Музыкальный ручей

ПОСЕЛЕНЦЫ НЕОБИТАЕМОГО ОСТРОВА

Уже перед самым морем затерялся в дельте Дона небольшой островок. Морской берег у него порос непролазным камышом, по речному тянется сухая зелёная гривка — ивы, ольховник, разлапые осокори да ещё толстые, старой бронзы тополя. Остров частенько заливает, поэтому никто на нём не селится. Разве сейнер какой забежит с моря, приткнётся перестоять непогоду. А так, едешь мимо — там только кони пасутся в глубокой, нечёсаной траве да бродят по мелководью цапли. Подымут головы из камыша, посмотрят, кто тут тарахтит, лягушек пугает, и опять займутся своим делом.

Постоянно живут на острове только черепахи и вороны. Почему черепахи — понятно: тут им и горячий песок, и вода. А вороны обычно жмутся ближе к людям, к хуторам или станицам. Тем не менее деревья на острове прямо-таки перегружены охапками чёрных высохших прутьев — гнёздами. А в гнёздах — птенцы: горластые, растрёпанные. Только и видно, высовываются и рты разевают: «Брось чер-рвя!» Я пробовал утихомирить птиц, запустил палкой, и не рад был: вся воронья орава поднялась в воздух. Даже потемнело. В старину слово «тьма» значило десять тысяч. Вот их тьма и была.

Я всё думал тогда, чем они кормятся? Червей тут, на острове, мало, мы сами с трудом накапывали для рыбалки. Черепахи в счёт не идут. Раки ещё есть. Но что-то я не слышал, чтобы вороны ловили раков. Остаются моллюски — улитки там разные, двухстворки. Конечно, их по отмелям много. Но ведь они в воде.

Вороны с утра до вечера шныряли над островом, в камыше, залетали даже за реку и всё носили и носили что-то в свои гнёзда, а что носили — не поймёшь. Вечером базар этот затихал. Птенцы — они уже, верно, были сытые — не кричали, успокаивались и взрослые. Обычно, когда мы садились за вечернюю уху, они уже все слетались. Поглядывают на нас сверху, с деревьев, и каркают — должно быть, перемывают нам косточки: «Вот, мол, чудаки. Едят перед самым сном!»

Нас было двое на острове — товарищ мой и я. У нас был отпуск, мы приехали порыбачить в уединении и долго считали, что мы одни здесь рыбаки. Но однажды обнаружилось, что рыболовов тут, на острове, гораздо больше.

Бывают такие дни в мае, когда в реке появляется вдруг множество верхоплавки. Мелкая, с перочинник величиной, серебристая рыбёшка ходит стайками, да так близко к поверхности, что кажется — ещё немного, и спинки обсохнут. То ли она резвится, то ли это обряд у неё какой-то, но рыба жмётся к берегам и устраивает такую развесёлую возню, что вода просто бурлит. Вот эту верхоплавку, а иногда и другую какую-то рыбу покрупнее и ловили вороны. Они разворачивались вдруг на плеск и быстро снижались. Неуклюжие, тяжёлые, они были, конечно, не столь ловки, чтобы хватать рыбу без промаха, но всё-таки рыба им попадалась. Снижаясь, вороны нелепо махали растопыренными — каждое перо в сторону — крыльями и изо всех сил вытягивали к воде когтистые лапы. Кажется, вот-вот сцапают. Но выхватывали добычу всё-таки клювом.

Я даже поплавки свои забыл, когда впервые увидел это: не чайки ведь, вороны! Конечно, чайки были сноровистей. Уже через час-два, сытые и довольные, они собирались где-нибудь на отлогой косе прихорашивать беленькие пёрышки или подремать. А вороны всё ещё летали над водой. Им приходилось трудно. Даже ведь рыбу на лету не проглотишь — вот и летали каждый раз на берег. Оставлять там добычу, чтобы сейчас же продолжать лов, тоже нельзя: соседки всякие бывают. Иная даже на лету норовит отнять верхоплавку — где уж там оставить её без присмотра! Так и мотаешься: поймаешь, улетишь на берег, подальше от завистников, съешь её там в одиночку, а потом уж возвращаешься на ловлю.

Рабочий день у ворон начинался рано, перед восходом солнца. С высоты, с деревьев, они, наверно, видели солнце раньше. Во всяком случае, они там, сидя на крылечках, начинали вдруг перекликаться, очевидно, обсуждая предстоящую погоду, а может, договаривались, кому где промышлять. Поднимались и мы: разве улежишь, когда делятся наши общие угодья! Затем птицы разлетались — кто в камыши, кто на отмели за мальками или моллюсками. Мы ехали в какой-нибудь сонный заливчик.

Однажды нас застала на острове сильная низовка — ветер такой подул с моря. Море потемнело, стало сперва синее, а потом по синему — будто кто рубанком по крашеной доске зашаркал — покатились белые стружки, и остров стало затоплять. Мы перетаскали всё в лодку, привязали её к дереву. Дерево наше раскачивается, шумит, а мы сидим в лодке и думаем, что делать. До вороньих гнёзд вода, конечно, не достала — высоко. Однако потоп этот не понравился птицам тоже. Кормиться нечем и слетать никуда нельзя — унесёт ветер. В общем, утром и у них состоялось собрание: как быть дальше? Председателя у них, наверное, не было, в колокольчик звонить некому, и они высказывались все сразу, кто кого перекричит. Не знаю, на чём они порешили, — наше собрание закончилось раньше. Всё-таки у нас была лодка — посочувствовали мы нашим соседям и отчалили: удить не удить — постоять, где потише.

Когда мы вернулись, вода уже спала. Усталые и промокшие, мы, конечно, занялись палаткой, костром — надо ведь было обсушиться да чаю согреть, раз уж не повезло с рыбалкой. Мы не сразу заметили, что на острове стало как-то тихо. Рябая, в чёрных кляксах гнёзд роща была пуста. Странно даже: кипит в котелке чистенькая, без единой рыбки вода, и никто не заглядывает сверху — чем там рыбаки промывают желудки. Неужели всё-таки улетели птицы?

После чая мы залезли в палатку. Стучали на речке редкие катера, однообразно шумела над головой роща, одинокие, покинутые, попискивали где-то в гнёздах воронята. Так мы и уснули с товарищем, рано, ещё до заката, тесно прижавшись друг к другу на охапке зелёных веток, постланных прямо на непросохшую землю.

Утром нас разбудили вороньи крики. Я не знаю, когда птицы вернулись в гнездовье, но они уже работали, когда мы проснулись. Они летали не как всегда, кто куда вздумает, а все в одну сторону — к морю и обратно, так что на этой их воздушной дороге образовались как бы два встречных потока, и было удивительно, что птицы не сшибаются в этой толчее.

Я не дождался, пока вскипит чай, пошёл прогуляться по не просохшей ещё луговине, посмотреть, что стало.

Море вокруг острова мелкое, берег отлогий, и, когда вода уходит, далеко обнажается дно. Огромная, влажно поблёскивающая отмель, куда спешили вороны, кишела разной живностью: ползали черепахи, бороздили ил подсыхающие двухстворки, валялись водоросли, а в лужах мелькала, суетилась не успевшая вовремя уйти рыбёшка. Выбирай, что душе угодно! Вороны пировали. Они прыгали вокруг луж, пикировали сверху на копошащихся жучков и рачков, долбили что-то кремнёвыми своими клювами. Это был богатый пир. Море будто подобрело и теперь одаряло птиц за доставленные накануне неприятности.

Конечно, подарки делаются не каждый день, даже если их дарит море, но всё-таки я позавидовал: мы в это утро пили только чай…