Муж, которого я купила

Предисловие редактора

Ее вторая карьера», скорее всего, датируется 1929 годом. Вероятнее всего, рассказ был написан вскоре после того, как Айн Рэнд начала работать в костюмерной RKO (работа, которую она ненавидела, но которой должна была держаться в течение трех лет, пока не начала зарабатывать на жизнь писательством).

Основная тема «Ее второй карьеры» — примерно та же, что и в более ранних рассказах: значение нравственных ценностей в человеческой жизни. Но здесь фокус — на негативной стороне вопроса, на тех, кто не проживает жизнь, а только принимает красивые позы, тех, кто руководствуется чем-то помимо этих ценностей.

К 1929 г., Айн Рэнд имела уже некоторое количество наблюдений на этот счет: она уже в течение трех лет работала в Голливуде. Она уважала потенциал кинематографа и любила некоторые фильмы (ее любимыми были великие немецкие романтические немые фильмы с такими звездами, как Конрад Вейт и Ганс Альберс, таких режиссеров, как Эрнст Любич и Фриц Ланг). Но она не принимала приторных, банальных историй, превозносящих посредственность, предлагающих оды «пареньку по соседству» или «нежной девице по соседству», она презирала то, что видела в банальных ценностях Голливуда, в его неразборчивом вкусе, «непередаваемой низости духа», как она выразилась в «Романтическом манифесте».

В отличие от большинства критиков, Айн Рэнд не приписывала низкое качество фильмов «торгашеству» или «погоне за кассовыми сборами». Она выделила как основную причину внутреннее умственное усилие или умолчание, описанное одним из героев рассказа так:

В этом бизнесе нет никого, кто обладал бы честным представлением о том, что хорошо и что плохо. И нет никого, кто не был бы до смерти напуган тем, чтобы иметь это представление само по себе. Они все сидят и ждут, когда кто-то им это разъяснит. Умоляют, чтобы кто-то разъяснил. Кто угодно, лишь бы им самим не пришлось брать на себя чудовищную ответственность за собственные суждения и оценку. Итак, достоинства здесь не существует.

«Источник» не будет напечатан еще четырнадцать лет, но здесь мы уже видим первое письменное свидетельство о психологическом типе Питера Китинга, посредственности, человеке, который отрекается от собственной внутренней самобытности и живет без мысли о ценностях, паразитируя на других. Клэр Нэш в этом рассказе — вновь женщина в главной роли — предшественница Питера Китинга, она — противоположность Ирэн из рассказа «Муж, которого я купила»; она — женщина, которая даже не задумывается о существовании ценностей как таковых.

«Ее вторая карьера», однако, не психологическое исследование и не серьезный анализ посредственности. Это сатира, и, как и в «хорошей статье», веселая и легкая сатира. (Эта история также подписана «О.О.Львы».) Клэр, несмотря на свой характер, непростой случай, с достаточным уровнем добродетели, чтобы быть привлекательным персонажем. Более того, по ходу событий выясняется, что, в конце концов, здесь есть место достоинству, даже в Голливуде, и это становится спасительной нотой, делающей сатиру скорее элементом романтической истории, нежели едким развенчанием или горьким комментарием.

Этот рассказ, я уверен, был последним этапом подготовки, прежде чем Айн Рэнд обратилась к своему первому крупному литературному произведению, роману «Мы живые». Уже заметны многие черты взросления. Уинстон Эйерс и Хедди Леланд находятся гораздо ближе к узнаваемому типажу героя и героини Айн Рэнд, чем персонажи более ранних рассказов. Впрочем, все еще остается некоторая внешняя неловкость, и, как в «Хорошей статье», излишняя непринужденность тона, но стиль в целом уже намного более уверенный. Некоторые эпизоды, особенно те, что происходят на студии во время съемок, по-настоящему смешны. И, что важнее всего, «Ее вторая карьера» представляет, впервые в раннем творчестве писательницы, важнейшую для ее позднего творчества особенность: захватывающий сюжет, совмещенный со свободной темой. В целом логика событий тщательно проработана (хотя у меня есть некоторые сомнения касательно мотивации Клэр, когда та принимает пари Эйерса, и касательно элемента случайности в том, что происходит ближе к концу).

С такими успехами период писания «в стол» уже вот-вот подойдет к концу. Айн Рэнд готова к карьере профессионального писателя.

Замечание по тексту: три страницы оригинальной рукописи были утрачены. Чтобы сохранить целостность текста, я вставил несколько абзацев — около трети утраченного отрывка — из более ранней версии рассказа, которая каким-то образом сохранилась. Вставленный отрывок начинается со слов «она достигла небольшой гостиницы, в которой жила» и заканчивается фразой «…я уверен, что не мог бы найти лучшего истолкователя для свой истории».

Леонард Пейкофф

«Желание сердца» имеет все шансы стать худшим фильмом года. История стара как мир, и о режиссуре мы лучше милосердно умолчим. Но… но Клэр Нэш — настоящая звезда, и этим сказано все. Ее утонченная индивидуальность освещает картину и заставляет забыть обо всем, кроме ее собственной непревзойденной магии. Ее воплощение образа невинной деревенской девушки заставит сжаться даже самое сердце. Именно ей принадлежит тот гений, что творит историю кинематографа…»

Газета была слегка помята, и, держа ее двумя пальчиками с розовыми ноготками, Клэр Нэш передала ее Уинстону Эйерсу. Ее ротик, яркий, розовый и круглый, как клубничка, был сложен в легчайшую из улыбок, наполненную сочувственной жалостью. Но глаза, нежные фиалки, спрятанные между еловыми иглами накрашенных ресниц, внимательно следили за тем, как Уинстон Эйерс читает.

Он дочитал и передал газету обратно, не произнеся ни слова.

— Итак? — спросила она.

— Возможно, мне не стоило говорить того, что я сказал, мисс Нэш, — ответил он низким, чистым голосом, и она не могла сказать, было ли это абсолютно вежливо или совершенно издевательски, — Но вы спросили о моем беспристрастном мнении, и, когда меня спрашивают, обычно я отвечаю.

— Вы все еще придерживаетесь этого мнения?

— Да. Возможно, мне следовало бы извиниться.

Она издала короткий неестественный смешок, который должен был показаться радостным и дружелюбным, но не казался.

— Вы понимаете, что это, достаточно… ну, нестандартное мнение, мистер Эйерс, мягко выражаясь.

— Вполне, — ответил он с обворожительной улыбкой, — и я уверен, что это ничего не меняет.

— «Почти», — хотелось ей ответить, но она промолчала. Конечно, его мнение ничего не должно значить для Клэр Нэш, ведь она Клэр Нэш. У нее был дворец в Беверли-Хиллз, и два «роллс-ройса», и она увековечила на экране идеал умильной девицы. Из-за нее пятеро мужчин пытались покончить с собой, один из них со смертельным исходом, и в честь нее были названы кукурузные хлопья. Она была богиней, и ее святилища можно были найти по всему миру, небольшие святилища из стекла, с маленьким окошком спереди, через которое бесконечный поток монет тек днем и ночью; и солнце никогда не садилось над этим потоком. Почему же она должна чувствовать такую злость и обиду из-за одного-единственного мужчины?

Но Уинстон Эйерс прибыл в Голливуд, и Уинстона Эйерса звали, и приглашали, и умоляли приехать в Голливуд в течение трех лет. Уинстон Эйерс был подарком Англии театрам мира, или это театры мира были подарком, упавшим в безразличные умелые руки Уинстона Эйерса; и эти руки без усилия создавали такие чудеса драмы и комедии, что премьеры Эйерса оборачивались массовыми беспорядками, а со страниц театральной критики мировой прессы на обожающую публику смотрел молодой сценарист, которому было скучно. Уинстону Эйерсу предложили сто тысяч долларов за один сценарий, и Уинстон Эйерс отказался.

Клэр Нэш поправила мягкие сияющие складки своего небесно-голубого пеньюара на плечах, розовых, как рассветные облака на атласном небе. Она задумчиво наклонила голову, свою голову с копной золотых волос, как солнце, встающее из облаков, и она улыбнулась той улыбкой беспомощного ребенка, которая сделала ее знаменитой. Организация этой встречи, между его великой звездой и человеком, которого он хотел бы видеть в качестве своего великого сценариста, стоила мистеру Бамбургеру, главе «Уандер пикчерс», большего количества бессонных ночей и дипломатических ухищрений, чем она могла бы себе представить. Мистер Бамбургер надеялся, что Клэр Нэш, как обычно, преуспеет там, где другие проваливались, и склонит короля кассовых сборов к подписанию контракта. «Любой ценой», — наставлял ее мистер Бамбургер, не ясно, имея в виду себя или ее.

Но разговор, по видимости, не складывался. Потому что король кассовых сборов сказал нечто… нечто… впрочем, она не побоится повторить это перед мистером Бамбургером или кем бы то ни было.

Мягкие сумерки ее гримерной скрывали злую красноту, заливавшую щеки Клэр. Она смотрела на мужчину, сидевшего напротив. Он был молод, высок, необъясним. У него были очень чистые, очень холодные глаза, и, когда он говорил, он опускал веки таким странным и медленным движением, которое, казалось бы, оскорбляло все то, на что был направлен взгляд; она ненавидела это движение, но все же ловила себя на том, что ждет, когда он повторит его. «Слишком красив для писателя», — решила она для себя.

— Итак, вы думаете, — смело начала она, — что киноактрисы… — Она не смогла заставить себя закончить предложение.

— …не стоят того, чтобы для них писать. — галантно закончил он за нее, так же галантно, как произнес это впервые, тем же уверенным, естественным тоном, не имея, казалось бы, никакого представления о том, какое потрясение оказали на нее его слова.

— Конечно… — Она мучительно нащупывала блестящие и звонкие слова. — Конечно, я… — Отчаявшись, она разразилась сбивчивой тирадой: — Конечно, я не считаю себя образцом великой киноактрисы, далеко, но есть и другие, кто…

— Напротив, — сказал он очаровательно, — напротив. Вы — совершенный образец великой киноактрисы, мисс Нэш. — И она не понимала, стоит ли ей благодарно улыбнуться или выкинуть его вон.

Розовый телефон на хрустальной подставке возле нее резко зазвонил. Она взяла трубку.

— Алло?… Да. — Она внимательно слушала. Она не зевала, но внезапно ее голос звучал именно так. — Дорогуша, сколько раз мне нужно говорить это? Это было окончательно… Нет… однозначно нет!.. И фильмы Генри Джинкса тоже нет… мне очень жаль…

Она уронила трубку и откинулась на подушки своего шезлонга, сверкнув глазами из-под накрашенных тушью сосновых иголок.

— Мой менеджер, — лениво объяснила она. — Здешний контракт заканчивается после этого фильма, и все студии донимают беднягу. Хотела бы я, чтобы он мне этим не докучал.

Вот что она сказала: вот что ей хотелось сказать: «Вот видите?»

Телефон зазвонил снова, прежде чем она смогла наблюдать результат.

— Алло?… Кто?… Про Хедди Леланд? — Лицо Клэр резко изменилось. Круглые щечки резко поднялись и спрятали ее глаза так, что не стало видно фиалок, только две узкие щелки, ощетинившиеся еловыми иголками, торчащими, как стальные копья, готовые к битве. И ни один поклонник не узнал бы знаменитый нежный голос в пронзительном лае, обрушившемся в розовую трубку, которая, казалось, покраснела под потоком слов: — Вы смеете снова меня спрашивать?.. Нет! Нет, я сказала!.. Я этого не позволю! Я больше никогда не хочу видеть эту девицу на съемках!.. Меня не волнуют ее оправдания!.. Вы слышали меня? Я не привыкла повторять дважды!.. И я надеюсь, мой дорогой мистер ассистент по подбору актеров, что вы больше не побеспокоите меня из-за какой-то пятидолларовой статистки!

Она швырнула трубку так сильно, что хрустальная подставка отозвалась высоким музыкальным стоном. И тогда она заметила выражение, впервые за время их разговора, настоящее выражение на лице Уинстона Эйерса: выражение издевательского изумления. Выражение ее лица не вполне соответствовало образу умильной девицы; она понимала это.

Она нетерпеливо тряхнула своими красивыми плечами.

— Дерзкая статистка, — попыталась она спокойно объяснить. — Представьте себе, сегодня на съемочной площадке я играла свою лучшую сцену — ах, какую сцену! И мне было так сложно проникнуться настроением для нее — я так чувствительна к подобным вещам — и когда мне это наконец удалось, прямо в середине, эта тварь сваливается прямо на меня! Практически сбила меня с ног! Конечно, сцена была испорчена. Пришлось переснимать, но конечно, у нас ничего не вышло! И все из-за ассистентки!

— Она, конечно, сделала это специально? — мягко спросил он, и тон его голоса отвечал на его собственный вопрос.

— Мне все равно! Она сказала, ее кто-то толкнул. Это ничего не меняет. Я сказала, что больше не хочу видеть ее на своей площадке! — Она взяла сигарету, сломала ее, бросила обломки. — Давайте вернемся к нашему разговору, мистер Эйерс. Вы говорили, что…

— Я все равно войду! — вдруг раздался из-за двери молодой, звонкий голос. Дверь распахнулась, кто-то дикий, высокий, растрепанный ворвался в гримерную, захлопнул за собой дверь и внезапно остановился.

Девушка была одета в тесный костюмчик, заканчивавшийся внезапно над коленками ее сильных, тонких, изящных ножек. Ножки, прямые и подтянутые, казалось, приросли к полу; свет розовой лампы обрисовывал тонкую, мерцающую линию на каждом чулке, и они выглядели как струи фонтана, взлетевшие вверх и застывшие. Она, казалось, стояла на цыпочках, но это были всего лишь ее маленькие туфельки на высоком каблуке и напряжение ее стройного тела, остановившегося на бегу. Ее короткие волосы были в беспорядке отброшены назад, как будто она только что сняла свой сценический костюм, и тонкая полоска грима все еще оставалась у нее на лбу. Ее лицо имело странные, необычные черты, проказливые, угрюмые и серьезные одновременно. Ее глаза, огромные, сверкающие, невероятные, были темны и спокойны.

Клэр Нэш вскочила на ноги и стояла, глядя на незваную гостью, ее маленький рот распахнулся в изумлении.

— Простите, я что я так ворвалась, мисс Нэш, — сказала девушка. Ее голос был неожиданно тверд, как будто у нее было время взять себя в руки.

— Как… Хедди Леланд! — Клэр запнулась недоверчиво и замолчала.

— Ваш секретарь не впускал меня, — уверенно произнесла девушка, — но мне нужно было войти. Это была моя последняя возможность вас увидеть. Если они отправят меня домой сегодня вечером, у меня не будет возможности снова попасть на съемки.

— Мисс Леланд, я… я правда не могу понять, как… — Клэр начала величественно и закончила более естественно, взрываясь: — Ну что за наглость!

— Прошу вас, извините меня и выслушайте, мисс Нэш, — сказала девушка тихо и спокойно. — Это не моя вина. Мне очень жаль. Я прошу у вас прощения. Я обещаю, это больше никогда не повторится.

Клэр медленно опустилась в шезлонг, величественно и непринужденно завернувшись в складки голубого неглиже. Ей начинало это нравиться. Она медленно произнесла:

— Нет, это больше не повторится. Разве не понятно, что я больше не хочу видеть вас на своих съемках?

— Понятно. Именно поэтому я и пришла. Я подумала, что, возможно, вам не ясно, что значит для меня работа здесь. Мне пообещали две недели. Пожалуйста, разрешите мне остаться. Мне… — Она впервые запнулась. — Мне очень это важно.

— Правда? — сказала Клэр. — Возможно, вам показалось, что киностудия занимается благотворительностью?

Худые загорелые щеки девушки слегка покраснели, так слабо, что это стало заметно одному Уинстону Эйерсу. Она сделала над собой усилие, как будто принуждая себя сказать что-то совсем другое, чем то, что она произнесла низким, уверенным голосом:

— Простите меня. Вы правы. Было очень неумно с моей стороны упоминать об этом. Но, вы понимаете, я только начинаю в Голливуде, очень важно получить место даже ассистентки, быть замеченной. Вся моя карьера может зависеть от того, что я работаю в этом фильме.

— Вся ваша карьера? — нежно сказала Клэр. — Но, моя девочка, что заставляет вас думать, что у вас будет карьера?

Девушка не ожидала этого. Она внимательно посмотрела на Клэр. Две нежные издевательские ямочки возникли на щеках Клэр. Она продолжила, пожав плечами:

— В Голливуде тысячи и тысячи девочек вроде вас, и каждая из них думает, что ее ждет блестящая карьера.

— Но…

— Позвольте дам вам небольшой совет, мисс Леланд. Дружеский совет — правда, я ничего против вас не имею. Подумайте хорошенько и только потом делайте. Забудьте о кино. У меня больше опыта, и я знаю, отлично знаю свою профессию: экран не для вас.

— Мисс Нэш…

— О, не говорите, что это трагедия! Позвольте сказать вам правду. Вы не особенно-то и хорошенькая. Тысячи более симпатичных девочек голодают здесь. У вас нет шансов. И правда, работаете вы здесь или нет — это ничего не меняет. Все равно — высоко вам не подняться. Возвращайтесь домой и постарайтесь выйти замуж за какого-нибудь хорошего парня. Так будет лучше для вас.

Хедди Леланд посмотрела на нее; посмотрела на мужчину, который молча сидел и наблюдал за ними.

— Прошу извинить меня за вторжение, мисс Нэш, — сказала она, как будто произнося не связанные между собой слова, потому что ее голос не имел совсем никакого выражения. Она повернулась, вышла и осторожно закрыла за собой дверь. Мягкие портьеры персикового бархата слегка всколыхнулись и снова повисли неподвижно.

Клэр зажгла сигарету с великолепным презрением.

— Почему вы дали ей такой совет? — спросил Уинстон Эйерс.

— О! — Клэр наморщила прелестный носик. — О, как меня от этого тошнит! Когда я вижу этих девочек, которые получают пять долларов в день и хотят стать звездами! Все хотят стать звездой! Как будто бы быть звездой ничего не значит!

— Совершенно верно, мисс Нэш. Это совсем ничего не значит.

Клэр просыпала пепел на свой голубой атлас, не заметив этого.

— Вы говорите это мне? — выдохнула она.

— Мне показалось, — ответил он, — что я говорил это раньше. Вы были так любезны, спросив, почему я отказываюсь писать для Голливуда. Возможно, теперь я могу все разъяснить. Видите ли, я полагаю, что киноактрисы — не великие артистки, редкие таланты, исключения. Они — не одна на тысячу, они всего лишь одни из тысяч, выбранные…

— Выбранные?..

— …Случаем.

Клэр промолчала. Казалось, она потеряла дар речи.

— Посмотрите на себя, — продолжал он. — Тысячи и тысячи девушек борются за место в фильме. Некоторые красивы, как вы, некоторые красивее вас. Все могут играть, как вы играете. Есть ли у них право на славу и звездность? Такое же, как у вас.

— Понимаете ли вы, — сказала Клэр, и ее голос дрожал от злости, хотя сама она не обращала внимания ни на свой голос, ни на свои слова, — понимаете ли вы, мистер Эйерс, что разговариваете с женщиной, которая считается мировым гением?

— Мир, — сказал Уинстон Эйерс, — никогда бы не увидел этого гения, если бы кто-то не показал ему его — случайно.

— В самом деле, — Клэр запнулась, — я не напрашиваюсь на комплименты, мистер Эйерс, но…

— Я никоим образом не хотел бы вас обидеть, мисс Нэш. Но взгляните на вещи объективно. В этом бизнесе нет никого, кто обладал бы честным представлением о том, что хорошо и что плохо. И нет никого, кто не был бы до смерти напуган тем, чтобы иметь это представление само по себе. Они все сидят и ждут, когда кто-то им это разъяснит. Умоляют, чтобы кто-то разъяснил. Кто угодно, лишь бы им самим не пришлось брать на себя чудовищную ответственность за собственные суждения и оценку. Итак, достоинства здесь не существует. Зато здесь существует чья-то чепуха, которой все остальные более чем рады последовать. А чепуха происходит от меньшей разборчивости из менее достоверных источников, чем ставки на скачках. Только здесь больше зависит от случая, потому что на скачках всем лошадям хотя бы дают пробежать дистанцию.

Клэр встала.

— Очень занятно, мистер Эйерс, — сказала она с ледяной улыбкой. — Я бы хотела продолжить нашу увлекательную беседу. Но увы, завтра съемки начинаются очень рано, и…

— Сохраните, — сказал он, поднимаясь, — это маленькое воспоминание о нашей встрече. Вы сделали вашу карьеру. И я не спрашиваю, как вы ее сделали. Вы знамениты, велики, почитаемы. Вас считают одним из мировых гениев. Но вам бы не удалось сделать вторую карьеру.

Клэр остановилась, посмотрела на него, подошла к нему.

— Вторую карьеру? Что вы имеете в виду?

— Вот, что: если бы вам снова пришлось начать с начала, вы бы увидели, как легко ваш талант заметят. Как многим он будет интересен. Как вам будет легко, как многим из них не наплевать!

— Сядьте, — приказала она. Он покорился. — К чему вы ведете?

Он посмотрел на нее, и его глаза сузились. И он объяснил то, к чему он вел. Клэр Нэш сидела напротив, приоткрыв рот, расширив от ужаса глаза.

— Итак? — спросил он.

Она колебалась. Одна вещь была важна для Клэр Нэш: она верила в собственное величие, глубоко, страстно, преданно. Ее вера была тем теплым сиянием, которое встречало ее каждое утро при пробуждении; которое наполняло каждый день светом; которое вставало над съемочной площадкой ярче софитов и вело ее через лучшие сцены; которое сияло нимбом над ее головой, когда она проходила мимо других женщин на улице, женщин, которые были не такими. Она и правда вышла замуж за племянника продюсера много лет назад, в начале своей карьеры, и развелась с ним после; но это не могло быть единственным кратким путем, и это совсем ничего не значило. Только ее гений мог открыть ей двери Голливуда снова, и столько раз, сколько она пожелает. Кроме того, перед ней был высокий мужчина с прищуренными глазами. Он ей нравился — ей не хотелось это признавать, — но он однозначно ей нравился. Совершенно однозначно. Она вдруг поняла, что хочет видеть его снова. Каким триумфом будет заставить его взять свои слова обратно, увидеть его склоненным, как бесконечных предшественников!

— Итак? — повторил он.

Она подняла голову и внезапно рассмеялась.

— Конечно, — сказала она, — я готова это сделать. Он посмотрел на нее и грациозно поклонился.

— Мисс Нэш, — сказал он, — я восхищен вами — впервые.

Она была зла на себя за бессмысленное удовольствие, которое ей доставили эти слова.

— Ну, тогда запомните, — продолжил он. — Вы начнете все заново, с самого начала. Вы возьмете свое настоящее имя — Джейн Робертс, не так ли? У вас не больше денег, чем у любой ассистентки. Вы никого в Голливуде не знаете. Никто никогда о вас не слышал. Желаю удачи.

— Она мне не понадобится, — весело сказала Клэр.

— Тогда, когда вы увидите то, что должны увидеть, вы можете вернуться к своей звездности и вернуть публике Клэр Нэш. Я надеюсь, тогда она совершенно по-другому насладится своей славой.

— Посмотрим.

— И чтобы доказать вам другую сторону моей теории, мисс Нэш, — сказал он, — пока вы пытаетесь пробиться на экран, я сделаю звезду из ассистентки, любой ассистентки, первой попавшейся — скажем, из той же крошки Хедди Леланд.

Взрыв звонкого хохота был ему ответом.

Клэр Нэш отбывала в Европу. Она закончила свой последний фильм и собиралась взять, как объясняли газеты, столь нужный отпуск.

Когда пришло время войти в роскошный вагон, толпа поклонников собралась, чтобы проводить ее. Она появилась, медленно, царственно, сияющая, как солнце. Она пересекла платформу, пройдя через волны цветов и восторгов. Репортеры снимали ее. одна нога грациозно поставлена на ступеньку вагона, огромный букет скрывает все тело, кроме изящно склоненной головки, маленькая французская шляпка заломлена на один глаз, губы сложены в нежную печальную улыбку. Три репортера задавали вопросы, которых не было слышно за ревом толпы, и записывали ответы, которых никогда не получали. Всхлипывающая сестра милосердия втискивала очки в ухо и выкрикивала вопросы касательно мнения Клэр о военной ситуации в Европе, которое Клэр излагала с достоинством и которое женщина записывала в жажде не упустить ни единого драгоценного слова. Поклонники сражались за розу, упавшую из букета Клэр. Женщина упала в обморок. Пошел дождь. Полицейские выбивались из сил, поддерживая порядок. Шесть человек было ранено.

Поезд тронулся. Стоя на площадке, Клэр Нэш грациозно кланялась направо и налево, нежно улыбалась и махала маленьким кружевным платочком…

Никто из пассажиров не обратил внимания, когда на первой остановке маленькая женщина в сером тихо сошла с поезда. Когда поезд тронулся, никто не знал, что за закрытыми дверьми купе Клэр Нэш не было звезды, а только чопорная, слегка обескураженная секретарша, отправлявшаяся в долгожданный отпуск.

Стройная женщина в простом сером пальто села на первый поезд в Лос-Анджелес. Клэр Нэш исчезла, отправилась в далекую Европу. Джейн Робертс прибывала в Голливуд, чтобы ворваться в кино.

— Сценарий будет готов в течение двух недель, мистер Бамбургер.

— О, мистер Эйерс!

— Сто тысяч долларов?

— Да, мистер Эйерс!

— Подписываем?

— Да, конечно, мистер Эйерс.

Мистер Бамбургер подтолкнул бумаги, попытался вложить перьевую ручку в ладонь мужчины перед собой, как будто опасаясь, что рука может передумать, промазал, уронил ручку на пол и увидел, как пузырящееся пятно синего цвета расползается по ковру. Мистер Бамбургер наклонился за ней, сунул ручку в ладонь мужчины и вытер лоб, добавляя голубые разводы к сверканию пота. Мистер Бамбургер гордился своим самоконтролем. Но здесь, в его офисе, за его столом, был великий Уинстон Эйерс собственной персоной, и великий Уинстон Эйерс сдался!

— Я руковожу съемочным процессом?

— Конечно, мистер Эйерс.

— Я выбираю режиссера?

— Да, мистер Эйерс.

— И помните, мистер Бамбургер, я выбираю актеров.

— Да, мистер Эйерс.

— Мы ничего не можем обещать. Но возможно, статисты понадобятся нам позже. Загляните на следующей неделе.

Хедди Леланд повторила про себя слова, сказанные безразличным голосом ассистента по актерам.

— На следующей неделе… в шестой раз, — она добавила уже своим голосом, тихим и усталым.

Она шла домой со студии, из седьмой студии за тот день. Ответы на всех остальных были примерно такими же. Нет, не вполне. В одной из них ей пришлось прождать два часа, только чтобы услышать, что ассистент по актерам сегодня никого не примет. В другой какой-то ассистент, тощий мальчишка с мокрым носом, сказал: «Сегодня ничего, сестрица, — а когда она напомнила ему об обещании режиссера, огрызнулся: — Кто из нас тут главный? Убирайся, сестра».

Шесть недель без работы. Сорок два дня она поднимается по утрам, наряжается, как французская кукла, — всячески стараясь, чтобы никто не заметил дырок на ее шелковых чулках, скрытых туфлями, дырок на ее кружевной блузке, скрытых пиджаком по фигуре — входит в контору по подбору актеров, задает тот же вопрос с той же улыбкой и с тем же замиранием сердца; и слышит тот же ответ, всегда, каждый день, вечно.

Она дошла до маленькой гостиницы, в которой жила.

— Мне не звонили из «Генри Джинкс филмс», миссис Джонс? — спросила она у регистраторши.

— Мисс Леланд?.. Давайте посмотрим… «Генри Джинкс филмс». Да. Они звонили, просили передать, что им очень жаль, но сейчас у них, ничего нет, они надеются, что на следующей неделе…

Хедди сидела на кровати в своей комнате, положив локти на подушку, а лицо — на сложенные ладони, в мрачных размышлениях, когда телефон зазвонил сухо и резко.

— Алло.

— Мисс Леланд?

— Да.

— Это из «Уандер пикчерс». Мистер Бамбургер хочет видеть вас как можно скорее.

— Мистер Бамб…

— Мистер Бамбургер, да. Как можно скорее.

— Мисс Леланд — мистер Эйерс, — мистер Бамбургер представил их друг другу. Уинстон Эйерс посмотрел на нее — медленно, внимательно, заинтересованно. Она посмотрела на него спокойными, темными, решительными глазами. Он открыл глаза чуть шире. Она осталась неподвижна.

— Очень рад познакомиться с вами, мисс Леланд, — произнес он обворожительным голосом, голосом, улыбающимся с его серьезных губ, — и я нахожу, что не сумел бы найти лучшего исполнителя для своей истории.

— Я очень рада вашему выбору, мистер Эйерс, — ответила она уверенно. — И постараюсь его оправдать.

Уинстон Эйерс снова посмотрел на нее. Он знал, что всего несколько минут назад мистер Бамбургер сказал этой девушке, что сам великий автор выбрал ее для роли, которую мечтали сыграть крупнейшие голливудские звезды. Она выглядела спокойной, слишком спокойной. Он пожал плечами и отвернулся, равнодушно прищурившись, пока мистер Бамбургер продолжал свою нервную, сбивчивую речь; но обнаружил вдруг, что снова разглядывает странный, тонкий профиль, длинные ресницы, твердый, уверенный рот. Это в ней не безразличие, подумал он, это что-то другое. Он вдруг осознал, что хотел знать — что, даже если бы ему пришлось сломать заносчивое маленькое создание, чтобы выяснить это.

Кончики ее пальцев плотно прижаты к столу мистера Бамбургера, единственное, что удерживало ее от того, чтобы покачнуться и упасть перед ними. Хедди Леланд понадобилось усилие, чтобы стоять ровно, слушать, слышать, как мистер Бамбургер говорит: «…Только для этой картины… триста долларов в неделю… для начала… в будущем все зависит от вашей работы…» — а затем медленный голос Уинстона Эйерса: «Вы сейчас же получите сценарий, мисс Леланд, и познакомитесь с ролью королевы лани».

Округлые щеки слегка нарумянены, светлые локоны играют на ветру под полями дешевенькой шляпки (тут она была честна, шляпка стоила каких-то тридцать долларов и была прелестна!), широкий воротник слепяще-белого кружева вздымается под подбородком, Клэр Нэш, воплощение нежного девичества, отправилась на встречу с ассистентом по подбору актеров «Генри Джинкс филмс».

Ей тяжело давалось не улыбаться, когда она склоняла голову, чтобы не глазеть на пешеходов, и не рассмеяться, испортив таким образом все приключение. Она была давно утомлена Голливудом и не припоминала такого захватывающего утра за долгое-долгое время.

Когда она повернула за угол, перед ней возникла студия Генри Джинкса, белая, величественная, по-королевски гостеприимная. Она живо, уверенно, грациозно направилась к главному входу, поднялась по широким, отполированным ступеням к сверкающему входу. Ее остановил указатель. Это была грязная картонка с криво нацарапанными от руки буквами: «Офис по подбору актеров — за углом». Он висел там как молчаливое оскорбление. Она скорчила гримаску, бодро пожала плечами и послушно повернула за угол.

Постройку, на двери которой красовался знак «Офис по подбору актеров», нельзя было назвать зданием и даже хижиной. Это была криво сколоченная конструкция из досок, на которую никто не хотел тратить ни освещения, ни краски. Казалось бы, весь его вид был призван донести до посетителя то, что о нем думали на студии. Клэр не заворачивала за этот угол уже долгие годы. Она остановилась, потому что ни с того ни с сего ей показалось, будто кто-то влепил ей пощечину. Затем пожала плечами, уже не так радостно, и вошла внутрь.

В комнате, представшей перед ней, были пол, потолок, четыре стены и две деревянные скамьи. Все это, должно быть, когда-то было чистым, подумала Клэр с сомнением. Не глядя по сторонам, она подошла прямо к маленькому окошку в противоположной стене.

Светловолосая, круглолицая, курносая девица посмотрела на нее и зевнула.

— Я хотела бы видеть ассистента по подбору акте ров, — сказала Клэр. Она хотела произнести это просто, но вышел командный тон.

— Придется подождать своей очереди, — безразлично ответила девица.

Она присела на краешек скамьи. Она была не одна, там были и другие, и все ждали встречи с ассистентом по подбору актеров. Высокая рыжеволосая девушка в узком черном платье с пышными рукавами из голубого шифона, томатно-красными губами, без чулок, с браслетом на левой лодыжке. Высокий, атлетически сложенный молодой человек с темными, вялыми глазами, очень опрятной стрижкой и не очень опрятным воротничком. Дородная женщина в мужской шинели и понурым страусиным пером на шляпе. Кучка невысоких, полненьких существ, которые вечно оставались «хлопушками», с пухлыми ногами, выпирающими из слишком маленьких туфель. Неопрятная женщина с разнаряженным ребенком.

Клэр подтянула юбку и постаралась смотреть только в окно. Она не знала, как долго просидела здесь. Но время шло, хлопушки несколько раз доставали пудреницы и поправляли макияж. Она бы не позволила себе такого на публике. Она сидела не двигаясь. Ее левая нога ничего не чувствовала ниже колена. Она ждала.

Дверь врезалась в стену с оглушительным грохотом. Промелькнул толстый живот мужчины и над ним — злая бульдожья морда, которая, как она поняла через несколько минут, была лицом мужчины. «Кто первый?» — пролаял он.

Клэр поспешно поднялась. Кто-то рванул к двери мимо нее, грубо отодвинув ее в сторону: и дверь захлопнулась, прежде чем она заметила, что это была одна из «хлопушек», и услышала злые слова: «Жди своей очереди!»

Клэр снова села. Она чувствовала капли влаги на верхней іубе. Она достала зеркальце и припудрила лицо.

Ее очередь подошла спустя час. Она вошла в соседнюю комнату медленно, с осознанием точеной грации каждого мускула своего тела, так тщательно просчитывая свой выход, будто бы выходила под пристальными взглядами камер.

— Ну? — крикнул бульдог из-за стола, не поднимая глаз от листа бумаги перед собой.

«Ну, — подумала Клэр, — что здесь говорить?» Голова вдруг совершенно опустела. Она беспомощно улыбнулась, ожидая, что он поднимет голову, — тогда слова уже станут не нужны. Он поднял голову и тупо на нее посмотрел.

— Ну? — повторил он нетерпеливо.

— Я… я бы хотела работать в кино. — Она только и могла пробормотать. Это было глупо, подумала она, и в этом не было ее вины; неужели он не мог с одного взгляда понять, кто стоит перед ним и что следует делать?

Впрочем, понятно было, что он не мог. Он на нее даже не смотрел и только протягивал какую-то бумажку.

— Работали статисткой раньше?

— Статисткой?

— Да, именно это я и спросил.

— Статисткой?

— Да, мэм.

Она хотела спорить, объяснить, но что-то схватило ее за горло, и она произнесла совсем не те слова, которые собиралась:

— Нет, я только начинаю свою карьеру.

Мужчина убрал листок.

— Ясно… тогда, мы не используем статистов, у которых нет никакого опыта.

— Статистов?

— Послушайте, да в чем с вами дело? Вы что, сразу хотели просить лакомый кусочек?

— Кусочек?

— Девушка, мы с вами просто тратим время. — Он толкнул дверь ногой. — Кто следующий?

«Нет никакой причины, — говорила себе Клэр, идя по улице, — нет никакой причины принимать этот фарс серьезно. Нет совсем никакой причины», — говорила она, крутя ручку сумочки, пока та не оторвалась.

Но она продолжала бороться. Она отправилась на «Эпик-студио» и три часа спустя увидела их ассистента по подбору актеров.

— Когда-нибудь снимались? — худой, усталый, мрачный господин спросил так, будто меньше всего на свете ему было интересно услышать ее ответ.

— Нет! — ответила она в качестве эксперимента равнодушно.

— Никакого опыта?

— Но… нет, никакого опыта.

— Как вас зовут-то?

— Клэ… Джейн Робертс.

— Ладно, мисс Робертс, — зевнул он, — мы так обычно не делаем, но могли бы… — он зевнул, — …использовать вас когда-нибудь, дать вам шанс, когда… — он зевнул, — ох, боже мой!.. когда нам понадобится действительно большая толпа статистов. Оставьте ваше имя и номер телефона моему секретарю. Но мы ничего не обещаем. Приходите и напомните нам на следующей неделе.

За прошедший с того момента месяц, Клэр Нэш услышала «на следующей неделе» по четыре раза на каждой из студий: на трех других она не слышала ничего — их ассистенты по подбору актеров не встречались с начинающими; на последней слышать было нечего — ее ассистент по подбору актеров был в путешествии по Европе в поисках новой звезды.

Неподвижным, задумчивым, более взволнованным, чем ему хотелось показать, взглядом Уинстон Эйерс наблюдал за съемками первых сцен. Работа над фильмом «Дитя опасности», его сценарием, началась. Он смотрел — с чувством, которое злило его и которое он не мог контролировать — за камерой и тем, что находилось перед камерой. А перед камерой вздымалась древняя крепостная стена, могучий гигант из огромных, грубых камней: и на стене находилась королева лани.

Королева лани была героиней его истории, диким, сверкающим, фантастическим существом, королевой варварского племени из эпохи легенд; жестоким, беззаконным, смеющимся маленьким тираном, босой ножкой топтавшим народы. Он видел ее смутно, неясно в своих мечтах. А теперь она стояла перед ним, более живая, более странная, более соблазнительная, чем он когда-либо мог себе представить, большая королева лани, чем королева лани из его сценария. Он смотрел на нее, сраженный, неподвижный.

Волосы развеваются по ветру, стройное тело покрыто только яркой мерцающей шалью, обнаженные ноги, руки и плечи отливают бронзой, огромные глаза сверкают угрозой и смехом, Хедди Леланд сидела на стене, под взглядами камер, дерзкая, невероятная, ослепительная королева, взирающая на свои безграничные владения.

На площадке стояла мертвая тишина. Вернер фон Хальц, насмешливый, аристократичный импортный режиссер, грыз свой мегафон в остервенелом восторге.

— Этто, — произнес мистер фон Хальц, показывая толстым пальцем на девушку, — этто перфая насто-яшщая актриса, с которой я рапотал!

Мистер Бамбургер кивнул, вытер лоб, уронил носовой платок, забыл подобрать его, кивнул снова и прошептал человеку позади себя:

— Ну и находка, а, мистер Эйерс?

— Я… я не знал… я не ожидал… — Уинстон Эйерс запнулся, не отрывая от девушки глаз.

Он подошел к ней, когда сцена была закончена и она спускалась со стены.

— Это было блестяще, — сказал он напряженно, резко и будто бы неохотно сощурив темные глаза.

— Спасибо, мистер Эйерс, — ответила она вежливым, ничего не выражающим голосом, быстро повернулась и ушла.

— Я хочу, — кричал мистер Бамбургер, — я хочу статьи во всех журнальчиках! Я хочу, чтобы организовали интервью! Я хочу фотографии — где этот идиот Миллер, он что, спит? — фотографии в купальниках и без купальников! Новое открытие «Уандер пикчерс»! Черт с два, открытие! Новая золотая жила!

Клэр Нэш страдала, рыдала, строчила письма, тратила монетки на телефонные автоматы, боролась и добилась-таки собеседования в Централ-кастинг.

Она сидела, дрожа и заикаясь, не контролируя себя, не понимая, почему разбегаются мысли — перед худой беспощадной женщиной, выглядевшей как святоша. Централ-кастинг правила судьбами тысяч статистов, она раздавала возможности и должности в день по сотне. Нет ли здесь, умоляла Клэр с негодованием, переходящим в слезы, нет ли здесь места еще для одной?

Женщина за столом покачала головой.

— Мне очень жаль, мисс Робертс, — сказала она деловито, — но мы не регистрируем начинающих. У нас тысячи более опытных людей, которые в этом бизнесе годы и которые голодают. Мы не можем найти работы для них. Мы стараемся сокращать списки, насколько можно, не добавляем в них новичков.

— Но я… я… — заикалась Клэр, — я хочу быть актрисой! У меня может оказаться великий талант… Я… боже, я знаю, что у меня великий талант!

— Вполне возможно, — сказала женщина обезоруживающе нежно. — Но то же самое говорят десятки тысяч других. Очень неумно, мисс Робертс, для юной и неопытной девушки вроде вас думать об этом жестоком, душераздирающем бизнесе. Очень неумно… Конечно же, — она добавила, когда Клэр бесцеремонно поднялась, — конечно, если ваша ситуация… скажем, сложная, мы можем предложить организацию, которая предоставляет ссуды, позволяющие достойным девушкам вроде вас добраться домой.

Клэр на мгновение забыла свою роль: она сделала то, чего ни одна начинающая актриса не делала — громко хлопнула дверью.

«Они идиоты, — думала Клэр, сидя в своем гостиничном номере, — все они просто слепые, ленивые идиоты. Их работа — искать таланты, но они просто не видят его, потому что… Потому что им, кажется, наплевать. Кто говорил мне об этом еще давно?» — И тогда она вспомнила холодные, насмешливые глаза и вскочила на ноги с новой решительностью: новой решительностью и новым чувством одиночества.

Если у них нет собственных глаз, решила она, она сама покажет им. Если им нужен актерский опыт, так пускай подавятся. Она начала с маленьких театров, которые росли, как грибы, в самых темных уголках Голливуда. Она узнала, что выступления в маленьких клубах не оплачиваются, потому что «шанс быть увиденной» считается уже достаточной платой за долгие недели репетиций. Она была готова это принять, хотя ей было немного интересно, как она могла бы принять подобное предложение, если бы она была настоящей новенькой, вынужденной кормиться собственным заработком. В четырех театрах ей сказали, что не берут никого без сценического опыта. В трех других ее имя и номер телефона записали с обещанием позвонить, «если что-нибудь подвернется», сделанным таким тоном, что становилось ясно, что этим все и кончится, — и этим все и кончалось.

Но в восьмом театре толстый, жирный менеджер посмотрел на ее шляпку за тридцать долларов и нетерпеливо проводил ее в контору.

— Ну конечно же, мисс Робертс, — он фонтанировал энтузиазмом, — Конечно! Вы рождены для экрана. У вас есть все данные, чтобы стать звездой, первоклассной звездой! Поверьте мне, я старая лошадка и знаю этот бизнес. Но талант должен быть замечен, таков вот секрет Голливуда. Вы должны быть замечены. Сейчас у меня есть пьеса и роль специально для вас — ох, какая роль! Одна роль, как эта, и все уже для вас решено. Только, к сожалению, проект был отложен из-за финансовых затруднений, очень неудачно. Но двести долларов, к примеру, не были бы для вас затруднением, особенно вложенные в будущее, где вас ожидают миллионы. Так, — сказал менеджер своей секретарше, моргавшей при хлопанье дверей. — Ну что с ней не так, ну скажи мне?

Агенты, подумала Клэр, агенты; они делают деньги, открывая новые таланты, так что они должны действительно заниматься поисками. Почему она об этом раньше не подумала?

Она была очень осторожна, звоня только тем агентам, которые никогда не встречали Клэр Нэш. Она обнаружила, что эта предосторожность была излишней, потому что ее не пускали дальше элегантных приемных, где полы были покрыты мягкими коврами, где бушевали стекло, медь и хром, где подтянутые секретарши вздыхали с сожалением, извиняясь, потому что мистер Смит, или мистер Джонс, или мистер Браун, увы, заняты на конференции; но если мисс Робертс оставит номер телефона, мистер Смит обязательно перезвонит. Мисс Робертс оставляла номер. Звонков не было.

Агенты без приемных и хрома, а только с дырой, выходящей на кирпичную стену, да с викторианским креслом, ронявшим вату на грязный ковер, были рады познакомиться с мисс Робертс и занести ее имя в список их потенциальных клиентов; и это было все, что они могли сделать для мисс Робертс.

Один из них, высокий и небритый, был рад видеть ее больше, чем остальные. «Ты пришла к правильному человеку, детка, — заверил он ее, — к правильному человеку. Ты знаешь Джо Биллингса из «Эпик пикчерс»? Ассистента режиссера? Так вот, Джо — мой давний приятель, и у него море влияния в «Эпик». Все, что мне нужно сделать, — шепнуть ему пару слов и бинго! Тебя пригласят на пробы. На настоящие, подлинные пробы. Как насчет ужина сегодня у меня дома, детка?» Она сбежала.

Ее лицо… ее лицо, которое так часто называли «одним из сокровищ экрана»… Ее лицо, казалось, не производило ни на кого никакого впечатления. За одним-единственным исключением. Один из агентов, которого она никогда прежде не видела, пристально смотрел на нее с минуту, а потом воскликнул:

— Боже, да ты двойник Клэр Нэш, сестрица!

Потом он посмотрел еще, покачал головой и передумал.

— Хотя нет, — сказал он, — не совсем. Глаза у Клэр поярче, и рот поменьше, и фигура у нее, конечно, гораздо лучше, чем у тебя. Моя близкая подруга, Клэр… Вот что мы сделаем: оставь мне свой телефон, и я найду тебе чудную работу в качестве дублерши Клэр. Ты так на нее похожа — ну немного. Только нам придется подождать — Клэр сейчас в Европе.

Шанс Джейн Робертс все же выпал; не совсем так, как она ожидала, но выпал.

Однажды вечером, когда она сидела на кровати в своем старомодном отеле, туфли были отброшены в угол, ноги мучительно болели, соседка зашла попро-' сить разменять деньги. Соседка — высокая, страшная: как смерть девица с длинным носом и семилетним стажем актрисы массовки.

— Никакой удачи на этих студиях, а? — она спросила с сочувствием, глядя Клэр в глаза. — Тяжело это, детка, вот как. Я знаю. — Она вдруг просияла. — Слушай, а хочешь завтра поработать?

Клер вскочила на ноги, услышав это.

— Понимаешь, — объяснила девушка, — у них завтра утром большая массовка, и мой друг-бутафорщик пристроил меня, и я уверена, что для тебя он тоже что-то придумает.

— Да! — задохнулась Клэр. — О да, пожалуйста!

— Начало съемок в восемь, нужно быть уже одетыми и в гриме. Мы приходим к шести тридцати. Пойду позвоню дружку, думаю, все будет хорошо.

Она уже поворачивалась, чтобы уйти, когда Клэр спросила:

— Какая это студия и какая картина?

— «Уандер пикчерс», — ответила девушка. — «Дитя опасности», знаешь, большой фильм с их новой звездой, Хейди Леланд.

Клэр Нэш сидела, дрожа от холода, в уголке автобуса. Хрипя и урча, автобус плелся по направлению к студии через темные пустые утренние улицы. Автобус трясся, как коктейльный шейкер на колесах, бросая пассажиров друг на друга, подкидывая их вверх и бросая вниз на липкие кожаные сиденья на каждой кочке. Все пассажиры с усталыми лицами, с видавшими виды коробками косметики, ехали в одно и то же место.

Клэр чувствовала себя замерзшей и разбитой. Веки казались ватными и закрывались помимо ее воли. Мысль, что режиссер, подлинный режиссер обязательно распознает талант, тоже проходила тяжело и мутно через безумный, нереальный мир вокруг нее.

Она все еще обдумывала это, проходя устало через ворота «Уандер пикчерс студио». Клэр Нэш проработала на этой студии семь лет. Но она впервые проходила через некрасивые ворота «Входа для статистов». Она осторожно склоняла голову, скрывая подбородок шарфом, чтобы никто не узнал. Впрочем, довольно скоро поняла, что бояться нечего: никто бы не разглядел ее в унылой толпе теней, проходящих мимо окошка конторы по подбору актеров; никто бы не разглядел, и никто не пытался разглядеть. Паренек в окошке передал ей талон, даже не подняв головы. «Поторопись!» — нетерпеливо подтолкнула ее соседка, и Клэр вместе с остальными бросилась к гардеробу.

Три суровые, мрачные, холодные личности в рубашках передавали из-за деревянной стойки костюмы статистам. Они вылавливали первые попавшиеся тряпки из корзин, наполненных грязными обносками, и пихали их в безропотные руки. Когда подошла очередь Клэр, личность сунула ей что-то тяжелое, огромное, бесцветное, с грязными обрывками золотой ленты, с застарелым запахом грима и пота.

— Ваш талон? — приказал он резко, протягивая за ним руку.

— Мне не нравится этот костюм, — в ужасе объявила Клэр.

Мужчина посмотрел на нее с недоверием.

— Ну, это просто ужасно, не так ли? — заметил он, забрал ее талон, пробил его и повернулся с охапкой тряпок к следующей в очереди женщине.

Раздевалка статистов была холодной, как погреб, холоднее даже, чем ледяной воздух снаружи. Негну-щимися пальцами Клэр сняла одежду и влезла в костюм. Затем посмотрела в зеркало и сразу зажмурилась. Затем, сделав над собой усилие, открыла их снова и посмотрела на себя: огромное одеяние могло вместить троих; тяжелые складки комом собирались на животе; она попыталась разгладить их, но они все равно соскальзывали на свое место; она была неуклюжей, жирной, бесформенной.

Задыхаясь, она опустилась на деревянную скамью перед маленьким зеркалом на грязном столе из некрашеного дерева. Но она мало что знала о киногриме и это немногое уже давно забыла. Последние семь лет с ней работал профессиональный визажист, который знал, как скрыть небольшие дефекты лица. Сейчас она вдруг поняла, что ее глаза — немного узкие, щеки — слишком широкие, что у нее намечается второй подбородок. Она сидела, беспомощно вертя тюбик в руке и пытаясь вспомнить все, что знала.

Барак был полон оживленных, шумных, торопливых и болтливых женщин. Она видела полуголые, дрожащие тела и дряблые мышцы, пар, идущий из ртов при каждом слове, варварские туники и нижнее белье — не очень чистое белье.

Она уже собиралась встать, когда крепкая рука усадила ее обратно.

— Что за спешка, дорогуша? Давай-ка, надевай парик!

Невысокая, полненькая девушка в голубой спецовке стояла, держа во рту шпильки, а в руке — что-то, напоминавшее по виду мех нечистоплотного пуделя.

— Вот это… мне? — Клэр раскрыла рот. — Но… но я блондинка! Я… я не могу надеть черный парик!

— Неужто ты думаешь, что у нас есть время скакать вокруг каждой из вас? — спросила девушка, орудуя шпильками. — У тебя не может быть короткой стрижки в этом фильме. Он про древность. Давай надевай, мы не будем заботиться о цвете для двухсот голов.

— Но это будет выглядеть ужасно!

— Ну а за кого ты себя принимаешь? Это испортит картину, так ты думаешь?

Парик был мал. Парикмахерша натягивала его, пока он не сжал голову Клэр, как тиски. Она намотала сверху огромный тюрбан, чтобы удержать его на месте, и воткнула с десяток шпилек так грубо, что поцарапала Клэр голову.

— Ну, теперь ты в порядке. Поторопись, у тебя пять минут, чтобы добежать до площадки.

Клэр бросила последний взгляд в зеркало. Черный мех пуделя свисал клочьями; огромный тюрбан съехал на глаза; она выглядела, как гриб с бугром посередине. Она в безопасности, никто ее не узнает: она сама себя не узнавала.

— Фее на площатку! — Вернер фон Хальц прорычал в микрофон.

Послушная, как стадо, огромная толпа наполнила вымощенный камнем двор замка королевы лани. Четыреста пар глаз устремились вверх, где на площадке возвышалась величественная фигура мистера фон Хальца.

В торжественной тишине голос мистера фон Хальца прозвенел повелительно;

— Фот што фам нушно сделат. В вашей стране фой-на, и фы только што одершали большую победу. Фаша королефа объяфит фам это с крепостной стены. Фы фстречаете нофост с фосторгом.

Замок возвышался на фоне голубого неба, гигант из неприступного гранита и гипса, окруженный строительными лесами и проводами. Армия в спецовках медленно прошла через замок, располагая листы металла внутри, над и под крепостными валами, направляя на толпу горячие солнечные лучи. Нервные ассистенты режиссера пробежали, расставляя людей по площадке.

Клэр провожала каждого ассистента взволнованным, ждущим взглядом. Но ни один не заметил ее. Ее не поставили на лучшее, заметное место. И когда один показал на нее, другой покачал головой: «Нет, не эту!»

Операторы склонились над камерами, напряженные, неподвижные, изучали сцену. Вернер фон Хальц внимательно осматривал площадку через темную линзу.

— Тень в левом углу! — приказывал он. — Фиключи-те тот сфет слефа!.. Я хочу еще семь челофек на этих ступеньках… Разбейте эту линию! Фы не солтаты на параде!.. Не сбифайтесь, как кильки, ф отном месте! Разойтитесь по тфору!.. Хорошо! — наконец скомандовал он. — Тафайте попробуем!

Худая, юркая фигурка Хедди Леланд появилась на стене крепости. Она заговорила. Толпа взревела неподвижно, только сотни рук поднялись вверх механически, как во время зарядки.

— Останофите! — взревел Вернер фон Хальц. — Рас-фе так нарот встречает королефу, кофорящую о победе? Предстафьте себе, что она гофорит, что фам фсем сейчас татут обед! Посмотрим, как фы встретите это!

Королева лани снова заговорила. Подданные встретили ее слова с энтузиазмом. Мистер фон Хальц кивнул.

— Фот это картинка! — провозгласил он.

Ассистенты бросились в толпу, бросая последние приказания. «Эй, ты там! Сними очки, дубина!.. Не жуй жвачку!.. Спрячь тот подъюбник, слышишь?… Никакой жвачки! В том веке не жевали жвачку!»

— Готовы? — прокричал Вернер фон Хальц.

Вся площадка замерла в молчании, в благоговейном молчании.

— Камерааа!

Семь рук сработали, как рычаги. Семь маленьких, сияющих стеклянных глаз вдруг ожили, зловещие, направленные на сцену, как семь пушек. Четыреста человек в паническом энтузиазме бушевали, как котел, полный тряпок, у подножья замка. На стене две тонкие, сильные руки поднялись к небу, и юный голос восторженно зазвенел, перекрывая рев толпы.

А Клэр Нэш чувствовала, как ее сбивают с ног, толкают, пихают, переворачивают, бросают вправо и влево обезумевшие человеческие тела. Она пыталась сыграть радость. Зажатая между двумя восторженными мужчинами, она не могла бы сказать, с какой стороны находятся камеры и с какой — замок; все, что она могла видеть, был маленький кусочек неба над красными потными шеями. Она пыталась пробиться наружу. Ее отбросил назад чей-то локоть, вонзившийся под ребра, и чье-то колено, ударившее в живот. Женщина, неистово выкрикивавшая: «Да здравствует королева!» — брызгала слюной ей в лицо. Мужчина с внешностью атлета наступил на ее босую ногу, ободрав кожу на пальцах. Она жалко улыбалась и бормотала: «Да здравствует королева», — вяло помахивая ладонью над головой. Даже ее ладонь не было видно.

Затем, когда наконец раздался пронзительный вой сирены и ассистент прокричал: «Перерыв!», когда камеры остановились, когда Клэр смогла наконец глубоко вдохнуть и вынуть прядь парика изо рта, мистер фон Хальц довольно вытер лоб и сказал:

«Корошо!.. Еще раз, пошалуйста!»

Клэр была на ногах уже три часа, когда камеры передвинули, а ей удалось доковылять до медсестры, которая смазала ей царапины на руках и ногах, подышать, оглядеться.

Она увидела высокую, грациозную фигуру мужчины в простейшем сером костюме, бесстыдно прекрасном в своей простоте. Ее сердце перевернулось. Она узнала чистые, высокомерные глаза, презрительную, неотразимую улыбку. Он наклонялся к Хедди Леланд, разговаривая с ней так, словно они были одни на площадке. Хедди Леланд сидела в низком удобном кресле, темный шелковый халат был натянут поверх костюма, тонкие загорелые руки неподвижно лежали на подлокотниках. И она смотрела на Уинстона Эйерса снизу вверх с непроницаемым лицом; но смотрела на него так, словно он был единственным мужчиной на съемках.

Клэр почувствовала, как что-то ударилось под ребром. Ее не волновали ни площадка, ни толпа, ни ее место в ней, ни место Хедди Леланд. Ее волновал мужчина в сером и то выражение, с которым он смотрел на девушку в кресле. Клэр была удивлена, обнаружив, как сильно ее это волнует. Она поспешно ушла, бросив последний, горький взгляд на кресло с черной надписью на полотняной спинке: «Не садиться. Хедди Леланд».

Она устало опустилась на первый попавшийся стул. «Прошу прощения!» — крикнул мальчик-ассистент и, не дожидаясь, пока она поднимется, выхватил из-под нее стул и унес прочь. Она увидела, что на спинке было написано: «Не садиться. Миссис Уиггинс, костюмер». Она отошла и присела на ступеньку стремянки. «Прошу прощения!» — крикнул электрик и унес стремянку. Она дотащилась до темного угла и жалко опустилась на пустую коробку.

— Фее на площадку! — взревел Вернер фон Хальц.

Она тяжело побрела на площадку, немного покачиваясь, ослепленная белоснежным сиянием солнца в отражателях. Быстрая тень человека, проходящего мимо, упала на ее лицо. Она открыла глаза и обнаружила. что смотрит прямо на Уинстона Эйерса. Он остановился и посмотрел на нее. подняв бровь, открыл рот и закрыл его снова. Затем поклонился спокойно, элегантно, не произнося ни слова, повернулся и пошел дальше. Но Клэр заметила, как скривились его губы, будто ему очень большого усилия стоило не рассмеяться. Она покраснела, как свекла, даже сквозь толстые слои коричневого грима.

Пока репетировали новую сцену, Клэр расчищала себе путь, отчаянно и уверенно, к краю толпы, прямо перед камерами. «Они заметят меня!» — мрачно прошептала она. И они заметили.

— Что это за тефчонка в коричневом? — спросил Вернер фон Хальц после первого прогона, указывая большим пальцем на Клэр Нэш, свирепо боровшуюся с комом у себя на животе и с тюрбаном, съезжающим с головы. — Уберите ее оттуда! Поставьте вперед кого-то, кто умеет играть!

К концу дня каждая кость в ее теле болела, и ее ноги горели, как раскаленное железо, с глазами, запорошенными пылью, и пылью на языке. Клэр Нэш стояла у окошка кассы, любопытная и взволнованная, видя, как девушки уходят, держа в руках чеки на семь с половиной и десять долларов. Когда она попросила свою оплату, на кусочке бумаги, протянутом ей, были написаны слова: «Выплатить Джейн Робертс сумму в пять долларов».

Клэр Нэш была упрямой женщиной. Кроме того, мысль о скривленных губах Уинстона Эйерса не давала ей уснуть всю ночь. На следующий день на студии она получила эпизод.

Она вспомнила начало своей карьеры. Она улыбнулась и подмигнула ассистенту режиссера: она поговорила с ним — не слишком строго. В итоге, когда мистер Хальц попросил девушку для эпизода, ее вытолкнули вперед.

Мистер фон Хальц критически ее осмотрел, наклоняя голову из стороны в сторону.

— Ну корошо, попробуй, — сказал он в конце концов безразлично. — «Фот тот мужчина, — он показал на высокого, тощего, Жалкого статиста, — трус, боится идти на фойну. Ты, — он показал на Клэр, — злишься и смеешься над ним. Ты… как фы это назыфаете? Бесцеремонная женщина.

— Я? — открыла рот Клэр. — Бесцеремонная женщина? Но это не мой типаж!

— Што? — сказал мистер фон Хальц в изумлении — Мошет быть, ты не хочешь это делать?

— О нет! — сказала Клэр поспешно. — О нет, я хочу!

Камеры щелкнули. Трус задрожал, закрывая лицо руками. Клэр дьявольски рассмеялась, уперев руки в бока, и хлопнула его по спине, стараясь забыть об идеале нежной девицы…

Тем же вечером Клэр присутствовала на просмотре своей сцены. Вообще, статистов не допускали в святая святых зала, но она мечтательно улыбнулась нежному ассистенту режиссера, и он сдался и тайком пропустил ее через узкую дверь, когда свет выключили и все великие уселись в глубокие кожаные кресла: мистер Бамбургер, мистер фон Хальц, мистер Эйерс, мисс Леланд. Клэр стояла в темном углу возле двери и с нетерпением смотрела на экран.

Ей пришлось признаться себе, что она выглядела на пленке хуже, чем обычно; и вспомнить, что в течение семи лет у нее был собственный оператор, который знал секрет, как расставить свет, чтобы ее лицо выглядело таким, каким считали его поклонники. Кроме того, бесцеремонные женщины никогда не были ее амплуа.

Мнение мистера фон Хальца было более обстоятельно. «Хм, — услышала она его слова, — у этой девицы таланта ни на грош. И она не смотрится на пленке. И она не актриса. Вырежьте это!»

Она не помнила, что произошло после этого. Она помнила, как стояла на темной аллее возле студии, подняв голову навстречу ветру, холодному ветру, который никак не мог охладить ее пылающего, пульсирующего лба; пока ассистент режиссера глупо бормотал что-то об ужине и о чем-то, что она обещала.

У ворот студии стоял длинный, низкий автомобиль, слегка поблескивающий в лунном свете. Стройная девушка стояла одной ногой на подножке, завернувшись в короткое пальто с широким меховым воротником; высокий мужчина в сером держал для нее дверь. Они тихо разговаривали, и Клэр не могла расслышать их голосов.

Все девушки прошли мимо, глядя на них. «Это Уинстон Эйерс и его открытие», — Клэр услышала их шепот. Те двое услышали его тоже. Они посмотрели друг на друга, прямо в глаза. Его улыбка была теплой и мягкой, ее — скупой и горькой. Она села за руль, закрыла дверь и уехала. Он стоял не двигаясь и смотрел, как ее машина скрывается за поворотом темной дороги.

— Думайте что хотите! — сказала Клэр Нэш Уинстону Эйерсу, который встретился с ней по ее просьбе в безымянном ресторане. — С этим покончено! Я ничего не думаю, и я устала думать. Это все ужасно глупо. Я кладу конец этой нелепой комедии.

— Конечно, мисс Нэш, — ответил он невозмутимо. — Это можно легко устроить. Мне жаль, что это маленькое приключение вас так расстроило.

Это все, что он сказал. Он не задавал вопросов. Он никогда не упоминал съемочную площадку фильма «Дитя опасности», будто они там не встречались.

Она постаралась все забыть и улыбалась тепло, призывно, с надеждой. Холодное, твердое лицо его оставалось неподвижным. Она уже в первую встречу понимала, как мало надежды для чувств, которые пробуждает в ней этот мужчина. Теперь она понимала, что надежды нет никакой. Что-то изменило его. Она думала, что могла бы узнать, что это было, если бы вложила уверенность в свои слова; но она не хотела знать.

Она вернулась одна в свой гостиничный номер, чувствуя себя усталой и опустошенной.

Это было в понедельник. В среду кинообозреватели голливудских газет объявили, что Клэр Нэш отплыла из Европы, перехитрив репортеров, пытавшихся узнать название корабля; она. как уверяли газеты, собирается сразу по прибытию вылететь из Нью-Йорка в Голливуд.

Клэр купила все газеты. Она сидела в своей комнате, глядя на них. Казалось, она просыпается от кошмара.

Затем она отправила телеграмму своей секретарше в Нью-Йорк. Секретарша должна была прилететь в Голливуд на «Трансконтинентал делюкс» через пять дней: она должна была зарегистрироваться на рейс под именем Клэр Нэш, она, Клэр, встретит самолет на последней остановке перед Лос-Анджелесом, и они поменяются местами; затем ее ждет надлежащая встреча в Нью-Йорке.

Она отправила телеграмму, вошла в первый попавшийся бар и заказала выпивку. Она провела слишком много ночей одна в номере, опасаясь идти в развлекательные заведения, где могла бы встретить друзей. Она больше не могла этого выносить. Не могла терпеть еще неделю. Ей было все равно. Но в баре ничего не произошло. Никто ее не узнал.

Банкет подходил к концу. Длинный белый стол, аккуратный и формальный, напоминал реку подо льдом, с хрусталем, как кусочки льда, серебряными приборами, как сияющая вода в трещинах, с цветами, как острова в потоке. В денежном выражении фамилии людей, наполнявших зал, составили бы сумму, цифры которой выстроились бы в ряд длиной от одного конца стола до другого. Богатые и дорогие люди Голливуда собрались, чтобы отметить подписание пятилетнего контракта между мисс Хедди Леланд и «Уандер пикчерс».

На почетном месте сидела похожая на розу в облаке розового тюля, белого шифона и стразов, похожих на капли тумана, тонкая фигурка. Она сидела прямая, сдержанная, спокойная, вежливая, как того требовал случай, аккуратная вся, кроме волос, зачесанных со лба назад, непослушных, готовых улететь и забрать с собой это розовое облако прочь из этого ужасного места, где ей приходилось улыбаться, кланяться и прятать глаза вместе с желанием закричать. Слева от нее располагалась огромная сияющая улыбкой физиономия мистера Бамбургера и сияющие бриллиантовые запонки мистера Бамбургера. Справа сидел Уинстон Эйерс.

Он сидел неподвижно, молча, угрюмо; казалось, он лишился своих безупречных манер и забыл изобразить на лице подходящую случаю восторженную улыбку; он не показывал вовсе никакого энтузиазма; похоже было, что он не знает и не думает о том, где находится. Хедди вдруг поняла, что этот день, день, которого она дожидалась и добивалась таким адским трудом, не значил для нее ничего в сравнении с мыслями мужчины, сидевшего рядом. Он не пытался с ней заговорить. Она не поворачивалась к нему, а покорно улыбалась мистеру Бамбургеру, цветам, бесконечным громким фразам произносящих речи в ее честь:

«Мисс Леланд, чей несравненный талант… Мисс Леланд, блестящая юность которой… Голливуд рад приветствовать… Слава никогда так не улыбалась такому блестящему будущему… Мы, те, кто всегда в поиске великих и талантливых…»

«Мисс Леланд…» Уинстон Эйерс перехватил ее в темном коридоре, куда она сбежала, чтобы побыть одной, покинуть роскошный банкет незамеченной. Она остановилась. Все же кому-то ее не хватало; ему, хотя он, казалось, не замечал ее присутствия.

Она стояла неподвижно, белая, как статуя в темноте. Холодный ветер дул с голливудских холмов, раздувая ее юбку, как парус. Он приблизился. Остановился, глядя на нее. Взгляд не сочетался со словами, произнесенными тихим, насмешливым голосом:

— Я пренебрег своим долгом в этот великий день, мисс Леланд, — сказал он. — Считайте, что я вас поздравил.

Она ответила, не двигаясь:

— Спасибо, мистер Эйерс. И спасибо вам — за все.

— Не нужно, — пожал он плечами. — Теперь вам уже не понадобится моя помощь. — Она знала, что он хотел, чтобы это прозвучало насмешливо; но это было больше похоже на сожаление.

— Я рада этому! — вдруг сказала она, прежде чем поняла, что говорит, ее голос впервые ожил, страстный и дрожащий. — Я всем этим обязана вам, но хотела бы, чтобы это было не так. Только не вам. Кому угодно, но не вам. Благодарность — слишком сложная вещь, потому что она может… может… — Она не могла сказать этого. — Потому что она может занять место всего остального, пытаясь покрыть, объяснить все… Я не хочу быть вам благодарна! Не благодарна! Я хотела бы умереть за вас, и не из благодарности! Потому что я…

Она вовремя остановилась. Она не понимала, что говорит; конечно, подумала она, он тоже не мог этого знать. Но он стоял так близко сейчас. Она подняла на него глаза. Она знала, о чем говорят его глаза, она вдруг поняла это так ясно, что почти не обращала внимания на его слова, слова, которые пока еще боролись с тем, чему поддались его глаза.

— Вы ничего мне не должны, — сказал он холодно. — Я давно хотел вам это сказать. Знал, что я должен. Я выбрал вас не потому, что что-то в вас увидел. Я такой же идиот, как другие. Это была шутка, выходка — чтобы доказать что-то неважное кое-кому еще менее важному. Когда-нибудь я расскажу вам эту историю. Я не заслуживаю вашей благодарности. Я ничего от вас не заслуживаю. Я не думал, что для меня что-то может иметь значение. Но кое-что имеет. — Он закончил мрачным, тихим голосом, все еще суровым, все еще холодным, но что-то сломалось в этой холодности: — Потому что я люблю вас.

И это был не насмешливый, циничный писатель, что обнял дрожащую белую фигурку и чьи голодные губы встретились с ее…

— О, боже, боже, — говорил Уинстон Эйерс, входя с Хейди Леланд в свою квартиру три дня спустя, — не только кинокарьеры зависят от случая!

Не только кинокарьеры зависят от случая…

«Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! — газетные мальчишки кричали на всех углах. — Чудовищная катастрофа! Разбился авиалайнер с двенадцатью пассажирами!»

Нетерпеливые горожане вырывали газеты из рук мальчишек, с голодной радостью. И сенсация росла с выходом следующих изданий с огромными черными заголовками:

Более мелким шрифтом внизу объяснялось, что звезда зарегистрировалась на рейс среди пассажиров злополучного самолета, крушение которого произошло незадолго до последней остановки перед Лос-Анджелесом, что никто не выжил и что тела невозможно опознать.

Затем как будто прорвало плотину. От побережья к побережью в многокилометровых газетных колонках проливались слезы в связи с ужасной утратой. Говорилось, что экран лишился своего ярчайшего светила: что ее имя было записано в книге бессмертия; что весь мир ощутит ее потерю; что не будет другой Клэр Нэш; что «Уандер пикчерс» подписала с Лулой дель Мио, известной инженю, контракт на главную роль в фильме «Душа и сердце», которую должна была получить Клэр Нэш.

В своем маленьком номере, вернувшись из города, куда так и не долетел самолет, Клэр Нэш сидела посередине газетного моря. Никогда некрологи не находили более восторженного читателя. Вот, думала Клэр Нэш, читая, вот же оно. Вот что она значила для мира! Они знали ей настоящую цену, в конце концов. Какая известность! Какая сенсация будет, когда мир узнает, что его ярчайшее светило все еще сияет! Она решила отложить свое воскресение на несколько дней. Урожай прекрасных слов падал ей в руки с каждой газетой и становился долгожданным глотком вина для жаждущей души.

Она впервые нахмурилась, когда племянник продюсера, о котором она давно позабыла, появился в прессе со статьей об их давнишнем разводе; печальной, нежной статьей, который, впрочем, напоминал о некоторых вещах, которые лучше было бы сохранить в секрете. Без сомнения, ему хорошо заплатили, и изуродованный труп не мог подать в суд, но все же существовали женские клубы, а такая вещь едва ли улучшала репутацию женщины.

Она перестала улыбаться, когда известный своим пламенным латиноамериканским темпераментом плейбой, давно сидевший без работы, имя которого она с трудом припоминала, опубликовал длинное признание о своих любовных отношениях с мисс Нэш, детали которой она ох как хорошо помнила. Воскресные издания принесли такие истории, с фотографиями и факсимиле писем, что она решила, что время пришло остановить это. То, о чем страна начинала шептаться, было не так грустно и не так прекрасно, как некрологи.

— Я действительно не понимаю, мадам, как вы можете настаивать на этом, — сказал мистер Бамбургер Клэр Нэш, изможденной, осунувшейся, до зелени бледной Клэр Нэш с безумными глазами, которая сидела в его офисе, куда долго и отчаянно пыталась пробиться.

— Но, Джейк… — пробормотала она. — Но ты… Я… Ради бога, Джейк, ты не заставишь меня считать себя сумасшедшей. Ты знаешь меня. Ты узнаешь меня!

— Правда, мадам, я никогда прежде вас не видел.

Секретарша мистера Бамбургера вышла из комнаты. Мистер Бамбургер поспешно поднялся и закрыл за ней дверь.

— Послушай, Клэр…

Она вскочила на ноги, светящаяся улыбка осушила ее слезы.

— Джейк, дуралей! Ну что за проделки!

— Послушай, Клэр, конечно, я узнал тебя. Но я не узнаю тебя на людях. Ну, не смотри на меня так. Я не узнаю тебя — для твоего же блага.

Она села обратно, потому что едва устояла на ногах.

— Я… я не понимаю, — прошептала она.

— Ты понимаешь, — сказал мистер Бамбургер, — прекрасно понимаешь. Ты же читала все эти чертовы статьи, правда же? И как ты думаешь, какой продюсер захочет подойти теперь к тебе ближе чем на десяток метров?

— Но я могла бы…

— Нет, ты не могла бы. Ты не можешь подать на них в суд, потому что они все докажут. И мы знаем, что дамские клубы и общество поборников морали бойкотирует студию, сотрет ее с лица земли, если один из нас окажется таким идиотом, что снимет тебя снова.

— Но…

— Піе ты была все это время, пустоголовая дура? Почему ты позволила им печатать эти некрологи? И если бы это было все! Как ты думаешь, публика простит тебе это? Нажиться на катастрофе! Это разрушит всю веру в киноиндустрию, если они только узнают! Прошло время таких пресс-секретарских трюков!

— Но я же объяснила тебе! Я сделала это только потому, что…

— А, так ты собираешься выложить реальную историю? Рассказать миру, что тебя не было на самолете, потому что ты играла в глупую, жалкую игру со студиями? И что ты думаешь, что после этого продюсеры подхватят тебя и изобразят себя кучкой остолопов?

— Да… да, но… Но я знаменитость… я — большая звезда… я — кассо…

— Была, а еще ты начала проваливаться. Да, определенно проваливаться, девочка моя. Публике надоедают инженю. Ну и потом, мы подписали уже контракт с Лулой дель Мио, она займет твое место. Нам не нужно две звезды…

— Послушайся моего совета, Клэр, — мистер Бамбургер говорил белому призраку женщины, который покидал его офис полчаса спустя. — Останься мертва официально, бросай Голливуд, бросай кино. Так будет лучше для твоей репутации и твоего душевного покоя. Конечно, можно легко идентифицировать твою личность. Но публика тебя не примет, ты просто выставишь себя в нелепом свете. И ни один продюсер не возьмет тебя. Поспрашивай их, они все скажут то же, что и я. Ты нажила неплохое состояние, тебе больше не понадобится работать — так отдыхай и наслаждайся. Выйди замуж за какого-нибудь милого, порядочного миллионера. Забудь про кино. Я гораздо опытней тебя в этих делах, и я скажу тебе — экран больше не для тебя.

Мистер Бамбургер был категорически против. Вернер фон Хальц протестовал чередой ругательств на всех мыслимых европейских языках. Но Уинстон Эйерс и Хедди Леланд Эйерс, его жена, настояли на своем, спокойно, непоколебимо. Так Джейн Робертс подписала контракт на вторую главную женскую роль в «Дитя опасности». Персонаж появлялся во второй половине фильма, и актриса на роль еще не была отобрана.

Мистер Бамбургер сдался при условии, что Джейн Робертс останется Джейн Робертс, перекрасит волосы, изменит форму бровей, не будет выходить в свет и исключит любую связь своего имени с именем Клэр Нэш.

— И все же, — вздыхал мистер Бамбургер, — все же публика догадается.

— Я надеюсь, — сказал Уинстон Эйерс серьезно, — я всем сердцем надеюсь, что они догадаются. Но у меня есть основания сомневаться в этом.

Джейн Робертс сыграла простую, невинную деревенскую девушку из владений королевы лани. Это была небольшая роль, но стоила десяти главных. Она дала ей возможность сыграть все эмоции, которые она мечтала показать. Она подходила ей идеально. Она была сочетанием всех ее великих ролей.

Клэр Нэш собрала все силы. Она вспомнила все свои великие роли и взяла от каждой только лучшее. Она привнесла в свою роль нежные, беспомощные взгляды, дрожащие губы, знаменитую невинную улыбку, все движения, грации, ужимки, которыми так восхищались поклонники и критики. Она сделала все, что когда-либо делала, и даже больше. Она в жизни так хорошо не играла.

Шесть месяцев спустя появились отзывы:

«Дитя опасности — картина века. Слова теряют смысл, когда мы говорим о великолепии этого чуда экрана. Его нужно увидеть, чтобы понять волшебство этого кинематографического триумфа. История так же велика, как ее автор — Уинстон Эйерс. И когда сказано это — сказано все. Вернер фон Хальц завоевал блестящей режиссурой этого шедевра подлинное бессмертие. Хедди Леланд, новая звезда, — это открытие, которое превосходит все, прежде виденное на экране. Ее игра отмечена пламенеющей печатью гениальности, которая создает историю кино…

Если нам будет позволено обратить внимание читателя на незначительные изъяны этого умопомрачительного произведения, мы бы хотели отметить, не углубляясь в детали, небольшую неприятность, омрачившую идеальный вечер. Мы говорим о второй главной женской роли. Это одна из тех неинтересных, простодушных юных штучек, у которых нет ничего, кроме сладкой улыбки и хорошенького личика. Она напоминает нам ту или другую звезду, но ее слабое, бесцветное изображение деревенской девицы показывает нам невыгодное положение хорошей роли в руках любителя. Роль играет некая Джейн Робертс».

Около 1929 г.