Мушкетер

Глава 17, в которой Олег не желает сдаваться

Камера была невелика, со всех сторон обжимая холодным, грубо отёсанным камнем. Бойница, пробитая в толстенной стене, была до того узка, что её не стали перегораживать решёткой, а в низкую дверцу, толстую, как в сейфе, бесполезно было стучать — глухой звук гас, не разносясь далеко.

Да и толку от этих стуков! Ну услышит тебя здешний вертухай и что? Безнадёга…

Олег уселся на деревянный топчан, прислонился спиной к каменной кладке и закрыл глаза.

— Бес-пер-спек-тивняк, — пробормотал он одно из любимых словечек Быкова-старшего.

Хотя почему? Это что, первая зона в его жизни? Он и в знаменитой Мамертинской тюрьме сиживал, и в застенки Октогона[90] его бросали, а давеча и Бастилию посетил. Ньюгетская тюряга в сравнении с ними — тьфу!

Сухов задумался. Оружия ему не оставили, конечно, но тут к стене ржавая цепь привинчена, можно расшатать да и вытащить. Всё ж какая-никакая, а железяка. Дашь врагу по кумполу, и будет тебе счастье.

Да нет, ерунда это. Перебить вооружённых охранников, когда те явятся за ним? Глупости. Нет, порезвиться, конечно, можно, да только на пути к свободе куча дверей и толпа стражи — и в коридоре, и во дворе, и у ворот. Всех не перебьёшь, умаешься.

Спору нет, сбежать отсюда можно, но на организацию побега нужно время, и немало, а у него сроки поджимают — завтра обещают вздёрнуть.

Если подумать, то лучшее место для молодецких забав — у самого эшафота. Главное, там стен нет, а стражники внезапно смертны.

Поток мыслей был разом прерван лязгом засова. Дверь отворилась, и в камеру вошли, сильно пригибаясь и удерживая шляпы, трое молодцев с пистолетами. Четвёртым протиснулся граф Холланд с горящим факелом в руке.

Поискав держак на стене, Генри сунул в него свой осветительный прибор и пристально посмотрел на Олега.

— Добрый вечер, граф, — сделал ему ручкой Сухов. — Хорошая сегодня погода, не правда ли?

Холланд усмехнулся.

— Отдаю должное вашему хладнокровию, шевалье, — проговорил он.

— В общем-то, виконт. Виконт д’Арси.

— Тем более. Но должен вам заметить, господин виконт, оказались вы здесь по причине излишнего благородства. К чему, спрашивается, вы сохранили жизнь Жербье? Будь он мёртв, я бы сейчас пил с сэром Северусом.

— Вы правы, граф, — согласился Олег. — Есть же хороший девиз: «Не спеши творить добро, дабы оно не вернулось к тебе злом!» Так нет же, отступил от сего мудрого правила.

— Вы и герцогиню де Шеврез надули. Мне передавали из Нанси, что Мари пришла в сущее бешенство, узнав, что расстроила планы герцога Бэкингема в отношении Карла, сама не желая того![91]

— Да какая ей разница, кого предавать? — пожал плечами Сухов. — Этой вздорной милашке лишь бы интригу заплести, да покруче. Политика для неё — развлечение.

Хмыкнув, лорд прошёлся взад-вперёд и спросил, не оборачиваясь:

— Скажите, виконт, вы не любите Англию вообще или ваша неприязнь направлена исключительно на герцога Бэкингема?

— А с чего мне любить Англию, милорд? С какой стати? Вы шкодите всему христианскому миру, и магометан успеваете лягнуть, и туземцам разным кровь пустить. По мне, так вы ничем не лучше испанцев или турок. А Бэкингем… Вы знаете, граф, я терплю содомитов, пока они не высовываются. Но этот извращенец зарвался, хотя сам по себе полное ничтожество. А король ваш подпевает ему, дурачок венценосный…

При этих словах бесстрастные лица охранников дрогнули, как и пистолеты в их крепких руках.

— Вы бы не трогали его величество, виконт, — с угрозой проговорил Рич.

— Да ну? — ухмыльнулся Олег. — А что мне за это будет? Знаете ли, милорд, висельнику позволено многое, в том числе говорить то, что он думает, не опускаясь до лести и лжи.

— Оставим это! — досадливо поморщился граф. — Вы хотя бы понимаете, что казнь — это наименьшее из наказаний за совершённые вами преступления?

— А что я такого сделал? — комически изумился Сухов. — Ну назвался другим именем. И что? Не понимаю, почему бы благородному дону не сменить имя!

— Что-что? — не понял Холланд, но тут до него дошло: — А-а… Нет, господин виконт, не прикидывайтесь невинной овечкой! Да я, только начав копать, за полдня насобирал столько доказательств вашей вины, что волосы встали дыбом! Боже правый! Я голову ломаю, отчего мою эскадру преследуют несчастья, а, оказывается, всё это ваших рук дело!

— Ну так судите меня, милорд! — прочувствованно сказал Олег. — Зачем же эти застенки? Зачем обещание прогулки в Тайберн?

Граф осклабился.

— Это обещание я намерен выполнить в точности, виконт!

— По какому праву?

— Господи Иисусе! По праву сильного! Герцог доверяет мне, поэтому оставил несколько чистых бумаг за подписью короля. Достаточно было вписать несколько строчек о вашем заключении и казни.

— Понимаю… Разумеется, очень невыгодно, чтобы меня судили Бог и страна,[92] поскольку сразу станет ясной и ваша роль в этом деле, весьма неблаговидная. Да и опасно это — признавать, что человек, ради которого вы хлопотали об аудиенции, оказался врагом! Это же сразу бросает тень на вас самого. А уж как будет зол король!..

Холланд, не рискуя приближаться к Олегу, прошёл к двери и развернулся, покачался с пяток на носки.

— Знаете, почему я пришёл сюда, господин виконт? Вовсе не для того, чтобы насладиться вашим падением, отнюдь нет. Вы мне по-прежнему симпатичны, и… Вот скажите, а почему вы работаете на Ришелье?

Сухов пожал плечами.

— Потому что кардинал прав, — ответил он равнодушно, начиная уставать. — И король Людовик прав, поскольку защищает своё государство, подавляя мятеж. А вы лезете, куда вас не просят.

Ненадолго повисшее молчание было нарушено графом.

— У вас есть один-единственный шанс спастись, — медленно проговорил он. — Если здесь, на этом самом месте, вы подпишете обязательство работать на Англию и её короля, верно и преданно служить его светлости герцогу Бэкингему. В этом случае вы получите свободу, и я верну вам шпагу.

— Полноте, граф, — улыбнулся Олег. — Вы не дьявол, а я не святой Антоний. Не стоит меня искушать. Моя шпага всегда служила справедливости, а предательство… Нет, это не для меня.

— Тогда прощайте, виконт! — резко ответил Холланд. — И да поможет вам Бог!

«…И друзья», — договорил про себя Сухов.

Спалось ему плохо. Вроде и тюфяк был мягок, и крысы не шебуршились по углам, а вот поди ж ты…

Олег вздохнул. Он был готов к борьбе, но ожидание выматывало. Господи, когда же кончится эта ночь?

Сухов усмехнулся. Странный он зэк — торопит исполнение приговора! Того самого — «высшей меры наказания». Не дождётесь!

Его всегда поражала непонятная апатия, которая охватывала приговорённых к смертной казни. Откуда в них эта непростительная покорность? Осуждённые сами клали голову на плаху, позволяли накинуть петлю на шею или безропотно выслушивали приказания, отдаваемые расстрельной команде: «Заряжа-ай! Це-елься! Огонь!»

Да как же так можно? Почему они не кидались на палачей? Боялись, что их за это убьют? Идиотский парадокс!

Разумеется, бросаться на охранников опасно, те и заколоть могут или пристрелить, но чего бояться смертнику?

Даже если точно знать, что будешь обязательно убит при попытке к бегству, всё равно надо пытаться! Ибо никто не ведает своей судьбы, не знает, что ждёт его даже минуту спустя.

Пусть на тебя направлено дуло ружья, и палец противника жмёт на курок — это ещё не конец! Ибо кто поручится, что ствол не забит смазкой, что его не разорвёт, поражая самого стрелка? Надежда, пусть и вовсе микроскопическая, остаётся всегда. А сдаваться, чтобы тупо умереть? Ну уж нет!

Олег поднялся со своего ложа и подошёл к окошку. Привстал на цыпочки и выглянул. Яркая луна освещала острые крыши башен, подчёркивая темноту, затопившую тюремный двор.

Завтра его вывезут отсюда. Бежать по дороге к месту казни было бы опрометчиво — лондонцы обожают смотреть на висельников, и толпа выстроится по обе стороны Оксфордской дороги, по которой двинется повозка. «Уйти в народ» и затеряться? Не получится. Приговорённому к смерти полагается взойти на эшафот в своей лучшей одежде. А толпа соберётся из простонародья. И что? Станет лондонская голытьба помогать или хотя бы не препятствовать джентльмену в чёрном камзоле из тонкого камлота[93] с серебряными позументами? Это вряд ли…

Короче говоря, сопротивляться «представителям закона» следует у самого эшафота. Руки ему, наверное, свяжут. Так, а ноги для чего? В общем, нечего тут мудрить — как прибудем в Тайберн, так и начнём действовать. По обстоятельствам.

С этой мыслью Сухов вернулся на топчан и заснул сном праведника.

Разбудила его стража — двое с мушкетонами вошли в камеру, поднимая руки с масляными фонарями.

— Вставайте, милорд, — проговорил один из них простуженным голосом. — Пора.

— Выспаться не дадут… — проворчал Олег.

Встав, он оделся и попросил:

— Любезный, полей-ка мне водички.

Один из стражников, который помоложе, бочком приблизился и ухватился за кувшин. Пустил воду струйкой.

Сухов закатал манжеты рубашки с брабантскими кружевами, подставил ладони и с удовольствием омыл лицо. Хорошо!

Утеревшись батистовым платочком, Олег нацепил шляпу и сказал:

— Пошли.

В коридоре его поджидали ещё двое охранников с мушкетонами. «Боятся, — подумал Сухов, — значит, уважают!»

— Позвольте, милорд… — просипел простуженный и качнул мотком верёвки.

Олег протянул ему руки, но стражник повёл головой: «За спину, сэр, за спину». Как скажете.

Верёвки стянули Сухову запястья, но не слишком туго. И то хлеб.

Минуя сводчатые коридоры и винтовую лестницу с истёртыми ступенями, он спустился во двор.

Здесь было промозгло и зябко, как в погребе, суровые и мрачные стены тюрьмы закрывали простор, даже небо стягивая до скромного многоугольника лазури. Человек пять или шесть солдат грелись у костра, в сторонке фыркали их лошади. А вот и его «карета» — громоздкая телега, запряжённая волами.

Запрыгнув, Олег устроился на тюке соломы, четыре стражника уселись по сторонам подводы, свесив ноги, и возница щёлкнул кнутом.

Волы лениво стронулись с места, поволокли повозку к воротам — те уже медленно раскрывались навстречу. Чему? Смерти? Или воле? Скоро узнаем.

Шестеро всадников покинули Ньюгетскую тюрьму следом за повозкой. Узилище стояло на перекрёстке Ньюгейт-стрит и Олд-Бейли, и дорога до Тайберна обещала быть долгой — воловью упряжку разогнать нелегко.

Колёса, хоть и смазанные, скрипели нещадно, ободья грохотали, копыта волов неторопливо плюхали. Олега потянуло в сон. «А почему бы и нет?»

Заставляя стражу вздрагивать, он улёгся на солому. Трясло так, что не заснёшь, но хоть подремать…

Толпа стала подходить потихоньку. Гомон голосов становился всё громче, иногда стихая — видимо, зеваки стояли не слишком плотно.

«Попробовать?» — мелькнуло у Сухова. А стоит ли?

Кряхтя, он сел и огляделся. Дома в один-два этажа выстроились вдоль довольно широкой улицы. В узких проулках мелькали огороды и пастбища. Оксфорд-роуд.

К югу от дороги раскинулись кварталы Сохо, занятые ремесленным да торговым людом.

Любопытствующих бездельников хватало: одни молча стояли, жадно наблюдая за аристократом, которому уготовили казнь в этот прекрасный осенний денёк, другие шли рядом с повозкой, высматривая мелкие подробности.

Они словно изучали Олега, пытаясь понять, чем же отличается от них человек, которому светит рай? Или ад? Ну это уж кому как. Стражники гоняли особо приставучих, но те ухитрялись-таки пробиваться к самой телеге, хвататься за борта, глазеть да и шмыгать прочь, вжимая голову в плечи или почёсывая затылок после ха-арошей затрещины.

И вот ещё один странно знакомый босяк пробился к подводе, желая молниеносным движением дотронуться до Сухова, но его рука ушла в солому. Нечаянно.

— А ну пошёл отсюда! — рассердился охранник, прогоняя настырного. А тот, сделав неприличный жест, шмыгнул в толпу, напоследок подмигнув Олегу.

Сухов тут же напрягся. Повозившись, он стал шарить связанными руками и скоро наткнулся на рукоятку ножа. Огромное напряжение, копившееся в нём с вечера, разом отпустило, впуская радость — друзья рядом!

Ухватившись поудобнее за рукоять, Олег принялся резать путы, безмятежно поглядывая в небеса. Вскоре верёвки ослабли, и Сухов осторожно высвободил руки, сжав клинок в правой.

Повеселев, он огляделся. Тайберн был уже близко, деревенские домики выглядывали из-за рощицы, вокруг стелились огороженные поля, а впереди виднелось то самое «тройное дерево», зловещий ориентир.

Скользнув взглядом по конникам, Олег несколько удивился и глянул повнимательней. Кавалеристов стало больше.

Из тюрьмы выезжало шестеро, а ныне в сёдлах покачивались восемь человек. Сердце у Сухова забилось чаще — узнать присоседившихся к охране Быкова и Акимова было трудно, но возможно. Понч — это, наверное, во-он тот далёкий всадник.

«Поборемся…»

Ближе к Тайберну конные прибавили лошадям прыти и окружили телегу, взяли её в кольцо — приближался решающий момент.

Справа от повозки ехал Ярослав. Приклеенная борода ему шла, создавая «пиратский» образ. Быков, придерживая левой рукой мушкет, оттопырил палец, указывая на стражника, примостившегося ближе к вознице. Олег наклонил голову, показывая, что понял, и посмотрел на охранника, который сидел, сгорбившись, ближе к задку.

С левой стороны скрипел седлом Виктор. Невозмутимо поглядывая вдаль, он улыбнулся краешком губ.

И вот оно, «Тайбернское дерево»! Огромная виселица была сделана на совесть, вешай хоть дюжину приговорённых за раз. Рядом располагались сколоченные из досок трибуны для зрителей — этих набежало под сотню, хотя большинство будет любоваться зрелищем стоя, зато бесплатно.

«Сорвём вам мероприятие!» — подумал Сухов, приглядываясь к человечку в красном капюшоне, ожидавшему его на эшафоте. Не дождёшься!

Быков негромко засвистел припевчик: «Пора-пора-порадуемся на своём веку…» — это было сигналом.

Акимов мигом подхватил свой мушкетон и выстрелил, поражая одного из кавалеристов. Обратным движением он ударил прикладом стража, сидевшего на телеге.

Грохот выстрела был настолько неожиданным, что охрана оцепенела.

Быков и Пончик выстрелили дуплетом, а тут и Олег вскочил и, стоя на коленях, всадил нож в шею своему конвоиру.

Возница скатился с козел и почесал в поле, воя дурным голосом. Трое конных стражей закрутились на месте, успокаивая лошадей. Одному из них удалось вскинуть тяжёлый мушкетон, но шпага Быкова сбила прицел — пуля ушла в пыль, а за нею следом пал и сам стрелок.

— Олег! — закричал Виктор, сжимая в левой руке поводья отбитого коня. — Скорей!

Сухова уговаривать не пришлось, он махнул в седло с повозки. Радостно скалившийся Пончик перебросил ему ножны со шпагой.

Прогрохотал мушкет кого-то из охранников, и в дело пошли припасённые пистолеты. Быков с Пончевым промазали, а Виктор попал, сбрасывая чересчур ретивого служаку наземь.

— Уходим!

Четвёрка взяла с места, переходя на галоп, и поскакала к западу, не разбирая, где дорога, а где поле.

Олег в этот момент ощущал простую животную радость существования. Он не умрёт, он будет жить! Разве этого мало для счастья?!

— Спасибо! — проорал Сухов.

— Не за что! — крикнул Пончик и расхохотался.

— Это мы виноваты, конечно же! — покаялся Акимов, но Олег только отмахнулся и глянул через плечо.

По Оксфорд-роуд пылил всадник, нахлёстывавший своего коня, — спешил за подмогой.

— В город лучше не соваться! — прокричал Сухов. — И вообще, давайте к северу, направление — Кембридж!

— Понято! — откликнулся Быков.

— Миледи в порядке?

— В полном! Это она достала нам мундиры да причиндалы.

— Выношу благодарность!

— Служу Советскому Союзу! Стоп! А мы кому служим?

— Прогрессивному человечеству!

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

— Й-е-еху-у!