Мушкетер

Глава 20, которую можно счесть интермедией

Ла-Рошель, остров Иль-де-Ре.

Если бы король Франции не приболел в дороге, задержавшись в Виллеруа, то уже в сентябре он прибыл бы в военный лагерь под Ла-Рошелью. Но не сложилось.

Его величеству пришлось возвращаться в Париж.

Малость оклемавшись, Людовик XIII наделил королеву-мать полномочиями регента на время своего отсутствия и отправился на войну.

Именно так — на войну. Поблажек больше не будет — 10 сентября ларошельцы осмелились обстрелять французских солдат. Стало быть, гугеноты сделали свой выбор.

20 сентября король задержался в Блуа, куда к нему 1 октября пожаловал кардинал Ришелье.

Герцог Бэкингем находился в сильно расстроенных чувствах, ибо причин для горя и радости хватало с избытком.

Ещё позавчера на военном совете он сам предложил снять осаду, ибо слишком много сил требовалось, чтобы удержать ситуацию под контролем, избегая полного провала.

Войско было деморализовано, солдаты и матросы страдали от непогоды и голода, к тому же все сплошь маялись поносом, налопавшись недозрелого винограда, произраставшего на острове. И это не считая того, что почти треть англичан, прибывших летом на Иль-де-Ре, здесь же и были похоронены.

А сегодня, 5 октября, его светлость ожидал с утра прибытия парламентёров с французской стороны, дабы оговорить условия сдачи крепости Сен-Мартен!

Все ведь прекрасно понимали, что маркизу Туара не продержаться долее, чем до середины ноября.

В отчаянной попытке получить помощь от короля маркиз отправил трёх добровольцев, чтобы те вплавь пересекли пролив и добрались до лагеря французской армии. Доплыл лишь один.

Звали храбреца Пьер Лануа.[100] Перед герцогом Ангулемским он предстал в одной рубашке, облепившей тощее тело.

Сняв с шеи шнурок, на котором болтался жестяной патрон от мушкета, Пьер отковырял воск, вытянул скатанную в трубочку бумажку и протянул его светлости.

В шифрованной записке Туара взывал:

Правда, как докладывали лорду-адмиралу его агенты, Ришелье задумал смелый, даже чуточку безрассудный план — перебросить с острова Олерон на Иль-де-Ре шесть тысяч солдат, триста кавалеристов и шесть пушек, чтобы ударить с тыла, благо имелись голландские корабли. Но как осуществить сей дерзкий план, не прорывая английской блокады?

Вспомнив о планах Ришелье, Бэкингем усмехнулся. Его корабли выстроились в линию, а шлюпки, связанные канатами, образовали непреодолимый барьер. Однако, что проку ограждаться от врага внешнего, коли неприятеля внутреннего так и не удалось одолеть?

Англичане несколько раз приступом брали Сен-Мартен, но эта крепость с четырьмя бастионами не сдалась им.

— Проклятие, — проворчал Бэкингем.

Эта дурацкая война затянулась неимоверно! Слов нет, осаждённым французам трудно, а разве штурмующим легко?!

Сотни убитых, раненых, больных, припасы кончаются, денег почти не осталось…

Слава Богу, удалось-таки уговорить строптивых ларошельцев, поначалу заперевших ворота перед англичанами, принять тысячу раненых и дать в помощь пятьсот гугенотов, бравых и оружных.

А 7 сентября — месяц тому назад! — прибыло подкрепление, полторы тысячи ирландцев под командованием Ральфа Бинглея. Король обещал, что скоро пришлёт несколько отрядов по четыреста человек да четырнадцать тысяч фунтов звонкой монетой,[101] а затем ещё два отряда по тысяче человек каждый и две тысячи шотландцев под командованием лорда Мортона и Уильяма Бальфура. Ну и где они?

Герцог вздохнул и устало провёл ладонями по лицу. Не отнимая рук, он глянул в маленькое окошко, выглядывавшее за корму, на север, на неспокойное море. Неожиданно его светлость вспомнил слова матушки, сказанные перед его отплытием в Ла-Рошель.

«Вы утверждали, что едете затем, чтобы установить мир, — сурово проговорила она, — на деле же вы взошли на корабль, чтобы воевать с христианами. Вы объявляете, что делаете это во имя веры, но это значит вмешивать Бога в жалкие людские дела, столь же далёкие от Него, как день от ночи…»

Деликатно постучав в дверь каюты, вошёл и поклонился полковник Грей — тот самый, удалить которого от себя умоляла герцога его мать. Чувствительная леди видела во сне злодея с каштановой бородой и с искусственной рукой, нападающего на её сыночка, — точь-в-точь Грей.

— Ваша светлость, — поклонился полковник, — прибыли посланники маркиза Туара.

— Ага! — ухмыльнулся Бэкингем, моментально воспрянув. — Начинайте переговоры, господин полковник, не ждите меня. Пусть лягушатники думают, что меня не слишком волнует сдача крепости!

Грей удалился, а повеселевший герцог прошёлся по каюте, бесшумно ступая по толстому ковру, и остановился напротив портрета королевы.

Склонив голову, он посмотрел на эту женщину, ставшую для него подобием Елены Прекрасной.

Из-за неё он здесь, из-за неё грохочут пушки и льётся кровь. Хотя кто она ему? И кто он ей? Бэкингем пожал плечами — его жена выглядит куда милее вздорной испанки.

Кейт называла себя самой несчастной из женщин из-за того, что не смогла его удержать. Герцог тепло улыбнулся и достал из шкатулки письмо. Пробежав его глазами, он задержался на последних строках:

— Ну уж нет, — прошептал его светлость, возвращая письмо в ларец.

А 7 октября фортуна, фальшиво улыбавшаяся дотоле, изменила англичанам — разразилась страшная буря, характерная для Бискайского залива по осени.

Задул сильный ветер, разметавший корабли лорда-адмирала. Флейты и пинасы ложились на бок, почти опрокидываясь, снасти лопались, звеня подобно рвущимся струнам, мачты ломались с пушечным грохотом, заглушая бессильные крики людей.

Начался отлив, и полузатопленные шлюпки, волочившие за собою обрывки канатов, снесло в море.

Убедившись, что Божьим попущением или благодаря счастливому случаю блокада устранена, в бушующее море тотчас же вышел отчаянной храбрости капитан Болье-Персак.

В ночь на седьмое он вывел тридцать пять небольших баркасов, и двадцать девять из них прорвались к острову Ре.

Бэкингем не растерялся: пушки, палившие с его кораблей, взяли французов под перекрёстный огонь, но волнение на море мало способствовало меткости комендоров.

Тогда в ход пошли брандеры: нагруженные горючим материалом, обильно политые смолой шлюпки наплывали на французов, угрожая спалить дотла, но команда у Болье-Персака была под стать своему капитану — полыхавшие брандеры матросы отталкивали шестами и вёслами.

А тут и Туара подключился — под весёлые вопли «Виват, король!» защитники крепости открыли бешеный огонь по английским кораблям, больше не трясясь над каждой горсточкой пороха, ибо им пришла подмога.

Его светлость снова отчаялся, да и полковники его с капитанами тоже впали в уныние, проклиная правительство и короля за то, что те бросили их на произвол судьбы.

Бэкингем дошёл до того, что обратился к королю Людовику с предложением мира, но Ришелье отверг его, твёрдо заявив, что не станет вести переговоров, пока хоть один английский солдат остаётся на французской земле.

Его величество съязвил по этому поводу: «Если бы я знал, что моему доброму брату королю Англии так хочется иметь остров Ре, я сам продал бы ему этот остров за половину той цены, которую он заплатил!»

Как раз 7 октября король и кардинал встретились в Партене, а 12-го числа прибыли под Ла-Рошель.

Королевская армия осадила город — тридцать тысяч человек при сорока восьми орудиях охватили Ла-Рошель кольцом из одиннадцати деревянных башен и восемнадцати редутов. Командовал тут сам кардинал Ришелье, получивший чин генерала армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях. Он же привлёк к осаде закалённых воинов — маршалов Фридриха фон Шомберга, Луи де Марийака, Франсуа де Бассомпьера. А отец Жозеф, изрядно поднаторевший в тайных делах, занялся разведкой.

Полковник Грей вошёл в каюту лорд-адмирала на цыпочках и с поклоном передал два письма — от короля Англии и от лорда Холланда.

Угрюмый герцог нетерпеливым жестом отослал Грея и развернул свёрнутое в трубочку послание, писанное рукою его величества.

«…Стини, уверяю тебя, — ворковал Карл I, — что ни расстояние, ни время не могут изменить мою любовь к тебе. Я знаю, что ты и так понимаешь это, но неплохо, подобно тому, как ростовщик обожает созерцать свои сокровища, чтобы ты был уверен в обладании самой редкостной, самой ценной вещью на свете, каковой является истинная дружба.

Стини, мне очень грустно и стыдно за наше промедление в посылке помощи, которая тебе нужна. Причина в том, что трудно найти матросов, а комиссары флота весьма нерадивы. Надеюсь, что, с Божьей помощью, у тебя скоро не останется повода жаловаться на нас, потому что через два-три дня граф Холланд отправится к тебе с подкреплением…»[102]

Изрыгая гнусные проклятия, Бэкингем разорвал королевское письмо на мелкие клочки.

Раздражённо смахнув с бархатных штанов обрывок, он взялся за эпистолу за подписью Генри Рича.

«Милостивый Государь, — говорилось в нём. — Не рассыпаюсь в извинениях перед Вашей светлостью за столь досадное промедление, но спешу оправдаться. К сему письму приложены четыре портрета, на коих изображены негодяи, шпионы кардинала Ришелье, задержавшие флот его величества в гаванях Портсмута».

Нахмуренный и весьма озадаченный, герцог вынул из пакета четыре листка. Твёрдое, мужественное лицо с чётким контуром сомкнутых губ, с волевыми складками в уголках рта. Олегар де Монтиньи, виконт д’Арси, корнет роты королевских мушкетёров.

А вот лицо породистое, холёное — барон Ярицлейв, мушкетёр из… из московитов? Ого! А это их слуги — Александр и Виктуар. И что?

«…Злоумышляя против его величества короля Англии и Вашей светлости, рекомый де Монтиньи морально разлагал солдат и матросов, побуждая тех к дезертирству и бунтам, в коих были замечены такоже и офицеры, вплоть до подполковников.

Эти четверо с подручными своими срывали поставки провианта, отговаривая фригольдеров. Проявив недюжинную изобретательность и подлое коварство, Олегар споспешествовал тому, чтобы комиссары флота закупили бочки из невыдержанного дерева. В итоге пиво, хранимое в них, скисло, вода зацвела, сыр заплесневел.

Вредительство де Монтиньи достигло невиданных масштабов, распространившись не только на Адмиралтейство, но и на Уайтхолл. Нечистых на руку чиновников виконт с бароном подкупали, а тех, кто служил честно и был незаменим, убивали. С прискорбием замечу, Ваша светлость, что, хотя мне и удалось-таки схватить де Монтиньи и бросить его в Ньюгетскую тюрьму, однако по дороге к Тайберну его отбили остальные трое.

Но и этим не исчерпываются их злодеяния. В погоню за шпионами кардинала мною были брошены драгуны, более ста конников под командованием полковника Питта. И что же? Все они сгинули в топях Кембриджшира!

Некий Нолан Чантри, беглый преступник из местных, помог виконту коварно завлечь драгун в самые гиблые места.

Смею предположить, что в то самое время, когда Вы читаете эти строки, все пятеро уже добрались до расположения французских войск под Ла-Рошелью. К стыду и горю моему, я сумел лишь пресечь их преступления, но не воздал полною мерой за свершённые злодеяния. Верю и надеюсь, Ваша светлость, что Вам удастся покарать сих негодяев.

Вашей милости преданнейший слуга Генри Рич».

Бледная улыбка затеплилась на губах Бэкингема. Странно, но письмо успокоило его. Плохо, когда враг незрим и как бы бесплотен.

Не считать же врагами роты солдат маршала Бассомпьера или герцога Ангулемского! Это всего лишь противник, над которым следует одержать славную победу, и только.

Враги суть те, кого ты знаешь в лицо, чьей смерти жаждешь и готов самолично терзать их, ибо мучения недруга есть наилучший бальзам для уязвлённого самолюбия.

Настроение герцога мигом поднялось, и он довольно потёр руки.