Мусульманская Испания

1.Амиридская диктатура и ее падение

Халифы: Хишам II (976-1013)

прочие шесть Омейядов (1009-1031)

три Хаммудида (1016-1027)

Хаджибы: ал-Маисур (Ибн Аби Амир, 978-1002)

ал-Музаффар (Абд ал-Малик, 1002-1008)

ал-Мамун (Абд ар-Рахман, 1008-1009)

Когда в 976 г. ал-Хакам умер, трон унаследовал его сын Хишам II, двенадцати лет от роду. Некоторые влиятельные лица, правда, предпочитали младшего брата ал-Хакама, так как понимали, что регентство будет невыгодно для них, но Джафар ал-Мусхафи, министр, которому халиф вверил дела во время своей болезни, энергичными действиями обеспечил и права ребенка, и продолжение собственной власти.

Во время этих событий ал-Мусхафи оказал поддержку некий Ибн Аби Амир, тридцативосьмилетний представитель старинного арабского рода из-под Альхесираса. Ибн Аби Амир прибыл в Кордову изучать юриспруденцию и литературу и был назначен управляющим принцессы Субх — присматривать за имуществом и доходами ее сына Хишама, которого ал-Хакам считал своим наследником. Начав с этого весьма скромного положения, Ибн Аби Амир сумел с помощью хитрости и интриг довольно высоко подняться по лестнице гражданской службы, и к 976 г. его влияние стало важным фактором в обеспечении прав Хишама на трон, хотя его собственные притязания не были удовлетворены. Но он строил свои планы и расчеты со сверхъестественным проникновением в ход событий, с глубоким пониманием человеческой реакции на эти события — и между тем с полным хладнокровием, — пока в 978 г. при поддержке полководца Талиба, на дочери которого он был женат, не вытеснил ал-Мусхафи и не стал сам хаджибом.

Три последующих года он был занят укреплением собственной позиции. Обеспечить себе поддержку правоведов — такова была часть его политики. Заговор против халифа дал ему возможность уничтожить «мутазилитского» противника законоведов, который оказался замешан в нем. Чтобы снискать их дальнейшее благоволение, он собственной рукой переписал Коран, а многие еретические книги в библиотеке ал-Хакама II приказал изъять и сжечь[52]. Другой стороной его политики было сведение на нет всякой власти молодого халифа. Поощряя его чувственные излишества, хаджиб держал Хишама в стороне от всякой деятельности и контактов, которые могли бы подготовить его к самостоятельному управлению делами государства. Принцесса Субх, видя, что творится с ее сыном, преисполнилась горькой ненависти к прежнему покровителю (говорили, что он был также ее любовником), но все ее попытки легко парировались этим проницательным и честолюбивым политиком. Последний удар был нанесен в 981 г., когда хаджиб перевел свою администрацию из халифских дворцов Алкасар в Кордове и Мадинат аз-Зaxpa в новый, построенный им самим дворец, который он назвал ал-Мадина аз-Захира. Халиф был практически отрезан от всех контактов. Распространился слух, что он решил посвятить себя благочестию и передать нее дела государства Ибн Аби Амиру.

В том же 981 г. произошла ссора между Ибн Аби Амиром и его тестем Талибом. Талибу помогали христианские князья севера, но Ибн Абн Амир со свойственной ему предусмотрительностью призвал из Африки другого полководца с берберскими войсками и положился на него и на христианских наемников. Джунди (обладатели ленных поместий) были сгруппированы в особые соединения, а не по племенам, как прежде, что значительно ослабило их. Несмотря на помощь христиан, Талиб потерпел поражение и был убит. Ибн Аби Амир с триумфом вернулся в Кордову и принял титул ал-Мансур би-л-лах, т. е. «победоносный с божьей помощью», обычно сокращаемый до ал-Мансура (в романском диалекте — Almanzor). Он также получил (или взял сам) право быть упомянутым после халифа в хутбе на пятничной молитве — в знак того, что они были почти одного ранга. Со временем он обрел и другие знаки независимости, но был достаточно мудр, чтобы не претендовать на само халифское звание. Период с 981 г. до смерти сына ал-Мансура, ал-Музаффара, в 1008 г. справедливо может быть назван амиридской диктатурой; однако, хотя ал-Мансур был человеком властным н энергичным, его правление оказалось не более автократичным, чем любой другой мусульманский режим того времени.

«Царствование» ал-Мансура известно большой военной активностью, хотя письменных свидетельств тому весьма мало. Ему приписывают 57 победоносных походов. Результатом его деятельности явилось увеличение региона, прочно удерживаемого мусульманами, и укрепление отношений сюзеренитета с христианскими королевствами. Попытки христианских правителей порвать соглашение с ал-Мансуром жестоко пресекались. Большинство походов было направлено против Леона и Кастилии или против полунезависимых феодалов этого обширного района. Однако в 985 г. мусульмане вышли на Барселону, а в результате большого похода 997 г. были разграблены и разрушены церковь и святилище Сант-Яго (Св. Иакова) в Компостеле, на северо-западе полуострова. Только сама гробница святого осталась нетронутой. Руководило ли ал-Мансуром суеверие? Во всяком случае, это исключение позволяло позднее христианам заявлять, что святой оказался слишком силен для мусульман[53]. Однако, когда в 1000 г. несколько христианских правителей под угрозой краха объединились, чтобы дать отпор мусульманам, это привело их к еще более серьезной катастрофе. В последние годы ал-Мансура мусульманская военная власть доминировала вплоть до Пиренеев. Активность и напор ал-Андалуса в этот период были столь велики, что он распространял свое влияние на Северную Африку и в 998 г. сын ал-Мансура, будущий ал-Музаффар, обосновался в Фесе почти как вице-король.

Когда в 1002 г. ал-Мансур умер, вероятно истощенный волнениями своей напряженной карьеры, его сын Абд ал-Малик не испытал никаких трудностей при занятии отцовского поста, получив от Хишама II рукоположение на власть. В течение шести лет его «царствования» мусульмане сохраняли на севере свое господствующее положение по отношению к христианским королевствам, хотя трудности возрастали. Приходилось сохранять постоянную военную активность. После успешного похода 1007 г. халиф пожаловал Абд ал-Малику почетный титул «ал-Музаффар» («Победоносный»), но менее чем год спустя этот правитель ал-Апдалуса умер при загадочных обстоятельствах. Он зарекомендовал себя если и не равным отцу, то все же весьма умелым администратором и первоклассным военачальником.

Может быть, промежуток с 1008 по 1031 г. был самым трагическим периодом в истории. С вершины богатства, могущества и культуры ал-Андалус полетел в пропасть гражданской войны. В стране не осталось центральной власти, которая была бы способна поддерживать порядок. Всюду царила неразбериха. То там, то здесь появлялись вожди, каждый с кучкой сторонников, пытавшиеся утвердиться в центре, но друг за другом терпевшие неудачу. Некоторым удавалось продержаться всего один-два месяца, больше двух-трех лет не управлял никто. Номинально (а часто и фактически) руководители попыток восстановить центральную власть претендовали на сан халифа. Кроме Хишама II, который был вынужден отречься в 1009 г., но вновь вернулся к власти в 1010 г., халифат в этот период возглавляли тесть членов рода Омейядов да еще трое из наполовину берберского рода Хаммудидов. Этот фарс закончился в I0.il г., когда совет министров, собравшийся в Кордове, постановил отказаться от халифата и провозгласил власть государственного совета. Конечно, этот совет правил только районом Кордовы.

Начало горестному ряду событий положил младший брат ал-Музаффара, ставший его преемником. Он быстро восстановил против себя народ Кордовы, пытаясь убедить халифа объявить его наследником трона. Когда хаджиб был на севере, халифа свергли и на его место посадили другого Омейяда. Но молодой Амирид и тут оказался не на высоте: он не сумел удержать в повиновении собственную армию и вскоре погиб. Немногим позже и новый халиф растерял прежних сторонников, и пришла очередь группы берберских военачальников захватить власть для своего омейядского кандидата на трон. Затем объявилась группа славян (сакалиба), большей частью гражданских чиновников и солдат-наемников, тоже со своим кандидатом. Так и пошло. Здесь невозможно перечислить все детали, отметим лишь, что три основные группы представляли жители Кордовы, берберы и сакалиба.

К 1031 г. тридцать городов разной величины обзавелись более или менее независимыми правителями. Таково было положение дел в государстве, послужившее причиной тому, что период с 1031 г. (или с 1009 г.) получил известность как эпоха «удельных князьков», или reyes de taifas (араб, мулук ат-таваиф)[54].

2. Причины краха

Хотя крах халифата занимает центральное место в истории мусульманской Испании, причины его до сих пор не были тщательно изучены. То, что будет сказано ниже, также носит лишь предварительный характер.

Самым очевидным фактом, кроющимся за катастрофой, был так называемый партикуляризм, как местный, так и родовой. Возможно, тенденциям к превращению каждой области в независимую политическую единицу способствовали трудности связи между ними, обусловленные горным рельефом. Подлинная власть находилась в руках местных правителей, и центральному правительству, чтобы их контролировать, приходилось не щадить сил. Расовое смешение также примерно с середины X в. стало превращаться в проблему. Можно считать, что к тому времени инородные элементы, попавшие в страну в VIII в., были широко ассимилированы. Даже там, где невелико было физическое смешение, существовала, видимо, культурная общность. Но в X в. для страны стал обычным ввоз большого количества рабов с севера и с востока Европы, известных как сакалиба («славяне»), которых использовали для военной и гражданской службы. Их предводитель получил значительное влияние. Вдобавок ал-Мансур при своем продвижении к власти привел из Африки новые контингента берберов, взгляды которых отличались от точки зрения берберов, давно живущих в ал-Андалусе. Все эти факты говорят об усилении расового разделения.

Однако при всей ясности общего положения непонятно, почему же именно к началу XI в. стало так трудно поддерживать единство в стране. Даже если признать, что некоторые из претендентов на центральную власть не способны были справиться с ней — не все же они были неспособными. А если все — не изменился ли сам характер народа? Мы знаем, что при Абд ар-Рахмане III очень сильно возросло богатство, возможно, что основная масса населения стала настолько меркантильной в своих взглядах, что мало кто оказался способен на жертвы во имя единства. Меркантильный подход к делу лидеров, или их сторонников, или тех и других, весьма вероятно, был одним из факторов, приведших к краху.

Другие соображения подсказывает сравнение со сходной ситуацией в Багдаде. Там власть неоднократно ускользала от халифа и в 945 г. окончательно перешла к одному из семейств военачальников, однако ни им, ни их преемникам не удавалось в полной мере контролировать весь халифат. Хотя там крах никогда не был столь полным, как в ал-Андалусе, и за ним последовало частичное восстановление былого положения, в событиях здесь есть что-то общее и с амиридской «диктатурой», и с утратой единства в стране. Тогда, может быть, существовал какой-то изначальный дефект — то ли в мусульманской цивилизации, то ли во всей средневековой структуре общества? В этой связи особенно существенными представляются два момента: несостоятельность исламских идей применительно к тому времени и отсутствие сплоченных средних слоев, заинтересованных к сохранении сильной центральной власти.

По поводу первого из этих соображений следует заметить, что ислам, хоть его и называют политической религией, был не так уже удачлив в политических идеях[55]. При жизни Мухаммада дела шли неплохо, потому что ему удалось приспособить существующие идеи к потребностям его растущей общины. Но ведь он и его непосредственные преемники были ограничены политическими концепциями, связанными с арабским племенем. II некоторых отношениях эти концепции оказались способными к плодотворному развитию, а именно в отношении к мусульманской общине как к некоему племени, а к общине немусульманской — как к подчиненному племени. Но для огромной империи одних этих идей было недостаточно, и мусульманские правители неизбежно пришли к заимствованию персидских методов управления государством: дамасские Омейяды делали это осторожно, а Аббасиды, отбросив всякую осмотрительность.

Некоторые из персидских идей нашли применение и и Испании. Как уже говорилось, в Испании особо примечательным было восприятие некоторых феодальных концепций Западной Европы. Когда мусульманские правители изъявляли готовность принять под свой сюзеренитет (с правом местной автономии) христианских принцев, думали ли они, что действуют по образцу Мухаммада в отношении к подчиненным общинам, просто не замечая разницы? Или они понимали эту разницу, но пришли к счастливому решению избрать местную практику? Если принять последний вариант, значит ли это, что мусульманская религия была менее эффективной, чем христианская, для обеспечения отношений между человеком и его сеньором (даже если и христианство в этом смысле было далеко от совершенства)? Из-за того что политические идеи, в соответствии с которыми действовали мусульмане, не были тесно связаны с основополагающими идеями ислама как религии, политическая деятельность не получала от религии особого одобрения и, следовательно, людьми руководили прежде всего собственные интересы или raison d'etat. Иными словами, главной задачей всякого режима становилось поддержание собственной прочности, а не забота о благоденствии подданных.

Рассуждения относительно идей феодального типа больше подходят для дискуссии о том, почему мусульманам не удалось расширить свои владения на Пиренейском полуострове или хотя бы удержать то, чем они владели. Но эти идеи оказывали влияние и на другие вопросы, в частности на военную политику. Причиной появления всё новых берберских и славянских иммигрантов была необходимость держать под контролем христианских принцев и распространять свое влияние в Северной Африке. Но была ли эта политика истинно исламской, т. е. направленной на сохранение некоего политического организма, внутри которого люди могли бы свободно славить бога и готовить себя к Страшному суду? Правители ал-Андалуса, конечно, говорили о «священной войне», но не было ли это просто способом поднимать боевой дух войск? Связь политики и религии никогда не была простым делом. Политика ведь обладает автономией, и политической деятельностью руководят политические же соображения. Однако по временам в мусульманском мире политика полностью выводилась из религиозных идей, так было и в некоторые весьма удачные периоды. И все-таки кое-где, как, например, в ал-Андалусе, политика вырывалась из религиозных рамок. Весьма любопытно было бы установить, насколько это связано с политическими неудачами.

Вторым моментом, который нуждается в обсуждении, является отсутствие средних слоев, заинтересованных в сильном центральном правительстве; здесь также весьма существенны некоторые из только что упомянутых вопросов. Проблема классовой структуры средневекового востока отнюдь не проста. Грубо говоря, там, кажется, было только два класса: высший и низший. Низший состоял из городской и сельской бедноты, высший - из правителей, чиновников, крупных землевладельцев (часто даже государственных чиновников) и, возможно, крупных купцов. Интеллигенция, представленная главным образом законоведами-суннитами, стояла в стороне, но постепенно все больше попадала в зависимость от правителей. Интеллигенция пользовалась некоторым влиянием на городские массы — в пределах осуществления своих функций по охране основ ислама, но во всем остальном политически активным и влиятельным был только высший класс.

Однако представляется, что увеличение богатства страны (будь то в ал-Андалусе или в Ираке) лишь способствовало дроблению высшего класса на группы и клики, каждая из которых старалась увеличить собственные материальные преимущества за счет других. На всю историю ислама высший класс редко находил в религии свои первичные побуждения; что касается нерелигиозных побуждений, то они были весьма сильны в ал-Андалусе конца X в. В то время как стоящие у власти готовы были использовать религиозные идеи (такие, как «священная война»), чтобы побудить массы к еще большим усилиям, прочие члены того же класса, вероятно, представляли себе вполне ясно, что это эксплуатация идеи. Экспансионистская военная политика Дмиридов несомненно рассматривалась соперничающими кликами не как средство удержать контроль над христианскими принцами, а как способ увеличить их, Дмиридов, власть и славу. Таким образом, эта политика не пользовалась поддержкой среди высшего класса; кое-что из этого отношения могло просочиться и в низшие слои общества. И при всех обстоятельствах рост роскоши отбивал у многих охоту подвергать себя неудобствам и опасностям военной жизни.

Одной из причин некоторых трудностей, неизбежных в подобных условиях, была неразвитость религиозных обоснований функции высшего класса в мусульманской общине. Существовала какая-то идея об особом месте имама, т. е. вождя, но практически его и рядового мусульманина ничего не связывало. Следствием этого на практике явилось то, что отношения между халифом и высшим классом складывались не на основе какой-либо религиозной идеи, но на базе весьма эгоистического интереса. Ничто не воспитывало в представителях высшего класса мысль о лояльности по отношению к центральному правительству как об основополагающем принципе общины. Если они противостояли власть имущим, то лишь из эгоистических соображений, в надежде увеличить собственную власть. У более зажиточной части низших классов также не было оснований стараться ради сохранения существующей структуры общества. Массы можно было вдохновить религиозными идеями на энергичные действия, такие, как оппозиция еретическим новшествам, но эти идеи ничуть не соответствовали обстоятельствам того времени, и применение их было лишь приспособленчеством.

Возможно, что в ал-Андалусе также за суннитским фасадом скрывалось чуть ли не шиитское уважение к личности праведного имама. Это вполне согласовывалось бы со взглядами народов Северной Африки. Видимо, этот момент был весьма существенным, что подтверждается сообщениями о смятении, вызванном известием о претензиях ал-Мансура (который, разумеется, не был кровным родичем семьи пророка) на халифский трон.

Таковы некоторые факторы, действовавшие в ал-Андалусе накануне краха халифата и падения центрального правительства. Прежде чем вынести им окончательную оценку, следует продолжить изучение вопроса.

3. «Удельные князьки» (1009—1091) [56]

Хотя какое-то подобие халифата сохранялось до 1031 г., развал единства ал-Андалуса начался в 1009 г. Поскольку центральное правительство потеряло контроль над страной, местным правителям или другим лидерам пришлось взять власть в свои руки. Для пограничных областей, т. е. марок, разница была не так уж велика — там и прежде власть была сосредоточена в руках местных военачальников. Таким образом, политические единицы скромных размеров со столицами в Вадахосе, Толедо и Сарагосе продолжали существовать в Нижней, Средней и Верхней марках. В остальной части страны ситуация складывалась по-другому, и уже в начале XI в. на южном и восточном побережье и поблизости располагалось до тридцати отдельных политических единиц. Некоторые недолго оставались независимыми. Между этими государствами и внутри них постоянно возникали интриги и военные столкновения. Правитель зачастую не верил своему первому министру, но все же вынужден был полагаться на него, члены семьи правителя то и дело устраивали заговоры с целью его свержения и замены[57]. Вследствие этого политическая история того времени представляет собой путаную и противоречивую массу мелких событий.

Местные «партии» (taifas, тава'иф), откуда пошли «удельные князьки», образовались из трех основных этнических групп: берберов, сакалиба и андалусцев — последние включали в себя всех мусульман арабского и иберийского происхождения (и, возможно, потомков первых берберских поселенцев), которые теперь настолько перемешались, что арабы не считались отдельной «партией». В каждом районе преобладала какая-нибудь одна «партия», она и правила прежде всего в собственных интересах, ничуть не заботясь о благополучии остального населения. Таким образом даже в малых государствах, на которые распалась Испания, отсутствовало единство.

Берберы контролировали южное побережье от Гвадалквивира до Гранады. Одной из заметных династий были Хаммудиды, до 1031 г. они выдвинули трех претендентов на халифский престол, а в Малаге и Альхесирасе они правили еще во второй половине XI в. Еще более сильной была династия Зиридов в Гранаде, в начале второй половины XI в. присоединившая к своим владениям Малагу. Примерно в это же время Альхесирас и мелкие города между ним и Гвадалквивиром отошли под контроль Севильи. Сакалиба после падения центрального правительства продвигались в основном на восток, некоторые их представители захватили власть и таких городах, как Альмерия, Валенсия и Тортоса, но династий, подобно берберам, они не сформировали.

Среди «андалусцев» самой сильной была династия Аббадидов в Севилье. Основатель ее, кадий Мухаммад ибн Аббад, удерживал власть с 1013 по 1042 г. Его сменили сын и внук, обычно известные под их почетными титулами: ал-Мутадид (1042—1068) и ал-Мутамид (1068—1091). Ал-Мутадид сильно расширил свое маленькое королевство на запад и юго-запад и начал борьбу с Кордовой и Гранадой на востоке. Кордова в конце концов была включена в королевство ал-Мутамидом. Несмотря на политические неурядицы, при «удельных князьках» процветали искусство и литература — поскольку каждый малый правитель по мере своих сил и возможностей имитировал величие бывшего халифского двора. Севильский двор при ал-Мутадиде и ал-Мутамиде был бесспорно самым блестящим в Испании[58].

Кордова после падения Амиридов в 1009 г. стала главной ареной борьбы за халифский трон. В ходе этой борьбы ее безжалостно разграбили в 1013 г. В 1031 г. Джахвар, человек, взявший на себя ответственность за отмену халифата, фактически получил после этого верховную власть, хотя он и настаивал на том, что власть якобы принадлежит совету. За ним последовали его сын и внук, и иногда их называют династией Джахваридов[59]. Как уже упоминалось, Кордова после недолгого подчинения Толедо отошла к владениям Севильи.

Дезинтеграция ал-Андалуса, конечно, предоставляла счастливую возможность христианским принцам на севере, и они, несмотря на взаимные распри, этой возможности не упустили. Вместо того чтобы платить дань халифу, они теперь сами требовали дань с «удельных князьков». Сначала пришел черед правителей марок - Бадахоса, Толедо и Сарагосы, они первыми были низведены до этого уровня. Самому энергичному из христианских правителей, Алфонсо VI из Леона и Кастилии (1065—1109) даже удалось взимать дань со сравнительно сильного королевства Севильи. Удельное княжество Толедо, самое слабое среди марок, сдалось Алфонсо в 1085 г. Это было важной датой Реконкисты, с тех пор Толедо никогда уже не попадал под власть мусульман. Интересно, однако, представить себе, насколько осознаны были действия Алфонсо: что в них было от борьбы христиан против мусульман и что — просто стремлением усилить и увеличить собственное королевство. Выше было (высказано предположение, что испанские христиане И арабо-иберийские мусульмане (которых мы называли андалусцами) чувствовали себя единым народом. Одним из факторов в поддержку этого предположения является восприятие мусульманами «феодальных идей» (см. предшествующий раздел). Другим примером может служить карьера Сида. Имя это представляет собой арабский титул (сайид, или сид, т. е. «повелитель»), применявшийся par excellence к Родриго Диас де Вивару, кастильскому аристократу, который около 1081 г., после ссоры с Алфонсо VI, предложил свои услуги мусульманскому правителю Сарагосы, а кончил жизнь независимым правителем Валенсии. Несмотря на тесные связи с мусульманами, он был признан христианами Испании воплощением мужества[60].

Падение Толедо и общее угрожающее положение заставили ал-Мутамида Севильского искать помощи у правителя могущественного государства Алморавидов в Северной Африке Иусуфа ибн Ташуфина (Ташфин). Йусуф переправился с армией через пролив и разбил Алфонсо VI при аз-Заллаке (около Бадахоса) в 1086 г., после чего он и его люди вернулись в Африку. Но угрожающая для мусульман ситуация осталась, Йусуфа вновь призвали, и он прибыл в 1088 г. Эта кампания проходила не так гладко, как он рассчитывал, и тогда под влиянием маликитских правоведов ал-Андалуса он вознамерился не только выполнять весьма ограниченную задачу, возложенную на него теми, кто его пригласил, но и предпринять на свой страх и риск решительную попытку вернуть достояние ислама. В конце 1090 г. он двинулся вперед, тесня мусульманских правителей, и в течение 1091 г. овладел Кордовой и Севильей. Это можно считать началом алморавидского периода.