Мужчины своих женщин

ПОВОДЫРЬ, или ТЕНЬ ОТ СОЛНЦА

Стояли, ждали Хайфмана. Он все не шел. Полчаса, час… Замерзли ноги в тонких ботинках, я прогулялся вдоль дороги, чтобы согреться. Километр туда, столько же обратно. Вернувшись, спросил остальных: ну как? Еще не появлялся.

Откуда-то возник слух, что Хайфмана сегодня может вообще не быть, что он вроде как болен. Но потом сказали, что он все равно придет, работы начинаются уже через десять дней, бригаду нужно комплектовать в любом случае. Произносили фамилию Хайфмана как заветное волшебное слово, означающее работу, деньги, уверенность…

Никто не расходился, все матерились от тягостного ожидания и неизвестности. Курили за вагончиком, щурясь от яркого весеннего солнца, кидали бычки на подтаивающий снег. На солнце плюс десять, в тени минус столько же. Стоять на месте невозможно, двигаться лень, да и незачем…

Где же этот гад?

Наконец к вагончику приблизились двое мужиков — один в потертом ватнике, другой в кожаном пальто. Они поднялись по ступеням, открыли дверь и скрылись за ней.

Вот тебе раз.

— Это Хайфман, что ли, был?

— Ну.

— А который?

— Который в пальто.

— Ясненько. Так чего, пошли?

Никто не решался входить первым. Я постучал и заглянул в вагончик:

— Можно?

— Подождите минуту на улице, — сказал тот, в кожаном пальто.

Он не понравился мне с первого взгляда. Брови срослись на переносице, веки тяжелые, глаза усталые и больные. Наверное, больше всего на свете он хотел сейчас лежать дома, в постели, и смотреть телевизор, а вместо этого его в очередной раз осадила толпа претендентов.

Плохо дело, решил я. Ничего здесь не выгорит. Жаль. Но все-таки решил подождать — чем черт не шутит…

Через минуту, действительно, нас пригласили заходить внутрь.

Вагончик внутри был разделен на две части: как бы прихожую и как бы собственно помещение. Мы столпились возле дверей и с надеждой смотрели на тех двоих, что сидели за столом. Они уже успели разложить перед собой какие-то важные бумаги.

— Кто писал заявления на прошлой неделе? — спросил один из них. — Проходите сюда.

Прошел я и еще один парень следом.

— Фамилия?

— Скворцов, — сказал парень.

— Есть такое заявление. Специальность?

— Экскаваторщик.

— Разряд?

— Пятый.

— Хорошо. Экскаваторщик требуется. Работа в две смены, двенадцать часов в день. Смену отработал — день гуляешь. Выходить двадцатого. Давай трудовую.

Парень вытащил из-за пазухи свою трудовую книжку. Ее долго и внимательно читали, в конце концов он написал еще одно заявление, ему дали накладную на получение спецодежды, и, счастливый, он поскорее убежал.

— Фамилия? — спросил Хайфман, подняв на меня воспаленные от недосыпания глаза.

— Николаев.

Он поискал в своих бумагах.

— Есть такое заявление. Специальность?

— Электрогазосварщик.

— Разряд?

— Пятый.

— Трудовую.

Я отдал ему свою книжку. Он мельком взглянул на последнюю запись…

— Не требуется. Следующий.

— Как не требуется? — спросил я. — Неделю назад требовался.

— Взяли уже, — объяснил он мне. — Приходи через месяц, может, потребуется.

Я не уходил, стоял перед ним и держал в руках хлипкую бумажонку — свое бесполезное заявление недельной давности, с которым уже было связывал какие-то надежды.

— Зачем тогда я вот это писал?

— Не требуется, — повторил он, опуская глаза в бумаги. — Следующий.

Кто-то подошел и встал у меня за спиной, легонько подтолкнул: иди, мол, не мешай, не один ты здесь… Я скомкал бумажку и направился к выходу. Сзади слышалось:

— Фамилия?.. Специальность?.. Разряд?..

Они работали как хорошо отлаженные механизмы. Машины по найму на работу людей. Вербовали новых рекрутов в свое механическое войско. Не давали ни единого сбоя…

Я вышел на воздух.

— Ну что там, как? — встревоженно спросил один из претендентов, которому не хватило места в прихожей.

Махнув рукой, я спрыгнул на землю и пошел к воротам. Все и так было ясно.

Претендент остался переживать.

Ладно, схожу еще по одному адресу. Это займет часа полтора, потому что пешком. Денег на транспорт у меня нет.

Здесь монтировали павильоны для торговли разным барахлом на рынке. И вроде бы работа в этой конторе была налажена неплохо, отовсюду сверкали вспышки электросварки, ветром несло рыжеватый грязный дым, суетились слесаря… Я нашел человека, по виду похожего на начальника.

— Что надо? — спросил он неприветливо.

— Узнать насчет работы.

— Специальность есть?

— Электрогазосварщик, — в очередной раз терпеливо повторил я.

— Книжка?

Я протянул ему книжку. Он просмотрел ее бегло, вернул мне и долго раздумывал, прежде чем что-то сказать. Отвлекся отдать некие распоряжения подчиненным, сделал попытку уйти в сторону…

— Так как? — напомнил я о своем существовании, крепко взяв его за рукав.

— Работа есть, есть! — раздраженно сказал он. — Но я беру только по рекомендациям знакомых. А то принимаешь человека, и он с первого же дня начинает бухать по-черному. А дело делать надо. Так что…

— Да, — сказал я. — Действительно. Зачем мне устраиваться в незнакомое место? Вдруг начальник обыкновенная сволочь? Вдруг он кретин, каких на свете мало? Всего вам доброго.

Ну что ж, раз день с самого утра выдался такой гадостный, имело смысл испоганить его окончательно, не переносить неприятную встречу.

Я позвонил. Через двадцать секунд знакомый голос спросил:

— Кто?

— Это я.

Замок щелкнул, дверь открылась.

— Ты один?

— Один.

— Заходи.

Я зашел и вытер ноги о криво лежавший коврик. Счел необходимым поправить его. Глянул в зеркало, не понравился себе. Впрочем, я редко нравлюсь себе в этом доме.

Мы прошли в комнату.

— Ну, как ты живешь? — спросил он, усаживаясь на диван.

— Как обычно. Без перемен. А ты?

— И я. Кого-нибудь из наших видел?

— Никого.

— И я, — сказал он, усмехаясь. Я усмехнулся в ответ, так, чтобы он слышал. Надеюсь, мой голос был достаточно выразителен.

— Читал какие-нибудь новые книги? — продолжал спрашивать он.

— Да нет, — соврал я. — Перечитываю старые. Новые что-то не цепляют. Мы уж как-нибудь перебьемся классикой.

— И то верно, — согласился он. — А я тут, знаешь, новые кассеты купил. Посмотреть. Представь такое дело.

Да. Я представил себе выражение лица человека, продавшего ему кассеты.

— Надеюсь, ты получил от этого удовольствие.

— Не зря надеешься. У тебя время есть?

— Сколько угодно.

— Давай посмотрим.

— Давай. Что у тебя здесь? «Маска», «Терминатор». Старье. Ты их раньше не видел? «Маска» — хороший фильм, — сказал я.

— Ставь.

Магнитофон хищно заглотил кассету, по экрану телевизора побежали мутные полосы.

— Перво-наперво возникает город на берегу океана, — начал комментировать я. — Видимо, где-то недалеко в море идут монтажные работы под водой. Представь, показывают сварщика в акваланге, он держит в руках горящий резак…

— Дану!

— Точно тебе говорю. Никуда без нас… И вот он случайно видит древний ржавый сундук, полузасыпанный кучей камней. Сундук обмотан цепью. Водолаз начинает эту цепь всячески развязывать, распутывать, и даже рвет ее монтажкой. Удивительно, однако ему это удается…

Фильм длился около полутора часов, потом мы смотрели приключения вдруг ставшего хорошим робота-убийцы. За это время я истратил весь свой запас красноречия, да и языком уже еле двигал. Теперь я начал понимать, как нелегок труд переводчика.

Мой друг часто обращал лицо свое ко мне, то есть к тому месту, где, как он полагал, я должен был находиться. И на лице его часто появлялась ироническая усмешка. Я гадал, что же он хочет мне сказать, но спросить первым почему-то не решался. Делал вид, что очень занят комментарием. Наконец он сам высказался.

— Наверное, ты рад, что это обычный фильм. А если бы я попросил тебя прокомментировать порнуху?

Я рассмеялся, а потом задумался.

— Пожалуй, там нечего было бы рассказывать. Он сверху, она снизу. Потом наоборот. Потом еще как-нибудь. И все.

— Вот чем отличается порнография от всего остального кино. Не о чем рассказывать, — и мой друг значительно поднял палец.

Я решил, что он прав.

— Который час?

— Семь.

— Как насчет шлюх?

— Сейчас позвоню. Только ты не обижайся, себе заказывать не стану. Просто посижу тут…

— Денег нет?

— И это тоже.

— А что еще? Жены боишься? Ты же вроде собирался разводиться, так чего ж теперь…

— Пока это туманно-неопределенно, — сказал я. — Может, еще помиримся. Все-таки ребенок.

— Оцени теперь прелесть холостяцкой жизни, — заметил мой друг. — Взять хоть меня. Никому и ничем я не обязан. И наоборот, многие обязаны мне. Я целый день свободен, делаю, что хочу. Правда, это уж не связано с отсутствием жены… но все равно. Гораздо хуже было бы, если б она постоянно сидела тут, жалела меня и ухаживала. Верно?

— Тебе лучше знать, — сказал я.

— Вот именно. Верь моим словам. Мне лучше знать. Она бы постоянно шарахалась у меня из-под ног, и в конце концов я ее прогнал бы. В результате она стала бы несчастной на некоторое время, а меня мучила бы совесть. Я не люблю, когда меня мучит совесть. Я ведь, в общем-то, ни в чем не виноват, и никогда виноват не был. Ты же знаешь, это мое кредо.

Да, я знал его кредо. Он никогда ни в чем не был виноват. Виноваты были всегда другие. К примеру, я. Тяжело и страшно виноват перед ним. Он прав. Ему всегда везло в этом смысле. Не дай бог никому такого везения…

Проститутку привезли через полчаса. Это была довольно несимпатичная девка, и с первого взгляда вряд ли кто мог бы определить род ее занятий; впрочем, дело свое она знала туго, деньги потребовала вперед, передав их сразу же «быку». Тот, спросив разрешения, прошел на кухню и закурил, деликатно выдыхая дым в открытую форточку.

— А ты что, не будешь? — спросил он меня, кивнув в сторону комнаты, откуда доносились возня и притворные стоны.

Я покачал головой.

— Имей в виду, скидки за это мы не делаем, — предупредил охранник. — У нас почасовая оплата.

— Знаю.

— Что, должен ему? — охранник снова кивнул в том же направлении.

— Не расплатиться.

— Хреново, — посочувствовал он. На том разговор и кончился.

Вскоре путана вышла из комнаты, одергивая юбку. Мой друг появился следом за ней. На лице его было написано легкое разочарование.

— В следующий раз, — сказал он мне, — ты сразу заказывай женщину в теле. А то прислали какую-то швабру — подержаться не за что.

— Кончил — значит, кончил, — сосредоточенно копаясь в сумочке, заметила «швабра».

— Все нормально? — спросил ее охранник.

Она махнула рукой — поехали.

Когда дверь за ними закрылась, мой друг спросил:

— Она хоть не страшная была? В смысле, морда-то?

— На один-то раз — как раз.

— Я так и думал. На кого похожа?

Трудный вопрос. Физиономия девки была незамысловатой, что-то такое общее, подходящее под определение «третий сорт еще не брак». Трудно было подобрать кого-либо похожего на нее, и в то же время легко. Но мой друг хотел от меня совсем иного.

— Помнишь, у нас в школе Будникова училась? Вот на нее чем-то. Но маленько пострашнее.

— А может, ты просто не узнал? Может, она и есть?

— Вряд ли. Я слышал, она сейчас где-то бухгалтером…

— Небольшой приработок, — усмехнулся мой друг. — А если это еще и приятно, какая женщина откажется?

Я через силу издал смешок.

Вспомнил, как все случилось.

Его приставили ко мне в ученики. Я удивился — рановато мне кого-то учить, да и не хочется совсем. Но никто не спросил моего согласия, и все равно мне нужен был подсобник. Сварщику работать с подсобником удобнее. И есть даже такое правило — одному не работать. Это чтобы было кому оттащить и откачать тебя в случае чего. Но у нас все плевали на это правило. А тут вдруг спохватились…

Стали мы работать вместе. Он смотрит, учится. Я снисходительно поясняю, что и как. Я учитель, он ученик. Но был и другой уровень отношений. Оба мы читали одни и те же книги, смотрели фильмы. То есть интересы совпадали. Я даже на работу стал ходить без отвращения — было теперь с кем поговорить. И эти восемь часов в день не пропадали зря.

Вообще-то мы учились в одной школе, но в разных классах, и тогда знакомства не свели. А теперь вот неожиданно приоткрылась завеса.

Мы даже начали ходить друг к другу в гости. Чаще он ко мне. Я только потом понял: жена моя ему нравилась. А так ходил и ходил, почему бы нет. Выпивали, естественно. Отмечали великое множество праздников. Как-то на Восьмое марта набрались хорошо, он пригласил танцевать мою жену, я — его подругу. И слишком уж тесно он к ней льнул, этого нельзя было оправдать даже выпитой бутылкой. Вот тут до меня и дошло, почему он ко мне зачастил. А я-то, дурак… Хотя этот инцидент сразу же свели к шутке, и мы посмеялись все вместе (он вообще любил шутить, разыгрывать, настроение человека чувствовал очень тонко, я всегда этим восхищался и был одно время даже очарован), но…

Нехорошее чувство осталось после этого праздника. Я затаил обиду. Тут еще жена стала масла в огонь подливать: мол, Виктор то да Виктор се, и денег у него не в пример больше, и общительный он. Не как я…

Да, он был яркой личностью. Впрочем, почему был?.. Одевался всегда безупречно, в неглаженых брюках из дому ни разу в жизни не вышел, прикуривал только от золотой зажигалки, которой, кстати, весьма гордился — выиграл ее у кого-то на спор, что пройдет по самому краю крыши семнадцатиэтажного дома… Он никогда ничего не боялся, лез в драку первым, был уверен, что родился в рубашке или кто-то его заговорил от несчастий. Я долго не понимал, зачем он вдруг бросил свою благополучную фирму и устроился к нам. Он говорил: мечтаю научиться работать своими собственными руками, а не только головой. Потом до меня дошли слухи о какой-то нехорошей истории. Репутация была испорчена, и двери других фирм закрылись перед ним навсегда.

Подруг Виктор менял довольно часто, они все были от него без ума. Такой вот славный рубаха-парень, и на его фоне я, конечно, смотрелся бледно.

В общем, начались у меня в семье из-за него нелады. Я зубами скрипел от внезапно пробудившейся ненависти, но пока ничего не делал, надеясь, что неприятности как-нибудь сами собой пройдут — мало ли, бывает же черная полоса в жизни. В это время все и произошло.

Как-то послали нас резать старую вентиляцию в цеху, где шел капитальный ремонт. Там уже все станки были сняты и убраны, одни только голые стены да несколько железных бочек рядом с тем местом, где нам предстояло резать. Я обсмотрел там все и говорю Виктору, который в это время баловался своей зажигалкой: ладно, пойду за инструментом, а ты проверь, что в тех бочках, уж больно подозрительные. О-кей, сказал он, в очередной раз откинул крышку зажигалки и взглянул на меня сквозь вспыхнувшее полупрозрачное пламя. Я молча развернулся и ушел. Минут через пять, сматывая шланги резака, услышал мощный глухой хлопок, бросил все и побежал, по пути крикнул людям, чтобы вызвали врачей.

Он лежал на полу лицом вниз, в луже собственной крови, возле тех самых бочек, одна из них была словно банка тушенки, взрезанная консервным ножом — днище отсутствовало, а стенки, подобно лепесткам цветов, разошлись по швам и раскрылись наружу. Виктор был без сознания, когда я перевернул его, он не издал ни звука. Зато я едва не орал от ужаса — его лицо превратилось в один огромный кровяной вулкан, там не разобрать было ничего — ни глаз, ни рта, ни носа…

Он довольно долго был в подвешенном состоянии между жизнью и смертью — черепно-мозговые травмы оставляли мало надежд. Но, к удивлению врачей, потом быстро пошел на поправку, и вроде бы даже никаких особых последствий в его психике не обнаружилось, по крайней мере, на первый взгляд.

Ему изваяли новый нос, вылепили губы, вставили фарфоровые зубы, но глаз вернуть не смогли.

Пока он лежал в больнице, парящий между небом и землей и подключенный к хладнокровным приборам, меня пытала строгая комиссия. Что произошло? Почему бочка взорвалась? Да если бы я сам это знал… Спасло лишь то, что люди видели меня во время взрыва совсем в другом месте. Значит, бочка взорвалась не по моей вине. А не доверил ли я свой инструмент неопытному ученику, что и могло стать причиной трагедии? Нет, моя телега с резаком и газовыми баллонами была на виду, на своем обычном месте, я ведь за ней и пошел…

А что было перед тем, как вы, товарищ Николаев, пошли за инструментом?

Я просил Виктора посмотреть, что в тех бочках.

Все ясно.

На всякий случай меня уволили с волчьим билетом. Виктора — тоже. На всякий случай.

В тех бочках когда-то был керосин, но его давно слили, и бочки закрыли опять. Пары керосина остались. Виктор открыл одну из бочек и заглянул туда. Ничего не увидел. И затем то ли по недомыслию, то ли по наглой уверенности, что ничего с ним не случится, зажег огонь, поднес его к отверстию и опять заглянул внутрь.

Он сам потом рассказал об этом, когда смог говорить.

Я вовсе не хотел ничего подобного, но случилось именно так.

— А ты знаешь, — сказал Виктор, — мне Будникова нравилась.

Знаю, потому и сказал.

— Я уже лица ее почти не помню, давно не видел, но помню, что нравилась. Вот бы с ней…

— Ну, не все в моих силах, — сказал я.

— А что, — оживился он, — если долго бить на жалость, то в конце концов любая баба отдастся. Ей-богу.

— Давай не будем проверять, — предложил я. — Как-никак школьная знакомая. Стоит ли марать прошлое?

— Как ты не поймешь, — сказал мой друг со вздохом. — У меня сейчас индульгенция на любые грехи. Наказание я уже понес, а преступления совершить не успел. Все ходы теперь — мои!

Мне хотелось сказать ему, что наказания без преступления не бывает, наши органы не ошибаются, да и сам он во всем виноват — зачем играл с огнем, разве непонятно?.. Но я, конечно, промолчал. А он продолжал развивать тему.

— Я теперь не вижу. Но слышать-то могу хорошо! И я слышу, что мир ничуть не изменился после моих страданий. А если б ты знал, как мне было больно. Я думал тогда: кончится эта боль — и все, мир станет совершенным, большего мне не надо, только бы кончилась боль. Наверное, так думает каждый, кому больно. Но вот я немного опомнился, и что же? Оказалось, на мою боль всем было плевать. Врачам, жалевшим наркотиков, начальству, мгновенно уволившему меня без пособия по инвалидности, всем знакомым… Господи, Наташка даже в больницу ко мне не пришла, сука! Я бы сам ее не пустил, прогнал бы, но почему она даже не пришла, как будто между нами совсем ничего не было?! Только ты… ты хоть рядом был… Всем было наплевать на мою боль. И она не прошла. Она вот где-то здесь.

Мой друг постучал себя кулаком по груди.

— И если бы я только знал, кого мне за эту боль благодарить и какая сила сделала так, что я ослеп… я бы не просто уничтожил этого человека. Я бы не оставил о нем и воспоминания. А если это не человек, а бог или дьявол, то я убил бы и их, не сомневайся. Но пока я не знаю, я могу заняться более простыми проблемами. Могу выполнять все свои запретные желания, поскольку у меня есть теперь такое право. Могу сотрудничать с бандитами и брать у них деньги за хранение наркоты, не испытывая угрызений совести. Кто сможет мне сделать хоть что-то, если даже меня и поймают? Ничего даже близко к тому, что я уже испытал. Вот ты помогаешь мне — а почему? Потому что интуитивно признаешь это мое право. Человек, выкинутый из общества, не обязан жить его условностями. Я и не живу ими. Закон у меня теперь один — моя воля!

Я молчал. Хорошо, что он не видит моего лица.

Виктор достал из кармана платок и вытер потный лоб.

— Впрочем, что это я расшумелся. Давай чаю попьем.

— Давай.

И мы пошли на кухню.

За третьей чашкой я рассказал ему про недавно вычитанную в каком-то журнале статью о последних достижениях микроэлектроники. Там обещали скоро сделать миниатюрные видеокамеры, которые можно будет вживлять в нервную систему человека, чтобы они выполняли роль глаз. А он рассказал мне, что вроде бы уже сейчас в Японии делают пересадку глаз, только это, конечно, чертовски дорого, даже его бандитам не по карману, а вот если действительно разработают электронные глаза, да поставят их производство на поток, то лет через пять-семь можно будет купить. Он в этом и не сомневался.

— Когда я снова буду видеть, — уверенно произносил он, совершая плавные широкие жесты руками, — я пересмотрю все фильмы за эти потерянные годы. Это вполне реально.

— И очень даже просто, — сказал я.

— Мне сказали, есть такой хороший фильм «Запах женщины»… Только б не было войны, — серьезно сказал он.

— Да, только б не было войны.

— Кстати, как у тебя с работой? Устроился?

— Нет пока.

— Вот что, иди ко мне поводырем. Буду хорошо платить. Больше, чем ты получал на старом месте.

— Подумаю, — обещал я сдержанно.

— Я серьезно. Обязанностей минимум. Это ж лафа. И никаких налогов!

— Подумаю.

Вскоре я попрощался, сказал, что зайду через неделю. Он проводил меня до дверей.

— Слушай, — сказал я, обернувшись на пороге, — а вот ты, когда в больнице лежал… без сознания… видел что-нибудь?

— В смысле? — удивился он. — А-а, понимаю. Успокойся. Нет там ничего. Ничего и никого. Никуда я не летал, не видел свет в конце тоннеля. Темно и холодно. Небеса пусты.

Я медленно повернулся и вышел. Он закрыл за мной дверь. В глазах у меня еще долго стояла его горделивая и жалкая фигура.

Дома меня ждала Юлька — поцеловала, внимательно обсмотрела… Я глубоко вздохнул, освобождаясь от груза сегодняшних неприятностей.

— Ты опять был у него?

— Да.

— Ну и как он?

— Хуже.

Она помогла мне снять пальто.

— Что с работой?

— Пока ничего.

Юлька вздохнула. Я смотрел в сторону. Это такой стыд, что не сказать словами. Как она терпит? Почему?..

— Ваньку в саду в угол поставили.

— За что?

— Влез на дерево.

— Молодец. Не упал?

— Что ты!

— Ну, дважды молодец.

— Давайте ужинать.

— Что там у нас сегодня? — преувеличенно небрежно спросил я.

— Кура.

— С гарниром из Арагвы?

— Для одного ужина многовато будет, — сказала жена.

— А откуда такая роскошь? Мы с тобой получили наследство из Америки?

— Нет, просто приходила мама…

— Ясно.

Еще одно маленькое унижение. Теща принесла курицу для внука. Ладно, переживем и это, съедим курицу все втроем. Пусть это будет нашей общей тайной.

Ночью я спал плохо, видимо, так на меня повлияли сегодняшние разговоры и фильмы. Мне приснилось, что атомная война все-таки произошла, мы остались с моим другом одни на белом свете и бродили по берегу горячего океана. Он смотрел на меня своими новыми блестящими глазами-камерами и говорил: «Мне нужны батарейки для моих глаз. Ищи батарейки, иначе я скоро снова ослепну. Не дай мне опять ослепнуть, ищи батарейки…» И протягивал руку, собираясь положить ее мне на плечо. Я знал, что нельзя дать ему сделать это, иначе я навсегда стану его поводырем…

Резко открыл глаза.

Слава богу, это мне только снилось!

«Господи, только б не было войны! Только б не было!!»