На брегах Невы

«У беспокойного Никиты»

Один из молодых петербургских литераторов рассказывал в «Письме другу в Германию»: «Посещая свет в этой столице, хотя бы совсем немного, можно заметить, что большой раскол существует тут в высшем классе общества. Первые, которых можно назвать правоверными (погасильцами),— сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые — еретики — защитники иноземных нравов и пионеры либеральных идей. Эти две партии находятся всегда в своего рода войне, — кажется, что видишь духа мрака в схватке с гением света».

Выйдя из Лицея, юный Пушкин, разумеется, примкнул к «еретикам» — вольнолюбивой молодёжи, будущим декабристам. Он встречался с ними и у Николая Тургенева, и в других местах. Позднее он вспоминал:

«Беспокойный Никита» — Никита Михайлович Муравьёв — жил недалеко от Тургеневых, на другом берегу Фонтанки, в доме своей матери Екатерины Фёдоровны. Она приобрела этот трёхэтажный дом в 1814 году, когда из Москвы переехала в Петербург.

У Екатерины Фёдоровны постоянно бывали многочисленные гости: родственники, свойственники, знакомые. Сюда частенько захаживали Жуковский, Александр Иванович Тургенев, переводчик «Илиады» поэт Гнедич. Здесь подолгу живал Батюшков: он приходился Муравьёвым сродни.

Здесь у Никиты Муравьёва собирались его друзья. Сюда приходил и Пушкин.

С «беспокойным Никитой» Пушкин познакомился в лицейские годы. Среди гостей, наезжавших в Царскосельский лицей в 1814 году, значится прапорщик Муравьёв. А ещё раньше до Царского Села докатилась весть о патриотическом поступке юного Муравьёва.

В августе 1812 года, когда пал Смоленск и французы двигались к Москве, в одну подмосковную деревню зашёл по-господски одетый юноша. Он попросил поесть. Его накормили — дали ломоть хлеба и кружку молока. Поев, он выложил на стол золотой и хотел было уйти, но его задержали. Необычайная щедрость показалась подозрительной. Уж не французский ли это шпион? При обыске у юноши нашли военные карты и список маршалов Наполеона. Тогда его связали и препроводили в Москву.

И только там выяснилось, что «шпион» не кто иной, как сын покойного сенатора Муравьёва — шестнадцатилетний Никита. Тайком от матери (она не отпускала его) он убежал из дому, чтобы вступить в действующую армию.

После этого случая мать отпустила Никиту. А рассказ о его поступке передавали из уст в уста.

Никита Муравьёв сражался при Дрездене и Лейпциге, брал Гамбург, побывал в Париже.

Возвратившись на родину с русскими войсками, он «с новым удовольствием увидел Петербург».

В Петербурге нашёл друзей — таких же, как и он, молодых офицеров. Все они участвовали в недавней войне, все были очень молоды, но великие события и военные тяготы превратили их в зрелых, решительных людей. Они побывали в Европе, многое повидали и теперь новыми глазами огляделись вокруг. Самодержавие, крепостническое рабство стали им ещё нестерпимее. Они начали собираться. Большей частью у Муравьёвых.

Бывая на их сходках, Пушкин не однажды слышал, что Россия стоит на краю пропасти и что в пропасть её толкают царь и граф Аракчеев.

Аракчеев… Это имя повторяли повсюду. Повторяли с возмущением, ненавистью, подобострастием, трепетом.

Безвестного артиллерийского офицера Аракчеева возвысил ещё Павел. Оценил его достоинства. Да и как было не оценить, когда Аракчеев так усердствовал, что рвал провинившимся солдатам усы. Павел дал ему чин генерала, титул графа. Новоиспечённый граф выбрал себе девиз: «Без лести предан».

По отзывам современников это был ограниченный, малограмотный человек, но с дикой энергией, упрямый и жестокий, который свои варварства прикрывал беззаветной преданностью царю.

Александр, получив это сокровище по наследству, тоже оценил его, считал необходимым человеком.

Отправляясь за границу в свои многочисленные поездки, царь всенародно объявлял: указы, издаваемые генералом от артиллерии Аракчеевым, «высочайше повелеваем считать именными нашими указами».

С четырёх часов ночи к дому на углу Кирочной улицы и Литейного проспекта подъезжали кареты.

— Его высокопревосходительство принимает?

— Так точно.

— Извольте доложить.

На приём к Аракчееву торопились министры, сенаторы, генералы, члены Государственного совета.

Если адъютант докладывал и Аракчеев молчал, это значило — подождать. Второй доклад — и снова молчание. И только после того, как приехавший восчувствовал, сколь затруднительно попасть на приём, раздавался звук колокольчика. Аракчеев звонил и приказывал адъютанту: позвать такого-то!

Аракчеев фактически управлял всей страной.

Он любил порядок и понимал его по-своему. В своём имении Грузино велел сломать все деревни и построить их заново. Конечно, за счёт крестьян. Старые стояли на горушках, у рек, у леса. Новые хотя и на болотистом, неудобном, но зато ровном месте. На одинаковом расстоянии друг от друга. И дома в них были одинаковые. И все вытянуты в одну линию — как солдаты в строю. В своей типографии в Грузине Аракчеев печатал распоряжения крестьянам: «У меня всякая баба должна каждый год рожать, и лучше сына, чем дочь. Если у кого родится дочь, то буду взыскивать штраф».

На такой манер он управлял и Россией. При нём появились военные поселения.

Пушкин писал своему приятелю офицеру Мансурову, посланному в Новгородскую губернию: «Поговори мне о себе — о военных поселениях. Это всё мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм».

Военные поселения были геркулесовыми столпами самодержавного деспотизма. О них рассказывали ужасы. Казённым мужикам целых волостей обривали бороды, надевали солдатские шинели и, обрекая на двойные тяготы — как крестьян и как солдат, — расписывали по полкам. Дома, имущество — ничего им не принадлежало. Их муштровали и заставляли работать в поле. Они вставали и ложились под барабанный бой. Бабы по команде топили печи, варили что приказано. За малейшее неповиновение секли. Такая же участь ждала и детей. С шестилетнего возраста их одевали в военную форму. Они становились маленькими солдатами — кантонистами.

Изуверская затея — прорезать всю Россию с севера на юг полосой военных поселений — принадлежала царю. Выполнял её Аракчеев. Он твёрдо запомнил слова царя, что если даже придётся уложить трупами всю дорогу от Петербурга до Чудова — больше ста вёрст, военные поселения всё равно будут введены. А трупов хватало.

Испугавшись военных поселений, крестьяне бунтовали. И граф Аракчеев шёл на них войной — вёл артиллерию, кавалерию. Бунтовщиков расстреливали, рубили, прогоняли сквозь строй.

«Известия о новгородских происшествиях привели всех в ужас»,— вспоминал декабрист Иван Якушкин.

У Муравьёва обсуждали все в подробностях. Поручик Илья Долгоруков — «осторожный Илья» — состоял адъютантом при самом «змее» Аракчееве. Он, по словам Якушкина, «имел возможность знать многие тайные распоряжения правительства и извещать о них своих товарищей».

Для товарищей Ильи Долгорукова и Никиты Муравьёва это было небезразлично. Ибо все они состояли членами Тайного общества. Не имея возможности бороться со злом явно, они решили бороться тайно. Основали сперва Союз Спасения, потом Союз Благоденствия.