Мухосранские хроники

Сеча при Кудыкиной горе

Кряхтя и бранясь, Мурзило выволок из-под самой груды застарелого хлама тяжкий меч в ножнах, уже побитых ржой и тленом. Вытряхнул из шелома курицу вместе с недосиженными яйцами, злобно наподдав ошалевшей птице ногой под гузку. Отодрал от стены курятника прикипевшую грязью кольчугу.

– Ох, горюшко, – сказала жена. – И куда ж тебя, лешего, на ночь глядючи сызнова понесло?

– Не твоего ума дело, – огрызнулся Мурзило, упихивая зело раздавшиеся с годами чресла в кольчугу и хороня под шелом едва опушенную плешь.

Малые детушки заревели. Да и старшой тайком зашмыгал носом, хотя уж и сам гож был обзавестись пусть утлой, но своей бороденкой.

– И что ж тебе дома-то не сидится, на печи не лежится? – запричитала жена. – И на кого-то ты нас покидаешь, кормилец ты наш, поилец, анчутка ты болотная? И кто ж нам защитой да опорой-то будет?

– Никоторого идола с вами не учинится, – пробурчал Мурзило, прилаживая ножны к поеденному хомяками, одырявевшему поясу.

– А сеять кто ноне будет? – взвыла жена. – Нестор-летописец?!

– Сами засеете! – рявкнул Мурзило. – Али не я тебе мужиков полон двор настрогал? Ну, а к жатве, бог пособит, и ворочусь. Коли жив буду… – прибавил он сумрачно.

Семья разом заголосила, ровно по мертвому, да так ладно, да так складно, что душа заболела.

– Цыть! – прикрикнул на них Мурзило. – Живой еще!

Жена, всхлипывая, поднесла ему торбу с некоей снедью от родного стола. Мурзило принял, взметнул на плечо, повел вкруг себя проясневшим, возвышенным взором.

– Ну, господь с вами, – сказал он. – Ино пора.

– Куда ж ты ноне? – вопросила жена упавшим голосом. – Али мало тебя печенеги трепали? Али не всем князьям ты еще услужил силушкой да кровушкой?

– Куда, куда, – передразнил Мурзило, но без злобы. Не дома он уж был помыслами – на поле бранном, в самой гуще побоища. – Всю дорогу изурочила, курица… На Кудыкину гору! Князь Велемысл там дружину скликает. Сеча будет великая. Бог даст, порешим ноне с худорогами.

Поддернул повыше ножны, дабы по земле не влачились. Шелом на затылок сдвинул. Песню затянул. И пошел себе через чисто поле напрямик скорым шагом. Дорога до Кудыкиной горы неближняя, надобно было поспеть.

В стане худорогов, куда ни зверь безвозмездно не забегал, ни птица не залетала, царило веселье. Кочевники алкали утра, уповая истребить отборную дружину Велемысла, что лагерем стояла обочь темной громады Кудокан-тау, и поживиться добычей. А после саранчой всесжирающей прокатиться по беззащитным землям княжьим… Колотили в бубны, обтянутые звонкими выдубленными кожами, горланили дикие свои песни. Сцепив руки, карагодами чинили плясновения вкруг костров.

Княжий дружинник Осьмиглав шел не таясь. Никто его не останавливал. Разве могло прийти в хмельные от предчувствия резни головы зверовидных воинов, что заклятый враг сунется в самое пекло?! Осьмиглав был вооружен. Да только ведал он, что ни к чему здесь это оружие. Не доведется ему оборонять при случае жизнь свою разящим клинком.

Лишь у ханского шатра его задержали. Два великана-телохранителя скрестили перед ним копья, не давая проходу. А уж потом, узрев, кто же там дерзает нарушить ханские услады, распахнули рты свои в изумлении.

– Только тихо! – шепнул им Осьмиглав. Сграбастал ближнего за ремни, подтянул к себе и так же негромко вопросил: – Магистерскую где защищали? В Сорбонне али в Кембридже?

Телохранитель, смуглый от загара пополам с грязью, густо поросший нелюдской шерстью, что спуталась воедино со звериным волосом на шкурах, шарахнулся, отдернул копье. И дружинник Осьмиглав уже без препон откинул полог ханского шатра.

В золотых светильниках смрадно горел жир. Нудно жужжали струны, филином лесным ухал бубен. Под куполом метались ломаные тени от чарующих движений полунагой плясавицы. Истуканами торчали по углам главорезы-охранники, только глаза жили на их каменных ликах. На куче ковров пополам со шкурами лежал великий хан Нешали-Нешатай, гора мяса, оплетенная ремнями в серебряных бляхах, умотанная в засаленные шелка, изрубцованная стрелами да клинками в тысячах побоищ. Глаза хана слипались от сытости и лени. Ничто не тешило его в этом мире. Только шум битвы и мог пробудить его к жизни.

Осьмиглав задернул полог и бесстрашно ступил на самый свет, чтобы все разглядели его досконально. Дикая музыка оборвалась, плясавица взвизгнула и упала, хороня голову руками. С лязгом и скрежетом ожила охрана – вскинулись беспощадные худорожские луки, уперлись в стонущие тетивы тяжкие стрелы, каждая из коих свободно пробивала навылет быка. Еще мгновение – и падет наземь злокозненный осквернитель ханских грез, истекая ядовитой своей кровью…

Осьмиглав терпеливо ждал.

Главорезы запереглядывались. Беспокойно зазыркали в сторону солнцеликого хана. Тот приоткрыл заплывшие глазки, подобрал телеса, сел на шкурах. Озабоченно покосился на охрану. Кашлянул.

Осьмиглав и не думал страшиться. Стоял себе и с любопытством дожидался, чем же кончится этот вертеп.

– Не стреляйте, – наконец сообразил величественно возгласить хан Нешали-Нешатай, и главорезы с облегчением опустили грозные луки. – Сохраним на время жизнь этому сыну шакала и гиены, дабы он потешил нас, прежде чем мой славный палач найдет для этой зловонной шеи меч поплоше, какой не жаль будет потом и выбросить.

– Неплохо сказано, – одобрил Осьмиглав. – А главное – к месту.

Он прошел через весь шатер, приблизился к хану и бесцеремонно выдернул из-под него одну из шкур. Скатав ее в пуфик, бросил на сырую землю и сел.

– Так значит, рано поутру вы намерены дать генеральное сражение князю Велемыслу? – спросил он.

– Едва только взойдет солнце, как стрелы моих воинов, истосковавшиеся в темницах колчанов, разыщут себе возлюбленных среди подлого сброда, что именует себя княжеской дружиной! – воскликнул хан громовым голосом и кровожадно захохотал.

Охрана разразилась воплями одобрения и ярости, бряцая оружием.

– Потише, пожалуйста, – поморщился Осьмиглав. – Оставьте эти дешевые эффекты для неофитов… И вы всерьез полагаете победить и тем самым на двести лет установить худорожское влияние над землями Велемысла?

– Так предначертано небесами, – изрек хан и возвел глазки к закопченному куполу шатра.

Главорезы, как смогли, повторили его движение.

– Никакими не небесами, – сказал Осьмиглав. – А профессором Бердуевым в его монографии об ассимиляции древних кочевых культур. И, надо заявить со всей откровенностью, это всего лишь гипотеза, причем весьма спорная.

– Сын тарантула и фаланги, – высокомерно произнес хан Нешали-Нешатай. – Не погань свои уста и наш слух мерзкими словами. Лучше обрати мысли к вечности, помолись своему неверному богу. Скоро ты будешь пировать в его шатре.

– Да будет же вам, – отмахнулся Осьмиглав. – Впрочем, если вы настаиваете, я передам профессору Бердуеву то омерзение, каковое пробудила в вас его фамилия.

По широкому лицу хана мелькнула тень неподобающего ему страха.

– Пусть нас оставят наедине с этим сыном варана и змеи, – повелел он.

– Пусть, – согласился редкостный гибрид. – Изыдите все, кои без высшего образования.

Охранники, двинувшиеся было прочь, замерли на полшаге. Плясавица, натягивая на голые плечики тончайшее покрывало, смиренно сказала:

– Я уже дипломница. Можно мне остаться?

– Можно, – позволил Осьмиглав. – Если без задолженностей.

– Измена!.. – захрипел было хан, шаря вокруг в поисках меча.

– Неужели вы настаиваете на своем шутовском положении? – пожал плечами Осьмиглав. – Вы, кандидат наук, без пяти минут доктор…

Хан молча разевал рот и таращил глаза. Казалось, он сейчас взорвется изнутри от распирающего его гнева. Но ничего с ним такого не приключилось. Побурлив, побродив, эмоции снова ушли в недра его просторного тела.

– Станешь тут с вами доктором, как же, – сказал хан в сердцах. – Ведь худорожское влияние – тема моей диссертации… Итак, кто вы?

– Зовите меня Осьмиглав. Я уже привык. Там, у себя, я такой же историк, как и все присутствующие. А здесь я единственно затем, чтобы предотвратить этот балаган.

– Придвигайтесь потеснее, коллеги, – пригласил солнцеликий хан своих главорезов. – Только пусть кто-нибудь поглядывает за входом.

– А что за ним поглядывать? – усмехнулся Осьмиглав. – Там тоже наши люди.

– Это из нашего института, – пояснил кто-то. – Витька Захарченко да Микола Кутько. Пускай постоят, я им потом перескажу.

– Что же вы, уважаемый, имели в виду, называя такое значительное историческое событие, как сеча при Кудыкиной горе, она же битва при Кудокан-тау, балаганом? – осведомился Нешали-Нешатай. – Ведь его влияние на весь последующий ход истории, на культуры всех народов, неоспоримо.

– Ну, то обстоятельство, что профессор Бердуев пользовался непроверенными источниками, общеизвестно… – начал было лже-дружинник.

– Протестуем! – зашумели одни. – Эти источники не хуже всех иных!

– Да правильно, чего греха таить! – возмущались другие. – За Бердуевым такое водится!

– Ваш Захолутин тоже хорош! Оспаривать факт победы худорогов над дружиной Велемысла…

– Уж не вашими ли стараниями хан одержал верх?!

– Во всяком случае, – продолжал Осьмиглав, – подлинность источников вызвала в широких кругах научной общественности изрядное сомнение. Тогда-то на сессии Исторического Совета и решено было окончательно установить истину путем засылки в прошлое группы исследователей. Но, как это частенько бывает на Совете, ни сроков, ни конкретных исполнителей определить не удалось. А ждать до следующей сессии…

– Скорее рак свистнет!

– Там уже не до того будет!

– Да и когда она еще состоится!..

– Вот-вот, – сказал Осьмиглав. – Наш институт и откомандировал меня со товарищи на предмет внедрения в дружину князя Велемысла и наблюдения за битвой собственными, так сказать, глазами.

– Для создания численного перевеса над худорогами! – захохотал один из главорезов.

– Нет, принимать участие в сражении нам было категорически запрещено, – серьезно ответил Осьмиглав. – Мы, числом трое, наскоро подготовились. Сели в хроноскаф…

– Живут же люди, – позавидовали ему. – У нас в кружке обычный хроноцикл с педальным приводом, пока все эпохи пронижешь – ноги отвалятся!

– И что дальше? – спросил хан.

– Нас в два счета раскусили. Там уже была группа из Академгородка, и они уличили нас в анахронизмах. Были в нашей экипировке некоторые детали, явно не присущие этому веку. А те ребята начали подготовку еще до знаменательной сессии, им в этом смысле комар носа не подточит.

– Общая беда… Мы так вообще у какой-то киногруппы реквизит и костюмы уперли. Уже тут выяснилось, что от римских гладиаторов.

– И сколько же вас там, у Велемысла, набралось?

– Человек сто, – сказал Осьмиглав. – По самым скромным оценкам.

– Да, ситуация…

В шатре наступило тяжкое молчание. Только потрескивал жир в светильниках.

– Послушайте, коллега, – обратился Осьмиглав к хану. – Как вас угораздило столь вознестись?

– Счастливый случай, – охотно пояснил тот. – На месте обнаружилось, что войско есть, а хана нет. То есть совершенно! Ну, нельзя же было оставлять историю без столь значимого персонажа. Мои главоре… аспиранты организовали выборы с предварительным плебисцитом, и вот я здесь. Думаю, решающую роль в избирательной кампании сыграла моя комплекция. Да и удачная экипировка.

– Ну тогда для вас не покажется сюрпризом, – грустно промолвил Осьмиглав, – что и князь Велемысл тоже… того… кандидат наук. Из Мурома.

– Что же получается? – пискнула плясавица. – Никакого хана, никакого князя никогда не было?!

– Вполне вероятно, – задумчиво проговорил Нешали-Нешатай, дергая себя за клочковатый ус.

– Думаю, этот прискорбный инцидент еще станет предметом обсуждения на одной из сессий Совета, – сказал Осьмиглав. – Там же мы поставим вопрос и о научной добросовестности профессора Бердуева. Необходимо решить, что мы станем делать завтра.

– Уж во всяком случае не воевать! – воскликнул предводитель главорезов. – Все мы, личная охрана вкупе с коллегой ханом по диспозиции должны лишь наблюдать за ходом сражения со склона Кудокан-тау.

– Так же собирается поступить и Велемысл с воеводами… которые сплошь из наших. Но что будет, если среди рядовых воинов окажутся нераспознанные исследователи? Ведь техника для путешествий во времени есть в любом вузе, вон даже из исторического кружка товарищи где-то раздобыли! Как нам уберечь коллег от нечаянной гибели?

– Очень хочется верить, – вздохнул хан, – что они последуют нашему примеру – отойдут в сторону. А не сунутся рисковать жизнями во имя торжества сомнительных научных гипотез…

– Ага, и вы это признали! – обрадовался Осьмиглав.

Ранним утром, едва занялась чистая заря, как дрогнула земля от поступи великих числом ратей. Курился туман над Кудыкиной горой, скрывая хитроумные засады, что должны были в нечаянный для лютого ворога миг решить исход сечи. Две человечьих реки, дружина Велемысла и орда худорогов Нешали-Нешатая, потекли навстречу друг дружке, чтобы вскорости слиться в одно бурное море, взреветь водокрутами стычек, изойти ручейками раненых, осесть мелководьями убиенных.

Воинства стали насупротив. Птицы смолкли, разбежалось зверье, сгинула мошкара. Даже ветер стих, упрятался в редкие кустарники Кудокан-тау.

И грянул по-над главами ратников могучий клич:

– Которые за профессора Бердуева – становись одесную, которые за академика Захолутина – ошую!

С шумом и громом смешались рати, переструились частично одна в другую, и не разобрать стало, где княжий дружинник, а где вольный худорог.

– Слева направо по одному – рассчитайсь! Большинством голосов решать будем!

– Командировки отметить после не забудьте! У князя Велемысла, говорят, штамп есть…

Осьмиглав нашел в очереди за отметкой бывшего солнцеликого хана. Тот был расстроен, хотя виду не подавал.

– Представляете, коллега? – сказал дружинник. – Не нашлось ни одного со стороны. Я имею в виду – из здешних. Ни одного! Это ли не аргумент в нашу пользу?

– Плакала моя докторская, – мрачно покивал бритой головой Нешали-Нешатай. – Все, все от начала до конца – фальсификация. И княжество Велемысла, и кочевники худороги, и Кудыкина гора…

– Ну, она-то как раз реальна, – улыбнулся Осьмиглав. – Помните детскую присказку? «На кудыкину гору – воровать помидоры»…

– Помидоры в этом веке еще не культивируются, – возразил хан. – А у нас на факультете в незапамятные времена говорили так: «На кудыкину гору – штамповать луидоры». Знаете что? – вдруг оживился он. – Напишу-ка я диссертацию на тему «Исторические мистификации и их влияние на фольклор»!

– Не прогадаете, – сказал Осьмиглав. – Материал богатый.

Мурзило тычком распахнул курятник, всполошил всю птицу, шуганул черным словом кочета, вызверившегося было на непрошеного гостя. Швырнул меч купно с ножнами в груду хлама. Вослед запустил кольчугу и шелом. В одной полотняной рубахе да портках вышел во двор – темнее тучи. Зыркнул исподлобья на жену, что стояла возле избы, сложив смуглые руки на груди. Покосился на чад, что хоронились в бурьяне, светя оттуда маковками – пятью льняными да одной смоляною.

– Ну, каково поратничалось? – спросила жена, лукаво поигрывая бровью.

– Лысого лешего они меня еще заманят, – буркнул Мурзило. – Не поспел я! Все воинства, что князево, что ханово, сгинули неведомо куда, как и не было их… Ино будет с меня, набаловался. Пора и о доме помыслить.

– Тако же, – сказала жена. – Почто меня не слушал? А ноне как бы со стыда не угореть!

– Пустое, – печально промолвил Мурзило. – Забудется.

Ворча себе под нос, он убрел в голбец, где заждался уж его ноутбук с неоконченной монографией «Я. Р. Баренбойм. Этруски, сиречь русские – рождение нации». Жена (в миру же Кёко Кёдзукаи, Дальневосточный институт русской культуры), понимающе усмехнулась и кинула взор на кованый браслет со вделанными электронными часами – не пора ли доить скотину. Малые детушки, загодя приглядывая, куда бы чесануть на случай родительского гнева, тихонько запели: «На Кудыкину гору – разводить микрофлору!» Все в отца – игрули да гулены, и в мамку – выдумщики да певуны. Один, правда, был приемыш, кучерявенький, личиком черный, что сажа печная, и по-нашенски первое время худо разумел; одно только слово знал – «щит», о чем не спросишь, все у него было «щит» да «щит»: «Неждан, ты кто есть родом?» – «Щит!» – «Неждан, айда тюрю хлебать!» – «Щит!», – а отчего да почему «щит», а не «меч», к примеру, али «шелом», про то никому было неведомо…