Мы с Санькой в тылу врага

31. ЗАСАДА

Догорает за полем багровое небо. Тучи, подернутые серым пеплом, клубятся кроваво и тяжело. В лопухах потянуло холодной сыростью, трава повлажнела, и Санька за полчаса одубел так, что дрожит каждой жилкой. Но идти за пистолетом и сумкой еще рано: со двора доносится немецкая речь, звякают ведра возле полевой кухни, а где-то у околицы протяжно, с надрывом воет собака. Собака воет — быть несчастью: пожару или покойнику.

Из-за тучи выглянула щербатая луна, словно бы повисла на ветке школьного тополя, залила сады, крыши холодным, скупым светом. Длинные черные тени деревьев легли через дорогу. Над деревней плывет тишина.

Еще холоднее стало, когда от ручья поднялся туман. Жидкими клочьями он расползся сперва по ложбинам, потом заволок крапиву, укутал огород — лишь столбы изгороди выглядывают из-под белого одеяла, будто играют в жмурки.

Санька повел ухом, осмотрелся и пошел. Он шел осторожно, бесшумно, как призрак. Впереди кто-то недвижно стоит и прислушивается к ночной тишине. Санька тоже остановился, прислушивается. Тьфу ты, дьявол, да это же куст сирени, который он собственноручно посадил нынешней весной на меже у самого забора.

Луна повисела немного на тополе и снова спряталась за тучу. Теперь хоть глаз выколи. Нужно привыкнуть к темноте, дальше так не двинешься.

— Хальт! — грянуло, как винтовочный выстрел, где-то около полевой кухни. Это далеко, можно особо не беспокоиться, тем более что через минуту все стихло. Верно, сами немцы бродят или пришла смена.

По меже между картошкой и свеклой, между стеблями кукурузы ползти неудобно и трудно. Здесь не разгонишься — тыквенные плети перевились, как веревки, цепляются за ноги и за руки, тащатся вслед, шуршат. Картошка тоже полегла, перепуталась, как будто в ней все лето забавлялись черти. А тут еще мать, когда полола гряды, понабросала на межи осота. За лето он высох, и колючие иглы впиваются в ладони, в локти и коленки.

Сколько раз говорила она Саньке, чтоб выбросил эту гадость за забор. Не послушался, поленился, так теперь терпи.

Санька пополз чуть-чуть быстрее, но невзначай задел ногой стебель кукурузы. Сухие листья не зашуршали, а загремели, как гремит жестяная крыша, если бросить на нее кирпич. А когда легкий ночной ветерок, заблудившись в тумане, тоже забрел на грядки и стал озорничать с сухими листьями, показалось, что кто-то сюда бежит. Тут Санька и вовсе вжался в сырую землю. Но ветер скоро выбрался на выгон и исчез в глухой ночи.

Вот и козья сараюшка. Из-за угла видно, как топчется во дворе часовой. У него на поясе брякает какая-то железка. Несколько тяжелых шагов в одну сторону — тишина, несколько в другую — снова тишина. Немец прислушивается. Все, вроде бы, спокойно. Видно, они не хватились пистолета и сумки, не заметили пропажи.

Санька неслышно проскользнул вдоль глухой стены хаты, залег в крапиве за углом. Крапива больно обожгла щеку и руки, но он и не заметил этого. Как назло, снова выглянула из-за тучи луна. Она заблестела в стеклах, осветила забор и над забором — немецкую каску. Каска не шевелится — кажется, что она надета на столб. Не шевелится и Санька, хотя лежать ему неловко, в бок уперлось что-то острое.

Когда нельзя, тогда особенно хочется чихнуть, и чихнуть так, чтобы по деревне прокатилось эхо. Ползая меж грядок, Санька набрал полон нос пыли, и теперь там такой зуд, что нет спасения. Он зажал нос пальцами, стиснул зубы, закрыл ладонью рот и чихнул, чихнул тихонько, приглушенно, только в ушах что-то хрустнуло.

Каска ничего не услышала. Пока Санька укрощал свой нос, она скрылась во дворе, за столбами, на которых когда-то висели ворота. Теперь можно пробираться дальше.

Он ползет сторожко, ловко и бесшумно, как уж. Слышит, как бьется его сердце, бьется громко и тревожно.

Вот и то окно. Здесь, под окном, должны лежать сумка и пистолет. Санькины руки ощупывают землю и ничего не находят.

Э, черт, снова плетется часовой. На этот раз он останавливается возле самой изгороди. Слышно даже, как немец вздыхает. Видно, вспомнил свою далекую Германию. А может, просто наскучило торчать под окнами, оберегая сладкий сон начальства.

Когда пальцы коснулись гладкой, слегка влажной кожи, Санька успокоился. Здесь сумка! А вот и пистолет. Теперь только выбраться отсюда, из-под окна, а там огородами, глухими переулками на болото, в лозняк. Ищи тогда ветра в поле.

Страшной силы удар пришелся по голове. В ушах зазвонили колокола, ярко вспыхнули и погасли звезды, и Санька полетел в черную бездну. Он не слышал, как переговаривались окружившие его немцы:

— Партизан! Партизан!