На пороге трона

XLII

Граф Сен-Жермен под конвоем кавалеристов, в карете, из которой ему даже не разрешалось выглянуть, и в сопровождении офицера, с которым он даже не пытался заговорить, был препровождён на берег Невы, откуда, тесно окружённый солдатами, в заранее приготовленной казённой лодке, управляемой сильными гребцами, с быстротой молнии был доставлен в Петропавловскую крепость. С грохотом раскрылись тяжёлые железные ворота по требованию командующего эскортом, дежурный офицер вызвал коменданта крепости, а этот последний с почтительным служебным усердием выслушал данный от имени государыни приказ фельдмаршала графа Разумовского, в силу которого он своей головой отвечал за заключённого. Комендант сам повёл Сен-Жермена в комнату с решётками на окнах, которая предназначалась для привилегированных политических преступников и была довольно сносно меблирована. Он поместил офицера и десять солдат в передней этого помещения и строго приказал им ни на одну секунду не спускать взора с дверей заключённого; внизу под окнами, выходившими во внутренний двор, он поставил двойной наряд часовых, а офицеру в передней комнате объявил, подобно тому как это сделал с ним граф Разумовский, что он отвечает ему головой за заключённого. Отдав все эти приказания, комендант слегка поклонился Сен-Жермену, с которым он, согласно инструкции, должен был обращаться как с государственным преступником из привилегированных, а затем оставил его одного.

Граф, сохранявший до сих пор надменно-равнодушное и слегка насмешливое выражение на лице, ждал только, чтобы ключ повернулся в замке; тогда луч торжествующей радости блеснул в его глазах и, глубоким вздохом расправив грудь, он сказал:

— Закрывайте свои замки! Задвигайте запоры! Ставьте своих часовых, варвары!.. Вы — глупые ученики в искусстве властвовать, так как вы не знаете, что, если желаешь крепко держать заключённого, его надо не только запереть, но и обыскать; вы не знаете того, что такой человек, как я, всегда готов ко всему и имеет при себе всё, что нужно, чтобы, подобно Дедалу, доставить себе крылья, которые, высоко подняв его над вашими головами, далеко унесут его.

Он бросился в большое, глубокое кресло, на спинке которого виднелись многочисленные надписи, свидетельствовавшие о настроении прежних заключённых, склонил свою голову на грудь и погрузился в глубокое размышление. Приблизительно через час ключ снова загремел в замке, дверь отворилась и вошёл дежурный офицер в сопровождении двух солдат, нёсших два подноса с несколькими блюдами, от которых шёл аромат очень недурной кухни; на том же подносе стоял графин с темно-красным бордоским вином и другой со свежей водой.

— Вот ваш обед, — сказал офицер, пока солдаты накрывали стол белой скатертью и ставили на него вкусно пахнувшие блюда, провожая их жадно любопытными взорами. — Комендант, получивший приказ ни в чём не стеснять ваших личных потребностей, согласился отпускать для вас кушанья и напитки из своей кухни и собственного погреба, и я надеюсь, что вы будете довольны. Если вы ещё имеете какие-нибудь желания, прошу высказать их.

— Благодарю вас, — сказал граф, бросив беглый и насмешливый взгляд на приготовленный обед, казавшийся привыкшим к суровой пище солдатам редчайшим соединением всего, что только мог требовать самый взыскательный человеческий вкус.

— Вам даётся на обед полчаса, — продолжал офицер, — и прошу вас обратить внимание, что вилки, ножи и все прочие принадлежности посуды должны быть сданы в точности.

Граф с улыбкой наклонил голову, как бы в знак того, что слышал и понял слова офицера, вслед за тем последний удалился со своими солдатами.

Граф, приподнимая крышку одного из блюд, иронично произнёс:

— Комендант действительно очень старается оказать приличный приём своему привилегированному заключённому; ну, что же, тем больше будет удивление, если я не воспользуюсь его гостеприимством, и тем вернее удастся мне выполнить план, внушённый мне моим счастливым даром изобретательности... Так как мне, — сказал он, насмешливо улыбаясь, — столь предусмотрительно определили время моего ужина, то я должен следовать этому указанию и ужинать, как это приказывает комендант.

Он взял одну из золотых, украшенных рубинами пуговиц своего обшлага, продел её сквозь незаметно вшитую петлю и открыл свой обшлаг, подбитый крепкой, туго накрахмаленной материей. Из него он вынул широкий футляр из совсем тонкой, мягкой кожи, пригнанный к форме обшлага. В том футляре оказался ряд узких плиток тёмно-коричневой шоколадной массы; он сосчитал их и сказал с довольным лицом:

— Я могу жить с моим запасом две недели, этого во всяком случае будет достаточно, так как до тех пор или удастся моё бегство, или императрица выздоровеет, или, наконец, умрёт. Если она умрёт, обвинение, направленное против меня Разумовским, послужит к тому, чтобы благоприятно настроить в мою пользу наследника престола, а если она поправится, то, конечно, не потерпит, чтобы меня дальше преследовали, так как только через меня она может иметь мой эликсир. Прежде всего выиграть время — это главное, так как время — чудодейственное средство, превышающее все остальные эликсиры всего мира, если им умело пользоваться.

Он отломил от одной из плиток кусок приблизительно в два квадратных дюйма, причём в комнате распространился крепкий пряный запах, и стал есть медленно, с очевидным удовольствием; затем он положил футляр с шоколадом обратно в обшлаг и вынул оттуда плоский флакон с той же красной жидкостью, которую он давал императрице. Он наполнил принесённый ему стакан наполовину водой, налил туда несколько капель из флакона и выпил так же сильно пахнущую смесь; после этого он заботливо вытер стакан своим платком, чтобы никакой запах не мог остаться в салфетках коменданта. Спрятав также и флакон в свой обшлаг, он таким же способом открыл и другой на другом рукаве и вынул оттуда широкий, объёмистый кожаный футляр, который вмещал в себе подпилок, маленькую пилу и несколько других инструментов необычайно тонкой работы.

— Всё это мне не понадобится, — сказал он, смотря на массивные железные прутья окон, — но вот это — да, — добавил он, пряча инструменты и доставая замкнутую маленькими застёжками сумочку, в которой находились довольно большие серебристые шарики. Он внимательно сосчитал их и затем сказал весёлым и довольным тоном, снова спрятав и эту сумочку: — Этого достаточно, чтобы оглушить целый полк. Отлично! Начинается борьба хитрости и ловкости с силой!.. Если мне удастся победить, то все заговорят о колдовстве и будут рассказывать удивительные сказки о том, как я на огненном драконе полетел по воздуху и скрылся. Как бы то ни было, факт будет налицо: сквозь их стены и двери, назло их часовым, я добуду себе свободу.

Полчаса прошло, офицер снова вошёл с солдатами, чтобы унести блюда и обеденные принадлежности. Он взглянул на стол, который солдаты принялись прибирать, и с удивлением заметил, что графин с вином был по-прежнему полон, а все блюда совершенно не тронуты.

— Вы не кушали? — с удивлением спросил он графа.

— Разве здесь заключённым предписывается, когда и сколько они должны есть? — насмешливо спросил Сен-Жермен.

— Нет, — ответил офицер, — здесь заключённые совершенно свободны следовать своим привычкам; меня удивляет одно, что после возбуждения, которое вы несомненно испытали и ещё испытываете, вы не нуждаетесь ни в малейшем подкреплении сил, так как, насколько я вижу, вы не дотронулись ни до чего.

— Прекрасно! — ответил Сен-Жермен. — Так как каждый заключённый в вопросе питания пользуется свободой следовать своим привычкам, то я позволю себе заметить вам, что привык есть только раз в год. Ввиду же того, что я совсем недавно совершил этот важный акт, необходимый для поддержания равновесия между душой и телом, то пройдёт ещё почти год, прежде чем я буду в состоянии воспользоваться гостеприимством господина коменданта.

При этих словах, произнесённых совершенно серьёзно, офицер сначала посмотрел на графа с большим удивлением, но затем его лицо приняло недовольное выражение и он заговорил почти угрожающим тоном:

— Я не думаю, чтобы положение, в котором вы находитесь, могло особенно располагать к шуткам; во всяком случае я должен убедительно просить вас не делать меня предметом подобных шуток, так как я здесь исполняю свои служебные обязанности по повелению её императорского величества.

— Я далёк от мысли шутить с вами, — ответил Сен-Жермен, высокомерно подняв голову, — так как не имею чести достаточно знать вас для этого; вы мне предложили вопрос, и я ответил вам, сказав совершенную правду... Будьте добры поблагодарить от моего имени коменданта за его любезное гостеприимство, но при этом сообщите ему то, что я сказал вам, и, кроме того, передайте, что я теперь не могу воспользоваться его добротой.

Офицер ещё мрачнее сдвинул брови, но не выказал никакой склонности продолжать разговор.

Солдаты, ничего не понявшие из разговора, происходившего на французском языке, с изумлением смотрели на необыкновенного человека, не дотронувшегося до столь драгоценных яств, при виде которых у них текли слюнки, и позволившего унести их.

Сен-Жермен всю ночь оставался один и, улёгшись в большую постель, занавески которой, быть может, знали много тревожных вздохов, спал так отлично, что дежурный офицер должен был разбудить его, когда на следующее утро два солдата внесли завтрак, состоявший из нескольких блюд и бутылки белого бордо. Сцена вчерашнего вечера повторилась; на этот раз заключённому было предоставлено больше времени для совершения туалета и завтрака.

Когда офицер снова вошёл, Сен-Жермен казался таким свежим, словно ему надо было ехать ко двору императрицы, а завтрак стоял на столе нетронутым, как и вчерашний обед.

— Вы опять не ели? — спросил офицер с ещё большим удивлением, чем вчера, так как ему казалось невозможным, чтобы человек, даже такой закалённый и привыкший к лишениям, мог так долго оставаться без питания.

— Я уже вчера имел честь сказать вам, — вежливо, но с лёгким оттенком иронии ответил граф, — что я привык есть только один раз в год и что поэтому господин комендант напрасно расточает свою любезность по отношению ко мне.

На этот раз в недовольстве офицера по поводу слов графа было более изумления и недоумения, чем накануне.

— Вы понимаете, — сказал он, — что я обязан доложить коменданту о столь необычайном явлении; во всем, что касается вас, на мне лежит тяжёлая ответственность, тем более что я получил приказ состоять здесь в бессменном дежурстве; вследствие этого я не могу позволить, чтобы вы таким неестественным постом вредили своему здоровью.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — возразил граф Сен-Жермен, — я уже заметил вам, что то, что вы находите неестественным, совершенно соответствует моей натуре.

Вместо ответа офицер сделал знак солдатам убрать кушанья со стола и затем, не сказав ни слова графу, удалился из каземата.

Оставшись один, Сен-Жермен проговорил:

— Если я имею дело с дикими варварами, то во всяком случае предосторожность нигде не мешает: всё же им может прийти мысль наверстать упущенное, а потому недурно будет понадёжнее припрятать мой провиант и мои маленькие вспомогательные средства.

С этими словами граф вытащил из-за обшлага маленький футляр с изящными инструментами из ярко отполированной стали; пытливо осмотревшись вокруг, он нагнулся над огромной, тяжёлой кроватью и тонкой, как волосок, острой пилкой начал выпиливать дыру в одной из ножек кровати, приходившейся возле самой стены; хотя он поминутно и оборачивался на дверь, благодаря удивительной ловкости и твёрдости руки, так быстро производил работу, что спустя короткое время уже вытащил широкий кусок ножки, так искусно выпиленный, что его можно было вставить снова, и в тёмном углу, где стояла кровать, никто и не заметил бы этого, если бы, конечно, не стал особенно внимательно осматривать её. Затем он стал работать другим инструментом, специально изготовленным с той целью, чтобы производить значительные углубления в дырах сверху вниз; покончив и с этим, он спрятал вырезанные из отверстия щепы под золу, ещё остававшуюся после последней топки в большом камине.

После того как в полдень при поданном обеде повторилась та же самая сцена, как и утром, и накануне вечером, в комнате арестованного появился комендант в сопровождении караульного офицера.

— Вы не едите, сударь? — строгим тоном произнёс он.

— Мне очень жаль, что я не могу сделать это, господин комендант, — с привычною учтивостью ловкого светского человека ответил граф, — так как ваша кухня, разумеется, достойна того, чтобы ей оказали честь; но этот господин, конечно, сообщил вам, что за причина моей воздержности.

— Я не шутить пришёл сюда, — возразил комендант. — Немало есть примеров, что арестованные из страха перед наказанием за свои преступления воздерживаются от всякой пищи, чтобы, благодаря смерти, избегнуть земного правосудия.

— Во мне нельзя заподозрить подобное намерение, — прервал его граф, — так как я не совершал преступления; недоразумение, приведшее меня сюда, разъяснится, как только государыня императрица снова выздоровеет; её императорское величество была так милостива ко мне, — прибавил он, с насмешливой миной поклонившись коменданту, — что, конечно, милостиво оценит заботливость, которую вы, господин комендант, проявляли по отношению к моему питанию, хотя эта заботливость и осталась безрезультатной.

— Довольно... довольно! — воскликнул комендант, по-видимому немного обеспокоенный той уверенностью, с которой граф произнёс последние слова. — Если вы не намерены решиться тотчас же приняться за пищу, то я буду вынужден доложить высшей инстанции об этом из ряда вон выходящем случае... Невозможно, чтобы вы могли вести себя далее таким же образом, ведь я ответствен за вашу жизнь.

— Поступайте так, как от вас требует того долг вашей службы! — холодно возразил граф.

Видя, что все дальнейшие слова здесь напрасны, комендант удалился.

— Теперь, — довольно весело воскликнул граф, — благодаря своей беспомощности этот человек напомнит обо мне в высших инстанциях. Это очень хорошо, так как господа Шувалов и Разумовский, пожалуй, могли и забыть обо мне... Во всяком случае будет весьма интересно снова позаняться с ними.

Граф съел ещё кусок одной из своих плиток шоколада и принял несколько капель своего эликсира, воспользовавшись для этого стаканом, приготовленным ему для туалета.

Его предположения не обманули его. Спустя несколько часов дверь каземата снова открылась и появился почтительно введённый комендантом начальник полиции и тайной канцелярии граф Александр Шувалов, двоюродный брат обер-камергера Ивана Ивановича Шувалова и брат фельдцейхмейстера Петра Ивановича Шувалова.

«Великий инквизитор» (так называли графа Александра Шувалова) был человеком лет сорока, хотя ни по его согбенному и всё же юношески гибкому стану, ни по его в высшей степени безобразному лицу с зоркими, блестящими глазами нельзя было узнать его возраст; неприятное и несимпатичное впечатление, производимое им, ещё более увеличивалось благодаря поминутно повторявшемуся и при каждом аффекте усиливавшемуся нервному вздрагиванию, которое, подобно дрожи, вызванной действием электрического тока, поводило всю правую часть его головы и по временам распространялось и на плечо с рукою.

Граф Шувалов приказал коменданту принести бумаги и письменные принадлежности и оставить его затем наедине с арестованным. После того как это приказание было исполнено и комендант совсем удалился, начальник тайной канцелярии вежливо приветствовал графа Сен-Жермена, с которым он как-то обменялся при дворе несколькими словами; хотя выражение его лица при этом и было серьёзно и сдержанно, но всё же носило на себе некоторую долю благосклонного участия.

— Вам известно, милостивый государь, — сказал он, садясь к столу и приглашая графа занять место рядом, — какое тяжёлое обвинение предъявил вам граф Алексей Григорьевич Разумовский?

— Да, я знаю, — воскликнул Сен-Жермен, с презрительной улыбкой пожимая плечами, — и считаю ниже своего достоинства выражать ещё раз здесь своё возмущение по поводу столь неслыханного и — иначе я не могу назвать его — столь глупого обвинения. Граф Разумовский, которому, как повелителю тысяч штыков, конечно, все позволено здесь, произнёс слово «отравитель», и он сказал это по адресу человека, для которого не существует тайн природы и который нашёл себе доступ и благосклонный приём при всех европейских дворах... Если бы я лишь захотел употребить на служение злу свои познания сокровенных сил природы, — прибавил он, устремляя на графа Шувалова блистающий угрозою взгляд, — то ни на одном европейском престоле не остались бы в живых те правители, которые не нравятся мне... Ведь для меня, — продолжал он, всё более и более пронизывая графа взором, — достаточно было бы одного дуновения, чтобы они распростёрлись мёртвыми у моих ног.

Лицо графа Шувалова повело судорогой, но острый и пронизывающий взгляд его глаз далеко не выразил веры и того робкого страха, которые в ином случае могли бы вызвать самоуверенно произнесённые подобные слова графа Сен-Жермена.

— Видите ли, милостивый государь, — со спокойной деловитостью проговорил начальник тайной канцелярии, — я явился сюда, чтобы снять с вас допрос по возникшему против вас обвинению, которое, если оно лишь обосновано, наложит на вас тяжёлую ответственность за чрезвычайное, неслыханное преступление.

— Спрашивайте! — заявил Сен-Жермен. — Я готов отвечать.

— В таком случае, — продолжал граф Шувалов, обмакивая перо в чернила, чтобы занести всё последующее в протокол, — скажите, давали ли вы когда-либо её императорскому величеству какой-нибудь эликсир или какое-либо другое средство, как бы оно там ни называлось.

— Да, — ответил Сен-Жермен.

Граф Шувалов совсем благосклонно кивнул головой, как бы особенно довольный ясным ответом, данным без всяких запирательств, и занёс это показание в протокол.

— На каком основании вы делали это? — спросил он далее.

— Мне повелела это государыня императрица, — ответил Сен-Жермен.

— Вам повелела государыня императрица? Но откуда её императорскому величеству стало известно о том, что к её услугам имеется какое бы то ни было средство, и каким путём вы пришли к такому средству?

— Очень просто, — ответил Сен-Жермен, насмешливо глядя на начальника тайной канцелярии, — о моём средстве её императорскому величеству сказал обер-камергер граф Иван Иванович Шувалов; он ввёл ко двору её императорского величества мадемуазель д'Эон де Бомон, бывшую собственно шевалье д'Эон де Бомоном, с тою лишь целью, чтобы сделать доступным для государыни императрицы средство, созданное мною, благодаря знанию природы. Следовательно, если возникло подозрение, что это средство принесло вред здоровью её императорского величества, то прежде всего следует сделать ответственным за это господина обер-камергера.

Граф Александр Шувалов не решился занести в протокол это показание.

— Обдумайте то, что вы говорите, — проговорил он, — ваш ответ звучит почти обвинением против одного из первых и довереннейших слуг государыни императрицы... И не забывайте, — продолжал он с угрозой во взоре, в то время как его лицо так и задёргало судорогой, — что существует и пытка, чтобы принудить обвиняемого давать правдивые показания.

Сен-Жермен усмехнулся и ответил:

— Я уже говорил вам, что повелеваю тайными силами природы, приносящими жизнь и смерть; следовательно, глупо было бы угрожать мне мучительными пытками... Пред всеми судьями на свете и под всякими пытками, какие можно было бы лишь придумать, я не покажу ничего иного, кроме того, что граф Иван Иванович Шувалов был тем лицом, благодаря которому я вступил в сношения с её императорским величеством.

Граф Александр Шувалов некоторое время раздумчиво смотрел на бумагу, но не записывал этого ответа.

— Ас какою целью, — спросил он затем, — давали вы государыне императрице средство, о котором вы говорите?

Сен-Жермен ответил твёрдо и определённо:

— Чтобы избавить её императорское величество от опасной тайной болезни, которая глубоко проникла в её организм и из-за которой ей пришлось бы пожертвовать своею жизнью. Благодаря своему знанию сил природы и человеческого тела, как и всех растительных соков, я мог распознать эту болезнь, существование которой не было бы обнаружено ни одним врачом на свете, и мог также предоставить верное средство для её излечения. Весь двор был свидетелем, как быстро поправилась её императорское величество, и её теперешний припадок является лишь результатом того, что она самым неосторожным образом не следовала моим предписаниям в своём образе жизни. Я с уверенностью мог бы спасти её.

— А какая это болезнь, которой страдает государыня императрица? — быстро спросил граф Шувалов. — Что это за средство, которое вы ей давали?

— Если государыня ещё жива, — ответил Сен-Жермен, — то она поборет этот припадок, уложивший её в постель; тогда вы, милостивый государь, и спросите у неё лично. Я не уполномочен говорить с кем бы то ни было относительно тайн, столь близко касающихся особы её императорского величества, и я не думаю, что государыне императрице когда-либо понравится то, что вы обращались ко мне со столь нескромными вопросами. Что касается средства, то это — моя тайна; ни от кого другого, кроме меня, государыня не может получить и не получит его, и если она в настоящую минуту и поправилась, то в весьма близком будущем она падёт жертвою своей изнурительной болезни, если только не станет продолжать это пользование моим противодействующим средством.

— А нам — я подразумеваю под этим верных слуг государыни императрицы, окружающих её ложе, — вы не доверили бы этого средства, которое, может быть, могло бы укротить болезнь её величества, а также и в будущем продлить её жизнь? — спросил граф Шувалов.

— Нет, — возразил Сен-Жермен, — я буду помогать государыне императрице, но она никогда не будет излечена.

Начальник тайной канцелярии уже совершенно перестал записывать ответы графа Сен-Жермена. Он снова погрузился на некоторое время в раздумье, затем проговорил, пронизывая Сен-Жермена своим взглядом:

— Я убеждён, что вижу пред собою умного человека.

Сен-Жермен ироничным поклоном поблагодарил за этот комплимент, столь внезапно прервавший допрос.

— Итак, для вас не будет сомнений, — продолжал граф Шувалов, — что во власти тех, которые привели вас сюда, продержать вас всю вашу жизнь в стенах этой крепости или сослать вас туда, где никто никогда и не услышит о вашем имени. Далее вы увидите, что если даже государыня императрица и выздоровеет, то для вас невозможно будет достичь прежнего и снова заставить слушать себя, так как её императорское величество никогда не узнает, — продолжал он с выражением настоящего цинизма и беспощадной откровенности, — где вы находитесь, и будет предполагать, что, опасаясь последствий злополучного действия своего эликсира, вы просто сбежали.

Сен-Жермен молчал. Насмешливая улыбка застыла на его губах; по-видимому, он решил выждать, куда, после этого вступления, поведёт свою речь великий инквизитор.

— И вот, — продолжал граф Шувалов, — если вы, как я не сомневаюсь, видите всё это и придаёте некоторую ценность своей свободе, в чём я так уверен, то вы примете условия, по исполнении которых пред вами тотчас же раскроются ворота этой крепости.

— А-а! — протянул Сен-Жермен. — Следовательно, существуют подобные условия? В таком случае говорите! Мне очень интересно слышать их.

Радостное удовлетворение блеснуло в глазах графа Шувалова.

— Прежде всего, — начал он, с настоящей деловитой вразумительностью растягивая и оттеняя слова, — вы тотчас же назовёте мне болезнь, которою, по вашему мнению, страдает императрица, и вручите мне средство, которое вы ей давали, или вполне обстоятельно объясните мне рецепт его приготовления.

Сен-Жермен кивнул головой, как бы желая этим указать на то, что это первое условие для него вполне понятно.

— Я убеждён, — продолжал граф Шувалов, — что у вас нет какого бы то ни было рода оснований давать государыне императрице средства, вредные для драгоценного здоровья её священной особы, так как, несмотря на то что вы чужой здесь, вы получали от её императорского величества лишь одни благодеяния и можете и впредь ожидать их. Между тем, — произнёс он, пронизывая взором графа, который с напряжённым вниманием стал прислушиваться к словам графа Шувалова, — в России есть особы, которые могут быть заинтересованы в том, чтобы жизнь государыни императрицы и её славное царствование окончились раньше, чем то предопределено природою и волею Провидения. И вполне допустимо подозрение, что эти особы, высокое положение которых должно было бы ставить их много выше попытки совершить подобное недостойное преступление, тем не менее в состоянии заняться изысканием средств, которые, сократив жизнь государыни императрицы, послужили бы их интересам. Я и немногие испытанные, верные друзья, охраняющие одр болезни её императорского величества, охотно готовы признать вашу невиновность и принять в ваше оправдание то, что эти особы, о которых я только что говорил, путём заманчивых обещаний подстрекали вас подносить государыне императрице сомнительного характера питьё. Если бы вы своим определённым, ясным показанием, в котором мы даже и не требуем от вас точного наименования вышеупомянутых особ, дали подтверждение нашим подозрениям и таким образом предоставили нам возможность окружить соответствующими мерами предосторожности жизнь государыни императрицы, то тем самым вы сняли бы с себя вину и мы возвратили бы вам свободу; притом мы считали бы себя обязанными присовокупить к этой свободе ещё достаточные средства, чтобы сделать вам возможно приятным наслаждение ею и вне русских границ.

Сен-Жермен только кивал головою, как бы совершенно соглашаясь с тем, что ему говорилось.

— Итак, — сказал он, — чтобы тотчас же получить свободу, а вместе с ней и сумму, которая...

Он вопросительно взглянул на графа Шувалова.

— Которую вы назначили бы сами, — быстро ответил тот.

— Отлично!.. Итак, — продолжал Сен-Жермен, — чтобы получить свободу и вместе с ней сумму денег, размеры которой я назначил бы сам, мне нужно было бы, во-первых, назвать болезнь императрицы и выдать средство, посредством которого я боролся с болезнью; во-вторых, мне нужно было бы подписать протокол...

— Который мы предложили бы вам совершенно готовым, — ответил граф Шувалов. — Вы видите, что условия вовсе не суровы, и вознаграждением за их исполнение будет достижение венца человеческих стремлений — свободы. Итак, вы принимаете их? — совсем радостно спросил он.

Сен-Жермен быстро встал и смерил начальника тайной канцелярии гордым взглядом глубокого презрения.

— Нет, — громко воскликнул он. — Я не принимаю столь недостойных и унизительных условий.

— Как? — воскликнул граф Шувалов. — Что вы говорите!

— То, что заслуживают ваши предложения, — возразил Сен-Жермен. — Назвать вам болезнь государыни императрицы было бы безбожным нарушением доверия, которым она облекла меня. Средство, которое я давал государыне императрице и которого она не получит помимо меня, составляет мою драгоценную тайну и даёт мне власть торжествовать над всеми преследованиями и силу обходиться без пищи, столь необходимой для существования всех остальных людей.

Граф Шувалов слушал, задумчиво наклонившись над своею бумагою.

Между тем Сен-Жермен продолжал:

— Показание, которого вы требуете от меня, было бы недостойною клеветою и ложью, так как никто, а менее всего великий князь и великая княгиня, на которых вы хотите указать своими туманными намёками, никогда не говорил со мною о моих отношениях к государыне императрице и не давал мне каких бы то ни было поручений. Вознаграждение, перспективою которого вы хотите увлечь меня, не имеет для меня никакого значения. Свободу, которую вы предлагаете мне, возвратит мне государыня императрица, так как она ещё жива, как мне стало известно из ваших слов, и, если она выздоровела, я найду средство дать ей знать о себе. Для такого человека, как я, который умеет превращать всякий металл в золото, богатство не имеет никакого значения. Итак, не приставайте ко мне со своими условиями и позвольте мне просить вас прекратить этот разговор; от меня, по крайней мере, вы не получите более никакого ответа.

— Хорошо, — произнёс граф Шувалов, причём его лицо всё сильнее и сильнее поводило судорогой, я оставлю вас и дам вам некоторое время на размышление, чтобы вы могли подумать о том, что я вам сказал. Я надеюсь, — злорадно прибавил он, — в уединении у вас найдётся время обстоятельно взвесить: с одной стороны — заключение за этими недоступными стенами, мучительные пытки, рудники Сибири, а с другой — свободу и богатство.

Сен-Жермен подошёл к окну и сквозь его узкую железную решётку стал смотреть на двор, по-видимому вовсе и не слушая слов начальника тайной канцелярии.

Последний собрал свои бумаги и вышел из каземата, так как чувствовал, что при всякой попытке продолжать разговор ему придётся сыграть смешную роль. В передней он сделал знак караульному офицеру следовать за собою и, пройдя в квартиру коменданта, приказал указать ему отдельную комнату.

Оставшись снова наедине с офицером, он окинул его пытливым взором и спросил:

— Есть у вас желание сослужить вечную службу государыне императрице и государству и получить право на вознаграждение, которое вы сами себе потребуете?

Глаза молодого человека ярко заблестели.

— Этот вопрос едва ли нуждается в ответе, ваше сиятельство, — воскликнул он. — Скажите мне, что я должен делать, и я приложу все свои силы к тому, чтобы выполнить эту задачу.

— Хорошо, — ответил граф Шувалов, по-видимому вполне удовлетворённый усердием стоявшего перед ним офицера. — Слушайте внимательно! Прежде всего попытайтесь заставить арестованного, предлагая ему самые заманчивые яства и благороднейшие вина, вкусить их. Вы должны при этом всякими путями снискать его доверие. Я уполномачиваю вас зайти даже так далеко, чтобы представить в перспективе свою помощь при попытке к бегству. Сделайте вид, что вы исполнены сожаления к судьбе, которая предстоит ему и которую вы обрисуете пред ним в самых мрачных красках. Когда вам удастся добиться его доверия и он прекратит своё необъяснимое, неестественное уклонение от всякой пищи и питья, то вы пустите в ход всё, чтобы заставить его открыть вам средство, благодаря которому он в состоянии пребывать без пищи. Чтобы добиться этого, я уполномачиваю вас пообещать ему энергичное содействие его бегству. Добудьте это средство, принесите его мне и тогда требуйте любой награды.

Лицо офицера покраснело от радости.

— Задача, которую вы, ваше сиятельство, ставите мне, — ответил он, — по-видимому, тяжела, но я приложу все свои силы, чтобы выполнить её.

Граф Шувалов удовлетворённо кивнул головою.

— Вот ещё что, — сказал он затем, — я пришлю из города полный костюм для арестованного, не исключая и белья и всего прочего, что необходимо для его туалета. Как только вы получите это, вы объясните ему, но так, чтобы он заранее и не подозревал об этом, что, согласно правилам арестного положения, он должен совершенно раздеться в вашем присутствии, чтобы затем надеть на себя принесённое вами платье. Вы не позволите ему при этом никаких проволочек и будете зорко следить за тем, чтобы он не мог отложить что бы то ни было или спрятать. Платье, которое снимет с себя арестованный, вы тотчас же доставите мне через верных людей.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — ответил офицер. — Что касается этого приказания, то могу вас уже заранее заверить, что оно будет в точности исполнено.

— Как только вы узнаете что-либо, немедленно известите меня, — закончил граф Шувалов.

Затем он позвал коменданта и приказал ему предоставить караульному офицеру полную свободу действий в отношении арестованного, так как он принимал на себя полную ответственность за последнего; вместе с тем он распорядился отдать приказание всем караулам внутри крепости и у дверей каземата, чтобы этому офицеру во всякое время дня и ночи без всяких опросов и задержек разрешались выход и вход туда. Затем граф сел в карету, уже давно ожидавшую его у ворот, и сломя голову помчался в Царское Село. Караульный офицер между тем возвратился в переднюю каземата графа Сен-Жермена; его глаза сияли честолюбивыми надеждами.