Мужчины своих женщин

МЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ

Когда Веру Силантьеву судили, народу набился полный зал. Не каждый день удается увидеть такое. Цирк! Еще бы, ведь эта пожилая женщина чуть не угробила здоровенного мужика, мастера спорта по боксу.

Для кого-то она была героиней, для кого-то преступницей. Судья во время разбирательства призывал публику к порядку, грозно стуча молотком; он даже пообещал выгнать всех вон, если не будет тишины. Но вот порядок восстановился и процесс двинулся своим ходом. Были вызваны многочисленные свидетели, с помощью которых и удалось восстановить картину происшествия…

Поздно, поздно вышла Вера Шилова замуж за Павла Силантьева, в тридцать семь лег, и о детях, конечно, речи уж не было. Представить себя с животом не могла — перед людьми стыдно. Павлуша-то хотел сына, наследника (ему под пятьдесят тогда подкатило) но как-то неуверенно, словно сомневался — и жена, видя это, однажды втайне от него сходила в поликлинику, совершила там непоправимое, потом месяц болела, и врачи сказали ей, что теперь детей точно не будет. Она только головой мотнула: и не надо нам. Не сомневалась нисколько.

Выйдя из больницы, пересмотрела старые семейные фотографии, где была запечатлена еще девочкой, поплакала немного, а потом убрала их подальше на антресоли. Навсегда.

С тех пор у Силантьевых не случалось больше никаких затруднений и разногласий. Мужа своего Вера очень любила.

Работала она обмотчицей в депо, перематывала сгоревшие электродвигатели, сидя в маленьком удобном цеху. Коллеги у нее были два мужичка, и целый день они посиживали, чаек попивали, проволоку мотали и разговоры разговаривали.

Первый мужичок тихий был, маленький, боязливый, он чаще слушал, иногда подавая язвительные реплики, и очень был похож на мелкого грызуна, опасливо поглядывающего из своей норы; ну а второй был широкий, разливистый болтун-балагур. Болтун любил Веру подначивать всяко, да она ничуть не обижалась, посмеивалась только. Закончив в свое время техникум, привыкла считать себя чуть-чуть повыше да поумнее большинства окружающих. Может, оттого и замуж в молодости не вышла. Предлагали ей, да она разборчивая была, гордая, цену себе знала…

Любила Вера в разговоре употреблять разные сложные и загадочные слова. Говорила о каком-нибудь мужике: «Он такой экспансивный!» Или о женщине, которая не вызывала у нее одобрения: «Инфернальная дамочка!» Коллега-болтун пародировал эту ее привычку, но Вера только все посмеивалась.

Народ вокруг считал ее интеллигенткой.

Павел из-за этого долго боялся к ней подойти, заговорить, хоть и сам человек солидный, видный. Все-таки бригадир монтажников — это тебе не просто так. Двадцать человек в подчинении. Разные люди попадаются, и пьянь, и нервные, а ты вот попробуй поруководи. Силантьев много где работал и был всегда на хорошем счету. Если дело какое ответственное — поручали ему, знали: не подведет. Вот и сюда перевелся недавно по особой рекомендации с военного завода. Надо было помочь людям.

Однажды он прибежал к обмотчикам ругаться из-за отремонтированного движка, который опять сгорел уже на второй день. Все дело из-за него встало. Павел ворвался в цех потный, яростный, на взводе, открыл было рот, чтоб обматерить бракодела-балагура… И ничего не сказал, увидев Веру. Смущенно покашлял в кулак, вызвал балагура в коридор, спросил: а кто такая? Вера ее зовут, сказал испуганный обмотчик, пытаясь оторвать от себя скрюченные пальцы Павла Силантьева, которыми тот как бы невзначай ухватил его за ворот рубашки.

Вера, сказал Павел задумчиво. Вера… Ладно. Ты вот чего, ты движок мне обратно перемотай, но на этот раз качественно, понял? Да понял, понял, гарцевал перед ним балагур, словно конь на узде. И вот чего, добавил Силантьев очень тихо, ты ее не трогай, не обижай.

Долго смотрел Павел на Веру издалека, пока однажды на вечере, посвященном 8 Марта, не набрался, как мальчишка, храбрости подойти и пригласить ее на танец. Она, в простом открытом платье притягивавшая всеобщие взоры, королева бала — пошла охотно.

— Фу, табаком от вас, Павел Егорович, — для начала кокетливо прикрыла белой рукой напомаженный вишневый рот. И от этого ее движения Павла словно кипятком ошпарило, он покраснел и стал задыхаться, чего с ним раньше никогда не случалось. Вера аккуратно постучала ладонью по его спине. — Да вам надо бросать курить!

— Это можно, — сказал Павел. — Я уж и сам хотел…

— Считайте, что я лично в этом заинтересована.

Задорно и весело взглядывала на него, ни слова больше не говоря, словно знала о чем-то. Как не знать, когда балагур все уши прожужжал, сосватал ее давно.

Дотанцевали, он проводил ее на место.

Она о чем-то визгливо посмеялась в углу с подругами. Павел решил: это о нем — и разозлился. Чертова кукла! Хотел уже уйти, направился к выходу, но тут объявили белый танец, и Вера прошла прямо к нему через весь зал. Наперехват. Он глазам не верил. Неужели правда? Улыбнулась:

— Я приглашаю вас, Павел Егорович, — и положила руки ему на плечи.

Осторожно держа ее, боясь сжать чуть посильнее, обидеть неловкими своими руками, он снова начал задыхаться, сердце у него сдавило, и он понял: вот все и решилось. В этот самый момент. Словно где-то высоко-высоко ударил колокол, и чистая нота еще долго висела в гудящем пространстве.

Теперь без Веры он не сможет…

А она сказала:

— Знаете, вам хорошо бы усы сбрить!

— Это можно, — ответил Павел без запинки, уже привычно, — все в наших руках.

И на следующий день явился на работу безусый, как юнец. Помолодел ощутимо. И больше не курил никогда. Странное дело — всю жизнь был сам с усам, и вдруг…

Но все женщины сошлись во мнении, что так ему действительно лучше. Стал похож на интеллигентного человека. А то был деревня деревней.

Дачу Павел и Вера Силантьевы купили на десятом году счастливой совместной жизни. Участок продавался что-то совсем недорого, а место хорошее, и вода рядом, и до автобусной остановки недалеко. Был на участке кирпичный домик, вернее, одни только стены без крыши, и был работы непочатый край.

Павел увидел это — и загорелся. Давай купим! Смотри, какая красота! Крышу сделаем, баню построим и можно жить хоть все лето! А? Ну давай купим! Ведь пенсия скоро!

Павел раз и навсегда решил: в их браке главный человек — Вера; он негласно поставил ее над собой начальником, и хоть с виду все решения принимал сам, но только с одобрения супруги.

Два месяца уговаривал ее, пока она согласилась.

Вера — человек не земляной. Родилась-то в деревне, но еще девчонкой оттуда уехала и уже забыла, что такое мыться в бане по-черному и носить воду в ведрах. От деревенской жизни только в памяти и осталось почему-то, как сено однажды летом гребли, стога метали; тятя вилами наверх стога подает охапки, а она с граблями принимает… «Поберегись!» — кричит тятя и улыбается весело. Опасная штука эти вилы.

Красиво, но сколько времени прошло… Не хотелось ей теперь растить картошку и вообще что бы то ни было, когда все можно без хлопот купить в магазине. Не желала она таскать навоз и воду, и уж особенно не хотелось ей сытно кормить комаров по ночам.

Но мужу отказать не могла. Ведь Павлуша такой с ней добрый да ласковый.

И они приобрели участок.

Павел позвал нескольких мужиков с работы, они за два дня сладили отличную крышу, покрыв ее толем. Теперь было где спрятаться от дождя. Это вдохновило Павла на дальнейшие подвиги. Он приволок и установил дверь, врезал замок и недели две после ходил вокруг довольный и счастливый. Его дом, его и ничей больше! Он был тут полновластный хозяин. Павел несколько раз на дню закрывался в доме на замок, стоял посередине комнаты, сжимая в руке остро наточенный топор и обводя глазами окружающее пространство. Чутко прислушивался к малейшему шороху и скрипу… Эта поза была ему самому непонятной: то ли решал, что делать по дому дальше — строил планы; то ли во всеоружии ждал незваных гостей. Он словно томился в предчувствии опасных событий, в которых ему самому-то уже не доведется участвовать.

Его деда раскулачили в двадцатых. Однажды ночью подъехали добрые люди в форме, с револьверами и готовой подводой. Это были односельчане-голодранцы, не умевшие и не хотевшие работать. У новой власти они почему-то были в особой милости. Парни схватили топоры, но бабка так заголосила, что дед, на нее глядя, только бровью повел, велел — бросьте. Перебьют всех из револьверов прямо здесь, как курей. А так, может, еще спасемся… Эх, и никто на помощь ведь не придет, тоскливо вздохнул дед, люди сидят по домам, дрожат и ждут. Хоть бы в колокол ударили, может, нехристи эти испугаются да сбегут или вообще исчезнут, бессмысленные…

Зря надеялся. Погрузили его со всем семейством и отправили на станцию, потом куда-то в Сибирь, где дед и сгинул безвестно, а его огромное справное имущество растащили. Из большой семьи Силантьевых на родине остался лишь Егор, будущий отец Павла — его успели предупредить, когда он шел из соседней деревни от зазнобы. Так Егор и мыкался по чужим углам, несколько лет старался не попадаться на глаза начальничкам… Только после войны, вернувшись на родину полным кавалером ордена Славы, он смог почувствовать себя более или менее полноправным человеком, женился, родил детей — и Павлу, старшему своему, рассказал все как есть, а тот запомнил накрепко.

Павел уехал в город; когда он уже работал бригадиром, ему не раз предлагали вступать в партию. Он только смущенно и упорно отказывался — не чувствую себя достойным — и из-за этого имел даже неприятности с руководящими идеологическими товарищами. Потому остался всего лишь бригадиром, но уж тут крепко был на своем месте, не сковырнуть.

Иногда, обняв Веру за плечи, он водил ее по участку и показывал: вот здесь мы пробьем скважину, чтобы пить чистую воду, здесь поставим баню, здесь выкопаем яму для компоста… а тут высадим яблони, представляешь, какая красота будет весной, когда они зацветут? Лицо Павла при этом светилось вдохновенным счастьем, Вера такого лица у него и не видывала, и хоть сама-то не понимала, что же такого хорошего в яме для компоста, но согласно кивала и неопределенно улыбалась, скрестив руки на груди. Она любила мужа, своего Павлушу. Правда, на даче он запрещал называть себя так, тут он был Павел Егорович, по крайней мере Павел, а в городе как угодно, даже еще по дороге в город снова превращался в ручного Павлушу. Однако все эти деревенские хлопоты вызывали у нее подспудную тревогу.

Здоровье Павла было неплохим, во всяком случае, он ни на что особенно не жаловался. А ведь в его возрасте, и даже еще раньше, начинаются всякие болячки, это Вера знала хорошо. Сердце, желудок, суставы… В депо она насмотрелась всякого. Большинство мужиков не дотягивало и до пенсии, что-то совсем не хотели они жить на белом свете. Кого водка убивала, кого работа, кого что… Или, если дотянул, буквально годика через два смотришь — опять нету мужичка, висит только на стене траурное объявление с фотографией: дескать, так и так, преставился бедняга, приходите поминать, люди добрые. Какое-то словно поветрие косило их; видать, решали зря небо не коптить, и бабы под старость оставались бедовать одни. Хорошо, если у кого дети взрослые, помогают, ну а нет? Страшно.

У Веры никаких излишеств Павел себе не позволял, пил редко, вел себя солидно. Вот только с дачей этой, думала она, завязался зря, сидел бы лучше дома, смотрел телевизор. Нет, мотался туда каждый свободный день, чего-то там копал, рубил, стучал молотком. Все спешил. И высшим счастьем в жизни для него было поехать на дачу, заняться делами. Он еще дня за три до выходных начинал мечтать: вот поеду… сделаю то-то и то-то… а потом еще чего-нибудь… вот поеду…

Перемены на участке Вере были очень заметны, потому что довольно часто в выходные она предпочитала посидеть дома с какой-нибудь умной книжкой, вместо того чтобы месить грязь на огороде. Иногда так приедет, посмотрит — откуда что взялось? Вот уже и щитовая терраса к дому пристроена, и труба торчит (печку где-то раздобыл, установил), и тропинки проложены аккуратные, посыпанные чистым песком… Да, муж ее на все руки был мастер, и проблем для него не существовало. Любая деревенская работа была ему откуда-то знакома, а если не знал чего, то с легкостью перенимал у людей, в этом деле опытных.

Павел часто оставался там ночевать, путь неблизкий, да и на транспорт что зря тратиться? Вера скучала по нему в такие дни, тревожилась, и, собравшись с силами, наутро все-таки ехала на дачу, имея в авоське судок с нажаренными котлетами и вареными яйцами.

Муж обычно бывал занят какой-нибудь работой, но, завидев Веру, бросал все, шел к ней, неловко обнимал, отнимал сумку, бормотал что-то вроде: «Ну вот… зачем такую даль тащилась… я тут и сам не пропаду… отдыхай, ведь завтра на работу…» и чуть не плакал от нежности. А иногда и плакал в самом деле — тайком, уйдя в дальний угол.

Баня у него обычно бывала уже натоплена, и они вместе шли париться.

Вера телом была еще крепка и статна, даже некоторые из молодых женщин ей завидовали. Ну а чего ж, детей не вынашивала, не выкармливала. Муж с удовольствием смотрел, как в предбаннике она раздевалась и быстро прошмыгивала в парилку, прикрыв наготу руками. Павлу это страшно нравилось, а еще больше нравилось, когда она просила его отвернуться. Он усмехался, басовито кашлял, но и не думал отворачиваться, чем страшно смущал Веру, а потом шел следом с вениками наизготовку, чувствуя в теле приятную истому.

Через несколько лет Силантьевы обустроили свою дачу, не до конца, конечно, а так, почти. До конца-то все разве сделаешь. Павел прикидывал, что работы впереди еще ой-ой сколько.

Но оказалось, ошибался он. Его труды и дни на земле были сочтены.

Как-то по весне, вскопав особенно длинную и широкую гряду под картошку, он устало выпрямился, опершись на лопату. Минут десять стоял неподвижно, крепко задумавшись, ни на что вокруг не обращая внимания. А может, просто слушал соловья, выдававшего нежные, сказочные трели в ближайшем кусте. Потом, оставив лопату немым восклицательным знаком торчать посреди гряды, он прошел в дом, где Вера уже собрала поесть и как раз заваривала чай из первых смородиновых листьев.

Павел тяжело опустился на табуретку и прилег грудью на стол. Вытянул перед собой руки и в такой странной позиции сидел некоторое время. Потом позвал тихо:

— Вера-а…

Жена не услышала его в трех шагах, так тих был его голос.

— Вера… слышишь…

Наконец она оторвалась от заварника и посмотрела в его сторону. Павел сидел за столом и плакал, беззвучно и так горько, что ей в первую секунду стало даже смешно (вот расселся старик и ревет чего-то), а после просто страшно, хоть беги из дома вон.

— Все, Вера… отработался, — сказал Павел, глотая соленые слезы, текущие ему прямо в рот. — Умру сейчас.

— Ты что! — взвизгнула Вера. — Ты что такое говоришь, Павлуша! Ты меня не пугай, пожалуйста!

— Не пугаю я, Вер, прости. Только умру вот сейчас, понимаешь? Рука болит… левая… о-ох, тянет, зараза! Не успел я… не успел…

Повторяя эти слова, он смотрел на свой весенний полувскопанный участок, на солнце, так ярко сиявшее в небе, что, судя по нему, никакой смерти в мире быть просто не могло; на яблони, уже покрывшиеся нежным белым первоцветом. Оглядел он и свой почти достроенный дом.

— Не успел…

— Да чего ты придумал-то?! — визжала напуганная до истерики Вера. Вся интеллигентность слетела с нее в один миг. В словах мужа нельзя было сомневаться. — Чего ты помирать собрался? Ты живи! Как я одна без тебя? Ты обо мне-то подумал?! Да я сейчас побегу «скорую» вызову, обожди помирать-то!

— Прости, — сказал Павел почти нормальным голосом. Видно было, что он старается взнуздать себя, скрепиться. — Рука… видишь, рука левая тянет… это верный признак. Брат у меня, Игорь, так помер. — Тут его рот снова уехал куда-то вниз и вправо. — Прости, Вера, не успел я все тут достроить и доделать… как ты будешь одна, не знаю, прости… Верочка!

Он протянул к ней руки через стол (она инстинктивно отпрянула в первый момент), кончиками дрожащих пальцев водя в воздухе, словно гладил ее по лицу, а может, ваял ее так в своей памяти, унося с собой навеки.

Высокий-высокий небесный колокол ударил дважды, и его страшный рев влился в уши Павла.

— Вера!

Последнее его слово потонуло в каком-то лошадином храпе, Павел схватил себя за горло и, качнувшись взад-вперед, ткнулся лицом в стол.

Вера вскочила и выбежала из дома с громким криком, который тотчас услышали соседи, подошли с лопатами и топорами (мало ли что), а узнав, в чем дело, вызвали по мобильнику врачей. Впрочем, понятно было, что врачи здесь уже не требуются.

Те приехали часа через два, зафиксировали факт смерти, потом еще через час прибыла милиция, покрутилась немного и исчезла. Ну а труповозка неторопливо подвалила уже около одиннадцати, когда начало темнеть, и два грязноватых небритых мужика вытащили Павла Егоровича Силантьева из дома, который он построил, — на носилках, прикрытого случайной белой тряпкой. Возле машины носилки опустили на землю, дали Вере расписаться в какой-то бумаге, назвали адрес, по которому надо будет забирать тело, спросили полтинник на помин души. А потом задвинули носилки в гостеприимно распахнутый кузов «Газели» и все так же неторопливо (куда теперь спешить?) запылили, переваливаясь на дорожных ухабах. Вера смотрела вслед удаляющимся габаритным огням и повторяла, как заклинание:

— Вот и поехал ты, Павел Егорович. Вот и поехал…

Она вдруг поняла, что в жизни всегда так: один едет, другой смотрит.

Ее затрясло, заколотило. Ночевать на даче не смогла, было страшно до жути; быстро собрала вещи и побежала на автобусную остановку; хорошо, сразу подошла «маршрутка»; уже через полчаса Вера была дома. Эту ночь она не спала ни минуты.

И впоследствии ей пришлось лечить начавшееся нервное расстройство, пить лекарства; в ее квартире завелись иконки, свечки, ладанки; только через год смогла она более-менее оправиться от этого внезапного, как гром с неба, удара, только через год смогла, прижимая ладони к вискам заученным театральным жестом, сказать коллегам:

— Это случилось так спонтанно!

Снова был май, и в этом мае Вере настал срок уходить на пенсию. Коллеги проводили ее, как полагается, приготовили подарки, поздравили. Руководство выделило небольшую денежную сумму. В общем, все как у людей.

Коллега-балагур поинтересовался, станет ли она теперь заниматься дачей. Потому что одной-то ей многовато будет, не потянуть, и надо искать мужичка. При этом он подмигнул: дескать, ты только намекни, я всегда готов. Во всех смыслах…

Прошлое лето дача простояла запертой и огородом Вера не занималась, так что соседи передавали ей, мол, заросло все травой по пояс, а в дом кто-то влез, окно выбито… Стыдно, конечно, перед людьми. Однако она решилась выехать туда лишь в июне, просто посмотреть, без намерения что-нибудь делать. Ей все еще до жути страшно было это место, иногда в кошмарных снах снилось. Так что какое тут огородничество.

В самом деле, за год все изменилось. Трава была теперь такая, что не пройдешь, от тропинок осталось лишь воспоминание, крапива и малина заполонили все. Дом стоял угрюмый, нахохленный, щерился битым стеклом в окнах. Он не ждал хозяйку.

Замок еле открылся и дверь, сварливо скрипя, медленно отделилась от косяка. В первый момент Вера вскрикнула — ей показалось, что там внутри стоит Павел. Но это просто висел на гвозде его рабочий комбинезон… Тут же и вспомнилось ей, как в первые дни после своего внезапного ухода Павел чудился ей почти каждый день. Мелькнет на улице знакомая его фигура в привычном пальто, или он взглянет из окна проезжающего автобуса, каждый раз наводя жуть. Но это чужой человек смотрел его глазами, носил его одежду, совершал его привычные жесты…

Дом зарос паутиной, пылью, на окнах было полно высохших мух и бабочек. Под потолком висело прошлогоднее осиное гнездо, повсюду валялся мышиный помет. Воры унесли алюминиевую посуду, а больше ничего не тронули.

Вот что осталось от человека, с горечью думала Вера, разглядывая небольшие деревянные ящики, в которых сложены были пассатижи, молотки, банки с гвоздями и шурупами, мотки веревки, обрезки кожи, разные Павловы хозяйственные припасы. Жизнь потратил на эти мелочи. Всю душу в них вложил зачем-то. А придет чужой человек со стороны, посмотрит: вот барахло! Возьмет и выкинет, не глядя. Копейки не даст. Вон, даже воры не позарились…

Все здесь было теперь чужим и враждебным. Мерзость запустения, вспомнила Вера слова из какой-то книжки.

Да, поняла она, без Павла это место, эта земля не имеет никакого смысла. Пока был Павел, здесь все ладилось, а теперь сбилось с колеи и застряло, увязло безнадежно. И ей одной здесь, конечно, делать нечего, не стоит даже и пытаться, зря только силы тратить.

В этот день Вера решила продать дачу.

Ко всем прочим доводам прибавлялись еще и финансовые соображения. Пенсия-то у нее грошовая, а за квартиру платить надо, есть-пить надо, и надо пальтишко на зиму купить. Старое ведь уже совсем. И сапоги… Кто поможет бедной пенсионерке? Они с Павлом никогда не делали больших накоплений, даже сберкнижки у них не было, почти все заработанное в последнее время тратилось на дачу, и осталась теперь Вера ни с чем. Нет, придется продать, хоть и жалко. Ведь Павлуша столько труда во все это вложил…

Вера купила газету бесплатных объявлений, вырезала купон и заполнила его, собираясь на следующий день отнести в почтовый ящик.

Ночью ей приснился Павел, он был печален и смотрел на нее своими ласковыми глазами с упреком, как никогда при жизни.

— Не продавай, Вера, дачу, — сказал просительно.

Сны есть небывалые комбинации бывалых впечатлений, вспомнила Вера слова из умной книжки — и не испугалась.

— Не продавай, Вера, дачу, — повторил Павел и исчез. А Вера проснулась, поворочалась немного в холод ной постели и опять уснула.

Этот сон ее нисколько не встревожил. Но она решила, что пора съездить к Павлу на могилу — две недели прошло, соскучилась. Нужно прополоть; у нее там были посажены цветы; цветы взошли неожиданно дружно и мощно, земляной холмик теперь напоминал яркую клумбу. Вера даже почувствовала искорку интереса к земледелию, старательно ухаживая за цветами на могиле мужа.

Да, с этой стороны Павлу не на что было обижаться.

Она отнесла купон на почту, объявление опубликовали, и ей стали названивать разные люди с предложениями. Но предлагали почему-то очень мало. А ведь Павлуша в участок столько вложил, что никакими деньгами не измерить. Жизнь свою положил, можно сказать. И Вера с раздражением, а иногда и с гневом отказывалась, выпроваживала ловкачей.

Один такой упорный попался, видно, понравился ему и участок, и дом. Бородатый огромный мужичина разбойного вида со свернутым набок носом — бывший боксер, наверное. Целую неделю ежедневно он приезжал к Вере, торговался. Видя беспомощное положение одинокой женщины, не церемонился:

— Давай, бабка, продавай. Тебе все равно это не надо. А я хорошие деньги дам за твою развалюху.

— Это не развалюха, молодой человек, — робко возражала Вера, пытаясь соблюсти интеллигентность. — Мой покойный муж был…

— Все, нет его больше! — сердился мужик. — Был да сплыл! Продавай, бабка! Имей совесть!

Прибавлял он каждый раз сущие копейки, а делал вид, что это целое состояние. Жадничал. И когда она окончательно сказала ему «нет», страшно разозлился. На прощание бросил: «Ну, попомнишь ты меня!», хлопнул дверью. Вера испугалась, пожалела, что и затеяла все это дело с продажей, занервничала. Пришлось снова таблетки пить. Но ничего, все вроде обошлось; настырный покупатель о себе больше не напоминал.

А это был их деревенский сосед, о чем Вера, конечно, и знать не знала. Ее участок прилегал к его земле почти вплотную, их разделяла лишь узкая тропинка между заборами, которая, собственно, и была границей деревни и дачного кооператива. И вот кривоносый решил таким образом волшебно расширить свои владения. Отказ Веры порушил его грандиозные планы.

В тот год дачу у нее не купили. Соответственно, не оказалось денег на пальто и сапоги, и она ходила в старом, испытанном. Ничего, как-нибудь.

Глянув однажды на себя в зеркало попристальней, она увидела, что уже сильно постарела. Когда произошла с ней эта перемена, она не успела заметить, но вот место моложавой, статной женщины средних лет заняла довольно еще стройная и энергичная бабулька. А обратного хода нет.

Ну что ж, бабушка так бабушка. Много таких вокруг. Может, придется жить еще лет до девяноста, вот там действительно будет о чем подумать.

Однажды вечером в ее квартире раздался телефонный звонок.

— Теть Вера, — произнес незнакомый молодой мужской голос, — здравствуйте. Говорят, вы дачу продаете?

— А вы, собственно, кто такой? — удивилась она.

— Вы меня не узнали? Ну, богатым буду. Это я, Леонид.

— Ой, Леня, здравствуй, правда не узнала…

Родной племянник Павла. Она видела его раза, может, три. На школьном выпускном, на проводах в армию, потом на поминках Игоря, брата Павла. А после Леня женился, но на эту свадьбу они с Павлом не попали. Что-то тогда помешало. Кажется, Вера прихворнула, а может, ей и просто не хотелось идти.

И вот теперь звонит насчет дачи.

— Продаю, Леня.

— Не продали еще?

— Нет…

Сказано это было очень просто и деловито, словно речь шла о буханке хлеба.

— Так ты ж не видел ее еще!

— Вообще-то видел. Я к дяде Паше несколько раз приезжал туда, так что представляю.

В мое отсутствие приезжал, ревниво подумала Вера. А Павлуша и не говорил об этом. Чего это он с племянником своим так сошелся? Никогда особенно сердечными не были отношения двух братьев Силантьевых…

— Дядя Паша был хороший хозяин. Это как гарантия, знак качества. Так что беру. Сколько вы хотите, тетя Вера?

Вера поджала губы. Вот, не было ни полушки, да вдруг алтын.

А с родственника ведь много не спросишь.

— Ну, — сказала она неуверенно, — надо встретиться, все обговорить…

— Хорошо. Давайте тогда прямо там, на участке, и встретимся, посмотрим, все решим. Давайте завтра, вы свободны? Завтра суббота.

— Ладно, завтра. Часов в двенадцать я приеду.

— И мы с женой приедем. До свидания тогда, теть Вера!

— До свидания.

Леня за прошедшие несколько лет мало изменился, был все такой же быстрый, сжатый, целеустремленный; он говорил готовыми отточенными фразами, часто коротко всхохатывал и тут же обрывал сам себя, словно не желая тратить время на бесполезное занятие. Он каждую свою секунду экономил, чтоб не пропала зря, и больше всего не любил тех людей, которым нужно объяснять одно и то же несколько раз. «Тормозов» не любил. У него, наверное, имелась какая-то грандиозная цель в жизни, и к этой цели он собирался упорно двигаться много лет. Сумеет ли достичь того, к чему стремился, он, конечно, не знал, но готов был положить на этот алтарь любые усилия, заранее поняв своим быстрым умом, что движение к цели само по себе гораздо важнее, чем сбывшаяся мечта.

Жена его, Наташа, была, наоборот, очень спокойным человеком; она словно гасила излишнюю скорость и активность своего мужа, да так, что он этого и не замечал. Разум у нее был светлый. Жизнь была ей понятна и не таила в себе никаких загадок; жизнь давалась ей легко, без напряжения, несла ее в своем течении плавно. Не то что другие — едва преодолеют одно препятствие, как на горизонте появляются два новых, своими же руками воздвигнутых. Никуда не торопясь, Наталья делала лишь необходимые дела, сходу отметая глупые мелочи, и потому не отставала от мужа на марафонской дистанции, которую он себе определил, а зачастую и поддерживала, когда это требовалось, или даже тащила его к далекой неведомой цели.

Но Вера пока ничего этого не знала. С первого взгляда Наташа ей не очень понравилась: толстая, корова коровой, стоит, глаза круглые пучит, улыбается глупо. Вера сразу взяла в отношении нее покровительственный, несколько недовольный тон.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте, заходите в гости…

Отдала ключи Лене, он с трудом открыл дом. Внутри, конечно, был прежний развал и начавшаяся разруха. Но Леня ходил по дому и восхищался:

— Ай, красота какая! Ай, лепота! Ну, дядя Паша, молодец! Что развалилось немного без хозяина — так это поправимо. Все в наших руках…

Он осмотрел и участок, где что. И вдруг попросил познакомить его с соседом слева.

— Зачем тебе, Леня?

— Да так, вопрос один есть.

Ладно, пошли. Сосед как раз нес им навстречу полные ведра воды. Поставил на землю, заулыбался.

— Ох, жара. Здравствуй, Вера. Как здоровье-то?

— Здравствуй, Николай, — поздоровалась Вера. — У меня все нормально. Вот хозяин новый моего участка, знакомься: Леонид.

Мужики пожали друг другу руки.

— Дядь Коля, — Леня сразу взял быка за рога, — а чего это заборчик-то на нашу территорию шагнул?

— Заборчик-то? — переспросил Николай, закуривая. Предложил и Лене, но тот помотал головой. — Заборчик на месте стоит.

— На месте, да не на том, — твердо сказал Леня. — Почти целый метр оттяпали вы у нас. Я был здесь два года назад и отлично помню, что межа проходила вон по той старой яблоне.

— Это как так, Николай? — изумилась Вера. — Правда, что ли?

И сама пошла посмотреть. Точно, Леня не ошибся. Она внимания не обратила, да толком и не присматривалась никогда. Сосед передвинул забор на их территорию, выгадав для своего участка дополнительные двадцать пять квадратных метров земли. И не заметишь ведь сразу, среди травяных зарослей.

— Ну, Николай, не ожидала от тебя, — сказала Вера, вернувшись. Губы ее были поджаты. — Как не стыдно-то тебе, а?

— Да ты сама рассуди, Вера, — сказал сосед проникновенно. — Ты дачей не занимаешься, тебе все равно. Собиралась продавать. Придут чужие люди, так что, для них беречь? А я вот по-соседски, как бы взял попользоваться. Никто и не заметил. Да вот, видишь, какой пришел паренек — глазок-смотрок. Родственник твой, что ли?

— Пашин племянник.

— Ну тогда понятно, — кивнул Николай. — Родная кровь.

— Значит, договорились — заборчик двигаем обратно, и без обид, — подытожил Леня.

— Да двинуть его недолго, только видишь. Лень, я землю-то обработал, унавозил… Ты бы мне хоть бутылку за труды поставил, что ли.

— Дядь Коля, я вам бутылку с удовольствием поставлю, но не за навоз, а так, по-соседски. Навоз — это ваши проблемы. Договорились?

— Ну ладно, парень.

Они ударили по рукам и разошлись. Вера видела, что Николай, хоть и жалко ему земли, нисколько не обижен, а даже наоборот, доволен: у него толковый сосед появился. Потому что земля землей, а человек важнее.

Леня вел себя так, словно все уж у них насчет дачи было решено, хотя они с Верой еще и не говорили: сколько, чего, когда… Он попросил разрешения надеть рабочий комбинезон Павла, переоделся и куда-то направился быстрым шагом. Лицо его было хмурым и сосредоточенным.

Вера вымыла на ручье посуду, и пока Леня ходил по делам, они с Наташей стали готовить обед.

— И сколько лет тебе, красавица?

— Двадцать пять скоро.

— Лене уж тридцать. Так. Детей-то заводить думаете?

— Да ему все некогда, Вера Ивановна, — улыбнулась Наташа. — Бегает все… торопится куда-то. Никак не может решиться.

— Смотри, поздно будет. Я вот в молодости прождала…

— Да я бы хоть сейчас…

— Ну так и чего? Смотри, какая ты… добрая — ведь только и рожать. Пусть он бегает, а ты дело свое знай.

— Я уже говорила ему, Вера Ивановна. Вот потому мы и дачу покупаем, с расчетом на детей. Я попросила. Ему еще немножко надо времени, и он будет уже совсем готов, определится. Успокоится.

— А хочешь, я тебе помогу?

— Как?

— Приезжайте сюда завтра, все окончательно решим. Ну а сейчас… куда он там подевался, бегун-то наш?

Леня уже тащил от соседа кусок стекла и алмаз. Быстро вырезал стекло по размеру, вставил в раму. И сразу тревожный сквозняк исчез, что-то прежнее появилось в доме, уверенность, надежда. Казалось, сами стены взмолились: пусть этот парень остается здесь, не отпускай его!

Сели обедать.

— Леня, а чего ты к Павлу-то приезжал тогда? — спросила Вера. — Я и не знала.

Он усмехнулся горько.

— Да вот, теть Вера, когда отец мой умер… я вдруг решил, что остался единственным мужчиной в роду Силантьевых. Испугался немного. А потом вспомнил: да как же, ведь дядя Паша!..

— Хорошо поговорили?

— Хорошо. Я потом еще несколько раз приезжал к нему. Вроде как отца живого видел…

Тут Леня замолчал, а продолжать разговор на эту тему не стал.

— Я Наташе сказала уже — приезжайте сюда завтра. Отдохнете, в бане попаритесь, а потом все и решим.

— А сейчас что, не успеем, теть Вера? Времени полно…

— Давай приедем завтра, Леня, — мягко попросила Наташа, взяв его за руку, и он, недовольно вскинувшийся было, тут же попригас.

— Баня — это здорово… Ладно, завтра так завтра.

Вера в тот день домой не поехала. Когда Леня с Наташей отбыли восвояси, она вооружилась косой и стала приводить участок в порядок. Слава Богу, дни стоят длинные, много можно успеть. Выкосила, сгребла в яму траву и накопившийся мусор. Подровняла дорожки, навела порядок в туалете. И самое главное — убралась в бане, вымыла все, выскребла. Наносила воды. Дрова были запасены еще у Павла, сухие, хоть сейчас печь растапливай. Вера сходила в ближайший березнячок и нарезала два отличных веника. А уж только потом стала прибираться в доме.

Так что ночью спалось ей прекрасно, после всех трудов праведных не понадобились и таблетки — легла и как пропала, не чувствуя усталости и боли. Даже снов не видела. Только под утро пришел Павел, сел рядом на кровать и ласково погладил Веру по плечу. Давно им надо было встретиться, о многом поговорить, но на рот словно глухая повязка упала. У нее даже не было сил спросить, правильно ли она решила продать дачу Лене, но вроде и так было видно, что Павел доволен.

Вера проснулась окрыленная и с новыми силами взялась за работу. Затопила баню, полчаса промучившись с печкой. Посидела внутри на гладко обструганной лавке, всплакнула, припомнив былые деньки. Ладно, чего ж теперь…

Леня и Наташа только ахнули. Ведь еще вчера здесь было необитаемое пепелище, а сегодня не узнать — дом домом!

— Это не моя заслуга, это все Павел. Он строил, а я только прибралась да почистила, — смущенно оправдывалась Вера. — Ну так что, пить-есть хотите? Нет? Тогда марш париться!

Она проследила, как Леня с Наташей исчезли за тяжелой дверью, и мирно уселась в доме, сложив руки на коленях. Теперь можно было и отдохнуть. Да, вино в ручей положить, остудить…

И пока сидела, вспомнилось ей: однажды по осени ночевали они в этом доме с Павлом и вдруг услышали, что по их участку кто-то ходит и явно картошку выкапывает. Осенью это дело обычное. Павел тогда схватился за топор, хотел бежать и убивать, глаза у него сделались совсем белые, безумные, но Вера в него вцепилась клещом, даже шумнуть не дала… Так и просидели, слушая, как неспешно деревенские мужички (а кто ж еще, больше некому) покопались в грядках и через полчаса ушли. Утром Павел недосчитался нескольких боровков лучшей картошки, да сняли у него последние огурцы. Зато живы-здоровы остались, говорила Вера, слушая, как он сокрушается по этому случаю.

Потом они договорились с соседями повесить на дерево возле дороги кусок рельса, чтобы в случае чего ударить, позвать на помощь, отпугнуть воров… Надо Лене сказать, чтобы осторожнее был, и про рельс этот. А еще про того настырного покупателя. Совсем не нравился Вере их последний разговор, и рожа его разбойничья не нравилась. Хоть и времени много уже прошло, да вдруг выжидает гад специально, а потом возьмет и подпалит? С такого станется.

Молодые Силантьевы парились долго, Вера даже заскучала. Наконец вышли — благостные, раскрасневшиеся, без сил. Поглядывали друг на друга тем особым взглядом, который Вера и сама хорошо знала.

— Ну, прошу за стол, у меня обед готов… После бани все продай, а стопку выпей — так, что ли, люди говорят?

— Так, теть Вера, — согласился Леня, усаживаясь на излюбленное место Павла. Он взял бутылку вина, повертел в руках. — Ох, и хороша банька. Дядя Паша знал, что делал.

Он новым взглядом смотрел теперь вокруг, на свою будущую землю. Хоть он и настроился на покупку вполне серьезно, но все могло быть отменено и забыто еще нынешним утром.

А вот сейчас уже нет.

Выпили.

— А теперь так я вам скажу. Продам дачу недорого (тут Вера назвала сумму, необходимую для покупки пальто и сапог, и ни копейки больше), но хочу попросить, чтобы вы мне тут, если не жалко, одну грядочку оставили, я тоже сажать чего-нибудь буду. И один комплект ключей…

— Без вопросов, теть Вера, — кивнул Леонид. — Если хотите, можем вообще все вместе сажать, без разделения. Мы ведь не чужие люди. Вам-то одной, наверное, с непривычки трудно будет.

— Пока еще не знаю, возможно, и вместе, — согласилась Вера. Это предложение племянника было ей приятно. — Там увидим. Согласны?

— Конечно, — сказал Леонид. Он достал из кармана пачку денег, отсчитал купюры. — Держите. Оформим потом.

То, что Леня сразу, до подписания бумаг, передал ей деньги, для Веры было знаком полного доверия. Она поняла, что поступила правильно.

— Ну, вот вам ключи, владейте, хозяйствуйте… а я в город.

Вера знала, что летом пальто продается со скидкой — не сезон — и поспешила на рынок. Ей повезло, она нашла точно такое, как в универмаге, только чуть не вдвое дешевле, и приличного качества. Ну, слава Богу, теперь перед людьми не стыдно будет показаться.

На своей грядке она в тот год ничего серьезного не посадила, было уже поздно. Так только, сеяла быстрорастущий салат да стригла ножницами — витамины. Зато осенью, сверяясь с умной садово-огородной книжкой, подготовила землю к новому сезону основательно. Если уж решила хозяйствовать, пусть и на скромном пятачке, то надо знать дело от и до. За первой книжкой последовала другая, третья…

Да выяснила еще совершенно случайно, что тот страшный настырный покупатель, оказывается, их сосед. Пошла как-то спичек попросить…

— Огоньку тебе, бабка? — спросил кривоносый, открыв дверь. — Будет тебе огонек.

Вера обомлела и, пятясь, чуть не падая, вылетела на улицу. Вот оно что, оказывается. Теперь все понятно… Но она как-то поуспокоилась после этого случая.

Леня с Наташей в тот год тоже все силы посвятили не огороду, а дому, и он заблистал, заиграл, как при Павле, даже еще краше. И Вера приезжала туда при каждой возможности. А что, не дома же торчать, пялиться в глупый ящик. Туг все-таки воздух свежий, люди молодые, здоровые… Возле них она и сама себя чувствовала моложе, и сил как будто прибавлялось.

Сначала она опасалась, не будет ли мешать молодым, но увидела, что не мешает нисколько. У Лени никого из родни не осталось, а Наташины родители жили в другом городе, так что получалось, Вера у них единственный представитель семьи старшего поколения. Вроде как мама, или свекровь, или теща — все в одном лице.

Пили как-то с Наташей чай на веранде, и Вера словно невзначай поинтересовалась:

— Ну и на когда назначено?

Наташа покраснела.

— Уже заметно?

— Заметно.

— Говорят, конец марта или апрель.

— У тебя все в порядке?

— Да вроде бы нормально…

— Ну и слава Богу. УЗИ делали? Мальчик, девочка?

— Мальчик.

Вера скупо улыбнулась.

— Леня-то рад?

— Ой, рад. Полчаса по стенам бегал, когда узнал!

— Это хорошо. И как назвать думаете?

Наташа посмотрела на нее долгим внимательным взглядом.

— Я вот думаю — Павлом, — решилась Наташа. — А как Леня, пока не знаю.

Вера кивнула.

За эту зиму она стала крупным специалистом в садово-огородных делах, изучила всю доступную литературу и с нетерпением ждала весны, чтобы применить свои познания на практике. Она понимала: молодым будет не до того, Леня сможет лишь изредка приезжать и помогать ей — разве только землю вскопает, а дальше придется самой. Но теперь это было ей вовсе не страшно. Она не одна. Есть ради кого трудиться.

Годы потекли плавно и незаметно, как река. Вроде только что дом отремонтировали — глядь, уже по участку весело забегал маленький мальчонок. На лето Вера полностью переселялась теперь на дачу, и Павлуша жил там у нее, как у Христа за пазухой. В городе — удивительное дело! — чуть сквозняк дунет — у ребенка уже сопли, кашель, а тут он босиком, под дождем — и хоть бы чихнул, загорелый весь, как азиат, стройный, умница, красавчик, все девки его будут…

На зависть соседу Николаю Вера выращивала на своем участке отличные урожаи. Разумеется, не одна выращивала, вместе с Леней и Наташей — но все под ее чутким руководством. А потому что по науке, по книгам, не абы как.

— Откуда что взялось в тебе, Вера, — говорил сосед, покачивая головой. — Ведь и не умела ничего. Полюбила тебя земля.

— Научиться при желании всему можно. А вот насчет земли… как тебе не стыдно было забор-то двигать, агрессор?

— Ну, ты мне этот забор еще двадцать лет вспоминать будешь, — досадливо морщился сосед и поспешно уходил.

— А ты как думал, — бормотала она ему вслед и внимательно оглядывала свою вишню. Да, пожалуй, можно уже снимать ягоды, делать варенье.

Накануне первого сентября Леня с Наташей уехали в город (завтра Павлуша идет в первый класс, дел невпроворот), а Вера обещала приехать с утра пораньше, не опоздать на такое торжество.

— Вы тут поосторожнее, теть Вера, — сказал Леня.

— Да кому я нужна, — Вера досадливо отмахнулась.

— Нам, — сказал Леня и уехал.

Часов в девять вечера Вера вышла на улицу, посмотрела в поле. Над извивами ручья уже встал легкий туман. С каждой минутой этот туман становился гуще и начинал растекаться из камышей в стороны. Растекался, растекался, пока не залил молоком все пол. Завтра похолодает. Как-то Павлуша там на школьной линейке стоять будет? Только бы Наталья одела его как следует…

Ночью пожаловали незваные гости. Наверное, днем высмотрели, что бабка тут одна осталась, сделать ничего не сможет, а соседи вряд ли прибегут, каждому своя шкура дорога. И чувствовали себя в чужом огороде вольготно. Посмеивались в сторону дома — дескать, бабулька, сиди тихо.

А Вера крепко спала, умаявшись днем, и не слышала ничего до тех пор, пока воры не стукнули сильно лопатой о ведро. От этого звука Вера проснулась и только тогда поняла, что происходит. Картошку у нее выкапывают! Люди, помогите!.. Да нет, что люди. Надо самой действовать.

Она вскочила с дивана и взяла вилы, стоявшие на всякий вот такой случай рядышком. Минутку подождала, пока глаза привыкнут к темноте, а потом решительно вышла на крыльцо.

Туман, почти ничего не видно. Несколько метров перед крыльцом, освещенным слабой лампочкой, и все.

Воры притихли в первую минуту.

— Кто это там балует? — громко спросила Вера, щурясь во тьму. Ага, разглядела два силуэта на картофельных грядках. Больше вроде никого нет.

— Иди, бабка, в дом да запрись на замок, — посоветовали ей с картошки. — Как бы не обидеть тебя ненароком.

Вера выключила свет и громко хлопнула дверью, давая понять, что все сделает, как ей сказано. Робкая старушка, дрожа, укрылась в хлипких стенах. А сама покрепче ухватила вилы и, выставив их вперед, медленно пошла по грядкам вокруг дома. Решила обойти врага с тыла. Пару раз чуть не упала, но каким-то чудом удержалась на ногах — шуметь сейчас было нельзя.

Мужик стоял с лопатой над чужим картофельным боровком и ждал, пока его баба собирала клубни. Вроде все спокойно.

— Спряталась бабулька.

— Ага. И что эти городские так за свою картошку трясутся? В магазине же все можно купить. А у нас в колхозе ни денег, ничего… Жлобы! — сказала женщина.

Мужик собрался внаглую закурить, чиркнул спичкой… Увидев его кривой нос, мгновенно узнав, Вера пулей метнулась вперед. Мужик сейчас ничего не видит, ослеп от огня, а ей-то самой лучше момент и не придумать — воры как на ладони. Она с размаху выбросила вилы вперед, целясь мужику в ляжку.

Нечего здесь курить, это моя земля!

Гнутые стальные зубья легко вошли в мягкое.

Понесся над дачами, участками и ближайшим леском лютый вой, мужик крутанулся на месте, вырвав вилы из ее рук, и взмахнул лопатой наугад. Вера почувствовала, как в голову ей ударила молния, чиркнула по лбу и правой щеке. Она упала на колени в мягкую землю, оперлась руками, а потом легла. Было больно и радостно — она слышала топот убегающих воров, и один из них сильно хромал.

Победа! Самая настоящая победа! И то ли показалось ей, то ли правда — над полями вдруг понесся колокольный звон. Частый-частый набат, такой желанный сейчас и необходимый. Откуда здесь колокол, удивилась Вера, до ближайшей церкви километров десять, да и ночь… Это же в рельс бьют, догадалась она. Люди здесь. Люди. Она не одна.

Поднялась с земли, отряхнулась, сходила в дом за керосином и спичками. Ничего, сама-то жива, по крайней мере, хватит сил добраться до дома кривоносого. Голова, щека саднит ужасно. Слава богу, только чуть задел… Прячась в потемках, Вера задами пробралась к вражескому логову, плеснула из бутылки и чиркнула спичкой. Пламя живо взметнулось вверх по деревянной стене.

А в садах уже набирала силу тревога.