Мясник

Глава восьмая

Цепь случайностей, сотканная на небесах, привела Хлынова именно в тот банк, на который совершали налет Генка и Андрей. Скажем прямо, неудачный налет. Идиотский.

Вокруг Хлынова суетились люди: кто то рванулся через дверь и разбитые стекла прямо на проезжую часть, другие, напротив, бросились помогать охранниками подоспевшим омоновцам ловить преступников(чего уж там теперь ловить), иные истерично орали или стояли столбом, шокированные всем произошедшим. И только Хлынов, неторопливо прикурив, вышел из банка так легко и непринужденно, словно прогуливался с семьей по парку в воскресный день.

Если бы у него в этот момент спросили, о чем он думает, Хлынов, не задумываясь, ответил бы, что пытается найти недостающее звено в логической цепи случайностей…

Он не кокетничал — действительно, этот вопрос волновал его в эту минуту больше всего. Ведь почему-то это с ним произошло? Ведь есть же какая-нибудь связь между всем этим. Между чем?

Во-первых, Космачев с его вытаращенными глазами и совершенно бредовой речью о массовых изнасилованиях слепых девочек в одном из интернатов столицы.

Так, допустим, это первое звено.

Идем дальше!

Во-вторых, поиски желтого листка под названием «Московский комсомолец»…

Стоп! Не так!

Это вовсе не во-вторых. До поисков он раздумывал — идти ему или оставаться. Были десятки способов раздобыть эту дурацкую газету, и он выбрал самый сложный. Но зато — и самый безопасный!

Значит, во-вторых, были эти раздумья. Хорошо. Идем дальше…

В-третьих, поиски. Это уже третье звено в цепи.

В-четвертых, ему пришлось ехать, искать подходящее метро, чтобы не спускаться под землю слишком глубоко.

Четвертое звено — страх!

В-пятых, конечно же, песня. О чем они, кстати, пели? Что-то наивное и сентиментальное. Не помню. Ладно, проехали.

Песня и слепая, которая не видит, что я ей ничего не подал. Это пятое звено. Стыд.

В-шестых, сережки. Значит — жалость.

Что еще?..

Кажется, уже подходим к концу. Остается банк, нападение, глаза охранника и последний удар…

Нет! Что-то было еще. Но что? Что?

ЭТО, вдруг понял он. Кто-то из незатейливых грабителей сказал про дам (баб, женщин, телок, шлюх, девчонок, кого?!), и у Хлынова вновь началось…

ЭТО!

Неужели к ЭТОМУ привела странная цепь случайностей? Не может быть! Раньше, в предыдущих четырех случаях, все было иначе. Все было по-другому. Но как?!

Он не знал.

Он не мог знать, как не может знать ребенок, что он появляется на свет Божий. ЭТО возникло где-то внутри него и имело только цвет: красный и черный. Оно не могло возникнуть как результат цепи случайностей. Но почему?!

Хлынов почувствовал, что разгадка где-то совсем рядом. Погоди, погоди!.. Давай-ка пройдем все с самого начала. Что у нас было? Вспоминай! Быстрее!..

Информация о девочках.

Раздумья, как бы сделать все скрытно.

Поиски.

Еще раз поиски.

Страх. Обязательный страх.

Напоминание. Тот самый момент, когда звучала песня.

Жалость. Или какое-то другое, очень похожее чувство.

Неожиданность. В виде нападения на банк.

И фраза.

После которой он сразу почувствовал, что его вновь охватило ЭТО…

А если суммировать? Только быстрее!

Информация — размышления — поиски — страх — память — чувство — неожиданность — фраза.

Что то не то! После неожиданности не должно быть фразы. Или все заложено во фразе? Что сказал этот пацан? Что? Что?.. Где-то совсем рядом.

Он опоздал.

Вернее, опоздала та часть его сознания, которая не была отравлена препаратом «Ди-Кси»…

ЭТО захватило его в плен окончательно. И не было сил противиться. Хлынову не хватило буквально нескольких последних кирпичиков в его рассуждениях, и тогда он, возможно, поступил бы иначе. Как жаль! Ведь оставалась самая малость — понять, что фраза налетчика не просто касалась девчонок, она еще говорила, пусть в неявной форме, об уступке.

Вот какой была последняя технологическая функция в логической цепи. В так называемой цепи случайностей, где каждый фактор, выбираемый пораженным организмом из миллиона возможных, имеет решающее значение. И только финальная часть — этот аккорд! — в виде той или иной «уступки», как секретный ключ, «включал» всю систему препарата «Ди-Кси».

Хлынов опоздал. Он упустил свой шанс. Или небу было так угодно, чтобы он упустил…

Теперь это вновь был не Хлынов.

Это был монстр. Идущий к цели…

Выхватив боковым зрением «жигуленок» с отъезжающим и в нем Чумой и Таней, Хлынов, мгновенно догадавшись, о ком шла речь в банке, бросился в погоню. Как зверь. Как дикий зверь. Как безумный зверь. Но лучше было бы сказать — как человек, который идет к своей цели и достигнет ее, несмотря ни на что…

Они выскочили на широкий проспект.

Две легковые: след в след.

Впереди — красный «жигуленок» с девчонками. За ними — белая «Нива» Хлынова…

Стиснув зубы и отчаянно матерясь, Чума с трудом вписывалась в крутые повороты. Таню уже вовсю бросало из стороны в сторону, она больно билась плечом о дверцу машины, а один раз «жигуленок» подбросило так, что девочка прокусила губу.

Погоня не могла продолжаться слишком долго — силы были неравны. Хлынов прекрасно водил, и со стороны казалось, что он играет с жертвами в кошки-мышки. То специально отстанет, то, напротив, притрется сзади почти вплотную и начинает сигналить.

— Вот падла! — выругалась Чума. — Ну, я его!..

— Ты что?! — заорала Таня.

— Держись!..

— Что ты хочешь сделать?!

— Держись, говорю!..

Чума резко надавила на тормоз, подставляя багажник «жигуленка» под удар, но Хлынов легко разгадал ее маневр и спокойно ушел в сторону.

— А, черт! Не получилось…

— Что не получилось?! — отчаянно закричала Таня. — Мы чуть-чуть не разбились!

— Да сиди ты!

— Что?!..

— Заткнись, говорю! Заткни свою пасть и не возникай! — грубо закричала Чума. — Не видишь, кранты нам настали…

Мелькнули и остались позади какие-то железные фермы, старые пакгаузы, огромные склады и разбитые вагонные скелеты.

«Жигуленок» летел не разбирая дороги.

— Лишь бы подвеска выдержала! — проорала сквозь шум Чума.

— Какая подвеска? — не поняла Таня.

— Блядская!

— Что?!

— А…

Чума взглянула в зеркальце и вдруг с удивлением обнаружила, что белой «Нивы» позади уже нет. Все еще не веря в чудо, она проехала метров пятьдесят и лишь потом резко ударила по тормозам.

— Ах! — вскрикнула Таня, едва не разбив лоб.

Машина замерла как вкопанная.

— Ничего тормоза. Держат, — машинально отметила Чума. — Где же он?

— Кто? — слабо спросила Таня, она сжала руками виски, постепенно приходя в себя после бешеной езды.

— Кто кто… — передразнила Чума, однако веселья в ее голосе не было. — Дед Пихто и бабка с пистолетом, вот кто! Ты что, совсем соска?!

— Не поняла.

— Ну, соска, девочка, — пояснила Чума.

— Да нет, я мальчик! — вдруг взорвалась Таня. — Педрила вот с таким членом! — Она ударила себя по сгибу локтя, поясняя фразу.

— Ого! — искренне восхитилась Чума. — А девочка растет. Вот что значит воспитание.

— Воспитание, да не твое, — парировала Таня.

— А чье же?

— Я бы сказала тебе, но ругаться неохота…

— Ой, ой, ой, какие мы! — Чума захохотала.

— Кончай ржать, подруга. И лучше объясни, что за гонка такая.

— Наконец-то слышу слова не девочки, но бляди, — пошутила Чума. — Так ты ничего не поняла?

— Нет, — честно призналась Таня.

— Ну ты даешь! — восхитилась Чума и в двух словах популярно объяснила, что за ними гнался, видимо, какой-то опер.

— А почему ты думаешь, что опер? — наивно спросила Таня.

— А кто же еще?.. Хотя… — Чума задумалась. — В твоих словах что-то есть. И мне он тоже показался странным. Ведь мог тысячу раз объехать и перерезать дорогу… Странно.

Чума нахмурилась и замолчала.

Тане вдруг стало страшно. Она огляделась. С тоской в глазах, с непониманием, с робкой надеждой, что все это — страшный сон, который вот-вот закончится. Она вдруг вспомнила глаза человека в «Ниве».

Есть такие места, которые сразу же хочется обойти стороной, — неприятно. Есть такие мысли, которые сразу же хочется забыть, — мерзко. Есть такие люди, с которыми никогда не хочется встречаться, — страшно.

Человек, который сидел за рулем белой «Нивы», воплощал в себе сразу три ипостаси — он был неприятен, мерзок и страшен. Но страха, пожалуй, больше.

— Надо дергать отсюда, — сжав губы, проговорила Чума.

Она завела машину, тронулась с места, свернула в переулок, где в это время не было ни единой машины, и уже собиралась прибавить скорость, как в то самое время увидела перед собой «Ниву», которая мчалась прямо на них. Чума изо всех сил вдавила педаль тормоза и закричала:

— Сука-а!!!

— Что?! — встрепенулась Таня. — Что там?!

— Он!

«Нива» мчалась на них и через несколько длинных-предлинных мгновений, практически не снижая скорости, врезалась в их «жигуленок» лоб в лоб.

Не причинив девочкам ни малейшего вреда! В отличие от их автомобиля, капот которого был основательно смят.

Вокруг не было ни души — какой-то мистический переулок без машин и прохожих. Только в нескольких окнах показались лица любопытных.

Хлынов вышел из своей машины и неторопливо пошел к девочкам. Таня с округлившимися от ужаса глазами смотрела, как он к ним приближается, не в силах вымолвить ни слова.

Зато Чума дала волю своим чувствам:

— Ты!!! — закричала она Хлынову, выскакивая из машины. — Что тебе надо?! Что ты привязался к нам, а?!

Хлынов словно и не слышал этого крика. Он с интересом разглядывал машину девочек, которая пострадала значительно больше, чем его «Нива».

— Да-а, — задумчиво протянул он. — Большой ремонт здесь потребуется.

— Ты раскурочил нам машину! — кричала на него Чума. — Ты охренел, папик?!

Хлынов был все так же невозмутим. Да, — кивнул он. — Ущерб большой. Готов возместить его вам. Надо подождать милицию. Эксперты определят сумму ущерба, суд его утвердит, установит размер морального ущерба, который я тоже готов возместить, и после всего вышеперечисленного я все вам выплачу.

Он говорил спокойно, рассудительно, и любой другой человек, окажись он на месте Чумы, вздохнул бы с облегчением. Но не Чума.

— Гад! — только и смогла проговорить она и обернулась к Татьяне. — Эй! Вылезай!

Но Таня уже и так не без труда выбиралась из покореженного «жигуленка».

Хлынов вдруг испугался. Он мог не успеть сделать того, что задумал. Эти девчонки, чего доброго, разбегутся в разные стороны, и тогда он точно ничего не сможет сделать. Тем более что он не решил еще, кто из них ему нравится больше.

— Вот что! — торопливо заговорил он. — Давайте сделаем так, девочки. Я вижу, вы торопитесь. Жаль, что с вашей машиной получилось так… Могу предложить вам свою.

Чума внимательно посмотрела на него, а потом перевела взгляд на Таню. Та пожала плечами.

Вероника снова посмотрела на Хлынова и спросила чуть смягчившимся голосом:

— А чего ты гнался за нами?

Хлынов постарался улыбнуться так, чтобы показаться смущенным, и ему это удалось.

— Черт его знает! — пожал он плечами. — Как затмение какое-то нашло. Вижу — девочки гоняются, развлекаются. Мне тоже иногда хочется развлечься таким вот образом. Согласитесь, что таких девочек, как вы, встретишь не часто.

Звучало это неубедительно, но Чуме очень хотелось ему поверить, и она поверила.

— Послушайте, — сказал им Хлынов. — Через несколько минут милиция будет здесь. За машину, — он кивнул на разбитый «жигуленок», — я вам заплачу. Мне с ментами встречаться не очень хочется, если честно. Садитесь в мою машину, поедем скорей отсюда и по дороге обо всем договоримся.

Что-то говорило Чуме, что не следует излишне доверять этому человеку, но она понимала, что в его предложении есть смысл, это было бы лучшим решением их проблем. И поэтому она просто отмахнулась от Тани, когда та робко проговорила:

— Вероника, не надо…

— А что надо?! — повернулась она к ней, бешено сверкая глазами. — Ждать, пока сюда наедет куча ментов? Этого тебе надо?! Мне — не надо!

И, повернувшись к Хлынову, она кивнула:

— Ладно, папик, — сказала она. — Но смотри: веди себя хорошо, а то мы с моей подругой яйца тебе поотрываем. Понял?

И, взяв за руку Таню, пошла к «Ниве». От ее последних слов Хлынова охватило такое возбуждение, что он едва сумел взять себя в руки. Сглотнув внезапно набежавшую слюну, он только сказал:

— Понял.

Чума села рядом с ним, Таня — на заднее сиденье. Он не знал, конечно, их имен. Потом узнает. Они скажут, когда… Ну, хорошо, рано пока об этом думать.

— Куда вам? — спросил он.

— Пока прямо, — ответила та, что больше всех кричала. — Скорей отсюда.

Хлынов кивнул в знак согласия. Он действительно многое понимал. Итак, они принимали участие в ограблении банка — это уже давно стало ясно.

— Ну вот, — недовольно посмотрел он в зеркало заднего обзора. — Вот они и приехали. Быстро.

— Кто? — переспросила Чума.

— Менты, кто же еще?

Вероника обернулась, чтобы посмотреть назад, и перед Хлыновым показалось место на ее шее, куда лучше всего бить, чтобы отключить девицу.

Что он и сделал.

Резким движением ладони он ударил Веронику по сонной артерии. Девочка всхлипнула и моментально потеряла сознание.

— Что вы делаете?! — воскликнула Таня, бросаясь на него и колотя его плечи слабыми своими кулачками. — Что вы делаете?!

Он спокойно взял ее за волосы, оттянул голову, несколько секунд смотрел на беззащитную шею Тани, словно смаковал то, что сейчас сделает. И ударил. Точно так же.

Две девочки лежали в салоне его машины без сознания.

Хлынов завел машину, развернулся и, выехав из переулка на широкую улицу, взял направление на кольцевую дорогу, стараясь соблюдать правила дорожного движения.

Он знал, куда едет.

Минут через сорок белая «Нива» выехала из Москвы. Еще приблизительно через столько же времени показалась местность, куда Хлынов так стремился.

Машина маньяка мчалась по Подмосковью.

Вытянув шею, Хлынов огляделся. Сейчас будет окраина тихого подмосковного городка с юморным названием Кривоколеново. За ней — пустырь: кругом разбросаны огромные грязно-бурые кучи щебенки, замерли остовы разбитых тракторов и вагончиков, темнеют штабеля из промасленных, закопченных шпал.

Местные жители называют этот район пригорода «кладбищем динозавров» и без нужды стараются сюда не ходить…

Рядом с «кладбищем», за колючей, в четыре неровных ряда, проволокой, притаились склады. Мощные прожектора на металлических фермах. Изредка слышен далекий скрип ворот, звук шагов и хриплые голоса овчарок, встречающих лаем посторонних.

Пустынно в этих местах — только промелькнет сгорбленная фигурка железнодорожника, простучат торопливые шаги по деревянному настилу, и вновь все стихнет…

А сразу же за складами — дачи. К ним ведет проселок. На который и погнал красный «жигуленок»-мышку Хлынов-кошка. Потому что одна из этих дач его — хлыновская…

Эта дача досталась ему почти бесплатно. Случилось так, что проштрафился один коммерсант. Уважаемый человек. Помощник и доверенное лицо депутата. А связался, дурачок, с ребятами, которые приторговывали героином. Ну и влип, естественно, так как у нас за «группу» до сих пор срока набавляют. А руоповцы «гнали», как обычно, план по валу. И загнулся бы бедный помощник депутата (кстати, «босс», узнав про героин, отказался от своего помощника — мол, знать его не желаю, подлеца, да и вообще надо наказывать этих подонков!), если бы не свели его с Хлыновым через общего знакомого.

— Ты уж помоги этому дурачку, — попросил знакомый. — А взамен он даст тебе свою дачу. Она, правда, недостроенная, но ничего, как-нибудь доведешь ее до ума.

— Зачем мне дача?

— Как зачем?! — искренне поразился знакомый. — А блядей куда возить? Лови момент. Там, кстати, сауна шикарная, — вспомнив, добавил он.

Вот так и стал Хлынов обладателем недостроенной дачи с «шикарной сауной»…

Хлынов спокойно остановил машину. Вышел. Огляделся. Вокруг было пустынно, лишь где-то высоко в небе собирались в огромную стаю птицы.

Не торопясь, он вернулся к «Ниве», осмотрел ее и закурил. Девочки все еще были без сознания. Они замерли на своих сиденьях, похожие на манекены, и Хлынов задумался — кого же из них выбрать.

Сначала приблизился к Чуме, осторожно отвел пальцем веко. Затем — то же самое проделал с Таней. Глаза второй девочки ему понравились больше…

…Первой на дачу он перенес Таню.

Еще раз осмотрелся, не выходя из машины. Вокруг никого не было видно. Оно и понятно, день-то рабочий, не выходной…

Хлынов осторожно перенес девочку в дом, в ту самую ее часть, которая гордо именовалась «шикарной» сауной. Положил на деревянный лежак. Пристегнул руку наручниками к трубе. Хотел уйти, но вдруг не удержался, и осторожно оттянул у девочки трусики. Погладил аккуратно подбритый лобок. Таня задышала чаще, но в себя не пришла. Однако Хлынов уже успокоился. К чему торопиться — впереди у них целая вечность!

Он закрыл сауну и направился к машине. Но не дошел, потому что наткнулся на пистолет…

Черный зрачок равнодушно смотрел прямо ему в лоб.

— Ублюдок! — бросила Чума.

Она тяжело дышала, опираясь одной рукой о стенку, и было видно, что ее ноги дрожат от усталости и сверхмерной нагрузки. Однако, странное дело, пистолет почти не шевелился, и его ствол был нацелен точно в центр лба Хлынова.

— Дура, — спокойно сказал он.

И сделал шаг.

— Не подходи, — тихо и страшно предупредила Чума.

— А ну отдай! — приказал он.

И сделал второй шаг.

— Я что сказала…

— Девочка…

Третий шаг.

— …не стоит так шутить.

Четвертый шаг.

— Стоять! — прикрикнула Чума.

Ствол пистолета в ее руке чуть дрогнул, и это движение не скрылось от внимательных глаз мужчины.

Он сделал четвертый шаг.

Чума промолчала.

А вот это уже становится опасным, вдруг подумал он. Хотя, ерунда! Я уже могу до нее допрыгнуть. Но… не стоит.

Он улыбнулся, напряжение последних секунд вдруг схлынуло. Хлынов спокойно подошел к Чуме — она судорожно нажала на курок: раз, другой, третий… Но выстрелов не последовало. Он вырвал из ее рук оружие.

— Я же сказал, что ты дура, — произнес Хлынов. — Если хочешь стрелять, стреляй сразу, не раздумывая.

Он наставил на нее пистолет. Усмехнулся по-доброму.

— И спусти прежде всего предохранитель… Вот так! — Раздался тихий щелчок. — А уж потом нажимай на курок.

Выстрел прозвучал сухо, как в тире. Чума вскрикнула и упала. Чуть ниже колена из маленькой дырочки мгновенно выступила кровь.

— Вот так надо стрелять! — засмеялся Хлынов.

Но она уже не слышала — от всего пережитого за последние несколько часов у нее вдруг страшно заболела голова, в мозгу с чудовищной скоростью вырос огромный шар, вырос и лопнул беззвучно, и Чума потеряла сознание. Второй раз в жизни…

…Вместе с сознанием к Веронике возвращалась боль. Поначалу ей казалось, что она плывет над каким то огромным океаном, у которого нет берегов, одна только водная гладь — во все стороны горизонта. И ощущение полета — такое сладостное, такое упоительное, что ей хотелось, чтобы это никогда не прекращалось. Давным давно, в детстве, она видела такие сны, она летала, свободно паря над морями и океанами, но с тех пор прошло столько времени, что теперь она и не упомнит, когда это было в последний раз.

И вот теперь сны вернулись. Она снова летала. Во сне она уже поняла, что это сон, и удивилась очень по-взрослому: что же такое с ней могло произойти, чтобы детские мечтания возвратились к ней с такой ясной и пронзительной силой?

Но как только она осознала себя чувствующей и думающей, постепенно и неотвратимо к ней стала возвращаться боль. Сначала почти незаметно, но с каждым мгновением все настойчивее и настойчивее, все властнее и требовательнее.

Вероника чувствовала себя подстреленной птицей, которая от боли теряет высоту и падает прямо в бушующие волны. Действительно, море внизу волновалось, на нем поднялся настоящий шторм, и она падала прямо туда, в самый центр стихии. Боль, невыносимая боль продолжала жить в ее теле, и уже не было никакой возможности ее терпеть. Скорее бы упасть туда, в воду, и утонуть, чтобы уже никогда ничего не чувствовать. Но в тот самый момент, когда тяжелые свинцовые воды готовы были встретить ее и сомкнуться над ее головой, именно в это мгновение она очнулась.

Чума очнулась и тут же застонала: боль пронзила ногу от ступни до ягодиц, хотя пуля, если она правильно помнит, попала пониже колена. Руки были свободны. Этот хмырь, подумала она, так уверен в себе, что даже не связал меня. Он думает, что если прострелит мне ногу, то я уже ни на что не гожусь. Зря он так думает, Чуму нужно хорошо знать, чтобы быть в чем-то уверенным. А ты меня не знаешь, сука, но скоро ты узнаешь меня очень хорошо. И нога моя тут совсем ни при чем.

Подумаешь, с предохранителя не сняла. Запарилась, и на старуху бывает проруха. Тот, кто на молоке обжегся, на воду дует. Больше я тебе таких подарков не сделаю.

Что-то было в его глазах знакомое. Такой же блеск я видела у той сволочи, такой же мутный блеск, когда хочется одновременно и убить, и на колени рухнуть. Тут уж что победит. Тогда я совсем пацанкой была, потому и ползала на коленях. Больше меня никто никогда не заставит это сделать, хоть у тебя не глаза, а прожектора будут блестеть этим мерзким блеском.

Своего давнего мучителя Чума называла теперь не иначе как Сволочь. Звать этого скота по имени — много чести. Кого-то ведь зовут точно таким же именем. Зачем же поганить нормальное имя? Сволочь — он и есть сволочь.

Чума попробовала встать, и, к ее удивлению, это получилось у нее проще, чем она ожидала. Из острой, стреляющей боль перешла в тупую, ноющую, и терпеть ее стало легче. Чума наступила на раненую ногу. Боль пронзила ее от пальцев на ступне до кончиков волос, и она закусила губу, чтоб не закричать. На лбу выступил холодный пот, сердце колотилось как сумасшедшее, дышала она тяжело и прерывисто, как загнанная лошадь, глаза были крепко-накрепко зажмурены. Она уговаривала себя потерпеть еще немного, еще десять секунд, еще пять, еще чуть-чуть. Чума была уверена, что стоит ей перетерпеть самую сильную боль, как потом ей станет несравнимо легче. Рекорды она ставить не будет, но если придется бежать — она побежит, невзирая ни на какую боль. А то, что бежать придется, в этом она была уверена.

Она сменила ногу и боль утихла. Отдохнув чуть-чуть, она снова ступила на раненую ногу. На этот раз боль была поменьше. Или она пре терпелась к ней, это уже для Чумы было неважно.

Ну вот, можно и оглядеться. Темно, как в подвале. Да это и есть подвал. Прямо у потолка одно маленькое окошечко, из которого солнечный лучик освещает коротенькое пространство. Но нам и этого хватит.

Дверь. Тяжелая, запертая снаружи. Ломом не возьмешь, да и где его взять-то — лом? Ладно, ковыляем дальше. Стены бетонные, не подкопаешься, даже если здесь повсюду лопаты валяться будут. Так. Что будешь делать, Чума?

Она не сразу сообразила, что на ноге у нее — повязка, причем сделанная профессионально. Благодетель, мать твою… Он еще и медсестра, да? Перевязал, сука. Это, чтоб подольше мучилась?

Как же я лопухнулась с этим пистолетом? Дешевка… Отдала оружие просто так, за здорово живешь. Хотя добывала его, можно сказать, в бою. Все три ствола, которые были в их компании, добывались с ее самым непосредственным участием. Последний, который этот хмырь отнял, Чума опять отобрала у охранника при ограблении второго Сбербанка. До чего же легко, черт возьми, они расстаются со своим оружием, эти грозные дяди в камуфляжной форме. Стоит им только другой ствол под нос сунуть, как они готовы разоружиться хоть до трусов. Тоже мне мужики.

Ладно.

Ну что ж. Выхода нет. Зато есть окошечко. Он даже мысли не допускает, что кто-то может в такую дырочку протиснуться. Напрасно. Он имеет дело с Чумой. А Чума протиснется там, где любая мышь отступится. Еще ничего не кончено. Все только начинается.

Вперед, Чума!

Все пропало, думала Таня, все пропало, все пропало, все пропало…

По среди комнаты, огромной, как настоящая зала, стоял самый обыкновенный деревянный столб. Именно своей обыкновенностью они наводил ужас. Недалеко от столба стоял стол, похожий на медицинский, и инструменты, которые были на нем разложены, тоже походили на медицинские, на те, которые Таня видела у зубного врача.

Здесь же стояло кресло, очень странное кресло: с дырой прямо посредине и ремнями на подлокотниках. И еще какие-то снаряды, назначение которых до Тани доходило с трудом. Знала она только одно: все это было очень страшно.

— Нравится? — спросил ее этот человек.

Она в ужасе смотрела на него.

— Нет? — переспросил он и засмеялся низким хрипловатым смехом. — А мне нравится. Садись.

И он жестом предложил ей сесть в кресло с дырой посредине.

Таня в замешательстве посмотрела сначала на него, потом на кресло, потом — снова на него.

— Ну?! — сказал он, и в его голосе чувствовалась столько силы и власти, что Таня растерянно кивнула, прошла к креслу и села в него, невольно устраиваясь в нем поудобнее. Но сесть удобнее не получалось никак. Хлынов с удовольствием наблюдал за всеми ее телодвижениями.

— Хорошее кресло, правда? — спросил он Таню. — Удобное. Согласна?

Было в его голосе нечто такое, из-за чего Таня сочла за лучшее не спорить.

— Да, — сказала она.

— Послушная? — улыбнулся он. — Это хорошо. Дольше жить будешь. И плохо.

Таня молчала.

— Знаешь, почему плохо? — поинтересовался он.

— Нет.

— Очень просто, — ответил он. — Жить-то ты будешь, — он наклонился к самому ее лицу, и Таня почувствовала, как волосы его касаются ее лба. — Но ты будешь и жить, и страдать. Тебе будет ужасно больно. Ужасно.

Таня закрыла глаза и почувствовала, как слезы сами собой катятся из-под прикрытых век.

— Не плачь, — услышала она его голос. — Страдания очищают душу. Телу будет больно, зато потом душа твоя воспарит так, что ты захочешь сказать мне спасибо. Но сказать ты уже ничего не сможешь.

— Отпустите меня, пожалуйста, — попросила Таня. — Ну, что я вам сделала? Ну, пожалуйста.

Он засмеялся.

— Вопрос не в том, что ты мне сделала, девочка, — сказал он. — Вопрос в том, что ты мне НЕ сделала.

— Отпустите меня, — повторила Таня с тоской. — Я все сделаю, все, только отпустите. Не убивайте меня, пожалуйста, прошу вас.

— Не убивать? — удивился он. — Да тебя никто и не будет убивать. Ты сама, понимаешь, сама, будешь призывать смерть, ты сама будешь мечтать о смерти, и в итоге ты сама умрешь. Но для этого тебе придется очень постараться.

Таня молчала, потрясенная услышанным. Сознание отказывалось верить в то, что говорил этот человек. Да и человек ли он? Способен ли нормальный человек на то, чем грозит ей этот… как же назвать-то его? Это существо.

Она подняла залитые слезами глаза на Хлынова и снова попросила:

— Отпустите меня, пожалуйста.

Хлынов подошел к столу и взял с него инструмент, очень похожий на самые обыкновенные плоскогубцы. Посмотрел на Таню и спросил ее:

— Знаешь, что это такое?

Она покачала головой.

— Что?

— И не догадываешься? — удивился он. — А на что похоже?

— Пожалуйста, — сказала Таня. — Не надо.

— Что — не надо? — серьезно смотрел он на нее. — Я еще ничего и не начинал. Что — не надо?

— Не мучайте меня. Прошу вас.

— Странная девушка, — покачал он головой. — Ты еще не знаешь, дорогая, ты еще себе даже не представляешь, что такое настоящие мучения. Но скоро узнаешь. Совсем скоро. Осталось немного потерпеть.

Ему было в высшей степени приятно наблюдать за этой девчонкой, видеть, как в ее глазах появляется страх, как заполняют эти глаза слезы, как нарастает в них страх, превращаясь постепенно в самый настоящий животный ужас.

Он подошел к ней, взял ее за ворот блузки и одним рывком обнажил Тане грудь. Девочка вскрикнула.

— Кричи, кричи, — подбодрил он ее с улыбкой. — Сильней кричи, это лучше, чем если бы ты молчала.

Таня не могла оторвать от него глаз, наполненных ужасом.

Хлынов чуть наклонился и взял в ладони ее небольшую грудь. Не отрывая от нее своего внимательного взгляда, он сжал пленнице грудь, сначала потихоньку, но потом все сильнее и сильнее. Таня молчала, испуганно глядя на своего мучителя.

— Ну? — сказал он. — Что же ты не кричишь?

И сжал ладонь изо всех сил. Таня вскрикнула и застонала.

— Хорошо, — отметил он. — А теперь приступим к делу посерьезнее.

Он взял инструмент, похожий на плоскогубцы, поудобнее захватил между железными захватами розовый сосок Таниной груди.

Таня поняла, что страх, который обуревал ею до этого, — ничто. Потому что сейчас она почувствовала такой ужас, который словами передать невозможно.

— Я откушу этот сосок, — сообщил ей Хлынов, и Таня почувствовала, как кровь леденеет в жилах. — И дам его тебе. И ты его проглотишь. Поняла?

— Пожалуйста… — пролепетала Таня.

— А если ты его не проглотишь, — добавил Хлынов. — Я откушу тебе второй сосок. Всю грудь, по кусочкам, отщипну, если не проглотишь. Поняла?

Таня молчала, ей казалось, что все это неправда, что сейчас все прекратится, что-то вот-вот произойдет, и она проснется. Но она не просыпалась, и этот кошмар продолжался вопреки всем ее мольбам.

И когда он сдавил свои страшные плоскогубцы и невыносимая боль пронзила ее, и когда она закричала истошно от этой всепоглощающей боли, — даже тогда она не проснулась, а, наоборот, потеряла сознание. Голова ее дернулась и поникла.

Хлынов поднял ей голову, оттянул веки, внимательно посмотрел — глаза Тани закатились, и обморок был самый настоящий.

Он отступил от нее на шаг и с сожалением произнес:

— А, черт!

Взял со стола пузырек с нашатырным спиртом, привычным жестом откупорил его и поводил под носом у своей пленницы. Таня очнулась тут же, открыла глаза, встретилась с его взглядом и вскрикнула.

— Нет!

— Да, — сказал он ей. — От меня не так-то легко избавиться.

И тут Таня, вопреки всем его ожиданиям, снова потеряла сознание.

— Что такое? — пробормотал он.

После нашатырного спирта сознание не теряют. Но эта девочка, видимо, была слишком нежной. Он почувствовал, как ЭТО растет, ширится и откликается в кончиках пальцев легким покалыванием. Да, с этой девочкой будет приятно, весьма приятно проводить время, но для этого ее нужно соответствующе подготовить. Она станет жемчужиной в его коллекции, да это так и будет, черт его побери!

Он привязал ее руки к подлокотникам ремнями, еще раз посмотрел на Таню взглядом настоящего хозяина и вышел.

Чуме казалось, что ее кожа вот-вот слезет вместе с одеждой. Окно было узким, и если кто и смог бы пролезть через него, то только она, Чума. К тому же боль в ноге давала о себе знать очень чувствительно, а локти были содраны о бетонную стену, когда она залезала в окно: подпрыгнула на здоровой ноге, зацепилась за край окна, повисела, собираясь с силами и, подтянувшись, схватилась за противоположный край. А потом стала проталкивать свое маленькое тело сквозь крошечный проем. Это было невозможно, но Чума это сделала. А что, люди в некоторых ситуациях и на три метра прыгают.

Она наконец вытолкала из окна свое тело и упала на газон. И от боли снова потеряла сознание.

Тут ее Хлынов и нашел.

…— Кажется, у меня для тебя кое-что есть, — сказал Акимов Никите.

Он дал Котову две фотографии.

— Можешь опознать?

Никита взял фотографии в руки и посмотрел. Достаточно было одного взгляда, чтобы тут же вскочить.

— Где они?

— Знаешь их? — внимательно смотрел на него Петр.

— Не томи, Петя, — сказал ему Котов. — Это Генка и Андрей. Они уехали вместе с Татьяной. Вернее, Татьяна уехала с ними. Где они?

— Ими активно занимается уголовный розыск, Никита.

— Что они натворили?

— Вооруженное ограбление банков, Никита. Это тебе не халам-балам.

— Как ты сказал?! — переспросил Никита побелевшими губами. — Ограбление?!

— Да, Никита.

— Так, — пробормотал Котов. — Так-так- так. Ну, и где они?

— Поехали, — сказал Акимов и посмотрел на Безрукова. — Ты с нами?

Семен, с интересом прислушивавшийся к их разговору, спросил Акимова:

— Как ты сказал? Вооруженный налет на банк?!

— Да.

— Очень интересно, — покачал Безруков головой из стороны в сторону. — Очень, очень интересно!

— Чего ты? — спросил его Никита.

— А что за банк? — интересовался Безруков. — Не на Галушкина ли?

Акимов вскинул голову и пристально посмотрел на Семена.

— Последний — именно там, — медленно проговорил он. — А что ты об этом знаешь?

— Кое-что знаю, — сказал Безруков. — Я с вами. Интересно. — Он нажал на селекторе кнопку и приказал: — Машину!

Всю дорогу он молчал. Сколько ни пытались его друзья расколоть, сколько ни взывали к его совести, он только отшучивался:

— Не лезьте поперек батьки в пекло, ребятки. Поспешишь — людей насмешишь.

Так ничего и не сказал.

Приехав в МУР, они сразу нашли следователя, который занимался делом о вооруженных ограблениях сбербанков молодой бандой в последнюю неделю.

Знакомьтесь, лейтенант Морозов, — представил друзьям муровца Акимов.

— Здравствуйте, — протянул руку для пожатия Морозов.

— Здравствуйте, лейтенант, — сказал Безруков. — Нас интересует дело этих молодых людей.

— Вы хотите ознакомиться с самим делом? — спросил Морозов.

— Нет, — покачал головой Семен. — Мы бы хотели просто поговорить с этими молодыми людьми. Они вам все рассказали?

— Да нет, не думаю, — пожал плечами следователь. — Судя по показаниям свидетелей, с ними должна быть как минимум еще одна сообщница. Но на месте преступления ее не было, а преступники молчат.

— Ну что ж, — проговорил Безруков. — Это очень романтично и благородно с их стороны, разумеется. Ну, давайте сюда этих рыцарей.

— Слушаюсь, — сказал Морозов, отдавая необходимые распоряжения.

Через несколько минут привели Генку и Андрея. Котов встал так, чтобы его не было видно, — справа у дверей.

Разговор начал Акимов.

— Ну-с, молодые люди, — сказал он. — Рассказывайте.

— Мы уже все рассказали, — Генка пожал плечами и кивнул на Морозова. — Вот ему. Че опять трепаться-то?

Акимов кивнул.

— Значит, вы говорите, — проговорил он, делая вид, что читает материалы дела, — что вас было только двое. Так?

— А как же иначе? — как бы изумился Генка. — Зачем нам на такое дело баб таскать?!

— А кто тут говорил про баб? — усмехнулся Акимов. — Проговорился ты, парень.

— Да я просто так, — растерялся Генка. — К слову пришлось. Баба, мужик — зачем нам лишние рты? Мы с Андрюхой и на пару можем любую кассу сделать. Верно, Андрюха?

Мрачно глядя прямо перед собой, Андрей кивнул.

— Верно, — ответил он.

— Вот, — ощерился Генка. — И все дела. Акимов вопросительно посмотрел на Котова. Тот кивнул головой.

— Мать тебе просила привет передать, Генка, — сказал он от двери.

Генка вздрогнул и повернулся. Увидев Котова, он по-настоящему испугался и побледнел.

— А-а-а-а…. — только и смог он проговорить.

— Бэ! — сказал ему Котов. — Где Татьяна?

— М-м… не знаю, — покачал головой Генка.

— Знаешь, — спокойно сказал ему Котов.

— Правда, не знаю, — взмолился парень.

— Она была с вами? — жестко спрашивал Котов.

Генка молча кивнул.

— И где она теперь?

— Не знаю!!! — прокричал Генка. — Ну хоть убей — не знаю!

Котов молчал, не решаясь спросить о самом главном. Наконец он решился:

— Она что — вместе с вами грабила банки?

Генка затравленно на него посмотрел и после долгой паузы кивнул:

— Да.

— Козел, — бросил ему Андрей.

И, посмотрев на Котова, твердо проговорил:

— Не верьте ему. Не грабила она. Всегда в машине сидела и только и делала, что ныла и воспитывала, что, мол, неправильной жизнью мы все живем. Хуже училки была.

Котов с удивлением понял, что испытывает к этому парню что-то похожее на благодарность.

— А что за девушка была с вами, когда вы грабили в предыдущие разы?

— Это не она, — сказал Андрей. — Чума.

— Чума? — подал голос Безруков.

Андрей посмотрел на него и кивнул.

— Да, Вероника.

И тут Безруков заговорил быстро, коротко и властно:

— Так! Отвечать быстро: девушки ждали вас в машине. Так?

— Да, — кивнул Андрей.

Семен повернулся к Генке.

— Так?

— Так, — нехотя признался тот.

— Машина — «Жигули» пятой модели. Так?

— Так.

— Как только прозвучали выстрелы, девушки уехали. Так?

— Так.

— Так?

— Наверное, — пожал плечами Генка. — Я уже не смотрел туда, мне не до того было.

— Нормально, — кивнул Безруков. — Все ясно.

— Что тебе ясно? — спросил его Петр. Семен повернулся к Морозову и попросил:

— Пусть арестованных уведут.

Тот кивнул, вызвал конвоира и приказал увести Андрея с Генкой.

— Вы тоже свободны, — отпустил его Семен.

Морозов кивнул на прощание и вышел. И тут же Котов и Акимов повернулись к Семену.

— Ну?!

Безруков поднял руки:

— Сдаюсь, — сказал он. — Я знаю, где твоя дочь, Никита.

— Где?

Безруков стал очень серьезным.

— Ей грозит опасность, ребята. Едем!

Машина Безрукова мчалась за город.

— Это дело настолько секретное, — рассказывал Семен, — что во, — он приставил ребро ладони к шее, — поперек горла у меня стоит. В общем, есть такой Хлынов. Коллега наш, точнее, мой коллега. Профессионал — дай Бог каждому. Но в последнее время за ним ведется усиленная слежка. Каждый его шаг стараемся контролировать.

— Продался, что ли?

Семен покачал головой.

— Дет, — ответил он. — Другое что-то. Но это другое — очень и очень страшное, други.

— И что же это может быть? — спросил Акимов.

— Не могу сказать, — признался Семен. — Правда, не могу. Даже вам.

— Ну, хорошо, — нетерпеливо оборвал его Никита. — А при чем тут моя дочь?

— Хлынов был в том Сбербанке, — объяснил ему Семен. — Он даже вырубил этого Каюмова и помог обезвредить бандитов.

— Ну, и что?

— А то, — Семен как-то странно посмотрел на Никиту, — что он не остался там ни на секунду. Он тут же вышел на улицу, сел в машину и уехал.

— Ну и что?! — едва не заорал на него. Никита. — А Татьяна тут при чем, мать твою?!

— Спокойно, Никита, — положил ему руку на плечо Акимов.

— Спокойно, Никита, — повторил за другом Семен. — Дело в том, что сразу после выстрелов девочки, сидевшие в машине и ждавшие соучастников, поспешно уехали с места преступления. А Хлынов поехал за ними.

— Зачем? — спросил Акимов.

Никита сидел как оглушенный. Ему казалось, что все это навязчивый бред сумасшедшего. «Соучастники», «место преступления»… Какое отношение ко всему этому имеет его дочь?!

Татьяна, Танька… Когда же я упустил тебя, а?

— Последнее время с Хлыновым творятся странные вещи, — продолжал тем временем Семен. — По всему, он стал неадекватно агрессивен.

— В чем это выражается? — спросил Акимов.

Семен немного помолчал и каким-то безжизненным голосом ответил:

— На его совести уже не один труп.

Никите стало страшно.

— Какие трупы? — спросил он.

— Молодых девушек, — ответил Семен. — Совсем девочек.

— А почему же вы не арестовали его сразу же? — выкрикнул Никита.

Семен снова помолчал, а. потом, всем телом повернувшись к Котову, мягко ответил:

— Потому что мы не получали такого приказа, Никита.

Котов с силой потянул себя за волосы.

— Черт знает что, — только и смог проговорить он.

На некоторое время в салоне воцарилась тишина. Звук мотора вдруг показался Никите невыносимым, и он нарушил молчание.

— И где же теперь моя дочь? — спросил он снова.

— Мы едем туда, Никита, — обнял его за плечо Семен.

Котов взглянул на Акимова. Старый друг молчал, уставившись в одну точку.

Две девчонки, и обе в полной отключке. Это знак, решил Хлынов. Действительно, что это я так скучно провожу время?

У меня на руках материал, которому позавидовал бы любой маркиз де Сад, и было бы глупо лишать себя такого удовольствия.

Он легко подхватил бесчувственную Веронику на руки и понес ее к зданию. Здесь, у входа в дом, Чума очнулась и первое, что сделала, — зубами вцепилась ему в руку. Он непроизвольно вскрикнул и чуть не разжал свои руки. Но в следующую минуту одними пальцами обхватил шею Вероники и приподнял ее как пушинку. Она пыталась бить его руками, здоровой ногой, но не доставала — держа ее на вытянутой руке, он забавлялся, наблюдая, как девчонка пытается достать его, тщетно стараясь дотянуться до его тела.

— Отлично, отлично, — насмешливо к приговаривал он при этом. — Просто молодец. Какие классные экземпляры я приобрел, любо-дорого посмотреть. И каждая хороша по-своему. Очень, очень приятно.

— Сука! — хрипела Чума. — Тварь паскудная, сволочь, я все равно убью тебя, все равно, гад, я тебе кишки вырву!

Он хохотал, как ребенок.

— Здорово, просто здорово! — восторгался он. — Как там в кино про Буратино Карабас-Барабас говорил? «Это просто праздник какой-то!»

И, довольный, он подхватил свою добычу крепче и понес в дом.

Когда с Вероникой на руках он вошел в комнату пыток, Татьяна уже очнулась. Она со страхом смотрела, как он вносит Чуму, как приковывает ее самыми настоящими цепями к столбу, как чуть ли не подпрыгивает от охватившего его возбуждения.

Закончив приковывать Веронику, Хлынов отошел, встал между обеими девочками и весело посмотрел на дело рук своих.

— Ну те-с, девочки, — потер он возбужденно ладони. — Начнем, благословясь?

Он подошел к Тане, нагнулся и чуть сдвинул кресло, на котором она сидела. Оно оказалось на колесиках, и он покатил его к столбу, у которого метала молнии Вероника.

— Сволочь, — твердила Вероника как заведенная. — Сволочь, сволочь, сволочь!!!

У Тани от испуга язык отнялся. Она молчала, стараясь не разозлить Хлынова.

Хлынов подкатил кресло вплотную к столбу.

— Конечно, сволочь, — приговаривал он при этом. — Конечно, сволочь, кто же еще?

— Я тебе глаза все выцарапаю, — обещала ему Чума, вне себя от ярости.

— Да? — оценивающе смотрел на нее Хлынов. — Ну что ж… Пора прекращать всю эту мутотень и начинать настоящее дело.

Он посмотрел на Таню и подмигнул ей:

— Верно, девушка?

Улыбаясь постыдной подобострастной улыбкой, Таня кивнула ему, не в силах отвести от него взгляда — так кролики смотрят в пасть удаву.

— Вот и хорошо, — похвалил ее Хлынов. — Молодец, девочка. Ты мне нравишься.

Он взял со стола длинный нож, больше похожий на огромное шило, и подал его Тане, предварительно развязав ей одну руку.

— Держи, — поощрительно улыбался он девочке. — Возьми этот нож и засади его этой дурехе в живот.

— А-а-а… — в горле Татьяны стоял комок, и ей никак не удавалось его проглотить.

— Ну? — настаивал Хлынов. — Что же ты?

Таня покачала головой.

— Я… не могу, — выдавила она с трудом.

— Не можешь?! — удивился Хлынов. — Но это же так просто!

Он приставил нож к животу Вероники и слегка надавил. Два крика слились воедино: Вероники — от боли, унижения и ненависти и Татьяны — от страха и отчаяния.

— Видишь? — ноздри Хлынова трепетали. — Видишь, как это просто?

— Не надо, — заплакала Таня, — умоляю вас, не надо, пожалуйста, прошу вас!

— Заткнись! — закричала на нее Чума. — Ты что, не видишь — он только и ждет, чтоб мы плакали?! Заткнись, Танюха, не плачь, это же сволочь, понимаешь, сволочь, как тот, о котором я тебе рассказывала, помнишь? Что хочешь, что хочешь делай, только не плачь, не умоляй, не унижайся, а то еще хуже будет, эта сука только и ждет, чтоб мы плакали! Не дождешься, блядина! Понял меня?! Не дождешься?!

Некоторое время Хлынов молчал, с восхищением глядя на Веронику.

— Ишь, раскраснелась, — почти нежно проговорил он. — Волнуется-то как, а? Нет, хорошая моя, ножичек нам здесь не понадобится. Ты, чего доброго, сама нырнешь под него, когда смерти захочешь, а что, с тебя станется, отчаянная ты головушка, ох и отчаянная. Нет, ножичек мы уберем. От греха, так сказать.

Он протянул Тане плоскогубцы.

— Держи. И запомни одно: все, что я тебе приказываю, ты должна исполнять незамедлительно и точно. Что отказываешься делать с ней — делаю с тобой. Поняла?

— Пожалуйста, прошу вас, — ее словно заклинило, словно она забыла все слова в русском языке.

— Держи, тварь! — рявкнул он, и Таня испуганно схватила инструмент.

И он продолжил:

— Ну вот. Молодец. А теперь — помнишь свой сосочек? А? Помнишь?

Таня молчала.

— Ну?!

— Помню, — торопливо проговорила девочка.

— Ну вот, — кивнул он. — А теперь сделай своей подруге то же самое.

И он сжал ее руку в своей и поднес инструмент к телу Вероники.

— Ну, что же ты? — подбадривал он ее. — Смелей, ну?

— Не могу, — шептала Таня. — Не могу, лучше убейте.

— Э-э, — поморщился он. — «Убейте»… слишком быстро. Я же говорил: чтобы умереть, тебе придется здорово постараться. Давай, девочка. Начинай.

Голос его становился все ниже, возбуждение еще не достигло своего предела, но и то, которое его охватило сейчас, оказывало на Таню ошеломляющее действие. Она зажмурилась и поднесла инструмент к телу Чумы. Замешкалась.

— Давай, Танька, — слышала она голос Чумы. — Ты должна, давай, я вытерплю, я все вытерплю, сделай это. Так нужно. Давай.

Голос подруги привел Татьяну в чувство. Она с изумлением посмотрела на нее, словно только что увидела, и вдруг истошно, яростно заорала:

— Оставь меня, слышишь? Оставь меня в покое немедленно! Отпусти меня сейчас же, или я с тобой такое сделаю, что ты, сука, ты, мразь, подонок, фашист, ты всю жизнь на лекарства работать будешь! Понял меня?! Отпусти нас сейчас же, скотина, или тебе будет плохо!!!

Тирада эта была настолько неожиданна, что Хлынов искренне, от души расхохотался. Таня прямо и гневно смотрела на него, а когда перевела взгляд на Чуму, то увидела, что и та как будто тоже улыбается. Или ей это показалось?

— Ну ты даешь, подруга, — шепнула ей Чума. — Молодец.

Таня воспряла. Все! Она больше не позволит этому хмырю, этой сволочи спокойно измываться над ней. То есть, конечно, она не сможет помешать ему делать все что ему заблагорассудится, но ни одной слезинки она больше не прольет и ни одного жалобного слова от нее он больше не услышит. Или она перестанет себя уважать.

— Все, — сказала она. — Ты, мудацкая твоя харя, можешь делать все что угодно. Но мой отец тебя из-под земли достанет. И вырвет тебе яйца.

Вот так, говорила она себе, молодец, продолжай в том же духе. Эта мразь должна знать свое место.

— Так, так, так, — одобрительно качал головой Хлынов. — Ну что ж. Посмотрим, у кого из вас крепче нервы. Кто первым крикнет: дяденька, пощадите. А проверяется это очень просто.

Он подошел к столу, взял веревку, тонкую, как леска, быстро и сноровисто сделал из нее две петли, перекинул их на шеи девочек, соединил оба конца в один и стал медленно-медленно поворачивать узел, одновременно затягивая на шеях обоих девочек петли. Обе почувствовали, как веревка впивается в горло, перекрывая путь кислороду в дыхательные пути.

— Посмотрим, — повторил Хлынов. — Соревнования начинаются, дорогие друзья. Просим занять зрительские места.

И он продолжал так же медленно поворачивать веревку. Петли затягивались все туже и туже.

Машина Безрукова приближалась к даче Хлынова.

Говорил Семен:

— Мы уже сделали соответствующие запросы и получили ответ. В сущности, об участниках этой банды известно все или почти все. Про Каюмова, главаря, известно, что до этого он не привлекался, не сидел, не судим, ну и все такое. Тоже самое можно сказать и про второго, Андрея Найденова. Про Татьяну Котову, — Никита дернулся, — рассказывать вам не стану, сами с усами, а вот эта самая Чума — личность в высшей степени интересная. Рассказать?

— В следующий раз, — угрюмо ответил Никита, напряженно вглядываясь в дорогу. — Когда..?

Семен посмотрел на дорогу.

— Скоро. Теперь уже рукой подать.

— Мы что же, — с тревогой спросил Акимов, — втроем его будем брать?

— Так точно, — кивнул Семен. — На свой страх и риск.

— Но почему?! — одновременно воскликнули Котов и Акимов.

— Петя, Никита! Повторяю еще раз для полных дебилов: приказа арестовать Хлынова в природе не существует. Вам все ясно? Точно так же я не могу приказать сделать это своим людям. Выход один: самим нарываться на неприятности, а потом писать рапорты, отчеты и вообще оправдываться. Понятно вам?

Снова ненадолго воцарилась тишина, прерываемая лишь работой мотора. Наконец Никита прочувствованно сказал:

— Спасибо, Сема.

— Не стоит, — отмахнулся тот. — На моем месте, уверен, так поступил бы каждый.

Котов невесело улыбнулся шутке товарища. Тут было о чем подумать.

И так, этот Хлынов убивает молоденьких девочек, и моя Таня, судя по всему, находится в его руках. Взбесившийся чекист, которого почему то не арестовывают, словно он не преступник, а какая то примадонна секретная. Вот оно, слово ключевое — секретная.

В какой-то момент он вышел из-под контроля, понял Никита. То ли и вправду взбесился ни с того ни с сего, то ли насолил ему кто-то из начальства. Нет, здесь что-то не то. Назло начальству девочек не убивают. Хотя — кто их знает, чем они там занимаются?

Никите вдруг показалось, что он нащупал что-то важное, он вдруг подумал…

Так, ну-ка, думай, Котов. Итак, солидная секретная контора «пасет» своего же сотрудника, причем, как говорит Безруков, никто в предательстве этого сотрудника не подозревает. Но слежка за ним такая, куда там Пеньковскому или Штирлицу. Почему?

Они сами напичкали его чем-то таким, что он вышел из-под контроля, — как-то очень безразлично подумал Никита. Они сами сделали из него монстра. Он небось и подписку давал какую-нибудь, что не возражает, мол, против всяких там процедур и уколов. И они его кололи, пытаясь сделать из своего человека супершпиона или кого-нибудь еще. А он…

И у них не получилось, решил Котов. Не может же получаться всегда, верно?

Стоп, сказал себе Котов. А это что значит? А это означает, дорогой ты наш Никита Сергеевич Котов, что у них, у этих, о ком ты думаешь, нет-нет да и получаются их говенные эксперименты. Они, наверное, наводнили Москву и прочие большие города своими супер агентами, они же все время работают над собой (и над всеми остальными), все время совершенствуются, верно? У них, наверное, и отдел есть соответствующий, разумеется, секретный.

Как же они «достали» всех нас, подумал Котов, как обрыдли своими штучками и прибамбасами. Ну если вам так надо экспериментировать, делайте это нормально, цивилизованно, чтобы окружающие не страдали, девчонки молодые! Что ж вы снова и снова в говно вляпываетесь?! И тут у кого-то обязательно погоны полетят, и когда же вы работать-то научитесь, а?!

Полетят, как же, саркастически возразил себе Котов. На то и эксперименты такие секретные, чтобы пробовать, пробовать и смотреть. И не нести никакой ответственности. Они ведь все там уверены, что судить их будет История.

Сволочи.

Только бы она была жива, молил судьбу Никита, только бы она была жива. Я на все согласен, Боже, только бы жива. Не дай Господи, повториться тому, что было со Светланой, с матерью ее!

Или это действительно так, что дети повторяют судьбы своих родителей? Не дай Господь, не дай повториться, яви свою милость.

Ну вот, ты и молиться начал, усмехнулся про себя Никита. Растешь…

— Все будет хорошо, Никита, — до его плеча дотронулся Петр.

Значит, пока слишком все плохо, решил про себя Никита. В их кругу не принято так говорить, когда выезжают на арест преступника, тем более такого опасного, как этот Хлынов. Мало ли что может произойти, и никто не берет на себя такую смелость, чтобы заверить: все будет хорошо. А тут Петр говорит такие вещи. Значит, сам волнуется, сам себя успокаивает. Или это у него, у Никиты, такой вид, что его надо непременно успокоить?

Пора брать себя в руки, Никита. Пора расслабиться и приготовиться. Можешь немного помедитировать, если тебе это поможет.

— Помедленней, — сказал вдруг Семен, и Котов не сразу понял, что слова эти были предназначены вовсе не ему, а водителю.

Значит, скоро. Значит, осталось совсем немного. Подъезжаем.

Вот и Семен тоже говорит:

— Подъезжаем.

Все, Котов. Соберись.

Хлынов, я тебе глотку рвать буду!

Сознание угасало. Именно угасало, потому что бороться за жизнь хотелось все меньше и меньше. Тане казалось, что еще секунда, другая — и все будет кончено, навсегда. Она вспоминала папу, вспоминала, почему уехала из Горска, и теперь все причины, все эти мелкие ссоры с мачехой казались ей такими ничтожными, вздорными, что даже сквозь пелену надвигающейся смерти она успевала удивляться самой себе: ну что такого страшного было в этих перепалках? Вернуть бы назад хоть один месяц жизни, все могло быть по- другому.

Эти мысли приходили ей в голову в те редкие минуты, когда Хлынов, видя, что у кого-то из них наступает агония, ослаблял петли, и воздух снова врывался в легкие несчастных девочек.

Поначалу Чума хрипела, сколько могла:

— Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, сволочь…

Но потом она уже не могла произнести ни слова, и теперь только хрипела, с такой же ненавистью глядя на Хлынова, когда тот ослаблял на их шеях веревку.

А Таня вдруг стала безразличной ко всему. Она даже не старалась думать о постороннем — мысли сами приходили ей в голову.

Как там, интересно, Андрей? Жаль, что все так получилось у них нелепо. Все у них нелепо. И с папой, и с Людмилой, мачехой, и с Андреем. И вся она такая нелепая нелепая.

Хлынов приоткрыл ей веки, заглянул в глаза и почти весело спросил:

— Ну, как жизнь? Попроси пощады — отпущу.

Она вдруг поняла, что должна ему сказать. Вот никак не могла сообразить, а теперь поняла, что конкретно обязательно должна сообщить этому человеку.

Она приоткрыла губы и с трудом прохрипела:

— Ты нелепый.

— Что-что? — он пригнулся пониже, чтобы получше ее слышать. — Что ты сказала?!

— Нелепый. Ты, — хрипя, повторила она.

Озадаченный, он выпрямился и посмотрел на Таню немного другими глазами. Девочка оказалась крепче, чем он думал. Ну что ж, тем интереснее будет все остальное.

Когда вдруг ему показалось, что в доме кто-то ходит, он молнией метнулся к двери и прислушался. Так и есть, кто-то осторожно ступал по полу соседних комнат. Хлынов замер. Достать пистолет было делом одного мгновения.

Дверь в комнату пыток дернулась, но не открылась. Хлынов решил, что еще не все так безнадежно.

И громко, требовательно выкрикнул:

— Кого черт принес?

На секунду наступила тишина, а потом спокойный голос приветливо попросил:

— Хлынов, откройте, пожалуйста.

Но приветливость эта не обманула Хлынова. Он понял, что за этим может последовать.

— Проваливайте! — крикнул он.

— Хлынов! — заговорил другой голос. — Моя фамилия Акимов. Я из МУРа. Ордера на арест у нас нет. Если с девочками все в порядке, я даю вам слово, что мы только заберем их и тотчас удалимся восвояси. Лучше откройте, Хлынов.

— Проваливайте, я сказал! — хрипло повторил Хлынов.

Он был вне себя. Ему помешали! Ему помешали сделать то, что являлось делом его жизни! Да зачем вообще жить, если ему не дают делать то, ради чего и стоит жить?!

— ВОН!!! — заорал он и бросился к девушкам.

Черт с ней, с припадочной! Но эту, нежную, эту странную, он не отдаст! Ни за что не отдаст!

К тому же с одной заложницей справиться сподручнее, чем с двумя…

Семен, Петр и Никита расположились у двери так, что если маньяк вздумает стрелять, пули пролетят мимо — по бокам.

— Надо ломать, — сказал Семен.

— Как? — возразил Петр. — Один раз вдарим — и он по двери стрелять начнет.

Котов лихорадочно соображал. Что делать, Господи, что делать?!

И тут он впервые с той минуты, как они вступили на территорию этой дачи, раскрыл рот.

И заорал:

— Открой, сволочь!!!

Хлынов уже освободил Таню и подхватил ее на руки. Девочка бессильно обмякла в его руках, и именно в этот момент и прозвучал крик отчаяния.

Таня подняла голову — ей показалось, что она слышала голос отца.

— Откро-о-о-ой!!!!!!!!

Теперь у нее не оставалось никаких сомнений: там, за дверью, ее отец, папа, ее спасение. Что было сил она закричала в ответ:

— Папа-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!

Больше Никита не мог ждать. Он даже разбежаться толком не успел. Просто ухнул, дико закричал и что было сил толкнул ненавистную дверь.

И влетел в комнату. Вслед за ним ворвались Семен и Петр. Но все трое тут же остановились как вкопанные: Хлынов крепко держал Таню, одной рукой зажимая ей рот, а другой приставив к ее виску пистолет.

— Стоять!!! — заорал он, едва они перелетели через порог. — Стоять, или я ей голову прострелю.

Но они уже и так стояли, тяжело дыша и с ужасом глядя на него, на Таню, на Веронику, на столб, на кресло, на страшные инструменты.

— Что здесь происходит?! — только и смог выговорить Семен.

— Оружие на пол, — скомандовал им Хлынов. — Ну?!

— Спокойно, — предупредил его Акимов. — Вот, видишь? Мы кладем оружие на пол.

Не спуская глаз с Хлынова, он присел и положил свой пистолет на пол. Семен и Никита последовали его примеру.

Сердце Никиты разрывалось. Его девочка была под дулом пистолета маньяка, а он ничего, ничегошеньки не мог сделать! И Таня смотрела на него полными слез глазами и шептала:

— Папа…

А он ничего, ничего не мог сделать!

— Три шага назад! — снова скомандовал Хлынов. — Только без шуток. Одно движение — и девочка без мозгов останется. Три шага назад.

Они сделали эти чертовы три шага.

Не выпуская их из виду, он пошел по направлению к выходу, цепко держа голову Татьяны под прицелом. Им оставалось только провожать их глазами.

Когда он проходил мимо Чумы, та натужно прохрипела свое:

— Сволочь…

Он решил не оставлять им ее. А зачем она им? Того, что он с ней сделал бы, они все равно делать не будут, кишка у них на это тонка. Так зачем оставлять то, что ему не достанется? К черту! Еще и оскорбляет, а это никому не должно сходить с рук. К тому же они должны убедиться, что намерения у него самые что ни на есть серьезные. Если он убьет эту сучку, они поймут, что имеют дело с личностью, и не посмеют помешать ему, когда он станет уходить с этой сладкой девочкой. И отец ее ничего не сможет сделать. Все правильно. Он должен убить эту девку.

Все это промелькнуло в его голове в одно мгновение. Но этого хватило Семену Безрукову, чтобы прочитать мысли маньяка и понять, что за этим должно последовать. Поэтому, когда пистолет Хлынова на миг отрывался от виска Тани, Безруков уже был в полете. И едва рука с пистолетом выпрямилась для выстрела, Семен уже схватился за нее мертвой хваткой. Обычно это называют интуицией, профессионалы — выучкой.

Хлынов и Семен покатились по полу, увлекая за собой Татьяну, а на помощь уже спешили Никита и Петр. И хоть выучка Хлынова была отменной, шансов устоять против трех профессионалов у него не было.

Ни единого.

Втроем они навалились на него, образовав рычащий, орущий, перекатывающийся клубок тел. Какая-то сила подняла с пола Таню. Как сомнамбула она подошла к оружию, которое кучей валялось тут же, рядом, подняла отцовский пистолет, сжала его в обеих руках и закричала срывающимся голосом:

— Стоять!!! — и выстрелила вверх.

Никите к тому моменту уже удалось схватить Хлынова за волосы и задрать его голову кверху. Сзади руки маньяка крепко держал в надежном захвате Безруков. Акимов сидел рядом и тяжело, прерывисто дышал.

— Папа, — сказала Таня, не сводя глаз с Хлынова. — Отойди. Я его сейчас убью.

Никита вопросительно посмотрел на Семена: держишь? Тот кивнул.

Никита отпустил голову Хлынова и подошел к дочери.

— Отойди, папа, — как заведенная повторяла Таня, зачарованно глядя на Хлынова. — Пожалуйста, отойди.

Никита подошел к ней, мягко забрал из ее рук пистолет и со всего размаха дал пощечину. Таня тут же заплакала, громко, в голос и, не обидевшись, припала к плечу Никиты. Он гладил ее по волосам и повторял:

— Все будет хорошо, дочка. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.

— Молодец, Танюха, — произнесла Чума, и все посмотрели на нее. — Может, и меня освободите? — сказала она.

Акимов встал с пола и медленно собрал валявшееся на полу оружие. Пистолет Хлынова, отлетевший в борьбе, он положил в карман, а свой направил на маньяка.

— Все кончено, Хлынов, — сказал он веско.

А потом подошел к Веронике, задумчиво посмотрел на нее и сказал:

— А это мы еще подумаем, освобождать тебя или нет. Может, тебе здесь больше понравится, чем в тюрьме. Освободи, дядя, — попросила его Чума. Акимов кивнул и стал освобождать ее от оков.

Тем временем Никита снова подошел к Хлынову и со всего размаха ударил его пистолетом по лицу. Тот упал и потерял сознание.

— Нехорошо арестованных бить, — равнодушно заметил Акимов, мельком взглянув на упавшего.

— Он не арестован, — зло проговорил Никита. — Его нельзя арестовывать. Приказа-то нет.

На поясе Семена зазвучал зуммер пейджера. Прочитав информацию, Безруков весело посмотрел на Никиту и сказал:

— Уже арестован. Приказ поступил только что.

— Поздравляю, — сказал ему Никита. — С опережением графика работаешь.