На дальних рубежах

АНДРЕЙ МЕДНИКОВ. ОХОТА НА ТИГРА. В ПОИСКАХ РАБОТЫ

Накупил Андрей матери, отцу и братьям подарков и домой отправился. До станции Кетрицево, что рядом с селом Никольским, ехал на поезде, в вагоне микст, смешанном, для простонародной публики, а оттуда на дорогу, ведущую в Ивановку, вышел было, но его окликнули сидевшие у крайнего дома знакомые мужики, односельчане.

— Стой, — кричат, — не ходи один, погоди чуток, скоро вместе пойдем.

— Что так? — спросил Андрей. — Малайки шалят?

Малайками называли беглых каторжан, которых с постройки железной дороги разбежалось множество. Деваться им особо было некуда: и в город не подашься, там полиция и войска, и в Китай-Корею не уйдешь, там местные власти своих разбойников не жаловали, а уж русских и тем более. Вот малайки и устраивались большими шайками вдоль дорог, жили разбоем и душегубством. Их боялись, периодически устраивали облавы и тайгу прочесывали солдатами.

— Нет, — отвечают ему, — нынче малайки сами из тайги бегут. Тигры нынче осатанели…. В Ивановке бабку Устинью Мокренок с огорода утащили, она картошку копала, а в Раздольном, говорят, солдата с ружьем сожрали.

— Да нет, — возразили другие, — ружье он выплюнул.

— Все равно боязно…

Подождали они еще чуток, пока другие односельчане с рынка не подтянулись и, зарядив ружья, кучкой, настороженно пошли за телегой в свою Ивановку.

Дома Андрея встретили радостно, полюбовались обновами и подарками, похвалились своими успехами в хозяйстве, весьма, надо сказать скромными.

Сильно подросли братовья, выше и крепче Андрея стали, но он был жилистей.

Назавтра на заимку ехать надо, озимые засевать, но видит Андрей, что батя и братья собираются с большим нежеланием. И ружье зарядили, и топоры в телегу рядом кладут. Да и лошадка ушами прядает, тоже боится, видимо.

— На днях к Кривошеевым в окно лез, — батя рассказывает, — морда наглая, глаза желтые. Иван ему ухватом, под рукой был, в морду тычет, а тигр только лапой отмахнулся и дальше раму выламывает. Хорошо, Колька, Иванов сын, ружье со стены сорвал, да и выпалил. В башку прямо. Но тигр выдюжил, крякнул только. Сейчас где-то рядом бродит, подраненный. И ехать сеять надо, и боязно. А облаву на него не устроишь — тайга кругом, да и лист не пал.

Тут Андрей и говорит:

— Я в бухте Стрелок от манз слышал, как они тигра ловят. Давай, спробуем?

Позвал отец Ивана Кривошеева с сыновьями, вооруженных ружьями, да Медниковых мужиков четверо. Трое охрану несли, а остальные осинок да березок нарубили, сажен в три длиной бревнышек понаделали и в землю на полянке частоколом неподалече вбили. Вбили тесно и так, чтобы получился круг в сажень диаметром. А затем вокруг частокол еще один соорудили, чтобы не более аршина между стенками. Пилой лаз во внешнем частоколе для тигра проделали и из досок дверцу изнутри навесили, с тем расчетом, чтобы тигр, мордой тычась, дорогу себе открывал, но чтобы обратно дверка плотно к бревнышкам прижималась и его не выпустила. Во внутренний круг поросенка на ночь запустили голодного. Ну, он и давай хрюкать, а потом визжать. Голодный тигр услышал поросячий крик и пришел ночью поужинать. Обошел частокол вокруг, запах чует, визг поросячий слышит, а добраться к ужину не может. Частокол высок, не перепрыгнешь. Стал тигр более настойчиво бревнышки пробовать, лапами свалить попытался, но те крепко вкопаны и друг с дружкой увязаны, не валятся. Но тигр голодный — старательный. Весь частокол обошел, все бревнышки испробовал, да и наткнулся на дверку. Она откинулась, зверя внутрь пропустила, да и обратно легла. Тигр по узкому коридорчику вокруг порося бегает, ни внутрь, ни наружу попасть не может, рычит зверски от ярости. Собаки первыми в деревне рык услышали, в сени позабились, да лай подняли. Хозяев оповещали, чтобы те ружья наготове держали и их, собак, защищать готовились. Знали псы, что тигр большой любитель собачатинки. Пошли утром все семеро, с ружьями. Боятся, вместе держатся, но, перебивая друг друга, охотничьими подвигами похваляются. Подошли к частоколу, а он трещит весь и шевелится. В щели между бревнышек виден тигр-батюшка. Здоровенный, с быка ростом, бока желтые, полосатые, глаза красные, свирепые, а клыки белые и с них кровь капает. Пытался он бревна грызть, но бестолку. И на лбу рана видна запекшаяся, та, что Николай Кривошеев наставил. Ну, влупили они тигру пару зарядов в бок, насмерть уложили. За телегой сбегали, в деревню свезли. Лошадь, бедная, все глазом косила на пассажира мертвого, полосатого. А поросенок сдох со страху, пришлось выбросить.

И еще зиму провел Андрей в Ивановке, а по весне опять в город подался. Знакомых и друзей у него во Владивостоке уже много было, и на работу звали, обещали хозяину или мастеру слово замолвить, походатайствовать. С жильем, правда, худо было. Все его знакомые не жили, а ютились в переполненных хибарах. И хотя друзья приглашали Андрея пожить у них, пока сам с жильем не устроится, но жены их глядели волчихами, слушая гостеприимного пьяного хозяина. Известно, в гости без бутылки не ходят, а за ней вторая и третья появляются, и дым коромыслом, а потом дети в рёв, и жена фингалом светит, подбитая. Андрей парень был стеснительный и понятливый, в благодарность за слова добрые, беседу дружескую и стол с закусками старался убраться засветло. По темным улицам одному, тем более пьяному, опасно ходить было — избивали и грабили. А ночевать устроился в ночлежном доме, что на Корейской улице, у китайской кумирни. Там собирались такие же горемыки бездомные и безработные. Работа в городе была, но хозяева стали избалованы. Давай, говорят, работай, но платить стану как китайцу или корейцу, копеечки. Что же, обижались мужики, нам собаками или ракушками питаться? Не приучены!.. И уходили. Тут слух прошел, что набирают артели в Китай. Из Порт-Артура на трансманьчжурскую магистраль железную линию строить. Уже знали, что в августе прошлого, 1897 года начали строить дорогу через Маньчжурию, а теперь, в мае 1898 года — и к Желтому морю вести собираются. Уже и название магистрали дали: кто хунхузкой называл, а кто маньчжуркой, и всем понятно было. Пошли наниматься гурьбой на Светланскую, в самое её начало, где тюрьма на Корейской свои бельма решетками занавесила, и там, у дверей нового Китайско-Восточного железнодорожного управления, сгрудились. Вышел какой-то инженеришка в фуражке с молоточками, зеленым кантом опоясанной, и ну, давай записывать. Всех брал. Людей, говорил, много надо, в партию изыскательскую. Но только не китайцев-корейцев, чтобы против них в Китае кучкой держаться. Паспорта поотбирал, но взамен давал по пять рублей, чтобы до парохода, что через неделю в Китай собирается, с голодухи не померли. А как рвань городская, подзаборная, узнала, что здесь деньги дают, так тучей черной тот домик и окружила. С паспортами многие. И инженер с сотню человек набрал и сказал, что довольно, не надобно более. Тогда на деньги счастливчиков на Семеновском покосе, у моря, пир устроили. Андрей человеком компанейским был, да и с новыми товарищами сойтись надо, тоже в гульбище участвовал. Пил, закусывал, слушал и поражался. Ну и народец…, уж действительно, низы общества. Самому страшно стало. Но и подумал, может, по пьяни впустую бахвалятся, скотством кичатся… Однако и на пароходе и в городишке китайском Даляньване ему от некоторых новых друзей горько делалось.

Даляньвань, как инженер-изыскатель рассказывал, сперва предлагали Славороссией или Порт-Славься именовать, но потом образумились. Кто его знает, что произойти в дальнейшем может, как бы не оконфузиться. И решили Дальним назвать. Так оно и с китайским созвучно будет. Партию изыскательскую на группки мелкие, человек по десять разбили, в каждой группке техник с теодолитом — трубкой бронзовой на трех ножках — старшим, и пошли они трассу прокладывать. Техник у теодолита в раскоряку стоит, согнувшись, а Андрей и его по группе товарищи вешки вершках в двадцати над землей ведут то вправо, то влево, пока техник «ставь» не скомандует. Тогда вешку кувалдой забьют на пару вершков и следующую, чтобы стояли они друг за дружкой и ровнехонько. Или кривую дугу вывешивали. Потом на место вешек колья ровные, ошкуренные, из леска ближайшего, в землю забивали.

Сперва китайцы, жители местные, молча наблюдали за этими их действиями, а потом, когда трассу пришлось вести через их дворики, огородики, поля, а то и через кумирни с божками, кладбища, крик подняли. Кричат громко, по своему, мужчины, женщины, дети малые, да со злобою; камнями бросаться начали, не до смеху. Уже конец мая был, начало июня, китайцы урожай ждут, а тут русские им убираться велят. Понять-то китайцев можно было, но, с другой стороны, и дорогу трассировать надо. Благо казаков с нагайками, шашками да ружьями прислали. Те не церемонились. Китайцы кричат, камнями кидаются, а казаки их нагайками, а то и пальнут в их сторону. Те разбегаются.

Ночевать в китайских фанзах располагались. Товарищи Андрея — люди решительные. Пинками хозяев на улицу вышвырнут, а если те сулеи дадут, то в уголочке хозяевам ночевать разрешат. Андрею с ними и противно было, и страшно. Напьются и ругаются. Или женщину захотят, и давай к хозяйке приставать. И рассказы велись препохабные — где кто китайку снасиловал, фанзу или кумирню ограбил, лавку разгромил, сулею или ханшин с полки в лавке без спроса взял и не заплатил ни копеечки, чоха по-ихнему, с дыркой квадратной посередине медной монетки.

Инженеры и техники запрещали буйствовать, наиболее дерзких рассчитать и выгнать стращали, но сами ночевали отдельно, не знали многого. А на просьбы Андрея утихомириться, на попытки робкие защитить китайцев обижаемых, его избили однажды, а потом и убить пригрозили свои же товарищи. Из Китая домой не уйдешь, доносить начальству тоже не принято. Да и знал он — нож воткнут в спину или горло перережут спящему.