На-гора!

3

Хрустко треснула угольная корка. Щель, как живая змейка, поползла вбок от пики отбойного молотка и, истоньшав, замерла. Метнулся вслед за ней снопик света от шахтерской лампочки, блестко поигрывая на свежих изломах пласта, и остановился там, где терялась трещина.

Виктор, мимолетом смахнув пот, приблизил острие пики к закраине щели. Гулко дрогнул молоток, облачком взвихрилась пыльца, вниз посыпалась угольная мелочь. А трещина рванулась вниз — извилистая и стремительная — к черной зияющей пустоте вруба, и мгновеньем позднее ее уже не стало — угольная глыба поползла к почве, разламываясь на куски.

Руки Виктора заученно потянулись к лопате, подсунули ее под груду отвалившегося угля. Слегка раскачивая лопату, он бросил уголь на транспортные скребки, а мысли в голове были все о том же:

«Ну вот, последняя смена в старой лаве. Завтра — в новую. Рауфовская бригада отказалась там работать, прямо заявили, что если кто и справится здесь — так это наша бригада. У Рауфова тоже ребята крепкие, опытные. Но за врубовкой они не работали. В четырнадцатой и нам придется не легко.

Интересно, что на душе у ребят? Когда узнали о четырнадцатой, только переглянулись, но никто против слова не сказал».

— Говряков!

Это подходят Нурутдин Белалов и Петр Фомич Фирсов. Неспроста, конечно, пришли.

— Отстал, бригадир? — смеется широкоплечий Белалов. — Мы уже минут десять, как кончили свои зарезки.

— Задумался малость, — распрямился Говряков.

— Давай-ка, подбросим уголек, — скидывает лопату с плеча Фирсов. Он невысокого роста, пожилой, но в бригаде редко кто сможет угнаться за ним в работе.

Угля немного, Виктор и один бы управился с ним, но охотно отодвигается, уступая рядом место. Знает по себе, что даже в мелочи поможешь товарищу — на душе легче и приятней становится.

— А что думать-то теперь? — не отрываясь от работы, замечает Фирсов. — Идти надо в четырнадцатую и весь разговор. Так ребята говорят…

— Привет заговорщикам! — еще издали крикнул Петр Савкин. — Мы их ждем, а они прохлаждаются, едва лопатами помахивают. Давайте живей, ребята поговорить хотят…

Бригада ожидала их в нижней части лавы. Евтухов расположился на куче породы рядом с Виктором Крупиным.

Крупин держится грубовато, независимо, отпускает иногда злые шуточки в адрес начальства. Ребята в бригаде в спор с ним не вступают, сторонятся его, что вовсе не смущает Крупина. Он постоянно подсмеивается над некоторыми из них, называя «пахарями», но Евтухов заметил, что бригадира Крупин избегает затрагивать даже в шутку, молча кивает головой, если тот что-нибудь просит его сделать.

«Почему это?» — раздумывает Евтухов, но спросить у ребят, а тем более у самого Крупина, не решается.

— Что они там, уснули? — зло бросает кто-то, но реплику не подхватывают. Крупин морщится, но тоже молчит. Он вытаскивает из кармана сверток с обедом — шахтерский «тормозок», откусывает кусок колбасы и долго, неохотно жует.

— Хочешь? — неожиданно протягивает сверток Евтухову. — Бери, бери, до своей холостяцкой столовки-то когда еще доберешься, а я все равно выброшу.

Евтухов пожал плечами, но сверток взял, вспомнив, что в тумбочке у него, в общежитии, и хлеба-то, кажется, нет.

А Крупин шумно вздыхает, вставая, но в этот момент кто-то бросает:

— Идут…

По лаве движутся неяркие голубоватые огоньки шахтерских ламп.

Подошли Говряков, Фирсов, а чуть позднее — Белалов с Савкиным.

Решили так: что делать конкретно — будет видно на месте, а сейчас — к чему время терять?

Крупин, правда, не утерпел.

— Слушай, тезка, — сказал он Говрякову. — Не мог уж ты как член партбюро позаботиться, чтобы нас туда не толкали? Идеи-то идеями, а там ведь, в четырнадцатой, ни заработку, ни славы, как говорится.

— И даже не заикнусь об этом, понял? — резко бросил Говряков, повернувшись к Крупину. — Не положено нам хлюпать носом! Ты и сам это знаешь…

— Знать-то знаю, да… знание-то в суп не положишь, — усмехнулся Крупин.

— У тебя что, детишкам есть нечего? — шагнул к нему Виктор. — А куда ты триста семьдесят рублей, что в том месяце получил, девал, а? Ребята, у кого еще в семье есть голодающие? — Он обвел веселым взглядом лица товарищей. — Есть еще такие? Не стесняйтесь…

Горняки заулыбались.

— Ладно, чего там комедию ломать, — примирительно заметил Фирсов. — Решено, что надо, значит — пойдем! Айда наверх…

И первым зашагал по лаве.

«Ишь ты, как он его, — подумал Евтухов о бригадире. — Вроде и ничего не сказал, а тот и рта не раскроет. Свои же ребята засмеют, так повернул дело. М-да…»

Разговаривая с Курковичем, Виктор все больше уяснял, что трудности ждут бригаду гораздо большие, чем он представлял. Четырнадцатая лава — одна из самых длинных в комбинате «Челябинскуголь». Цикловать такие лавы во всем бассейне почти никто не решался. Лишь две из них — пятнадцатую и шестнадцатую — цикловали несколько раньше на той же шахте, где работал Виктор. Но четырнадцатая была потруднее: менялось направление отработки, и горнякам приходилось рубить уголь в необычных условиях — «не с руки». К тому же — очень громоздкая система транспортировки угля: целых шесть транспортеров, метров по 60 каждый.

Виктор, услышав это, покачал головой:

— Ясно… О простоях заботиться не надо, они гарантированы. К чему такое нагромождение?

Куркович развел руками:

— Ищем другой выход, но начинать работать надо. Есть мнение пройти прямолинейный штрек, и, кажется, скоро этот вопрос в тресте решится положительно. Но главное не в этом. В чем? Да в том, что чем дальше по пласту, тем мокрее будет уголь. Этого вам надо опасаться. Все расчеты могут к черту полететь. Ну, поживем — увидим…