Мясник

Глава третья

Им было весело. Им было все нипочем.

— А я щас спою! — заорал Суслик.

— Гы-гы-гы! — подхватил здоровенный амбал Приступа.

— Пой, — разрешил Карнаухов.

— Может, не надо… — осторожно подал свой голос и Ваня.

Его маленький рост, скромный вид, а главное — очки, никак не вписывались в обстановку — в компанию пьяных подростков. Нет, Ваня был явно из других. Все остальные, как на подбор, рослые, горластые, нахальные, кровь с молоком и кулаки с пивную кружку. А Ваня…

— Иди отсюда, — послал его прямолинейный Карнаухов.

— Куда? — не понял одноклассника Ваня.

Суслик подсказал, куда именно.

— Гы-гы-гы! — вновь захохотал Приступа.

Ваня пожал плечами. Честно говоря, давно уже надо было свалить, но он все тянул, все чего-то ждал, на что-то надеялся… Может быть, на обещанных Карнауховым девочек?

— Нет, не будет тебе, Ваня, сегодня девочек! Наколол тебя твой лучший друг — почему лучший? С каких это пор? — выманил все деньги, пропил их со товарищи, и все, и никому ты, Ваня, не нужен. Эх, Ваня, Ваня…

Поняв это, Ваня тихо отступил в темноту и вдруг побежал в сторону дома, да так шустро, словно за ним гнались собаки.

— Куда это он? — удивился Приступа.

— А ну его, — махнул рукой Карнаухов.

Действительно, черт с ним. Дал денег на портвейн, и ладно… Стоп! И вдруг в голове главаря возникла мысль.

— Погоди! — остановил приятелей Карнаухов. — Мужики, а сколько там мы сегодня приняли на грудь? Кто помнит?..

«Мужики» напряглись, вспоминая…

Редкие прохожие, издали завидев чуть покачивающиеся фигуры подростков, решительно сворачивали в сторону, стараясь обойти их стороной.

— Шесть! — выкрикнул первым Суслик. — Нет, восемь! Или семь!..

Суслик, он и есть Суслик, ну что с бедняги взять! Торопыга. Промокашка. Пустозвон. И долбо…

— Заткнись, — посоветовал ему Карнаухов.

Суслик тотчас заткнулся, причем сделал это без обиженной физиономии. Потому как Карнаухов. А против Карнаухова нс попрешь. У него, у Карнаухова, на все вопросы один ответ — нож в левом потайном кармане. Почему в левом? Потому что левша…

Главарь уставился на Приступу. Спросил требовательно:

— Ну?

— Много, — выдавил из себя здоровяк.

— А чего такого? — снова влез Суслик. — Ты чего, Карнаух?..

— Ничего. Захотел и сказал. Имею право! — Карнаухов начал заводиться. И, действительно, чего это он вдруг вспомнил про выпивку. Выпили и выпили. Все! Заметано! Теперь — гулять…

— Ты петь хотел? — спросил он у Суслика.

— Ну!

— Так пой, мать твою!..

— Это мы запросто!..

Суслик выбежал на освещенную редкими фонарями улицу и придурковато заорал:

Эхо волнами прокатилось по черным окнам высотных домов, где-то открыли балконную дверь, высунулось чье-то заспанное лицо, но никто ничего не сказал — кто же будет со шпаной связываться!

— Молодец! — похвалил Суслика главарь. — А ты? — обернулся он к Приступе. — Ты чего молчишь, амбал?..

— Гы-гы-гы! — заржал Приступа.

— Ну? — грозно спросил Карнаухов.

— Чего?

— Пой, сука, пока не удавили!..

— Гы-гы… — Приступа вдруг замолчал, понимая, что Карнаухов не шутит. — Да ты чего, Карнаух? Я же не знаю, я же не Суслик…

— Порежу на фиг! — Карнаухов выхватил нож, взмахнул коротко. Он уже ничего не соображал — накачанная алкоголем кровь ударила в голову, и теперь хотелось только одного — бить, кромсать, мочить всех, кто посмеет его, Карнаухова, грозу всего Лианозова, ослушаться. Бить! Кромсать!..

Приступа едва успел отклониться в сторону, пропуская мимо резкий выпад главаря. _

— Ты че?! — заорал плаксиво Приступа. — Совсем крыша поехала?..

— Урою!

— Карнаух…

— Заткнись, падла!

— Да хорош тебе, — попытался вступиться за приятеля Суслик. Он даже сделал шаг вперед и протянул руку, надеясь успокоить разбушевавшегося ни с того ни с сего главаря, но тот взмахнул ножом возле самого лица Суслика…

— Не подходи!

— Псих!

— Урою, суки! Всех урою!..

Карнаухов продолжал махать ножом, но постепенно его движения становились все замедленнее — вспышка необузданного гнева проходила. В последнее время с ним все чаще происходило нечто подобное. Карнаухов заводился просто так, без видимой причины. Заводился и тотчас впадал в такое состояние, что ему было уже все равно, кто перед ним и в каком количестве, будь то милиция или свои ребята. Род психоза.

Скорее всего так оно и было. Карнаухов даже догадывался, из-за чего это происходит. В последнее время у него перестали клеиться отношения с девчонками. Не с какой-нибудь конкретной — у Карнаухова никогда не было постоянной девчонки, такой, про которую можно было бы сказать «моя», — нет, с девчонками вообще. С некоторых пор они стали обходить его, как прокаженного. И это было уж совсем непонятно! Красотой Карнаухова природа — и родители, конечно же! — не обидела. Рослый, черты лица грубые, но правильные. Шрам, правда, на руке, ну да черт с ним, со шрамом. Они, говорят, украшают мужчин…

Мужчин, наверное, украшают, а Карнаухова — шиш!

Словом, бежали от него девчонки как черт от ладана. И он чувствовал это. Чувствовал, но ничего поделать не мог. Оттого и пил в последнее время. Пил много, иногда по литру водки выпивал за один раз и почти не пьянел. И все чаще вспоминал последние слова отца.

— Жизнь, Леха, она, сука, такая… она как тельняшечка. Полоска черная, полоска белая, — говорил отец, когда они отмечали День Победы (Карнаухов-старший признавал только два праздника: 9 Мая и Новый год, остальных просто не замечал). — Я не в том смысле, что сегодня тебе хорошо, а завтра обязательно будет хреново… Нет! — Он с силой бил кулаком по столу и долго виртуозно ругался. Затем, неожиданно умолкнув, выдерживал долгую паузу, словно хотел, чтобы сын надолго запомнил его слова. — И кто это только придумал!.. Вот если ты пьешь, к примеру, то в чем-то другом обязательно тебе промашка будет. Понимаешь?..

Ни черта ты тогда не понял, Карнаухов!

Отец ведь в самую суть смотрел. В корень!

Нет теперь отца, и спросить не у кого. Закопали отца на Митинском после того, как сунули ему в пьяной драке шило в бок, да так, гады, ловко ударили, что не прожил он после удара и полчаса…

Вышел пыл из Карнаухова. Весь вышел.

Все. Опустилась рука с ножом. И в глазах вроде как просветлело. Огляделся главарь. Рядом — ребятки его верные. Суслик и Приступа. Вроде еще кто-то был. Ваня, что ли? Нет? Да и хрен с ним…

А потом так захотелось выпить — мочи нет.

И показалось ребятам, куда угодно побежали бы, в самое дальнее и гнусное мес то. За бутылкой дрянного хереса. С радостью помчались бы…

— Выпить бы! — простонал Суслик.

— Клапана горят, — подтвердил Карнаухов.

— Ага! — добавил немногословный Приступа.

— Ой, не могу! — надрывался Суслик. — Ой, мать моя женщина!.. Хоть бы пива!

— Заткнись, — миролюбиво посоветовал главарь.

И первым вывернул карманы…

Остальные последовали его примеру.

Но не было денег в этих дырявых мальчишеских карманах. Не было! Разве можно сегодня считать за деньги восемьсот рублей?

Эх, Ваня, Ваня, не вовремя ты смылся!..

Нету! — разочарованно сказал Суслик.

— Пусто, — констатировал Карнаухов.

— Ага! — вновь повторил Приступа. Все-таки ограниченный он был парень, что ни говори, — здоровый, но туповат.

— Нашел бы Ваньку, убил бы! — поделился своей заветной мечтой Суслик.

— Он пустой, — резонно заметил Карнаухов.

— Чего делать будем?

А чего тут делать… Добывать, конечно.

Приятели переглянулись. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли без слов. Кивнули. И быстрым пьяным шагом направились в сторону ближайшей станции метро.

Юра Славин, как и тысячи его сверстников, никогда не отличался особой трусливостью. Короче говоря, лишний раз не трусил…

Ну, правда, батю пьяного боялся — это точно. Да и как не испугаешься, когда на тебя прет сто двадцатикилограммовая махина, состоящая из переплетения жил и мускулов! Не просто прет, а еще и орет при этом благим матом:

— Попишу всех, суки ваербарсовые! Кто…, головки сраные……., деньги спрятал?!..!..!..!

А дальше — вообще сплошной мат (уже не «благой», а наш, народный).

Вообще-то батя был человек довольно-таки мирный, и профессия у него была обычная — вальцовщик на «Серпе и молоте». Но наступал день — это обычно был День металлурга, двадцатые числа июля, — и все спокойствие Славина-старшего куда-то улетучивалось. Он страшно напивался, начинал вспыхивать по каждому поводу. Затем, дойдя до «точки кипения», гонял семью: Юрку, младшую сестру его, бабушку и жену, естественно…

Жена, видя, что муж налил шары до такой степени, что уже ничего не соображает, уворачиваясь от его ударов, — а удар у вальцовщика был ого-го какой! — кричала детям:

— Бегите! Во двор бегите!

Юрка и сестра убегали, за ними испарялась бабушка, а из квартиры еще долгое время доносились вопли, шум разбитой посуды, грохот покореженной мебели. Затем все постепенно стихало, и спустя несколько минут лишь скрип диванных пружин возвещал о том, что в семье Славиных все нормально, все мирно и, как обычно, царит согласие и любовь…

Итак, Юра Славин не был трусом. Но после четырех месяцев, проведенных под Грозным, стал им. И как ему теперь казалось — навсегда.

Все началось после того, как их воинскую часть — а Юра служил в стройбате — в первый же день, во время разгрузки, накрыли бомбовым ковром свои же самолеты. И было не понятно — то ли действительно не видят летчики, куда сбрасывают смертоносный груз, толи, наоборот, видят, но ничего с собой поделать не могут — как объяснил потом Юре Славину его командир, старший лейтенант, худой как жердь, с дергающиеся правой щекой:

— Это так называемый синдром «охотника»…

— Объясните, товарищ старший лейтенант (Юра, как и остальные в их строительной команде, называл командира с едва уловимой ноткой фамильярности).

— Синдром «охотника» проявляется только на войне, — с удовольствием объяснял старший лейтенант — было видно, что ему нравится чувствовать себя выше солдат, — и главная его отличительная особенность в том, что со временем ты так привыкаешь убивать, что тебе постоянно мерещится «дичь»…

— Что?

— Ну, это же просто! Ты летаешь как, скажем, коршун, — и выискиваешь добычу. Понятно?

— Ну…

— Гну! Скажи — понятно?

— Понятно!

— Итак, ты летаешь, ищешь добычу… Вдруг — раз! Увидел. И бьешь ее… Причем уже не смотришь, кто и что под тобой: свои, чужие, мирные или еще кто.

— Чего-то не верится!

— Вот как накроют тебя еще пару раз наши «сушки»², так сразу поверишь, Славин, — со значением в голосе пообещал старший лейтенант.

И действительно — как в воду глядел!

Не прошло и четырех дней, как строительная команда, в которой был Юра Славин, вновь угодила под бомбы своих же ребят. А потом был артобстрел из «градов». И ночной переполох, когда танковая колонна, перепутав направление, напоролась на их палатки и землянки (обошлось, слава Богу, без жертв, но орали друг на друга танкисты и стройбатовцы от души)… Словом, не прошло и четырех месяцев, как солдат действительной службы Славин Юрий Григорьевич был уже не боец, а так — тряпка. Трус. Сплошной комок нервов, постоя но боявшийся, что вот-вот в него стрельнут, ранят, покалечат, изуродуют. И, в конце концов, — убьют.

Ведь, убьют…

УБЬЮТ!

Его, Юрку Славина. ЕГО!!!

Нет, не думать об этом. Не думать. Не думать. Не…

Прошло время, Чечня кончилась, Юра демобилизовался, вернулся в родную Москву, но…страх остался. Липкий, навязчивый. Как мельчайшая металлическая пудра, он въелся, казалось, в кожу. И остался там. Навсегда.

Теперь Славин боялся. Всего…

Он стоял на автобусной остановке, недалеко от метро, дожидаясь знакомую девушку. В руках у Юры был букет гвоздик — воображение не подсказало ничего более интересного, и он решил пойти «проторенным путем»: обычные красные гвоздики — дешево и сердито.

И тут вдруг показались ОНИ…

Выйдя на небольшую площадь — да какая там площадь, так, «пятачок» с несколькими ларьками, остановкой и розовой буквой «М», указывающей на наличие метро, — Карнаухов, Приступа и Суслик пьяно огляделись.

И сразу увидели…

Она имела вид невысокого худощавого парня лет двадцати трех. Парень держал в руках букет гвоздик, время от времени похлопывая им по бедру на манер воображаемой плетки…

Карнаухов взглянул на приятелей:

— Ну? Сойдет, братва?

«Братва» придирчиво осмотрела будущую жертву.

— А курточка у него ничего, клевая, — вынес приговор Приступа.

На «лимон» потянет, — согласился и Суслик. — Двинули, мужики?..

Карнаухов повелительно кивнул:

— Айда!..

Увидев, что к нему направляются пьяные подростки, Юра ощутил некоторое беспокойство: что им нужно, зачем они приближаются именно ко мне, какие у них цели…

С трудом удерживая предательскую дрожь в коленках, он вдруг отчетливо почувствовал, что вот-вот произойдет что-то непоправимое. Что-то ужасное. Страшное. Наверное, именно это чувствует будущая жертва, когда к ней подбирается опасность. И ее никак нельзя остановить Нечем.

Подростки встали в двух шагах от Юры. Осмотрели его, как вещь на рынке. И мысленно оценили. Цена была невысока. И Славин понял это. Ему стало еще страшнее.

— Иди сюда! — грубо подозвал Юру Карнаухов.

— Я не курю, — ответил тот первое, что пришло в голову. Это было ошибкой: он сразу же выдал — и самим ответом, и голосом, — что боится их.

Подростки поняли это. Переглянулись весело. «Жертва» в одно мгновение превратилась в «побежденную жертву»…

— Ты что, не понял?! — рявкнул Карнаухов. — Ко мне!

Еще можно было убежать (в армии Славин неплохо бегал), но страх… Проклятый страх! Он не оставил даже возможности сопротивляться. Даже если это элементарное бегство.

Проклиная себя за малодушие, Юра все же сделал шаг вперед. Улыбнулся криво:

— Вы что, мужики? У меня, правда, ничего нет…

— А нам ничего особенного от тебя и не надо! — ухмыльнулся Суслик.

Его приятели кивнули.

— Что же тогда?.. — Юра не понимал, что происходит, в голове мелькнула мысль, что все еще обойдется.

— А ничего! Просто шли, смотрим вроде как знакомый. Дай, думаем, поздороваемся.

И с этими словами Суслик протянул руку.

Юра с опаской взглянул на ладонь: она была пустой, но чувство опасности не исчезло. Все же решившись (отступать-то было некуда!), Славин осторожно переложил гвоздики в другую руку, незаметно вытер вспотевшую ладонь о джинсы и поздоровался.

Рука у Суслика была цепкой.

— Здорово! — весело сказал он. — А ты боялся!..

Следующим поздоровался Приступа. Молча поглядел в глаза бывшего солдата. Прищурился нехорошо.

Последним протянул свою «лопату» Карнаухов. Сжал с силой. Заметив, что Юра поморщился, неожиданно рванул его тяжестью всего тела вниз. Не удержавшись, бывший солдат пригнулся.

И тотчас Приступа рубящим ударом по шее «отключил» его.

Юра рухнул на асфальт.

Приятели спокойно огляделись. Все произошло довольно быстро, не напоминая собой обычной драки. К тому же время было уже позднее, на остановке торчало несколько запоздалых прохожих: увидев, что трое подошли к одному, а затем кто-то (кто их сейчас разберет, шпану эту!) упал, благоразумные люди сочли за благо просто не обратить на случившееся внимания. Ты никого не трогаешь, и тебя никто не тронет…

— Сними с него куртку, — приказал Карнаухов шустрому Суслику, — а то испачкает…

Суслик выполнил приказ главаря.

Юра, приходя в себя, застонал:

— Мужики, вы чего?..

Это неожиданно рассердило Приступу.

— Вот ведь падла! — зло сказал он. — Еще голос подает!.. — Он с силой пнул лежавшего Славина, целясь в голову, но тот успел в самый последний момент увернуться. — Верткий, сука!

Приступа сделал еще один выпад. И вновь не попал.

Юра сделал попытку вскочить, но его ловкой подсечкой сбил Суслик:

— Теперь моя очередь, пацаны!

И он несколько раз ударил ногой Юру. Суслик оказался «метче» приятеля: почти все его пинки достигли цели. Юра закричал от ужаса и боли, но тут удар тяжелым каблуком пришелся ему по носу, и он едва не захлебнулся хлынувшей кровью…

Карнаухов, некоторое время наблюдая за действиями своих подручных, наконец решил тоже вмешаться:

— А ну-ка!..

Отодвинув приятелей, он стал медленно и рассчетливо пинать лежавшего. Бить изо всех сил, сладострастно хекая:

— Эх!.. Их!.. Эх!!.

Звуки рассекаемой плоти были страшны и отвратительны.

Эти жуткие удары то «отключали» избиваемого, то_т наоборот, приводили в чувство. Юре показалось, что он попал под гигантские молоты. И эти страшные механизмы не знали жалости…

Наконец Карнаухов устал.

— Хорош с него! — сказал он сам себе.

Огляделся с вызовом: притихшие на остановке люди делали вид, что ничего не замечают.

— Обыщи его, — велел главарь Приступе.

Тот быстро обшарил карманы, достал кошелек, потряс им гордо — добыча!

— Все! Сваливаем…

— Ага! Если еще куртку толкнем… — Приступа улыбнулся.

— А курточка-то дрянь, — подал голос Суслик, осматривая вещь. — Мелочевка китайская. За нее много не дадут.

— Да и хрен с ней! — заключил Карнаухов. — Пошли…

Суслик напоследок еще раз пнул парня, и приятели бесшумно скользнули в спасительную черноту ближайшего двора…

Через некоторое время к остановке подкатил автобус. Открыл двери и подобрал припоздавшихся пассажиров. Никто из людей так и не подошел к лежащему Славину.

Едва автобус скрылся за поворотом, как на дороге показалась легковая машина. Это была «Нива» Олега Васильевича Хлынова…

Заметив человека без признаков жизни, Хлынов затормозил.

Не выходя из машины, огляделся. Оценил обстановку. Решившись, вышел. Подошел ближе. Нагнулся. Приподнял за волосы голову парня. Изуродованное пинками лицо напоминало страшную маску, кровь, свернувшись, чернела на пыльном асфальте. Но избитый был жив — шумно дышал носом и время от времени стонал…

Хлынов покачал головой. Снова огляделся.

Затем направился к своей машине, прихватив несколько гвоздик, валявшихся рядом. Один из цветков почему-то ему не понравился, и он его отшвырнул в сторону.

Сел в машину.

И медленно поехал по дороге…

Судьба свела их на небольшом освещенном «пятачке» недалеко от кинотеатра, названного в честь венгерской столицы. Они появились с трех сторон, и было в этом что-то роковое, почти мистическое…

Три парня, девочка и машина.

Карнаухов, Суслик, Приступа, Рита. И Хлынов, который сидел за рулем своей белой «Нивы».

Словно три вектора сошлись в одной точке. Сошлись, чтобы странным образом повлиять друг на друга и образовать еще один узел в этой страшной истории…

…Рите повезло.

Она получила кайф после первого же глотка. Темная маслянистая на вид жидкость если и напоминала портвейн, то только по названию на этикетке.

— Это что? — хрипло спросила Рита, сделав глоток.

— Бормотуха! — с готовностью отозвался Самец, а Авто негромко и радостно заржал.

— Сам ты… — Рита выругалась и отдала ребятам бутылку. — Травиться с вами…

Самец обиженно наморщил нос, втянул воздух над горлышком и удивленно округлил глаза.

— Ты чего, Рита? Самый класс!.. — Передал портвейн приятелю. — Ну-ка, Авто…

Тот быстро глотнул.

— Ништяк! — вынес свой приговор Авто.

— А ты говоришь, — удовлетворенно произнес Самец. — Теперь твоя очередь. — Он кивнул Тылкиной.

Та храбро взялась за бутылку, отпила немного, закашлялась…

— Привыкнешь! — снисходительно заметил Самец. — Дай-ка отцу… — Сделал глоток, второй, третий… Вздохнул с удовольствием. — Хороша, зар-раза!..

Авто протянул было руку к бутылке, но Самец его остановил:

— Успеешь!.. Сначала — дамам. Рита, будешь?

— Погоди. Закурить есть?

— А как же. Авто! Огня и дыма, живо!..

Авто беспрекословно подчинился главарю. Рита затянулась, выпустила две гонкие струйки вверх. Сплюнула. Покосилась на Тылкину. Та сидела, безучастно глядя перед собой. Казалось, ей не было никакого дела до окружающих.

— Ты! — обратился к ней Самец.

— Хватит…

— Чего? А вот это видела? — Он погрозил ей кулаком. — Пей и не возникай.

Пришлось Тылкиной сделать глоток.

— Еще! — приказал Самец.

Тылкина подчинилась. Вновь закашлялась, едва не поперхнувшись. Пролила портвейн на пол. Авто выхватил из ее рук бутылку, отвесил подзатыльник.

— Ну ее, Самец, — недовольно проворчал он. — Только добро переводить…

— И то верно, — согласился Самец. — Она здесь для другого!

И он захохотал, подмигивая Рите.

Авто подхватил этот смех. Рита криво усмехнулась, чуть кивнув головой — ей было хорошо, — и даже сама Тылкина попыталась улыбнуться, но не смогла — она уже «поплыла» от выпитого.

Самец это заметил. Облапил девчонку, прижал к себе. Заговорил, едва не касаясь жирными губами ее лица:

— Тебе кайфово, Тылкина?.. Вижу, что кайфово. А кто это сделал, а? Молчишь. Молчи, молчи… Это Самец тебя угостил. Я, я, я… Вот он я, смотри Тылкина. Да ты уже «плывешь»!..

Тылкина вяло кивнула. Она чувствовала себя пьяной — ей было хорошо и спокойно. Когда хочется пить, надо пить. Это люди правильно придумали. И никого не нужно стесняться. Вон мать же не стесняется. И отец не стесняется. Значит, все правильно. А Самец молодец. И Рита молодец. Даже Авто молодец. Куда же он лезет? Ему же неудобно. Погоди, Авто, миленький, я сама…

— Во дает! — восхищенно заметил Самец, когда Тылкина сделала неуклюжую попытку задрать короткую юбку. — Молодец, Рита, хорошую девочку ты нам дала. Смотри, смотри, что она делает!..

— Пошли вы все!.. — лениво выругалась Рита.

Она отвернулась от ребят, которые начали раздевать не сопротивляющуюся Тылкину, взяла вторую бутылку. Попробовала открыть — не получилось.

— Самец, — попросила Рита, — помоги.

— Счас! — отозвался возбужденный Самец. Он с силой прижал голову Тылкиной к своему животу и вдруг закричал грозно: — За щеку! Я кому сказал — за щеку!.. Вот так! Так!.. — Затем обернулся к Рите. — Чего тебе?

— Открой.

— Подожди. Авто, дай огня… Авто, я тебе говорю. Брось ты ее, сикуху. У ней же задница немытая!.. Вот же человек! Упрямый!..

Авто, пристроившись к Тылкиной сзади, поднял голову, кивнул и дал Самцу зажигалку. Тот быстро пережег пробку, откупорил и передал бутылку Рите. Та вновь отвернулась, отхлебнула из горлышка…

Ей вдруг стало все равно. Словом — полный кайф!

Пространство подвала, освещенное тусклыми редкими лампочками, вдруг расширилось, стало иным, светлым, очищающим, гудение канализационных и водопроводных труб превратилось в гармоничный ритм, и этот ритм завораживал, увлекал; захотелось вдруг кружиться — и Рита кружилась, захотелось им подпевать — Рита подпевала, захотелось смеяться — и Рита смеялась, захотелось кому-то сделать больно — и Рита взмахнула полупустой бутылкой над головой Тылкиной…

— Ты что?! — Самец едва успел перехватить ее руку.

— Пошел ты!..

— Набухалась? — весело оскалился Авто.

— И ты пошел!..

Ребята заржали. Тылкина, зажатая между ними, повторяла в такт все движения, которыми они ее двигали. Услышав смех, она попыталась поднять голову, взглянула на Риту пьяными глазами, но Самец тотчас крепко прижал ее.

— Не отрывайся, сука. Работай!..

А потом как отрезало.

Рита очнулась, словно после долгого кошмара. Она была рядом с кинотеатром «Будапешт», и впереди маячили три фигуры. Кто это? Самец? Авто? Тылкина?..

Нет, это были другие.

Чужие…

«Добычу» — то есть отобранную куртку — удалось толкнуть всего за пятьдесят штук, но ребята не отчаивались. В Юрином кошельке оказалось немало денег (он как раз сегодня получил зарплату и хотел ее истратить на знакомую).

— На «пойло» хватит! — объявил Приступа, небрежно пересчитав новенькие купюры.

— Зачем нам дрянь пить, — возразил Суслик. — Давай, мужики, «Российскую корону» возьмем!

— А что это?

— Во! Водка что надо. Класс! В горлышко магнит вмонтирован…

— Чего?! — поразился Карнаухов. — Какой еще магнит?

— Обыкновенный. Когда водка льется через горлышко, то намагничивается, а потом — сивушные масла пропадают. Говорят, евреи придумали…

— Врешь! — закричал Карнаухов.

— А че? — вдруг возразил Приступа. — Евреи — народ башковитый. Вполне могли придумать.

— И я это говорю!

— Ладно, — сдался наконец главарь. — Уговорили, сволочи…

Пойло оказалось еще то!

Хорошо, что еще шли — пили на ходу, из горла, передавая теплые бутылки друг ДРУГУ, — а то бы свалились где-нибудь в кустах, как пить дать, свалились бы…

Суслик, быстро опьянев, вновь орал какие-то похабные куплеты, но довольно быстро охрип, повторяя одно и то же:

Когда он бормотнул это дикое четверостишие в …надцатый раз подряд, Карнаухов не выдержал, дотянулся и треснул дружка по затылку. Тот поперхнулся очередным «опять» и наконец замолчал.

— Так-то лучше, — заметил Карнаухов.

— Гы-гы-гы! — поддержал его Приступа.

А через минуту они вышли — хотя правильнее было бы сказать «выбрели», потому что последнюю сотню шагов приятели действительно брели, напрягая оставшиеся силы, — к освещенной площадке перед кинотеатром «Будапешт».

И сразу же увидели ее.

Риту…

Хлынов сделал круг по улицам Лианозова, пересек Алтуфьевку и, заметив возле кинотеатра несколько фигур, притормозил. Внезапно поднялось давление и учащенно забилось сердце. Мир отчетливо поделился на две части: красное и черное. Хлынов понял, что наконец нашел то, что безуспешно искал целый вечер.

Он остановил машину и заглушил мотор.

Со стороны все происходящее напоминало театральное представление. Смесь театра теней и театра абсурда. Люди, которых видел перед собой Хлынов, на самом деле людьми не являлись. Это были самые настоящие тени.

Вот женская тень. Или девичья, какая разница.

А вот — тени мужские. Уродливые, качающиеся…

И то, что происходило между этими тенями, могло происходить только в театре абсурда. А как бы вы это назвали?

Почему девушка идет им навстречу?

Она что, ничего на свете не боится? Почему не прячется в тень, не пережидает? Или она — их знакомая?..

Нет, какая, к лешему, знакомая!

На знакомую не бросаются с таким сладострастным животным криком.

До Хлынова донесся взбешенный рев Суслика. Он попытался обнять Риту и получил пятерней по роже — ногти у Риты ого-го какие! Не ногти — кинжалы!

Пора было выходить…

«Сиди!» — вдруг остановил Хлынова внутренний голос.

«Ее изнасилуют…»

«Ну и что?»

«Как это, ну и что?!.»

«Ты же этого хочешь».

«Нет…»

«Не лги. Ты искал этого весь вечер».

«Нет. Я искал другого…»

«Но ты нашел?»

«Нашел…»

«И ты пойдешь?»

«Пойду…»

«Она пьяная».

«Это хорошо…»

«Она одна гуляет по ночам».

«Это хорошо…»

«Она блядь!»

«Это хорошо. Это хорошо. Это хорошо. Это…»

Хлынов выскочил из машины, с силой захлопнув дверцу…

Девчонка попалась упрямая. Просто не девчонка, а кусок стальной проволоки…

— Куда ты денешься? — попытался резонно заметить Карнаухов, но язык, отягощенный алкоголем, — Господи, да сколько же они сегодня выпили?! — соврал, предал, пустил такого петуха, что главарь даже смутился.

Суслик решил прийти к нему на помощь и тотчас пустил в ход руки, действуя по принципу меньше слов, больше дела, а еще лучше, когда больше обнаженного тела.

Но Рита была начеку.

Чуть отклонилась в сторону и мазнула изо всех сил по прыщавой роже. Суслик дернулся, завизжал от боли и ярости. Кровь мгновенно выступила из пяти длинных царапин.

— Тварь!

— Во дает, — прогудел невозмутимый Приступа, а Карнаухов лишь одобрительно усмехнулся — эта боевая девчонка нравилась ему все больше. Как приятно таких ломать! Намотать на кулак волосы, приподнять немного, чтобы чуть-чуть застонала от боли, заломить шею…

Карнаухов усмехнулся еще раз. Да, он мразь, он подлец, он гаденыш, он животное… Но как сладко быть животным! Самым настоящим. Мерзким. Похотливым. Имеющим власть…

— Убью! — заорал Суслик, приняв на свой счет усмешки главаря. — Убью эту блядь!..

— Спокойней, — остановил его Карнаухов. — Не надо портить «товар»… Мы одни, никто ей не поможет… Ведь так, малышка? — обратился он к Рите с плохо скрываемой угрозой. — А будешь, сучка, выпендриваться… — Карнаухов понизил голос до зловещего шепота. — Я с тебя скальп сниму…

Рита с ненавистью посмотрела ему прямо в глаза. Ее пьяно качнуло. Взять хотел? Пусть попробуют…

— Да я вам яйца поотрываю! — выплюнула она. — Всем!

Приступа сделал неожиданный выпад, пытаясь схватить Риту за руку, но вновь ей повезло — амбал промахнулся…

Конечно же, долго ей не продержаться. Три здоровенных лба и одна девчонка. И думать не надо, чья возьмет. Эх, Самец, Самец, где же ты ходишь?! Пыхтишь, наверное, сейчас на этой толстушке Тылкиной или развалился на матраце — и она над тобой пыхтит, старается привести в чувство твоего усталого «самца»…

Все, кранты Рите. Настоящие кранты. Сейчас схватят, повалят прямо здесь, на газоне, впердолят во все отверстия, и хорошо, если еще живая останешься. А то просто-напросто сунут «перо» в печень — чтобы подольше мучилась, — и нету больше Риты, адью!

Предательская слабость внезапно охватила ноги. Рита качнулась, чувствуя, что еще немного — и она просто рухнет прямо к ногам этих ублюдков…

Рухнет? Нет уж! Хрен им! И кое-что в придачу.

— Вот вам, козлы! — заорала изо всех сил Рита. — Люди, где вы?!. — Она задрала голову, уставилась в слепые ночные окна высоток. — Что же вы, сволочи, дома сидите?! Разве не видите, как здесь девчонку насилуют!!!

Карнаухов подскочил и сильным ударом сбил ее с ног.

— Заткнись, тварь! — злобно прошипел он.

Но Рита еще прохрипела напоследок:

— Уроды! Все уроды!.. Небось смотрите с балкона, обосравшись даже включить свет, смотрите, твари, и ждете, пока Риту изнасилуют!.. Вот вам всем! — Она подняла вверх большой палец. — Не дождетесь…

И в то же мгновение сильный удар ногой в живот — Суслик, естественно, кто же еще, девчонку, да лежащую, да с такой силой! — заставил ее поперхнуться фразой.

Рита подлетела в воздух, и неожиданно ее подхватили чьи-то руки.

— Беги! — раздался над ухом мужской голос. — Да не туда!.. Стой. К машине беги!

Те же самые руки, что не дали ей упасть на землю после удара Суслика, подсказали направление — теперь она уже сама увидела «Ниву». И побежала к ней. Задыхаясь, остановилась, навалилась на капот. Только тут ей пришла в голову мысль оглянуться.

Рита обернулась.

В нескольких шагах от нее была куча-мала из человеческих тел — неожиданный спаситель (она никак не могла разобрать, кто же это, лишь по голосу поняла, что взрослый мужчина) отчаянно боролся с тремя пьяными подростками. Наконец ему чудом удалось вырваться. И он бросился к машине, еще издали громко крича:

— В кабину! В кабину, тебе говорят!..

Рита, собрав остаток сил, юркнула в кабину легковушки. Мужчина ввалился на место водителя, вдарил по газам (слава Богу, что двигатель работал!), «Нива» резко взяла с места…

Машину занесло на повороте, и девочка вскрикнула от резкой боли в ноге — похоже, что этот гад (Суслик) сильно ушиб ее.

— Что с тобой? Нога? — поинтересовался Хлынов.

— Ах! — еще раз негромко вскрикнула Рита. — Черт!.. — не стесняясь взрослого мужчины, который ей годился в отцы, она выругалась. — Закурить есть?

— Да, — не удивился Хлынов, он уже был готов к подобному вопросу.

— Отвези… — Рита не докончила, вновь вскрикнула. — Больно! Нога, сука!

— Куда тебя отвезти?

— К… матери! — вдруг взорвалась Рита. — Куда, куда… Куда хочешь! Или ты хочешь меня на улице оставить?!

Хлынов внимательно посмотрел на нее. Пристально. Со значением. ЭТО уже вновь захватило его…

— Держись! — коротко приказал он и надавил на педаль газа.

«Нива» Хлынова оторвалась от слежки…

Они выскочили из машины: первым, позабыв про инструкции, — стажер, следом, проклиная весь белый свет, а особенно глупость молодого напарника, — Родионов.

— Стой! — рявкнул он. — Куда?!

— Гад! Ушел! — закричал стажер. — Убить его мало!

— Я тебя сейчас «убью», — негромко пообещал Родионов, приближаясь к напарнику.

— Вот ведь сволочь! — продолжал орать тот. — Надо немедленно сообщить…

Но куда именно сообщить, он не договорил — тяжелый кулак могучего Родионова свалил стажера на землю. Парень вскрикнул, хотел вскочить, но тут его догнал второй удар — ногой в солнечное сплетение, — и он замер, уткнувшись щекой в бордюр. Родионов хотел еще разок добавить, но вовремя раздумал.

Шумно вздохнув, уселся рядом. Достал из пачки сигарету, повертел ее в пальцах и выбросил — курить не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Исчезнуть бы из этого черного города, подальше от всей этой безумной жизни!..

Стажер застонал, и Родионов рывком поднял его. Усадил перед собой. Внятно, чтобы тот понял, произнес:

— Запомни, ты, дурак. Ты полный кретин. Дебил и даун. Усек? Что тебе было сказано насчет инструкции?..

Стажер очумело завертел головой, он все еще не мог прийти в себя от ударов Родионова.

— Что тебе было сказано? — терпеливо повторил Родионов.

— Ну и что?! — неожиданно взвизгнул стажер. — А если он сейчас людей убивает?! Вот так сидеть и смотреть?..

Родионов тяжело вздохнул и лениво ударил раскрытой ладонью стажера по лицу. Голова парня мотнулась в сторону, из прикушенной губы потекла кровь.

— Еще раз повторяю, что наша основная задача состоит в том, чтобы вести наблюдение за «объектом», не вмешиваясь ни во что, — монотонно, словно он повторял чьи-то чужие казенные слова, произнес Родионов.

Стажер опустил голову. Нахмурился.

А вот в этом старик (хотя какой Родионов старик, небось полтинник намотал, не больше!) прав. И характеристику напишет соответственную. Все напишет. Как есть.

Эх, житуха ты наша, да вся в полосочку! Перхушково светит, и светит весьма отчетливо. И не четырнадцатый уровень ракетной шахты, а, как минимум восемнадцатый или даже двадцать четвертый…

Петр Аверьянович Акимов был майором уже очень давно. Когда-то, в начале своей милицейской карьеры, он так стремительно получал звания и новые звездочки, что товарищи его и коллеги только диву давались: каким образом это получается у него так лихо?

Судите сами: Петр пришел в МУР после школы милиции младшим лейтенантом. Через пол года он уже был лейтенантом, а еще через пару месяцев на погоны счастливцу накинули еще одну звездочку. Прошло чуть меньше года, и он стал капитаном. Никита Котов, например, за такое же время получил всего одну дополнительную звездочку и считает, что ему повезло. А по поводу своего удачливого друга и однокурсника только руками разводил.

— Послушай, Петька, — говорил он Акимову. — Может, остановишься? Так ведь и генералом стать недолго.

— Не понял, — серьезно отвечал ему везунчик. — Чем плохо быть генералом?

— Это-то, наверное, и хорошо, — уклончиво говорил Никита. — Но с другой стороны…

— Что — с другой стороны?

— Нехорошо как-то, — укоризненно качал головой Котов, — не по-товарищески.

— Кто тебе мешает получать звания? — спрашивал Акимов.

— Так ведь ты же и мешаешь, — объяснял ему Никита. — Сам — один план по звездочкам выполняешь. За весь наш отдел. Что за пошлый карьеризм, Петя? Пришел в отдел стажером, а уже замнач. Светлана меня замучила: равняйся на Петьку, твердит, Петька, смотри, уже кто — прямо с утра начинает, ей-Богу, не вру.

— Правильная она у тебя женщина, Никитушка, — усмехался Петр в свои знаменитые усы, которые были его гордостью. — Нормального мужика сразу отличить может. Вот и учит тебя уму-разуму.

— Ага, — кивал Никита, — потому-то она пошла замуж за меня, а не за тебя. Хоть ты и везунчик.

Просто «везунчиком» Петра Акимова, однако, называть было все же не справедливо. Был он, что называется, работягой, дневал и ночевал на службе. Котов понимал, что чуточку кривил душой, предъявляя коллеге свои претензии. Акимова боялась и уважала вся московская шпана.

— Сгоришь ты когда-нибудь на работе, — говорил ему Никита, — и никто о тебе не пожалеет, кроме меня.

— Ничего, — отмахивался Петр. — Вот стану генералом, тогда и отдохну.

Но генералом он так и не стал и теперь понимал, что вряд ли это вообще достижимо в его случае. А понял после того, как получил звание капитана и остановился его рост по службе. С великим трудом год назад он получил майора — ясно, что это был потолок.

Странная штука жизнь. То кормит до отвала, от пуза, то выдает в час по чайной ложечке.

Петр Аверьянович просматривал оперативку, когда на его столе зазвонил телефон. Он снял трубку и, не отрывая глаз от бумаг, проговорил:

— Акимов слушает.

— Здорово, Петр, — услышал он голос, который показался ему настолько знакомым, что поначалу он ушам своим не поверил. — Узнал?

Петр Аверьянович осторожно, словно боясь спугнуть своего собеседника, спросил:

— Никита. Ты?

— Я.

— Где ты?

— Напротив твоей конторы, — ответил ему Котов. — Выпиши пропуск, что ли?

Акимов решительно мотнул головой, словно Котов мог бы это увидеть.

— На хер! — сказал Акимов. — Пропуск, конечно, не проблема, но погода больно хороша. К тому же мне давно уже хочется прогуляться. Жди меня. Я выйду к тебе через пару минут. Ты прямо напротив, точно?

— Прямо напротив.

— Жду.

Он бросил трубку и встал.

Через две минуты они уже обнимались, хлопая друг дружку по плечам и спине.

— Сколько же мы не виделись? — спросил Петр Котова после того, как они троекратно поцеловались.

— Десять лет, не меньше. Ну как, стал генералом?

Акимов был в штатском.

— Если бы, — усмехнулся он. — Получил майора недавно — и на том спасибо.

— Что ж так? — Никита смотрел на товарища насмешливо, но вдруг ему совсем расхотелось шутить по этому поводу — уж очень серьезным был Акимов.

— А ты что пропал? — спрашивал его § тем временем Петр. — Почему не звонил, не писал?

— А что писать-то? Как воров ловлю? Вроде не знаешь. А больше и писать-то нечего. Тем более я уже год как их не ловлю.

— Ушел, что ли? — посочувствовал Акимов.

— Ушли, — усмехнулся Никита.

— Опять кому-то яйца пострелял? — засмеялся Акимов.

— Смотри-ка! — удивился Никита. — Угадал. Или тебе докладывают как начальнику?

— Да какой там — докладывают, — смеялся Петр. — Я же тебя, подлеца, хорошо знаю. Мы, простые опера, все по морде норовим съездить, а ты, супер, — по яйцам. У каждого свой почерк.

— Смеешься, — укоризненно покачал головой Никита. — Смейся, смейся. Сейчас и я над тобой посмеюсь. Женился?

Петр Аверьянович вдруг смутился.

— Не-а, — сказал он. — Времени нет.

— Ха-ха, — сказал Котов.

— А ты? — спросил вдруг Петр. — Женился, что ли, раз спрашиваешь?

Котов покачал головой в восхищении.

— Психолог, — проговорил он. — Просто знаток человеческих душ какой-то. Воры, наверное, рыдают у тебя на плече. И раскалываются через каждые пятнадцать минут. Ведь так?

Настроение у Котова резко изменилось.

— Ну и ладно, — сказал он.

Акимов присмотрелся к нему повнимательней.

— А ты чего приехал-то? Случилось что?

— Случилось, — мрачно ответил Никита.

— Говори, — тоном приказа сказал Акимов.

— Дочка у меня пропала, — сообщил ему Котов. — Танечка.

— Что значит — пропала? — удивился Акимов. — Что она — сумка дорожная?

— Ну, сбежала, — поправился Котов. — Из дома сбежала. В Москву.

Некоторое время Акимов молчал, а когда снова поднял глаза на Никиту, тот прочитал в них что-то похожее на осуждение.

— Рассказывай, — сурово сказал Акимов.

С самого начала Вероника взяла инициативу в свои руки. Прямо с Курского вокзала она привезла их на Павелецкий, откуда на электричке добрались до подмосковного поселка Барыбино. Здесь, почти в самом его центре, стоял пятиэтажный дом. Они поднялись на пятый этаж, Вероника достала ключ, открыла одну из дверей, и компания ввалилась в квартиру.

— Чья это хата? — небрежно поинтересовался Генка, с любопытством оглядываясь.

— Моя, — коротко ответила ему Вероника.

Ничего объяснять дальше она не стала.

— Хорошая квартира, — проговорила Таня. — И мы будем здесь жить?

— Будем жить. — Веронику нельзя было назвать многословной.

Однокомнатная квартира с большой просторной светлой кухней была совершенно пуста. Даже элементарные табуретки отсутствовали. Абсолютно голые стены.

— А на чем мы будем спать? — спросила Таня.

Генка загоготал.

— Не знаю, как вы, — сообщил он, заливисто хохоча, — а нам с Андрюхой найдется на чем спать. Он — на Таньке, а я… — он вдруг смолк, споткнувшись на полуслове.

Вероника смотрела на него такими глазами, что ему стало не по себе, и это еще мягко сказано — не по себе.

Обращаясь к Генке, но было видно, что все это она говорит и для Тани с Андреем, Вероника очень тихо, отделяя слово от слова, сказала:

— Значит, так, да? Значит, по-твоему, я обыкновенная подстилка. Да?

— Ты чего… — попробовал отшутиться Генка. — Я же так, для смеху, ты чего…

— Ах, для смеху… — кивнула Вероника и стала медленно приближаться к нему. — Значит, ты надо мной в моем же доме посмеяться решил, так?

Генка понял, что сейчас в их компании может запросто смениться командир. Моментально понял. Драться с этой сумасшедшей стервой нельзя ни в коем случае. Победит он — невелика победа. Победит она — все, сливай воду. Все равно, считай, что опетушили тебя.

Так что это даже не смена лидера — это чуть ли не судьбы сейчас решаются. Всех четверых.

— А ну молчать, стерва!!! — что было сил заорал он. — Что ты ко мне лезешь со своими бабскими заморочками?! Пошутить нельзя?! Ты мне, сука, зубы не показывай! Я их у тебя живо вырву. Будешь тут выступать…

Вероника вдруг успокоилась. Может быть, подействовала на нее речь Генки, а может, она решила пока не опережать события, подумала, что ее время все равно придет, пока не нужно обострять отношения. Все-таки они только что приехали.

— Ладно, — кивнула она. — Мне просто не нравится, когда меня называют подстилкой. Можешь не орать, никто не собирается с тобой базарить.

У Генки от сердца отлегло. Что бы там ни было, он боялся этой странной девчонки, была в ней какая-то сумасшедшинка, которую он никак не мог понять. Кто она такая?! Ведь до сих пор никто из них не знал, кто она такая. Откуда взялась такая, вся из себя загадочная?

Ничего, решил про себя Генка, погоди у меня. Придет время, я все про тебя узнаю. А пока, понял он, нельзя давать ей волю. Сделать это трудно, но возможно. Нужно только время от времени напоминать ей, кто в их команде хозяин, и ни на секунду не отпускать вожжи.

— Почему ты ничего об этой хате не рассказывала? — грубым тоном спросил он Веронику.

Та пожала плечами.

— Ты не спрашивал.

Да, подумал Генка, с этой сукой ухо надо держать востро. Приручить ее будет трудно. Не по зубам она тебе, Генка. Ладно, там посмотрим.

Таня с восхищением смотрела на свою новую подругу. И откуда в ней столько смелости, столько уважения к самой себе и решимости защитить себя?

Андрюха никак не мог понять, где же он допустил ошибку. Та самая Таня, которая еще сегодня ночью была его, которая впервые в жизни трахнулась — с ним трахнулась, с Андрюхой! — девчонка, которой он сломал сегодня целку, вообще не смотрит в его сторону. Он привык, что после таких дел «телки» сами виснут у него на шее. Он знал, что стоит сломать бабе целку, как, считай, с ней можно делать все что угодно, теперь она никуда от пацана не денется, будет делать все, что ей скажут, в глаза преданно смотреть, только бы угодить ему, только бы не бросил ее.

А эта? Ведет себя с ним так, будто не он, а она ему целку сломала. Странная она какая-то, ей-Богу, странная. Не похожая ни на кого. Ничего, думал он. Обломаем.

— Короче, — сказал он вслух, чтоб все слышали. — Мы с Танькой спим на кухне, а вы в комнате. Как-нибудь разместимся.

— Ты что, прям сейчас спать собрался? — спросила его Таня. — Может, в Москву поедем?

— Можно и в Москву, — возбужденно проговорила Вероника, снова лихорадочно горя глазами. — Сюда я вас привезла, чтобы показать, где мы будем жить, а в Москве слишком много ментов. Здесь нормально, никто не тронет, это наш штаб будет, и от сюда мы будем делать свои набеги, здесь отдыхать и разрабатывать планы.

— Какие планы? — спросила удивлен но Таня.

— Каждый вечер мы будем договариваться, что делать на следующий день, объяснила ей Вероника. — Чтобы потом проблем не было.

— Каких проблем? — не понимала Таня

— Это тебя пусть не касается, — ответил ей Генка. — Пока… — успокоил он Таню, видя, что та порывается что то возразить. — Раз ты поехала с нами, значит, ты нам поверила и понимаешь, что все будет о’кей. И не спрашивай пока ничего.

Таня коротко взглянула в сторону Андрея и, усмехнувшись, сказала — Да уж. Поверила.

Вероника сразу поняла, что она имела в виду.

— Да ладно тебе, — насмешливо проговорила она. — Что случилось то? Ну, сломали целку, ну и что? И слава Богу! Нашла о чем жалеть.

Таня смотрела на нее и размышляла, сказать, о чем она думает, или нет? Не надо, решила она, не поймут все равно.

Она тряхнула волосами и спросила:

— Ну что? Едем мы в Москву или нет?

— Едем! — оживилась Вероника.

Андрей пожал плечами и посмотрел на своего командира. Генка покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не едем.

Если бы Вероника сказала — останемся, он бы, наверное, сказал — едем!

— И что мы будем здесь делать?! — закипая от злости, спросила Вероника. — Трахаться?

— Матрацы искать, — отрубил Генка.

— Я уже все мозги себе надумал.

— Значит, мозгов маловато, — заметил Акимов. — Так! Москва, как тебе известно, город довольно большой.

— Спасибо, что напомнил.

— Искать ее в этом огромном городе — дело безнадежное. Согласен?

— А ты что предлагаешь? — спросил Никита. — Искать ее в оперативных сводках?!

— Тихо-тихо, — поднял вверх ладони Петр. — Никто так вопрос не ставит. Что, ты считаешь, я должен предпринять?

— Не знаю. Тебе виднее.

— Заявление будешь писать?

— А надо?

— Да вроде бы надо, — задумчиво произнес Петр. — Только по закону ты должен был это сделать по месту жительства. В Горске.

— Петр!

— Спокойно. Я же не отсылаю тебя никуда. Заявление ты на всякий случай напишешь. Попробую по своим каналам. Вообще я, кажется, придумал.

— Что ты придумал? — у Никиты затеплилась надежда: он знал, что если Акимов что-то придумывает, это серьезно. И значит, есть надежда, что выход будет найден. Так по крайней мере было, когда они работали вместе.

Петр снова немного помолчал, обдумывая что-то, а потом сказал Котову:

— Семену позвонить нужно.

— Семену? — переспросил Никита. — Безрукову?

— Да, — кивнул Петр.

Семен Безруков был их третьим товарищем. Втроем после школы милиции они пришли в МУР, втроем проходили стажировку, втроем набирались опыта в оперативной работе. Их всегда было трое — Никита, Петр и Семен. Три мушкетера без д’Артаньяна — так их называли сослуживцы.

«Нам д’Артаньян не нужен, — сказал как-то Семен, — каждый из нас д’Артаньяном станет, если понадобится».

— Как он? — спросил Акимова Никита. — Роет землю под ногами воров?

— Нормально Семен, что ему сделается? — ответил Петр. — Только кого он там ловит, ему виднее. Он теперь у нас частный сыщик.

— Уволили его, что ли? — ахнул Никита.

— Почему — уволили? — пожал плечами Акимов. — Сам ушел. Он у нас теперь во всех смыслах самостоятельный.

Офис у Безрукова был в самом центре Москвы — на Тверской.

— Ничего себе, — покачал головой Никита, когда они вошли в сверкающий холл. — Не частное агентство, а посольство какое-то.

— Да, — кивнул Акимов. — Развернулся он неплохо.

Они вошли в кабинет Семена, минуя многочисленных охранников. Кабинет оказался пуст.

— А где же хозяин? — растерянно оглянулся по сторонам Акимов.

— Вышел, наверное, — предположил Никита.

— Куда вышел? — удивился Акимов. — Я же слышал, как он сказал в селектор: «Пусть войдут!» Куда ж теперь-то делся?

— Погоди-ка, — сказал Никита. — Одну минуту. Щас я его, змея, заловлю.

Освещение в кабинете было весьма не обычное. Казалось, день давно уже пошел на убыль, а здесь незаметно никаких признаков сумерек, хотя электричество включено не было. Да, странно. В комнате светло как днем, хотя на улице смеркалось, а электричество не горит.

Никита обратил внимание на обилие зеркал. Расположены они были на первый взгляд довольно хаотично, но в этом, казалось бы, хаосе проглядывалась определенная закономерность. Даже, сказал бы Никита, — стройность.

— Зеркала, — проговорил Никита.

Акимов огляделся повнимательней и расплылся в широкой улыбке.

— Ну ты, змей, — сказал он. — Давай, выходи на люди. А то я тебе все твои стекляшки порушу.

— А что, ведь порушишь, — спокойно произнес Семен и моментально материализовался, как волшебник. Только что никого не было — и вдруг появился.

— Как догадался? — спросил он у Никиты уже после того, как они трижды расцеловались.

— Да зеркала же, — пожал плечами тот. — Понятно, что ты их не для себя поставил.

— Это меня в Мюнхене научили, — объяснил Семен. — Специально ихний специалист приезжал, чтобы поставить их, как надо. Здорово придумано, да? Вроде ты в комнате и вроде тебя нет. Невидимка.

— Обычный фокус, — сказал Никита. — Ты мне нужен, Семен.

— Ого! — отозвался тот. — Что ж ты только сейчас объявился, змей-горыныч? До этого я тебе вроде как не нужен был, да? Хорошо ты, наверное, жил, коли друга своего старого не вспомнил ни разу.

— Семен…

— Ну? — спросил он. — Что случи-лось-то?

Выслушав короткий рассказ Никиты, он кивнул и без паузы, как будто решал такие проблемы по десять раз на дню, тут же заявил:

— Понял. Можешь быть спокоен. Никуда она не денется. Я думал, все гораздо хуже, а тут семечки. С этим мы в два счета справимся.

— Вот так, да? — сказал Акимов.

— А ты думал, — отозвался Семен. — Это тебе не МУР, понимаешь… Здесь профессионалы работают.

Акимов промолчал.

— И что ты собираешься делать? — спросил у Семена Никита.

— Мы этот город раком поставим, — пообещал Семен. — Перевернем все вверх дном.

— Каким образом? — усмехнулся Акимов.

— Моя забота, — успокоил его Семен. — У меня есть средства, связи, деньги, в конце концов. Я же говорю тебе — это солидная организация, не какой-то там занюханный МУР. Понял?

— Слушай, ты это кончай, — горячо заговорил Петр. — Кто у тебя работает, а?

— У меня профессионалы… — начал было Семен, но Петр его перебил.

— А откуда они взялись, твои хваленые профессионалы? С улицы, что ли?! Все — из МУРа!

— Ну, не все…

— Хорош! — прекратил их спор Никита. — Чё вы делите?

— А чё он… — огрызнулся Петр.

— Слушай, — улыбнулся ему Семен. — Ты что, серьезно? Я же шучу. Ты что — меня впервые видишь?!

— Пошел ты со своими шуточками! — сказал ему оскорбленный Акимов.

Никита понял, что ему пора снова вмешиваться, иначе друзья горло друг другу перегрызут.

— Я не понял, — сказал он, — мы ищем Таню, или вы так и будете дурью маяться?

— Вот, — сказал Семен. — Я только-только хотел перейти к делу, но меня отвлекли несознательные товарищи. Короче: сегодня завершаю одну операцию. Все мои люди на местах. А как только все закончится, поставлю им новую задачу.

— Какую? — спросили в один голос Петр и Никита.

— Если честно — пока не знаю, — признался Семен. — То есть я еще не знаю подробностей. Но к вечеру все буду знать. Мне нужно только обмозговать кое-что.

— Что? — снова в один голос спросили друзья.

— Никита, — Семен предостерегающе поднял руку. — Ты меня сейчас не доставай, ладно? Считай, что ты мой клиент, и с этой минуты я все беру на себя. Я так привык, понял?

— Клиентом твоим, наверное, накладно быть, а, Семен? — спросил Никита. — Я ведь не потяну. Дорого берешь-то?

— Навалом! — сообщил ему Семен. — Мои профессионалы стоят очень дорого, но они того стоят, поверь мне.

— Вот я и говорю, нет у меня таких денег, чтоб заплатить твоим волкам, — по-вторил Никита.

— А тебе повезло, — усмехнулся Семен. — Как раз сегодня у моей фирмы благотворительный день. Раз в году мы выполняем какое-нибудь дело бесплатно. Абсолютно.

Никита все понял и усмехнулся.

— А не разоришься?

— Исключено! — твердо заявил Безруков. — Наоборот. Это, как правило, окупается сторицей.

— И давно у тебя это повелось? — спросил Петр.

— С сегодняшнего дня, — не моргнув глазом, ответил Семен. — Так я не понял, — передразнил он Никиту. — Мы ищем Танечку или так и будем дурью маяться?

— Что с тобой? — пригляделась к ней Вероника. — Потекла, что ли? В каком смысле? — не поняла Таня. Ну, месячные, что ли?

— Нет, — смутилась Таня. — Почему именно — месячные? Просто… Голова болит.

Вероника нетерпеливо мотнула головой.

— Ничего страшного, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Голова болит — жопе легче будет. Слышала такую народную мудрость? Слышала. И Ну, вот и собирайся.

Андрей смотрел куда то в сторону.

Что-то мне не хочется никуда идти, — сказала Таня, когда остальные уже собрались выходить из квартиры, чтобы ехать «покорять» Москву.

Она повернула к нему голову в надежде, что тот поддержит ее. Но он прятал глаза.

Генка насмешливо произнес:

— Я знаю, почему у тебя башка трещит.

— Почему? — беспомощно спросила Таня.

— Да трахаться ты хочешь, — засмеялся Генка. — Сколько ты из себя целку ни строй, а организм своего требует. Любишь ты это дело, а признаться не хочешь.

— Козел ты, Каюмов, — ответила ему Таня. — У тебя скоро крыша на этой почве поедет.

— Мне-то что? — пожал тот плечами. — Я когда захочу, тогда и трахну кого захочу. Для меня это не проблема.

Таня махнула рукой.

— Короче, вы идите, — сказала она. — А я тут побуду. Поесть вам приготовлю, картошки начищу.

Генка посмотрел на Андрея. Тот растерянно пожал плечами. Но Вероника была несогласна.

Нет, — сказала она. — С нами пойдет.

Таня уже и так поняла, что идти все равно придется. Иначе не отстанут. Она давно пожалела, что связалась с этими недоумками. Но и оставаться дома тоже было невмоготу. Ладно, там посмотрим.

— Черт с вами!

Матрацы они нашли на удивление быстро. Они их даже не искали. Загадочная Вероника просто сказала, что отлучится на некоторое время, а через полчаса пришла, волоча с собой два вполне приличных спальных мешка.

— Молодец! — похвалил ее Генка. — Откуда?

— От верблюда, — буркнула Вероника, предпочитая не вдаваться в подробности.

Генка не рискнул повышать голос и требовать к себе уважения. Он давно уже решил про себя по пустякам с этой бабой не базарить, только если борзеть начнет. Ну ее на фиг, базарить с ней! Мало ли на что она способна. Квартира у нее откуда-то, матрацы из-под земли достает. Прямо Бермудский треугольник какой-то.

Почему именно Бермудский треугольник, он не понимал. Он не любил разгадывать загадки.

Только теперь до него дошло, что Вероника что-то ему говорит.

— Что? — переспросил он.

— Я говорю, базарчик тут рядом, — повторила ему Вероника. — Купи картошки, хлеба, помидоров. Не голодными же спать ложиться.

Ему не понравилось, что его посылают за продуктами, как последнюю «шестерку». Послать Андрея, что ли? Тому это тоже вряд ли понравится. Но нужно же марку держать. Эдак и вправду можно «шестеркой» стать. Такие дела быстро делаются.

Он уже открыл рот, чтобы послать А] щ-рея, но тот его опередил.

— Пошли на пару, — предложил он, поднимаясь с пола.

«Да, это лучше, — с облегчением подумал Генка. И врага не наживаю, и марку держу».

— Пошли.

Оставшись наедине с Вероникой, Таня спросила, чуть поколебавшись:

— Слушай, Вероника, а почему ты только два матраца принесла? Больше не было, да? Может, мне сходить и попросить? Ты только скажи, у кого?

Вероника в недоумении уставилась на нее:

— А зачем тебе?

— Ну… — замялась Таня. — Нас же все-таки четверо, правда? Конечно, вы с Генкой можете и на одном матраце, но мы с Андреем…

— А чо — вы с Андреем? Дворяне, что ли?

— Нет, при чем тут дворяне? — возразила Таня.

Вероника протянула к ее носу указательный палец с грязным ногтем и внушительно сказала:

— Короче, Танюха, — казалось, что у нее никогда не бывает никаких сомнений. — Так не делается. Ты уже Андрюхе дала в поезде? Дала. Сломал он тебе целку? Сломал. Так что делай, что тебе говорят, и не строй из себя девочку. Поздно.

— В поезде он меня изнасиловал, — возразила Таня.

Вероника снова удивленно на нее посмотрела.

— А какая разница? — спросила она, пожимая плечами.

Таня поняла, что спорить бесполезно.

— В общем, так, — сказала она. — Дала я или не дала, теперь уже об этом говорить поздно.

— Ну! — воскликнула Вероника. — А я тебе о чем говорю три часа?!

— Но больше я ему давать не собираюсь, — спокойно добавила Таня.

— Что?! — выпрямилась Вероника и так грозно посмотрела на Таню, что той стало не по себе.

— Больше я ему давать не собираюсь, — повторила она тем не менее довольно твердо.

Вероника покачала головой и почмокала губами.

— Ну ты ва-аще! — проговорила она. — Только не получится это у тебя.

— Получится!

— Не-а! — качала та головой. — И знаешь, почему?

— Почему?

Вероника приблизилась к ней почти вплотную и стала говорить ей прямо в лицо, губами чуть не касаясь ее подбородка.

— А потому, — говорила она, — что ты воображаешь себя хер знает кем, и от этого могут быть неприятности у нас всех. Блядью, конечно, быть нехорошо, но хуже целки вообще никого нет, понятно. Если ты будешь из себя корчить Снегурочку, я первая дам тебе по мозгам, а потом еще и за ноги держать буду, пока Андрюха тебя драть будет. А будешь кочевряжиться — и Генке скажу, чтобы дрючил тебя, пока не поумнеешь. Он согласится, с радостью согласится, я его, мудака, хорошо знаю.

Таня была потрясена.

— Слушай, — еле выговорила она. — Тебе-то это зачем надо?! Тебе-то что?!

— А то! — ответила ей Вероника. — Генка будет меня трахать, сколько ему захочется, а Андрюха соплями давиться? В итоге он ко мне полезет. Мне это надо — с двумя мужиками спать, а ты в это время что делать будешь?! Потом Андрюха с Генкой базарить начнут, и все из-за того, что какая-то сикуха честь свою бережет.

Таня молчала.

— Ну? — спросила ее Вероника. — Поняла теперь?

— Поняла, — ответила Таня.

— И что решила?

— А что решать? И так и так трахнут.

— Это точно. Ну?

— Что — ну?

— Что решила-то? — не унималась Вероника.

— Да дам я ему, дам, успокойся.

— Надо не только давать уметь, — заявила вдруг Вероника. — Минет делать можешь?

Таня расхохоталась.

— Ты чего? — удивилась Вероника.

— Да так, — давясь смехом, говорила Таня, — вспомнила. То ты сватала нас, то заставляешь регулярно ему отдаваться, а теперь вот про минет заговорила.

— Ну и что? — не понимала Вероника. — Нормально же.

— Про минет пусть и не мечтает, — посмеивалась Таня.

— Ну и дура, — сказала ей Вероника.

— Это еще почему?

— Поймешь когда-нибудь.