Мы, Мигель Мартинес

Глава восемнадцатая. Парижские тайны

Париж. 13 апреля 1932 года.

Высокий человек в строгом сером костюме сидел в небольшом бистро на Монмартре и пил кофе, банальный кофе, который в этом городе не так уж и хорош, вопреки слухам. Не спасал ситуацию и круассан, который оказался на вкус мужчины слишком приторно-сладким. На его тонких губах появилась весьма ироничная улыбка. Может быть, он был сам виноват, раз выбрал столь неказистое заведение общественного питания, цены в котором были поистине монмартровскими. Впрочем, он находился в ожидании, хотя и не подавал виду. Обычный французский еврей из провинции, который захотел приобщиться к великой столичной культуре, вдохнуть особую атмосферу этого холма свободы и искусства. Почему провинциальный? Так об этом говорил его костюм и лёгкий акцент, характерный для жителей Прованса. Официант, обслуживавший этого прижимистого клиента посматривал на него с некоторым раздражением. Он знал этих понаехавших, приличных чаевых от них не дождёшься, да и заказ его совсем экономный… быстрее бы освободил столик для более подходящего клиента, например, иностранца, которому тут всё в диковинку, а за диковинку всегда надо хорошо платить.

Но тут в кафе вошел еще один посетитель. Все столики были заняты, и он подошел к господину в сером костюме и спросил разрешения присесть. Серж, работающий официантом третий год, сразу распознал в нём парижанина с нансеновским паспортом[6], после чего не спешил подходить к их столику, эти были еще более прижимисты, вот у кого денег в избытке никогда не было, и они за каждый сантим будут драться, а закатить скандал из-за стоимости чашечки кофе…

Наконец Серж соизволил нарисоваться у столика, выслушал «бохатый» заказ одной единственной чашечки кофе и неспешно удалился.

— Соломон, тут круассаны — откровенное гавно, — пояснил присевший за столик свой выбор соседу, как только официант отошёл на приличное расстояние.

— Сергей, что по нашему клиенту?

— Послезавтра уезжает в Берлин. В девятнадцать двадцать. Билет уже купил, визу получил. Всё как обычно.

Заметив, что официант приближается, неся заказ, добавил уже на французском с серьезным рязанским акцентом:

— Мсье, я оставлю вам номер нашего счёта, и вы сможете в любой момент поддержать нашу организацию финансово. Борьба с большевизмом — святое дело, на него денег жалеть не следует…

Официант презрительно ухмыльнулся. Эти русские офицеры становились попрошайками, стараясь выбить хоть какие-то средства для РОВСа, отчисляя им определенный процент со своего заработка. Это знали все в городе. Увидев такую же презрительную ухмылку высокого еврея, Серж пожал плечами, мол, всегда они так и спросил, не подать ли счет? Человек в сером костюме согласно кивнул. Через минуту нарисовался счёт. Видимо, чтобы отблагодарить официанта за помощь в избавлении от назойливого русского, оставил ему небольшие чаевые, но официант и на них не рассчитывал, так что был весьма польщен. Тем более, что русский не оставил ему на выпивку[7], ничего, хорошо, хоть скандала не закатил. Они это умеют. Впрочем, Серж заметил, что тот успел всучить собеседнику небольшую брошюрку, этакий памфлет-рекламку, который бывшие белые раздавали зазевавшимся обывателям.

Через четверть часа человек, которого звали Соломоном, и это было его настоящее имя, поднялся в свой номер в небольшой, но довольно опрятной гостинице почти что в самом центре Парижа. Цены тут были умеренными, номера не поражали обстановкой, это было пристанище провинциалов, которым обязательно надо было жить в центре города, но за умеренную плату. Кофе тут варили куда как лучше, чем на Монмартре. Хозяева заведения следили за его репутацией. Оказавшись в номере наедине с чашечкой ароматного напитка, Соломон Мовшевич Шпигельглас осмотрел контрольки, убедился, что никто в его вещах не рылся, и только после этого раскрыл брошюрку, в которой симпатическими чернилами между напечатанных строк были написан отчет его агента.

Сергей Михайлович (его можно было называть и так) был из семьи гродненского еврея-бухгалтера, получил приличное образование. Учился в МГУ, владел польским, немецким и французским языками. Во время Мировой войны служил прапорщиком в запасном полку, имел серьезные связи с революционерами, в 1918 году вступил в партию большевиков, стал работать в ВЧК, с двадцать второго — сотрудник иностранного отдела, долгое время служил в Монголии. Там он формировал разведывательный центр, который должен был собирать информацию о состоянии дел в Японии, Корее и Китае, фактически, создавал спецслужбы государства наследников Чингисхана. В двадцать шестом стал помощником начальника ИНО, а в Париж прибыл во главе тройки агентов, имевших довольно простое задание: проконтролировать работу в городе одного известного советского журналиста, прибывшего по подложным документам. В случае, если их «клиент» решит остаться на Западе, или войдет в контакт с зарубежными спецслужбами, или же провалится, и его арестуют — этот человек должен был быть уничтожен.

Они прибыли в столицу Франции разными путями заранее. Каждый под своей легендой и со своими документами. Соломон пока что оставался в стороне, он будет сопровождать объект в поезде, впрочем, как и вся его группа, уже в Берлине их миссия закончится. Скорее всего, там его будут вести совсем другие люди. И пока что советского разведчика ничего не напрягало. О предполагаемом визите объекта в штаб РОВСа он знал заранее. Из общей канвы выбивалось знакомство с девушкой, которое произошло позавчера. Кажется, у их клиента возник роман, причём весьма бурный, да еще и взаимный. Впрочем, даже ради большой и чистой любви их «объект» не прервал выполнение задания, всё развивалось по тем планам, о которых Соломон уже знал.

Его второй сотрудник, Михаил, сейчас занимался выяснением, что эта за девица «закадрила» их клиента и не было ли это классической «медовой ловушкой». Впрочем, пока что никаких данных за то, что эта девочка сотрудничает с какой-то из спецслужб, не было. Шпигельглас посмотрел на часы, пора было встретиться с Мишей, в отчете Сергея ничего необычного не было. Запомнив все до буквы, Соломон аккуратно сжег брошюрку, благо, в ней было всего четыре листочка небольшого формата. Теперь пришло время для сигары и прогулки по бульвару вдоль Сены. Встретились. Перекинулись парой слов на французском. Мишель сумел сфотографировать эту дамочку, значит, уже есть какая-то зацепка.

— Передашь завтра девочку Сергею. Он проследит, ты страхуешь меня в поезде. Едем вдвоём.

Вот и весь разговор. А теперь лавочка, сигара и убедиться, что никакого «хвоста» за ним не наблюдается.

— Простите, мсье, вы так смотрите на меня…

Она говорила на французском с серьезным акцентом. Я смотрел на эту девушку и понимал, что уже ее где-то видел, но где? Ни память Кольцова, ни моя ничего подсказать не могла. «Миша, кто это?»

Молчание, нет, молчать нельзя.

— Простите, мадмуазель, разрешите представиться, Мишель Ротерблюм, журналист.

— И что? Это даёт вам право так смотреть на меня? Паола. Можете называть меня просто Паола.

Хха, вот откуда такой акцент… Стоп? Италия или… надо попробовать…

— Ты испанка? — я перешел на язык жителей Пиренейского полуострова.

— Я из Страны Басков.

— Emakumea?[8]

Она посмотрела на меня немного удивленно.

— Bai, emakumea[9]. Я не знаю язык басков, только несколько слов.

— А откуда знаете испанский, да еще намного лучше французского?

— Мой родной язык русский.

— Вот как? Не очень ожиданно!

Вот это точно неожиданно! Так девочка еще и русский знает, причем тоже лучше, чем французский.

Я тонул в её карих глазах. Хрупкая, красивая, в ней чувствовался характер, а взгляд был открытый, и в тоже время очень уверенный. Было впечатление, что я увидел перед собой аристократку, потом вспомнил, что все они, баски, аристократы, в какой-то мере. Во всяком случае, дворяне, даже если идут за плугом[10].

— Мои родители переехали из России еще до начала революции и осели во Франции.

— Как ты относишься к революции?

— С симпатией.

— Странно.

— Тут, во Франции, многие симпатизируют Стране Советов. Зачем мне это скрывать?

— Ты вообще не можешь имеешь секретов?

— Я вообще человек-секрет.

— Это как?

— Я не такой, как кажусь?

— Ты не judua[11]? Еврей?

— Почему? Я русский французский еврей…

— Для меня это немножко сильно сложно.

— Паола, у нас говорят, что тут без ста грамм не разобраться.

— Что это есть?

— Я закажу немного хорошего вина, а не этой кислятины, вы ведь знаете, что такое хорошее вино? И мы посидим за бутылочкой этого божественного напитка, тогда разобраться будет намного проще.

— Это предложение?

— Руки и сердца?

И мы рассмеялись. Я знал, какое вино следует заказать. Оно было в меру сладким и в меру терпким, с хорошим ягодным букетом и очень ароматным. Паола оценила его, даже чуть покачала головой, дегустируя напиток. А потом мы гуляли по Парижу. А потом мы проснулись в моем номере в одной постели. Спали мы каких-то час-полтора, всё остальное время было чем заняться. Паола оказалась очень чувственной и очень пылкой, не девушка, а огонь, не «огонёк», а пламя, стена огня! Она была настолько страстной, что у меня были опасения, что хозяйка пансиона меня просто выставит за двери, но мадам Жаклин чем-то она приглянулась. Дама очень строгих правил увидев ее утром посмотрела сквозь стекла очков, нахмурилась, а потом очень неожиданно улыбнулась. Они успели о чем-то переговорить, пока я занимался уничтожением завтрака, потом девушка присоединилась ко мне, а мадам поставила перед ней тарелку и мне даже на минутку показалось, что признала в ней родственницу, ладно, родственную душу.

— Если ты упустишь эту девочку… — сказала мадам Жаклин… — я буду считать тебя последним идиотом.

Я знаю это. И я знаю, что я последний идиот. Я не смогу ее взять с собой. Это я тут Мишель… И что? Терять свою Паолу? Я этого не хотел. Мы остались в моей комнате и занимались друг другом… мы любили… мы были одним целым… пока в моей голове не стал звонить набатом простое слово «пора!».

Мы поехали на вокзал за билетом. Потом снова любили друг друга. Я так и не закончил статью, хорошо, что письмо в белогвардейскую газету отправил. Интересно, напечатают его или нет? А вдруг в этой реальности редактор их не попадет в простенькую ловушку? Впрочем, это все ерунда… по сравнению с нею. Блин! Первый раз в жизни влюбился! Миша бухтит, что у него этих любовей было, но потом сдулся, сказал, что так у него точно ни с кем еще не было, а у меня тем более… Не везло мне на женщин. Отношения? Были. Но не более чем на неделю-вторую. Меня как-то женщины не то что не воспринимали, я ж не урод, а вот не могли они со мной долго жить вместе. Ни разу ничего путного не выходило. Правда, никто меня еще так не цеплял… И всё-таки, где я её видел? Что за дежавю?

Она меня посадила на поезд. Она не плакала. Она просто стояла. Она обещала писать… она, она, она… и я чувствовал, что не напишет. Я дал адрес Мишеля, того самого парня, с которым мы вместе брали интервью у генерала Шатилова. Но почему-то был уверен, что она не напишет. Прошел он, угар любви, что ли… так хотелось выскочить из поезда, но… Я ведь прекрасно понимал, что не могу не уехать, он слишком неоднозначно это воспримет. Тогда меня найдут, где бы Паола не пыталась меня бы спрятать. А она ведь предлагала, спрашивала, или я не прячусь, или мне не нужна помощь. И что-тот мне не договаривала. Мне так показалось. И адрес свой не дала, совсем не дала, только пообещала написать. И как-то не слишком уверенно. В общем, пока не показалась граница, я метался по купе, в котором ехал в одиночестве, как тигр в клетке. И только после того, как поезд оказался в Германии чуток успокоился.

В Берлине мне предстояло найти Мартина Вагнера. Это был архитектор, строивший социальное жилье в Берлине. Он осваивал технологию панельного строительства, поэтому я был крайне заинтересован с ним переговорить. Этот человек известен своими антифашистскими убеждениями, правда, Мартин не коммунист, он сочувствовал социал-демократам, но посещал в Советский Союз. И мне было очень важно, чтобы этот человек оказался в эмиграции не в Турции или США, а именно в СССР. Ведь он возглавлял всё некоммерческое строительство в Берлине, понимаете, некоммерческое! Фактически, программа социалистического распределения жилья для бедных слоев населения.

Я нашел его в поместье Эйхкамп. Которое он только-только достроил. Это был худощавый мужчина среднего роста с тяжелым взглядом из-подлобья. Он не слишком доверчиво воспринимал мою речь, тем более, что строительная отрасль сейчас переживала в Германии тяжелый кризис (как часть мирового экономического кризиса) и его планы все оказались перечеркнуты. Тем не менее, я взял у него подробное интервью. И мы сумели как-то найти общий язык. Дружбы, какой возникла у меня со многими писателями Германии, не возникло, но вот приязненные отношения, пожалуй, что да. Я поехал брать себе билет на поезд в Москву, по-прежнему прикрываясь чужим именем и чужими документами. Господину Вагнеру я представился как Михаил Кольцов, хотя и попросил его говорить, что интервью брал французский журналист.

И тут, на Берлинском железнодорожном вокзале я встретил её. Миша Кольцов стал рваться из меня, вопил и кричал, что это она, и что я должен, и что вообще, я сволота последняя! Миша! Дай мне волю! Но я дал ему по рукам и загнал поглубже, чтобы даже не шевелился. Он, конечно же, обиделся, и очень долго со мной не разговаривал.

Кого это её? Понятно, что Марию. Которая Остен. Которая в Реальной истории стала его третьей женой… хотя и гражданской, которая и погибла из-за него. Поехала спасать, блин… и ее расстреляли…

«Миша, я её люблю!»

«Миша, ты хочешь ее смерти?»

«Что ты говоришь такое?»

«Если ты ее любишь, в чём я не уверен, ты же ее даже не узнал еще, так вот, тем более обходи ее пятой дорогой!»

«Почему?»

«Оба пропадете, и я с вами заодно».

«Сволочь, ты, Миша, сам в порыве страсти барышню три дня валял, а мне так фигу в нос!»

«Фиг вам — народная индейская изба, Кольцов, пожалей ты ее, а?»

Я лично понимал, что Мария Остен нарисовалась на горизонте совершенно не случайно, скорее всего, её поставили за мной понаблюдать. Так показалось, во всяком случае. Но она не сделала нам с Мишей ничего плохого, зачем же разрушать ее жизнь?

Кольцов злобствовал в моем мозгу, я же наглотался аспирина фирмы Баейр и делал вид, что со мной всё в порядке. Но нихрена со мной в порядке не было! Меня тянуло к Паоле, Кольцова тянуло к Марии… Растроение личности получалось, потому что нас обоих товарищ Сталин тянул в Москву. И эта последняя тяга была решающей.

А в Москве на железнодорожном вокзале меня встретил товарищ Артузов, сволочь этакая, с цветочками, алыми гвоздиками, да еще и четырьмя штуками! Намеки он тут устроил, чтобы тебя только парными букетами поздравляли! Ну, в общем, поехали мы по столице да возложили цветы у памятника героям-революционерам. Как я понял, орденом меня не наградят. Ну и ладно. Не за ордена же воюем, в само-то деле, не за ордена!