На дальних берегах

НА ЗЕМЛЕ СЕНЕГАЛА

Сборы в дорогу всегда волнующи и немного грустны. Дорога манит, дорога зовет, однако в последнем прощании с родной землей, с домашними ощущается острая горечь расставания, которую не может заглушить даже нетерпеливое ожидание увлекательных картин далекого экзотического путешествия.

Апрельским теплым утром, когда Москва еще только просыпалась, мы ехали в международный аэропорт Шереметьево. Несмотря на ранний час, дороги Подмосковья были оживленны. По ровной, вытянутой, как стрела, магистрали в обе стороны стремительно неслись машины, и легкий слитый шорох шин по гладкому асфальту, плавное ныряние на спусках и подъемах напоминало упрямый ход рыбачьих кораблей по неспокойному, потревоженному несильным ветром морю. Иногда наш лимузин сбавляет скорость, и тогда в опущенные окна врывается дыхание весны, врывается упругий, влажный ветер зеленеющего леса.

Стрелка часов приближается к восьми. По расписанию в 8 ч. 45 мн. из Шереметьева отправляется рейсовый самолет на Лондон. Дальше наш путь лежит во Франкфурт-на-Майне, затем Цюрих и столицу республики Сенегал город Дакар. Там, в Дакаре, с 16 по 19 апреля состоится очередная сессия Межпарламентского Союза. В работе сессии должна принять участие и делегация советского парламента во главе с председателем Совета Национальностей Верховного Совета СССР Юстасом Игновичем Палецкисом. В составе делегации депутаты М. Н. Власова, П. Д. Гненый, В. Л. Кудрявцев и автор этих строк. Советских представителей сопровождали ответственные работники Президиума Верховного Совета СССР, советники и переводчики.

Из невидимых репродукторов по всему просторному светлому зданию аэровокзала разносится мелодичный голос диктора:

— Начинается посадка на самолет, следующий рейсом Москва — Лондон.

Короткая суматоха прощания, напутствий и пожеланий. Пассажиры направляются к серебристой громаде ТУ-114. Величественный и в то же время изящный, безупречных форм самолет красуется на влажном бетонном поле. Ясное московское солнце сверкает на плоскостях воздушного гиганта. День выдался солнечный, свежий, на небе ни облачка, и сияние утренних лучей на выпуклых боках красавца-лайнера, предчувствие начинающегося путешествия создают какое-то приподнятое настроение.

Начало полета проходит почти что незамеченным. В круглые иллюминаторы бьет щедрое солнце, кажется, что оно где-то совсем рядом, сбоку. Внизу расстилается бугристая равнина облаков, напоминающая припорошенное снегом поле. Иногда появляются глубокие разрывы, и тогда далеко внизу различается земля, туманные очертания незнакомых окрестностей, быстро уплывающих назад. Под крылом самолета тянется лес, бесконечный массив смутного зеленого цвета. Вдали, если приглядеться, зеленеющее море лесов теряется в туманной дымке и незаметно сливается с небесной синевой. От нечего делать я подолгу смотрю в круглое окошечко иллюминатора, и в проплывающих подо мной картинах мне мерещится то перекатывающаяся под свежим ветром зыбь голубого Каспия, то примороженная ранней осенью, еще в убранстве пышных трав Сары-Арка. Облачности теперь нет и в помине, самолет как бы повис в безбрежном голубом просторе, и только плавное чередование картин весенней расцветающей земли далеко внизу под нами говорит о том, насколько быстро мы перемещаемся в пространстве.

Мы пролетаем памятные сердцу места. Когда-то здесь вот, в глубине этих старинных русских лесов, проходил партизанский фронт. Лес давал нам надежное убежище, он помогал нам бороться с ненавистным врагом. Сейчас, откинувшись в удобном мягком кресле, я вспоминаю, как после долгих затяжных боев, оторвавшись от преследования, партизаны в изнеможении валились под богатырские сосны, валились, засыпали, перевязывали раны, а лес успокоительно шумел зеленой жесткой хвоей, как бы обещая им свою отцовскую защиту.

Над головами что-то щелкает, и в самолете раздается звучный женский голос, сообщающий, что полет проходит на высоте девяти тысяч метров со скоростью девятьсот километров в час. Пролетаем Ригу, под нами Балтийское море. Еще немного и мы будем над столицей Швеции Стокгольмом.

Итак, мы миновали государственную границу. Могучий самолет, несущий на фюзеляже имя своего создателя академика А. Н. Туполева, уверенно одолевает пространство. Пассажиры, заполнившие все салоны лайнера, чувствуют себя превосходно. Шуршат перелистываемые газеты и журналы. В салоне первого класса, расположенном в передней части, можно кроме всего еще и лечь на полку.

Дорога неизбежно сближает людей. Казахи недаром говорят, что едущие вместе живут одной душой. Наш путь еще не долог, но невидимые нити сочувствия, взаимного расположения уже возникли. Пассажиры переглядываются, как добрые знакомые. Бесспорно, что всех пассажиров, соседей и не соседей, как бы роднит уже одно сознание, что они несутся высоко в лазури неба, соединенные друг с другом надежною коробочкой серебристокрылого ТУ-114.

А самолет летит все дальше, равнодушно минуя новые и новые страны. Уж скоро кончится старинный, обжитый европейский материк. И где-то в сердце возникает грусть по далекой уже родине. Как это хорошо сказано у С. Есенина:

Над Лондоном висела плотная туманная пелена. Самолет бесстрашно вонзился в этот серый полог. Несутся мимо окон клумбы, земля показывается то с одной, то с другой стороны. Снижение идет стремительно, и вот наконец показывается сам Лондон. Разглядывать незнакомый город некогда, потому что двигатели лайнера вдруг взревели так оглушительно, будто самолет испугался земли, и в тот же миг все ощутили, что шасси мягко, бережно коснулись бетонной полосы. Мы покатились. Многие, отстегивая пояса, взглянули на часы. Полет до Лондона занял три с половиной часа.

У нас в степи рассказывают, что какой-то степняк, приехав однажды на новое место, удивленно протянул: «Э-э, и здесь наш аул!» Когда мы вышли из самолета и огляделись с высоты трапа, то первым впечатлением было, что мы не в Лондоне, а в Москве. У здания аэропорта выстроился целый ряд «Чаек» и «Волг». Внизу возле трапа нас поджидала группа людей с открытыми русскими лицами. Это на самом деле оказались наши соотечественники — работники советского посольства в Англии во главе с послом Михаилом Николаевичем Смирновским.

На бледном худощавом лице примечательны славянские голубые глаза. Его манера держаться, двигаться, говорить выдавали человека сдержанного, неторопливого. Мы расселись по машинам.

Самолет в Дакар отправляется вечером, и в нашем распоряжении был целый день. Михаил Николаевич обернулся к нам с переднего сиденья:

— Можно осмотреть город. Среди вас есть, видимо, кто впервые здесь?

— Да нет, мне приходилось бывать, — ответил Ю. И. Палецкис.

— Но остальные товарищи впервые.

Черная «Чайка» уверенно влилась в густой уличный поток. Машин на лондонских улицах множество, и самых различных марок. Тянутся без конца невысокие дома. Редко-редко встретится четырехэтажное здание. Поглядывая из окна машины на однообразие лондонских улиц, я вспомнил слова Ильи Эренбурга, сказавшего, что для создания облика большого современного города Лондон едва ли подойдет, слишком уж он однообразен и сер. Вот Париж — другое дело. Но мы Парижа пока не видели…

Улица Уайт-холл одна из центральных в английской столице. На этой улице расположены крупные магазины и правительственные учреждения. На первый взгляд даже центральные районы Лондона имеют какой-то невеселый, сумрачный вид. Позднее нам сказали, что это от многолетнего слоя копоти, покрывающего стены. Копоть на здания города оседает десятилетиями, если не веками.

Возле Букингемского дворца мы увидели большую толпу. Народ, похоже, чего-то дожидался. Оказывается, приближался час смены караула. Это было любопытное, красочное зрелище. Четким строем показались королевские гвардейцы в ярком опереточном наряде: красные кители, узкие белые брюки, высокие черные шапки. Современными были лишь карабины в руках гвардейцев. Солдат сопровождали всадники в таком же убранстве. Заскрипели тяжелые железные ворота королевского дворца. Народ с молчаливым любопытством наблюдал это традиционное зрелище, словно перенесенное в наши дни из далекого средневековья.

Длинная улица упиралась в живописное громоздкое здание, стоящее на берегу Темзы. Высокая башня возвышалась над окрестными постройками. На башне красовались огромные часы. Мы узнали знаменитые на весь мир часы Вестминстерского дворца — «Биг Бен» («Большой Бен»). Бой этих часов передается по английскому радио по несколько раз в сутки. Не будет преувеличением сказать, что часы «Биг Бен», пожалуй, наиболее известная достопримечательность британской столицы.

Под высокой башней с часами находится сумрачная церковь. Готические своды древнего храма хранят торжественную вековую тишину. Собор является как бы пантеоном выдающихся сынов английского народа. Здесь под каменными плитами покоятся многие знаменитые британцы. Покрыта цементом могила великого И. Ньютона, спит вечным сном Чарльз Диккенс. Посетители обращают внимание на свежую мемориальную доску, на которой выведено имя У. Черчилля, выдающегося государственного деятеля, много лет возглавлявшего английское правительство в самые трудные для британской короны годы.

Однако Вестминстерский дворец не только мемориальный пантеон знаменитых людей Великобритании. В этом здании проходят заседания обеих палат английского парламента. И у палаты представителей и у палаты лордов имеются свои залы заседаний. Мы побывали в этих залах. Помещения небольшие, покойной круглой формы. Удобные кресла обиты плотной красноватой кожей. Как и везде в Англии, в помещении парламента темновато, солнечный свет совсем сюда не проникает. Мы постояли в безлюдных пустых залах, посмотрели на маленькие оконца, прорубленные в толстых стенах. Видимо, во время работы парламента здесь зажигается электрический свет.

Лондон — огромный, непомерно выросший город. Он растянулся на шестьдесят километров. Большинство построек, как я уже говорил, невысоки, — в основном двух- и трехэтажные. Высокие здания имеют современный облик, они выросли буквально в последние годы. Причиной того, что Лондон стал расти ввысь, служит частная собственность на землю. Лондон в нашем советском представлении принадлежит лондонцам. Хозяевами же его являются несколько семей, в чьем владении находится земля, на которой стоит английская столица. Например, самый фешенебельный район Мэйфер вырос на участке, принадлежащем герцогу Вестминстерскому. В этой части города проходят две центральных улицы столицы — Пикадилли и Бондстрит. На них расположены почти все лондонские театры и крупные кинотеатры. Самый богатый район — улица Оксфордстрит с главными торговыми учреждениями является собственностью лорда Портмэна. Семья лорда Кадогана владеет районом Челси, где живет подавляющая часть английской интеллигенции.

Многие дома в Лондоне, кварталы, парки принадлежат церковному управлению, а также королевской семье.

Естественно, что цена на участки городской земли все время растет. За последнее время она подскочила на сорок четыре процента. Муниципалитет столицы, если ему вдруг вздумается построить для лондонцев школу или больницу, вынужден сначала купить у владельца подходящий участок. То же самое относится и к компаниям, обществам. Так что, уплатив за землю огромный выкуп, застройщик старается выжать из нее максимум пользы, — он гонит здание вверх, благо, что небо, куда растут этажи, пока не принадлежит никому.

Таким образом при существующем в Англии порядке вещей лондонцы являются как бы вечными квартирантами в своем большом и древнем городе.

Невозможно не заметить, как разнятся районы аристократического центра столицы, — такие, как, скажем, Мэйфер, Белгрэйв, Кенсингтон, — от рабочих окраин. Мы побывали в Ист-Энде, знаменитом районе лондонских трущоб. На берегу темной грязной Темзы тянутся доки, склады. Здесь работает и ютится трудовой люд английской столицы. Неприглядность своих жилищ рабочие пытаются скрасить благозвучными названиями улочек и переулков. Мы побывали на улицах «Модной», «Цветочной», в переулке Лилий, но право же одно название не в состоянии изменить неприглядного вида грязных, насквозь прокопченных лачуг бедноты.

К огромному восьмимиллионному городу вполне подходит казахское название перекрестка девяти дорог. Лондон чрезвычайно многолюден, особенно в часы пик, когда в деловой центр столицы Сити или оттуда направляется миллион одних только конторских служащих. К услугам пассажиров одиннадцать железнодорожных вокзалов. Протяженность линий метро в Лондоне составляет триста километров. Примечательно, что трамвай в Лондоне убран еще в 1952 году. Резко сокращено и число троллейбусов. В наши дни городское население пользуется в основном поездами метро и красными двухэтажными автобусами, обилие которых придает лондонским улицам характерную живописность.

А в общем, если суммировать наше впечатление от знакомства с английской столицей, можно сказать, как говорят у нас в Казахстане: «Не ходи в аул человека, о славе которого много наслышан». Мы с нетерпением пустились в поездку по Лондону, ожидая своими глазами увидеть очарование знаменитого города, о котором столько написано (по количеству описаний в художественной и специальной литературе с Лондоном может спорить разве Париж). Но вот проходили часы, один район столицы сменял другой, и на наших лицах все заметней читалось разочарование. Видимо, такое впечатление от первого знакомства с Лондоном было уже привычным, потому что сопровождающий нас работник посольства вдруг рассмеялся и сказал, что пришло время возвращаться.

В трехэтажном особняке советского посольства М. Н. Смирновский устроил прием в честь делегации Верховного Совета СССР. После обеда мы сели в машины и поехали в аэропорт.

Из салона, где ожидалась посадка, все — и уезжающие, и провожающие — длинным зеркальным туннелем направились к самолету. Ноги наши ступали по зеленой ковровой дорожке. Туннель, по которому шли пассажиры, вдруг резко повернул налево и мы, не сходя с зеленой дорожки, переступили порог самолета.

Теперь нам предстояло лететь на лайнере западногерманской воздушной компании. Когда самолет пересекал Ла-Манш, в проходе между креслами появились белокурые девушки — стюардессы. На немецком языке они предлагали пассажирам всевозможные прохладительные напитки — минеральную воду, кока-колу, фруктовый сок. Затем подошло время ужина. Каждому был вручен треугольный влажный пакет, чтобы вытереть руки. Самая высокая девушка, которой мы не видели до ужина, показалась из служебного помещения, толкая перед собой легонькую тележку на резиновом ходу. На тележке тонко позванивали разнокалиберные бутылки и стаканы. Каждый из пассажиров, не торопясь, выбирал себе напиток по душе: виски, коньяк, водку или вино. Стоимость напитков, как и ужин, входила в стоимость проездных билетов.

Приятный ужин и напитки, удобные кресла, ровный гул самолета, к которому уже привык слух, косой свет вечернего солнца, мягко освещающий затихший салон, — все это действовало умиротворяюще и способствовало благодушному настроению пассажиров. В такие минуты человек отходит душой и ищет приятного собеседника.

Наши места с Ю. И. Палецкисом оказались рядом, и мы разговорились.

Юстас Игнович прожил трудную, насыщенную интересными событиями жизнь. Как представитель Советского Верховного органа власти он участвовал во многих международных совещаниях и вносил ясность в понимание позиции правительства страны Советов по актуальным вопросам современности. Высокий, широкоплечий, с выразительным голубоглазым лицом, он как бы создан для представительства. Невольно задумываюсь над тем, каков он был в молодости: несомненно, красавец!

Разговор наш начался с того, что я спросил, не тяжело ли ему совершать столь длительные перелеты. Юстас Игнович неопределенно пожал плечом. По его словам, он за свою жизнь налетал столько километров, что иному летчику и не снилось. Так что жизнь в самолете стала для него привычной.

— Это вы, глядя на мой возраст, спросили? — улыбнулся затем Юстас Игнович. — Да, ничего не поделаешь, на будущий год стукнет семьдесят.

Почтенный возраст! Седыми стали некогда густые кудри на крупной голове, по краям рта обозначились глубокие волевые складки, однако выражение глубоко посаженных спокойных глаз говорит о ясном и трезвом уме этого выдающегося государственного деятеля. Литва вообще славится своими сильными, мужественными людьми, она родина многих замечательных коммунистов.

Ю. И. Палецкис родился в семье кузнеца. Окончив в Риге вечернюю гимназию, учился в Каунасском университете. За плечами литовского юноши была бродячая трудовая жизнь. Кем только не приходилось ему работать! Он был лесорубом, грузчиком, переводчиком, учителем, журналистом. За прогрессивные взгляды неоднократно сидел в тюрьме. Так что сама жизнь сделала из него революционера.

В 1940 году в истории литовского народа открылась новая страница: фашистский режим в стране был свергнут, президент Сметонас изгнан. Трудящиеся Литвы избрали Ю. И. Палецкиса в Верховный орган власти, он возглавил правительство молодой советской республики. Однако вскоре гитлеровская Германия вероломно напала на Союз Советских Социалистических Республик, немецкие танки загрохотали на дорогах Литвы. Началась Великая Отечественная война. После разгрома фашистов Юстас Игнович избирается председателем Президиума Верховного Совета Литвы, а позже — заместителем председателя Президиума Верховного Совета СССР. В августе 1966 года, это было уже на моих глазах, первая сессия седьмого созыва советского парламента единодушно избрала его Председателем Совета Национальностей.

Я знал, что, несмотря на огромную государственную занятость, Юстас Игнович много сил отдает литературной работе. Председатель одной из палат советского парламента страстно предан поэзии. Свои первые стихи Ю. И. Палецкис опубликовал давно, еще в юношеские годы, в коммунистической газете «Борьба рабочих», выходившей в Риге на литовском языке. В 1932 году он напечатал сборник стихов «В плену дней». С тех пор политическая деятельность Ю. И. Палецкиса неразрывно связана с напряженным литературным трудом. Выходят из печати публицистические сочинения: «СССР собственными глазами», «Последний царь», «Мировая война 1914—1918 годов», печатаются стихи и стихотворные сборники, путевые очерки.

— Юстас Игнович, почему бы вам не написать о том, что вы видели и пережили? Интересная, поучительная бы книга получилась.

— Как-то все руки не доходят, — со вздохом сожаления ответил мой собеседник. — Работы по горло. Но я вообще-то не бросаю этой мысли. Как-нибудь обязательно засяду за стол и напишу.

И в тот момент, когда мы, горсточка советских людей, в немецком рейсовом самолете пересекали европейский материк, когда еще остры были впечатления от Лондона, города богачей и нищих, города фешенебельных буржуазных кварталов и рабочего Ист-Энда, в тот момент наш дорожный неторопливый разговор с Ю. И. Палецкисом, сыном литовского кузнеца и крупным деятелем советского государства, представлялся мне исполненным какого-то особенного, если хотите, исторического смысла. Во всяком случае, уже одно то, что мы, представители самых угнетенных ранее народов, летим сейчас на большой международный форум парламентариев, было довольно символично.

…Во Франкфурте-на-Майне мы пробыли недолго — ровно столько, сколько времени понадобилось, чтобы сменить самолет. В памяти остался просторный стеклянный аэровокзал, длинные, полные света залы, обилие магазинов, переполненный ресторан и множество машин. Дальнейший путь нам предстояло проделать на самолете французской авиакомпании «Эр-Франс».

Расстояние между европейскими городами для современного транспорта невелико: до Цюриха, например, мы летели немногим более получаса. Цюрихский аэропорт поражает даже искушенного пассажира. Огромное летное поле напоминало мне море во время весеннего ледохода. Как серебристые льдины, двигались по нему большие и малые самолеты. Одни только что совершили посадку и, погасив скорость, осторожно пробирались к месту стоянки, другие, наоборот, выбравшись из аэродромной сутолоки, с головокружительной скоростью разгонялись для взлета. На первый взгляд передвижение самолетов по полю хаотично и бессистемно, — так снуют в прозрачной горной струе узкие силуэты рыб. Но опыт и умение диспетчеров оберегают невиданное скопление самолетов от столкновений. Машины то вдруг сходятся настолько близко, что едва не задевают друг друга крыльями, то скапливаются целыми стаями и, дрожа от напряжения, пережидают минуту, другую, чтобы двинуться к стоянке, но все время какое-то «чуть-чуть» оберегает их от столкновения. Кипит, ни на одну минуту не прекращается напряженная жизнь в аэропорту. Такое оживление объясняется тем, что Цюрих лежит на перекрестке больших международных дорог. По одну сторону Африка и страны Америки, по другую — Европа и Азия. За полтора часа до наступления полуночи по среднеевропейскому времени мы вылетели в Дакар.

Ровно шесть часов беспосадочного полета понадобилось компании «Эр-Франс», чтобы доставить пассажиров из Цюриха в столицу Сенегала.

Был ранний час, рассвет едва обозначался, поэтому ожидание, что Африка встретит нас знойным сухим дыханием, не оправдалось. Утро наступило тихое, мягкое, дул приятный ароматный ветерок. Поглядывая на высокое чистое небо и касаясь влажных перил трапа, мы спустились на африканскую землю.

Аэропорт в Дакаре, пожалуй, самый крупный на африканском континенте. Отсюда гигантские самолеты различных авиакомпаний стартуют в страны Азии, Африки и Латинской Америки. Дакар с полным основанием можно назвать воротами Западной Африки.

Дорога из аэропорта в столицу идет по берегу Атлантического океана. Рассвет все шире разливается над бескрайней водной пустыней. Машины несутся по прекрасному асфальтированному шоссе. Слева от нас, в сторону океана, через равные промежутки времени ослепительно вспыхивает и тут же затухает свет какого-то прожектора. На мой вопрос Геннадий Дмитриевич Соколов, временный поверенный в делах СССР в Сенегале, встретивший нас в аэропорту, объясняет, что это маяк, кстати, самый мощный в Западной Африке. Дакар не только перекресток больших воздушных магистралей, но и крупный морской порт.

Дорога огибает холмы, на которых сооружен маяк, и идет дальше, мимо старого аэропорта Уакам, с которого когда-то совершались первые трансатлантические перелеты. Потом он был превращен французами в стратегическую военно-воздушную базу. В настоящее время французских войск там нет: эвакуированы.

Незаметно въезжаем в город. С одной стороны дороги тянутся земельные участки, приготовленные для застройки, с другой — уже готовые кварталы, в которых живут государственные служащие. В сторону океана ведет красивое шоссе. Там, на самом берегу Атлантики, в зелени пальм и цветочных кустов раскинулся роскошный квартал Фанн — красивые виллы знати: министров, высших административных чиновников, директоров крупных торговых фирм, заводов, фабрик.

Пятиэтажная гостиница «Южный крест» находится в центре города. Здесь заблаговременно забронированы номера для советской делегации, прибывшей на очередную сессию Межпарламентского Союза.

В номере мне показалось влажно и жарко. Я потянулся было распахнуть окно, однако вспомнил, что в гостинице такого класса несомненно должна быть установка для кондиционирования воздуха. На стене висел небольшой ящичек, напоминающий репродуктор. Две кнопки — зеленая и красная. Какая же для включения? На всякий случай нажал красную. В ящичке негромко загудело, и в комнате повеяло холодом. Скоро стало настолько прохладно, что я выключил аппарат.

Из Москвы мы вылетели более суток назад. По существу все время провели в дороге. Позади остались Лондон, Франкфурт-на-Майне, Цюрих. В ушах стоит надоевший гул моторов самолета. Хочется лечь и вытянуться, закрыть глаза. В номере стояла широкая деревянная кровать из дорогого дерева. Я лег, но тут же поднялся. Одеяло и постельное белье оказались настолько влажными, будто их отжали после стирки. Сначала я подумал, что это сделали специально, чтобы приезжающие меньше страдали от африканской жары. Однако вскоре выяснилось, что виной тому чрезвычайная влажность воздуха. Близость Атлантического океана делает воздух настолько насыщенным влагой, что в первые дни у меня было ощущение будто я не дышу, а глотаю теплую воду.

Лежать на влажных простынях не слишком-то приятно, и я поднялся, чтобы пойти прогуляться по незнакомому городу.

Внизу, в холле и баре, было еще безлюдно, отель спал. Я миновал прохладный вестибюль и сквозь блистающие двери вышел на улицу. Боже мой, какой вдруг поднялся шум! Со всех сторон ко мне с громкими криками устремились грязные худенькие ребятишки с маленькими ящичками в руках. Малолетние чистильщики были постоянно на страже и караулили каждого, кто показывался из дверей отеля. Они окружили меня, наперебой предлагая свои услуги. Стараясь перекричать друг друга, ребятишки походили на птенцов в гнезде, отчаянно требующих корма.

Кое-как мне удалось выбраться из окружения чистильщиков, однако не успел я сделать и пяти шагов, как передо мной выросло несколько человек, очень оживленно предлагавших серьги, кольца, дешевенькие браслеты, деревянные маски, фигурки животных. Уличные торговцы взяли единственного покупателя в такое окружение, что вырваться не было никакой возможности. Торговцы были очень настойчивы, они как будто не понимали, что покупатель отказывается, забегали с другой стороны и вновь совали ему в руки свой нехитрый товар. Чтобы отвязаться от них, следовало купить хоть какую-нибудь мелочь, но нам еще не успели обменять денег.

В конце-концов, убедившись, что покупатель из меня никудышный, торговцы расступились и я обрадованно перешел на другую сторону улицы.

Укрепленный форт Дакар был основан в середине прошлого века. Долгое время это был крошечный населенный пункт. Бурное развитие Дакара началось в послевоенное время. Строительство порта, железной и автомобильных дорог, а затем и аэропорта сделало его крупным транспортным узлом. Фирмы основали здесь свои торговые дома, начала развиваться промышленность. Все это привлекло сюда население из всех районов страны.

Сейчас Дакар — красивый белый город на зеленом мысе, выступающем в Атлантический океан. Особенно красив Дакар с самолета.

Украшают город не только высокие современные здания и огромные лимузины на тенистых улицах. Красивы жители этого города: стройные парни и женщины с атласной кожей, удивительно красивыми руками и прямо-таки царственной походкой. Женщины Дакара носят яркие национальные костюмы: повязку в виде длинной узкой юбки до щиколоток, сильно открытый лиф на бретельках. Те, что побогаче, надевают еще широкий балахон из нейлона, простроченного блестящей ниткой. Из такой же ткани они сооружают на голове какой-то необыкновенно сложный, но грациозный убор. Мне бросилось в глаза, что на улицах Дакара совсем нет стариков. Вокруг одни молодые лица. Видеть это было приятно. Однако, потом я узнал, что средняя продолжительность жизни в Сенегале очень невелика, — всего тридцать семь лет. Так что, старикам, как говорится, неоткуда взяться.

Республика Сенегал, выходя с одной стороны к океану, граничит на суше с Гвинеей, исламской республикой Мавританией и Мали. Население Сенегала почти три с половиной миллиона.

Основное занятие коренных жителей — земледелие и скотоводство. Восемьдесят процентов населения исповедуют исламскую религию, остальные — большей частью католики. Государственный язык Сенегала — французский.

Аграрная страна, республика Сенегал до сих пор испытывает последствия хозяйничания колонизаторов. Основной культурой, поставляемой на мировой рынок, является арахис, земляной орех, хорошо известный и в южных районах Казахстана. Его называют «золотом Сенегала». Но это золото обходится населению страны дорогой ценой.

Дело в том, что из арахиса получают высококачественное растительное масло. После второй мировой войны, когда Франция испытывала особенно большую потребность в жирах, были приняты меры, чтобы любыми средствами заставить местное население расширить посевы арахиса. Колониальная администрация увеличила и без того тяжелые налоги, но одновременно повысила закупочные цены на арахис. И крестьяне вынуждены были перейти на эту культуру. Постепенно арахис вытеснил все другие посевы. Сейчас под ним занято более половины всех посевных площадей. От того, какие цены складываются на арахис на мировом рынке, зависят доходы примерно восьмидесяти процентов сенегальских крестьян. Так, превратив Сенегал в страну арахиса, Франция поставила ее в кабальную зависимость от мирового рынка.

Кроме того, такая узкая специализация на арахис не позволила развивать остальные отрасли сельского хозяйства, так необходимые стране. Население остро нуждается в таких видах продовольствия, как пшеница, сахар, рис, их приходится закупать за границей.

Получение Сенегалом независимости не избавило республику от внимания иностранных предпринимателей. Всякий, кто знакомится с экономикой Сенегала, видит, что до сих пор очень сильны позиции французского капитала. За последние годы растут притязания крупнейших компаний США и ФРГ. Под видом экономической помощи они пытаются проникнуть в важнейшие отрасли развивающегося хозяйства республики. (Особенно активны в этом отношении бесцеремонные американцы).

С июля 1965 года в Сенегале вошел в силу второй четырехлетний экономический план. Первый четырехлетний план, составленный французскими специалистами, оказался выполненным лишь наполовину. Сейчас задачи ставятся более скромные. Основное внимание в новом плане уделяется развитию сельского хозяйства, разведке минеральных ресурсов и созданию новых промышленных предприятий. Для осуществления этих планов правительство привлекает иностранный капитал. Вот почему любому приезжему невольно бросается в глаза обилие в дакарских магазинах товаров французского производства. Машины, на которых разъезжают состоятельные сенегальцы, строительная техника — все это также французское. Вообще нужно сказать, что Сенегал в своем намечающемся развитии пока крепко зависим от Франции.

В республике производится большая работа по ликвидации неграмотности (примерно восемьдесят процентов населения не умеет ни читать, ни писать). Достаточно сказать, что на народное образование расходуется четвертая часть государственного бюджета. Бесплатно начальное образование. В сельской местности под школы отводятся, как правило, лучшие помещения. К сожалению, на пути преодоления неграмотности — этого тягчайшего наследия колониализма — имеется множество трудностей. Министерство народного просвещения и культуры жалуется на отсутствие квалифицированных преподавателей, не хватает школьных помещений. К тому же различные народности и племена, населяющие страну, не знают никакого языка, кроме родного, а это ставит проблему подготовки местных кадров и издание учебников на родном языке. Словом, обычные трудности отсталой страны, добившейся национальной самостоятельности.

Кстати, о самостоятельности. Как известно, в давние времена Сенегал был центром купли-продажи «черного товара», т. е. рабов. Отсюда они отправлялись на невольничьих кораблях за океан, на далекий американский материк. Колонизаторы не церемонились с местным населением. Малейшее сопротивление подавлялось огнем и железом. Благо, что на стороне пришедших было превосходство в военном опыте и оружии. И все же народ Сенегала не прекращал борьбы. Вековые чаяния сенегальцев сбылись в 1960 году, — в этот год Сенегал был провозглашен независимым государством.

1960 год вошел в историю Африки как год независимости. Семнадцать независимых государств появилось тогда на карте черного континента. Среди них была и республика Сенегал. Это явилось крупной победой национально-освободительного движения африканских народов.

Борьба африканцев не прекращалась в течение всего периода колониального господства. Хорошим примером для них послужила Великая Октябрьская социалистическая революция, в результате которой было создано первое в мире государство — СССР.

Особенно широкий размах получило национально-освободительное движение после второй мировой войны, когда от капиталистического мира откололся целый ряд европейских и азиатских государств и была создана единая мировая социалистическая система. Африканский народ уже был не одинок: ему обеспечена горячая дружеская поддержка социалистических стран и всех прогрессивных сил мира. Кроме того он взял на вооружение опыт национально-освободительной борьбы, накопленный другими странами.

Официальным днем независимости в Сенегале считают 4 апреля.

…В двенадцать часов дня члены нашей парламентской делегации спустились в холл второго этажа. Там должна была состояться встреча с работниками советского посольства. Гости и хозяева расселись за небольшими круглыми столиками.

Распоряжался Геннадий Дмитриевич Соколов, успевший к этому времени переодеться в легкую белую сорочку с короткими рукавами. Чуть полноватый, с карими смеющимися глазами, он изъявлял полную готовность показать нам все, что мы пожелаем. Когда зашла речь о поездке в сельские районы страны, Геннадий Дмитриевич предложил поселок Кайяр, расположенный в семидесяти километрах от Дакара. Это недалеко, что весьма важно при занятости делегации.

— Ну, вам виднее, — сказал руководитель делегации Ю. И. Палецкис. — Вы хозяева, вы и командуйте.

— Тогда едемте! — предложил Геннадий Дмитриевич, поднимаясь.

— Как, прямо сейчас?

— Конечно. Зачем откладывать?

Все поднялись и гурьбой направились к выходу. Внизу, едва мы показались на улице, к нам вновь кинулись чистильщики и торговцы. Наконец все расселись по машинам. На этот раз, проехав через весь город, нам удалось рассмотреть, что представляет собой столица Сенегала. Центр Дакара очень красив: прямые, по-европейски спланированные улицы, современные здания, возведенные по последнему слову архитектуры. Городской пейзаж оживляют многоэтажные ультрамодерновые коробки из стекла и бетона. Но вот мы миновали центр и словно попали в иной мир. Бесконечные ряды лачуг, тесно прилепившихся одна к другой, о планировке нет и речи. Машины медленно пробираются какими-то кривыми проулками, по которым едва ли пройдут трое пешеходов в ряд. Нигде ни дерева, ни кустика, одна желтая глина глухих дувалов, пыль, сухая потрескавшаяся земля.

Квартал Фас — это так называемый временный квартал. Здесь в страшной тесноте, в хижинах из кусков старого железа живут те, кто пришел в Дакар в поисках работы. Улицы завалены гниющими отбросами, мухи разносят заразу. За каналом Гёль-Тапе начинается Мадина, совсем недавно здесь были обширные болота — рассадники желтой лихорадки. Когда-то европейцы и африканцы жили вместе. Большие благоустроенные дома белых чередовались с глиняными хижинами черных. Из-за большой скученности часто возникали эпидемии. И европейцы нашли выход: они выселили африканцев в специальный квартал — Мадину. Сейчас основная часть населения Дакара — как раз те самые торговцы безделушками и чистильщики обуви, которые атакуют приезжих на сверкающих улицах центральных кварталов столицы. Пока мы проезжали кривыми улочками Мадины, нам изредка попадались прохожие: изможденные, мрачные фигуры с серыми, будто пылью покрытыми лицами. Облик здешних обитателей был под стать всей безрадостной картине унылых кварталов. Выделялись лишь одни глаза, огромные, опушенные длинными ресницами. Впоследствии мы узнали, что в большом с полумиллионным населением Дакаре работой обеспечены только треть жителей. Это — служащие государственных учреждений, рабочие порта и небольших предприятий. Остальные же — безработные, вынужденные отчаянными усилиями сводить концы с концами, чтобы не умереть с голоду.

Внезапно узкий кривой проулок оборвался, и мы очутились на обширной многолюдной площади. Глазам представилась красочная картина: прямо на земле навалены горы всевозможных плодов. Мы попали на рынок. Но кто тут покупатель, а кто продавец? Множество народу бродило между грудами всевозможных плодов: бананы, ананасы, манго, апельсины, лимоны, дыни, капуста, орехи. Продвигаясь в немыслимой толчее базара, мы с любопытством осматривались по сторонам. Шумел, переливался красками дакарский рынок.

Но вот один, другой из нашей группы приостановились и с недоумением закрутили носами. Откуда-то ударил такой нестерпимый запах, что перехватило дыхание.

Водитель машины, пробиравшийся в толпе базара за нами, пояснил, что зловонный запах, так неприятно поразивший нас, исходит из открытой канализации, протекающей едва ли не под ногами. В наших глазах разом поблекли краски африканского базара, настолько дико, необъяснимо показалось нам соседство изобилия плодов и смрада большого города.

— Идемте, товарищи, к машинам. Да и времени, признаться, маловато.

Выбравшись из пыльных улочек окраин, машины понеслись по широкой равнине. Асфальтированное шоссе ровной лентой уходило вдаль, и нигде не было видно ни одного предмета, на котором мог остановиться взгляд. Безжизненная, похожая на пустыню, равнина. Быстрый бег машин, шуршанье горячего сухого воздуха навевали дорожную дремоту. Все молчали, подавленные необозримым пространством выгоревшей под жарким африканским солнцем саванны. Вдали, у самого горизонта, копились мутные волны зноя. Солнце стояло почти над самой головой.

Но вот впереди что-то завиднелось, и все оживились. Скоро можно было разглядеть, что это лес, небольшая роща баобабов. Издали роща выглядела очень живописно, и мы уже предчувствовали тень и прохладу под ее ветвистыми кущами. Однако велико же было наше разочарование, когда мы подъехали ближе. Баобаб — дерево без листьев, и лучи солнца падали сквозь его сухие ветви, совершенно не оставляя на потрескавшейся земле никакой тени. Толстые корявые стволы деревьев казались испепеленными и обугленными, они походили на ощипанные ноги гигантских журавлей. Глядя на это мертвое, выжженное царство, не верилось, что оно в состоянии ожить и даже зазеленеть. Но нет, оказывается, баобабы чрезвычайно живучи и вполне приспособились к палящему зною. В апреле в Африке разгар лета, более шести месяцев на землю не упало ни капли дождя, и чтобы выжить, перенести великую ни с чем не сравнимую сушь, баобабы как бы законсервировались, свернули свою жизнедеятельность. Но вот подойдет июль, наступит период дождей, и тогда не только эти гигантские деревья, но и вся саванна, вся простирающаяся до горизонта безжизненная пустыня оживет, зазеленеет, и тогда Африка станет такой зеленой, какой ее описывает Э. Хемингуэй в своей замечательной, полной любви книге «Зеленые холмы Африки». Сами баобабы покроются темно-зеленой листвой и малозаметными желтоватыми цветами.

Баобабы — символ Сенегала. Африканцы любят это дерево и считают его священным, покровителем предков. Даже при прокладке автомобильных дорог стараются обойти и сохранить баобаб. Редко встретишь в саванне африканскую деревню без баобаба. Обычно под этим старым, раскидистым деревом на деревенской площади собираются держать совет самые почтенные, мудрые и уважаемые старцы. В его тени отдыхают путники, сидят уличные торговцы, играют детишки. А на вершинах деревьев цапли и аисты вьют свои гнезда.

Горячий суховей налетает откуда-то со стороны, голые высохшие ветви гигантов, покачиваясь, издают глухой унылый звук, похожий на жалобу. Мы отправляемся дальше, и на всем протяжении пути по обе стороны дороги нас сопровождают эти чудовищно толстые корявые исполины с нелепо простертыми сучьями. Унылый, совсем не веселящий глаз пейзаж!

Впереди, где просматривается плавный поворот шоссе, мы неожиданно замечаем, как через асфальт дороги проворно перебежали какие-то существа. Они оглядываются на приближающиеся машины и, чтобы убыстрить бег, помогают себе длинными руками.

— Обезьяны, — пояснил Геннадий Дмитриевич, равнодушно проводив взглядом испуганных «пешеходов». — Их тут целые стаи.

Обезьян уже не видно, они как-то быстро исчезли в голом лесу, который стоял у самой дороги и вроде бы просматривался насквозь.

Кто-то из нас спросил:

— Чем же они кормятся? Тут ведь ноги можно протянуть.

— Там, чуть подальше, густой лес. Они как раз туда и направлялись.

Значит не все погибло под палящими лучами безжалостного солнца. Где-то еще стоят в зеленом уборе деревья, дающие густую соблазнительную тень.

Пейзаж незаметно стал оживать, появился приятный глазу зеленый цвет. Дорога, полого поднимаясь вверх, вдруг вынесла машину на перевал. Здесь, на возвышении, было настоящее безумство солнца. Но к радости всех впереди виднелась небольшая, опрятная деревенька в окружении густых деревьев.

— Сибикотан, — сказал, наклоняясь к стеклу, Геннадий Дмитриевич. — Деревня Сибикотан. А деревья, что вы видите, называются папайя.

— Плодовые или просто так?

— Плодовые, конечно. Видели на рынке дыни? Вот как раз, с папайи.

Дорога пересекала деревню прямой, четко проведенной линией. Мы с интересом поглядывали по сторонам. Жилищные постройки походили на самые обычные балаганы из камыша и бамбука. Внутри, насколько можно было разглядеть, почти никакой обстановки, черно, пыльно и неуютно. Балаганы эти тянулись по обе стороны, тесно прилепившись друг к другу. За последним рядом жилищ, за околицей, паслось стадо овец. Я обратил внимание, что овцы были крохотные, величиной с ягненка. Любой казах у нас сказал бы, что такой, с позволения сказать, овцы едва ли хватит на казан. Невелики оказались и коровы, — какие-то приземистые, тонконогие, больше похожие на коз. Проку, думается, от таких коров тоже не много: ни мяса, ни молока. (Удой их, кстати, один-два литра в день). Но, как говорится у нас в степи, — когда смотришь на зайца, не надейся на большую тушу мяса…

В деревне мы остановились. К машине тотчас же подошло несколько человек. Они, улыбаясь, приветствовали нас, поздоровались за руку. После первых вежливых расспросов, разговор пошел о житье-бытье. Нас интересовало, чем занимаются жители деревни. Один из подошедших, немолодой уже мужчина с густыми курчавыми волосами, охотно объяснил, что деревня сеет, в основном, арахис. Высевается он обычно в начале июля, когда начинается сезон дождей.

— Как урожай? Хватает на год?

— Н-не всегда… Год на год не приходится. Но у каждой семьи кое-какой скот имеется, плодовые деревья. Перебивается народ.

Перебивается — этим сказано многое.

Прежде всего, о заработке крестьянина. Как известно, орудия труда в сенегальской деревне самые примитивные. Мотыгой крестьянин делает неглубокие ямки, бросает в них одно или два зерна арахиса и пяткой притаптывает. Столь же примитивен и сбор урожая. Но вот урожай собран, надо его продать. Кому? Только скупщику. Самому крестьянину не на чем поехать в город. И вот скупщики — ливанцы или сирийцы — разъезжают по деревням и забирают арахис, предлагая взамен различные товары. Цены они устанавливают сами — чем дальше деревня от города, тем цена на арахис дешевле, а на товары дороже. Зачастую урожай приходится отдавать за бесценок и, чтобы дотянуть до нового сезона, крестьянин экономит на всем: на питании в первую очередь. Рацион сенегальской семьи очень скуден: овощи и дешевая рыба. Подсчитано, что каждый сенегалец съедает в год двадцать пять килограммов рыбы. Это четвертое место в мире после Японии, Норвегии, Португалии. Мяса сенегальцы почти не потребляют. Традиционный африканский кус-кус состоит из просяной муки с щавелем, иногда приправленный толчеными листьями баобаба.

Скудная, небогатая белками и витаминами пища сказывается в первую очередь на детях. Они перестают расти, у них появляется отечность, обесцвечивается кожа и волосы. Детская смертность в Сенегале очень велика.

В своей книге «География голода» известный ученый Жозуэ де Кастро пишет:

После провозглашения независимости в Сенегале развернулось кооперативное движение. Правда, пока подавляющая часть кооперативов — сбытовые. Государство устанавливает закупочные цены для всей страны, и это защищает крестьян от произвола перекупщиков.

Но все равно, слово «перебиваться» еще не исчезло из лексикона простого сенегальца. Чтобы уберечь семью от голода, глава ее должен показывать чудеса житейской изворотливости.

— Вот у вас, — спросили мы курчавого жителя деревни Сибикотан, — большая семья?

— Одиннадцать человек. Девять детей.

Ну вот, попробуй-ка накормить такую ораву! Поневоле приходится отказывать в самом необходимом.

Такие большие семьи в сенегальской деревне отнюдь не исключение. В стране, живущей по закону шариата, разрешено многоженство. За жену, как и положено, уплачивается выкуп — калым. Обычный размер выкупа пятнадцать-двадцать тысяч западно-африканских франков. Если же невеста из зажиточной семьи, то калым увеличивается в два-три раза.

— Не дорого? — поинтересовался кто-то из нас.

Наши собеседники улыбнулись.

— Если она красива, да к тому же еще и богата…

— А если развод?

— По закону, как записано в коране. Муж должен трижды произнести: «Ты не моя жена», — и она отправляется назад к своим родственникам.

Знакомая картина! Когда-то по этим дедовским, средневековым законам жила и казахская степь. Но в наши дни даже мне, потомку кочевников, удивительно слышать об этих давным-давно отживших обычаях. Но нет, старина, оказывается, еще бытует на земле, держит в своей цепкой узде целые народы, и нужны гигантские усилия, чтобы преодолеть ее вековое влияние.

Разговор, когда мы тронулись дальше, касался того, что мы видели и слышали в деревне. Сотрудники посольства, хорошо изучившие страну, рассказывали, что среди сенегальцев широко распространены болезни. Медицинское обслуживание населения поставлено крайне плохо. В республике не хватает врачей и больниц, лечение платное, и стоит дорого, и зачастую заболевший чувствует себя обреченным, потому что у него нет средств ни показаться врачу в городе, ни выкупить необходимые лекарства.

Думается, советскому человеку будет любопытно узнать, в какую копеечку обходится лечение заболевшему сенегальцу. Вот несколько красноречивых цифр. Вызвать врача на дом, чтобы он осмотрел больного и выписал рецепт, стоит четыре тысячи западно-африканских франков или шестнадцать долларов. Укол пенициллина — двенадцать долларов, анализ крови — двадцать четыре, рентгеновский снимок — тридцать четыре, удаление зуба — сорок, операция аппендицита — пятьсот долларов! Рождение ребенка в родильном доме обходится семье в четыреста восемьдесят долларов. Поэтому неудивительно, что к любому недомоганию простой человек в Сенегале относится, как к величайшему бедствию. Врачи и аптекари обдерут его, как липку! Один из наших советских людей, работавших в Сенегале, рассказал, что лечение небольшого нарыва на ноге (укол колючкой) стоило ему восемьдесят долларов.

…Поселок Кайяр, куда мы направлялись, расположен на самом берегу океана. Мы ожидали увидеть что-то похожее на наши рабочие поселки, с типовыми жилыми домами, столбами электропередач, антеннами на крышах. Ничего подобного. Все те же балаганы, что мы видели в селах. Внутри этих тесных, прокопченных жилищ поражает полное отсутствие какой-либо утвари. О мебели и говорить не приходится, — и хозяева, и гости садятся прямо на землю.

Поселок сильно пропах копченой рыбой, думается, что этот резкий запах должен ощущаться за версту. На берегу, пологом и песчаном, стояли вытащенные лодки, сушились растянутые на кольях сети. Несколько мужчин только что вытащили из океана невод и подбирали сверкающую на солнце рыбу. Между лодками и сетями возле взрослых снует детвора. Черные, как сажа, ребятишки с интересом наблюдают, как агонизирует вытащенная на песок рыба. Сначала рыбины сильно извиваются, подскакивая на песке, но смиряются и, беспомощно раскрыв рты, замирают на солнцепеке. Рыбаки сваливают их в большие корзины. Взрослым помогают девочки, таскающие на спине подвязанных грудных детишек. Младенцы без панамок, и страшно смотреть, как печет свирепое солнце их голые головки. Как они выносят эту пытку зноем? Но за все время, что мы пробыли в Кайяре, мы не слыхали детского плача. Чем объяснить полнейшее безмолвие этих несчастных младенцев: привычкой, сном или попросту глубоким обмороком от солнечного удара? Оказывается, палящие лучи по-своему дезинфицируют головки младенцев. Матери уверяют, что стоит покрыть голову ребенка хоть самой легкой панамкой, на коже немедленно появятся болезненные прыщи. А вы еще не забыли, сколько стоит в Сенегале лечение?

Несколько женщин, появившихся на берегу, держали за руку детишек и долго смотрели в океан. Голубая безбрежная гладь переливалась празднично и безмятежно, и терпеливые фигуры черных женщин на берегу походили на изваяния из дорогого эбенового дерева. Как все жены рыбаков, они ждали, когда покажется в синеющем просторе знакомый парус.

Надо полагать, в поселке довольно редко появляются посторонние люди, потому что наш приезд вызвал всеобщее любопытство. Последовали расспросы — кто такие, откуда? Узнав, что мы из Советского Союза, рыбаки сгрудились еще плотнее. О стране Советов здесь слышали, но поговорить вот так вот по душам и с глазу на глаз с советскими людьми никому из рыбаков не приходилось. Уж очень далеко в стороне от больших дорог лежит маленький и невзрачный поселок Кайяр.

Забытые лодки слегка покачивались на мелкой отлогой волне. Сияние солнца слепило глаза. Мы поинтересовались, нет ли в распоряжении рыбаков судов понадежнее, чем эти утлые лодчонки. Черный, на диво сложенный парень в грязных, закатанных по колено штанах рассмеялся и махнул рукой. Во-первых, как сказал он, к такому берегу, как этот вот, никакое более крупное судно не сможет подойти — в поселке нет даже примитивного причала, а во вторых… и парень красноречивым пожатием плеч и выражением глаз дал понять, что приобретение промысловых судов никому в поселке не по карману.

— Но хоть замораживать рыбу вы можете?

— Еще чего! Нужны же морозильники. Нет, мы целиком зависим от приемщиков. Если машина из Дакара запоздает, рыба пропадет — тухнет.

В сопровождении рыбаков мы не спеша обошли весь поселок. Собственно, смотреть нам было нечего. Повсюду знакомая картина крайней нищеты. А ведь народ Сенегала — трудолюбивый народ. Но где результаты этого труда, кто их пожинает? И лишь с завоеванием национальной самостоятельности у сенегальцев появились надежды на светлое будущее. Нынешние трудности — это трудности роста, без которых не обходится ни одно молодое государство.

Рыбаки живо интересовались жизнью в Советском Союзе, положением трудящихся, и в их расспросах откровенно сквозила надежда на то, что со временем и у них, в Сенегале, труд перестанет быть вековым проклятием рабочего человека. Из газет они уже знали, что сенегальское правительство решило сократить зависимость от Франции и создать свою рыболовную флотилию. Создается целый комплекс для промышленного лова рыбы: рыбоконсервный завод, предприятие по переработке рыбных отходов, крупные современные холодильники. Сенегальская флотилия будет состоять из двадцати пяти судов. В соответствии с советско-сенегальским соглашением об экономическом сотрудничестве рыболовные суда Сенегалу поставит Советский Союз.

Поездка в Кайяр заняла почти целый день. Обратно в Дакар мы вернулись незадолго до захода солнца.

Как уже говорилось, центр Дакара застроен по-европейски. Но кто же живет в этих ультрасовременных домах? Собственно, ожидать, что какой-нибудь рыбак в состоянии снять квартиру в одном из этих фешенебельных зданий было бы нелепо. Но мы настойчиво интересовались, сколько же стоят обычные квартиры, скажем, вон в том блистающем стеклянными гранями доме? Дорого, оказалось, чрезвычайно дорого. За трехкомнатную квартиру нужно платить хозяину семьдесят тысяч франков в месяц. На наши деньги это составляет примерно двести семьдесят рублей. Вот и судите, кто живет в этом современном городском раю…

Следующий день нашего пребывания в Дакаре начался с морской поездки. Маленькое суденышко отвалило от городской пристани и направилось к небольшому островку, видневшемуся у выхода из гавани. История островка, за которым закрепилось название «Остров слез», лучше всяких слов расскажет о горькой судьбе местного населения.

Португальские завоеватели появились в здешних местах еще в XV веке. На островке, площадь которого всего три-четыре квадратных километра, они устроили невольничью тюрьму. Сюда доставлялись самые рослые, самые сильные и выносливые негры с побережья и внутренних районов континента. Закованные в железо, они дожидались здесь погрузки на корабли. Позднее на смену португальцам пришли англичане, затем французы, они укрепили остров, превратив его в военно-морскую крепость, но основного своего назначения — невольничьей тюрьмы — остров не потерял.

По подсчетам известного американского ученого Уильяма Дюбуа, из Африки в Америку было вывезено пятнадцать миллионов негров. А если прибавить к этому африканцев, убитых во время охоты на них, и пленников, умерших по пути из глубин континента к морским портам или на судах для перевозки невольников, то на каждого раба, довезенного до Америки, приходится еще пятеро негров.

Таким образом, работорговля отняла у Африки около ста миллионов человек.

В настоящее время остров Горэ служит в основном местом постоянного паломничества туристов. Маленький пароходик, доставивший нас, беспрерывно снует между островком и материком, подвозя все новые партии любопытных.

Ступив с парохода на каменистый берег, приезжие как бы попадают в старые, навсегда минувшие времена. Их глазам представляются остатки крепостных укреплений, допотопные пушки, некогда грозно торчавшие в бойницах и грозившие каждому, кто посмеет посягнуть на прибыльную коммерцию торговцев «черным товаром». Сохранился двухэтажный каменный сарай, в котором содержались невольники. Он построен на обрыве. Окон в нем нет, внутри сыро, душно. Гид сенегалец показывает какую-то нору, устроенную глубоко под каменным полом сарая. Туда бросали невольников, которые вдруг начинали бунтовать, чтобы освободиться от цепей. Когда подходил корабль, всех приготовленных к отправке — и непокорных и смирившихся — под щелканье бичей по одному проталкивали сквозь узкое отверстие, выходящее на скалистый морской берег, и на лодках перевозили на корабли.

Над островом Горэ синее безмятежное небо, вокруг гладкая равнина океана. После мрачных картин невольничьей тюрьмы глаз невольно отдыхает, следя за плавным кружением чаек. По каменным вырубленным ступеням мы медленно спускаемся вниз к берегу. Внезапно переводчик останавливается и читает вывеску у входа в какое-то старинное помещение, сложенное из массивных глыб. Что, опять тюрьма?

— Здесь, во дворе, — поясняет он, — устроена выставка работ учащихся. Может, зайдем посмотрим?

Один за другим проходим в узкую дверь. Глазам открывается двор, довольно большая площадка с огромным деревом посредине. Ветви дерева лежат на черной крыше такого же сарая, какой мы только что осматривали. Едва мы вступили во двор, из-за толстого ствола дерева показался высокий худощавый юноша. Приблизившись, он несколько мгновений всматривался в наши лица, затем с улыбкой протянул руку и неожиданно произнес на ломаном русском языке:

— Страстуйте! Мир! Дружба! Тобарищи!

Оказывается в каменном сарае, тоже без окон и освещения, помещалась начальная школа для детей немногочисленного населения острова. Учитель, встретивший нас, в прошлом году побывал в Москве и там выучил несколько русских слов. За время, в течение которого мы осматривали школу и выставку ученических рисунков, выполненных разноцветными карандашами, учитель повторил запомнившиеся ему слова несколько раз. Видно было, что возможность поговорить по-русски доставляет ему огромное удовольствие.

Никого из учащихся сегодня в школе не было, — выходной день. Учитель пригласил нас в классы, если можно так назвать каменные мрачные застенки, построенные несколько веков назад для закованных предков нынешних сенегальских учащихся. Стояли парты, грубые, сколоченные наспех, очень неудобные. Однако учитель показывал нам школу с гордостью, как достижение молодой республики. И в самом деле, как бы ни выглядела школа на бывшем невольничьем острове, но уже одно ее существование говорило о многом. Это был несомненный шаг вперед в развитии африканского государства — пусть пока небольшой шаг, но — вперед.

В тот же день мы побывали в университете, который известен как самое крупное высшее учебное заведение в Западной Африке. Ректорат университета помещался в новом светлом здании, построенном совсем недавно. В приемной нас встретила секретарша француженка.

— Пожалуйста, присядьте. Я сейчас доложу о вас.

Скоро из кабинета показался ректор, широколицый француз с рыжими, гладко зачесанными назад волосами. Он представился: Поль Тесье. Широкий гостеприимный жест по направлению к двери кабинета: прошу.

Дакарский университет еще молод, он открылся в 1957 году на базе Института высших наук.

Расположенный на самом берегу океана, рядом с комфортабельными виллами высших административных чиновников, в стороне от рабочих кварталов города, университет был призван создавать африканскую элиту — привилегированную верхушку африканской интеллигенции, на которую колонизаторы рассчитывали опереться, если им под нажимом национально-освободительного движения придется уйти. Тем более, что получать высшее образование могли только дети наиболее зажиточных африканцев.

Однако студенты из различных колоний Франции, обучавшиеся в университете, были в первых рядах борцов за национальное освобождение. Студенты Дакарского университета действовали совместно со своими товарищами, обучающимися в Европе.

В наше время университет занимает несколько корпусов, имеет прекрасное современное оборудование и учебные пособия, большую библиотеку. На его четырех факультетах: медицинском, экономики и права, филологическом обучается более трех тысяч студентов. Большинство студентов — африканцы. Для каждого факультета выстроено отдельное здание. Занятия в университете ведут двести сорок преподавателей. Расходы по содержанию этого учебного заведения распределяются таким образом: восемьдесят шесть процентов берет на себя Франция, остальное — правительство Сенегала. В будущем, однако, республика возьмет университет на свое полное обеспечение.

Помимо подготовки национальных кадров для самых необходимых отраслей хозяйства в Сенегале набирает размах научно-исследовательская работа. При Дакарском университете имеется несколько институтов, и прежде всего самый старый и самый известный научно-исследовательский Фундаментальный Институт Черной Африки. Этот институт существует уже более тридцати лет. Он занимается изучением климата, почв, растительного и животного мира, экономики, этнографии, истории и культуры Западной Африки. Институт имеет богатый архив, библиотеку, три музея, где можно увидеть коллекции ритуальных масок, украшений, плетеных и других кустарных изделий, сельскохозяйственного орудия африканцев и т. д. Регулярно выпускается бюллетень, в котором публикуются научные работы по Африке. Географическое отделение готовит на французском и английском языках издания большого атласа Западной Африки. По роду своих занятий это учреждение является уникальным, поэтому понятен тот авторитет, который оно приобретает из года в год в научном мире. Сами сенегальцы называют Институт Черной Африки своей национальной Академией.

Молодые ученые — сенегальцы, малайцы, гвинейцы, тоголезцы готовят диссертации об африканских языках, жилищах, ритуальных масках, однако в последние годы особое внимание стало уделяться современным проблемам: индустриализации, урбанизации, проблемам сельскохозяйственных культур и т. д.

Интересно было узнать, что в скором времени выходит из печати структурная грамматика языка волоф, одного из основных языков Сенегала. Готовится также антология сенегальской литературы на местных наречиях — фульбе, малинке, серер и волоф. В связи с этими работами было названо имя писателя Патэ Дианя, который считается носителем новых веяний в сенегальской литературе. Являясь ученым секретарем Фундаментального Института Черной Африки, Патэ Диань зарекомендовал себя разносторонним ученым. В Париже он защитил диссертацию на тему «Развитие экономики в Западной Африке». Продолжая заниматься и литературой и правоведением, он завершил солидный труд «Африканские языки и современность». А два года назад в Париже вышла книга молодого ученого «Традиционная политическая власть в Западной Африке», рассказывающая о политическом устройстве доколониальной Африки.

С успехом проявив себя в политэкономии, социологии и этнографии, Патэ Диань обратился к лингвистике. Это новое свое увлечение сам ученый объясняет тем особым положением, которое занимает Сенегал — страна, постоянно связанная с Европой на протяжении трех столетий.

Ныне имя Патэ Дианя, несмотря на то, что он не примыкает ни к одной из политических партий или профсоюзных организаций, не занимает никакого выборного или административного поста, широко известно в Черной Африке. Учитывая важность его трудов, организаторы проходившего в Алжире первого Всеафриканского фестиваля культуры поручили ему выступить с докладом перед участниками научного симпозиума. Патэ Диань, как рассказывают, блестяще справился со своей задачей. В своем докладе он со всей серьезностью поставил вопрос о действительном состоянии африканских культур с учетом исторических, литературных, философских и религиозных особенностей различных районов Черного континента.

Кроме Фундаментального Института Черной Африки при университете работают также Институты ислама, африканской администрации, прикладной экономики и торговли, педагогический, тропической медицины, педиатрии, метеорологической физики.

Помнится, когда мы появились в лаборатории морской биологии, нам навстречу поднялся худощавый мужчина высокого роста с бородкой, в которой заметно поблескивала первая седина. О том, что это научный сотрудник института, говорил хрустящий белый халат, сидевший на мужчине с какой-то элегантностью. Неожиданно мы услышали чистую русскую речь. Удивление наше было так велико, что мы оторвались от созерцания многочисленных стеклянных сосудов, в которых были заспиртованы всевозможные представители животного мира океана.

— Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

Мужчина в белом халате смущенно тронул бородку.

— Вообще-то я француз по паспорту. Но родом с Украины. Родители мои переехали в 1920 году из Харькова во Францию.

На вопрос, что же их заставило покинуть родину и отправиться искать счастья на чужую сторону, наш собеседник пояснил: необходимость.

— Дело в том, что мой отец — белогвардейский офицер.

Конечно, не время и не место было обсуждать правильность поступка бывшего белогвардейца, вынужденного бежать из родных мест, может быть, это и в самом деле диктовалось необходимостью уйти от расплаты за содеянное, но что мешало сыну эмигранта последовать примеру многих своих сверстников и вернуться на родительскую землю?

— Знаете… — признался он, раздумчиво теребя бородку клинышком, — Россию я покинул ребенком. Вырос во Франции. Кого я найду сейчас на родине? Никого же не осталось. А здесь я женился, дети, жена француженка. Нет, прижился я уж тут, привык. Какое может быть возвращение? А вот посмотреть бы не мешало. Да только что об этом говорить!

Театр Африки — один из самых древних и самобытных видов народного творчества. Мне довелось разговаривать со специалистами и они утверждали, что в сценическом искусстве африканцев обнаруживаются те же элементы, из которых развился древнегреческий театр. Жертвоприношение африканскому богу железа Огуну или богу грозы Шанго по своему характеру мало чем отличается от жертвоприношения Аполлону. Однако в отличие от греческой драмы, которая на более позднем этапе развивалась самостоятельно, в соответствии с собственными канонами и традициями, африканский театр не смог полностью освободиться от сильного влияния религии.

В традиционном африканском театре обычно нет ни сцены, ни декораций. Все представления устраиваются на открытом воздухе и, как правило, бесплатно. В любом спектакле участвуют не только актеры, но и зрители. Большую роль играют костюмы, к которым актеры относятся бережно и с большим почтением, как этого требуют обычаи предков. Маски символизируют определенное божество, животное или персонаж. Никакого сценария не существует, и артистам предоставляется полная свобода импровизации.

Из недостатков африканского народного театра следует отметить слабую разработку психологического анализа и типизации социальных характеров.

В последнее время театр Африки все более стремится высвободиться из-под влияния религиозной обрядности и пытается быть ближе к жизни современного общества. Уже сейчас можно различить два направления: театр, который еще тесно связан с религией и ее обрядами, и театр, почти полностью от этого освободившийся.

Нужно сказать, что это разделение театра имеет вековые корни. Если обратиться к истокам, то можно увидеть, что традиционный театр всегда являлся неотъемлемой частью надстройки африканского общества. В доколониальный период театр рождался там, где уже получили достаточное развитие общественно-политические отношения. Вот почему на него обрушился весь гнев христианских миссионеров. Впрочем, скоро они стали сообразительнее и постарались использовать склонность африканцев к театру. Их трудами на местные языки были переведены пьесы Шекспира, Мольера, Гёте. В Сенегале, например, в школе У. Понти, где готовились из африканцев чиновники колониальной администрации, впервые возник театр на французском языке. Примечательно, что в 1933 году учащиеся этой школы поставили первую африканскую пьесу.

Репертуар театра Понти соответствовал колониальным традициям. Пьесы в большинстве случаев были на историческую тему. Африканские короли изображались в них кровожадными тиранами, а колонизаторы — благородными просветителями.

Новый этап развития театрального искусства Африки начинается после второй мировой войны. Пьесы молодых драматургов призывали африканцев к борьбе против колониального гнета, отстаивали право Африки на свободу. Многим памятна в этом отношении пьеса сенегальского драматурга Ш. Ндао «Изгнание Альбури». Спектакль, поставленный в Дакаре режиссером Р. Эрмантье, вошел в золотой фонд сенегальского национального театра, одного из лучших в Африке.

Короче говоря, после достижения политической независимости в большинстве африканских стран театральному искусству стало уделяться большое внимание, как действенному средству в борьбе за экономическое и социальное освобождение.

Театр Дакара носит имя известного сенегальского артиста Даниэля Сорано. Уютный зал не поражает своими размерами, но в нем примерно девятьсот мест. Накануне открытия заседания Межпарламентского Союза в честь съезжавшихся делегаций в театре был дан большой концерт. Не стану перечислять всех номеров этого красочного и увлекательного зрелища. Искусство африканских народов очень самобытно, и приходится только поражаться той жизнестойкости, с которой местное население, несмотря на вековое владычество жестоких иноземцев, сумело сохранить в неприкосновенности святая святых души — народное искусство.

Два года назад в Дакаре состоялся Всемирный фестиваль афро-негритянского искусства. Дакар принимал гостей со всего Африканского континента, лучших представителей негритянского искусства обеих Америк и около тысячи иностранных гостей и туристов. Как раз к открытию этого фестиваля и был построен театр Даниэля Сорано.

На празднике с большим успехом выступил сенегальский ансамбль песни и танца. Как и большинство танцевальных коллективов, ансамбль был создан из непрофессиональных танцоров и певцов — народных запевал, плясунов и музыкантов, которые лучше всего могут познакомить зрителей с народными танцами страны. Руководителю ансамбля удалось создать подлинно национальный спектакль, в котором сохранены древние традиции пластического изобразительного танца, исполняемого под звуки тамтама и других народных инструментов. Теперь этот коллектив стал профессиональным, у него есть своя постоянная сцена — театр Даниэля Сорано. Ансамбль широко известен за пределами страны, недавно он побывал на гастролях и у нас в Советском Союзе.

Уже само начало концерта настроило переполненный зрительный зал на праздничный лад. Внезапно слишком сильный свет погас и зал погрузился в восхитительный полумрак, озаряемый золотистым сиянием роскошного занавеса. Момент, когда занавес неслышно пошел в сторону, остался незамеченным, потому что раздалась глухая зазывная дробь африканских барабанов и на сцене завертелись черные, обнаженные до пояса юноши в широких оранжевых шароварах. На головах танцоров соломенные шлемы с наушниками, руки, не останавливаясь, выбивают на барабанах подмывающий ритмичный мотив. Щедрый свет, льющийся сверху, блестит на великолепно развитых телах юношей. Танец все быстрее, и вот уже зал, завороженный им, начинает прихлопывать в ладоши и подпевать. На сцене бушует вихрь — так резки и стремительны движения танцоров. И в тот момент, когда танец, кажется, достигает своего апогея, на сцену врываются девушки, тоже обнаженные до пояса, в ярких ниспадающих на ноги юбках. Красочная феерия на сцене разгорается с новой силой, еще стремительней носятся скульптурные фигуры танцоров, блещет, гипнотизирует зал искрометный, какой-то тропической страстности танец…

Переговариваясь, делясь впечатлениями, мы медленно шли по улице, с новой заинтересованностью осматривая все, что попадалось на пути. Было еще светло, но солнце село, и в воздухе ощущалось приближение вечера. Ю. И. Палецкис с увлечением щелкал фотоаппаратом.

Неожиданно, как из-под земли перед нами вырос человек на высоких двухметровых ходулях. На нем было в красную полоску одеяние, на голове смешной клоунский колпак. Человек на ходулях остановился посреди улицы и, прихлопывая себя по бедрам, начал исполнять какой-то танец. Танцевал он легко, непринужденно, как если бы стоял на земле, а не на ходулях. Вокруг танцора кружилось несколько человек в таких же пестрых одеждах. Одни играли на дудках, другие били в барабаны и пели. После театра, после того, что мы только что пережили, неожиданная уличная сцена казалась естественным продолжением какого-то большого праздничного действия. Юстас Игнович самозабвенно схватился за фотоаппарат.

Пританцовывая и распевая, вся уличная группа медленно двигалась мимо нас. Мы остановились и смотрели, как завороженные. Работал один лишь Ю. И. Палецкис, — он не терял мгновений и моментально перезаряжал фотоаппарат. Лучшего объекта для съемок нельзя было и придумать.

Однако тут нас ждало небольшое разочарование. Когда группа во главе с танцором на ходулях уже прошла, к нам приблизилась грациозная негритянка с прекрасным, словно выточенным лицом и с обворожительной улыбкой протянула Ю. И. Палецкису руку. Юстас Игнович сначала даже растерялся. Черная красавица мелодичным голосом сказала несколько слов по-французски, и наш самодеятельный фотограф заволновался.

— Что, что она говорит?

Оказывается, прекрасная негритянка потребовала уплаты пятисот франков.

— Но за что? — удивился Ю. И. Палецкис.

Ему объяснили, что вся группа танцоров — уличные увеселители, их заработок составляет плата прохожих. В данном случае Ю. И. Палецкис использовал группу в качестве объекта для фотографирования, а любые услуги должны оплачиваться.

Положение создалось комическое. Наш фотограф слегка оторопел, а красавица-негритянка, улыбаясь, терпеливо ждала с протянутой рукой.

Впрочем Юстас Игнович моментально нашел спасительный выход.

— Ну, вот что, товарищи. Я фотографировал, а вы смотрели. Значит, платим все. Давайте выкладывайте деньги.

Получив плату, девушка одарила нас лучезарной улыбкой и бросилась догонять своих.

Так примерно проходили будни нашей делегации. Но вот начались пленарные заседания, и все мы с головой ушли в работу.

Сессия Межпарламентского Союза открылась во дворце Национальной Ассамблеи Республики Сенегал. В центре Дакара перед просторным четырехэтажным зданием ультрасовременной архитектуры полощутся флаги шестидесяти семи государств. Парламентарий занимают места в круглом зале.

Кратким вступительным словом сессию открыл председатель Сенегальского Национального собрания и председатель Парламентской группы господин Ламин Гей.

Оратор подчеркнул, что выбор Дакара для проведения заседания Межпарламентского Союза — свидетельство большого уважения, которое оказали народы всего мира Сенегалу. Он заверил участников, что для их плодотворной работы будут созданы все условия.

Президента Сенегала Леопольда Сенгора на открытии сессии не было: он находился с дружеским визитом во Франции. От его имени парламентариев приветствовал министр внутренних дел Амаду Сиссе Диа. (Ныне он после смерти Ламин Гея избран председателем Национального собрания). Затем с приветственными речами выступили помощник Генерального секретаря ООН А. Веллоди, исполняющий обязанности Президента Совета Межпарламентского Союза Абдрахман Абденнаби, главный секретарь Межпарламентского Союза Андре де Блоне. На этом утреннее заседание закончилось. Предстояла работа в комиссиях, которые обсуждали вопросы экономики, политики, науки, народного просвещения, охраны природы.

В повестке дня экономической комиссии было намечено множество вопросов. Однако на первом же заседании значительную часть их с общего согласия исключили, с тем чтобы основное внимание уделить проблемам оказания экономической помощи развивающимся странам. На злободневность именно этих проблем указывалось в меморандумах парламентских групп Венгрии, Камеруна и Японии, которые были распространены задолго до начала сессии.

Работа комиссий проходила в сугубо деловой обстановке, чему немало способствовал дух товарищества и взаимопонимания, царивший между собравшимися парламентариями, по обсуждаемым вопросам принимались, как правило, согласованные, единодушные решения. Все это говорило о том, что проблемы национального развития близки и дороги сердцу каждого делегата. Правда, были и досадные срывы, но об этом после.

У нас, на заседаниях экономической комиссии, с взволнованной речью выступил представитель Индии. Он заявил, что в отсталых странах чрезвычайно низок уровень сельского хозяйства. Развитые страны должны оказать помощь техникой и минеральными удобрениями. Но, подчеркнул оратор, нужно предостеречь, чтобы помощь оказывалась исключительно экономическая, без какого-либо политического давления. Слаборазвитые страны только становятся на самостоятельный путь, и всякое давление с целью вырвать политические уступки было бы посягательством на их национальную свободу.

Представитель Румынии обратил внимание на необходимость развития таких отраслей хозяйства, как энергетика, нефтедобывающая и газовая промышленности. В этом отношении развитые страны могли бы оказать помощь в геологической разведке месторождений, в строительстве предприятий. Финский делегат коснулся вопроса освоения лесных богатств. Финляндия, например, еще в 1962 году заключила взаимовыгодные соглашения по этим проблемам с тремя молодыми африканскими государствами.

Некоторый разлад в работе комиссии наступил после того, как делегат Чехословакии помянул о бесчеловечной войне, которую Соединенные Штаты Америки ведут во Вьетнаме. Немедленно вскочил со своего места представитель Израиля и заявил протест. Военные действия во Вьетнаме, по его словам, представляют собой не что иное, как борьбу демократии против коммунистической угрозы всеобщему миру. Как горячность чересчур экспансивного защитника американской агрессии, так и его доводы были смехотворными я не стал бы даже упоминать об этом, если бы события ближайших дней не показали, что кроется за такой трогательной заботой о своем могучем партнере.

Если говорить военным языком, то вылазку израильского представителя можно назвать стычкой местного характера, нисколько не отразившейся на работе комиссии. «Отыграв свой номер», делегат Израиля утих, комиссия продолжала заседать.

От имени советского парламента автор этих строк подробно доложил собравшимся о той громадной помощи, которая оказывалась, оказывается и будет оказываться всем развивающимся странам. Советский Союз имеет соглашение со многими государствами. Семьдесят процентов всех капиталовложений, направленных на поддержку молодых самостоятельных стран, составляют ассигнования на крупнопромышленное строительство. Советский Союз за то, чтобы развивающиеся государства создали в первую очередь свою самостоятельную индустрию — верную гарантию национальной независимости. С помощью капиталовложений Советского Союза во многих странах Азии и Африки возводятся семьсот крупных производственных объектов. Мы помогаем налаживать легкую и пищевую промышленность, добычу руд, сельское хозяйство, транспорт, строим атомные реакторы, радиостанции, медицинские учреждения, шоссейные и железные дороги, мосты, элеваторы, порты, стадионы. Советское правительство отстаивает точку зрения помощи развивающимся странам на принципах взаимного уважения партнеров.

Выступившие затем представители Англии, Туниса, Филиппин, Голландии, Австрии и Югославии высказались тоже за всемерное расширение экономической и культурной помощи молодым государствам.

Начало работы сессии показало таким образом единодушное стремление парламентариев прийти к плодотворным и согласованным решениям. Поэтому понятен тот взрыв негодования, который вызвало новое выступление представителя Израиля, вновь не посчитавшегося с обстановкой дружелюбия и взаимопонимания, царившей на заседаниях. На этот раз участники сессии дали израильскому представителю настоящий бой, образовав единый фронт людей, которым дорого дело мира. Однако прежде чем перейти к событиям, развернувшимся после вызывающей речи израильского парламентария, я расскажу о большом президентском приеме, который правительство Сенегала устроило в честь съехавшихся со всех концов земного шара гостей.

Как уже говорилось, президент республики Сенегал в первые дни работы сессии отсутствовал. Об этом говорил приспущенный флаг на президентском дворце. Многочисленных гостей — участников сессии, глав представительств, аккредитованных при сенегальском правительстве, принимал министр внутренних дел республики — Амаду Сиссе Диа, замещавший президента во время его отсутствия.

По дипломатическому этикету на прием следовало являться в парадных фраках. Возникло легкое замешательство: как выяснилось, не все приехавшие имели с собой эту старомодную, но тем не менее принятую в дипломатическом мире одежду. В конце-концов вопрос разрешился: можно было ограничиться строгим черным костюмом.

Вечером, когда на город спустились быстрые южные сумерки, в большом, закрытом со всех сторон дворе дворца министра внутренних дел собрались приглашенные. Машины с флажками различных государств одна за другой подкатывали к подъезду. Во дворе, куда слуги проводили гостей, огромной буквой П расставлены столы. Стульев не было. Гости, собираясь небольшими кучками, стояли под яркими, горевшими в черном небе звездами и негромко переговаривались. Весь двор, как ковер, покрывала коротко подстриженная трава.

В отдалении, в самом углу большого двора, горели костры. Явственно пахло жареной бараниной. Впечатление было такое, будто мы находимся в праздничном степном ауле.

Гости вдруг встрепенулись: в той стороне, где горели костры, послышались бухающие удары барабанов. Лица собравшихся засветились любопытством. На фоне огней показалась странная процессия: оркестр, затем несколько солдат, а за ними слуги в белом несли на громадных вертелах зажаренных целиком баранов. Аромат душистого мяса стал гуще. Под гром оркестра процессия торжественно обошла весь двор, после чего туши баранов были водружены на столы. Началось пиршество. Каждый из гостей подходил к столу, брал тарелку, вилку, нож и отрезал себе кусок по вкусу.

Я встретился глазами с Ю. И. Палецкисом: он увлеченно орудовал острым ножом.

— Что вы себе выбрали, Юстас Игнович? — поинтересовался я.

Он показал тарелку с большим жирным куском баранины. Я предложил:

— Попробуйте-ка у меня.

Юстас Игнович отрезал небольшой кусочек, пожевал, удивился:

— Как вкусно! И не сравнить с тем, что я выбрал.

— Это вырезка, Юстас Игнович. Почечное мясо. Казахи в этом хорошо разбираются.

— Ну, значит вам и карты в руки! — заключил он, и мы вместе направились к соблазнительной туше барана, чтобы отрезать лакомый кусок вырезки.

Когда гости насытились, во дворе внезапно потух свет, но тут же вспыхнули разноцветные лампы, искусно спрятанные в листве деревьев. Двор расцветился причудливыми огнями. И словно в красочной восточной сказке, послышалась тонкая синкопированная мелодия, и как-то незаметно, непонятно откуда появились девушки-танцовщицы, плавно и ритмично двигающиеся в танце. Тоненько звенели погремушки на босых ногах танцовщиц. Девушки были в цветных прозрачных юбках, с открытой грудью. Игра огней, гибкие тела черных танцовщиц, извивающихся под ритм оркестра, завороженное восхищение на лицах гостей — волнующее, неповторимое зрелище.

Радушные хозяева не жалели сил и средств, чтобы сделать пребывание зарубежных гостей приятным и полезным. Нам запомнился прием и председателя муниципалитета столицы, у председателя сенегальского парламента, а затем и у президента республики, когда он вернулся из Франции. Советские парламентарии передали председателю Национального Собрания приглашение парламентской делегации посетить нашу страну, и это приглашение было принято с благодарностью.

…Делегат Израиля Давид Хакоэн сидел в зале заседаний недалеко от меня. Запомнилось его крупное, с характерными чертами лицо: впалые, изможденные щеки, горящие глаза и большой, нависающий над губами нос. Нервное напряжение почти не покидало его, морщины на лице, длинные губы все время в движении. Ему было лет шестьдесят пять, но он производил впечатление очень деятельного человека. К слову сказать, миссия господина Хакоэна на заседаниях Межпарламентского Союза заключалась в неблагодарной работе выдать черное за белое.

Еще находясь в Москве, мы ознакомились с жалобой Иордании на действия израильских властей на оккупированной территории. Сессия Межпарламентского Союза должна была обсудить эту жалобу и поставить на голосование вопрос о посылке специальной комиссии для проверки положения арабского населения.

Дискуссия развернулась после чтения меморандума, в котором рассказывалось о тяжелом положении арабов, попавших под власть захватчиков. Многие семьи на оккупированной территории остались без крова, без средств к существованию. Отсутствие даже самой элементарной медицинской помощи привело к тому, что среди населения вспыхнули эпидемии разных заболеваний.

Едва началось чтение меморандума, Давид Хакоэн прислушался, затем поднялся и пересел к американскому представителю. Склонившись друг к другу, сообщники стали вполголоса совещаться. Выслушивая наставления, израильский делегат кивал и кивал своим внушительным носом.

Так значит вот почему с такой страстью израильский представитель защищал американскую агрессию во Вьетнаме! Воистину, ворон ворону глаз не выклюет!

Закончив чтение, делегат Иордании сошел с трибуны. Немедленно вскочил Хакоэн и, вскинув руку, потребовал слова. Председательствующий сделал разрешающий жест. Израильский парламентарий в чрезвычайно взвинченном состоянии почти бегом направился к трибуне.

Что мог сказать он в защиту бесчеловечной политики своего правительства? Все тот же стандартный набор фраз об угрозе коммунизма. Горячность его выступления отнюдь не соответствовала убедительности. Он голословно отмел все обвинения иорданского правительства, объявив их… коммунистической пропагандой.

— На захваченной нами территории, — патетически воскликнул он, — арабы и евреи живут очень дружно, как давние старые друзья!

Что же касается создания парламентской комиссии, то по этому вопросу Хакоэн решительно заявил:

— Независимый Израиль не подчинен никому! Он сам в состоянии разрешить свои внутренние дела. Никакой комиссии мы на свою территорию не допустим!

Однако решительный, задиристый тон защитника израильской агрессии никого не напугал. Мировое общественное мнение было отлично осведомлено о преступных действиях захватчиков на арабской территории. В частности, делегат Ливана, выступивший сразу же за Хакоэном, привел убедительные доказательства бесчеловечных зверств израильских оккупантов над мирным арабским населением. Когда ливанский представитель рассказывал о насилиях, творимых над арабами, в зале возникло возмущенное движение. Я обратил внимание, как сузились глаза руководителя нашей делегации Ю. И. Палецкиса. Обычно вежливый, сдержанный, он и на этот раз овладел своими чувствами. О том, что творилось у него в душе, можно было лишь догадаться по колючему взгляду. Только это выдавало его волнение и возмущение. Уж слишком знакома была ему картина хозяйничанья оккупантов!

Мог ли человек, на себе испытавший и подневольную жизнь в буржуазной Литве, и познавший, что несет порабощенному народу хозяйничанье наглых оккупантов, мог ли такой человек оставаться равнодушным, слушая о бесчинствах израильской военщины?!

Когда делегат Ливана закончил свое выступление, слово попросил Ю. И. Палецкис. И пока он направлялся к трибуне, в зале затаилась напряженная тишина.

Выступление советского делегата было кратким. Оно не поражало слушателей ни красноречием, ни эмоциями, — Ю. И. Палецкис и на трибуне бывал неизменно сдержан. Но оно было деловым и как бы приглашало присутствующих приступить к выработке конкретных мероприятий. Юстас Игнович обратил внимание на то, что Израиль до сих пор не выполнил решения Генеральной ассамблеи Объединенных наций, постановившей отвести израильские войска с захваченных арабских территорий.

— Вы слышали, — заявил советский делегат, — насколько тяжело положение арабов. Мы поддерживаем предложение парламента Иордании и настаиваем на создании комиссии, которая на месте ознакомится с положением на оккупированных землях.

Представитель парламента Венесуэлы с гневом опроверг огульные обвинения израильского оратора, объявившего требования об отводе войск захватчиков коммунистической пропагандой.

— Израиль ищет ширму, чтобы оправдать свои преступные действия перед мировым общественным мнением. Мою родину трудно обвинить в причастности к коммунистическому блоку. Скажу больше, — в нашей стране вообще очень мало коммунистов. И тем не менее мы настаиваем на создании специальной комиссии.

О грубой попытке Израиля оправдать свои черные дела говорил и ливийский парламентарий. Ливия никогда не принадлежала к коммунистическому союзу государств, однако парламентарий высказывается за отправку в Иорданию полномочной комиссии. Оратор остроумно заметил, что, возражая против создания комиссии, Израиль тем самым разоблачает себя.

Видя незавидное положение, в которое попала делегация Израиля, слово попросил представитель США. Он поспешил на помощь своему сообщнику. Американский парламентарий выступал многословно и витиевато. Конечно, он не рискнул в открытую защищать израильскую агрессию, однако дал понять, что если Израиль не примет парламентскую комиссию, то последняя не справится с возложенными на нее обязанностями. Что это было: предостережение всем, кто настаивал на создании комиссии, или же завуалированный совет своему израильскому партнеру не прислушиваться к голосу большинства?

Голосование по предложенному вопросу показало, что Израиль и его высокие покровители остались в незавидном меньшинстве. Сессия в своем решении постановила создать и отправить в Иорданию полномочную комиссию для проверки положения арабов на оккупированных территориях. Казалось, неуклюжие уловки Израиля и его партнеров были биты. Однако никто из проигравших не чувствовал ни капли уныния, и такая реакция на провал своих усилий была по меньшей мере странной.

Вечером того же дня я спустился со своего этажа в бар гостиницы, чтобы выпить чашечку кофе. В баре было многолюдно, и я с порога увидел крепкую лысую голову Хакоэна. Израильский делегат, энергично жестикулируя, что-то с горячностью доказывал. Чашка с остывшим кофе была забыта и отодвинута в сторону.

Мое появление не осталось незамеченным. Давид Хакоэн умолк, сощурившись, посмотрел в мою сторону и вдруг, широко улыбнувшись, приветствовал меня на чистом русском языке. Признаться, это было поразительным — услышать от израильского парламентария безукоризненную русскую речь. Тут только я нашел ответ на мучивший меня вопрос: по давней партизанской привычке все замечать и брать на память, я обратил внимание, что во время выступления Ю. И. Палецкиса на сессии Д. Хакоэн сбросил наушники, как бы не желая слушать перевода. Оказывается, израильский делегат не нуждался в переводе на английский, он попросту великолепно понимал прямую речь советского представителя.

Давид Хакоэн заметил мое изумление и не стал таиться. Выяснилось, что родился он в Гомеле и примерно полвека назад совсем молодым человеком уехал в поисках счастья на библейскую землю. Судьба оказалась благосклонной к уроженцу Гомеля. За сорок пять лет он не только сколотил приличное состояние, но и преуспел на политическом поприще. В израильском парламенте Д. Хакоэн возглавляет военную комиссию. Поистине неисповедимы капризы судьбы: потомок гомельских ремесленников во главе наиболее агрессивной части израильского парламента!

Беседа наша была непродолжительной: у «земляков» попросту не находилось о чем говорить. Поражение на сессии, казалось, нисколько не отразилось на Д. Хакоэне: он был все так же возбужден, как бы предвидя годы бешеной деятельности на своем неспокойном парламентском посту. Его поведение, его осторожные реплики говорили о том, что мнение большинства для него и для его покровителей сущий пустяк. Дескать, ваше дело голосовать, а наше — поступать по-своему.

Это был любопытный экземпляр человеческой породы — один из тех, кто в националистическом угаре снова провозгласил печальной памяти доктрину о необходимости жизненного пространства. Неужели у несчастных совсем отбило память, и они забыли поучительные уроки нюрнбергского процесса главных фашистских преступников?

Больше нам с Д. Хакоэном ни видеться, ни разговаривать не довелось: сессия Межпарламентского Союза закрылась, а через день мы покинули гостеприимный Сенегал.

Так получилось, что ровно через год мне снова довелось побывать в гостях у сенегальских друзей. На этот раз наша поездка носила не столь официальный характер. Вдвоем с московским поэтом-переводчиком М. П. Кудиновым мы приехали в Сенегал, чтобы установить товарищеские отношения с литераторами республики, поговорить об издании в Москве на русском языке антологии сенегальской поэзии. В декабре нынешнего года в Дакаре планируется провести симпозиум поэтов стран Азии и Африки, и в связи с этим нашей делегации предстоит решить ряд чисто организационных вопросов.

Ничто, казалось, не изменилось за год. Тот же долгий путь с пересадками через весь европейский материк, тот же ранний час, когда огромный воздушный лайнер коснулся бетонного поля дакарского аэродрома, тот же улыбающийся, приветливый Геннадий Дмитриевич Соколов, встречающий нас у самого трапа. Впечатление такое, будто мы расстались с ним на день, на два, и вот опять вернулись в знакомый город, где ничего не изменилось, да и не могло, не успело измениться за столь короткий срок. А между тем незаметно, в трудах и хлопотах минул год, целых двенадцать месяцев, и я высовываюсь из окна машины, чтобы убедиться, все ли вокруг осталось прежним, и вижу, что все как было: и дакарский маяк с прежней методичностью посылает свои световые сигналы в безбрежный океан и медленно восходит солнце, жаркое тропическое солнце, палящий зной которого я так запомнил в прежний приезд.

Некоторые изменения коснулись лишь нашего устройства. Посольские машины остановились у четырехэтажного здания незнакомой гостиницы. На фронтоне отеля красовались аршинные буквы «Долепе». Геннадий Дмитриевич с неизменной своей улыбкой поясняет нам, что в этой гостинице теперь останавливаются все приезжающие в Дакар советские люди. Гостиница очень удобная, чистая, с установкой для кондиционирования воздуха. Но главное, что привлекает наших людей в «Долепе», это радушие и гостеприимство хозяина отеля.

— Вы будете чувствовать себя здесь как дома, — уверяет Геннадий Дмитриевич. — Вот увидите!

И в самом деле, воспоминания о том, как нас встречали и обслуживали в этой гостинице, относятся к наиболее впечатлительным от всей поездки.

Отель «Долепе», который, как мы убедились, стал чем-то вроде постоялого двора для всех приезжающих из Советского Союза, принадлежит большому другу нашей страны болгарину Косте Сарикову. Из Болгарии Коста уехал еще в 1930 году и много лет болтался по белу свету. В 1946 году судьба забросила его в Дакар. Здесь он прижился и в конце концов открыл вот эту гостиницу.

Хозяева отеля встретили нас в вестибюле. Мы увидели невысокого, очень подвижного старика лет шестидесяти с небольшим. Когда-то, видимо, его породистую голову украшали густые и черные кудри. Сейчас от былой красы — увы! — остался лишь редкий и совершенно Седой зачес. С Соколовым хозяин был знаком давно. Геннадий Дмитриевич представил ему приезжих. Мы познакомились с женой Косты, француженкой, худощавой, энергичной дамой. Когда миновала церемония знакомства и обычных любезностей, Коста пригласил нас в приготовленные номера.

— На четвертый этаж! — приказал он слуге, стройному мужчине в белой униформе.

На четвертом этаже Коста поселяет наиболее уважаемых клиентов. Там тише, прохладнее, а кроме того оттуда открывается великолепный вид на город, и мы частенько, особенно в пятницу, любовались сверху красочными карнавальными шествиями горожан (как известно, у мусульман пятница — особо почитаемый день).

Геннадий Дмитриевич был прав, рекомендуя нам гостиницу «Долепе». Коста Сариков был вежлив, предупредителен, но не навязчив. Утром, едва мы проснулись, нам подали на завтрак своеобразную простоквашу, предмет особой гордости хозяина отеля. В Алма-Ате я часто видел йогурт в магазинах, однако как следует отведал его лишь в Дакаре. Простокваша эта готовится на специальных дрожжах, которые Коста Сариков регулярно получает из Болгарии. Производит он ее сам, здесь, в Дакаре, однако на баночках йогурта была наклеена этикетка: «София, Болгария». Йогурт в Дакаре пользуется большим спросом, и Коста Сариков обеспечивает своей продукцией все французские рестораны.

В день приезда Геннадий Дмитриевич повез нас в посольство. Первым делом он позвонил в Министерство культуры Сенегала. Там директором департамента искусства и литературы работал наш коллега поэт Жан Бриер.

С Жаном Бриером я познакомился в Ташкенте на симпозиуме писателей стран Азии и Африки. Запомнилось его выступление, страстное, полное боли и гнева, в котором он заклеймил американскую агрессию во Вьетнаме. Прирожденный оратор, пламенный борец за национальную независимость, Жан Бриер пишет великолепные стихи. В Сенегале Жан живет как политический эмигрант. Родина его Гаити. В свое время Бриер занимал пост чрезвычайного и полномочного посла Гаити в Сенегале. С установлением на Гаити фашистской диктатуры Жан вынужден был покинуть родной остров. Но и в изгнании Бриер не расстается с мечтой о том времени, когда над Гаити вновь взойдет солнце долгожданной свободы.

— Жан, — говорил в телефонную трубку Геннадий Дмитриевич, — тут к тебе приехали друзья из Москвы.

По лицу Соколова видно было, что на том конце провода о чем-то горячо и энергично говорит весьма взволнованный человек. Геннадий Дмитриевич с терпеливой улыбкой слушал и понимающе кивал головой. Наконец он положил трубку и поднялся.

— Жан Бриер ждет нас к себе в гости. Я сказал, что мы явимся в двенадцать часов.

Соколов взглянул на часы.

— Как раз успеем. Идти недалеко. Он живет рядом.

На улице уже палило отвесное тропическое солнце. К счастью, идти нам оказалось действительно недалеко. Жан Бриер снимал квартиру по соседству с гостиницей, где мы остановились.

На наш звонок дверь открыла худощавая, тщательно одетая женщина с очень светлой кожей. Это была хозяйка дома Дилия Вье Бриер. Уже предупрежденная мужем, она ждала нас. На ней было короткое, по современной моде платье. Седые волосы причесаны и убраны…

— Жан сейчас придет, — сказала хозяйка, приглашая нас в гостиную, — он просит его извинить за задержку.

Рассадив гостей в кресла, Дилия принялась хозяйничать в баре. Она достала бутылку виски, лед, стаканы.

— Чистый или разбавить? — спросила она. — Кому как?

Мы попросили пополам с содовой. Бросив в стаканы с напитком по кубику льда, хозяйка обнесла гостей. Затем налила себе и опустилась в покойное кресло, очень непринужденно закинув ногу на ногу.

Не успели мы пригубить из стаканов, как у входной двери раздался резкий, нетерпеливый звонок.

— Жан! — просияла хозяйка и быстрыми легкими шагами нестареющей женщины вышла открыть.

Он ворвался в гостиную шумно, стремительно и с порога бросился ко мне. Мы расцеловались.

— Мой друг! — с чувством провозгласил Жан Бриер. — Я до сих пор под впечатлением Ташкента.

Его расспросам не было конца. Он не сидел на месте. Среднего роста, сухощавый мулат с чуть тронутыми сединой курчавыми волосами, Жан Бриер, казалось, был заряжен неиссякаемой энергией. Его спортивная фигура носилась по гостиной. Прихлебывая из стакана, он с чувством жестикулировал. Перейдя к делам, сразу набросал программу нашего пребывания в стране: с кем следовало увидеться, где побывать, что сделать. Жан Бриер был близко знаком с президентом Сенегала поэтом Леопольдом Сенгором, ценил его творчество. Он сказал, что, конечно же, вы должны обязательно увидеться с Сенгором. О подготовке к симпозиуму поэтов сообщил нам следующее. В Дакаре уже создан Национальный комитет по связям с писателями стран Азии и Африки. Президентом этого комитета назначен Алиун Сен, литератор, директор кабинета президента республики. Генеральным секретарем комитета является поэт Дуду Гей, сам он, Жан Бриер, назначен казначеем этого подготовительного комитета. Само собой понятно, заверил он, с его стороны будет сделано все, чтобы помочь нам.

Не знаю, что бы мы делали в Дакаре без Жана. Он знал здесь все и вся. Его деловитость не имела границ. При всей своей занятости на службе Жан сделал очень многое, чтобы наше пребывание в Сенегале было полезным и приятным.

На следующий день он заехал за нами в посольство и, едва поздоровавшись, принялся торопить:

— Быстро, быстро. Мы сейчас же едем на радио.

Оказывается, он уже договорился о нашем выступлении. Передача должна начаться через несколько минут.

— Да о чем же выступать? — удивился я, впадая помимо своей воли в бешеный ритм, навязанный Жаном.

— Как о чем? Вас будут спрашивать, вы будете отвечать. Не беспокойтесь, здесь вы среди друзей.

В дакарском радиоцентре нас ждали с нетерпением: приближалось время передачи. Жан наспех представил нам мужчину, который из всех, кого мы встречали, казалось, единственный не проявлял никакого беспокойства.

— Это Жозеф Зобел, он будет вести передачу. Кстати, тоже поэт. И, кстати, тоже с Гаити. Мы земляки.

Ведущий передачи, одетый так же, как и Жан, в рубашку с короткими рукавами, в галстуке, пошел впереди, показывая, куда идти.

Выступление заняло не много времени — всего двенадцать минут. Отвечая на вопросы Жозефа, я сказал, что приехал в Сенегал вторично, у меня здесь много друзей, что творчество многих поэтов Сенегала хорошо знакомо советским читателям, их стихи издаются у нас в стране на самых разных языках.

Позднее выяснилось, что передача была записана на пленку и в последующие дни ее повторяли дважды: один раз опять для Сенегала, а другой — по Международному радио.

Когда мы вышли из студии, я намеревался было поговорить с Жозефом Зобелом, однако неутомимый Жан уже ждал нас.

— Некогда, некогда. Потом, мы должны ехать.

— Куда еще, Жан?

— Как куда? Нас ждут в редакции «Дакар матин». Едем!

— Идем или едем? — уточнил я, спускаясь вслед за ним по лестнице.

— Едем.

Выйдя на ослепительный солнечный свет, заливающий раскаленную улицу, Жан Бриер требовательно вскинул руку. Тотчас же из потока машин к нам рванулось пустое такси. Пассажиры, пользующиеся услугами такси, здесь так редки, что водитель машины был чрезмерно обрадован возможности заработать.

— Прошу, — и Жан гостеприимно распахнул дверцу машины.

Мы приехали к большому белому зданию в несколько этажей. Наверху, сплетаясь в буквы латинского шрифта, сияли стеклянные трубки, образуя два слова: «Дакар матин». Здесь помещалась редакция единственного массового органа, выходящего в республике. (В прошлый свой приезд я видел в газетных киосках «Юните африкэн», однако вскоре газета была закрыта).

«Дакар матин» выходит с 1933 года. Печатается она на французском языке, шесть раз в неделю, тиражом около двадцати тысяч экземпляров. Директором газеты и главным редактором являются французы. Однако недавно сенегальское правительство выкупило у французов акции газеты, и скоро она будет выходить под другим названием (предположительно: «Сунугал» — «Моя пирога»). Так что сейчас редакция находится в периоде реорганизации. Главным редактором газеты собираются назначить бывшего редактора закрытой «Юните африкэн» Дуду Гея. Он тоже поэт и печатает стихи под псевдонимом Али Марам Гей.

По длинному коридору Жан Бриер ввел нас в кабинет редактора. По обе стороны коридора через распахнутые настежь двери мы видели сосредоточенно работающих за столами сотрудников. Некоторые поднимали от бумаг головы и провожали нас глазами.

В просторном, с зашторенными окнами кабинете из-за стола поднялся полноватый осанистый человек в белой рубашке. Жан Бриер представил нам поэта и редактора, генерального секретаря подготовительного комитета Дуду Гея. Едва закончился взаимный обмен любезностями, наш неутомимый гид Жан Бриер сослался на дела, попрощался и ушел. Мы заняли кресла у редакторского стола.

Как поэт Дуду Гей начал печататься очень рано. Он учился в Париже, в Сорбонне, затем занимался не только творческой работой, но и политической деятельностью. Назначение на пост редактора единственной в стране крупной газеты, естественно, является успехом на политическом поприще. В прошлом году Дуду Гей получил приглашение на симпозиум в Ташкент, тронулся в путь, однако доехал только до Парижа, где и застрял. В Советский Союз так и не приехал.

Нажав кнопку звонка, Дуду Гей распорядился пригласить сотрудника газеты, чтобы он вел запись беседы. Затем появился фотограф (на следующий день в газете были напечатаны и снимок и отчет).

Наблюдая за молодым редактором, я вынес убеждение, что новое назначение повлияло на весь облик Дуду Гея. Он старался держаться солидно, сдержанно, следил за речью, — словом, был полной противоположностью экспансивному Жану Бриеру.

Разговор зашел о симпозиуме. Дуду Гей признался, что подготовительный комитет еще не развернул своей работы. Однако намечено, что симпозиум состоится в конце года, во время рождественских каникул. Ожидается приезд двухсот писателей и поэтов (кстати, в Сенегале всех, кто пишет, называют поэтами). Сейчас комитет испытывает беспокойство по поводу финансовых дел, но скоро должны приехать представители из Каира, и тогда этот вопрос должен уладиться.

Рассматривая мою книгу, которую я подарил ему, Дуду Гей поинтересовался ее тиражом. Сорок четыре тысячи — эта цифра произвела огромное впечатление. Дуду Гей, забыв о сдержанности, оживился. По его словам, такой тираж в Сенегале немыслим. Книги местных поэтов издаются в ничтожном количестве, иногда всего лишь сто экземпляров. Причем, и это тоже весьма любопытно для советского человека, в Сенегале поэты не получают гонорара за свои книги. Наоборот, они сами платят издателю. Вот почему, для того чтобы жить, писать и печататься, сенегальскому поэту необходима постоянная государственная служба с высоким окладом.

— Впрочем, вы еще увидитесь с нашими товарищами, — сказал Дуду Гей, — и сами поймете.

Он задал вопрос («Нас интересует», — солидно произнес он) о культурном развитии советских национальных республик. Как казахский писатель и как заместитель председателя Совета Союза Верховного Совета СССР я смог дать ему самый исчерпывающий ответ. Дуду Гей с пониманием покивал головой, когда услышал, что до революции в Казахстане было всего два процента грамотных. Сейчас Казахская ССР — республика сплошной грамотности. У нас развита сеть школ, техникумов, высших учебных заведений, имеется национальная Академия Наук. Казахские профессиональные писатели все уверенней находят дорогу к мировому читателю. В частности, уже сегодня Дуду Гей может прочесть на французском языке произведения Мухтара Ауэзова, Сабита Муканова, Абдижамиля Нурпеисова.

В заключение мы повели речь об антологии сенегальской поэзии. Мы попросили Дуду Гея устроить нам встречу с молодыми литераторами Сенегала, с тем, чтобы мы могли послушать их произведения и отобрать для готовящейся антологии.

— С удовольствием, — заверил нас молодой редактор, протягивая на прощание руку. — Это я сделаю с удовольствием. Думаю, что и все наши придут охотно.

Мы договорились, что встреча с молодыми писателями состоится через два дня в клубе Африканского культурного центра.

Двухэтажный особняк, небольшой, просто убранный зал. За длинным, полированным столом собралось десятка полтора молодых людей. Среди собравшихся я замечаю трех девушек. Эти держатся особенно скромно.

Из всех, кто сидит сейчас за столом, внушительной осанкой и уверенностью выделяется Дуду Гей. Он председательствует на сегодняшнем собрании, он как бы подчеркивает, что по своему положению и поэта, имеющего известность, и редактора, у которого все возможности печатать и печататься — словом, у него все основания чувствовать себя опекуном этих молодых людей, пробующих свои силы в литературе.

Вопрос публикаций — чрезвычайно сложный в Сенегале. А для начинающего поэта он подчас совершенно неразрешим. Судите сами. До своего закрытия газета «Юните африкэн» еще время от времени печатала произведения начинающих литераторов. Газета же «Дакар матин» отказалась от этого наотрез. Куда податься молодым со своими стихами? Известно, что в Париже существует единственный ежемесячный иллюстрированный журнал «Бинго», рассчитанный на африканского читателя. Редактирует его сенегалец. Но у молодых нет никакого литературного имени, да и далековат он, веселый, блистательный Париж. Поэтому мне, кажется, становятся понятны те надежды, которые питают молодые сенегальские поэты на покровительство своего именитого коллеги и редактора Дуду Гея.

Собравшиеся с большим вниманием выслушали рассказ о том, какую заботу проявляют у нас в Советском Союзе о молодых писателях. Я рассказал о недавно закончившемся Всесоюзном совещании молодых писателей. На нем присутствовали представители всех национальностей, населяющих нашу Родину. Они имели встречи с крупнейшими советскими писателями, занимались в семинарах под руководством старших собратьев по перу. В Советском Союзе существует специализированное высшее учебное заведение — Литературный институт им. Горького. Работают и высшие литературные курсы. Кроме того при всех университетах имеются филологические факультеты. Кстати, такой факультет имеется и при университете Дружбы народов им. Патриса Лумумбы.

В оживленной беседе, завязавшейся после того как сенегальские поэты услышали об условиях, в которых работают советские начинающие литераторы, было немало жалоб на свою судьбу. Печататься действительно негде, интерес к стихам у читателей чрезвычайно мал. Узость читательской аудитории объясняется еще и тем, что поэты пишут на французском языке, а большинство населения говорит на местных языках: волоф, серер, пулар, диола, мандинг. Я уже писал, что сенегальский литератор за публикацию своих произведений платит издателю. Следовательно, кто же имеет возможность печататься? Состоятельный человек. Ну и сколько же экземпляров своей книги он заказывает? Экземпляров сто, редко больше. Может быть, именно в этом причина, что в Сенегале совершенно отсутствуют профессиональные критики. Кому, в самом деле, взбредет в голову платить из собственного кармана, чтобы получить удовольствие обругать или похвалить прочитанный сборник?

Дуду Гей как председательствующий стал представлять нам молодых литераторов. Он назвал имена поэтов: Мамаду Моктар Тйам, Мамаду Троаре Диоп, Дамси Камара, Абдул Анта Ка и другие.

Из-за стола поднимались стеснительные юноши и неумело отвешивали учтивый поклон. Почти все одеты были в светлые рубашки с короткими рукавами. Разглядывая собравшихся, я пытался по внешнему виду определить откуда они, кто их родители. Бесспорно, одни были из состоятельных семей, облик других и манера держаться выдавали провинциалов, приехавших откуда-нибудь из глуши в столицу, чтобы устроиться в жизни. Кстати, у сенегальцев действует древний родовой закон: если кто-либо из родни добивается в городе обеспеченного положения, то его обязанность содержать всех неработающих родственников, принимать их, если они приедут к нему, кормить, обувать, одевать…

Некоторые из молодых поэтов читали свои стихи. Читали они по-французски. Судя по энергичной жестикуляции и чеканной декламации, начинающие сенегальские литераторы еще не миновали того периода, когда громогласная декламация подчас заменяет истинное поэтическое слово. Но дело это поправимое. У них есть главное — молодость и стремление писать.

Сообщение, что в Москве готовится антология сенегальской поэзии, вызвало общее взволнованное движение за столом. У молодых поэтов заблестели глаза. Пока что у каждого из них имелась лишь тощая папочка рукописных листов. Напечатанную типографским способом книгу, насколько мне помнится, из всех собравшихся имел только один (сто экземпляров). Дуду Гей взял деловую сторону беседы в свои руки.

— Я прошу учесть, — сказал он, — что наши поэты, как правило, не применяют рифмы. У нас белый стих.

Мы заверили его, что советские переводчики скрупулезно учитывают национальные особенности писателей. Ни форма, ни содержание произведений сенегальских литераторов при переводе на русский язык не пострадают.

— Один наш товарищ, — продолжал Дуду Гей, — пишет на своем родном волофском языке. Как вы будете переводить с волофского?

— У нас в Казахстане, — сказал я, — живут такие народности, о которых вы и не слышали. Скажем, уйгуры, дунгане. Это сравнительно малочисленные народности. Но мы печатаем их книги, издаем учебники. И мы читаем их по-русски. Так что никаких трудностей для любого перевода у нас не существует. Мы уже имеем достаточный опыт. Нам хотелось бы до отъезда из Сенегала получить стихи с волофского языка в подстрочнике на французском. А остальное уже наше дело.

Беседа подошла к концу. На прощание нам вручили папку с рукописями. В Москве со стихами молодых сенегальских поэтов будут знакомиться опытные литераторы, переводчики, редакторы. Несомненно, лучшее из всего войдет в книгу, по которой русский читатель получит представление об уровне поэтического искусства молодой африканской республики.

— Дорогой Жан, прошу простить меня за забывчивость. Перед отъездом из Москвы мы виделись с Константином Симоновым, и он просил передать вам большой привет.

Энергичное лицо Бриера просияло. Искренний друг Советского Союза, он с сердечной теплотой относится к далекой, но очень близкой ему земле, где у него множество друзей и знакомых. С Константином Симоновым Жан познакомился и подружился на симпозиуме в Ташкенте. Вообще надо сказать, подобные встречи литераторов чрезвычайно способствуют взаимопониманию порой даже самых непохожих людей. Личное общение, свободный обмен мнениями, совместные усилия за сохранение на нашей планете мира и спокойствия объединяют сердца писателей разных политических и религиозных убеждений.

О Москве, о советских людях у Жана Бриера сохранились самые теплые воспоминания. Советский Союз — его глубокая сердечная привязанность на всю жизнь.

Однажды мы были приглашены к Жану на праздничный обед, и там он познакомил нас со своими тремя сыновьями, уже взрослыми юношами-погодками. Когда подошла моя очередь поднять застольный тост, я предложил выпить за здоровье наших Бриеров и за то, чтобы они обязательно приехали учиться в Москву, в университет Дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Надо было видеть, как просияли лица и Дилии и самого Жана! Это была их мечта — дать сыновьям образование в Советском Союзе, в Москве.

…Сейчас мы сидим в служебном кабинете Жана Бриера, директора департамента Министерства культуры. Визит наш официальный, и я, исполнив просьбу К. Симонова, перехожу к деловой части.

Директор департамента оживляется, когда речь заходит о том, что нового создано поэтами Сенегала, есть ли свежие стихотворные сборники. Это дело ему больше по душе, и он горячо рассказывает о последних работах своих собратьев по перу. Впрочем, добавляет тут же Жан Бриер, он позволил себе смелость написать для предполагаемой антологии обзорную статью о достижениях сенегальской литературы. Как, спрашивает он, подойдет?

Милый предупредительный Жан! Как всегда, он угадывает наши затаенные желания. Мы только что хотели обратиться к нему с просьбой написать как раз такую статью.

— А свое? — спрашиваю я. — Свои стихи вы дадите для антологии?

Жан стеснительно почесывает щеку. Видите ли, поясняет он, антология должна представлять сенегальских поэтов, а он, Жан Бриер, гаитянин. Родина его Гаити, и он все время считает себя поэтом родного острова.

Отказ был сделан в очень вежливой, но твердой форме. И уговаривать Бриера, значило нанести невольное оскорбление его чувствам патриота. Как поэт он принадлежит своему народу и представляет только Гаити.

В запасе у нас было еще одно предложение для Жана. В июле нынешнего года в Москве планируется провести симпозиум переводчиков советской литературы на все языки мира. Ожидается приезд литераторов со всех концов земного шара. От имени Союза писателей мы пригласили приехать в Москву Жана Бриера. Все расходы Советская страна берет на себя. От Бриера требуется лишь согласие.

И вновь смущенно почесывая щеку, Жан деликатно отклонил наше предложение.

— Если бы я был сенегалец! — с затаенной горечью воскликнул он. — Пусть едет кто-нибудь из здешних. В Москву поехать каждый рад.

Видя наше огорчение и словно извиняясь за свой отказ, Жан Бриер стал оживленно рассказывать о планах своей предстоящей работы. Он все равно приедет в Советский Союз, потому что задуманная им книга связана с Россией и с образом В. И. Ленина, человеком, чей гений создал из отсталой полуколониальной страны могучее государство социализма. По предварительным замыслам Бриера книга составит 10 печатных листов. Он уверен, что, изданная на французском языке, она найдет громадную читательскую аудиторию не только в Сенегале, но и во всех странах пробуждающейся Африки. Волнуясь, Бриер говорил о том, насколько увлекает его работа над всем, что связано с именем В. И. Ленина. Не случайно, подчеркнул он, именно Сенегал является соавтором резолюции ЮНЕСКО о праздновании столетия со дня рождения В. И. Ленина. Уже как директор департамента Жан заверил нас, что столетний юбилей великого гения пролетарской революции будет широко отмечаться в республике Сенегал.

Через несколько дней Бриеру предстояло уехать в служебную командировку, и он просил без стеснения сказать ему, чем он может помочь. У нас еще оставался не совсем ясным состав авторов намечавшейся антологии.

— Диоп, — сразу же сказал Жан. — Вы должны обязательно поговорить с Диопом. Это второй поэт после Сенгора. Уверяю вас! Великолепный мастер и прекрасный человек. Впрочем, вы сами увидите. Идем! Едем к Диопу!

И, как всегда заражая нас своей неиссякаемой энергией, Бриер поднялся и устремился из кабинета.

По профессии Бираго Диоп — ветеринарный врач. Словно добрый доктор Айболит, он исцеляет животных, которых дакарцы приводят к нему в лечебницу: баранов, собак, лошадей. Мне кажется, профессия Диопа сильно сказалась на его поэтическом видении окружающего мира, на его душевном настроении.

Машина остановилась на одной из тихих зеленых улочек сенегальской столицы. В стороне от проезжей части в густой зелени сада виднелся небольшой домик. К нему вела узенькая дорожка.

Когда мы выходили из машины, из домика показалась изысканно одетая дама в черных светозащитных очках. На руках она держала лохматую собачонку. Дама села в поджидавший ее лимузин и уехала.

Первая комната в домике оказалась приемной. Далее находился кабинет врача, рядом небольшая комната, что-то вроде аптеки.

Нас встретил старый лысый человек в больших роговых очках. Просторный белый халат казался на нем несвежим. Он только что завернул кран и вытирал вымытые руки.

Мне бросилась в глаза глубочайшая усталость, которую выражало лицо хозяина. Усталый взгляд, горькая складка вокруг рта, вялая, вполголоса манера говорить. Напрасно мы пытались хозяина втянуть в оживленную беседу — нет, он предпочитал больше слушать, чем говорить. Однажды на его столике зазвенел телефон, он поколебался: брать или не брать трубку? — снял ее и, что-то выслушав, коротко ответил на каком-то непонятном, певучем языке. Не по-французски.

Поэзия — стихия поэта, но и при упоминании о стихах Диоп ни капельки не оживился. Мы попросили его почитать, и он, потерев худой нервной рукой огромный выпуклый лоб, тихим слабым голосом стал на память произносить мелодичные грустные строки:

В соседней, похожей на лабораторию комнатке осторожно двигался единственный помощник доктора. Иногда чуть слышно звякали металлические инструменты. В кабинете Диопа было прохладно, посетителей больше не было, и хозяин, морща лоб, чтобы припомнить полузабытые строчки, читал:

— Нет, — вдруг сказал он и, нетерпеливо прищелкивая пальцами, поторопил собственную память: — лучше вот это.

Он умолк, устремив взгляд в окно, почти совсем завешенное густой листвой деревьев сада. Молчали и слушатели. Я вспомнил слова Бираго Диопа, взятые им эпиграфом к своей популярной книге «Сказки Амаду Кумба»:

С именем Бираго Диопа связано возрождение культуры сенегальского народа. Еще совсем недавно, как и большинство народов Африки, народы Сенегала не имели своей письменности. Народные песни, предания, легенды слагались и передавались из уст в уста, из поколения в поколение гриотами — сказителями и певцами. Сохранить это богатое наследство, записать его и сделать достоянием всего народа, воссоздать национальную культуру, яркую и самобытную — почетное дело, за которое взялся «сенегальский сказочник», как назвал Бираго Диопа наш друг Жан Бриер. Поэт с большим мастерством рассказал о том, что когда-то в детстве слышал от своей бабушки, от бродячих комедиантов, у ночных костров в отдаленных деревнях. В этих сказках перед читателем открывается настоящий Сенегал с мрачной выжженной саванной, здесь узнаем мы про древний обряд посвящения, про «братство» по хижине, которое «крепче, чем братство по крови, тираничнее отцовской власти», читаем сказки про правду и ложь, про добро и зло, про человеческие пороки и добродетели. Книга написана отличным языком поэта, отбирающим слова, как драгоценные камни. Вот, в частности, строка, рисующая пантеру: «коварная и бесчестная, у которой поступь женщины, взгляд властелина и душа раба».

На всем, что вышло из-под пера Бираго Диопа, лежит печать мыслителя и мастера слова.

— Есть ли у вас новые стихи, новые сборники? — спросил я молчаливого доктора.

Диоп невесело усмехнулся и махнул рукой.

— Перо мое сломалось. Больше не пишу. Да и едва ли когда-нибудь придется снова.

— Но почему?

Диоп страдальчески прищурился и как-то вяло повел рукой: дескать, чего тут ответишь? Он так ничего и не сказал — маленький состарившийся человек, бессильный совместить огромный и непостижимый мир со своими мыслями, сердечной болью, со своим мятущимся, уставшим в поисках духом.

У нас с собой был принесен подарок для доктора Диопа. В 1967 и 1968 годах в Москве на русском языке были изданы сборники стихов африканских поэтов, и в них большое место занимали подборки произведений Бираго Диопа. Обе книги мы и вручили сенегальскому доктору Айболиту. Кроме того, я сказал, что стихи его печатаются у нас в стране на молдавском и осетинском языках.

Сам вид хорошо изданных книг вызвал на усталом лице поэта радостную улыбку. Он принял подарок в руки и долго перелистывал плотные страницы, унизанные бисером незнакомого шрифта. Улыбка преобразила его, и нам показалось, что он и сидит прямее и заговорил увереннее. Видимо, подарок наш, как привет из далекой, никогда им не виденной страны, пролил что-то вроде бальзама на раны его души. Наверное, так оно и было: ведь для писателя жизненно важно знать и чувствовать, что он не одинок в своем тихом кабинете, что голос его слышен, нужен на всех материках нашей большой и беспокойной планеты.

Расставание с Жаном Бриером было полно грусти. Он уезжал в командировку, нам же предстояло отправиться в город Сен-Луи на открытие выставки-распродажи советской книги. Исполняя свой дружеский долг, Жан посоветовал нам обязательно увидеться с Усманом Сембеном, писателем и кинорежиссером.

— Вы не читали его романа «Лес доброго бога»? Ну это написано сильно! Как художник слова он тяготеет к великому Золя.

Нам приятно было сообщить, что творчество Сембена широко известно в Советском Союзе. Кстати, роман «Лес доброго бога» недавно напечатан в Вильнюсе на литовском языке. Романы Усмана Сембена «Моя страна, прекрасный мой народ», «Мандат», «Харматтан» вышли в различных издательствах на русском, таджикском, узбекском, латышском и азербайджанском языках. Так что у Сембена, можно сказать, прочная всесоюзная известность, он читается у нас наравне с крупнейшими представителями советской литературы.

— Вот вы это ему и скажите, — посоветовал Жан Бриер. — Ему будет приятно.

Что имел в виду Жан Бриер, советуя нам самим сообщить Усману приятное известие? Я понял намерение нашего деликатного и душевного друга, когда поближе познакомился с Сембеном. Вновь, как и при знакомстве с Бираго Диопом, меня удивило выражение крайней усталости на лице писателя. Однако, узнав, какой любовью пользуются его произведения в Советском Союзе, он, как и рассчитывал Жан Бриер, преобразился, стал оживленней и словоохотливей.

В молодости Усман Сембен работал каменщиком в Дакаре, во время второй мировой войны находился в рядах французской армии, а в послевоенные годы работал докером в Марселе. В 1956 году вышел его первый роман «Черный докер». В нем автор пишет о том, что хорошо знает, с чем ему самому пришлось столкнуться: о том, как трудно африканцу найти работу во Франции, о несправедливом осуждении ни в чем не повинного человека, доктора из Сенегала.

Через год читатели получили новый роман Сембена «Родина моя, прекрасный мой народ!». Это роман о молодом сенегальце, перенесшем все ужасы войны, который возвращается к себе на родину с женой француженкой.

Но вскоре он понял, как жестоко ошибся.

Романы Усмана Сембена интересны прежде всего потому, что написаны сенегальцем о Сенегале, человеком, хорошо знающим обычаи, нравы, психологию своих собратьев. В них поднимаются серьезные вопросы, волнующие в настоящее время молодое поколение страны, недавно вставшей на путь независимости: об отношении к национальной и европейской культуре, о равноправии мужчин и женщин, о ликвидации социального неравенства и т. д.

Усман Сембен был делегатом от Сенегала на VI Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве, участвовал в конференции писателей стран Азии и Африки в Ташкенте в 1958 году. После того, как он целый год занимался на московской киностудии имени Горького, Сембен вернулся к себе на родину и снял свой первый фильм, заказанный ему правительством.

Постепенно кинематограф все более притягивает к себе известного писателя. На Дакарском фестивале Усман Сембен получает первую премию за лучшую постановку полнометражного художественного фильма «Чернокожая», в которой рассказывается о трагической судьбе молодой африканки, столкнувшейся с действительностью современной Франции. Этот успех окончательно склоняет интересы писателя в пользу кино.

В последние годы Усман Сембен ничего не пишет. Он целиком отдал себя созданию фильмов. Литературную основу его картин составляют написанные им прежде романы. Он сам сценарист, сам режиссер. В киноискусстве Сенегала за ним устанавливается слава пионера и первооткрывателя: ведь именно им сделаны первые фильмы молодой Африки.

В своей работе режиссера Сембен идет от победы к победе. Так, на недавнем кинофестивале в Ташкенте с большим успехом была показана новая лента сенегальского мастера — полнометражный, цветной художественный фильм «Почтовый перевод». Этот фильм, а также кинокартина «Чернокожая» (обе они представляют экранизацию романов Сембена) явились своеобразной премьерой киноискусства Черной Африки на мировом экране.

Фильм «Почтовый перевод», привезенный киногруппой Сембена на фестиваль в Ташкент, сделан очень сильно и запоминается надолго. Это острая социальная драма из жизни одной семьи, обитающей в пригороде Дакара. Как художник Усман Сембен очень тонко прослеживает отношения между простыми людьми, которых внезапный случай вовлек в борьбу с коррупцией общества.

Сюжет фильма прост. В семью из дакарского пригорода вдруг приходит почтовый перевод от племянника, подметальщика парижских улиц. Счастливый дядя отправляется получать деньги, однако без паспорта ему перевода не выдают. Но где же взять бедняге паспорт? Забитый, бесправный человек, он всю жизнь прожил без паспорта. И начинаются злоключения бедного человека, отца нескольких голодных детей.

Вся мировая критика дружно отметила тонкую наблюдательность и точность штриха молодого киномастера, показавшего духовный мир людей, изуродованных социальными контрастами окружающей среды. Автор фильма всем сердцем сочувствует герою, хотя порой и допускает грустную иронию по поводу его неудачливости. Как литератор Усман Сембен построил точный диалог, как режиссер он добился высокой профессиональности, счастливо избежав поверхностного увлечения экзотичностью.

Жюри ташкентского кинофестиваля единодушно отметило успех африканского режиссера и присудило фильму один из главных призов. Фильм куплен Советским Союзом, дублируется на русский язык и скоро выйдет на большой экран.

Сейчас режиссер вновь по горло занят работой. Пощипывая остренькую, клинышком, бородку, Усман Сембен рассказывал о съемках фильма «Мандат». Экранизируя свой роман, писатель и режиссер привлек к участию великолепную драматическую актрису Юнус Сей. Молодая, обаятельная, она была одной из самых ярких «звезд» ташкентского кинофестиваля. Можно сказать, что именно в Ташкенте она взошла и засияла на небосклоне мирового кино.

С Юнус Сей мы познакомились на приеме в советском посольстве. Прием устраивался в нашу честь, и мы были хозяевами, принимающими многочисленных гостей.

Стараниями нашего друга Жана Бриера у нас в Дакаре появилось огромное количество знакомых. Он ввел нас в круг интеллигенции, государственных служащих, деятелей культуры. Нам запомнился дружеский разговор с министром культуры Сенегала доктором Моктаром М’Боу, крупным ученым-географом, автором фундаментального труда по экономической географии страны. Жана Бриера и министра связывает давнишняя и искренняя дружба. Они познакомились много лет назад на Гаити, где Жан Бриер в то время занимал крупный государственный пост. Жена доктора М’Боу гаитянка, так что в семьях старых друзей все время сохраняется пленительное воспоминание о счастливых днях, проведенных на далеком, чудесном острове. Жан Бриер не жалеет сил, чтобы деятельность советского культурного центра в Дакаре достигла максимальной эффективности. Он привлекает к участию в работе этого учреждения самые широкие слои сенегальской общественности. Нам приятно было узнать, что сенегальские юноши и девушки старательно изучают русский язык, и, помнится, во время своего выступления перед молодежью в клубе культурного центра я немало удивился, убедившись, что мою речь многие в зале понимают без перевода. Кстати, там же, в культурном центре, меня познакомили с актрисой, исполнявшей заглавную роль в фильме Усмана Сембена «Почтовый перевод». Актриса была счастлива своим успехом и с радостью сообщила, что скоро уезжает в Москву, на студию «Мосфильм», где будет сниматься в роли жены мученически погибшего Патриса Лумумбы.

Так что в большой, шумной столице Сенегала мы теперь были, что называется, своими людьми.

Прием проходил в просторном дворе советского посольства. На большом длинном столе были выставлены всевозможные напитки и закуски. Каждый, кто хотел, подходил к столу и выбирал яства по вкусу. Гости собирались небольшими группами и вели негромкие беседы. Обращали на себя внимание женщины в ярких национальных одеждах. Однако многие из приехавших женщин были в европейских платьях.

Жана Бриера на приеме не было: он уехал в командировку. Отсутствовал и Усман Сембен, с которым мы так и не закончили разговора о его последнем фильме: он был на съемках. Не помню, с кем из своих новых знакомых мы разговаривали, когда подошел культатташе советского посольства Б. А. Шабаев и сказал, что хочет представить нам актрису Юнус Сей.

Актриса подошла в сопровождении жены советского посла Лилии Арсеньевны. Хозяйка приема исполняла обязанности добровольной переводчицы. Нужно сказать, что в Дакаре Лилия Арсеньевна пользуется огромным уважением и популярностью. Прекрасно владея французским языком, она тем не менее увлеченно изучает язык волоф. А владея двумя основными языками, на которых разговаривает население Сенегала, жена посла проводит большую и чрезвычайно полезную работу по укреплению дружественных связей между советским и сенегальским народами.

В свой второй приезд в Сенегал, имея больше времени для знакомства с обычаями и нравами страны, я узнал, что волоф — наиболее многочисленная народность в Сенегале. Волоф заслуженно считают самыми красивыми неграми. Двухметровые гиганты, они имеют правильные черты лица, широкие плечи, длинные ноги. Кожа у них очень черная, блестящая, будто покрытая лаком.

Это у волоф имелась своеобразная каста гриотов — народных певцов, передающих из поколения в поколение народные предания и легенды о прошлом своей родины. Они создавали чудесные сказки и песни и были их исполнителями. Именно из волоф набирали знаменитых сенегальских стрелков, воевавших на полях сражений и в первую и во вторую мировые войны.

Так что неудивительно, что язык волоф в молодой развивающейся республике по-своему значению достигает уровня французского и, конечно же, весьма примечательно, что первой дамой из дипломатического мира Сенегала, занявшейся изучением коренного языка страны, является жена советского посла.

Обе женщины — жена посла и актриса — обращали на себя всеобщее внимание. Лилия Арсеньевна с непринужденной улыбкой хозяйки провела короткую церемонию обоюдного представления. Молодая актриса была настолько очаровательна, что у меня как-то само собой сложился удачный комплимент. Начало разговору таким образом было положено.

На прием в посольство Юнус Сей приехала одна, муж ее находился в Бельгии, поэтому молодую гостью опекала хозяйка приема.

— Давно ли вы играете в фильмах? — спросил я актрису.

Лилия Арсеньевна перевела, и вдруг обе женщины заразительно рассмеялись. Я несколько опешил.

— Юнус говорит, — с улыбкой перевела мне Лилия Арсеньевна быстрый ответ засмеявшейся актрисы, — разве она такая уж старуха, чтобы накопить солидный стаж?

— Да что вы! У меня и в мыслях не было…

И дальше разговор пошел, все так же перемежаясь легкими взаимными шутками. В частности, узнав, что нам предстоит ехать в Сен-Луи, актриса затрясла головой и сказала, что вот город, где ей именно хотелось бы жить. Это наша бывшая столица.

— Почему же?

— А вот поезжайте. Сами поймете. Впрочем, — добавила она со своей неизменной ослепительной улыбкой, — вам как мужчине, может быть, там и понравится…

Провожая нас в поездку в Сен-Луи, хозяин «Долепе» Коста Сариков хлопотал так, будто отправлял близких родственников. Накануне он устроил праздничный обед, пригласив нас и Соколова с супругой. Мадам Сариковой помогала ее младшая сестра, такая же, как и хозяйка, живая, энергичная француженка. Сам Коста, одетый в смокинг, в хлопоты женщин не вмешивался, он лишь проверил достаточно ли остужено вино. На французский манер обед начался с устриц с лимоном, затем подали салат, овощи, бульон. Но главным блюдом Коста наметил все же мясо по-болгарски, очень сочное, с острой ароматной приправой. Этим он как бы отдавал дань своей далекой родине. Мы принесли с собой «Петровскую водку», и хозяйка с сестрой, весело болтая за столом, отдали ей щедрую дань. Смакуя, они прихлебывали крепкий напиток и обменивались одобрительными замечаниями.

Обед прошел по-семейному и закончился поздно. Коста Сариков проводил нас до порога номеров. Расчувствовавшись, он заверил, что оставит за нами прежние удобные комнаты и не возьмет платы за те дни, что нас не будет в Дакаре.

— Приезжайте поскорее, — сказал он на прощание.

Мы выехали на машине торгового советника Б. Ф. Шишкина. Вел машину эксперт советского торгового представительства Г. Г. Чачанашвили, весьма искусный и лихой автомобилист. Двести шестьдесят четыре километра он пролетел за два с половиной часа. Впечатления были в общем теми же, что и в прошлом году, когда мы ехали в рабочий поселок Кайяр: унылые однообразные окрестности, солнце, жар и время от времени небольшие деревеньки с убогими хижинами-шалашами.

Разговор в дороге шел об охоте. В середине декабря, когда земля окончательно высохнет после долгих дождей и сделается твердой, как камень, когда ночи станут по-настоящему холодными, в Сенегале начинается знаменитый охотничий сезон. Правда, за последние десятилетия животный мир африканской саванны очень обеднел. Страусы и жирафы, которые наравне с баобабами были символами саванны, теперь почти полностью истреблены. И это не мудрено: ведь охота на страусов из-за чудесных перьев началась еще два века тому назад. В угоду моде истреблялись самые большие на земле птицы. Кстати, в наши дни то же самое происходит и с леопардами.

Несколько лет назад одна из самых знаменитых «звезд» мирового кино Джина Лоллобриджида надела и, следовательно, ввела в моду шубку из шкур леопарда. Началось повальное увлечение пятнистыми шубами. Причем богатые женщины, стремясь хоть чем-то быть похожими на «звезд», не довольствовались синтетикой «под леопарда», а непременно хотели иметь шубы из шкур настоящего леопарда. И началось истребление красавцев-зверей. В некоторых странах охоту запретили, но она продолжалась тайно. Чтобы уберечь леопардов от полного истребления, группа известных зоологов разных стран обратилась к Лоллобриджиде с мольбой перестать носить эту злополучную шубу. Кинозвезда вняла, и мода пошла на убыль. Леопарды были спасены. Но надолго ли?

Чтобы сохранить и восстановить сильно пострадавшую фауну, правительства молодых независимых стран стали создавать заповедники и запрещать охоту. В Сенегале разрешен лишь отстрел дичи в специальной зоне на юго-западе страны.

Ниоколо-Коба — так называется заповедник, созданный для сохранения уцелевшей фауны и привлечения туристов. В парке можно встретить жирафов, львов, гиен, диких кошек, антилоп, слонов, буйволов, леопардов, кабанов, бегемотов. Для туристов построен комфортабельный отель, проложены отличные дороги. Пять месяцев в году посетители могут смотреть и фотографировать животных на воле. Многообразие африканской природы, представленное в заповеднике, привлекает в Сенегал огромное количество иностранцев. По данным Министерства информации и туризма, в ближайшие несколько лет туризм сможет приносить Сенегалу ежегодно такой же доход, какой страна получает от арахиса.

Быстро пролетела дорога, показались окраинные строения.

Въехав в город, наш водитель резко сбавил скорость. По пыльным серым улицам Сен-Луи привольно бродил скот, нисколько не боясь редкого транспорта. Тощие бараны равнодушно провожали нашу машину. Одноэтажные домишки тянулись по обе стороны улицы. В одном месте я обратил внимание на новенькое современное здание, поднимавшееся по соседству с хижинами. Оказалось, в нем помещается колледж.

Остановились мы в единственной гостинице города. Выставка-распродажа советских книг была намечена на завтра, и в Сен-Луи из Дакара прибывали представители государственных учреждений. Хозяин гостиницы, француз, деятельно суетился, боясь ударить лицом в грязь перед приезжими. Гостиница принарядилась, бойко работал ресторан.

Едва мы появились в холле, навстречу нам из глубокого кресла поднялся пожилой, худощавый мужчина высокого роста. Сняв темные очки, он поздоровался с торговым советником. Они были знакомы. Затем Б. Ф. Шишкин рекомендовал нам Абдулая Диопа, издателя, большого друга Советского Союза. В организации завтрашней выставки-распродажи Абдулай Диоп принимал самое деятельное участие. Он приехал в Сен-Луи накануне, чтобы проверить все ли сделано как следует.

Абдулай Диоп (фамилия эта часто встречается в стране) представляет в Сенегале «Международную книгу». Он особенно увлечен изданием и распространением произведений советских писателей.

Дело в том, что сенегальцы вообще проявляют большой интерес к стране великих писателей, музыкантов, мыслителей, ученых, к советскому народу, совершившему Великую Октябрьскую революцию и за короткий срок превратившему свою страну из отсталой в одну из самых передовых и сильных держав мира. Желая узнать как можно больше о нашей стране, сенегальцы стремятся изучать русский язык, начинают знакомиться с советской литературой.

«Думается, — писала газета, — что «Тихий Дон» и «Поднятая целина» должны найти особенно благоприятный отклик в Африке прежде всего потому, что это живой, ясный, искренний рассказ, исполненный правды и движения. Его герои, как и многие африканские народы, живут в полном единении с природой — землей и небом, русской саванной — степью, домашними животными».

В сенегальской печати все чаще появляются статьи о советской литературе и советском кино.

После того как мы разместились в гостинице, отдохнули и переоделись, Абдулай Диоп повез нас в местный клуб, где устраивалась выставка-распродажа книг. Вместительный зал был занят длинными рядами столов. На столах умело, со вкусом разложены различные издания. Привлекает внимание солидно изданное на французском языке собрание сочинений В. И. Ленина. Переходя от стола к столу, Диоп показывает нам книги Л. Толстого, Н. Гоголя, А. Фадеева, М. Шолохова, А. Толстого, Б. Полевого, А. Макаренко, Ф. Дзержинского, И. Павлова. Опытный издатель, хорошо знающий книжный рынок, Диоп ручается за полнейший успех завтрашней выставки.

Из клуба мы вышли на улицу, и Диоп предложил осмотреть город. Вечерело, солнца не было, и в наступающей прохладе мы двинулись по улице.

Сен-Луи совсем недавно отметил свою трехсотлетнюю годовщину. На заре французской колонизации это был крупный торговый город-порт. Его расцвету способствовала торговля гуммиарабиками, пряностями, слоновой костью, золотом, а больше всего рабами. В начале прошлого века из десяти тысяч населения Сен-Луи восемь тысяч были рабами.

С возникновением Дакара старый город стал терять свое значение. Опустели его гавани и склады. Некоторое время он оставался еще административным центром, столицей Сенегала, но в 1957 году потерял и это преимущество. Столица была перенесена в Дакар. «Засыпающий под солнцем», — так стали говорить об этом городе, утерявшем свое былое могущество.

Жители Сен-Луи были очень недовольны переменами. Особенно бушевали торговцы. Их горячо поддерживала молодежь — патриоты своего города. Состоялась даже демонстрация протеста, которая привела к столкновению с полицией и войсками. Демонстранты отступили только перед гранатами со слезоточивыми газами.

В настоящее время Сен-Луи превратился в центр крупного сельскохозяйственного района, производящего рис, африканское просо, сахарный тростник, хлопок. Как надеются местные патриоты, городу не удастся «заснуть под солнцем». С 1965 года в Сен-Луи находится объединенный комитет по эксплуатации бассейна реки Сенегал, созданный четырьмя государствами: Гвинеей, Мали, Мавританией, Сенегалом. Эти страны решили объединить усилия и разработать единый проект хозяйственного использования реки, включающей строительство электростанции, ирригационных систем и улучшение условий судоходства.

Изучением этого вопроса занимаются специалисты отдела технической помощи Организации объединенных наций, которые составляют проект с учетом пожеланий всех четырех стран.

При знакомстве с городом бросается в глаза обилие мечетей. Все-таки на такой небольшой городишко пятьдесят две мечети — многовато. Выясняется, что именно сюда, в населенные пункты долины реки Сенегал, задолго до появления европейцев проникло мусульманство. Это еще во времена Великих Империй. Сенегальцы — ревностные мусульмане. Они свято соблюдают религиозный ритуал. С наступлением сумерек останавливаются пешеходы, из машин выходят пассажиры, чтобы поклониться на восток, в сторону Мекки. Ежедневно мусульмане совершают несколько ритуальных молитв. Мы были свидетелями, как слуги в отелях и административных зданиях разворачивали прямо в коридорах свои молитвенные коврики и становились на колени в часы молитв. Места для молитв отведены возле каждой мастерской и небольших предприятий. Как правило, они обложены камешками и посыпаны песком. Нередко здесь можно увидеть хозяина мастерской и рабочих, которые, стоя на коленях, бьют поклоны и, глядя в небо, шепчут молитвы.

Религиозные праздники в Сенегале накладывают отпечаток на жизнь всей страны. Например, во время мусульманского поста, который длится ровно месяц, резко падает производительность труда. Пост запрещает даже проглатывать слюну — грех. Но зато рамазан, праздник окончания поста, выливается во всенародное торжество. А вскоре наступает и табаски — день первого барана. Во дворах мечетей не хватает места для молящихся, и они выстраиваются длинными рядами на площадях, а в деревнях — на пустыре за хижинами, лицом к востоку. Едва заканчивается молитва, вперед выводят самого большого, чисто вымытого и расчесанного барана, с круто загнутыми рогами. Это жертва аллаху за его благодеяния.

После церемонии жертвоприношения мужчины, продолжая петь молитвы, расходятся по домам. Все города и деревни оглашаются бараньим блеянием. Это в каждой семье режут барана.

Конечно, кое-где на мусульманство наступает уже католичество со школами, диспансерами, приютами для сирот при миссиях, но в Сен-Луи патриархальные нравы прижились крепко и всеми силами сопротивляются любой новизне.

Примечательностью Сен-Луи является река Сенегал, полноводная, пригодная для крупного судоходства. Это первая река к югу от Сахары, которой удается достичь океана. Она берет свое начало в горном массиве Фута-Джалон, «водонапорной башне» Западной Африки. Через реку французами построен ажурный, изящный мост. Блистающие в вечерних лучах солнца черные лимузины скатываются с моста и исчезают в узких пыльных улочках старинного городка.

На реке у самого выхода в океан приютился небольшой островок. Там живут рыбаки, функционирует рынок. Вытащенные на берег лодки, сохнущие сети, запах вареной и копченой рыбы, рев верблюдов, неохотно поднимающихся на ноги под жестокими ударами погонщиков. День кончается, наступает вечер, тихий час покоя, отдыха и молитв.

…Ранним утром, подойдя к окну своего номера, я первым делом увидел этот небольшой островок и за ним сонную бескрайнюю ширь океана. Солнце еще не взошло, но рыбаки уже были давно на ногах. Далеко на ровной глади спокойного океана чернели уходящие на промысел лодки.

Спустившись вниз, в холл гостиницы, я узнал, что приехал наш посол Дмитрий Семенович Никифоров. Он приехал один, без Лилии Арсеньевны. Дмитрий Семенович стоял в окружении группы людей, и я расслышал, что иногда в быстрый поток искристой французской речи вплетались отдельные русские слова, а иногда и целые фразы. Сам посол говорил по-французски безукоризненно, русская речь исходила от кого-то другого.

Загадка разрешилась, когда Дмитрий Семенович познакомил меня с невысоким сдержанным французом, как выяснилось, генеральным консулом Франции. Понимая мои затруднения с языком, консул вдруг заговорил со мной по-русски, причем это был не тот русский язык, которым владеют иностранцы, выучившие его по необходимости. Нет, со мной говорили на чистом русском языке, правда, с некоторыми запинками, свидетельствовавшими о том, что разговаривать консулу по-русски доводится очень редко.

Тема для разговора, таким образом, нашлась сразу. Отвечая на мой удивленный вопрос, консул сказал, что отец его француз, но мать — русская. И вот мать с малых лет заставляла его учить русский язык.

— Буквально принуждала, уверяю вас. Говорит — французский ты и так будешь знать, а вот русский… Когда-нибудь, говорит, он тебе пригодится. И вот пригодился!

День предстоял хлопотливый, напряженный, поэтому мы не стали долго задерживаться за завтраком. Однако стоило нам показаться из ресторана, как нас окликнули по-русски. Обернувшись, мы увидели группу из четырех человек.

— Простите, пожалуйста, — обратился к нам высокий, атлетического сложения мужчина с рыжей шевелюрой, — нам сказали, что вы недавно приехали из Советского Союза.

Это были соотечественники, гидрогеологи. Год назад они приехали сюда по поручению Организации Объединенных наций и занимаются обследованием берегов реки Сенегал. В их задачу входит составление проекта целой системы ирригационных сооружений, которые позволят оросить большие площади засушливых земель, а также улучшить судоходство на реке. Оказывается, река Сенегал при всей ее кажущейся многоводности чрезвычайно капризна. В период ливней она частенько выходит из берегов и причиняет огромный ущерб как населению, ничем не защищенному от буйства паводковых вод, так и промышленным предприятиям города Сен-Луи. В засушливое же время она мелеет, а чаще всего просто перегораживается длинными песчаными отмелями, и судоходство по ней приостанавливается. И вот, чтобы не зависеть от капризов реки и климата, решено построить систему ирригационных сооружений. Разумеется, предполагаемое строительство потребует значительных расходов, но в будущем все эти затраты, конечно же, окупятся сторицей.

Рыжий атлет, окликнувший нас, работал ранее в одном из московских научно-исследовательских институтов. «Померанцев, Всеволод Николаевич», — с некоторой церемонностью представился он. Судя по всему, он являлся старшим в этой небольшой группе советских людей, заброшенных так далеко от родной земли. Владимир Владимирович Иванов приехал из Ленинграда, он — сотрудник Арктического института. Владимир Сергеевич Востриков и его супруга Ирина Борисовна несли на себе утомительный крест переводчиков.

Видя, что мы торопимся, Ирина Борисовна поинтересовалась, как долго мы пробудем в Сен-Луи.

— Долго не удастся, — ответил я. — Завтра, как говорится, по холодку обратно в Дакар.

— Как жаль! А то погостили бы, съездили бы на рыбалку. У нас своя машина, так что от транспорта мы не зависим.

— Может быть, увидимся после выставки? — предложил я.

— Прекрасно! А мы на открытии выставки тоже будем.

— Ну, значит, до скорой встречи!

Забегая вперед, скажу, что после выставки мы побывали в гостях у наших новых знакомых. Хоть времени было в обрез — каких-то два-три часа — но мы успели и посидеть за столом, и съездить на берег океана, где искупались и даже ловили рыбу. Всей группой гидрогеологи назавтра явились провожать нас, и мы, растрогавшись, перецеловались со всеми крест-накрест — по обычаю, записали адреса, обещая обязательно переписываться и, если бог даст, еще раз увидеться уже на родной земле, в спокойной, неторопливой обстановке…

Открытие выставки состоялось в четыре часа. К этому времени из Дакара подъехал еще народ, прибыли официальные лица — словом, в клубе было не протолкаться.

Повсюду сновали вездесущие газетчики, время от времени сверкали вспышки блицев.

Выставку открыл Абдулай Диоп. Торжественный и величественный, он долго говорил о значении культурных связей для взаимопонимания народов. Открываемая выставка, заявил он, является новым шагом вперед в развитии дружественных отношений между Советским Союзом и республикой Сенегал.

Затем перед собравшимися выступили представитель Министерства культуры Сенегала и посол Советского Союза Д. С. Никифоров. Дмитрий Семенович напомнил, что Советский Союз одним из первых государств признал независимую республику Сенегал. С тех пор отношения между двумя странами развиваются по линии экономического и культурного сотрудничества. Советские люди, заявил посол, проявляют огромный интерес к жизни народов Сенегала. Общеизвестно, с каким успехом прошли в Советском Союзе гастроли сенегальского хореографического ансамбля. Всеобщим вниманием пользовалась выставка сенегальского художника Папа Ибра Талле. А на Международном конкурсе детского рисунка в Москве семнадцать юных сенегальцев были удостоены почетных дипломов за свои рисунки на тему: «Мой дом, моя родина».

— И вот теперь, — заключил Дмитрий Семенович, — в гости к вам пришла советская книга.

Выставка явилась и распродажей, я видел, как у столов с образцами книг собирались большие группы. Бойко работали продавцы, заворачивая покупки в прозрачную, хрустящую бумагу. Редко кто из посетителей клуба выходил без покупки. Я обратил внимание на Абдулая Диопа. Уединившись в стороне, он внимательно наблюдал за тем, как идет торговля книгами. Не ошибусь, если скажу, что в тот момент Диопа, конечно же, занимали привычные для издателя мысли. Лицо его не было обеспокоенным. Наоборот, оно выражало удовлетворение человека, стоящего накануне больших дел.

Вечером в ресторане гостиницы был устроен большой прием. Наплыв такого множества официальных лиц: дипломатов, деловых людей, журналистов — заставил бедного хозяина забыть о покое. Но прием удался. Сидя за длинными, изысканно убранными столами, гости потягивали напитки, закусывали и отводили душу в разговорах. Общей темы для разговора не было, да это и немыслимо для такого в общем-то вместительного зала. Образовались отдельные как бы центры, вокруг которых группировались собеседники. Вот Д. С. Никифоров, очень представительный, в вечернем костюме, ведет неторопливый разговор, иногда позволяя себе сдержанный, скупой жест рукой. Абдулай Диоп, наоборот, говорит о чем-то горячо, с подъемом, и его внимательно слушают смуглые люди в вечерних костюмах и фесках, слушают и с самым серьезным видом кивают головами.

Присматриваясь к оживленно беседующему застолью, я вдруг обратил внимание, что на прием явились одни лишь мужчины. Ни одной женщины не было. И еще: удобно устроившись у столов, мужчины потягивали воду, очень охотно налегали на русскую икру, но никто из них не проявлял желания попробовать спиртного.

Мне вновь пришли на память рассказы о том, что старинный Сен-Луи является своеобразной цитаделью патриархальных мусульманских обычаев. Вот, доказательство налицо: женщинам нет места в собрании мужчин, а мужчины, как правоверные мусульмане, презирают спиртное.

Рядом со мной за столом сидели довольно молодые, но очень сдержанные люди. Когда нас знакомили, они отрекомендовались, как деловые люди, занимающиеся торговлей.

Быт и нравы жителей Сен-Луи чрезвычайно интересовали меня. В Дакаре, как я заметил, тоже имелись семьи, в которых царили древние обычаи. Однако там на приемах присутствовало множество женщин, причем в европейском платье. Неужели Сен-Луи так консервативен?

Мой сосед, молодой толстощекий торговец в новенькой феске с кисточкой, охотно принялся отвечать на мои расспросы. Да, он женат, у него четыре жены и двенадцать детей. Нет, нет, каждая жена живет в отдельной комнате. Жены сосуществуют мирно, со смехом сказал он, за порядком во всем следит старшая жена. Она же, если можно так сказать, регламентирует внимание мужа к каждой из жен, — скажем, устанавливает, что каждой из них муж уделяет два дня. И в доме, в семье, царит мир и порядок.

В Дакаре, в гостинице Косты Сарикова, я как-то разговорился о житье-бытье с коридорным, очень почтительным средних лет мужчиной. Сам Коста Сариков хвалил его за исполнительность и аккуратность. За шестнадцать лет, что работает коридорный в «Долепе», хозяин гостиницы не имел случая сделать ему выговор. Словом, образцовый слуга. Коридорному было сорок четыре года. У него три жены и девять детей. Естественно, я поинтересовался, как он, имея столько иждивенцев, сводит концы с концами. Старшая жена, ответил он, с шестью детьми живет в селе, они там сами добывают себе пропитание. С ним же в городе живут две жены и трое детей. Трудно, конечно, но все же удается перебиваться. На мой вопрос, не работают ли жены, коридорный лишь изумленно вытаращил глаза, и я понял, что подобные вопросы звучат для правоверного мусульманина по меньшей мере нелепо.

Так что со своими собеседниками в Сен-Луи я таких вопросов избегал.

Беседа в нашей группе текла все оживленней. Молодой торговец и его сосед, включившийся в наш разговор, рассказывали, что по местным обычаям жених и невеста не знают друг друга до дня свадьбы. Сводят и хлопочут со сватовством старшие братья или сестры, родители. Ну, естественно, за невесту выплачивают выкуп.

— А если невеста вдруг не понравится жениху? Что тогда? — поинтересовался я.

— Нет, этого не может быть! — ответил мой собеседник с таким убеждением, что настаивать на своих расспросах мне показалось просто неудобным.

На свадьбе, как рассказывали мне, бьют барабаны, гости поют, затевают игры. И никогда не пьют. Никогда.

…В одиннадцать часов начался разъезд. Мы проводили гостей и вместе с Д. С. Никифоровым отправились в свои номера. Дмитрий Семенович сказал, что Абдулай Диоп производит впечатление очень искреннего человека и очень дружественно к нам настроенного. Мне издатель тоже понравился. После того как деликатный Жан Бриер отказался от приглашения приехать в Москву на симпозиум переводчиков советской литературы, у меня крепло желание обратиться с таким предложением к Абдулаю Диопу. Посол поддержал эту мысль. По его мнению, издатель отнесется к нашему предложению с большой радостью.

Так оно и оказалось. Диоп сердечно поблагодарил нас за оказанную честь и уверял, что поездка в Москву позволит ему найти новые пути для популяризации литературы страны победившего социализма.

Посольская «Чайка» с красным флажком на радиаторе стремительно несется по центральной авениде сенегальской столицы. В опущенные окна врывается прохладный утренний ветерок. Полицейские на перекрестках, в белой форме, перетянутые ремнями, четко поворачиваются и салютуют. Многочисленные прохожие в длинных одеждах, с поклажей на голове останавливаются и провожают взглядами проносящийся по самой оси улицы черный посольский лимузин.

Прием в президентском дворце назначен на девять часов. За три минуты до указанного времени «Чайка» въезжает в распахнутые кованые ворота президентской резиденции и останавливается у подъезда. Нас встречает учтивый молодой человек и предлагает пройти в небольшой белоснежный особняк рядом с дворцом. Там, в особняке, президент обычно принимает гостей.

Нашу небольшую группу возглавляет посол Д. С. Никифоров. У него та благородная представительная осанка, которая вырабатывается годами дипломатической службы. Прическа, галстук, безукоризненный покрой костюма, белые кромки манжет, выглядывающие из рукавов как раз на положенные сантиметры, а главное, сдержанные манеры и неторопливая походка — все полно какой-то значительности и заставляет невольно подражать.

В сопровождении молодого человека мы поднимаемся по ковровой лестнице на второй этаж.

— Сюда, пожалуйста, — подсказывает он, открывая большие двери.

Леопольд Седар Сенгор не только государственный деятель Сенегала, но и выдающийся поэт. Воспитанник парижской Сорбонны, он долгое время работал там преподавателем. Еще в молодые годы Сенгор услышал имя человека, создавшего целую эпоху в борьбе народа против колониального владычества. Впоследствии он познакомился и с его трудами. И нам, советским людям, конечно же было радостно узнать, что совсем недавно на одной из своих пресс-конференций сенегальский президент отметил, что «гений В. И. Ленина оставил неизгладимый след в истории человечества».

В своем творчестве Леопольд Сенгор избегает всяческого индивидуалистического самокопания, его поэзия полна реалистических земных образов, в своей основе она глубоко народна, и поэтому имя президента-поэта или, наоборот, поэта-президента по праву занимает первое место среди сенегальских литераторов и пользуется широкой известностью у европейского читателя.

Эти строки из стихотворения Сенгора «Заглавная песнь» можно вынести эпиграфом ко всему творчеству большого поэта.

— Господа, президент просит вас! — негромко, но внятно произнес молодой человек, появляясь в приемной.

Президент встретил нас на пороге кабинета. В прошлый свой приезд я видел Сенгора на президентском приеме, находясь в общей массе многочисленных гостей. Теперь, обмениваясь рукопожатием, я запоминаю его сухую, не очень крепкую руку и дружеский взгляд внимательных глаз.

Сенгору уже за шестьдесят, он невысок ростом, в массивных очках. Дмитрий Семенович представил меня как писателя и депутата советского парламента. Обойдя большой стол, за которым он занимался, президент прошел в угол кабинета и указал нам на покойные глубокие кресла.

Беседа с первых же минут приняла непринужденный характер. Положив ногу на ногу и свесив с подлокотников сухощавые, нервные кисти, Сенгор с улыбкой слушал, что говорит ему советский посол. Дмитрий Семенович выполнял роль переводчика. Сенгора тронул подарок, который я вручил ему от имени секретариата Союза советских писателей: великолепную палехскую шкатулку с портретом молодого Есенина на крышке. Поправив очки, президент долго всматривался в юное задорное лицо русского поэта, обрамленное золотистыми кудрями. Узнав, чей это портрет, Сенгор оживленно сказал: «Так это и есть знаменитый русский Есенин!» Как же, он много читал его. Его и Маяковского. На французском языке имеются очень хорошие переводы.

С собой у меня была моя книга «Огни в лесу», изданная в Алма-Ате на казахском языке. Открыв титульную страницу, я написал несколько слов и протянул книгу президенту. Сенгор с интересом перелистал.

— На каком она языке?

— На моем родном, на казахском.

— Казахский… — задумчиво произнес президент, вслушиваясь в звучание незнакомого слова. — Позвольте, к какой группе языков относится казахский: к монгольской, тюркской?

— Тюркской.

— Я вижу, — продолжал Сенгор, — у вас свой алфавит. На какой основе вы его создали?

Услышав, что казахский алфавит составлен на основе русского с сохранением нескольких специфических латинских литер, президент стал рассказывать, что в Сенегале тоже делается попытка составить алфавит языка волоф. Эта увлекательная и необходимая работа сейчас подходит к концу, и кто знает, может быть, в следующий наш приезд он, Сенгор, будет иметь возможность сделать нам такой же подарок: книгу, напечатанную на родном языке.

Достаточно познакомившись с положением в стране, я невольно ощущаю, что в наших чисто литературных разговорах незримо присутствуют острые социальные и экономические проблемы, стоящие перед молодой самостоятельной республикой. Вот тот же алфавит языка волоф. Бесспорно, это крупный шаг вперед в программе национального развития. И Сенгор говорит об этом с нескрываемым удовлетворением, говорит не только как литератор, ученый, но и как государственный деятель. А ведь нам известно, что в свое время президент полностью ориентировался на Францию. Он был очень недоволен Абдулаем Диопом, которому мы передали приглашение приехать в Москву на симпозиум переводчиков. Дело в том, что Диоп не только издатель. Он крупный предприниматель. И разрешение острых экономических проблем, перед которыми очутился Сенегал, тоже в значительной мере занимало его ум. Он видел, как бурлит учащаяся молодежь, наблюдал патрули, солдат и пожарных возле школ и колледжей, и хоть понимал, что все эти беспорядки вызваны подстрекательством прокитайских элементов, он отдавал себе отчет и в том, что для их возникновения имеются основания: товары в сенегальских магазинах вдвое дороже, чем во Франции. И Диоп взял на себя инициативу объединения национальной буржуазии. В противовес этой организации по инициативе Сенгора создано параллельное объединение. Двоевластие в экономике, к счастью для республики, продолжалось недолго. В конце концов обе организации слились, и в новом объединении промышленников — социально-экономическом совете Сенегала — Диоп занял пост заместителя председателя. Это был выход, в котором обе стороны пошли на взаимные уступки и с удовлетворением отмечали отход от консервативных точек зрения.

Так что в наши дни при нынешнем уровне растущего национально-освободительного движения любая крупная проблема молодого самостоятельного государства несет в себе обязательный груз многих взаимосвязанных проблем: экономических, социальных, культурных.

— Господин президент, у нас в Москве в издательстве «Прогресс» намечается издать антологию сенегальской поэзии. Я уполномочен просить вас написать предисловие.

— Вы уже наметили круг авторов? — спросил Сенгор. — Очень советую встретиться с Жаном Бриером, с Бираго Диопом.

— Спасибо. Мы уже виделись и обо всем договорились.

— Предисловие я обязательно напишу. Уточняйте состав книги и дайте мне познакомиться. Вы уже примерно наметили авторов?

Мне вспомнилась беседа с молодыми поэтами, и я сказал, что у сенегальской литературы растет надежная смена.

Сенгор улыбнулся.

— Да, у нас сейчас все смелее заявляют о себе молодые таланты. На молодежь мы возлагаем большие надежды.

В ходе беседы я помянул о том, что в Москве в издательстве «Молодая гвардия» выходит сборник стихов Сенгора. Тираж издания планируется 100 тысяч.

Президента удивила цифра тиража.

— Я вижу, — сказал он, — у вас в стране много моих почитателей. Больше, чем здесь.

На французском языке, как мы знали, книги Сенгора издаются тиражом самое многое — десять тысяч экземпляров. А ведь у него прочное европейское признание!

Нажав кнопку звонка, президент вызвал секретаршу и что-то коротко сказал ей. Девушка удалилась и скоро вернулась с книгой в ярко-красном коленкоровом переплете. Это был сборник поэм Сенгора, изданный недавно в Париже. Пройдя к своему служебному столу, президент раскрыл книгу и, на мгновение задумавшись, стал быстро писать. Вот его надпись на книге:

Наступил момент прощания. У меня оставалась последняя просьба. Перед отъездом из Москвы мы разговаривали с заместителем главного редактора журнала «Дружба народов» А. Николаевым, и он просил меня привезти от Сенгора несколько слов привета читателям журнала. Как поэта, автора великолепных стихов, Сенгора у нас знают во всех республиках. У него много друзей как среди простых читателей, так и среди литераторов.

— Хорошо, — согласился президент, провожая нас до порога кабинета, — я напишу и пришлю. Мне нужно немножечко обдумать. Но я обязательно пришлю.

Через день, в канун нашего отъезда, в советское посольство дипломатической почтой доставили небольшой, плотный конверт. Президент исполнил свое обещание. И слова привета, адресованные Сенгором советским людям, были как бы завершением сердечности и большого дружелюбия, которое мы постоянно ощущали в гостях на сенегальской земле и теперь увозим к себе домой.

Комфортабельная быстроходная. «Каравелла» доставила нас из Дакара в аэропорт Орли под Парижем…

В Париже выдался душный жаркий день. И кажется все парижане, все шесть с половиной миллионов населения этого огромного города, вышли на улицы. Бесконечный поток машин катился по солнечным, нарядным магистралям, и в этом потоке бесстрашно и привычно плыли фигуры пешеходов.

Из гостиницы «Континенталь», где мы остановились, посольская «Волга» направилась на остров Ситэ, в самый центр французской столицы. Когда-то, две тысячи лет назад, на острове находился небольшой поселок Лютеция, который и послужил основанием Парижа. Здесь, на острове посреди Сены, возвышается величественное здание знаменитого Собора парижской богоматери.

Левый берег Сены известен на весь мир Латинским кварталом. Парижский университет или Сорбонна, как его называют, притягивает к себе молодежь со всех концов земли. В Сорбонне обучается более шестидесяти тысяч студентов — четвертая часть всего студенчества Франции. Латинский квартал — маленькое государство студентов в самом центре столицы со своими нравами, обычаями, песнями.

Правый берег Сены — прямая противоположность молодежному левому. На правом берегу расположены солидные торговые учреждения. Здесь же Луврский дворец, хранилище всемирно известных шедевров изобразительного искусства. Многие туристы специально едут в Лувр, чтобы увидеть великое творение Леонардо да Винчи «Джоконду». О силе кисти неповторимого мастера советские люди могут судить по картине «Мадонна с цветком», выставленной в ленинградском Эрмитаже. Обе картины гениального художника возвеличивают женщину-мать, передают величие ее духа. Перед этими творениями Леонардо да Винчи люди стоят часами, завороженные искусством великого итальянца.

Замечателен архитектурный вид правобережной части. Истинным украшением столицы являются Елисейские поля — широкие и прямые магистрали. На Елисейских полях находятся лучшие магазины и рестораны. В жаркие дни тысячи парижан заполняют большие и малые кафе, кейфуя за столиками, выставленными прямо на тротуар. Потягивая вино или кофе, парижане наслаждаются теплом, солнцем, зеленью и благодушно посматривают на пестрый поток машин, проносящихся с головокружительной скоростью.

Наша «Волга» сворачивает с Елисейских полей и вылетает на мост Александра III. Водитель, прекрасно ориентируясь в парижской сутолоке, направляется на площадь Звезды. Там, под Триумфальной аркой, горит вечный огонь над могилой неизвестного солдата. Солдат — всегда солдат, и мы, приблизившись к могиле, отдаем должное памяти тружеников войны, погибших на полях сражений. Здесь, в центре Парижа, глядя на неумирающее пламя огня, я вспомнил вдруг давнишний случай, происшедший, если мне не изменяет память, в январе 1943 года в глубоком вражеском тылу.

Как можно судить по дате, был самый разгар войны.

Наш отряд вот уже неделю вел кровопролитный ожесточенный бой. Морозный день клонился к закату, в лесу стало темнеть. Зная, что немцы попытаются еще раз использовать светлое время, мы не сводим глаз с вражеских позиций. На малейшее движение партизаны отвечают плотным прицельным огнем, не давая врагу поднять головы. Ночь — подруга партизана, его укрытие, и мы с нетерпением торопим наступление сумерек.

Внезапно по цепи партизан передается сигнал тревоги. Кто-то заметил, что неподвижный предмет на нейтральной полосе, который мы считали бревном, шевелится и мало-помалу продвигается в нашу сторону. Значит, человек? Немец?

На белом синеющем снегу теперь отчетливо различается ползущий к нам солдат. Он ползет, зарываясь в снег и не поднимая головы. Прикончить его выстрелом из винтовки не представляло никакого труда, но мы решили подождать. И правильно сделали: солдат, добравшись до нас, свалился в укрытие, поднял кверху руки и обрадованно залопотал: «Франс», «франс…».

Подоспевший переводчик из штаба партизанской бригады тут же на скорую руку допросил перебежчика. Он оказался солдатом французского батальона, который немцы бросили против партизан. Перебежчик рассказал, что он давно мечтал уйти к партизанам, чтобы вместе с русскими бить ненавистного врага. Немцы — поработители Франции, и у французов с русскими одна общая цель: разбить, уничтожить фашизм.

Француз был еще очень молод, совсем парнишка. Как сейчас помню его славянское скуластое лицо. Он стал членом нашего отряда и доблестно сражался. В одном из боев наш новый товарищ был убит. К сожалению, я не помню ни фамилии его, ни имени. Но вот спустя четверть века в центре французской столицы я вдруг вспомнил погибшего в русских лесах молодого партизана, и мне показалось, что вечный огонь воинской славы, зажженный под Триумфальной аркой, горит и в его честь.

Рядом с нами галдит и щелкает фотоаппаратами большая группа иностранных туристов. Гид, полная светловолосая француженка, без умолку трещит, показывая на ажурный остов Эйфелевой башни. Заученным тоном француженка рассказывает историю знаменитой башни. Построена она в 1889 году в честь состоявшейся в Париже международной выставки. Высота ее более трехсот метров, вес — семь тысяч тонн. Сейчас Эйфелева башня служит телевизионной вышкой. Лифт может поднять туристов на самую вершину. Желающие могут посетить ресторан или полюбоваться прекрасным видом, открывающимся сверху на город.

Гости Парижа обязательно посещают Булонский лес, прекрасный парк в западном районе столицы, а если они интересуются рабочим движением во Франции, им покажут «Красный пояс» Парижа — пролетарские окраины, а также старинное кладбище Пер-Лашез с местом расстрела коммунаров — Стеной коммунаров.

Мы не могли не посетить памятной для всех советских людей парижской улочки Мари-Роз на южной окраине. Там в доме № 4 долгое время жил Владимир Ильич Ленин. Великий вождь пролетарской революции занимал две крохотные комнатки. Сейчас на стене этого дома установлена мемориальная доска, а в комнатах французские коммунисты устроили музей В. И. Ленина.

В Париже мы пробыли три дня. Можно было бы рассказать и о зрелищных увеселениях французской столицы, и о том, как удивило нас парижское метро, которое мы, советские люди, привыкшие к подземным дворцам московского метрополитена, нашли очень грязным, запущенным, о блеске и нищете Парижа, но есть ли смысл повторять сказанное тысячи раз. Парижу посвящено множество страниц, написанных разными перьями, и мне кажется, что добавлять к ним новые описания излишне.

В день нашего отъезда в Париже хлестал ливень. Некоторые уверяют, что это счастливая примета. Не знаю, так ли на самом деле, но мы, взлетая с парижского аэродрома Буржэ, испытывали чувства, о которых наш казахский златоустый Жиренше говорил примерно так: вдали от родного дома, каким бы он ни был, он кажется просторным и светлым дворцом. По-русски же об этом можно сказать, что: «В гостях хорошо, а дома лучше».