склоняюсь перед вами мауляна…

Осел бош! кыш! я гоню тебя я швыряю в тебя кусок глины, но она распадается в пыль в прах на лету…

Дувал сыплется на меня… Осел кричит… Осел кричит… Осел кричит… Плодовый…

И стадо молчное темное глухо бьется о ломкий дувал…

И будет дувал вашей жизни вашей плоти источен червем и разъят развеян ветром!..

И сыплется глина на голову мою, и сыплются лепестки вешней груши цветущей, и шелестят лепечут лопочут китайские многолиственные карагачи, и осел кричит, и стадо сметает дувал сметает свергает сметает и оно льнет ко мне, оно дышит в меня, оно ласкает меня, сносит, уносит, лижет меня многоязыкое…

Я умираю Господь мой…

Все мои дувалы пали…

Бесшумная птица вьется длится мается с перехваченным перерезанным горлом устилает мой двор-хавли белыми белыми белыми лунными атласными перламутровыми нежными перьями… Пергаментными перьями…

Да! покидаю тело… Да, переселяюсь… Да, ухожу из тленного чапана и вхожу в вечный саван…

Да!..

Но мудрец речет а река течет…

Но мудрец речет а река течет…

Но мудрец речет как река течет…

Но мудрец речет как река течет…

Шайдилла! Ай!..

…Блаженный Будда, Ты говоришь: кто отогнал от себя всякое желание, неудержимо подступающее, стремительное, кто погубил его, иссушив его — тот монах покинет оба берега, как змея оставляет свою отжившую кожу…

Блаженный Будда, Ты говоришь: кто жаждет тех радостей, жаждет полей и добра, коней и коров, слуг и близких и жен — того побеждает грех, того сокрушают несчастья, и в его сердце вольются страданья, как вода сквозь щели в челне…

Шайдилла!.

Да!

Но…

Но мудрец речет а река течет…

Но мудрец речет как река течет…

И вот гляди — они плачут у реки?.. Иные люди… И вот гляди — они плачут у вешней вешней уходящей уходящей уходящей реки реки реки реки… А сказано: Блаженны плачущие, ибо утешатся… Да. И вот гляди — я плачу у вешней талой реки Нишапур-дарьи… Амударьи блаженной, родящей…

И вот гляди — я плачу у вешней талой реки… У уходящей…

И вот гляди — он плачет у высохшей у высохшей реки… У реки нагих донных сухих камней… У реки нагих песков… И вот гляди — он плачет у высохшей реки… И вот гляди — я плачу у пересохшей реки…

Русло тянется высохшей брошенной кожей жемчужной змеи… И вот гляди — я плачу у пересохшей реки… И вот гляди — я плачу и не хочу покидать берега… И где этот берег? И где тот? Когда река пересохла… Когда река пересохла… Когда река пересохла… Шайдилла!

Я умираю Господь мой… Я плачу у пересохшей реки…

Но. Но. Но. Но!..

Я бегу по берегу талой реки половодья… Я мальчик отрок половодья… О Господи да я босыми ногами чую чую чую как река наносит богатые донные уступчивые стелющиеся пески пески пески на отмели, на отмели, на отмели… на мой берег босых детских ног ног ног телячьих…

…Тот монах покинет оба берега…

А я не могу покинуть берег половодья… Да. Я бегу по берегу половодья… Шайдилла!.. Вот он — этот берег… Молодые ноги в молодых текучих льнущих песках песках песках песках… стрянут… тонут… вязнут… ликуют… бьются… бегут…

И!..

ЛОВЕЦ ВОЛНЫ

И!..

Я бегу по берегу половодья, я бегу вдоль волн, я бегу по отмелям сосущим живым, я вхожу в волну тугую крутую гибкую, я ловлю волну… Ловлю… Плыву в ней… Обнимаю ее… Держу руками… Плыву в ней… Держу ее…

…Я устаю держать тебя… Я выбегаю на берег, я слежу слежу за тобой, моя волна… Я бегу бегу бегу цепкими ногами по прибрежным скользким камням я бегу бегу вровень вровень с тобой, моя волна, моя блаженная, моя уходящая.

Я бегу вровень с волной, я слежу за ней: не уходи не уходи моя волна, моя, моя, ты хранишь еще мое тело, ты моя текучая колыбель гахвара люлька, зыбка, ты теплая от тела моего еще еще еще…

Не уходи волна моя блаженная!..

Я Омар, Омар дитя, отрок еще…

…Но она уходит за изгиб реки за излучину за гору травяных стрекоз, жуков, змей, она уходит, а я падаю о камни и тяжело дышу…

Не уходи не уходи волна, не уходи волна блаженная…

Куда ты уходишь волна? Куда ты течешь река? Куда? Жизнь, куда уходишь река жизнь река?..

…Я встаю, я вхожу в реку, я ложусь в новую волну. я ловлю новую волну, я отдаю ей свое тепло, свое тело. Но опа течет струится чрез руки мои… Уходит, уходит с белой летучей хрустальной гривой гребнем… И она уходит за излучину…

…Я ловец волны?.. Ловец волн?.. Я бегу вровень со своей волной-шептуньей шаловливой и она уходит уходит уходит…

…Я сижу на камнях валунах и гляжу на речную излучину… Приречные туранги малые тополя и склонные ветлы тихо веют… У берега по заводи толчками плавают резкие острые водяные пауки-водомеры… Много пауков… Я гляжу на них… Потом беру одного паука в руки и бросаю его в волны… И его уносит… А река уходит. Течет…

…Куда ты уходишь моя блаженная волна? Я не удержал тебя. Куда ты уходишь?.. Вот!.. Уходишь… ушла…

Я ловец волны, я рыбак волны с пустой ивовой се-тью-корзиной-мардушкой…

И вот гляди — они плачут у реки…

И вот гляди — отрок плачет у быстротекущей у живошумящей реки… И вот гляди — старец плачет у пересохшей, объятой объемлемой песками глухими песками реки… Но!.. Гляди — отрок вьется ликует смакует трепещет у вешней у быстротекущей реки… Гляди — старец взыскует Аллаха смирен обретает восходит у пересохшей реки… Но! куда ты уходишь блаженная мятная мякоть зелень волны? хладный дурман воды?..

Но куда ты уходишь блаженная хладная мякоть зелень волны? хладный дурман воды?..

И вот гляди — Ловец волны, Ловец волн плачет у реки…

Куда ты уходишь волна блаженная? куда ты уходишь река жизнь река куда уходишь?..

Но!..

Но! ты стоишь в красном гранатовом аксамитовом платье у реки… Ты стоишь с глиняным кувшином-хумом в руке стоишь стоишь… Ты стоишь Маина в красном гранатовом аксамитовом платье?.. Ты стоишь? ты не уйдешь как волна текучая набегающая?.. Ты — берег, Маина? ты не уйдешь как волна… Шайдилла!.. ай!..

…Отец мой, муадзин нишапурской мечети Укайл, отец мой Ибрахим-ата, отец мой, пойдите и скажите ее отцу-локайцу пастуху Учкуну-Мирзе…

Отец мой, пойдите и скажите ее отцу, что я люблю ее, что я люблю ее, что я люблю ее гранатовое платье у реки, что я люблю ее гранатовое живое платье у реки, когда цветут ранние ранние хладные хладные сырые сырые сырые рыхлые святые миндальные низкие близкие деревья!..

Ата Ибрахим, пойдите и скажите, что я люблю ее гранатовое тяжелое платье в дни цветущих речных ранних ранних песчаных миндалей ранних!..

…Куда ты уходишь волна блаженная?..

Куда ты уходишь Маина с глиняным хумом-кувшином, забыв наполнить его вешней ярой талой водой водой водой?..

Куда ты уходишь Маина с пустынным хумом забытым в руке, в перстах обвитых серебряными широкими языческими кольцами? Куда ты уходишь Маина Маина Маина?

Куда ты уходишь волна блаженная?..

…Ата Ибрахим, пойдите и скажите, что я люблю ее гранатовое тяжелое платье памирских рубинов бадахшанских лалов в дни цветущих речных ранних ранних миндалей!

Ата, пойдите и скажите, что я люблю ее гранатовое платье в дни цветущих миндалей!..

…Ата, муадзин, маддох, певец, а вы поете, ата, суфийскую касыду-песню?

Ата, а вы поете, закрыв глаза блаженные слезящиеся… от трахомы? от печали?..

Ата, а вы поете…

…Ата, ата, ата, пойдите и скажите всем в кишлаке, в городе, в Нишапуре, что я люблю ее гранатовое платье… а, а, а, а она уходит. А она уходит… А!..

…Мы ставили бухарскую цветастую прозрачную тонкостенную рисовую сквозящую пиалу-косу с родниковой ледяной водой в ее шелковые маргеланские одеяла… И когда начались неспокойные телесные сны и пиала расплескалась и дева разметалась и пиала расплескалась и пиала расплескалась в одеяла сохранные и стали они хладны и нарушены и измяты — тогда мы хотели взять ее в жены… Тогда мы хотели взять ее в жены… Когда пиала с родниковой юной водой расплескалась в ночных неспокойных тесных одеялах… И пришла ночь, когда девственница, когда Манна расплескала пиалу родниковых хрупких вод вод вод в ночных шумных одеялах… Тогда мы хотели взять ее в жены ибо срок пришел ибо расплескалась пиала в ночных сохранных одеялах нарушенных… Шайдилла!..

…Не уходи не уходи волна волна волна блаженная!..

…Ай Омар Омар Омар отрок не ты ль до срока расплескал ту пиалу? Не ты ль вторгся вошел в Ночь Ранних Цветущих Сырых Миндалей в ее одеяла? До срока? До срока! до срока…

…Но! пиала родниковых вод стояла стоит стояла сохранная?

Сохранная…

Не ты ль Омар вошел до срока в тайные сокровенные одеяла девы девственницы?..

Не ты ль расплескал пиалу незрелую раннюю в ночь ранних ночных миндалей Омар Омар Омар?..

…Не уходи не уходи волна блаженная!

Не уходи вода пиалы сохранная!.. Тайная!..

Не ты? Не ты? Не ты?..

Не я, Ибрахим-ата. Не я, отец. Не я. Не я. Не я. Ата, не я. Но я люблю ее и прощаю ее пиалу нарушенную. Так слепа! так темна! так сладка! так… февральская вешняя ночь цветущих сырых младых миндалей так слепа! Я прощаю ее, ата, прощаю… Ночь ранняя сладка! слепа!..

Не уходи волна блаженная!..

…Маина, Маина, я люблю тебя…

Это я приходил в ту ночь, в ночь когда расплескалась пиала!..

…Нет! нет нет, Омар! Не ты был в моих курпачах-одеялах. В гранатовых. Не ты был в гранатовых текучих одеялах…

Маина, Маина, но гляди — пиала стоит стоит сохранная напоенная тишайшая в тишайших одеялах шелестящих маргеланскими шершавыми нагими шелками!..

Гляди — она полная нетронутая стоит в одеялах!..

И вода ровная не колеблется родниковая ровная нетронутая неизмятая вода!

И одеяла не гранатовые, а цвета миндальных лепестков-цветов! Да, Маина!..

…Нет, Омар. Ты неслышно поставил иную новую пиалу…

Ты неслышно сменил одеяла…

Прощай, Омар!.. Та пиала невозвратна!..

Она расплескалась…

Омар, прощай…

…Дева девственница — бабочка клеверов луговых, бабочка падучая, летучая…

Только раз можно взять крылья легкие пахучие перстами… Только раз!..

Только раз пыльца, пыль перламутровая, тлен нежный осядет опадет на персты!

Только раз затрепещет, завьется, зальется пыльцою-пылью святою бабочка, исходя, моля лиясь пылясь в хладных перстах!.. Только раз!..

Только раз падет бабочка в последние маки клеве-ры, травы, дурманы тюльпаны юлгуны емшаны!..

Только раз оттрепещет! упадет падет! в травах (в одеялах гранатовых) летучая бабочка в перстах охотничьих оттрепещет! упадет! падет! в травах, в одеялах, в миндалях, в юлгунах, в камышах, в тугаях, в лугах, в росах дева девственница бабочка летучая дева девственница с родниковыми снежными грудями пиалами-косами, с персиковыми шершавыми зернистыми сосцами… бабочка с текучими пыльцами!..

…Только раз, Омар!..

…Только раз, Маина? Только раз в травах?.. Только раз в одеялах?.. Только!.. Но!..

Не уходи, не уходи, волна блаженная…

Не уходи, Маина!..

Не расплескалась пиала… Это я тайно впустил ночную ханскую резкую форель в пиалу и она расплескала расколола разметала воду, эта крутая густая хрустальная вьющаяся рыба!..

Это форель расплескала воду!.. Никто не входил в твои одеяла, Маина!..

…Нет, Омар… Но!

…Ата, ата, пойдите и скажите, что я люблю ее гранатовое (как те одеяла) платье на берегу цветущих ранних сырых скорых миндалей…

Ата, кто впустил форель в ее пиалу?.. блажен!..

Ата, а Кто впустил форель в родники и реки земли?.. Аллах?..

Ата, вы перебираете ваши душистые кизиловые четки. У вас от них всегда душисто пахнут пальцы…

Ата, в небе февральском сыром летят стаи перелетных птиц… Они подобны вашим четкам. Они небесные живые говорливые летучие четки…

Ата, Кто впустил форелей в родники и реки земли?..

Ата, Кто перебирает небесные живые говорливые четки-стаи?..

Ата, я люблю ее… я расплескал ту пиалу… Я, ата…

Нет, Омар…

Не уходи волна волна волна блаженная…

И вот гляди — они плачут у реки…

…Не уходи волна… Не уходи Маина… Не уходите, ата Ибрахим, муадзин нишапурской мечети Укайл, окруженной сельджуками воинами…

Не уходите, ата. Побудьте со мной у этого последнего дувала. Я знаю, ата, что вы мертвы, но я тоже сейчас умру, и Ангел Азраил уж бьет бьет бьет в барабан переселенья (иль то дойра, нагретая на костре, глухо бьется за дальними кишлачными дувалами?) но побудьте со мной у последнего дувала… Но скажите, скажите, скажите ее отцу, Учкуну-Мирзе, что я люблю ее гранатовое платье на берегу ранних розовых миндалей, ата, ата, ата…

Блаженный Будда, Ты говоришь: трудно освободиться тому, прилепленному к бывшему и будущему, мечтающему о новых радостях, сладко вспоминающему прошедшие…

…И я никогда не знал настоящего, а всегда бродил в днях прожитых, прошедших и уповал на будущие дни набегающие…

…И волна набегала иль уходила а иной не было… Да…

…Не уходи волна блаженная!..

Но я умираю… Но я вспоминаю… Но, ата, побудьте со мной у последнего дувала…

Ата Ибрахим, муадзин нишапурской мечети Укайл, окруженной объятой чуждыми иными сельджуками воинами, нарушителями гнезд… народов… яиц… сокровенных, нежных, таящих, открытых, обнаженных… Аллах! Будьте прокляты завоеватели иных народов!.. Шайдилла!.. Ай!.. Варвары!.. Трава!.. Тля! Песок! Ковыль! Саксаул!.. Тлен!.. Червь!.. Колючка!.. И они окружают вас, ата!.. Ярятся!.. Ата!..

АТА ИБРАХИМ

Отец! отец отец ата ата ата ата… аа ааа а! ата!

Вы поете, поете, поете, муадзин, с лазурного минарета мечети Укайл объятой хохочущими сельджуками воинами всадниками в меховых островерхих лисьих желтых шлемах… шапках-татарках… волчьих песьих малахаях…

Вы поете муадзин муадзин божья певчая горлица вы поете один на минарете…

Вы поете божий певчий кеклик над хохочущими пьяными от степной бузы-араки, от арзы, хорзы, от айрана, от кумыса воинами роящимися внизу внизу внизу…

Вы поете муадзин.

Вы один поете.

Сто нишапурских минаретов молчат безмолвствуют, хотя пришло время утренней росистой молитвы «субх»…

И пришло время молитвы, а вы не знали, а вы не знали…

И пришло время еды и время сна и вы алкали и вы знали знали… и вы спали…

Но вы поете муадзин один в городе молчащих минаретов. Вы поете лазурный кеклик божий, лазурный муадзин на лазурном минарете Укайл…

Вы поете ата ата ата: аааа Алла Алла Аллаааа… Бисмила… иии Рахмани… иии Рахим… Хайна хананха-ла… Хайна хананхала!..

Вы поете трепетный певчий лазурный кеклик Аллаха…

Вы поете в мертвом городе…

Вы поете лазурный кеклик! Ата вы поете в городе врагов! В граде иных языков, в граде ворогов… Лазурный кеклик!..

И будете петь в народе своем как в граде немых ворогов!..

И будете петь в народе своем как в граде ворогов пришельцев воинов иноязыких иноухих!.. да!..

И будете петь в народе своем, как в городе захваченном врагами… да…

Но!..

Шайдилла! ай!.. Ай!..

Тогда красноперая стрела поднимается ленная хлесткая с земли. Восстает слепая. Змеиная. Идет. Набегает…

Ата, вы поете, закрыв блаженные глаза, широко раскрыв расставив раздвинув блаженные уста.

Ата вы поете раскрыв уста, как врата побежденного града…

Тогда стрела медленно тонко долго долго долго входит в ваш поющий рот, ата. В уста.

Блаженная стрела! Точная! упоенная!..

И кто блаженный стрелок? ловец поющих ртов в стране сомкнутых уст? Кто блаженный?

Кто послал стрелу в уста, а иные стрелы только отбивали куски индийской глазури от минарета…

И кто блаженный, кто лоснится, кто вытирает пот с узкого морщинистого лба цепкой смертной рукой? кто блаженный?..

Отец Майны. Учкун-Мирза…

…Ата ата пойдите и скажите, что я люблю ее гранатовое платье тяжкое!..

Не ходите ата…

Но вы забыли о стреле. Но вы выжили. Горло выжило. Сохранилось. Затянулось. Превозмогло…

Но вы выжили ата ата. Но вы стали петушком с перебитым горлом. Муэдзином без голоса… Немым муэдзином, ата… С кривым горбатым молчащим избитым измятым горлом, ата…

…И пришла пора сельджуков (и грядет пора сельджуков).

И пришла пора немых муэдзинов (и грядет пора немых муэдзинов).

И пришла пора петушков мечущихся с переломанным слепым глухим кривым горлом (и грядет эта пора).

И пришла пора немых уст… пора немых… пора поющих ртов, зовущих смертную стрелу… пора кривых глухих хриплых измятых горл (пришла!).

…Тогда вы забыли ту стрелу ата?

Тогда та стрела забылась затянулась ата?

Тогда вы забыли ту стрелу в империи халифате молчащих уст уст?

Тогда вы забыли тот последний минарет? Да, ата? да?..

Но!

Но вы стали искать смаковать ту стрелу. Которая навек обожгла ужалила ваше горло, ата ата блаженный… Лазурный певчий кеклик!

Тогда вы стали искать вспоминать ту стрелу ту блаженную ту которая навек обожгла ужалила горло.

Тогда вы стали искать вспоминать таить ту стрелу и обжигать удобрять обострять горло туранским кишащим жалящим взывающим острым вином ата ата ата…

Тогда вы взяли в руки тот дамасский резной с лазурным орнаментом стройный кувшин-кумган, похожий на лазурный минарет Укайл, и не расставались с ним во все оставшиеся дни вашей жизни…

Ата ата ата вы не расставались с ним и на ложе любви моей матери оя Биби-Ситоры!.. да?..

…И станут миндальные хрусткие ломкие шершавые одеяла девы девственницы гранатовыми льнущими одеялами жены!..

И станут миндальные одеяла девы гранатовыми одеялами жены… И стали ата… Но!.. Шайдилла!..

Ата! вы не расставались с кумганом плещущим одуряющим и в первых павлиньих афганских сокровенных одеялах моей тринадцатилетней матери оя Биби-Ситоры в ту ночь… в ту! в ту! в ту… ту… ту… в Ночь (мою ночь!) в Ночь Невесты!.. в ночь Плода (мою ночь) в Ночь Невесты!..

Ай!.. блаженны!.. далече!.. далече!.. далече…

Но!

Но:

…Обиженные! сирые! сонные! хмельные! вы будете искать вино забвенья и на ложе любви жен своих!.. Обиженные! сирые! хмельные! заблудшие! вы будете искать вино и на ложе первом первых жен своих! и в одеялах девственниц! и в ночь Плода! и в Ночь Невесты!.. (ай та ночь ай ай далече ай далече!..).

…Ата, это та виновная стрела?.. Ата вы не расставались с кумганом в ночь невесты и на ложе любви матери моей тихой молчной улыбчивой?

Ата вы так начали меня? так сотворили замесили меня? ата вы не выпускали кумгап с туранским живым вином? вы выпускали из рук ата?

Да?.. Нет ата?.. блаженный… вы не знали?.. вы не знали!.. вы не знали…

Ата вы держали в устах цветок персика цветок сосок, дымчатую зернистую сливу-сосок томительный терпкий хладный ранний цветок сосок Биби-Ситоры моей матери?..

Ата вы не знали… Вы держали в устах горлышко напоенного кумгана горлышко томительное терпкое живое хладное?..

Ата вы не знали… Вы держали в устах горлышко сосок…

Ата вы не знали… вы блуждали устами… вы блуждали… вы не знали… где сосок?.. где горлышко?.. где? где? где? где… где где… Хмельной блаженный вы не знали… вы блуждали… вы теряли… находили… путали… не знали… где сосок?.. где горлышко кумгана?.. где?.. не знали…

Ата!.. Блаженный!.. в ночь живых рубинов роящихся струящихся текучих истекающих… не знали… Где сосок? где горлышко кумгана… вы не знали… Да ата! да да блаженный бражный вы не знали!.. И!..

…Блаженны сотворенные во хмелю уст и тел! да!..

А вы ата пили из дамасского павлиньего кумгана, поверженное горло сосущее орошая ублажая… струями рубинов винных растекающихся…

…И будут хмельными сотворенные во хмелю! да!.. Я ата!.. Я…

Шайдилла! ай…

Ата ата вы и поныне бродите по нашему дворику-хавли с дамасским павлиньим кумганом в руках… в зеленом старом бухарском чапане, без чалмы, без каушей, босой, растерянный, дальний, ата ата вы бродите улыбчивый по нашему дворику-хавли, добела дочиста подметенному моей улыбчивой безмолвной матерью матерью матерью оя Биби-Ситорой…

…Не уходи не уходи волна волна волна блаженная блаженная блаженная блаженная! не уходи…

Ата вы и поныне бродите с дамасским павлиньим кумганом, похожим на тот лазурный минарет Укайл, на минарет чужой стрелы… Ата вы бродите? вы утихаете? вы клонитесь к земле? вы спите? а?..

…Ата ата ата проснитесь ата проснитесь пробудитесь ата встаньте!.. Это я, ваш сын Омар Омар, проснитесь ата!.. Встаньте ата!.. то я Омар Омар Омар… ваш сын, ата… ваш Омар… отрок с нагой бритой головой, с черными, как у вас, сизыми как хератские полнотелые полноплодные многоводные сливы глазами… с глазами полными слез… встаньте пробудитесь очнитесь ата ата ата… родной… муадзин… немой, лазурный певчий кеклик с изломанным разъятым изъятым хрипящим мелким горлом!..

Ата отец проснитесь… Ата вы забыли кумган… Ата ата вы опять забыли кумган с туранским рубиновым роящимся вином…

Ата ата вы опять опять забыли забыли кумган с туранским рубиновым жалящим слепым вином начатым тронутым едва. Едва…

Ата ата вы опять забыли забыли забыли ваш павлиний кумган с едва тронутым живым рубиновым кудрявым вином на нашей глиняной суфе, а сами уснули под вешней шмелиной пчелиной гиссарской тучной грушей веющей…

Ата вы опять опять забыли на суфе кумган полный вина… Вы пьяный пьяный ата!.. Вы дряхлый ата!.. Старый ата!..

Вы забыли кумган и уснули под цветущей грушей…

Ата груша веет…

Ата кумган стоит тяжелый рубиновый живой… Душистый. Терпкий…

Ата ата зачем зачем так так так веет груша?

Зачем вы забыли кумган? В нем вино. Оно густое. Недвижное. Тяжкое. Липкое. Сонное. Лепное ленное ленное вино…

Ата я поднимаю кумган.

Мне тринадцать лет. Ата!..

Блаженны сотворенные во хмелю…

И будут хмельными сотворенные зачатые во хмелю Жизни…

Я, ата…

Я поднимаю кувшин к губам и пью. Хмельная густая медоточивая струя… Она в моем горле, ата. Стрела лазурного минарета… Ваша стрела шевелится в моем горле ата ата ата… Я пью струю. Я пью стрелу… Ата, вино тягучее вязкое долгое… Кумган пуст ата, а вы спите…

Я ставлю пустой кумган на землю. На землю ата. Или в арык?.. В арык… Спите ата… Не просыпайтесь. Не вставайте…

Биби-Ситора подметает хавли. Она спиной ко мне стоит, но я знаю что она улыбается моя моя моя оя, моя безмолвная тихая оя, матерь…

…Спите отец. Спите ата на суфе весенней прохладной. От глин свежо вашему телу ата. Оя приносит вам длинную узкую подушку и самаркандскую курпачу-одеяло. Спите ата…

…А я иду в поле? в своем хавли? я иду в клеверах, тону падаю плыву зарываюсь забываюсь затуманиваюсь дремлю в сладких текучих шелестящих ласкающих шепчущих клеверах коровьих овечьих… Дремлю в дремотных клеверах… Шепчу в шепчущих травах…

Клеверы клеверы клеверы сладкие сладкие низкие высокие высокие высокие живые клеверы. Клеверы возьмите меня, возьмите навек меня шелковые клеверы возьмите меня навек заласкайте возьмите втяните опутайте засосите меня… Возьмите меня клеверы вешние духмяные…

Возьмите меня медуницы медвяные пряные пряные медвяные пьяные… Я плачу блаженный я плачу пьяный в высоких родимых льнущих клеверах… в медуницах блаженных блаженных… Возьмите меня… Я плыву в рисовых полуденных мягких мятных разомлевших полях мяклых в желтых ленных рисовых несозревших сырых вялых лягушках в желтых ленных рисовых несозревших сырых вялых лягушках, в комарах нежалящих сонных…

Возьмите возьмите упокойте усыпите меня полуденные струящиеся топкие ленные рисовые поля!.. Возьмите меня возьмите утопите усыпите поля поля поля лепетные… Я лежу в поливных опийных источающих сонных маках-текунах, я давлю пальцами их зернистые шершавые вялые головки и пью млечный незрелый липкий сок-кукнар… Горький… сладкий! сладкий. Маки маки дымчатые дымчатые возьмите возьмите меня, усыпите в дурманах, в мареве, во тьме, в тлене… Маки маки высокие высокие возьмите малого малого меня!..

Но!..

…Я залезаю на цветущую густую алебастровую грушу… Брожу ноздрями в белых одуряющих цветах. Но груша не пахнет… Это розы розы розы, нишапурские жирные атласные розы розы истекают источают тлеют исходят ароматами недвижными непроходимыми тесными… Я лежу в розах… Но откуда в нашем убогом хавли-дворике розы?.. Нет роз. Я лежу в клеверах. Я пьяный. Шалый. Огромный. Небо струится. Я лежу в густом весеннем небе. Птицы летают. Блаженные пьяные вешние одуревшие маковые опийные птицы. Одна залетает западает тычется мне в рот. Низкая одуревшая птица…

И будет весна, когда одурманенные от цветений от излияний цветов дерев цветущих, цветошумящих, родящих вешний необъятный хмель дух, опьяненные низкие птицы слепые будут залетать в ваши рты!..

И будет весна необъятных цветородящих дерев, когда слепые опьяненные птицы будут залетать в наши рты блаженные! дышащие!..

И будет весна такая весна, но не все узнают ее!.. Одна весна.

И будет такая весна, но не все узнают ее!.. Одна весна, но не все узнают ее…

Шайдилла! но я узнал ее! Я узнал! Я сплю дремлю в небе пьяных птиц, в ветвях груши цветущей цветущей цветущей!..

Но!

Но!..

Там далеко на земле на суфе спит под цветущей грушей мой отец… Там далеко на земле моя безмолвная улыбчивая мать мать Биби-Ситора подметает наш малый дворик-хавли… Там. Далеко. На земле. Да…

…Ай! ай!.. ата я слезаю, я слезаю, я слезаю, я навек слезаю с блаженной груши…

Ата вы хмельным сотворили меня?..

Где горлышко кумгана? где сосок?

Ата вы хмельным сотворили меня…

Где где где и горлышко и сосок? где?..

Я слезаю с Груши Блаженной. Я поднимаю с земли дамасский лазурный кумган. Он пуст. На липком сон-пом дне шевелятся ползают роятся золотые глухие осы. Они поднимаются, отлепляются тяжкие от дна гиблого и летят на мое лицо. Они жалят мое лицо. Они жалят берут мои глаза, губы, щеки. Они виснут на ресницах. Обрываются. Томятся. Их много роящихся острых золотых винных пьяных ос. Но мне весело! Сладко! Я хохочу, я не отнимаю лица от кумгана. Я не выпускаю ос. И они жалят мое лицо. Долго. Пьяные осы меркнут… Пьяное лицо. Мое упоенное в осах…

…Я бросаю в арык кумган. Полный роящихся дурных липких блаженных бражных ос ос ос…

…Ата вы забыли кумган. Ата проснитесь! Ата спите! Ата ваш кумган пуст. Ата там одни осы и они не могут лететь тяжкие. Ата не просите ваш кумган. Он пуст… Там одни уснулые осы ата! Ата спите под цветастой старой курпачей, под цветущей ярой грушей… Ата спите… Ата вы блаженная Оса уснулая. Не навек ата? Нет! пет! нет!.. Блаженная липкая золотая оса!.. Ата!.. Не засыпайте, ата. Не жальте…

А в кумгане осы вились, роились, смеркались, смертно сплетались, усыпали сладко… Не спите ата, не усыпайте навек!.. Глядите — улыбчивая Биби-Ситора подметает дворик-хавли. Тихо, чтоб не разбудить вас ата… Но вас уже не разбудить ата ата ата… Осы спят а мое лицо горит… Осы спят а мое лицо горит… Ата!.. Курпача цветастая самаркандская покрывающая ваше тщетное дальнее тело не колышется не вздымается не шевелится… Я вижу…

Тогда я бегу в нашу кибитку мазанку. Тогда я нахожу глиняный старый хум с прошлогодним оставшимся медом… Тогда я обмазываю последним медом стены нашей кибитки. Обмазываю стены густым сонным медом. Я жду. Я улыбаюсь. Я знаю.

…Биби-Ситора поднимает голову с длинной густой пахнущей арабским галиэ косой косой… Она улыбается… Она знает?..

Я обмазываю стены медом… И тут налетают тучные осы… Вьются! Ликуют! Чуют! Прилипают припадают приникают к меду! Вбирают, сосут, маются… Стаи ос… Летят на стены медовые готовые… Садятся…

…Ата проснитесь. Глядите, ата — стены медовые золотые медные медовые роятся. Глядите — кибитка мазанка вся золотая! Живая, ата. Крылатая. А вы хотите уснуть уйти…

Но!..

Осы иные слабые малые кроткие гибли вязли мяклые покорные. Теплые.

…Омар Омар зачем ты обмазал кибитку мазанку рыхлую густым цепким гибельным томительным вязким медом медом медом? Зачем сынок?..

Тогда я отрываю отнимаю отбираю ос ос ос от липких стен, но их тонкие извилистые лапки и крылья сквозящие остаются на стенах тянутся, не даются… обрываются хрупкие ломкие медленные…

Не даются, ата!.. да…

Но кибитка золотая… Медовая… Глядите, ата!.. Не спите. Не засыпайте. Не умирайте. Ата…

Золотая медовая кибитка охвачена объята объем-лема златыми последними осами осами!.. Она вся шевелится живет роится. Она живая, ата. Не умирайте… Кибитка мазанка вся вся дышит живет златится смертными живыми живыми живыми налетевшими набежавшими пчелами осами тлями мухами…

Не умирайте ата!.. Не бросайте медовую кибитку!.. Не засыпайте! не бросайте родную медовую кибитку ата ата ата!.. Ата…

…Омар Омар о боже сынок сынок ты поэт.

О боже зачем это в стране нашей? в стране иных? в стране избитых измятых горл? молчащих уст пьющих лишь слепое вино? таящихся ртов взятых стрелой? Сынок ты поэт!.. Кибитка медовая сынок! Опа роится живая медовая. Но она убивает летучие живые жизни… Спасибо сынок!..

…Ата! я отрываю прилипших ос, но налетают новые. А те, что увязли сникли напились — те отмирают вялые блаженные упоенные уснулые. Но я вижу, что их лица их пыльцевые рыльца, морды, лики улыбаются. Напоенные мертвые пчелы…

Улыбаются с мертвых стен…

Ата вы улыбаетесь? ата…

Уже мед кончается, уже глиняный хум пуст, уже живые пчелы, осы улетают, уходят, уже остаются только застрявшие навек навек в меду на стенах шевелящихся…

И благой блаженный хмельной умирает с улыбкой на устах?..

И благой блаженный хмельной умирает с улыбкой на устах?..

С улыбкой опьяненных хмельных смертных пчел?..

Да!..

И!..

Уже хум пуст, уже нечем мазать стены пчелиные утихающие. Золотые. Стылые…

Ата не бросайте медовой кибитки. Она была живая. Она роилась вешними пчелами-сборщицами. Она роилась летучими золотыми хрупкими жизнями, налетевшими из вешних садов, где вам уже не бродить мой садовник, мой ата, мой немой муадзин…

Летели летели летели дремучие золотые крылатые жизни из рощ. И увязли в меду. И увязли умолкли в меду блаженные…

И где сосок и где горлышко? где где где?

Летели блаженные летели и сомлели тленные… сомлели…

Ата ата ужель, ужели?..

Ата я плачу а цветастая курпача недвижна, а в ней ваше тело, тело тело… Ужели?

Ата уже пчелы улетели. Ата пойдемте в рощи, в сады лепетные… Ужели?..

Сынок сынок Омар Омар поэт… зачем… зачем… зачем петух в немой в глухой ночи зачем поэт в империи стрелы победной смертной В Империи Стрелы Победной Смертной?..

Сынок, скажи соседу Учкуну-Мирзе, что я прощаю ту стрелу блаженную!.. Скажи сынок… Хайна хананха-ла!.. Хайна хананхала!..

Прощай стрела блаженная!.. блаженная!..

Летели пчелы ярые медовые летели да сомлели тленные сомлели… Ата ужель? ужель? ужель? ужель?

Ужели?..

Не уходи волна блаженная…

Ата, ужели?..

СМЕРТЬ

Но! Ата дальний омытый мертвый побудьте со мной у последнего саманного дувала (и он уже рушится и осыпается на меня…)

Шайдилла!.. ай! ай… меня палого лижет стадо многоязыкое и ангел Азраил с бараньими текучими переливчатыми глазами стоит жует жует рукав моего шелкового чапана…

В ночь возвращающихся стад, в ночь возвращающихся стад стад…

О стада возьмите меня примите!..

И уйдете в ночь напоенных молочных теснящихся возвращающихся стад и Пастух не отличит вас от овец темнеющих!.. и псы-волкодавы не учуют сторожевые…

Но Господь знает…

Ата побудьте со мной в исходе моем в возврате моем в ночь возвращающихся стад…

Я не говорю я не говорю как неверные Пророку: неужели неужели мы снова оживем после того, как были уже мертвыми и обратились в прах? Слишком далек возврат такой…

Нет! не говорю так… ата, побудьте со мной…

Сынок сынок сынок Омарджан Омарджан, я тут, я с тобой, я средь смертных стад, это Ангел Азраил с бараньими текучими глазами жует рукав моего моего зеленого дряхлого бухарского бекасабового чапана… Но но но сынок Омарджан, пойди скажи соседу Учкуну-Мирзе (он мается он страждет сынок!) скажи Учкуну-Мирзе, что я прощаю ту стрелу блаженную, что я уже тогда простил, на минарете… Пойди скажи Омар!..

Пророк сказал в исходе своем с последнего минбара: о, мусульмане, если я ударил кого-нибудь из вас — вот спина моя, пусть и он ударит меня… Если кто-нибудь обижен мною — пусть он воздаст мне обидой за обиду… Если я похитил чье-нибудь добро — пусть отнимет его у меня обратно… Не бойтесь навлечь на себя гнев мой— зло не в моей природе…

Пойди скажи Учкуну-Мирзе, что я прощаю ту стрелу блаженную…

Да, ата…

Да!..

Но!..

Ужели?..

ПЫЛЬ! ПЫЛЬ…

Учкун-Мирза! Учкун-Мирза!.. Откройте ваши глухие ворота! Откройте!.. Там мой отец лежит мертвый! Омытый на последней грушевой доске… Откройте!..

…Омытые! омытые для савана — вы только теперь стали Чистыми!

Омытые! на смертном одре — вы только стали Чистыми…

Возлежащие в пирах земных, в туях дня и ночи, при дастарханах, в утехах тела возлежащие, таящие, тратящие, жгущие свечи и во дне, а ныне лежащие лежащие лежащие на немом смертном ложе, на последней грушевой доске омываемые… омытые перед саваном…

Омытые перед саваном — вы только теперь стали Чистыми!.. да!..

Шайдилла!.. Учкун-Мирза, там мой отец ата Ибрахим лежит омытый на грушевой доске — он простил вас, он простил ту стрелу блаженную!

Учкун-Мирза, откройте ваши глухие пыльные врата сельджука!..

Учкун-Мирза блаженный!.. Откройте врата глухие беспробудные убийцы сельджука!..

Я бью кулаками о ворота, но они глухи…

Друг, друг мой — тебя уже нет, но врата твоего дома открыты…

Друг, друг мой — тебя уже нет, но врата твоего дома открыты…

Друг мой друг посмертный тебя уже нет и врата твоего дома закрыты…

Я бью обдираю обиваю кулаки о глухие пыльные ворота локайца — пастуха Учкуна-Мирзы… Друга посмертного моего отца отца отца…

Но он пасет на дальних пастбищах, на травяных одичалых лугах-джайлоо…

Но он пасет на дальних пастбищах, на травяных одичалых лугах-джайлоо…

И не знает. И не знает…

Но!..

Расцветал на дальних вешних пастбищах окот лазоревых фисташковых ягнят!..

Расцветал на дальних смертных пастбищах окот каракулевых овечьих скорых сырых слепых ягнят святых дитять!..

Расцветал краткими текучими стелющимися живыми терпкими густыми маками под ножами пастухов… под ножом пастуха Учкуна-Мирзы…

…Талые талые ай тало горлицы воспыот у родников у родников у дальних пастбищ родников!..

А! ой!..

…Но! я обдираю руки, кожу, пальцы о ворота глухие, а там, на пастбищах, цветут овечьи скорые фисташки цветущие фисташки!.. Там там там окот лазоревых кратких каракулевых ягнят, там Учкун-Мирза, там он устал от ножа, там он пьет айран из кашгарской косы-пиалы, там среди убитых ягнят он не знает, не знает о своем мертвом друге Ата Ибрахиме, о стреле прощенной…

И вот вы следите, как наливаются ваши чреватые стада…

И вот вы оберегаете ощупываете нежно землистыми пальцами тучные животы ваших овец, а не знаете о ваших дочерях…

И не знаете о ваших дочерях тайно наливающихся роящихся теснящихся в павлиньих тесных изорах-шаро-варах, в вольных широких занданийских бухарских одеждах, в ночных жарких слепых одеялах!..

И не знаете о ваших дочерях тайно наливающихся в широких исфаханских одеждах…

И не знаете о ваших дочерях, прибывающих, как реки вешние ночные слепые тайные…

Ай! Шайдилла!.. Блаженны все человеки! И согрешившие и понесшие в тайных одеялах!..

Но! но! но! но!

Маина! ты? ты! ты…

И на пыльных глухих безмолвных забытых вратах как знак позора висит разбитый глиняный хум… С которым ты ходила на реку? в рубиновом живом платье?..

И не знаете о ваших дочерях прибывающих тайно в ночах плода в Ночах Плода Налитого в одеялах девьих!..

И не знаете о ваших дочерях прибывающих тайно как вешние реки в Ночах Песка в Ночах Воды…

Но висят разбитые кувшины-хумы на вратах ваших!..

Тогда я снимаю хум с ворот и бросаю его в рыхлую дремливую пыль кишлачной дороги.

Маина! Маина! ты! ты! ты!

И твоя голова свешивается через глухой тупой сухой дувал?..

…А в полуденном струящемся кишлаке пустынно и немо и смертно и сонно…

Тревожно!..

А твоя голова сонно зрело молчно свешивается через сыпучий глухой дувал…

Тревожно!..

…А в полуденном струящемся солнечном кишлаке кишлаке пустынно и немо и безлюдно, но кто-то глядит с дальних затаившихся зорких крыш…

Тревожно!..

Жарко! Сонно! Солнце, Маина! Пыль! Пить хочется! Пить — а разбитый кувшин-хум затонул в пыли…

Пить — а кувшин разбит…

Пить — а кувшин разбит…

И глядят с дальних таящих глиняных плоских крыш (на крышах трава высохла вымерла).

И глядят с дальних таящих глиняных плоских крыш (на крышах трава высохла вымерла).

…Бойтесь, что оскудеете душами, как крыши травами!

Бойтесь, что души ваши станут как травы осенние высохшие на крышах растрескавшихся!..

Бойтесь, что души ваши станут как потрескавшиеся крыши осенние… с травами полегшими…

Но!..

…Маина, пить хочется. Пыль терпкая текучая солнечная сонная мучит босые ноги…

Твоя твоя голова движется мается над дувалом. Свешивается…

Маина! Маина! по древнему обычаю те сливы, те яблоки, те груши, те плоды сада, что свешиваются чрез дувал на дорогу на дорогу на дорогу — те плоды принадлежат путникам, каландарам, странникам, дервишам, масхарабозам, певцам маддохам, Маина Маина Маина…

Пыль дремучая пахучая плещется солнечная в ногах моих босых, в глазах, в ресницах, в губах моих моих потрескавшихся как те те те крыши глядящие…

Пить хочется пить хочется, а кувшин разбит…

Но!

Те плоды, что свешиваются над дорогой — те плоды принадлежат путникам… Маина…

И твоя сливовая голова свешивается чрез дувал…

И она принадлежит путникам Маина?..

И она принадлежит путникам Маина?..

И она принадлежала путникам, путнику Маина?..

Пить хочется а кувшин разбитый…

Пить хочется а кувшин разбитый…

Но!

Я отсекаю отрываю губами заблудшую дымчатую сливу с ветви полной пыльной!..

Я отсекаю отрываю губами заблудшую дымчатую сливу с ветви полной пыльной!..

Я улыбаюсь я ликую я лелею сливу, а босые ноги мучаются об осколки разбитого хума-кувшина, а я целую твои твои твои губы губы губы пью Маина сливовые сливы сливы сливы сливы сливы заблудшие открытые пустынные…

Моя Маина! моя Маина! моя Маина Маина Маина Маина…

И ноги мучаются о кувшин о хум о твой разбитый…

А в зубах моих младых хрустят твои хрупкие стеклянные бусы Маина!..

А в зубах моих младых хрустят твои спадающие рассыпающиеся стеклянные бусы Маина!..

А ноги ноги ищут мучаются о кувшин о хум о хум о твой разбитый… И!..

Ты сходишь ты сползаешь ты струишься ты спадаешь ты с дувала пала у арыка у арыка у арыка у арыка слипшись мы лежим припав прияв совпав совпав совпав моя моя в пыли в пыли в пыли в родимой безъязыкой в древней в теплой в ласковой в уступчивой в пыли пыли полуденной в пыли пыли пыли пыли моя! моя! моя! моя! моя! моя! в пыли ликующей восставшей до небес и скрывшей нас от крыш от крыш от глаз от глаз чужих косых моя моя моя Манна!..

И ноги ноги мучаются радуются ищут бьются вьются о кувшин о хум о твой разбитый!..

О напои меня меня заблудшей ранней пыльной сладкой сизой тучной течной сливой Сливой у арыка!

О напои меня заблудшей святой сливой Сливой у арыка…

И!

Напоила!..

Пыль пыль пыль пыль…

Пыль пыль пыль…

Пыль пыль…

Пыль!..

Моя Маина!..

ГЛИНА! ГЛИНА…

Пыль! пыль! пыль…

И!..

И первое семя падет прольется в пыль и станет пылью и будет пыль.

И первое семя падет прольется изольется в пыль и будет пыль…

Но!

Господь, Ты говоришь: о, люди! если вы сомневаетесь в воскресении, подумайте о том, что мы создали вас из праха земного, затем из капли семени, которое образовалось из кровяного сгустка…

И до поры мы оставляем в утробе скрытым то, что угодно нам, а затем повелеваем изойти оттуда нежному дитяти…

Еще недавно ты видел землю иссушенной, но мы велели на нее снизойти воде, и вот земля всколыхнулась разбухает и вызывает к росту всевозможные роскошные растенья…

Но!..

Первое семя падет прольется совьется в пыль и будет пыль!

И будет пыль?.. И станет пылью?..

Но падет дождь, но падет вешний тучный многий ливень темный и пыль будет глиной благодатной! мятной! текучей! пахучей! родящей родящей…

И будет пыль глиной благодатной!.. Божьей глиной таящей хранящей! глиной душистой вешней Глиной Исторгающей!..

Глиной? глиной? глиной?..

И! и! и…

…Мы в пыли? мы в глине Маина? мы в нежданном налетевшем набежавшем вешнем тяжком ливне ливне ливне Маина? мы сплетенные заблудшие мы в ливне в глине Маина Маина?..

Господь Господь Гончар Гончар мы твои сосуды? мы твои кувшины?

Мы в благодатной глине мы в глине чреватой священной исходной мы в глине Маина Маина?..

И!..

…Блаженны заблудшие плывущие в вешней глине! в глиняном ливне!..

Блаженны заблудшие плывущие слепо слепо слепо в вешней глине! в глиняном ливне!..

Блаженны вымазанные в глине в глиняном ливне блаженны сверкающие в глиняном ливне как серебристые рыбы рыбы рыбы…

Блаженны плывущие в глиняном ливне как серебристые рыбы…

Господь Гончар Рыбарь мы твои сосуды? твои кувшины? твои рыбы?..

…Блаженны плывущие плывущие текущие блаженны сплетенные слепо блаженны заблудшие в глиняном ливне, а не завязшие застрявшие насмерть навек в меду пчелином в меду жизни в меду гибельном!..

Но! о Господи блаженны и те легкокрылые и те те те медовые спелые сонные ленные жизни жизни жизни… те ройные стайные божии жизни!

Но!.. О Господи мы-то в глине мы в божьем тесте мы в тесте мы в тесте извечном мы в глине дремливой текучей зыбучей чреватой Чреватой Маина Маина Манна!..

И! сойдем? утонем? разойдемся? разбредемся? вернемся вернемся вернемся в исходные темные теплые отчие глины глины родные родимые? Вернемся в родимые глины Маина Маина Маина?..

…Нет нет нет Омар!.. Нет Омар!.. не вернемся… нет нет… не сойдем… нет не канем не канем во глины в бесследные глины во глины… Омар… не одни мы… не канем не канем во глины… Омар!..

Не одни мы!..

А изойдет дитя родимое лелеемое лепетное из чрева из пыли из ливня из глины!..

А изойдет дитя родимое!.. А выйдет а взойдет малое малое дитя дитя а выйдет Глина глины!..

Блаженны глины павшие во глины!.. Блаженны глины-семена упавшие во глины!.. блаженны живые таящие глины упавшие в вешние глины родящие!..

Блаженны Маина!.. Ай не одни мы?.. не одни мы… ой Маина!..

А изойдет из чрев дитя родимое!

А взойдет дитя родимое в лоне в лоне в твоем моя моя моя Маина!..

И!.. блаженны заблудшие грядущие плывущие в глиняном ливне ливне спутанные вымазанные в глине!..

А взойдет из глин живых дитя дитя родимое родимое родимое…

…А поднялось взялось а родилось из дальних добрых тучных глин дитя дитя родимое хранимое хранимое хранимое!..

И…

И ты стоишь стоишь стоишь ты улыбаешься ты озираешься ты улыбаешься ты остаешься от горячих глин от хлынувших проливчатых ты остаешься ты ты ты дитя родимое хранимое единое ты остаешься, Муниса одна от глин от тех тех навеки навек навек навек схлынувших!..

Муниса Муниса дитя родимое дитя Объятых вешними глинами дитя ливня Дитя Глины… Дитя Ливня…

И…

Муниса Муниса дщерь дщерь моя моя ты стоишь ты сирота сирота с косицами чистыми смоляными в кислом молоке айране туго туго осиянно вымытыми…

Моя Маина! моя Маина! моя Маина Маина Маина Маина…

Шайдилла! о Боже Боже помилуй малых сих! помилуй агнцев вешних росооких! помилуй луговых мотыльков божиих захожих Боже! Боже! Боже!..

А ты стоишь Муниса дитя единое с вымытыми косицами!..

А я вплетаю в твои косы стеклянные бусы твоей усопшей в родах матери (моей! моей! ушедшей в глины навек в глины) Майны Майны…

Ты стоишь Муниса сирота дитя с вымытыми блестящими косицами… Ай дитя родимое! ай!.. родимое…

Но!

Но ты уходишь ты уходишь ты ушло ушла дитя навек в дожде осеннем смутном утреннем…

Но шел китайский караван чрез наш кишлак еще не опавших хладных белых гладких чинар чинар чинар… но шел караван китайский чрез наш кишлак белых белых в дожде чинар чинар чинар чинар гладких дымных… но шел в дожде китайский прохожий караван (куда? куда? куда? куда от берега моих моих родных чинар?).

Но шел китайский караван среди утренних дымных родных родных чинар чинар чинар…

Но шел в дожде китайский ранний караван среди белых чинар, а кишлак спал в дожде осеннем спал спал спал спал в гнезде чинар в гнезде чинар…

Но шел китайский караван и так звенели пели шептались соплетались никли колокольчики в дожде мокрые колокольчики каравана переливались проливались серебристые серебристые серебристые лучистые… кудрявые как агнцы недолгие каракулевые фисташковые…

Но так переливались серебристые мокрые глухие колокольцы верблюдов, но так так так они пели… лепетали… уходили… звали звали звали.

Но так пели мокрые серебристые колокольцы… так пели так уходили так звали мокрые ранние звали так звали Так Звали…

Но кишлак спал, Муниса, дитя дождя, и лишь ты слыхала ты слыхала ты слыхала…

Но, дитя дождя, ты в дождь не спала ты в дождь не спала а услыхала услыхала… (воспоминала? чуяла? слыхала?).

Но кишлак спал — лишь ты слыхала…

Дитя дождя в дожде не спит, дитя дождя в дожде глаз не смыкает…

И ты ушла ушла ушла навек навек навек ушла за караваном…

И ты навек ушла за мокрыми томящимися колокольцами в дожде в дожде раннем…

И ты навек ушла за караваном колокольцев мокрых ранних ранних ранних из гнезда навек навек ушла дитя родимое единое ушла ушло выпала выпало из гнезда гнезда чинар опавших опадавших тяжко сонно сонно сонно облетающих…

И ты ушла за караваном колокольцев мокрых мокрых серебристых серебристых ранних ранних ранних…

Ты ушла дитя раннее, с косицами чистыми, с бусами вплетенными стеклянными…

Ты ушла с бусами своей усопшей в родах матери…

И ты навек ушла за караваном колокольцев мокрых ранних ранних из гнезда чинар кишлачных ранних ранних ранних…

А караванщик караванбашп китаец, монах-даос с косой играл на нефритовой флейте-нае!..

А караванбаши улыбаясь в дожде даос с косой играл на нефритовой флейте-нае!..

Иль караванбаши даос с косой играл улыбаясь на нефритовой флейте-нае?

Или даос монах провидец призрак ангел не играл на нае? иль не было дождя? иль не было чинар? иль не ступали верблюды каравана?

Но! но! но! но оставался стлался дух дух стойкий одуряющий витал витал стоял дух камфоры барусовой китайской дух прощальный в кишлачных расцветающих чинарах чинарах…

А караванбаши китаец даос с косой играл в дожде улыбаясь улыбаясь улыбаясь на нефритовой флейте-нае!

И ты ушла дитя дитя дитя за колокольцами, за наем навек навек за родимые чинары…

Блаженны уходящие за караваном ранним!..

Блаженны уходящие за караваном дальным ранним ранним многодальним многодальним!..

…И даос с косой играл в дожде улыбаясь улыбаясь играл на нефритовой флейте-пае…

Блаженны уходящие за ранние чинары… за родимые дувалы…

Блаженны уходящие за ранние чинары отчины печальной… за дувалы…

Блаженны уходящие за рубежи родимые печальные… нечующие… спящие… молчальные… сиротские… печальные… родимые… печальные…

Блаженны птицы неоглядно над дувалом летящие!..

…Муниса дитя дитя дитя родимое родимое родимое и ты навек?.. навек! навек уходишь за родимые кишлачные сиротские чинары за чинары за чинары…

Блаженны уходящие за караваном ранним ранним многодальним многодальним многодальним!.. Да!..

Ай! Шайдилла!.. В то утро мокрых серебристых певчих певчих колокольцев колокольцев, в то утро поющего в дожде даоса, в то утро опадающих родных родных чинар, в то утро пропавшей ушедшей дочери…

В То Утро Ушедшей Дочери в то! то! то! в то утро навек ушедшей дочери Учкун-Мирза шел шел по кишлаку притихшему по узким глухим змеиным улочкам, плывущим в осеннем темном смутном дожде…

В то утро Учкун-Мирза шел по кишлаку без чалмы, без каушей, босой ступал хмельной слепой ступал ступал по дождливой текущей тусклой глине глине и рвал мучил землистыми пальцами чабана свой толстый ги-ждуванский чапан…

В то утро Учкун-Мирза кричал стенал стонал: эй, люди! Ой люди!.. Глядите!.. Слушайте!.. Это я убил Ату Ибрахима, а он простил мне мою стрелу!.. Зачем я убил его?.. Зачем я убил свою дочь Майну, а сказал, что она умерла в родах!.. Я зарыл ее под деревом инжира в своем хавли… Я зарыл ее под деревом инжира, под деревом без листьев, под деревом сразу плодородящим, сразу дающим выгоняющим выпускающим родящим плод на ветви нагой нагой нагой… А у моей Майны а у моей Майны разве были листья? разве была весна листьев? и она была ранней нагой плодородящей ветвью и я зарыл ее в землю, как шейх Барсисо, из-за святости зарывший в своей келье-худжре тайную жертву своей любви…

И я зарыл ее в землю, но сегодня земля осела опала потекла в дожде и она моя Маина выглянула из земли… она вышла… моя дочь… моя Маина…

И она опять вышла в дождь!.. в этот осенний дождь, как в тот вешний ливень ливень!..

И она опять вышла в дождь… опять вспомнила во-спомнила…

Зачем я зарыл тебя с грудями полными материнского новорожденного млека молока?..

Зачем я убил тебя а ты опять вышла в ливень?

Зачем я зарыл тебя а ты опять вышла в ливень ливень?

Зачем Маина?..

В то утро прибывающего пустынного дождя ливня Учкун-Мирза воскричал на плывущих улицах кишлака: эй, люди!.. Дехкане!..

Возлюбленные! Люди!.. Ой люди!.. Зачем я злой?.. Зачем в молодости моей на нишапурском базаре я поскользнулся и упал на дынной корке и в гневе разрезал ее ножом на десять кусков?.. Зачем я злой люди?.. Зачем я не простил тебя десять раз моя Маина?..

Зачем я зарыл тебя а ты вышла в ливень в ливень? в ливень, сносящий увлекающий дувалы глиняные глиняные?..

Зачем опять текут глины глины глины? не вешние благодатные а осенние глухие глухие глухие беспробудные глухие?..

Зачем текут глины?.. ай глины! я ложусь в густые темные текущие глины, я кусаю пью захлебываюсь в глинах, я томлюсь топлюсь плыву плыву я возношусь смиряюсь прозреваю я тону тону тону блаженно я тону я в глинах… я в твоих… с тобой… с тобой… моя Маина…

Эй люди я сам ухожу во глины, во глухие беспробудные осенние бесследные во глины в сель в оползень во глины глины глины!..

Эй люди… родные… услышьте… услышьте… кто-нибудь… хоть кто-нибудь простите… Ой простите! ой простите…

…Блаженны почившие зарывшиеся вернувшиеся в вешние благодатные чреватые родящие глины!..

Блаженны ушедшие в осенние глухие глины безысходные пустынные!..

Да!..

Да!.. И пастух уходит в душ кочующих стада…

Да!.. И пастух уходит навек в душ заблудшие стада…

А! А благой усыпает умирает в вешних живых благодатных глинах…

А!.. А злой усыпает умирает в осенних мертвых глухих немых слепых глинах глинах…

А благой умирает в животворящих глинах…

А злой умирает нисходит в мертвых глинах…

Да!.. да?.. да…

Но будет тьма! но будет тьма! но будет тьма!..

И пастух уйдет уходит в душ кочующих стада стада стада… стада переходящие во тьме из ада в рай… из рая в ад…

Да! да… Душ кочующих во тьме слепых слепых настали времена!..

Да!.. времена кочующих во тьме из ада в рай… из рая в ад…

И пылят неоглядно пылят!..

Да! настали времена народов-стад кочующих во тьме из ада в рай… из рая в ад!.. Да.

Да да да… И пастухи слепцы блуждают слепо во слепых кочующих стадах стадах стадах…

Да!.. Учкун-Мирза… Маина… Глина-то одна!.. Одна?.. одна?..

Но!..

НО!.

Но у последней Доски Грушевой, у последней доски погребального омовенья, я Ходжа Имам Омар ибн Ибрахим скажу вам оставшиеся редкие мои склонившиеся надо мной возлюбленные друзья мои… Музаффар ал Исфазари, Кори-Мансур гончар, Абу-л Хасан аль Байхаки друг ранних хмельных медовых застолий дастарханов травяных речных моих слепых… Мухаммад аль Багдади математик, муж дальней моей сестры Муниффы-апы…

…Муниффа-апа, сестра ты оттуда от-ту-у-да оттуда рукой машешь мне у стога осеннего зыбкого вялого сена сена сена… ты машешь? не манишь?.. апа… ты плещешь руками… тебе горячо? горячо?.. апа, у тебя на ладони горящая первая из кипящего хиссарского казана-котла слоеная самбуса… и ты отдаешь ее мне?.. апа, сестра, и ты отдаешь ее мне… как в детстве… ты манишь? ты машешь?.. зовешь?.. я скоро! я скоро… я скоро, апа… еще самбуса не остынет не охладеет на тихой ладони твоей… еще самбуса не увянет в руках твоих тонких сквозящих как прутья февральские ветлы… еще не остынет, родная моя… еще не остынет кипящая самбуса… и руки твои не успеет обжечь уязвить… Я скоро! я скоро… я скоро… родная… апа… Но так далеки твои руки!.. Ты машешь… ты машешь… не манишь… не манишь… оттуда… оттуда… Оттуда!..

И вот уж близки твои руки…

Но у последней грушевой Доски Погребального Омовенья (и его уж не услышит тело мое восковое? и душа перед ним отлетит избежит?) я скажу вам склонившиеся надо мной последние люди мои, возлюбленные мои… печальные прощальные мудрые мужи мои… Я скажу!.. Я скажу в халифате мертвых глин, в Империи Мертвых Глин!.. в империи Иных, в халифате сельджуков, в империи охотников, в империи всадников рыщущих, в империи Стрелы я скажу… Я скажу…

Близки! близки близки времена, когда праведники не будут знать, что они праведники, а грешники — что они грешники… Ибо не станет Бога в душах людских лютых… вольных… И не станет границ, и многие уйдут за рубежи души… И будет время стад кочующих во тьме из ада в рай, из рая в ад!.. И такие времена близки! и такие времена близки, как моя Доска Омовенья, как дамасский кувшин-кумган Ата Ибрахима с погребальной кладбищенской водой… вот он стоит у изголовья моего… готовится…

…И вот глядите — только что в этом кумгане тяжело стояло плескалось живое роилось томилось вино, а уже уже вода погребальная… кладбищенская… немая!.. А?..

…Но вы все говорите, что такие времена близки, а уповаете на иное, а они уже наступили!.. наступили… Они уже наступили… а грядут еще более тяжкие… Да! Да!.. Шайдилла!

Но вот вы говорите мне: учитель мауляна, мы гибнем, а вы умираете, а вы уходите к Богу, а вы покидаете нас, хаким, мудрец…

Но вот вы говорите мне: народ гибнет, как белый жемчужный тополь арар, изрытый, охваченный объятый шелудивыми падучими острыми жуками-короедами, а праведники, а мудрецы уходят к Богу… Но вот вы говорите: народ гибнет, народ таится, в народе слепой, гиблый шаткий упоенный червь роится, а вы уходите мауляна… Но вот вы говорите: в народе червь, а вы уходите учитель…

Тогда я говорю вам слова пророка Исы: горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит…

Тогда я говорю вам: а таких людей много ныне!..

Но я говорю вам: не соблазняйтесь о душе своей, ибо запятнать и потерять ее так же легко как белую летучую бухарскую чалму в хмельной попойке в многодневном весеннем туе-наврузе с друзьями у реки…

И вот глядите — ваши белые нетронутые чалмы в винных брызгах пятнах и в глине!..

А тело Святого Умерого Распятого, уберегшего Душу и на смертном Кресте — в гвоздинных язвах жалящих!..

И вот вы говорите: в народе червь вьется а вы уходите Учитель.

— Да! Дух чуток и пуглив, как джейран, и Он покидает народы Тополя… Народы Короеда… Но! Дух летуч и он как Птица перелетная слепо вьет гнездо в ветвях мертвого Дерева Народа и выводит птенцов… Да, птенцы Духа, да Птенцы Мои!.. Да птенцы Мертвого Дерева!.. Горькие!.. Блаженные!.. Да! Близко время, когда от ветра зашатаются не только ветви, а стволы дерев, а Стволы Народов… И! Но я вижу! вижу! глядите! я воспоминаю!.. Иль сон! Иль бред предсмертный вялый? пенный? Иль?..

Хан Малик-шах Сельджук млад млад млад спит спит улыбчив улыбчив под дикой вешней безвинной алычой!.. Хан Малик-шах млад млад яр яр яр возвращался из своего гарема и уснул под дикой цветущей безвинной алычой горной…

А! Хан Малик-шах Сельджук млад блажен улыбчив отойдя от жен утренних жарких тугих уснул под алычой блажен блажен…

…Раис Абу Али ибн Сина, мой учитель, вы говорите: и не будь расточителен в сближении с юными девами, ибо эта расточительность сократит тебе жизнь…

Да, Учитель…

Но Хан Малик-шах млад млад уснул под алычой вешней блажен блажен блажен улыбчив отойдя от жен тугих заревых зароастрийских солнечных льющихся дремотных дремотных дремотных медвяных медовых… Но Хан Малик-шах уснул блажен под вешней алычой улыбчив, воспоминая сосцы жен своих, что были как розовый терпкий густой кок-султан. Но Хан Малик-шах уснул блажен под вешней алычой… Но падало, струилось с безвинного дерева цветущего на лицо его, но падали слетали текли струились летучие лепестки на лицо его и не давали спать ему… И будили его!.. И будили его!.. И не давали спать ему лепестки вешние тихие спадая слетая на лицо его улыбчивое спящее… Тогда проснулся и повелел он в ханстве своем вырубить вырезать все деревья алычи… Чтоб не цвели, чтоб не будили его!.. И повелел вырезать вырубить вырыть вынуть из земли, погубить все цветущие деревья чтоб чтоб чтоб не будили не будили его!.. Да!..

…И вот глядите — грядут времена, когда вырубят все цветущие деревья, чтоб не будили сонных!..

Да!..

Но вот Хан Малик-шах стар стар стар стоит стоит у вешнего младого тополя тополя исходящего необъятным вешним пухом пухом семян семян семян летучих летучих падучих… И вот Хан Малик-шах стар стар стоит у тополя объятого слепым необозримым неоглядным пухом семян! И вот Хан Малик-шах стоит стар у вешнего тополя семян…

…Где жены ранние? где алычи цветущие роняющие порубленные? Где? где? где? Расточитель семян? И что что что исходящее зудящее ушедшее схлынувшее семя твое? что малое семя человеков рядом с этим тополем мечущим необъятно? Что расточитель семян? Что расточитель?.. Что ты плачешь у тополя шумящего?.. Что смиряешься?.. Что ты плачешь стенаешь? Что воспоминаешь невинные алычи вешние веющие порубленные? Что что что Сонный?.. Умираешь?.. В необъятный тополиный пух семян вступаешь падаешь смиряешься смиряешься смиряешься теряешься…

И вот расточители семян Расточители Семян, не видящие в мире ничего кроме талых вешних тварей, соплетающихся в соитьях, кроме тварей громоздящихся, кроме двоящихся слипшихся струящихся сомечущих — и вот вы плачете у тополя необъятного исходящего пухом семян неоглядных…

И вот расточители семян слепых расхитители плоти своей — вы плачете у тополей мечущих!.. да!..

И вот вы плачете в Империи Мертвых Глин в Империи Порубленных Погубленных Деревьев Алычи Цветущей!..

Но! но! но! мы! мы! мы! младые младые ярые ярые мы сидим возлежим у дастархана в саду в саду избыточном вешнем цветущем со друзьями жизни моей!.. (Мы алычи?) Мы возлежим в саду у реки реки реки талой вешней у травяного узорчатого дастархана хоросанского обильного обильного долгого! долгого! долгого ой долгого… (Мы алычи?) Мы возлежим в саду вешнем черешен вишен яблонь урюков пчелиных пчелиных пчелиных избыточных живошумящих ой живошумящих дальне дальне дальне… И на грушевую последнюю Доску Омовенья осыпающихся печально печально прощально? хладно? Но! мы сидим мы возлежим у дастархана в саду в саду в саду пьянящем пьянящем кишащем кишащем цветами пчелами исходящем! исходящем! исходящем… Да! Сад! сад! сад…

САД! САД…

…И берут в руки ветви полные цветов! Цветошумящие!.. И берут в руки ветви полные плодов! Плодородящие!.. И берут (уж!) в руки ветви инеем объятые декабрьским!.. И берут в руки ветви персты хладящие! Душеостанавливающие!.. И берут в руки ветви цветов!.. И берут в руки ветви плодов!.. И берут в руки ветви хладных снежных перстов!..

Но!..

…Но! сад сад сад разъятых кудрявых цветущих дерев дерев дерев… Ты!.. Ты сад! ты дастархан возлюбленных друзей другое родных! кровных! жарких! жадных! оголтелых пьющих как ранние пчелы! ярых! ярых! ярых… Эй, сумасшедшие! ранние! ай терпкие слепые ай-ай сумасшедшие родные горькие дальные блаженные мои! мои! мои! зачем зачем зачем я пережил вас? зачем? зачем мне это?

Но близка встреча встреча… да…

Но!.. Ты травяной узорчатый долгий дастархан друзей расстелен у реки реки вешней ликующей осиянной упоенной (опасной? смертной? влекущей?). Но ты дастархан расстелен на травах приречных сырых нежных первых ты дастархан в месяце Урдбихишт, но ты дастархан уходишь долгий в цветущие деревья в Цветень май месяц сад, но мы возлежим за китайскими горного хрусталя резными пиалами-сосудами-бокалами и молодые наши алчущие пчелиные губы губы губы сосут льнут льнут к винам мервским, балхским, кашмирским, бухарским, нишапурским, самаркандским и иным… Но долог дастархан но долог Урдбихишт месяц но долги вина, но кратки хрустальные китайские пиалы летящие бьющиеся вспыхивающие брызгами о приречные мокрые глухие серебристые валуны… Но ты молчалив, но ты улыбчив, ты таишь, ты знаешь, ты ждешь, ты подносишь свежие новые вина, ты маг, ты парс-зароастриец, ты мальчик, отрок нежный, как приречная начальная трава, как мята вечереющих садов, кравчий, виночерпий Али-бача, ты ждешь!.. Ты знаешь, ты ждешь и зубы наши сонные младые вялые поникшие звенят дрожат о края хрустальных пиал…

Ты ждешь а мы засыпаем засыпаем засыпаем уже мы уснули, ушли, увяли под деревьями цветущими… Ты засыпаешь Низам-аль-Мульк, хранитель империи, вазир — министр, друг, друг Духа моего, спутник Души моей… Ты засыпаешь Хасан Саббах Исмаилит Ассасин, покровитель убийц стерегущих вьющихся ночных гиен темных тайных, но тут ты по-детски лепечешь что-то губами ранними и блаженная сонная мерклая медленная медвяная слюна течет грядет по твоей персиковой щеке… Ты засыпаешь Музаффар аль Исфазари, ученик мой… Ты засыпаешь Кори Мансур, гончар, глинник, лепящий средь мертвых глин глин глин… Ты засыпаешь засыпаешь — нет! нет! ты один не спишь, не увядаешь, не уходишь в сон Абдуррахман-хап Блаженный, пьяница! амир! князь! лицедей! вор расхититель тать тля плоти своей! бражник красавец! слепец! зороастриец! любимец мой! родной вешний последний! ты один не спишь!.. Ты чуешь? чуешь? чуешь? да, ты чуешь! знаешь! уже! уже… вот!.. Ты сидишь, ты хохочешь, ты в вольных, раздольных белых сасанидских штанах шароварах струящихся льющихся от речного ветра… Ты зовешь, ты кличешь Али-бачу с хрустальными пиалами, ты один средь спящих средь спящих средь спящих…

И будете одни средь спящих Средь Спящих, ибо срок близок!..

И будете одни средь спящих Средь Спящих, ибо срок близок!..

И будете одни средь спящих средь бражных средь слепых Средь Спящих, ибо срок близок!..

И будете как псы-волкодавы, охраняющие сонное вялое ночное земное палое стадо стадо?..

И будете как псы-волкодавы с чуткими порубленными краткими обнаженными ушами ушами?..

И будете как волкодавы с обнаженными ушами?..

И будете как пророки с обнаженными кровоточащими необъятными в ночи в Ночи Волков провидящими стерегущими разъятыми ушами? очами?.. душами? сердцами?..

Абуррахман-хан, я Омар Хайям, я не спал, я видел, я слыхал, я знаю… Знаю! Но! Сад сад сад цветет цветет, а мы спим, а мы спали, а мы спим спим спим слепые глухие под веющими деревами духовито, духовито набегающими, а мы проснулись, а мы очнулись, а мы дремали, а мы не спали что ли?..

А мы проснулись, а мы очнулись, а Урбихишт уж миновал, а дерева на дастархан опали опали опали… на пиалы пали!.. пали полегли в хрустальные пиалы пали пали а мы спали!.. Эй Али-бача неси хрустальные китайские пиалы! пиалы! пиалы!.. а деревья пали… А подносим к сонным ртам к младым губам пиалы полные цветов палых палых… А подносим пиалы цветов хладных хрустящих палых палых палых а пьем а жуем а хохочем а со сна со сна не знаем ой не знаем ой не знаем… А со сна слепые сонные пьем цветы опалые!..

А Урдбихишт уж уж уж миновал и деревья полегли опали пали пали в сонные хрустальные пиалы…

А мы пьем пиалы цветов хладных палых вялых!

Но!

Эй Али-бача неси эй парс эй маг неси смени смени разбей развей о валуны хрустальные цветущие цветущие пиалы! Эй! принеси пиалы с винами струящимися роящимися родящими!.. Да!..

…И были погрязшие в утехах плоти, как вывалявшиеся в меду!..

И были погрязшие в утехах плоти, как вывалявшиеся в меду…

И были погрязшие в утехах плоти, в сластях телесных, в трате тел — как вывалявшиеся в меду, как навек прилипшие, приставшие к меду…

Те! те! те! пчелы на дне кумгана Ата Ибрахима… на стене кибитки медовой…

И были погрязшие в утехах плоти, в трате тел — как вымазанные в осенней глине… как сошедшие в нее…

Те! те! те! глины взявшие Учкуна-Мирзу… да…

Но!.. Но Абдуррахман-хан, ты не спал, твою пиалу не засыпали деревья, ты звал Али-бачу с пиалами пенными густыми… И я не спал, друг возлюбленный вечный мой, родной и я не спал, и я видел, и я чуял, и моя пиала не наполнилась лепестками слетающими хладно, ибо я опустошал содвигал поднимал ее… И я видел! ай!.. Вот она! вот!.. Она! она! она!.. не уходи не уходи из утухающих очей очей моих! побудь напоследок в очах уходящих побудь повей теми деревьями теми теми… Побудь напоследок повей теми деревьями теми теми у последней погребальной Доски Омовенья… Хуллай! Хул-лай! византийская румская захожая плясунья! плясунья!.. телесная! Тело!..

И там, на том берегу, под теми деревами были девы юные и отроки вешние стыдливые приготовленные, как кони для погони, но не они, не они, Хуллай… И там, на том берегу были арабские багдадские девы-плясуньи в розовых лепестковых сквозящих туманах-шароварах и волосы их гибкие блестящие в танцах достигали земли, травы, и душистые их лона темнели чрез розовые одежды как косточки ходжентских абрикосов чрез розовые мякоти плодов, но не они, не они Хуллай…

Арабы вы принесли Святую Книгу и этих томящихся, темнеющих из зрелых одежд… да.

И там были отроки-бачи стыдливые, приготовленные, как кони для козлодранья, как агнцы для иудейского закланья, но не они не они, Хуллай Хуллай… Ты! Ты византийская румская плясунья плясунья! Ты! нагая нагая в сандалиях! в византийских высоких плетеных сандалиях! Ты! Нагая в сандалиях!.. ты! Ты пляшешь, ластишься, струишься, вьешься, живешь, дышишь, вязнешь в траве… Нагая!.. Но ты ластишься к Абдуррахману-хану, к его раздольным белым сасанидским шароварам, к его бухарской высокой чалме из индийской кисеи, шитой тонким золотом… Нагая!.. А все спят, а все спали, а я не сплю, а я не спал… А все спали… Нагая. А я не спал… Нагая. А Абдуррахман-хан а Хуллай а вы сходили к реке к реке слиянья. А Абдуррахман-хан слагал на речную вешнюю жемчужную отмель сасанидские привольные шаровары… А Хуллай а ты стояла а ты ждала ждала ждала а ты нагая нагая в сандалиях… Нагая. А Абдуррахман-хан допивал из пиалы хрустальной и разбивал и убивал ее ликующий о камень… А хохотал: а дева восходи на древо любви а восходи плясунья дева византийская в сандалиях!.. А дева восходи влезай на древо любви на мусульманское на древо тута срезанное шелковое шелковому червю восходи на древо мусульманское восходи нагая византийская в сандалиях!.. Нагая…

И восходила и влезала… И они входили в реку слиянья и в волнах соединялись и соединялись, и омывало их, и очищало, и смывало, и смывало… А все спали… А я не спал, нагой, нагая, а вы входили в реку вешнюю слиянья…

Не уходи не уходи не уходи волна блаженная… Да!

И выходили на берег на отмель и лежали и лежали… И дышали. Рыбами забытыми рекою на песке дышали… И уповали упоенные. И забывали, забывали… И дышали ртами-жабрами. И забывали…

И будете как рыбы забытые рекой на брошенных брегах!..

Блаженны рыбы смертно пляшущие высоко в покинутых оставленных песках песках песках!..

И будете как рыбы забытые рекой на брошенных брегах…

Блаженны рыбы смертно вьющиеся пляшущие высоко в покинутых оставленных песках песках песках!..

Ты Хуллай?.. Ты пляшешь?.. Ты хохочешь? Вьешься высоко! А! Ты! ты! ты!.. Ты Абдуррахман-хан!.. Да! да… Да! Да!..

Ты стоишь у ног ее, ты падаешь у ног у ног (тугих, как отмель белых!) у стволов столпов у византийских у живых колонн телесных тополиных у стволов жемчужных ты ты Абдуррахман хохочешь, ты дрожащими перстами надеваешь на глухие девьи щиколотки золотые браслеты тяжкие мягкие дамасские облегающие отягчающие столпы телесные манящие покорные молчащие молчащие томящие томящие манящие манящие манящие…. Ты ищешь бродишь блуждаешь дрожащими перстами по стволам по тучным по томящимся, молчащим…

Лишь браслеты сверкают…

…А пророк речет: пусть женщины не делают таких движений ногами, при которых обнаруживались, обнажались бы их скрытые украшения…

А ты, Хуллай, нагая, в сандалиях, в браслетах, на столпах стволах томящих томящихся, а ты в браслетах золотых тяжких отягчающих, а ты Нагая… Нагая…

…И не соблазняйтесь о душе своей, ибо запятнать и потерять ее так же легко, как белую летучую бухарскую чалму в хмельном пиру-туе в многодневном весеннем наврузе с друзьями у реки шалой шалой вешней… да.

А ты Абдуррахман-хан снимаешь с бритой нагой головы чалму индийской шитой тонким золотом кисеи и разматываешь ее, долгую, и ею, святой, сквозящей, как паутиной, обвиваешь опутываешь тучногрудую Хуллай, ее ягодицы снежные ореховые холмы румские, византийские…

Но чалма чалма чалма падает падает из твоих дрожащих падучих алчущих перстов… А Нагая молчит, а зовет, а ускользает не дает, а чалма падает на слепой немой песок… И Чалма не обвила Нагую Византийскую Иную… а легла а пала паутиной на песок песок песок… Ай, Абдуррахман-хан, возлюбленный друг, она она нагая Хуллай зовет зовет манит манит тебя литыми столпами стволами жены осиянными белее отмели в реку в реку слиянья, а ты а ты (уже?! ужель? нет! нет!.. еще!..) смиряешься, а вы входите в реку, а вы соединяетесь в волнах таящихся, протекающих, а вы выходите на отмель, а лежите с жабрами-ртами, а…

Не уходи не уходи волна блаженная!..

Зачем Абдуррахман-хан? зачем возлюбленный, зачем блаженный?.. Зачем ты хохочешь, зачем зачем к ногам столпам припадаешь? Зачем зачем сандалии мокрые спутанные терпкие высокие зачем зачем сандалии распутываешь, развязываешь алчущими перезрелыми перстами? Зачем блуждаешь бродишь гневными перстами в глухих сандалиях, мусульманин? Зачем раздеваешь — да она ж, да она Вся! вся! Хуллай нагая… Зачем сандалии развязываешь! маешься? молкнешь? Хлопочешь у подножия нагих столпов томящихся?.. дрожишь перстами у столпов необъятных, недрожащих, у сандалий неразвязанных… Зачем зачем зачем Абдуррахман-хан, зачем хохочешь, зачем зачем наповал в ногах Хуллай падаешь? падаешь? падаешь?.. падаешь навзничь? валишься блаженный? улыбчиво скалишься?.. Зачем умираешь?..

Ты Византия, Византия! Рум! Ты ты — Нагота в витийственных сандалиях мудрости.

Ты Византия — лишь Нагота томящаяся томящая в сандалиях витийственных мудрости в одних сандалиях! ты нагота в сандалиях… в мудрости витийственных сандалиях… да! да! да!..

И Ты заносишь Наготу в сандалиях мудрости в Страны Сокровенные в Страны Паранджи и Дувала…

И Ты проникаешь, как ришта, как червь арыков тайно в кровь входящий тайно точно точно тошно уморяю-щий!..

И падут Паранджи и Дувалы от твоей Наготы в сандалиях мудрости, в глухих беспробудных вязких сандалиях, как пал, как пал пал пал Абдуррахман-хан, возлюбленный мой друг, блаженный бражник!.. да?.. Ля-ил-ляха иль-Аллаху Мухаммад Расуль Улла!.. да!

Господь помилуй Паранджи и Дувалы!.. Господь в иные рощи рощи веющие вечно вешне несужденные ему возьми возьми бражника святого Абдуррахмана… Возьми взамен меня, взамен меня, взамен неспящего покойного готовящегося к рощам тем Имама Хоросана Омара Хайяма молящегося пред Доскою Омовения молящего… Возьми его взамен меня, о Боже, в рощи освежающие навек!.. Но!..

И были погрязшие в утехах плоти в трате тел, как вывалявшиеся в меду!.. Те мерклые уснулые пчелы!.. И были погрязшие в утехах плоти в трате тел, как сошедшие в осенние мертвые беспробудные глины…

И будете как рыбы забытые рекой на брошенных высохших берегах!..

Но!

Блаженны пчелы уснувшие усопшие увядшие в сонном меду!..

Блаженны осенние текучие темные глины, ибо и они взойдут!.. дадут!..

Блаженны рыбы смертно вьющиеся напоследок пляшущие высоко в покинутых оставленных речных песках!.. Да!

Но Хуллай, нагая, я не сплю, я вижу, я вижу, вижу, как ты тщишься, маешься, поднимаешь Абдуррахмана-хана, роняешь, тяжкого напоенного, влечешь, тащишь! тащишь! тащишь по отмели песчаной, оставляя тяжкий ползучий густой след палого смертного тела, тела тела… Куда ты тащишь его Хуллай? ай! ай… зачем?.. Тело… Зачем ты тащишь его по отмели, зачем ты тащишь его, мертвого, к нашему дастархану? к Дастархану Живых? к дастархану светло спящих? к дастархану хрустальных китайских пиал полных палых лепестков?.. Тело…

…И когда очнетесь от долгого хмеля вашего — некоторые будут мертвыми средь вас… И когда очнетесь от долгого хмеля жизни — некоторые будут мертвыми средь вас!.. Но вы не заметите… Но вы не отличите мертвых от живых… Да. Да, расхитители воры тати плоти своей!.. Ибо если человек теряет душу свою — его уже не отличить от мертвого. Да… А душа умирает прежде, быстрее тела… Вот глядите — гнездо темнеет вьется льется разносится рассыпается тянется горькое цепкое держится вязкое в ветвях в ветвях — а птицы! Птицы уж давно нет… да! Но! Но Хуллай ты оставляешь Абдуррахмана-хана у дастархана живых, ты придвигаешь его вялого к груше (я лежу рядом!) а сама бежишь бежишь к жемчужной пустынной отмели и нагими розовыми влажными ступнями ногами в браслетах сбиваешь заметаешь засыпаешь те те те сладкие следы сплетенных тел и этот Этот густой ползучий глубокий след След Мертвого тела… да… След мертвый мертвого… Абдуррахмана-хана… Хуллай ты засыпаешь его последний земной след — он темный от выступившей воды — а браслеты сверкают на ногах… След!.. след… И засыпала замела завалила и нет его… следа его…

Хмельные от тел! хмельные от тел растраченных! хмельные тратящие быстрые тела свои!.. блаженные? бражные!.. родные!..

И будет ваш след на земле — лишь след мертвого тела!..

Но!.. Но и я был и я тратил! Да… Но! но ноги но столпы стволы колонны телесные живые в златых тесных браслетах заметают засыпают этот след, и я не сплю, я вижу Хуллай… Но девьи щедрые нагие ноги в златых браслетах идут ступают вязнут блистают осиянные по этому следу! да!..

Ходжа Абдаллах Ансари, мауляна, учитель учитель, а зы стоите под последними китайскими карагачами, а вы улыбаетесь под карагачами а вы говорите Учитель: что есть дервиш? Просеянная землица, а на нее полита водица: ни нагой ступне от нее никакой боли, ни на поверхности ноги от нее никакой пыли… Да Учитель… Я дервиш… Я землица чистая нежная… Но тот след, но тот след глубокий падучий, но те те ноги ноги (ай) ступающие осиянно прощально! но те ноги живые лучистые слепящие ступающие по дремучему следу но те ноги заметающие его, но те ноги в златых тяжких браслетах режущих очи очи очи мои и ныне! и ныне! и ныне ступают Учитель… да.

И!..

Тогда просыпаются, восстают от земли, отлепляются от стволов дерев хмельными темными шалыми слепыми ой святыми младыми медовыми головами живые родные родные родимые родимые возлюбленные друзья други мои мои мои… Ой вот вы! я трогаю вас пергаментной предсмертной рукой моей неслышной возлюбленные друзья мои в шелковых веющих занданийских чапанах измятых от сна от сна от сна… Я трогаю вас возлюбленные друзья мои пергаментной неслышной невесомой невесомой дальней дальней еще здешней рукой — здешней, здешней — а вы уже там… но я скоро, скоро, возлюбленные мои мои мои… да. Тогда просыпаются восстают от вешней земли отлепляются от стволов дерев возлюбленные друзья други мои, и зовут кличут Али-бачу виночерпия с пиалами пенными его!.. И кличут Али-бачу с пиалами хрустальными его. И кличут Алп-бачу с его пиалами. И озираются. И не знают. И озираются на Абдуррахмана-хана, темно тяжко припавшего к стволу груши, и кличут, и не знают…

И кличут виночерпия Али-бачу с его чеканными хрустальными пиалами блаженные очнувшиеся Низам аль-Мульк, Хасан Саббах, Музаффар аль Исфазари, Кори-Мансур — мои блаженные восставшие восставшие… И кличут, озираются на Абдуррахмана-хана, и хохочут, и ликуют, и не знают. И не знают. И склоняются над долгим долгим тучным тучным дастарханом дастарха-ном… И не знают… Шайдилла!..

Возлюбленный Абдуррахман мой что что что и ты склонился над пахучими исходящими барашками агнцами хрустящими шипящими горящими приправленными тибетскими томительными мятными травами?.. Что ты склонился над барашками горящими алыми алыми алыми?.. Что одинокие раздольные лежат на отмели пустынной что лежат белеют веют шаровары сасанид-ские как крылья лебединые лисою выеденные лисою тайной алчной?.. Что что что падаешь ты ликом сонным в пиалу свою и я (я знаю мой Абдуррахман! я знаю! знаю! знаю!) и я кричу шепчу молю кричу: не трогайте! Он спит! Ой не будите! Не будите!.. Пусть пусть спит… пусть спит… и лик его от пиалы не отрывайте… Ой пусть спит, ой не будите, ой не отрывайте, ой друзья мои возлюбленные други, ой оставшиеся!.. ой не отрывайте!..

Шайдилла!.. О Боже!..

Возлюбленные други не будите святого сонного Абдуррахмана-хана!.. И тихо отодвинем дастархан чтоб крики, бубны, дойры чтоб пиалы плещущие брызжущие чтоб его чтоб не будили чтоб не достигали… из глухих деревьев дальных чтоб его не достигали!..

…Омар Омар чего вы переносите дастархан под дерева дальные? Чего? Он уже ничего не слышит. Не чует. Абдуррахман-хан! Шайдилла! Он мертвый. Мерклый. У него уста сизые как осенние прутья ивовые. У него ресницы палые ивовые. У него руки ивовые. У него голова палая ивовая… Омар он не пьяный. Не сонный. Нет! Но! но…

Блажен усопший средь цветущих деревьев!..

Блажен усопший средь цветущих деревьев…

У твоих ног, у твоих столпов, у твоих браслетов блистающих, Хуллай! Хуллай…

Но!..

Нет друзья мои возлюбленные! Нет… Нет Хуллай. Я поднимаю мягкими перстами твои веки Абдуррахман. И твой глаз твой сонный глаз белесый жемчужный блестит живой!.. как отмель? как залив? да! как залив нетронутый живой живой живой воды речной!..

Не уходи не уходи волна волна блаженная… Хмельные от тел! хмельные от тел растраченных! блаженные! бражные!.. Хмельные тратящие быстрые тела свои! (и я был и я тратил! да!) И ваше пиршество обернется поминками! И ваше пиршество обернется поминками…

И станут чалмы — саванами! И станут чалмы — саванами… И будут омывать из чаш хрустальных тела молчащие! уж не таящие!..

И будут омывать из чаш хрустальных тела молчащие… уж не таящие…

И станет ваша пиала вина немым слепым кумганом погребальным.

И станет ваша пиала вина немым слепым кумганом погребальным…

Но! О Боже! Боже! возлюбленные друзья други мои да как же я люблю вас, чую, чую, люблю, прибрежные весенние скоротечные мои… О Господи да мы же одни краткие текучие тесные дышащие тленные телесные скоротечные любящие у этой вечной мертвой реки реки реки… (а она не течет без нас!) Да мы же одни у этих осыпающихся вечных мертвых дерев дерев… (а они не цветут без нас…). Да мы же одни средь этих лепечущих сосущих пчел пчел… (а они не сосут без нас…). О Боже да мы же одни средь этих мертвых дерев, песков, камней, лепестков, пчел а ты Абдуррахман-хан уходишь к ним К НИМ, а ты оставляешь нас кратких, сиротских… И пчела — лишь пчела, и река — лишь река, и древо — только древо, и песок — лишь песок, а человек — и пчела, и река, и древо, и песок, песок — и иное… И иное… А ты уходишь к ним Абдуррахман-хан… возлюбленный мой!.. протекший!.. истекший… припавший к сонному мертвому дереву… да… И ты глуше беспробуднее дерева…

И были шумнее дойры свадебной, а стали глуше беспробуднее дерев… Но!.. Но Абдуррахман-хан, но блаженный!.. Но что не унесла тебя река река когда ты входил в нее с Хуллай, с нагой в сандалиях и она принимала тебя и волны волны не разлучали вас сплетенных?.. И река блаженная и жена блаженная нежная принимали тебя и чего не ушел ты навек с волнами, а вышел на берег трезвый песчаный вязкий, а теперь лежишь ликом ярым в пиале хрустальной?..

…А недавно, а недавно, а недавно мы расстелили дастархан под деревьями цветущими, под деревьями усыпанными хмелем цветом прахом тленом цветами лепестками шмелями пчелами… А недавно, а недавно… А пришел чабан уйгур и принес в мешке-хурджине новорожденных каракулевых ягнят-агнцев сквозящих… А принес в хурджпне с горных травяных джайлоо-пастбищ лепестковых фисташковых отпрянувших лазоревых начальных ягнят агнцев просящих просящих просящих… молящих молящих овечьими младенческими очами очами очами: дай! дай! дай! дай до смертного сладчайшего ножа ножа ножа дай дай дай надышаться наваляться дай уйгур уйгур побегать заблудиться задуреть намокнуть в росных в сочных садовых некошеных нетронутых травах! дай уйгур чабан пастух дай дай уйгур не тронь пока пока пока (еще немного! да?) в нетронутых во травах сада сада сада… Не тронь не тронь уйгур пастух чабан росистых вольных травяных заблудших в травах в росах в росах поздних поздних скорых агнцев! Не тронь не тронь в нетронутых травах!.. Не коси в некошеных травах!.. Пока! пока! пока!.. Пора! пора! пора… а!.. А Абдуррахман-хан ты ты хохочешь ловишь в травах в росах ягненка (ты ягненок? ты ягненок уготованный?) ты ловишь в травах в росах первоягненка… ты берешь нож нож уйгурский вольный… ты трогаешь горло новорожденное веселое горло агнца ножом неслышным добрым… ты подставляешь самаркандскую косу-пиалу под тугую малую струю струю крови крови кудрявой пылкой нежной крови… ты пьешь ты тянешь кровь ты хмелеешь ты дуреешь ты хохочешь ты хохочешь: эй друзья, эй мужи мужи мои мои сонные сонные сонные! Черпайте черпайте берите из агнцев из ягнят травяных юных восторженных пейте сосите кровь молочную и будете иметь жизнь сладкую… жизнь долгую… жизнь долгую!.. Жизнь долгую…

Да. А теперь я поднимаю твою нагую бритую гладкую тяжкую иную голову отнимаю от пиалы, я глажу твою голову, глажу. Да… Но. Ты пьян Абдуррахман-хан! Ты не умер! Ты пьян!.. И ты не спишь!.. Я разбужу тебя тебя!.. Эй Али-бача, принеси пиалу нежного нишапурского вина несильного… Вина для старцев… Пей Абдуррахман!.. Я подношу пиалу с нишапурским вином к твоим устам — и они принимают! они приемлют! они приемлют! они живут, твои уста! да!.. Они внемлют чаше наклонной!. И вино уходит в твое горло ровно ровно как в песок вода прибрежная молчная уходит… Да? Но ты мертвый… Горло мертвое… Вино мертвое… Кумган опрокинут и вино уходит… Уходит… Зачем?.. Ай! Йе!.. Йе! Шайдилла! Аллах свидетель!.. Так говорят нищие святые странники-каландары, просящие милостыню… О Боже прошу Тебя: пусть он еще посидит с нами, а?.. Оставь его о Боже нетронутым в нетронутых травах!.. О Боже у меня глаза глаза овечьи молящие просящие… Пусть он посидит с нами… пока пока пока… Еще не пора о Господь мой!.. Пусть посидит… Пусть немного выпьет… Вино нишапурское утреннее несильное вино… Оно для старцев, для аксакалов… (и для мертвых?). Господь, еще так рано!.. Еще мы так молоды!.. Еще сад цветет. Еще так так рано так росно в саду нашем вешнем. Еще не все птицы проснулись в деревьях прохладных сыплющих тихие лепестки… Еще рано… Росно… Еще пора лепестков веющих, еще пора ягнят росистых тычущихся в стебли напоенные напоенных утренних трав трав трав нетронутых нескошенных… Господь не тронь, не коси, а?.. пока…

Но! Шайдилла!.. пора… Абдуррахман, у тебя ресницы студеные утренние росные налитые — я трогаю их дрожащими перстами. Я собираю я сбираю я обираю оббиваю последние слезы с твоих студеных недвижных ресниц ресниц ресниц… и они тянутся по перстам моим, тянутся тянутся спадают длинные светлые… пресветлые пресветлые пресветлые… Тогда я кричу, тогда я кричу, тогда я шепчу шепчу шепчу шепчу: он мертвый. Мертвый. Мертвый. Да… Да возлюбленные други мужи мои, други мои… Он мертвый. Весь. Насквозь. Навек. Тогда я обнимаю его голову покорную…

Тогда друзья мои берут меня за руки и отрывают от него, и он падает, падает, падает один, оставленный, на землю… А он падает один на землю, а вы влечете меня от него, от оставленного, навек прильнувшего к земле земле земле… Возлюбленные мои, други мои, оставьте вы меня! Да оставьте, да не отрывайте от него, да дайте уснуть рядом с ним в цветущих осыпающихся деревах! да дайте лечь рядом с ним, да не хочу я не хочу я жить, когда рядом, навек полег прилег возлюбленный друг мой Абдуррахман-хан с нагой бритой покорной тяжкой головой!.. Тело… Да не хочу я жить, когда хрустальные пиалы полны палых мертвящих хрустящих лепестков цветов!.. Да оставьте меня! да не тащите, не тащите от него!.. Оставьте… Я плачу плачу я плачу я поднимаю над головой своей пиалы палых лепестков и посыпаю голову свою летучим падучим прахом тленом прахом прахом голову посыпаю посыпаю вешних дерев летучим прахом прахом прахом… Тело… Да оставьте меня, оставьте… да не тащите, да оставьте… да оставьте с ним с ним дальным дальным необъятным мертвым навек ныне, да оставьте… Да оставьте… Тело…

Тело…

И вот — вы травили разрушали яро тратили свою плоть, чтобы явилось Смерти Жало?

Как жала пчел, которых мнут погибельно перстами одичалыми… И вот — вы травили разрушали свою плоть, чтобы явилось Жало Духа?..

И вот — вы травили избивали свою плоть, чтоб заглушить Жало Духа?..

И вот вы тратили свою плоть, чтоб Жало Смерти явилось прежде Жала Духа!.. да…

…Но в иных пробуждался Дух и алкал.

И стало тошно тошно и стало пустынно пустынно стало голо голо и в цветущих избыточных проливчатых деревах.

И стало тошно и в цветущих ярых вешних и в медовых стало тошно деревах…

Да. Стало горько и в медовых деревах…

И пробуждался Дух в хмельных хмельных слепых слепых слепых телах телах телах!

И пробуждался Дух в слепых телах!..

И зароился Духа червь в хмельных телах!.. да!..

Но!

Но прощальный, но возлюбленный друже, но возлежащий на подушках балхских, на курпачах бухарских, па исфаханских одеялах у дастархана, а ныне лежащий глухо на простой земле, Абдуррахман-хан, родимый, что что что мне этот Дух, когда ты мертв?.. Когда ты мертв?.. Ах тошно тошно голо голо мне в цветущих деревах…

Ах горько горько мне в медовых деревах…

Но!.. Хуллай! Хуллай!.. Нагая в спутанных внтий-ственных развязанных сандалиях сандалиях Нагая… Ты засыпаешь тяжкий след его падучий засыпаешь навек навек навек… молчными бесследными бездонными победными песками… засыпаешь… Потом идешь неслышно близ Лежащего идешь царишь живешь — не дрогнешь! не склонишься! не замедлишь шаг! не упадешь у тела мертвого! нет! нет! живая осиянная далекая! нагая медленно ступаешь осиянными стволами!.. мимо мимо мимо мертвого, ступаешь мимо дастархана, мимо нас живых живых умолкших ты ступаешь ты ступаешь, ты уходишь ты уходишь навек навек в дерева цветущие отцветшие еще еще роняющие лепестки хмель тлен летучий нежный еще роняющие… А Хуллай а твои очи не роняют не роняют не роняют… И уходишь в дерева еще роняющие… И уходишь и уходишь ты ты ты Хуллай Хуллай Нагая в спутанных витийствеиных сандалиях! Да, нагая!.. Не роняешь… Ты уходишь ты уходишь навек унося столпы стволы ног налитые налитые осиянные…

Ты уходишь ты уходишь навек унося живые купола грудей и ягодиц атласных… Ты уходишь ты уходишь ты нагая ты в сандалиях византийских неразвязанных… Ты уходишь навек в дерева еще роняющие цвет еще роняющие…

Ты Византия, Византия — Нагота в витийственных сандальях Мудрости сандальях!

Ты арычным гиблым смертным червем тайным Ты риштою входишь в тело тело Азии…

О Господь Господь чего тут все мечети, паранджи, дувалы, рубежи, ограды, все мазары?.. О Господь чего тут друг возлюбленный лежащий павший?..

Ты уходишь, нагая, в сандалиях. Ты Ты уходишь уходишь уходишь, и не манишь — о Господи, слава Тебе милость Твоя — что не манит!

Побежал бы, пошел бы, припал, кликнул в реку — а там — лег бы рядом навек с ханом Абдуррахманом!.. Да уходишь, уходишь Нагая в сандальях… Да не манишь… И лишь на ногах золотые браслеты блистают горят говорят полыхают! И лишь золотые браслеты блистают!.. И досель и досель у Доски Омовенья златые златые браслеты уходят горят говорят полыхают!.. Уходят у Доски Омовенья…

Не уходи не уходи волна волна блаженная блаженная блаженная… Шайдилла!.. Сад! сад!.. Да! Сад средь Глин Империи…

ФАРРАХ!

Шайдилла!.. Сад! сад! сад… в империи сонных молчных тихих глин глухих… в империи порубленной роняющей алычи Алычи… Сад сад ты у гробовой у Доски Омовенья плещешь осыпаешься стоишь лепечешь таишь таишь… Сад возлежащих другое возлюбленных ты и у Доски Омовенья веешь веешь веешь… ты друзей возлюбленных живых живых живых хранишь! хранишь! храпишь…

Ты веешь розов розов ты душист в имперьи халифате сонных сонных мерклых глин глухих глухих глухих…

Кори-Мансур гончар как лепишь лепишь как возводишь ты ты средь мертвых глин средь Мертвых Глин… из глин отзывчивых живых живых живых?..

Низам аль-Мульк вазир хранитель империи как как ты светлый ликом светлый духом под роняющими деревами алычами спишь спишь спишь улыбчив спишь?..

Хасан Саббах ты млад ты пьешь из пенной пиалы ты нож грядущий Нож Исмаилита Нож Грядущий ты еще в душе, в крови растишь? растишь? лелеешь ли? таишь? таишь? таишь?.. Исмаилит?.. И ты виновато безнадежно на Низама аль-Мулька глядишь глядишь… Низам Низам а от тебя а от тебя идет далекий точный точный тошный тошный запах крови запах жертвы Запах Жертвы… И от твоей Империи! империи!.. А ты глядишь Хасан Саббах, а ты таишь растишь грядущий нож Грядущий Нож, а ты провидишь убийцу, ассасина…

А ты провидишь кармата тайного ярого ярого… Да да да возлюбленные други заклятые!..

Да! заклятые!.. заклятые…

А ты уже лежишь блажен блажен Абдуррахман-хан уж близкими учуянный червями муравьями…

А ты астролог Музаффар аль Исфазари светил провидец по Плеядам текучим утренним гадаешь прозреваешь: кому кому кому из этих из хмельных с иного брега из кустов песчаных хладных ив кому Ангел Азраил улыбчив сладок машет машет машет? Кого манит?.. Кого призывает вслед за Абдуррахманом? кто за ним поляжет? кто поляжет?.. Ой, возлюбленные мои, ой утренние, росные, ой чего мы озираемся зябко? кто грядет? кто ляжет рядом с Абдуррахманом?.. Да пусть я!.. Я знаю, я провижу… Да пусть я… да не хочу идти за вашими за необъятными за саванами саванами…

Тогда Низам аль-Мульк (зачем? зачем? Низам? Низам? иль чуешь чуял или знал не верил не хотел но улыбался улыбался улыбался) тогда Низам аль-Мульк кличет цыганку-гадалку, кашмирскую люли-цыганку огненного ока лютого прозревающего… Тогда кличет Фаррах кашмирскую гадалку: Фаррах скажи когда полягу?.. Когда Империя издохнет изойдет? когда алычи заплещут вешние неоглядные? Когда потекут глины вешние благодатные? когда Фаррах? когда гадалка?..

Тогда Музаффар аль Исфазари Плеяды ранние текучие сырые огненные указующие оставляет оставляет и взирает на гадалку… Тогда в саду умолкшем мы внимаем Фаррах гадалке с ярым звездным оком проникающим… не уповающим, не уповающим, а знающим, а зрящим дальне, зрящим хладно оком зрящим Набегающее тайно… Тогда взираем на гадалку неоглядную, тогда взираем с тайным упованьем, упованьем в саду первоусопшего в Саду Усопшего Абдуррахмана-хана… Тогда взираем на Фаррах гадалку неоглядную, оставив пиалы хрустальные…

Тогда Фаррах кричит хрипит, тогда она вся вся дрожит исходит вьется переливается в долгих пыльных кашмирских цветастых платьях густых одеждах пахучих дремучих юбках, тогда она глядит на нас совиным бескрайним оком роящимся… Тогда она глядит на нас совиным желтым переполненным роящимся бескрайним оком оком оком… Оком ночи… Оком той той той ночи Той Ночи!.. Голым Оком!..

…Зачем зачем Низам зачем ты кликнул ее?.. Зачем она? Зачем?.. Когда вино еще в пиалах не иссохло?..

Тогда она кричит вопит поет хрипит лепечет сонно сонно сонно: куф-Суф! Куф-Суф! Куф-Суф!..Сельджук!.. Низам аль-Мульк!.. Вазир Империи!.. Ты знаешь. Ты вазир. Провидец. Ты из Туса… Твоя мать умерла в родах и отец твой обходил кормилиц с младенцем на руках… И ты знаешь чуешь цену чужого молока… чужого соска… чужой груди… чужой крови… И ты бережешь иные пригнетенные народы Империи… Ты знаешь… Ноя вижу… Ты поляжешь вслед за Абдуррахманом… Гляди, Сельджук, твоя трава с усопшим рядом еще еще еще не примята!.. Ты знаешь ты поляжешь рядом… Я вижу твое тело павшее лежащее… уже не страждущее боле, уж не страждущее…

Тогда она лепечет лопочет плачет сонно сонно сонно: куф-Суф! Куф-Суф!.. Куф-Суф!.. Уже цветет пылит жужуб! Уже цветет немой жужуб… уже летит пылит метет зальет прощальный тополиный пух семян китайский пух пух… Когда через Синьцзян придут придут бескрайние бездонные безглазые безгласные молчащие таящие китайцы… Ай ай ай… ай Шайдилла… Ай Хоросан… ай родина! ай малая!.. Ай Малая!..

…Ты ль хрупкое заветное невинное яйцо влекущее змею, яйцо разъятое открытое распахнутое?.. Ты ль утренний родник родник лепечущий и под копытом чуждым пришлым всадника гортанного?.. Ты ль росный новорожденный лазоревый ягненок агнец вьющийся лиющийся живущий в землистых пальцах сумрачных локайца?.. Ты ль муадзин лазурный певчий кеклик божий смертную стрелу чрез горло пропускающий навек улыбчиво прощающий прощающий?.. Ты ль ты ль цветущая безвинно Алыча на Спящих Спящих цвет ласкающий роняющая?.. Ты ль? ты ль? ты ль?.. Ты! Ты! Хоросан… Ты родина, ты малая!.. ты родина родная…

Фаррах Фаррах Фаррах святая нежная Цыганка? Гадалка?.. Провидица!.. Провидица!.. Пророчица святая дальняя!.. родная!.. ай ай ай… Сова! глядящая из ночи в ночь глядящая Глядящая… Ты плачешь ты хохочешь ты маешься хрипишь храпишь ты ты ты горишь в одеждах глухих густых… в кашмирских платьях юбках долгих пыльных темных ты горишь исходишь рушишься сгораешь… Тщишься. Длишься. Рвешься. Обрываешься… Ты заживо живая ты сгораешь! ты теряешься в одеждах ты худая ты костлявая Святая ты сгораешь заживо ты падаешь теряешься… Плачешь… Фаррах пророчица… Сова из Ночи в Ночь перелетающая… У тебя на губах на устах слюна пена белая хмельная выходит выступает словно палый цвет деревьев осыпающегося сада сада сада…

Фаррах ты бьешься в глухих одеждах в кашмирских, ты горишь сгораешь падаешь в глухих ты путаешься в платьях зарываешься ты забываешься горишь горишь пылаешь… Ты лепечешь ты лопочешь ты провидишь ты Пророчица слепая пенная ты ты падаешь ты плачешь в платьях в платьях в платьях плачешь… Ты плачешь… Ты знаешь… Ты видишь… Ты горишь… Ты пламень…

Не Ты ль Пророк Мухаммад сказал своему сподвижнику Абу-Хорейру: если б вы ведали то, что я ведаю — вы бы разучились смеяться и много бы плакали… Да…

Не ты ль святой имам Хасан сказал: кто читает Коран и верит в него — тот всегда будет полон страха в этом мире и часто будет плакать.

А ты Фаррах ведаешь а ты падаешь а ты плачешь в темных беспробудных платьях плачешь плачешь плачешь а ты знаешь… Знаешь! А ты плачешь бьешься вьешься исходишь уходишь умираешь воскресаешь восходишь провидишь в темных беспробудных густых глухих немых платьях… А ты провидишь в темных сонных платьях… в глухих глухих глухих оградах… в шелковых дувалах дувалах уморяющих…

И будете сгорать от пророчеств ранних ваших!..

И будете сгорать от пророчеств ваших ранних в темных глухих платьях… в глухих немых имперьях халифатах… в слепых безглазых паранджах безгласных… в тупых дувалах, рты замазывающих засыпающих… в границах смертных охраняемых адовых…

Но!

Но!

Но!

Блаженны от пророчеств ранних сгорающие уходящие ранее… Блаженны от пророчеств ранних сгорающие уходящие Срока (какого срока?) ранее… Блаженны от пророчеств ранних сгорающие; ходящие а не умирающие навек в светлых саванах мазарах одеялах в Срок (какой тут срок? тут тлен! забвенье) в срок оплаканных и в срок (он тут! он рядом!) в ближний срок навек распавшихся от червя необъятного!..

А ты Фаррах а ты сгораешь в темных сонных беспробудных платьях! А ты Фаррах а ты сгораешь в темных сонных беспробудных платьях платьях…

Блаже!..

Тогда Низам аль-Мульк кличет зороастрийца парса Али-бачу и повелевает, и тот приносит на чеканном медном армянском мешхедском подносе балхекую большую косу-пиалу вина удушливого густого старинного хоросанского ярого ярого ярого яростного… яро уносящего плескучего падучего текучего дурмана одуряющего умо-ряющего навек? навек?.. навек!

Тогда Низам аль-Мульк говорит Фаррах: выпей до дна, прижмись лицом к нагому дну косы, подними лицо ожившее из пиалы, и говори говори, смертная сова ночная, говори далее!.. Пей и говори далее! И веди и зри и веди веди веди еще не вышедшие на дорогу караваны! И веди караваны брезжущие лишь!.. лишь зарождающиеся… И веди караваны еще лежащие еще еще спящие, еще не вставшие… И веди караваны еще пустынь не знающие!.. И заблудись в стадах ягнят рождающихся завтра!.. И скажи когда когда полягу?.. Когда Империя издохнет изойдет?.. Когда когда распад паденье Халифата?.. Когда алычи заплещут вольно вешне неоглядные?.. Когда потекут пойдут глины вешние благодатные?.. Когда Фаррах? Когда Гадалка?..

И Фаррах пьет из косы льнет вспыхнувшим челом лицом к нагому дну и упивается и оживает восстает в бездонных сонных темных платьях платьях платьях… И упирается совиными очами в дно косы глядит совиными очами… И восстает хмельная яро тонко восстает высоко в платьях оживающих… И восстает хмельная темная последняя и вот она она она опять хрипит хрипит кричит лопочет шепчет хочет хочет видит видит плачет плачет пляшет пляшет пляшет вьется тянется в взволнованных одеждах сонных сонная дурная от вина исходит стонет стонет: куф-Суф! Куф-Суф! Куф-Суф!.. Сельджук!.. Вазир благой!..

Я вижу долгий сонный скотный нож мясной, нож багдадских мясников — и ты Вазир Вазир вблизи шатра жен своих алчущих, вблизи шатра близ Нихавенда, после разговения-ифтара, встретишься с ножом Ножом Ис-маилита близ шатра жен ждущих алчно, встретишься с ножом и не уйдешь, не разойдешься с хлещущим ножом…

Вазир!.. С ножом со встречным пришлым хлынувшим нежданно из руки исмаилита-батынийца — ты с ножом не разойдешься!.. И падешь!.. И не дойдешь до жен убереженных!.. И не дойдешь до ждущих зрелых жен напрасно алчно растревоженных!.. И встретишься с ножом исмаилита-батынийца из Дейлема… встретишься с возникшим вдруг ножом — и не! и не! ой не! не! не!.. не разойдешься! И взвоет по-собачьи жен шатер готовящийся… Иль по-волчьи?..

Низам Низам возлюбленный зачем зачем ее ты кликнул?.. Друг, зачем?.. Зачем… Когда вино еще в пиалах не иссохло?.. Зачем зачем зачем кричит пророчит верещит Сова когда еще не село не утихло не изникло солнце Солнце?..

И будет время…

И будет время когда совы!

полетят во дне!..

И будет время, когда будете зажигать свечи во дне, при солнце, ибо хладно и темно будет в ваших душах!.. да… И не согреетесь. И не озаритесь… И будете зажигать возводить костры в ночи во тьме в Ночи во Тьме, а сами будете таиться за камнями, в Ночи Огромной, и говорить шептать: о Боже Боже мы жгли костры в ночи огромной необъятной… помилуй нас заблудших темных слепых… Мы для других возводили костры в ночи!.. но сами прятались за камни за валуны росистые тайные… чтобы хранители ночи, чтобы стражники сарбазы Ночи рыщущие не увидели нас у костров и не послали стрелу смертную в освещенные наши лица… а мы прятались за камни за валуны ночные, чтоб костры наши не осветили нас, не выделили из ночи… мы возводили костры безымянные для иных человеков… мы хотели уйти от судьбы своей, от стрелы своей… мы таились за камнями… Но никто не пришел к нашим сиротским пустынным кострам… они отгорели втуне и стали темной ночной невидной тленной золой… а мы хранились за камнями… А мы береглись от стрелы рыщущей разящей сладкой! сладкой!.. Но убереглись ли?.. Но убереглись ли?..

…И вот бредете в золе хладной душ ваших прячущихся… И вот бредете в золе хладной душ ваших таящихся…

Но! Блаженны сидящие явно у костров в Ночи Стрелы рыщущей необъятной!.. Блаженны у костров своих озаренные явно сидящие! не прячущие лики смирные в тайных ночных камнях… Блаженны костры возжигающие… блаженны озаренные пресветлыми кострами многодальними…

А вы вы хранители ревнители стражи ночи, вы испускающие стрелы смерти, иль слава убийц вам дороже славы человеков?.. Да они же вашу Ночь озаряют, в вашей Ночи костры возводят, да они же вас озаряют, да вы же без них заблудитесь канете в ночи в Ночи падете от иных зорких совиных охотников… иль вас примут за зверя стерегущего ночного и хлесткая стрела найдет вас… иль вы звери… слепцы… хранители ночи… иль вы канете камнями осыпи в тихие долгие долгие долгие заводи заводи… пропасти… пропасти… пропасти… звери звери… Хранители Ночи…

И стрелы ночные находят ночных охотников!.. И стрелы ночные находят ночных охотников волчьих!.. Дай дай дай им о Боже! дай им найти! дай о Боже!.. Боже!.. да что я?.. прости меня… Боже… Но!.. Низам возлюбленный!.. Зачем зачем ты звал провидицу пророчицу, когда вино еще в пиалах не иссохло?..

Фаррах Фаррах гадалка! пей и говори далее! И веди грядущие еще еще еще слепые караваны!.. И летай средь птиц еще лежащих сиро сиро сыро сыро свернутыми в нерожденных мягких тайных яйцах!.. И блуждай блуждай и возвышайся среди стад отар ягнят ягнят зачатых завтра! завтра! завтра… И скажи скажи когда когда когда полягу? Когда Империя моя моя издохнет изойдет? Когда распад когда погибель Халифата?.. Когда Алычи заплещут вольно вешне неоглядные?.. Когда потекут пойдут глины вешние духмяные благодатные чреватые крылатые?.. Когда Фаррах?.. Когда?.. Когда гадалка?.. А!..

О Боже Боже скоро ль? скоро ль? я ль сойду со грушевой доски последней скоро ль я сойду с Доски в стада в стада в стада грядущие невинные пылящие молящие закатные печально принимающие тихую овцу печально сонно сонно навек навек навек расступающиеся… молчащие молчащие молчащие без пастыря без пастыря без пастыря… Ты ль бродишь средь живых загробный Ангел Азраил загробный пастырь? Ты ль Чабан Усопших их стада немые тихо тайно оставляешь оставляешь оставляешь… и в живых земных во скорых обреченных бродишь бродишь бродишь… знаешь… назначаешь… назначаешь… улыбаешься… и чуют чуют стражи стражи волкодавы волкодавы… и скалятся и скалятся, но знают знают знают Чуя чуя чуя Чабана Непреходящего… и не лают и не лают и не лают… Но!.. Когда Фаррах? Когда Пророчица? Когда когда гадалка?..

…Тогда опа встает вьется кричит плачет в кашмирских тучных дремучих пахучих платьях платьях платьях!.. Тогда она лопочет лепечет виясь виясь томясь томясь томясь творясь творясь умирая усыпая вымирая в сонных бездонных платьях платьях молчащих…

Ты уморяешь умерщвляешь ее блаженный друг возлюбленный друг дуст брат Низам аль-Мульк мой мой, ты выедаешь вызываешь выпиваешь ее из глухих одежд ее охранных, как заветный сладкий сырой млечный молочный текучий орех из кожуры хранящей неокрепшей мягкой… И она бьется живет роится напоследок?.. накануне?.. да! я знаю вижу чую (Азраил ты рядом? назначаешь?) а она пророчица провидица не знает… не видит… не чует смерть свою… а я (зачем о Боже?) знаю знаю знаю…

…И будете пророчествовать о народах и странах и не знать исхода своего!..

И будете пророчествовать о народах и странах и не знать малого исхода своего!.. да!.. Малого… И что что что смерть пророка рядом с пророчествами его?.. да?.. И пророчества в империи просты: Кровь да кровь… кровь да кровь впереди… впереди… позади… позади… Кровь да кровь!.. впереди! впереди!.. И что смерть пророка рядом с пророчествами его?.. да?.. Но! по я знаю знаю знаю и оттого точат плывут очи безутешные мои… И что все пророчества Фаррах плясуньи святой родной рядом со смертью ее близкой слепой жаркой жадной?.. Что? что все пророчества?.. И я знаю и я вижу и мои очи плывут точат точат точат и она видит очи мои и улыбается мне и улыбается мне мне мне и я поворачиваю лицо с очами безутешными печальными плывущими точащими к стволу груши отцветающей, но она улыбается мне из одежд взволнованных… Но она улыбается…

И!.. Шайдилла!.. она путается обрывается она кончается она шепчет бредит бродит в стадах грядущих смертным здешним пастырем…

Азраил ты отступаешь? уступаешь? улыбаешься выжидаешь?..

Шайдилла!.. Она срывается срывается… в стадах грядущих блуждает, теряется, поет кричит взывает стонет мается…

…Вазир! Вазир!.. Низам аль-Мульк!.. Твоя Империя… твоя… Твой Халифат неправедный!.. неправедный… Вот!.. вот… я трогаю их… вижу… всех!.. я глажу их загробными перстами… персты роняю… Да! да!.. Я вижу сонмы шевелящихся последних ой невинно ой невинно убиенных зябких скорых душ… Да! да!.. Я вижу сонмы… горы… холмы свежих невиновных безымянных младых младых хладных хладных тел тел тел… они лежат словно оббитые зеленые чреватые неполные плоды в саду оббитом брошенном саду в Саду Заброшенном оббитом градом тлею татью червем… в Саду Империи… в просторах Халифата… да!.. я глажу их печальными молчальными бескрайними перстами плакальщицы глажу материнскими перстами… всех их глажу… всех их мертвых ублажаю утешаю провожаю материнскими перстами… я гряду гряду гряду в телах усопших неоглядных я ступаю провожаю я одна одна одна средь них живая… я одна средь них и матерь и жена и дщерь сестра и плакальщица… плакальщица плакальщица плакальщица… и шепчет Азраил устами сизыми считает неоглядные лежащие стада стада стада отары и считает и сбивается и меркнет и уходит и уходит и уходит не! не! не! сосчитавши… и уходит не не не сосчитавши а я знаю…

Да!.. И будет весна избитых зеленых незрелых неполных листьев и плодов и не будет осени напоенных благодатных спадающих ленных златотелых божьих урожаев… И сыны не будут знать могил своих ранних отцов и имен дедов своих! Да!.. И властители будут одной кровью покрывать глушить забивать другую раннюю кровь… малую — большой… малую — большой… И не прорастет? И не прорастет?.. И не взовет? И не поднимется? и не! не! не! не прорастет?.. Но не покроют… по не заглушат… и прорастет… И прорастет!.. И кровь невинных прорастет… и возопит… и позовет…

Но!.. И будете пахать и сеять на святых родных мазарах-кладбищах развалинах… И мечеть оскудеет опустеет и будут шуметь прибывать ярые базары живота и слюны полны полны пыльны пыльны, а храмы заброшены и пусты и там будет плесень одичалая сырая и гнезда липких летучих мышей и ворон гадящих… да.

Да! да! да! Низам аль-Мульк, Вазир Империи Страж горящих дымящихся дальпых тревожных рубежей, сторожевой святой пес Халифата Халифата Халифата бессонная скользкая озверелая неоглядная необъятная чуящая ноздря Халифата, око Имперьи недреманное… Да!.. И! и твоя мать умерла в родах… и отец твой ходил по балхским кормилицам с младенцем па руках… и ты знаешь цену чужого доброго открытого молока и ты знаешь цену чужого открытого доброго соска… и ты до крови сосал брал теребил сосцы чужих матерей и засыпал упоенный у чужих грудей и ты засыпал упоенный у чужих сосков и во сне не отпускал их… И ты знаешь цену чужих открытых невинных сосков и ты охранял пригнетенные малые поверженные безвинные народы разъятые разрушенные разворошенные! да!.. И ты засыпал младенец у чужих сливовых виноградных сосков, а теперь твой Халифат твоя Империя — Усыпальница Народов Младенцев!.. да!.. И они спят у чуждых сосков Имперьи и они спят вялые и они не проснутся?..

И они не проснутся?..

Но!

Но будут страждущие мучимые бессонницей среди спящих народов!..

Но будут будут (будут!) страдающие бессонницей средь спящих народов!..

Блаженны мучимые бессонницей средь спящих народов! да! они видят, они знают… Да!..

Гляди, Вазир, твой Халифат — без границ, без концов, твоя Империя — без берегов, дальная пыльная бесконечная, а люди — без родного берега, а они маются тычутся сонные о чужие соски!.. и не знают слепые малые!.. Гляди — Имперья безбрежная неохватная бескрайняя, Имперья Халифат — без берегов, а человеки блуждают сонные слепые рыщут страждут маются о бреге! о бреге отцов дедов! о сосках исконных исходных кровной матери матери матери!.. да!.. А ты младенец а ты сосал балхских кормилиц благодатных а ты искал матерь кровную а ты искал берег а ты искал берег?.. А ты искал Берег!.. Так и народы младенцы твоего Халифата! Так и народы твоей кормилицы твоей Имперьи! да! да да да!.. Да. Вазир! Да… Да. Спящие ищут— и не находят… Но блаженны мучимые бессонницей средь спящих народов. Они знают…

…Ты держащий хранящий лелеющий в очах сливовых слезы слезы росы росы хрустали блескучие текучие падучие слезы обо мне, ты отвернувшийся к стволу садовой отцветающей груши ты Имам ты Поэт Омар Хайям ты не спиши! ты мучим бессонницей средн спящих! Ты — поэт — и ты не спишь!.. да!..

Но грядут времена, когда бодрствующий прикроет очи хранящие слезы (о земле своей о народе своем о языке своем о бреге отцов своих) и предстанет спящим, чтоб не быть убитым забытым зарытым без имени! без мазара! без могилы!.. да!..

Но грядут времена когда бодрствующий притворится спящим! но грядут времена Спящих у чужих ненавистных сосков!.. времена Спящих у Чужих беспробудных беспутных Сосков, и они близки, эти времена… И они уже наступили!.. да!..

…И вы со страхом говорите о таких временах грядущих, а а они уже пришли… да!

И вы со страхом говорите о таких временах а они уже наступили а вы младенцы а вы народы младенцы а вы уже не младенцы а вы спите а вы не знаете слепцы слепцы слепцы!..

Но ты поэт ты знаешь ты имам Омар Хайям!.. Ты не держи ты осуши слезы в очах!.. Иль нет!.. Иль плачь плачь плачь блажен обо мне… мне скоро скоро… мне мало мало осталось… я-то знаю… (Азраил рядом хладный!) я-то знаю… плачь плачь один единый обо мне поэт плачь обо мне плачь мучимый бессонницей средь спящих замертво народов средь народов сонных!.. И будут плакать о плакальщицах! и будут о пророчицах пророчествовать!.. И будут плакать о плакальщицах-пророчицах и нет иных в имперьях сонных сонных сонных!.. Плачь плачь поэт умученный бессонницей среди народов сонных сонных! И смерть имам имам имам поэт поэт и смерть не уведет не избавит тебя смерть от этой божией бессонницы бессонницы бессонницы!.. И смерть не избавит! да! да!.. не уповай на смерть поэт бессонный!

Да!

Да Фаррах Фаррах гадалка святая люди цыганка пророчица лепетная пьяная бредовая, да! я не сплю средь спящей средь Имперьи Халифата… я и на последней грушевой Доске Омовенья не усну не оглохну не сойду в глиняную затхлую удушливую тьму мазара… да! я не сплю средь спящих спящих спящих среди Халифата спящего… средь Халифата Спящих Спящих…

Да! да Фаррах все мне в Ночи Имперьи чудятся мнятся слышатся слышатся доносятся глухие крики… голоса… и шепоты… и стоны… и стоны!.. стоны!.. стоны смертные в Ночи Имперьи… вскрики!.. всхлипы!.. голоса… рыданья душные за темными дувалами… оградами… за паранджами рубежами… за стенами за стенами за стенами… все мне слышатся стенанья за стенами за стенами за стенами… Все мне Фаррах Фаррах и со Доски Омовенья последней слышатся чудятся (не чудятся! нет! нет! Империя… Ночь… стенает!) все чудятся… все чудится… ночные тайные копыта раздирают разбивают лунную нетронутую сокровенную заповедную азиатскую пахучую затихшую пыль… все уносят кони кого-то… все уносят… все уносят… все все вынимают птенцов из гнезд божьих окропленных звездною предутренней росою… все все вынимают сонных беспомощных прилипших жемчужной невинной слюною к подушкам бархатным бухарским долгим… все выдирают из теплых невинных одеял растревоженных… все отлепляют от жен сонных от детей пробужденных… все перерезают ножами слюну невинную жемчужную сонную… все увозят уносят уводят… все кто-то плачет плачет плачет Фаррах… все кто-то стонет… стонет стонет… плачет плачет покорно тихо… покорно… все кто-то в Ночи Имперьи во тьме Халифата тайно тайно тихо тихо стонет стонет стонет…

Да, Фаррах, все кто-то плачет плачет… стонет… Им-перья многоязыкая ночь Ночь Безбрежная… многоязыкая а только шепоты доносятся… доносятся… Имперья… Ночь… Нощь… И все куда-то скачут кони тайные ночные темные все скачут скачут кони кони безысходные… походные… все скачут кони погони скачут ярые… скачут… скалятся… все скачут в Ночь Ножа Ночного упоенного бездонного бездонного… Имперья — Ночь слепа слепа лишь нож лишь нож и зряч и точен!.. Ой Фаррах и с Доски Омовенья последней предсмертной я слышу слышу слышу… я не усну… Я и оттуда от-ту-у-да услышу учую задрожу забьюсь… я и оттуда, за Доскою, буду слышать нагими обрезанными сторожевыми ушами… да Фаррах Фаррах давно давно давно умершая ушедшая усопшая… ты слышишь? да?.. А ты не спишь а ты слышишь?..

Да!.. Имперья — ночь густая слепая многоязыкая безъязыкая… Нощь густая слепая… лишь нож тугой тугой ночной ночной лишь Нож зряч светел точен точен точен… Да!.. Имперья-Ночь… лишь нож одни слепящ! один манящ! один разящ! Да!.. И!.. Фаррах Фаррах мне мне мне неловко и па Доске… все я тянусь из савана и все неловко мне… неудобно несносно недужно невольно мне… все не спится не спится не спится… все кто-то… кто-то… кто-то… плачет плачет плачет в ночи… И тут пророчества в империи просты — кровь да плач, кровь да плач впереди впереди… И тут пророчества просты — кровь да плач впереди…

Фаррах… родная… дальная сгинувшая… все смертно слезно слезно тоскливо тошно тошно тошно мне Фаррах Фаррах… Фаррах Фаррах все кто-то (кто? родимый? ближний? дальний? всякий!..) кто-то плачет в ночи… Кто-то плачет в Ночи Имперьи… И!.. Фаррах! все не живется мне… не спится… не живется и не умирается… да да… не умирается… все кто-то плачет плачет… не уходит… не оставляет… не оставляет… плачет… ай… Шайдилла!.. Чего не умирается?.. А!.. А Фаррах но ты путаешься захлебываешься заходишься но ты но ты кончаешься изникаешь хлопочешь отходишь в темных глухих кашмирских одеждах… платьях… юбках дремучих ты захлебываешься пеной пеной на устах кричащих дрожащих роняющих!.. Но шепчешь исходишь но шепчешь: гляди Вазир гляди блаженный уготованный смерти… уготованный ножу агнец ягненок мудрец хранитель чуждых рубежей границ… гляди Низам аль-Мульк!.. Гляди!.. Над твоим Халифатом над твоей Имперьей и птицы не летят… облетают обходят сходят с вековых небесных путей путей… обходят твои небеса разящие… косятся боятся слепых пьяных стрел стрел стрел… Над твоей империей и птицы не летят а что что что человеки?.. И на небе царит парит стрела а на земле рыщет свищет нож… да. Над твоей империей и птицы не летят… ни журавли ни гуси ни утки ни белые белые стерхи а только только грядут идут черные высшие глухие сибирские аисты аисты аисты!.. А только черные сибирские аисты далеко высоко проходят молчные а стрела не доходит до них а стрела смертная тянется вянет в небе а стрела не берет тугое глухое тесное перо их… да… и она вянет и она тычется о перо и она упадает спадает напрасная тщетная злая слепая слепая слепая… обратная пустая… Гляди Вазир — ты умрешь когда когда черное высокое летучее падучее дремучее перо сибирского аиста упадет на твою голову!.. да! гляди!

И будете глядеть в небеса и ждать смерти. И придут времена когда черные перья падут посыпятся на головы властителей хранителей собирателей твоей твоей Империи… да!.. И тогда птицы вернутся на тысячелетние пути свои, а народы на пути отцов и дедов своих… И стрела не будет рыскать в небе а нож на земле искать… да. Гляди Вазир — и ты умрешь когда черное неслышное ночное перо сибирского аиста падет опустится на твою голову и не почуешь его и не стряхнешь его и не узнаешь его прежде смерти своей и тут же встретишься с погибельным хлещущим ножом исмаилита-батынийца из Дейлема и падешь и не дойдешь до шатра жен зрелых алчущих напрасно растревоженных…

И не дойдешь до жен шатра завывшего по-волчьи!..

Все! все!.. Гляди Вазир… Гляди… Твоя Империя в Черных Перьях… Вся несметная Несметная в несметных черных предмогильных перьях перьях перьях…

Да… Твоя Империя в Черных Пернях… в замогиль-ных периях периях перьях!..

Все Вазир!.. я ухожу… я слепну от пророчеств… слепну слепну слепну… Я не вижу боле…

Ой властители отпусти меня люли кашмирскую цыганку отпусти пусти меня на волю…

Я слепа темна устала я смеркаюси я не вижу боле боле боле… Отпусти меня на волю… очам больно… больно…

Тогда тогда тогда Низам али-Мулик (зачем ты, возлюбленный друг мой? зачем?) бросаешь к ногам Фаррах три золотых глухих динара, и они падают неслышно на садовую тихую траву, и Фаррах не глядит на них, по потом она взвивается восходит бьется тщится вновь в темных одеждах своих… потом она плачет, кричит, стонет: Вазир! Агнец! Мудрец! зачем ты бросил мне эти нищие золотые монеты? зачем золото? и кто покупал пророков? зачем Низам аль-Мульк? зачем? зачем я не гадалка а пророчица? зачем твои золотые динары?.. ай зачем так жалишь? зачем так насмерть жалишь?.. ай! ай! зачем властитель? зачем родной мой… скорый?.. Обреченный?.. Скоро!..

Тогда Хасан Саббах!.. Ты пьешь из пенной пиалы, ты нож, грядущий нож Исмаилита Ассасина нож грядущий нож в душе в крови растишь растишь таишь таишь еще таишь еще таишь? — нет нет! уж не таишь!.. Уж не таишь!.. Ты вынимаешь, как зудящую саднящую занозу, нож из страждущей из жаждущей крови из жаждущей души!.. Ты нож уж не таишь!..

Тогда Хасан Саббах Али-баче кричит кричит кричит… шипит змеей томясь шипит: неси!.. Али-бача!.. Неси! Скорей! пока пока пока она горит… неси… скорей! на медном на чеканном на армянском на мешхедском ледяном подносе… ой скорей скорей неси!.. неси! неси! пока она горит!.. Пока она горит!.. неси! Али-бача скорей неси!.. на ледяном подносе! да! да! да! пока она горит! горит! горит!.. Неси!..

…И ты несешь, и ты несешь зороастриец покорный шальной дикий таящий Али-бача, и ты несешь несешь несешь на мешхедском чеканном подносе, ты несешь Али-бача, ты несешь не мервское балхское дурманящее вино в китайском хрустальном переливчатом кубке — пиале!.. Ты несешь нож на подносе!.. Долгий полыхающий индийский нож с костяной рукоятью в которую вкраплены крупные бадахшанскне лалы!..

И что они вспыхивают эти бадахшанские слепые лалы равнодушные? И что они напоследок утешат взор убитого? в которого погружен нож по рукоять?.. Иль отвлекут убийцу хладной бессмертной игрой?.. И, убитый, ты видишь только хладные горящие кровавые камни у тела своего, а где сладкое неслышное певучее тонкое лезвие… оно долгое… И где оно?.. Иль в теле твоем?.. А только лалы близ тела… и они не вошли в него?.. А где обоюдоострое лезвие — тело ножа с месяцеобразным острием входящим впадающим вползающим сразу?.. где?.. оно?.. И одни лалы близ тела моего?.. да?… а где лезвие? где? где? где?.. ай!.. здесь оно!.. Здесь… во мне… да!.. Оно!.. Мое!..

И!..

И ты несешь нож на подносе Али-бача и подносишь его Фаррах и она уже знает, и улыбается, и Хасан Саббах отворачивается, отворачивается, по тянет его тянет как теченье горной густой реки тянет тело его, влечет тянет очи его, тянет его глядеть глядеть на нож свой, на посланника своего, на нож свой ярый кроткий лежащий на ледяном подносе, и он вновь поворачивает голову в низкой по глаза чалме и глядит глядит, а Фаррах улыбается и берет нож с подноса и начинает виться плясать гнуться плечами цыганскими трепетать ходить рябить бить и Али-бача бьет часто в дойру и Фаррах пляшет пляшет пляшет смеркается мается в глубоких платьях юбках пляшет с ножом в руке а потом нож пропадает теряется в бездонных кашмирских одеждах дремучих ее и ее рука уж пустынна и нож теряется в волнующихся платьях пахучих терпких глубоких и нож теряется в одеждах и Али-бача бешено немо оцепенело очумело прозрело бьет бьет бьет в дойру и Фаррах пляшет вьется гнется мается хохочет в густых непроходимых кашмирских платьях и нож теряется и рука ее уж пустынна и нож долгий пропадает в одеждах вольных широких… Фаррах Фаррах где нож? ты спрятала его? ты цыганка? ты воровка? ты уворовала утаила увела его? ты спрятала его в одеждах темных густых? где нож?..

А ты пляшешь, а дойра грохочет, а нож теряется, а рука пустынна… а… а! ааа… ай!.. Фаррах!.. Как ты нашла свое тело в этих бездонных одеждах? как нашла?.. ведь оно такое малое твое гибкое кошачье тело тело тело?..

И как ты нашла его в этой шалой шальной косой пляске предсмертной? как? как? нож нашел твое тело? как?.. тело…

И оно сразу упало в одеждах подломилось запуталось сразу немое в одеждах… и пропало и полегло… и платья юбки вольные полегли на землю на траву как палые перья перья перья… полегли на траву… но еще колыхались колыхались колыхались вились двигались дышали… еще тщились маялись пустынные… опустелые как ракушки без улитки…

И крови не было и кровь не вытекала из одежд и она не явилась и она затерялась в платьях в юбках и она осталась осталась глухая в одеждах сонных обильных отяжелевших…

И как как как Фаррах нашла ты ножом свое тело тельце… тело… ай! И вот уже Али-бача заворачивает пеленает тебя в твои полегшие покорные отяжелевшие смутные одежды и уносит и Хасан Саббах глядит как тебя уносят в свернутых молчных гибких одеждах… как тебя уносят в ярких одеждах как убитого павлина в радужных перьях перьях перьях…

Да…

Но ты сказала ты сказала за дойрой оглушающей: Вазир! Агнец! Мудрец! Зачем ты бросил мне нищие золотые динары? зачем золото? и кто покупал пророков?.. Зачем зачем я не гадалка а пророчица? зачем твои золотые динары? ай! зачем жалишь насмерть? зачем властитель? зачем родной мой? зачем зачем скорый?.. Но ты сказала за дойрой забивающей ты шепнула: Вазир! Пославший нож на меня — пошлет и на тебя! да!.. скорый… недолгий… И она глядела на Хасана Саббаха и улыбалась ему…

Фаррах!.. Ты!.. И тебя уносят в твоих отяжелевших глухих платьях юбках перьях радужных как убитого павлина в поникших мертвых перьях, цвет живой цвет маслянистый цвет пыльцовый цвет живой живой живой теряющих теряющих теряющих… И крови нет и она не вытекла не явилась безымянная глухая заблудшая слепая тайная?.. Да!.. Тайная?.. И она слепо затерялась в одеждах… истекла в немых одеждах?.. истекла в немые платья?.. И осталась в шелковых дувалах молчащих?.. И нож затерялся безымянный?.. безымянный?.. И никто не узнает о крови тайной… зачахшей вытекшей печально тайно тайно тайно… И не узнают о ноже заклятом тайном тайном тайном?.. Да!.. Имперья!.. Халифат!.. Ночь!.. Нож!.. И тайна тайна тайна тайна!.. Да!..

И вот глядите — пророки правдолюбы сами умирают и нет крови явной пролитой излившейся и нет ножа и нет пославшего нож?.. Да?..

Нет!.. Есть кровь пролитая излитая вопиющая! есть нож! есть пославшийся нож!.. да!

Есть кровь — и она струится сочится вязкая открытая невинная из одежд глухих… из дувалов слепых… из империй немых!..

Есть нож — и лезвие его наглухо сокрыто в теле жертвы, но лалы лалы кровавые блистают говорят указывают… но блистают лалы на оставшейся непогруженной вольной рукояти рукояти рукояти…

Есть пославший нож — и он отворачивается отворачивается но я я я знаю… Есть Разрывающий одежды… кровь держащие… таящие… Есть Глядящий чрез слепые дувалы… Есть есть среди немых империй есть Вопящий!..

И! и…

Блаженны от ранних пророчеств сгорающие! Блаженны сгорающие от ранних пророчеств а не умирающие навек! навек!.. Шайдилла!..

И вы прольетесь изольетесь изойдете безымянной кровью в темных глухих одеждах? в дувалах слепых? в паранджах безглазых безгласных? в странах ножа рыщущего ночного? в империи стрелы залепляющей рты?..

И вы изольетесь изойдете тайной кровью? И нож будет тайным? И пославший его будет тайным? И кровь будет тайной? И она останется в одеждах ваших? в дувалах ваших? в оградах ваших? в паранджах ваших? в странах ваших? в халифатах?..

Но! но! но! но!.. Но кровь невинных прорастет… и возопит… и позовет… И!

Кровь пророков вопиет!.. И кровь иных безвинных убиенных просится взывает… Кровь пророков вопиет!.. И вот глядите — она течет из-под одежд, из-под дувалов как вешний арык!

И явен ясен наг нож и жертва его и пославший его! и никто не остался не останется тайным Фаррах! И знают!..

И я знаю Фаррах!.. но тебя уносят в одеждах как убитого павлина в перьях маслянистый цвет живой теряющих теряющих…

И кто убивает павлинов? И кто мясник павлинов? Кто убивает? Шайдилла!.. помилуй нас!.. малых!.. Да!.. Но!.. Нож!..

НОЖ!

Да! Шайдилла!.. Но… Нож! нож, нож, нож! да… аааа!.. Нож!.. Низам аль-Мульк Абу Али аль-Хасан ибн Али Исхак возлюбленный друг дуст мой мой мой Низам!.. да… Нож!.. а ты оканчиваешь ифтар — разговенье а ты возвращаешься из Исфахана в Багдад (ты сказала ты пророчица Фаррах!) а ты шествуешь плывешь чуешь ждешь в арабском паланкине к шатру своих умасленных жен возжидающих кошачьих стерегущих…

…И тут падешь!.. И не дойдешь до жен убереженных!.. И не дойдешь до ждущих зрелых зрелых (перезрелых уж! прозрелых враз!) и не дойдешь до ждущих зрелых жен напрасно алчно сонно растревоженных!.. И встретишься с ножом исмаилита-батынийца из Дейле-ма встретишься с возникшим явным ясным вставшим вдруг ножом ножом ножом — и не! и не! и не! ой не! не! не!.. не разойдешься!

И взвоет по-собачьи жен шатер жен преданных шатер ой заскулит ой по-собачьи ой заплачет знойно?..

Иль взвоет иль завоет наго зло по-волчьи?..

Но!..

Но ты Низам но ты! но ты! доходишь до шатра!.. доходишь!

Фаррах гадалка?..

Но ты доходишь ты нетронутый (иль нож уснул? да? да? уснул о боже?) ты доходишь до шатра и сходишь с паланкина в ночь тугую жен заждавшихся дождавшихся… Ты сходишь в Ночь вьющихся нагих в Ночь ластящихся стелющихся многих терпких лонных жен ты сходишь в ночь подлунных тихих жен твое живое тело тело ублажающих вбирающих качающих томящих… разрешающих… и разрушающих и разрушающихся… Ты сходишь в Ночь Жен Усыпляющих и теряешься и разбредаешься туманишься в Ночи Жен Роящихся… И Ночь Жен заждавшихся — Бахча хивинских поздних дынь златых златых златых живых потрескавшихся мяклых истекающих теряющих златые сахары златые меды мякоти чрез щели трещины надрезы липко сонно густо истекающие… Ты дыни разрезаешь упоенно сонно разрезаешь разрезаешь разрушаешь раздвигаешь… погружаешься… Ай! Шайдилла! Ночь бражных жен медовых липких, ночь — бахча хивинских дынь златых златых перестоялых жен перележалых талых дынь перестоялых истекающих златыми семенами семенами семенами!.. Ночь!.. Бахча!.. Низам ты спишь в шатре в бахче блажен сокрыт бухарским ленным льющимся фазаньим одеялом одеялом одеялом…

Фаррах гадалка что не подняла с травы садовой три златых динара?.. Что? Что? что не подняла, не собрала, не поклонилась, что гадалка?

Что гадалка?..

Низам! Рано… еще рано…

Ты спишь Низам средь дынных жен проливчатых, ты спишь ты спишь блажен блажен сокрыт бухарским ленным льющимся фазаньим одеялом…

…Фаррах гадалка что ушла не подобравши не поднявши три златых динара? что гадалка?..

Но!.. Низам!.. Рано…

А ночь а ночь уходит ночь-бахча ночь дынных жен колодезных а ночь а ночь уходит ночь ночь ночь светает!.. обнажает… Ночь светает!.. Ночь вокруг шатра смиренного светает раздвигается… Ай Шайдилла!..

…Низам ты выходишь со светильником в руках выходишь из шатра жен спящих… Ты выходишь ты ступаешь со светильником в руках ступаешь в ранние росистые в мятные глубокие высокие травы емшаны благодатные принимающие… Ты садишься в травы упадаешь в травах расстилаешь исфаханский душистый молитвенный коврик и ставишь рядом светильник горящий… И свершаешь утренний намаз-молитву-«субх» и упадаешь раннею хмельной главою о коврик и касаешься забвенной бритой мусульманской головою о росы росы и сбиваешь сладко сладко росы и роняешь… И шепчешь шепчешь и уповаешь и бережешься в росных травах и бережешься и уповаешь и восходишь!.. да восходишь! и пока убереженный в травах в росах хладных молишься уходишь бережешься… Молишься!.. И горит светильник в травах молчных…

Тогда тогда тогда из ближних комариных сонных камышей из тугаев приречных из туранг из ив туманных молчно, неслышно неоглядно низко черный аист восстает восходит…

…Фаррах скажи скажи когда полягу? Когда Империя моя моя издохнет изойдет? Когда когда погибель Халифата? Когда алычи заплещут вольно вешне неоглядно? Когда потекут пойдут глины вешние духмяные благодатные чреватые? Когда Фаррах? когда гадалка?..

…Гляди Вазир — ты умрешь когда черное высокое летучее падучее перо сибирского ледового аиста упадет на твою голову! да… гляди… падет на голову…

И придут времена черных падучих перьев, и придут времена когда черные ледяные перья посыпятся на головы властителей хранителей собирателей Империи… И тогда птицы вернутся на тысячелетние пути свои небесные а народы племена Халифата — на земные пути отцов и дедов своих…

И стрела не будет рыскать в небе, а нож на земле… Гляди Вазир — ты умрешь когда черное перо ледяное неслышное ночное перо сибирского аиста падет опустится на твою голову и ты не почуешь его и не стряхнешь его и не узнаешь его прежде смерти своей и тут встретишься с ножом исмаилита… И не разойдешься!..

…Но светает вокруг шатра смиренного… Но горит светильник в травах росных молчных… Но Низам ты сбереженный ты нетронутый ты молишься восходишь в травах росных уповаешь шепчешь шепчешь шепчешь улыбаешься блаженный вольный вольный вольный обиваешь головой нагою стряхиваешь с трав холодных долгих хладны хладны вольны вольны росы росы росы…

Но! уже из ближних комариных бледных сонных камышей из тугаев приречных из туранг из ив туманных Черный долгий Аист восстает восходит сонно сонно сонно… соннооко… сонноокий слепоокий анст бродит низко над травою веет тлеет сонно сонно сонно… Уже уже черный аист назначенный восходит… Слепой отсталый стылый аист восходит бродит над травою косо косо сонно сонно сонно сонно соннно сонно…

А ты ты ты Низам аль-Мульк друг отчий родной кровный молишься в росных травах уготованных: о Боже!.. Я ищу убежища у владыки рассвета дня… Против злобы существ, Им созданных… Против зла темной ночи, когда она внезапно на нас опускается… Против злобы женщин, дующих на узлы… Против зла завистника, когда он переносит на нас зависть свою…

А ты Низам и поныне и поныне и поныне и пред Доской Омовенья моею молишься в травах росных уготованных убереженных: о Боже!.. Я ищу убежища у Владыки людей… У Царя людей… У Бога людей… Против злобы того, кто тайно возбуждает дурные мысли… Который вдувает зло в сердца людей… Против злых гениев и людей зла… Да!

Низам аль-Мульк дремлив ты молишься дремливо упоенно в травах росных уготованных утопая тихою спиною…

Тогда аист назначенный слепой отсталый стылый сталый шарит ищет черными крылами в хладном росном росном росном в воздухе просторе… Тогда аист шарит окружает крылами ворона загробного подосланного… Тогда черный аист сонно подходит грядет в воздухе… Тогда на спину Низама аль-Мулька садится сонно сонно сонно дремотно уготованно… Тогда клюв вялый сонно тычется о нагую бритую мусульманскую голову покорную готовую… Тогда и тогда Низам возлюбленный друг мой ты молишься молишься молишься…

Тогда аист спадает слетает со спины тихой сходит сваливается в травы в камыши в емшаны в тугаи сходит… У него горло убито уязвлено стрелою… У него очи птичьи подернуты предсмертною жемчужной сладкой сонно сонной зыбкой скользкой пеленой дремотною дремотной…

Пелена дергается… остывает… заглушает очи… зарастают глухо млечны белы птичьи очи очи очи…

Ата ата отец отец ушедший я воспоминаю твое горло? двугорбое? кривое? смятенное?..

Ата ата скоро? скоро? скоро? иль уж встреча скоро?

Черный аист в белый саван иль падет сойдет привольно изойдет на саван исходящим смятым святым святым святым святым Святым хлынувшим ой хлещущим ой горлом!.. И изойдет подбитым святым высшим горлом в снежный саван похоронный. И изойдет блаженным певчим Высшим небесным горлом в саван упокоенный божий! божий! божий!.. О Боже!.. ДАпого…

…Но! но но но Низам возлюбленный ты молишься дремлив улыбчив в травах росных утопая тихой божьею открытою спиною… И ты белеешь в травах сокровенною готовою спиною… И светильник горит дремотно молчно… И жен шатер поодаль спит удоволенный уморенный упокоенный… И лежит на травах обагренных теплых липких аист сбит стрелою навек навек навек усмиренный… Шайдилла! о Боже! друг мой! друже! Дуст! Низам, а ты белеешь тихою спиною склонной…

А ты белеешь открытою спиною а ты белеешь зрелою рассветною хлопковою спиною… И умрешь, когда падет неслышное перо на голову!.. Гадалка а сел а дошел я… И умрешь, когда падет неслышное перо на голову!.. Гадалка, а сел а пал предсмертный аист Аист Черный…

Ай Низам что что бросал динары божией аллаховой Пророчице?.. Низам. Друг. Скоро…

И вот белеешь розовеешь персиковой в травах росных тихою спиною сбереженной… потаенной… увлеченной… И вот белеешь розовеешь персиковой в травах росных тихою спиною сбереженной… потаенной… увлеченной… И вот белеешь розовеешь персиковой в травах росных тихою спиною сбереженной потаенной увлеченной божией… готовой!.. да! готовой…

Тогда я вижу вижу ой я вижу — он крадется он ползет он тянется не дышит льнет он вьется гусеницей тянется змеею травяною травяною травяною… Тогда я вижу — ой Низам ой друже ой возлюбленный я вижу я кричу кричу кричу: ай обернись!.. восстань!.. беги к шатру беги! беги!.. тогда я вижу и кричу… да только с ложа смертного… да только с гробовой доски… да только он не слышит… молится… певучий шепчет… только он не слышит… только я кричу с земного гробового дальнего ой дальнего ой дальнего глухого насмерть насмерть ложа ложа ложа… Тогда крадется отрок батыниец из Дейлема тянется змеею травяною… тугою… устремленною…

Тогда нож восходит над блаженною спиною…

Тогда нож восходит над блаженною спиною…

…А я кричу с ложа…

Тогда нож витает кочует мерцает над травою…

…А я кричу с ложа позднего ой позднего…

Тогда нож витает кочует стоит рыщет тычется находит трогает… в спину уходит…

…Ай Фаррах! ай пророчица… ай… поздно… Боже… Много… Тогда нож раздвигает разрушает разрывает расширяет раскрывает разваливает кожу кожи потаенные святые глуби плоти растревоженные…

…На траве садовой лежат динары неподобранные…

Тогда за ножом ползут, идут по спине медленные крови…

…Кто покупал пророков?

…И что что что о господи что я кричу не из трав? не из шатра? и что я кричу с дальнего смеркающегося ложа? ложа? ложа?..

Тогда за ножом по спине ползут гранатовые полные зрелые зерна зерна зерна… Тогда зерна зерна сбираясь сбираясь переходят в текучие красные стручки стручки рубиновые живые перцы перцы перцы жалящие жалящие жгучие долгие долгие долгие… полные… Тогда гранатовые зерна в красные стручки перцы переходят долгие долгие долгие… полные…

…Низам!.. а я кричу шепчу с глухого ложа…

Твоя твоя блаженная блаженная спина спина спина тогда твоя спина Низам Низам возлюбленный мой друже а спина спина твоя твоя арбуз арбуз арбуз кашка-дарьинский алый алый ярый ярый враз ножом ножом ножом разбуженный разваленный расколотый расколотый…

О Боже что что я падаю с ложа… что падаю валюсь сползаю с ложа… что поздно?.. друже… Низам, а ты молишься…

Боже… Много…

Низам Низам а ты молишься со спиною алой алой алой заревою отворенной… Низам Низам Низам а ты молишься со спиною алой алой алой заревою со спиною свято свято отворенной как врата мечети озаренной утренней свободной упоенной окропленной росами… Низам Низам вазир имперьи око халифата а ты шепчешь обмелевшими устами а ты молишься ты молишься молишься: когда Империя издохнет?.. Скоро ль? скоро ль?.. Скоро ль как спина моя развалится разрушится имперья усыпальница народов? Скоро ль? да! да! Халифат Ножа лишь от Ножа издохнет!.. Шайдилла! ой скоро ль? скоро!.. скоро стерхи полетят в свободных небосводах! Скоро! скоро! скоро! скоро!..

Ой возлюбленный ой друже друже дуст хмельной святой Низам Низам блаженный ты в блаженных травах молишься ты молишься ты молишься… Ой а ты отмахиваешься от ножа как от осы напрасным смертным малым жалом отягченной… А ты отмахиваешься от ножа как от осы напрасной разъяренной… А ты молишь молишь, а ты молишься…

А текут спадают в травы тихие стручки стручки текучие рубиновые перцы перцы долгие долгие… такие долгие… роящиеся… животные… А текут в травы перцы живые долгие… А Низам блаженный ты блаженно клонишься ты засыпаешь ты отходишь ты залитый перцами блаженными живыми долгими долгими долгими… сонными густыми долгими… а ты клонишься…

Скоро… скоро… скоро… сонно… сонно… поздно… я шепчу шепчу шепчу пустынно с ложа дальнего, что поздно поздно поздно… Сонно… Шайдилла! Сонно! Но! но но но но! Но скоро скоро! полетят святые стрехи в небосводах вольных! Скоро полетят святые стрехи в вольных небосводах!..

Скоро!.. И!.. Я шепчу кричу я сваливаюсь с гробового ложа с грушевой Доски Омовенья на руки последних живых друзей моих: скоро! скоро! скоро!

Я открываю врата овечьего постылого загона волчьего и льется вьется курчавое тугое пахучее дремучее застойное стадо ройно густоглаво на луга бездонные па тропы па раздольные привольные… И льется блея млея стадо из постылого унылого загона…

…И я шепчу с ложа… И стоит багдадский светильник в травах росных рассветных и пламя одиноко тлеет и уже уж рассвет одичало неоглядно алеет и отрок батыниец убийца исмаилит мнет ловит пламя темными перстами пальцами и оно не дается и уходит чрез персты его чадящие и я шепчу: зачем зачем это малое пламя когда рассвет пришел? когда он озаряет? зачем мять пламя малое? зачем? зачем оно через персты убийцы протекает протекает убегает убегает избегает возникает проливается чрез пальцы… Опаляет… Обирает… Побеждает… И растут и проливаются чрез персты палача живые лепестки пламени… И пахнет у ложа моего далекого палеными напрасными перстами удушающими пламя… перстами палача сырыми гиблыми сгорающими заживо…

И что мнете пламя малое, когда стоит рассвет, когда приходит день рос алых?.. И что мнете пламя, когда приходит день рос привольных озаренных алых алых алых алых?..

И что мнете свечу и что опрокидываете светильник, когда пришел рассвет?..

И что удушаете? заглушаете?..

Что пахнет что смердит у ложа моего заветного последнего сырыми гиблыми перстами палача сгорающими заживо?..

Шайдилла!.. Господь!.. Прости!.. Но дух сладок!.. Да!.. сладок…

…И летят снежные святые стерхи стерхи стерхи в небосводах алых алых ранних ранних!.. И летят стерхи в небесах ясных росных хладных алых?.. И летят ли? летят ли? летят ли… И я гляжу в небеса и очи слезятся… Летят ли?.. Шайдилла!.. Летят ли?..

БИБИ-СИТОРА

И мучен предмогильный вечер мой пред погребальным саваном-сумой… И мучен предмогильный вечер мой пред Грушевой последней Омовения Доской… И не нагреть ее моей нагой печальною пустынною спиной спиной спиной… И не! не! не! не осенить ее подъятой зоркой тихой медленной головой… Не осенить прощальную последнюю Доску прощальною улыбчивой блаженной живой живой живой головой… И близок Ангел и машет слепым тяжким тяжким падучим хромым хромым косым косым крылом крылом крылом… И источает и горит дымит курится сладкая забвенная хорезмская посмертная испанд-трава у ложа моего… И пахнет саваном и мускусом и предмогильной камфарой… барусовой китайской камфорой…

Мунисса дитя заблудшее… все! все! все! караван китайских благовоний ивовый плакучий ранний караван захожий все уходит все уходит… все еще уходит… все он не ушел… ой не ушел…

И листвия летят осенние и листвия летят осенние гиссарской груши золотой златой златой златой… И листвия летят загробные гиссарской груши дворовой златой златой златой!.. И листвия летят осенние на ложе тихое смиренное мое… на тело… на лицо… И засыпают погребают заживо уж тело тихое покорное мое мое мое… еще о Господи мое мое…

Я слышу плеск упалых листьев… плеск о тело тихое и всё еще еще о Господи мое мое мое… все еще здешнее еще живое… все еще мое… о Господи!..

…Ой бред!.. Я сборщик хмельной шальной сборщик я пчела хмельная проливающихся дурно маков маков маков опийных дурманных маков-текунов!..

Я бреду я усыпаю я блуждаю в неоглядном темном вязком глиняном сыром дождливом тошном саду сов!..

Ой бред Господь… ой я молюсь в развалинах последней тленной безвинной мечети земной… Ой Господь… ой я имам Омар Хайям молюсь в развалинах червивых последней мечети земной… И сова неясыть сирин садится вьется на опрокинутое лицо лицо лицо мое мое мое… ой сносит жгучее дремучее уже червивое змеиное яйцо слепое на мое последнее на божие лицо лицо… ой бред… не дай не дай Господь!..

Бред!.. но но но но но но но но но… я выхожу из сада сада сада погребальных вялых смертных сов… Я выхожу я выползаю я выдергиваюсь выпадаю из немого из кишащего звериного из сада сов неясытей сносящих мечущих змеиное червивое яйцо… Господь!..

Я еще жив? я еще? еще? и это тело малое мое?… еще мое? еще мое Господь?.. Я жив еще? иль мертв? иль мертв? иль мертв?.. Господь, иль мертв?.. Но!.. но…

Но кто стоит у врат сада в белом нежном жемчужном платье? чапане? халате? саване? кто? кто?.. Кто стоит у врат сада в белом белом платье долгом шелковом ферганском маргеланском платье с долгой целомудренной косою смоляной густой крутой родной родной родней?.. такой родной?.. Кто стоит у сада сов? кто ждет? лелеет кто? кто зовет кто. машет машет кто манит пуховой лебединой журавлиною рукой рукой далекою далекою размытою размытою забытою забытою ой не забытою до гроба и за гробом! да!.. ой смертною ой тленною землистою загробною ой вечною веселой осиянною рукой рукой рукой: сынок сынок сынок сынок сынок!.. Омар… иди… не бойся… Омарджан… не бойся… это я… оя… оя… твоя… твоя… оя оя… родная матерь… мать… иди дитя… не бойся… Сын!.. иди!.. Сынок!.. мой!..

Господь! прости… там у врат сада… там матерь ждет… оя ждет…

О Боже Боже… бред уходит бред уходит… уходит сад сов, а ты не уходи, не уходи помедли матерь мать оя оя склоненная далекая далекая далекая а ты постой в платье вольном веющем струящемся шелковом шелковом… да помедли родная перед этим ложем ложем бледным…

Не уходи не уходи волна блаженная!..

Не уходи не уходи волна волна блаженная блаженная блаженная!..

Шайдилла! О Боже!.. оя ждет… Боже!..

Матерь вот я вот я на последнем ложе… О Боже матерь боже боже… вот и сын твой на последнем ложе ложе ложе…

Биби-Сирота улыбчивая молчная родная кровная… а мое тело малое легкое… уже уж малое пуховое… а оно легкое летучее… а возьми его на руки как в дни начальные мои как в дни мои начальные птенцовые… ой дальние далекие далекие далекие….

Оя возьми мое тело с ложа а оно легкое малое легкое… а оно неглубокое… а тело мое последнее неглубокое…

Оя возьми на руки тело мое неглубокое простое легкое… как в дни начальные птенцовые далекие далекие…

Оя возьми на руки мое последнее пергаментное папирусное тело неглубокое с ложа этого последнего бездонного бездонного бездонного…

Оя окутай опутай оберни обвей усохшее мое уж обмелевшее последнее мое отхлынувшее тело тело оберни окутай тихим ласковым хератским саваном запеленай навек как пеленала ты во дни начальные птенцовые…

Оя запеленай в последний саван…. напоследок полелей!.. шепни!.. дохни… как ты лелеяла шептала улыбалась пеленая уповая озаряя в дни птенцовые птенцовые далекие над тихой над резною зыбкой люлькой-гахва-рою затаенной… упоенной…

Шайдилла! о боже боже…

Матерь матерь наклонись сойди над усыпающей моею головой… над грушевой Доской…

Шайдилла! о боже… матерь ты ль и тут со мной?

Матерь ты и тут со мной…

О боже я шепчу молю томлюсь я смертно я шепчу томлюсь я смертно я томлюсь на ложе сына умирающего, матерь матерь… мааааа оя оя оя… маааааа… ты со мной?

Матерь мать… оя… родная… помоги… возьми… дай совершить с тобой и этот переход!.. и этот этот долгий долгий… темный темный темный темный божий переход!..

Матерь! я шепчу томлюсь я уповаю а тебя нет на земле матерь…

Я зову с ложа грушевого дальнего здешнего а тебя уже нет на земле…

Я шепчу я зову а тебя уже уж нет на земле… нет?..

Нет!..

Но ты стоишь ты веешь ты лелеешь у врат сада сов сов сов сов сов… Дай дай дай родная совершить с тобой и этот дальный дальный темный темный божий переход… не уходи… побудь… постой… перенеси… через тропу… через дорогу… через реку… через пропасть… через гору… через сов…

Побудь со мною у исхода как была ты у истока… матерь дальная побудь побудь со мной со мной со мной со мной…

И!.. я зову но тебя уже уж нет на земле…

И я вхожу вхожу вхожу один один один блуждаю… по кладбищу, по мазару…

Но матерь матерь… ты зовешь манишь влечешь меня меня из рощи рощи каменной из рощи погребальной… ты зовешь веселыми певучими летучими знакомыми перстами!..

Матерь матерь… оя… мааа… иль уводишь с кладбища… веселая летучая уводишь с кладбища мазара… уводишь матерь…

И пылит в святой пыли мазара твое живое шелковое трепетное платье…

И пылит в святой пыли кладбища твое платье платье платье уходящее…

И пылит по кладбищу твое живое платье… матерь…

Шайдилла! ааааааа… ай!.. куда? кудаааа? куда уводишь матерь матерь? что что что дальше тленья? дальше? выше каменных надгробий? куда уводишь? улыбаешься? уводишь? оборачиваешься? улыбаешься снежными родниковыми зубами? спасаешь? упасаешь? дышишь в уста мои прощальные? в очи остывающие? куда куда оя?.. куда матерь?.. Куда уводишь с близкого мазара?..

Куда дальше?..

Ай!.. вот она… сокрытая… забытая… дальняя ой дальняя родная… вот она кибитка мазанка родная… малая… убогая… родимая… родимое гнездо святое… вот она кибитка глиняная родная…

Я дверцу шаткую дувала открываю… отворяю…

…И веют карагачи недвижные китайские тяжкие… и веют… и узнают меня и шевелят дремотными ветвями… и знают… И пахнет пахнет пахнет ой как пахнет ой как в ноздри очумелые телячьи растопыренные расставленные ой тянет тянет кизяковыми родимыми родимыми исконными дымами ой дымами ой дымами… Ой тянет… ой куда ты привела меня меня оя оя оя… куда… родная… матерь…

И ходит по двору-хавли ата Ибрахим с дамасским павлиньим кумганом и пьет пьет вино и голову улыбчив задирает и арбузно сокровенную мякоть открытого рта горла являет обнажает, и мне улыбается и машет и шепчет: сынок сынок Омарджан… ты еще не наш… но будешь будешь будешь с нами… будешь нашим… Сынок, мудрец, поэт, а кто пьет из звездных ночных ковшей пиал из небесных сосудов горящих?..

И пьет бездонно из кумгана запрокидывая голову изрытую стрелою тою дальней… тою дальней… тою даль-ной…

Матерь матерь… куда привела… зачем… матерь?..

А у отца вино струится тянется проливается чрез горловую рану незаросшую незатянутую… невозвратную щель трещину кишащую…

Зачем матерь? зачем он так резко запрокидывает голову разъятую? зачем вино сладко? зачем оно чрез рану проливается проходит пробирается? зачем матерь?..

Что так матерь?.. что родная?.. зачем привела? зачем увела с мазара?.. Но!..

Но так трещит поет урчит бараний жир так плещется в котле казане гиссарском…

Но тут стоит у казана сосед Учкун-Мирза с кавкиром-шумовкой в руках умелых волосатых чабана пастуха пастыря… но вынимает из казана слоеные самбусы хрустящие… но улыбчиво на медное блюдо их бросает… но улыбается… но улыбается отцу… но сестру Муниффу-апу подзывает… но она берет с блюда самбусу слоеную горящую… но она находит меня дитя мальчика… но она хохочет… но она мне самбусу протягивает… протягивает… протягивает…

Но! но! но! но матерь… оя… но я стою стою… и не беру самбусу… а апа стоит и улыбается и на ее раскрытой розовой девичьей ладони лежит лежит первая жгучая самбуса из казана… но апа не перебрасывает ее с ладони на ладонь, не дует на руки… не дует на руки… не обжигается… не обжигается… не обжигается…

И я стою стою стою и я беру с ладони Муниффы-апы самбусу, беру беру, но она хладная… не жжет ладонь… но она хладная…

Зачем она хладная матерь?..

Зачем Муниффа-апа сестра родимая не обжигается… не дует на руки?..

Матерь зачем самбуса хладная?.. Зачем хладная матерь?..

Зачем привела матерь?.. зачем матерь?..

Матерь!..

…Тогда она чует… тогда она страждет… тогда она мается… тогда она голову опускает…

Тогда я мальчик я хватаю ее за подол долгого шелкового льющегося платья платья платья…

Тогда я слеп зол я мальчик я дитя родимое зло зло рву платье: зачем самбуса хладная?.. Зачем вино изливается извивается змеиное рубиновое чрез горловую отцовскую незаросшую рану рану рану?.. Зачем оя?.. Зачем матерь?..

Тогда она плачет… Тогда она плачет… Тогда она плачет…

Тогда она нежно тайно уводит меня за карагачи китайские… Тогда она шепчет, тогда оя Биби-Ситора шепчет приставив персты к устам молящим: сынок не мучь не тревожь платье платье платье… Сынок не говори отцу… не говори сестре… не говори Учкуну-Мирзе… сынок не говори… не обижай… не срывай покрывала… саваны… Они все усопшие… Омарджан… Они все мертвые… давно… Сынок не мучь платье не тереби не мучь… И оно из савана…

Зачем матерь?..

Зачем привела матерь?

…И будете среди живых но они мертвые?.. И будете среди живых но они мертвые… И будете живыми среди мертвых!.. И будете живыми средь мертвых… И будете одни средь мертвых… Тошно… И будете одни в мертвом народе… тошно!.. Матерь тошно!.. маааа… тошно… И не будете знать что вы средь мертвых? И не будете знать что вы средь мертвых?.. Но!.. матерь!.. тошно!.. И!..

…Кто? кто? кто? там стоит у казана гиссарского кипящего с кавкиром-шумовкой?..

Учкун-Мирза?.. Сосед?.. Отец Майны?.. С волосатыми руками чабана высокогорного высокоосененного?..

Кто кто стоит с кавкиром у котла кипящего? кто кто стоит спиною темною глухою как дувал спиною?..

Оя!.. я подбегаю к нему… я хватаю его руками за длинную белую рубаху… я хочу увидеть его лицо но он стоит спиною… но он рыщет вьется ходит вокруг казана… но он вокруг казана вьется вьется не дается… но он стоит спиною… но он рыщет кавкиром в масле горьком черном пережаренном…

Оя! оя… матерь… он чужой!.. как он забрел в наш двор-хавли? оя я плачу… я дитя я чую чую… он не наш… чужой!.. Чужой!.. оя!.. я мальчик малый… я дитя… я тычу в спину темную глухую сонную я тычу тычу злыми злыми кулачонками…

Оя пусть уходит!.. Он чужой!.. не наш… и пахнет едким шумным чадным маслом пережженным… пахнет… выедает… чадом чадом острым острым очи очи очи…

Матерь… Пусть уходит!.. Пусть!.. оя!.. чужой уходит!..

Но!..

Но дым тяжелый тяжкий острый душный наполняет выедает очи… Наполняет сонный бедный кроткий наш хавли наш отчий тихий дворик… Дым тягучий толстый до карагачей притихших медленно восходит сокрывая глухо их восходит сонно сонно сонно… Ай оя, ай матерь тошно тошно… дым в очах моих полощется полощется полощется… заносит малый наш хавли наш кроткий дворик… Матерь тошно!.. я мечусь топчусь в дыму… ищу отца… ищу any… ищу тебя… ой матерь тошно тошно тошно тошно… Ой, в дыму далеком сонном непролазном дверца шаткая дувала сонно хлопает… скрипит… томит… полощется… доносится… Матерь кто уходит? матерь он уходит? он уходит? оя оя оя пусть он уходит!..

Матерь кто он? кто он? кто Он?.. Матерь дым дремуч недвижен чад в очах полощется… Матерь что в белесой едкой мгле томится стонет где-то дверца шаткая дувала? кто уходит? Он уходит? Он уходит? Кто? Он?..

Матерь… я мечусь топчусь в дыму в чаду: да кто он? кто он?.. Кто Он?..

Матерь… я мечусь и вдруг твои твои уста льнут к уху моему… льнут к уху дымом горьким заметенному… льнут родные… льнут прощальные… льнут теплые родимые далекие… веселые… льнут… целуют… шепчут из белесой жгучей мглы: это Ангел Азраил загробный… страж усопших… пастырь стад бездонных сталых стылых молчных… Он пришел за нами… Мы уходим… Омар-джан… сынок… уж дверца бьется… Мы уходим с Ним… и дым уйдет… чтоб не слезились твои очи… сын… сынок… чтоб не слезились твои очи… твои очи…

Шайдилла!.. оя… хоть ты не уходи… останься., я руками роюсь в тьме во мгле… в чаду захожем липком разъяренном облаке… Матерь… ты-то подожди… помедли… Но уходишь!.. Но уходишь! матерь но уходишь…

Шайдилла! чад! тьма! мгла! облако! уносится…

Шайдилла!.. пустынен ясен древний отчий хавли-дворик малый кроткий подметенный добела ее ее ее рукою…

Ее метла легка стоит прислонена к стволу гиссарской тучной груши златозлатозлатоплодовой… И!.. Лишь дверца шаткая дувала тихо плещется колеблется колеблется еще! еще! еще! полощется… полощется… и замирает… забывает… и становится… становится… Лишь слезятся лишь слезятся отдавая пришлый призрак чад слезятся выживая высыхая очи мои очи…

И будете знать что вы среди мертвых! И будете знать что вы среди мертвых!.. да!.. но тошно!..

И слезятся очи…

И ты стоишь оя и ты не уходишь и ты стоишь… Би-би-Ситора… Биби-Звезда… и ты стоишь и ты не уходишь и ты стоишь и таишь!.. Но!..

Но я шепчу шепчу зову а тебя уже нет на земле… Но я шепчу на ложе!.. на последнем ложе ложе ложе…

Тогда Биби-Ситора… тогда Биби-Звезда вновь воскресают надо мной твои лучистые душистые очи… твои зрачки горящие бездонные звездные…

Тогда горят зрачки хрустальные алмазные росные рассыпчато лучистые лучистые над ложем…

… Древний китаец Мэн-Цзы ты говоришь: зрачок не может скрыть зла в человеке. Если человек честен — зрачок блестящ. Если нет в нем прямоты — зрачок тускл!..

Да!..

Да!.. И горят зрачки хрустальные алмазные росные рассыпчато над ложем!..

И горят лучистые зрачки Биби-Звезды над ложем… И шепчут колыбельные уста колышутся захожие далекие далекие далекие далекие: когда рассыпаются звезды — в реках пески прибывают… Когда палых звезд множество — пустыни тогда насыпаются… И потому верблюды звездопады любят!.. Шайдилла! о боже!.. матерь… слышу и над предмогильным ложем ложем ложем… И потому верблюды звездопады любят!.. любят любят любят… Боже!.. Шайдилла!.. о боже… матерь… не уходишь?..

Но! но! но в месяце Мурдад но в месяце Мурдад но в месяце плодов червивых палых неподобранных… Но в месяце Мурдад самум-афганец мгла пыль прах восстал взошел возобладал до неба над землею над землею… над кишлачною кибиткой нашей малой кроткой…

Лежала витала ослепляла дерева посевы очи пыль текучая отягченная вселенская… всеобщая…

Тогда оя тогда вы вышли ранним темным утром… тогда оя вы вышли… тогда оя вы вышли из кибитки с хумом глиняным наполненным водою родниковою нетронутой… Тогда оя вы вышли… вы выходите… выходите… выходите… одна одна в самую во тьму в афганец с хумом вод безвинных светлых родниковых… Тогда одна выходите во тьму… во мглу… в пыль неисходную одна выходите оя в афганец с хумом вод нетронутых… И петухи молчат и пыль их заметает горла и заносит муадзинов рты покорные… А вы оя выходите с водою родниковой… А вы оя стволы карагачей китайских древних сонных пыльных пыльных пыльных обмываете водою родниковой…

…И потому верблюды звездопады любят… боже боже боже… как далёко! как далёко!..

Но!..

А вы оя одна средь спящих средь Заблудших Сонных Пыльных Беспробудных обмываете стволы карагачей забитых заметенных заглушенных вольной сильной пылью пылью общей… тошной…

А вы одна оя во тьме их обмываете их поливаете дремучие ослепшие от пыли ветви листья родниковой серебристою водою… Да!..

Но…

Оя и тут вы видите как к сонной горлице слепой по сонному стволу ползет слепая чуя чуя чуя слепо зрело хищно кошка…

И вы гоните ее оя… кричите: кыш кыш кыш… Но поздно!..

И слепой хватает слепого!.. И крадет как тать и уносит в тьму слепую… и поздно…

И крылья мерзнут… крылья мерзнут…

…И будет время и будет тьма и будет слепой убивать хватать слепого!.. И будет время и будет тьма и будет слепой убивать уморять хватать слепого… И будут крылья мерзнуть…

И поздно!.. поздно… И крылья мерзнут…

Но!..

Оя вы обмываете карагачи уснулые оглохшие от пыли обмываете водою родниковой!..

…И потому верблюды звездопады любят!.. боже боже… как далёко!..

Оя вы обмываете спасаете ствол груши в пыль густую погруженный, а свергаются а падают из тьмы гиссарской тучной груши златозлатозлатоплодовой плоды плоды о вашу голову о кроткую об очи росные о зрачки влюбленные лучистые лучистые лучистые о звездные… А свергаются… а обрываются… а упадают… убиваются смиряются плоды плоды несметные тяжелые тяжелые слепые тяжкие влачащие… а убиваются оя оя оя о вашу голову… А убиваются о голову… а убивают… тяжкие… гиссарские… прозрелые… текучие падучие о голову безвинную о голову… об очи о веселые влюбленные… а упадают убивают усмиряют голову влюбленную веселую веселую веселую…

Ай Мурдад ай месяц урожая, месяц праха, месяц пыльных палых диких урожаев неподобранных плодов слепых слепых слепых несбереженных!.. неспасенных!.. Поздно!.. Крылья навек мерзнут.

Ай Мурдад! ай месяц праха!.. Звездопады в небесах… ай плодопады во садах… ай ай мурдад!.. Слепец!.. ай тьма, самум, ай пыль ай мгла… ай! ай! оя! оя! оя… моя!..

Ай поздно!.. ай в народах пыльных палых неспасенных тошно тошно тошно… матерь… тошно… крылья крылья вянут вянут вянут… мерзнут мерзнут мерзнут…

Матерь груши слепы слепо тяжко тяжко обрываясь упадая в тьме сомлело убиваются о голову…

Шайдилла!..

Оя оя вы сидите под стволом омытым чистым отворив улыбчивые очи…

Оя оя что не омываете ствол груши родниковою водою…

Оя оя что что что вы мертвая…

Оя вы мертвая…

Оя вы сидите а навек навек навек уходите…

…И потому верблюды звездопады любят…. любят… любят… боже боже… как далёко!..

Блаженны садовники в плодопадах усопшие!..

Блаженны садовники в плодопадах усопшие!..

…Оя но я стал астрологом султана Малик-шаха, но я искал в ночных небесах ваши зрачки… ваши очи… ваши очи ваши Биби-Ситора… Биби-Звезда ушедшая ваши ваши ваши очи… твои зрачки озаренные лучистые росистые росные…

Оя но в месяце Мурдад но в месяце Мурдад летят летят в алмазных росных небесах летят рассыпаясь рас-торгаясь разгораясь дальние твои твои твои зрачки лучистые лучистые алмазные твои летят летят твои живые распадаясь росы росы… очи очи очи…

Оя летят в небесах зрачки влюбленные лучистые росистые живые видящие росные…

И потому верблюды звездопады любят… Боже боже… Недалёко! недалёко…

Рядом с ложем!..

Матерь!.. скоро!.. скоро встреча!.. скоро скоро скоро…

Скоро!..

СЛОВО!

Скоро!.. Матерь!.. я иду!.. иду… схожу спадаю сваливаюсь… с ложа… Я Ходжа Имам Омар ибн Ибрахим скатываюсь навек? навек? навек!.. с ложа…

Но… родные… вы вы не даете уповаете… вы держите… вы не даете… редкие мои останние осталые друзья оставшиеся у гроба… не даете… не даете не даете… молите останние осталые родные… не даете…

Музаффар аль Исфазари… Кори-Мансур… Мухаммад аль Багдади… Хасан аль Байхаки… последние останние осталые… над ложем моим бедным бедным скорым скорым одиноким нежно нежно нежно склонные… родные… Ивовые Други… одинокие… влюбленные влюбленные… И вот вы не даете навек сойти с ложа навек глухо глухо глухо сойти с ложа одиноко…

…И будут Ивовые Други над вашим смертным ложем!.. И будут Ивовые Други над вашим светлым ложем осененным!.. И не убоитесь исхода…

И вот вы говорите: Мауляна… Мауллим… Раис… Хаким… Мудрец… Поэт… Отец… Учитель… подождите… Лишь… скажите напоследок Слово… Лишь шепните Слово!.. Слово… Пред уходом… нам Ученикам покорным тихим лишь шепните Мауляна Слово Слово… Слово пред Уходом… И вот вы говорите: учитель… подождите… Лишь шепните Слово!.. Слово не! не! не! не уходящее во Гробы!.. Шепните Учитель… не оставляйте сиротами… так нас мало… мало. И близки наши сроки… близки наши сроки… Шепните!.. Шепните Слово, не уходящее во прах! в червя! ковыль! в емшан! в юлгун! во тьму надгробий! в затхлую мазара землю оглохшую!.. похоронную!.. неисходную!.. во слезную!.. Шепните согбенным склонным!.. влюбленным!.. Шепните Учитель напоследок Слово Мудрости Земной не уходящее во гробы!.. Шепните Слово Мудрости не уходящее во гробы… Шайдилла!..

О Боже! Какое Слово?.. Что Оно?.. Не знаю… не дано… И не знают человеки на земле и под землею… И сокрыто Слово… И не знаю… И какое Слово не уходит в гробы всемогущие необозримые во гробы?.. Не знаю… пет! нет! нет!.. не знаю… Боже… не знаю… отпустите ивовые други навек… я не знаю… Боже… Боже!.. Ты лишь знаешь… я не знаю… боже боже боже… Я не знал до ложа этого… Не знаю и на ложе!.. Боже я не знаю… други ивовые отпустите молча… тихо отпустите… Я не знаю Слова… боже боже боже!.. отпустите други склонные у ложа у Исхода Перехода… И кому нужны мои глаголы тленные… глаголы малые… глаголы скорбные… глаголы предмогильного ложа ложа ложа?.. И кому нужны мои глаголы, если и камни камни камни скалы скалы песками исходят… пылят… если камни в пески летучие текучие пустынные просятся… кончаются… исходят… проливаются… исходят… А что что мои глаголы?.. Други ивовые склонные родные неутешные что что мои глаголы?.. И!..

И мудрец речет а река течет…

И мудрец речет а река течет…

И мудрец речет как река течет…

И мудрец речет как река течет…

Какое Слово?..

…Не уходи не уходи волна волна блаженная блаженная блаженная!..

А она уходит!.. А она уходит…

Какое Слово?

…Не уходи не уходи волна волна Волна Блаженная блаженная блаженная!..

И она не уходит!.. И Она не уходит… Она навек со мною!.. И до гроба!.. и во гробах ини и за гробом! И за гробом!.. Это Слово?..

Но! но! но! плоть но персть но тело мое малое обмелевшее скорбит скорбит на предмогильном тяжком ложе приготовленном!..

Но тело скорбит болит молит о скором переходе… Скоро скоро… Скоро!.. Боже! Поскорее! Боже боже… больно!..

Жалят ранят тело спину кожу Грушевой Доски занозы… Больно!.. Боже!.. Еще больно!.. Слышно!.. Вольно!.. Боже, боже!..

Раис Абу Али ибн Сина мой Учитель мой усопший вы речете: будь будь постоянно опьяненным напитком мудрости и святости! будь опьяненным сим напитком вечным божьим!..

И я был… И умираю трезвым на последнем трезвом тесном тесном мелком мелком ложе… И Учитель больно… Больно… Плоть скорбит… И скрыто Слово… И больно… и… О Боже Боже… о жить хочется… о хочется… И сладкие занозы ранят кожу… Боже!.. И!..

…Не уходи не уходи волна волна блаженная…

А она уходит… А она уходит…

А она не уходит а она со мною…

…Не уходи не уходи волна блаженная блаженная блаженная…

Но мудрец речет как река течет…

Но мудрец речет а река течет…

О Господь плоть… персть… тело мое скорбит молит молит молит… а река течет а река течет… а душа душа моя как ранний рыхлый сырой куст куст святой миндальный ранний… а она цветет цветет на ложе смерти словно куст средь снежных хладных нагих гор гор гор…

Господь а все она цветет цветет… не опадает не опадает… летуче лепестки на землю не прольет… все не прольет…

Господь да да куда мне с нею неопалой? да куда с кустом цветущим розовым живым певучим да куда мне деться да куда с кустом мне в низкий мертвый гроб?..

Куда Господь с кустом?

Куда с кустом?..

Да куда мне в тесный блеклый саван с веющим жемчужным лепетным кустом кустом кустом кудрявых ярых пробужденных рьяных бражных первых пчел пчел пчел?.. Но!.. но… Но река течет течет течет течет течет течет… О боже о Господь Какое Слово не не не не уходящее во гробы?.. Какое Слово?.. Слово Восходящее и из кладбищ какое слово восходящее родящее царящее нетленное Зерно Зерно Зерно?.. Какое Слово?.. Иль не знаю?.. не дано?.. Иль не дано?.. Какое Слово?..

А река течет течет течет о боже…

Какое Слово?..

…Шейх Абдулла глядел на воду реки и слился с нею… Теченье! Шейх Хайрулла глядел на пламя костра и вошел в огонь… Горенье!.. Шейх Файзулла глядел на землю и сошел в нее… Тленье!.. Шейх Нарзулла глядел в небеса и стал птицей… Паренье!.. Шейх суфий Баязид Бастами глядел в душу и узрел Бога… Озаренье!.. Я глядел и в реку и в костер и в землю и в небо и в душу… И что?.. Тленье!..

Не уходи не уходи волна блаженная блаженная блаженная…

Да! да! да! да да да… Но какое Слово пред Уходом? Но какое не не не не уходящее во гробы?..

…О Раис Абу Али ибн Сина мой Учитель мой Усопший вы речете: не забудь вовек того кто хоть однажды напоил тебя водою!..

Это Слово?..

Но я говорю: не забывай о тех которых ты не напоил не одарил последнюю водою… А таких много…

Это Слово?.. Боже боже други ивовые склонные не знаю!.. я в истоме смертной лени пене дрожи… отпустите… отпустите тихо молча молча молча… нескорбно… я не знаю… отпустите… не стойте у Исхода Перехода… Отпустите други ивовые склонные… отпустите во гробы… О боже!.. Какое какое какое Слово?.. Больно Боже!.. И занозы ранят кожу! И у ложа вьются саванные пчелы!.. Боже!.. боже боже боже… Но какое слово?

Шейх Абу-Саид блаженный вы воскликнули в мечети в хмельной слепой проповеди: господь помоги мне!.. О Господи как одинок я! одинок о боже!..

Это Слово?..

Но я скажу скажу скажу: а караван завечерел… А жизни караван моей завечерел а потемнел а поредел а поредел… а уходит а уходит а уходит… тонет тонет… тонет…

Но я любил иные караваны… я любил иных прохожих человеков… я любил иные караваны жизни… я любил захожие прохожие караваны непрожитые на непрожитых дорогах… я люблю их и на этом ложе… я люблю иные караваны и на этом и на этом ложе… и они не проходят и они не уходят и не одинок я Боже… и не одинок о други мои ивовые склонные влюбленные…

И караван уходит мой а иные… близкие прохожие чужие но родные не уходят… не уходят… не уходят… И мои колокольцы оборваны а их несметны их бессмертны колокольцы их доносятся… поют… их колокольцы не уходят… не уходят… не уходят… Да Господь да я любил прохожих чуждых и люблю их на последнем ложе… Да мои последние осталые согбенные святые други мои склонные!.. Да Господь да в мире нет нет нет прохожих… есть лишь близкие родные… Есть лишь родные… лишь кровные!.. Да Боже!.. Вон… я слышу… колокольцы… хлебный караван в Кашгар уходит… Господи молю тебя… Дай миновать ему огузов стрелы хлесткие морозные заспинные разбойничьи охотничьи… Дай и огузам… чтобы не споткнулись чтоб не захлебнулись пеной смертной алой их ахалтекинцы-кони кони кони!.. Дай о Боже!.. Это Слово? это слово это слово?.. Это Слово?.. Боже?.. Какое?.. не не не не уходящее во гробы?..

…А река течет течет течет течет… а не уходит… а уходит…

Слово?.. Пред Исходом… Други склонные… не знаю… други ивовые тихие отпустите во гробы!.. молча… Слово?..

…И я совершил хадж в Мекку… к Каабе… и я шел за Словом божьим… И я шел шел шел за Словом… а оно во мне похоронено… а куда ходить когда душа померзла поморожена… а я шел за Словом… а оно во мне схоронено схоронено схоронено… обронено обронено…

И я шел и видел безбожные ослепшие блаженные бражные народы… народы без книги без храмов божьих…

И я шел и видел сады несметные ярых плодов яблок… слив… персиков… необозримых… несобранных… червивых… упоенных… палых… уходящих слепо в землю жирную бездонную…

И я видел бражных заблудших блаженных садовников… апостолов садов заброшенных… плодов червивых неподобранных… апостолов бражных слепцов-народов…

И я шел в народах бражных пьяных от вин несметных млечных медовых сонных быстроногих плодов несобранных…

И я шел в народах безбожных бражных пьяных палых… в червивых плодах несобранных… идущих в землю безымянную бездонную…

И были пьяны сады… и плоды… и садовники апостолы… и народы… и черви бездонные…

И один из них садовник-китаец сказал мне: куда идешь?.. Что дальше этих млеющих садов?.. слепых заглохших сладких липких медовых?.. Куда идешь?.. Мои сады — и есть сады необозримые истин божьих! Мои медовые сады — и есть сады божьи!.. Мои народы бражные лежащие медовые и есть народы божьи божьи божьи!.. И куда уходишь?..

Тут Слово!..

И лежали бражные ослепшие медовые пророки в садах народов палых бражных медовых!.. И лежали бражные ослепшие медовые заблудшие пророки апостолы садовники!.. И куда уходишь?.. Тут сад истин божьих!.. Тут Слово!.. И куда уходишь?..

Тут слово?..

Но гляди садовник-бражник но гляди: твои сады… твои плоды… твои народы червем вьющимся густым источены исхожены изрыты… разворочены… о боже!.. Но гляди Садовник: из ноздри твоей измятой пыльной пьяной червь сырой жемчужный вьется хлещет льется не уходит… в очи очи дымчатые дымчатые восковые восковые одурманенные просится… о боже!..

Это Слово?..

И ушел я…

И там было поле золотых подсолнухов высоких… И иные пали тяжко тяжко сонно надломились от собрания слепых избыточных семян теснящихся огромно оголтело жаждущих исхода… И их приняла земля глухая муравьиная бездонная… А иные стояли златоглавые златоосененные вольные солнечные… озаренные… божии… стояли устремленные… средь пригнетенных истомленных семенами поглощенных…

И я вспомнил те сады… того китайца Садовника… те бражные безбрежные народы… И поклонился помолился тем тем тем подсолнухам убереженным легким озаренным… ненадломленным… И зашатаются стволы народов… И будут палые… и будут сбереженные… О боже!.. Это Слово?..

Други ивовые!.. не знаю… отпустите во гробы…

И поле подсолнухов меркло!.. И поле подсолнухов млело!.. И отошло навечно отболело!.. Не уходи не уходи блаженное… а оно плещется стоит златотелое златотелое златотелое… а меркнет меркнет меркнет… а не меркнет…

А мудрец речет а река течет… А мудрец речет как река течет…

…Не уходи не уходи волна волна блаженная а она уходит… а она не уходит…

Это Слово?..

Отпустите други други други склонные… Оставьте одного на ложе!.. Други други молчные… уходите?.. согбенные уходите покорные… А Слово?.. Но!.. чу!.. чу… иль слышу? иль послышалось иль встало иль явилось Слово?.. Стойте! Погодите… Может? может? может?.. Иль оно простое как родник лежащий у дороги?.. как родник поящий у дороги?.. Чу!..

Слово? иль шевельнулось донеслось? иль просится иль просится скребется как младенец близящийся из утробы из утробы?..

Чу!.. Я шел к Каабе к Камню Черному Небесному я шел к Пресветлому Аллаху… шел к Аллаху… шел к Аллаху… Я взял с собой в дорогу двух верблюдов… двух ослов… двух верных слуг… земных простых азгабов… Я шел по нищим землям… странам… берегам народам племенам закатным…

Я хадж совершал… я совершал творил завет-закят… я одарял обильных нищих каландаров-дервишей святых последним подаяньем… Я подавал… я отдавал… я милость садака творил… я все раздал… со всеми распрощался… Я нищим подарил верблюдов… и ослов… и отпустил на волю преданных слуг азгабов… и они плакали прощаясь… и я плакал… Я был поэтом имамом нишей страны и я стал нищим и мне легко и вольно было глядеть в нищие глаза нищим дехканам… И поклонился тем подсолнухам стоящим небогатым… И я был нищим поэтом имамом нищей страны… и мне было светло и вольно и блаженно и я глядел в глаза дехкан… и я ел и спал с ними на камышовых циновках на кошмах на курпачах па глиняных суфах… и мне было светло и блаженно… и я был нищим вольным поэтом имамом нищей родины державы неоглядной…

И я не боялся глядеть в глаза дехканам… И я не прятал глаз своих… И они чуяли… И знали… И пиалой последнего каймака провожали… И резали последнего петуха раннего глашатая… И плов варили и кишлак спал и кишлак без петуха-глашатая оставался…

…И лишь нищий будет осенен в народе нищем неоглядном!.. Лишь нищий будет осенен глаголами горящими!.. палящими!..

Омар ибн-уль Харис говорит, что пророк Мухаммад по смерти своей не оставил ни динара… ни дирхема… ни раба… ни рабыни и ничего иного, кроме старого мула, оружия и лука, которые он завещал беднякам и близким. Да!.. И лучше кишлаку остаться без петуха, чем державе без поэта-имама-глашатая…

И кишлак спал спал спал без петуха-глашатая оставшись… Но иные уж не спали! уж не спали! уж не спали! А поэт имам а нищий лишь поэт имам лишь нищий Ты Петух Глашатай ранний Отчины Державы неоглядной спящей спящей спящей… Да! Лишь нищий ты Глашатай нищей отчины державы неоглядной!.. Шайдилла!..

И я с улыбкою роздал все!.. И!.. Нищим стал я стал я… О Боже слово! слово! слово! Слово дай мне!.. И Оно вставало… и давалось…

Чу!.. И я пришел к Каабе нищим пыльным немощным улыбчивым дервишем-странником… И там у Каабы стоял дервиш певец-маддох Ходжа Зульфикар в суфийском рубище-хирке и он был изрыт изъеден оспой и был слеп и он пел пел пел и раздольные пьяные тучные жилы на шее его были как реки моей Азии в наводненье… И он пел… и жилы на шее его были как мои реки в наводнение…

Он пел пел пел и раздольные пьяные тучные жилы на шее его были как мои реки в наводненье…

И он почуял меня и сказал: отдай все, что у тебя есть… Сверши святое подношенье…

Тогда я сказал: я все отдал… У меня ничего нет, кроме этого старого пыльного тела…

Тогда он улыбнулся слепым лицом и опавшие его жилы на шее вновь налились тучной тесной кровью и стали как мои реки вешние…

И он умолк и жилы на его шее опали и он чуял меня и сказал: сверши сверши святое подаянье!.. Отдай последнее!.. Воспомни Аллаха!.. Перед гробом! перед пылью! перед тленом! перед прахом!.. И сверши святое подаянье!.. Не забывай о дервишах, ибо под видом дервишей приходят Ангелы божьи!.. Ибо и Хызр святой приходит в дряхлом рыхлом золоте дороги!.. Сверши подаянье!..

И я сказал: я все отдал… И только тело старое осталось!

Но! О Шайдилла! о боже боже! Ты же знаешь! Боже! Больно!.. И занозы ранят кожу!.. Но слова те ранят ранят жалят жалят душу душу душу!.. Но! но! но! но! но! о други склонные… последние… о кровные… о Боже дай успеть!.. И я скажу То Слово! То! то! то! не уходящее не уходящее во гробы!..

И я сказал: я все отдал… И только тело старое осталось!.. осталось… Я все отдал!..

Нет!.. я лгал и он почуял… и ушел с кривым грушевым посохом… И жилы шеи усохли схлынули умолкли… Он почуял и умолк и ушел и сгорбился…

О Боже!.. И досель сгораю я от слов своих на этом ложе смерти ложе! боже!.. И досель о боже тошно тошно тошно! други склонные мои и мне тошно тошно! и досель он горбится он горбится уходит чуя чуя зная зная он уходит…

Я сказал: я отдал все… ослов верблюдов слуг азгабов… все я отдал… Только тело старое осталось… отдал отдал… все я отдал… Нет!.. Еще была лепешка!.. Самаркандская! обсыпанная маком! млечная молочная лепешка потаенная в узорчатом хурджине малом ветхом сшитом Биби-Ситоры святою рукою… Да!.. еще была лепешка… потаенная… о други други ивовые склонные… была была лепешка потаенная… Да… я взял ее пронес чрез все дороги… чтоб окунуть размять в святом Зем-Земе… в божием источнике!.. Чтоб съесть ее в воде священной растворенную!

И вот я опускаю лепешку потаенную в источник… и вот я опускаю лепешку в источник божий… и вот я опускаю лепешку в источник… а она сохлая жесткая жестокая… И вот я опускаю лепешку в источник… а она сохлая а она жесткая… а она жестокая… а она не мокнет… а она сохлая… И вот я беру ее в рот а она пылится… крошится… а она не идет… а она зубы крушит крошит ломит… а она не дается… И вот я беру ее в рот… а она сохлая жесткая… а она не идет… а она не дается…

Боже!.. дай прозреть на смертном ложе ложе ложе… боже!..

И вот я бегу в песке… в пыли тревожной мекканской святой пророческой… И вот я ищу певца-маддоха… но о, и ушел… а у меня в руке сохлой сохлая жесткая лепешка потаенная… Други склонные ивовые… кровные… пойдите в Мекку… найдите маддоха… отдайте лепешку… вон она в узорчатом хурджине сшитом Биби-Ситоры далекою рукою… Други ивовые склонные… Отдайте последнее… последнюю… Отдайте лепешку… отдайте лепешку… отдайте лепешку…

Вот Оно!.. Вот Слово не не не не уходящее во гробы гробы гробы гробы… Вот Слово не уходящее во гробы… Все!.. Боже!.. боже…

А река течет течет течет течет… а она не уходит… уходит уходит уходит…

Боже!..

…Во имя Аллаха милостивого милосердного!.. Да благословит Аллах господина нашего Мухаммада! Ля-илляха иль-Аллаху Мухаммад Расуль Улла! Ля-илляха иль-Аллаху Мухаммад Расуль Улла!.. Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк Его!.. Да!..

Я сказал Фатиху!.. Я имам Гияс ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим я сказал Книгу Откровений. Я сказал Книгу Моей Жизни. Я сказал Книгу Моей Смерти…

…Не уходи не уходи не уходи волна волна волна блаженная блаженная блаженная!..

Не уходи Волна Блаженная!.. А она не уходит… уходит уходит уходит… Боже!